После несколько странноватого "Карана" Вонгара не просто было выбрать следующую книжку - то ли развлекательную, то ли наоборот что-нибудь поосновательнее? Хотел уж было взять сборник рассказов француза Жильбера Сесброна, но взгляд остановился на другой книжице из этой же серии - ирландца Шона О'Фаолейна.

Читать далее...

Ещё один сборник, включающий в себя первые редакции произведений более известных в вариантах сокращенных и даже - в одном случае - под другим названием. А именно - это, конечно, "Гиперболоид" и "Чёрное золото". Позднее утратившее некоторые свои "фракции" и превратившееся из романа в повесть "Эмигранты".

Читать далее...

"...Это не описание жизни Мусоргского, а роман о нем, – предание, легенда, – но легенда, освещающая, может быть, тайну его странной и страшной жизни," - таким замечанием предваряет автор, Иван Созонтович Лукаш, своё произведение.

Читать далее...

Второй роман знаменитого драматурга. У нас, скорее всего, неизвестен. Разве что по экранизациям. Написан был в 1927 году. Название можно перевести как "Застигнутые ночью". В США был издан под названием "The old dark house" - "Старый мрачный дом". Под таким же названием в 1932 году вышла экранизация. В 60-е был переснят, вроде без особого успеха. Зато потом нашли негатив первого фильма, считавшегося утраченным. Так что в настоящее время картина доступна для всех любителей. Главное же, в настоящее время в свободном доступе на сайте Project Gutenberg имеется текст романа.

Читать далее...

Жалею, что не прочитал этот роман много раньше - обогащает представления, и о литературе, и о жизни.

Читать далее...

Опять встреча с книгой, долго ждавшей своего часа (и не последняя такая встреча!). На этот раз - карманного формата сборник из "Библиотеки журнала "Иностранная литература". 

Читать далее...

Читать далее...

Ещё один прозёванный гений. Ушел из жизни в 1930 году. С 1928 года по начало 90х книги не издавались. Если не считать, конечно, "Мартина Идена", в выходных данных которого значилось: перевод под редакцией Е.Калашниковой. Автором же этого перевода был Сергей Заяицкий, и, кажется, существуют издания, где не только его фамилия указана, но и фамилии Калашниковой нет (и текст вроде отличается некоторыми подробностями).

Читать далее...

К чтению этого автора подтолкнула автобиографическая книга Дон-Аминадо. Среди прочих сочинений советских писателей, внимательно прочитанных эмигрантской публикой, он назвал “Города и годы” Федина. 

Читать далее...

Французский писатель, в России практически неизвестный. За всё время только три издания на русском языке. Нет, четыре. Первая книга вышла ещё до Великой Отечественной войны. Вторая в семидесятые, третья - в начале девяностых. “Земной странник” опубликован в 21м году этого века - не так давно. 

 

Над новеллой Грин работал в двадцатые годы века прошлого. Вариант, признанный окончательным, сложился не сразу. 

Читать далее...

Прочитанная три года назад (уже больше) эпопея писателя "Хвала и слава" оставила одни из самых ярких впечатлений за последние лет -цать. Во втором томе трехтомника, выпущенного в конце 80х, собраны повести и рассказы, написанные Ивашкевичем в 20е - 40е годы прошлого века. Такой "монументальности", как в "Хвале и славе", здесь, пожалуй, не нашел, но авторский "почерк" несомненно тот же. Тонкое проникновение во внутренний мир героев, стремление понять причины их неустроенности, прекрасные описания природы и душевного состояния персонажей.

 

В сюжетном фокусе почти всех произведений сборника (за исключением, кажется, одного) - утрата, зачастую невосполнимая и непоправимая. Иногда автор "приберегает" ее для ударного финала, иногда она обозначена едва ли не с начала. Красной нитью проходит недоверие к женщине, к ее верности, преданности, порой - к стойкости, к готовности бороться за собственное счастье. Сейчас бы назвали мизогинией. Впрочем, персонажи мужчины тоже хороши - не всегда на должной высоте и потом расплачиваются за слабости и грехи.

В общем, Ивашкевич - это умный, внимательный, проницательный, но не суровый и не высокомерный собеседник. Тот самый писатель, которому, по Холдену Колфилду, хотелось бы позвонить по телефону.

У меня самого дорога к этому роману была довольно-таки долгой. Название давно уж было на слуху, да и книга бумажная под рукой. Примечательно, что именно ею была открыта серия "Библиотека российского романа" в издательстве "Современник". 

Читать далее...

Издание 1967 года, "Советская Россия". Книгу выкинули из библиотечного фонда, а я подобрал, поскольку успел оценить прозу Константина Воробьева. Разглядел, что некоторых из включенных в нее произведений нет в имеющемся у меня трехтомнике начала 90-х.

 

В 1967 году имя Константина Воробьева что-то говорило, наверно, только узкому кругу знатоков, возможно, каким-то отдельным собратьям-писателям, но уже тогда это был мастер. Один всезнайка заметил, что Константин Воробьев сочетал в своей прозе брутальность Хемингуэя и лиричность Капоте (как-то так).

Читать далее...

Начал читать сборник ещё осенью. Рассказа три тогда прочитал.

Впечатление сложное и близкое к разочарованию. Не только потому что сейчас вообще читается трудно. Отметил, не без удовлетворения, что английский-то у меня вполне себе ничего, не то, что немецкий. Но и другое тоже бросилось в глаза: рассказчик-то вышел из Олдингтона слабенький. В сравнении, скажем, с тем же Гессе, которого я недавно не без усилий постигал (историю про буржуев в богадельне). Хотя и про рассказ Гессе не скажешь, что это предел совершенства в прозе малой формы. Просто Олдингтон - вообще швах…

Лучшие из подборки рассказы - самые бесхитростные, всего-навсего передающие впечатление, описывающие отдельный эпизод, - как, допустим, The Lads of the Village ( "Парни нашей деревни"). Или вот завершающая новелла сборника, Stepping Heavenward, как ни странно, не самая худшая. Достаточно цельное, пусть и сатирическое жизнеописание некоего современного "святого". Но что касается других…

Например, Meditation on a German Grave кажется искусственно "склеенной" - из непосредственного впечатления от поездки по мирной Италии и умственной реминисценции эпизода времён войны. В рассказе Now Lies She There ("Повержена во прах") перебор "оценочных суждений" и маловато действия, самых немудрящих подробностей описания. Nobody's Baby ("Ничей ребенок") тоже будто составлен из кусочков.

Ну, в общем, будто иллюстрация к тезису Толстого, что искусство должно выражать чувства, а не охмурять читателя хитрыми искусственными приемами (которых, по мнению графа, существует не меньше четырех). И вывод такой: Олдингтон уже типа классик, а, к примеру, Уильям Бойд как бы ещё не классик, но искусства у него поболе будет. Прочитанный ещё в июле его роман "Трио" про 1968 год и не ошеломил тогда, тем не менее нет-нет, да и вспоминается. Значит, есть в нём нечто, очень существенное… Рассказы Олдингтона вряд ли буду вспоминать. Разве что как раз то сложное чувство близкое к разочарованию…

Ещё лет десять назад и даже меньше чтение в оригинале составляло у меня отдельную, говоря языком казённым, статью, а сейчас я вспоминаю такую голимую иностранщину раз в несколько месяцев - и то, в первую голову, не из любви к искусству, а тренировки ради. Вот и сейчас обратился к сборнику ранних новелл классика (издательство Юпитер-Интер, 2003 год), чтобы не потерять окончательно робкий навык.

 

Дело пошло настолько трудно, что ограничился первой, заглавной новеллой. И, кстати, вообще-то сначала я взялся даже не за Гессе, а за пьесу Шиллера "Kabale und Liebe" ("Коварство и любовь"). Но там язык оказался до того заковыристым, что прочитал только предисловие (между прочим, тоже ауф дойч - такова была традиция советских немецкоязычных изданий), а самого Шиллера решил отложить до лучших времён. Может, сначала перевод надо прочитать…

 

Однако и Гессе оказался немногим проще. Много слов новых и для меня удивительных, а в большой Вёртербух заглядывать было лень. Продвигался, что называется, с пятого на десятое. Новелла, как сказано выше, ранняя, 1903 год. Практически ничего трансцендентального, чем Гессе прославился в зрелую пору, хотя почерк уже чувствуется. Не только наблюдатель и бытописатель, но и психолог, философ. Рассказал историю трагикомичную - про недавно созданный приют, устроенный в бывшем кабачке "Солнце" (Wirtshaus zur Sonne). Обитателей этого богоугодного заведения в народе нарекли Солнечные Братья (Sonnenbrüder).Бывший фабрикант Хюрлин и тоже бывший канатчик (хозяин канатного производства) Хеллер, два разорившихся по разным причинам буржуя, первыми вошли в Солнечное Братство. Вот только вели себя совсем не по-братски. Трагикомичное “противостояние” меж ними вышло.. 

 

Поначалу с разными смехохушками, а кончилось слезами…

 

Надо всё-таки будет почитать что-нибудь по методу Ильи Франка, что ли. Как-никак, а подспорье для таких слабосильных полиглотов, как я. Это, в смысле, перед тем, как снова за новеллы Гессе браться. 

Сборник вышел в серии "Мастера современной прозы" в 1981 году. Автор, Ганс Эрих Носсак, позиционировался как один из ведущих писателей Западной Германии. В 90е видел анонс других его произведений в каком-то издательстве (которые росли тогда, как грибы, и так же стремительно уходили в небытие). К сожалению, замысел расширить представление русского читателя об этом авторе остался нереализованным. "Избранное" остаётся единственной книгой Носсака, изданной у нас в стране.

Подборка эта включает в себя два романа, повесть и несколько рассказов. Я прочитал её в 90м году (я тогда очень интересовался западноевропейской прозой, в основном немецкоязычной, - в переводах). Из двух романов меня более впечатлил первый - "Спираль. Роман бессонной ночи" (по сути, пять новелл, объединённых общим настроением). К тому моменту я ещё не читал Кафку (но уже слышал что-то о его творчестве). Так вот, я как-то сразу решил, что "Спираль" написана именно в этой традиции. Более того, когда не так много времени спустя я познакомился с произведениями "пражского мистика" (это тоже был сборник из "Мастеров современной прозы", то всё равно остался при мнении, что "Спираль" - более "кафкианская" штучка, нежели собственно "Процесс" или там "Замок".

А вот роман "Дело д'Артеза", которое автор предисловия П. Топер назвал лучшим сочинением Носсака, я во время первого чтения пробежал скорее по диагонали. Он показался мне не очень внятным.

Нынешнее же моё чтение Носсака как будто подтвердило один из тезисов диалектики. "Спираль" уже не выглядела такой "кафкианской", как прежде, скорее, многословной. А вот повествование в "Дело д'Артеза" как-то чётче "навело на резкость" фокус внимания (я уже не раз замечал, что есть тексты, при чтении которых надо делать усилие, а бывают напротив и такие истории, которые сами тащат читателя за собой). В общем, рассказ о мастере пантомимы д'Артезе, попавшем в концлагерь при нацистах и так и оставшемся под подозрении уже новых властей ФРГ, я прочитал с интересом. Хотя всё равно я как-то затрудняюсь определить, в чём тут заключается авторская позиция. В тезисе, что художник (в широком смысле) всегда в оппозиции к власти и всегда на не очень хорошем счету у неё? Возможно.

Как и в прошлый раз я сопереживал героям рассказа "Кассандра". Здесь в каком-то смысле подводится итог Троянской войны. Персонажи всё - гомеровские, Одиссей, Пенелопа, их сын Телемах (от его лица ведётся повествование), Менелай с Еленой, Агамемнон. И конечно, Кассандра. Написанный в суховатой, сугубо реалистической манере, рассказ этот пытается подвести итог другой войны, как кажется, - Второй Мировой. Показывает опустошение в душах людей, прошедших через войну.

Другие рассказы впечатлили меня опять не столь сильно.

А вот повесть "Завещание Луция Эврина", как и три десятка лет назад (без малого), остаётся для меня самым сильным "локомотивом" сборника. Действие происходит во втором веке нашей эры. Главный герой, он же рассказчик, Луций Эврин - возглавляет структуру (как сейчас бы сказали) по противодействию распространяющемуся в империи христианству. Повесть - своего рода исповедь чиновника, последовательно и логично излагающего, почему с христианством следует бороться.

Аргументы Эврина показались мне очень убедительными. Если бы не... Едва понимаешь, что одним из оснований его жизненной философии является тезис о непреходящем и непреложном разделении людей на слуг и господ, доводы теряют свою незыблемость.

Вероятно, для автора повесть была своего рода интеллектуальной провокацией. Хотя не исключаю и другую возможность, что Носсак по взглядам где-то близок своему герою. Как бы то ни было, чтение поучительное, тренирующее у читателя способность к полемике.

PS. Про чтение пишу после большого перерыва, и можно подумать, что я больше ничего не читал. На самом деле мною были перечитаны "Звёздные корабли" и "Туманность Андромеды" Ефремова. Яркого впечатления, на которое, признаюсь, рассчитывал, не вышло. Зато установил, что тексты этих произведений в разных изданиях несколько отличались. Самым адекватным вариантом, из имеющихся у меня, я признал авторский том Ефремова в Библиотеке современной фантастике. Но именно бумажное издание, поскольку электронное, похоже, не является аутентичным его отображением, а есть всего лишь некая компиляция оказавшихся под рукой текстов.

А ещё пытался читать "House of leaves" Марка Данилевски. Прочитал страниц 40 из 700 с гаком. Бросил, потому что показалось скучным. Напомнило немного и "Бесконечную шутку" Уоллеса. Как и там автор много старается, пытаясь сгустить туман таинственности вокруг некоего артефакта. Даже Харви Вайнштейн цитируется (вымышленная, конечно, цитата).

Много лет назад держал в руках эту книгу - интересовался тогда серией ("Мастера современной прозы"). Однако поставил томик на полку.

Оказывается, Павезе был ведущим автором в итальянском литературном неореализме. К тому же одно время состоял в компартии Италии. Вероятно, это как-то повлияло на публикацию его сборника на русском языке. Но и без мастерства не обошлось, конечно, - иначе не включили бы в серию. Далеко не все зарубежные авторы туда попадали. Я твёрдо верю, что качество прозы, её новаторский характер играл тут существенную роль. Кстати, именно книги этой серии дали русскому читателю возможность познакомиться с творчеством таких авторов, как М. Лаури, С. Вестдейк, Г. Э. Носсак и др.

Сборник включает в себя четыре произведения европейского классика ХХ века: повести "Прекрасное лето", "Дьявол на холмах", "Луна и костры" и роман "Товарищ".

Повесть "Прекрасное лето" считается "ранним" произведением Павезе. Это рассказ о семнадцатилетней девушке Джинии, её влюбленности. В общем-то повествование довольно бесхитростное. Но читая его, я невесть почему вдруг вспомнил себя самого примерно в том же возрасте. Вроде ничего общего у меня и этой Джинии и близко не наблюдается, а вот поди ж ты... Значит, что-то такое в этом "Прекрасном лете" есть.

Повесть "Дьявол на холмах", произведение, казалось бы, уже более зрелое, впечатлило меня однако уже меньше. Это такая история про молодых парней, которые учатся, проводят друг с другом дни и ночи напролет, а потом попадают в компанию более золотой молодёжи и обнаруживают ту разницу, что существует между классом богатеев и людьми труда (или даже - ту пропасть, что их разделяет). Очень много всяких бытовых деталей, яркие краски. Но повторяю, впечатлило меньше.

Совсем уж бледноватым показался роман "Товарищ", в котором якобы показано, как люди становятся коммунистами (в смысле, то, как ими становились в Италии во времена фашистов).

А вот повесть "Луна и костры", которую называют лучшим произведением Павезе, она действительно лучшая. Тут главный герой - сирота, в свое время отданный на воспитание в семью бедняков (за пять лир в месяц). После службы в армии (еще во времена Муссолини) он сбежал в Америку (ему угрожала тюрьма за связь с неблагонадёжными элементами). В Штатах разбогател. И вот уже совсем другим человеком вернулся на родину. И повествование представляет собой такую довольно гремучую смесь воспоминаний, нынешних впечатлений и похожих на откровение (как всегда в подобных случаях) сведений о судьбах людей, которых он знал когда-то, людей, значивших для него так много (хотя, быть может, далеко не всегда он хотел в этом признаться самому себе).

Неожиданно напомнило прозу Константина Воробьёва - в частности, повесть "Почём в Ракитном радости" (очень похожий сюжет). Только русский автор берёт ноты всё же повыше, пронзительней тоном (так показалось). Да, однако ведь давал себе обещание продолжить его чтение. Надо держать слово.

В самой Франции этот писатель американского происхождения - классик. В России известен мало. Вышло только три издания. Роман "Обломки", кстати, появился первым, ещё в 1975 году.

Произведение психологическое, камерное. Как справедливо подмечено в предисловии, действия почти не происходит. Три главных героя. Семейный треугольник - муж, жена и ее старшая сестра. Люди, мягко говоря, не очень привлекательные. Олицетворяющие одряхление буржуазии.

Сильные стороны романа - язык, описания, особенно описания внутреннего мира персонажей. Есть один эпизод сюрреалистический. Тут автор показал мастерство.

Эта книга попала в мою библиотеку благодаря чтению русского фантаста Василия Звягинцева. В первом томе его саги "Одиссей покидает Итаку" упоминался "Кубик" в ряду других замечательных произведений прошлого века. Правда, по какой-то иронии, именно этой повести в сборнике, о котором сейчас веду речь, нет. Он включает в себя "Святой колодец", "Алмазный мой венец" и одноименную - "Уже написан Вертер". Что же касается этой книги вообще, то я взялся за неё во многом по недавнему призыву Захара Прилепина: читать Катаева! Ну, вот и начал. 

 

Первая повесть - это просто блеск! Это шикарно. Хотя и очень грустная. Это и "наш ответ Кафке", и "ответ на "Город за рекой" Г.Казака", как мне кажется, и на много чего ещё, наверно, ответ! На прозу Набокова, например, поскольку это и впрямь не менее виртуозно. 

 

Следующую повесть, "Алмазный мой венец", вольные воспоминания автора с зашифрованными именами друзей - великих современников я читал, скажем так, с большим интересом. Некоторые имена разгадал сходу, с другими помог комментарий, который сейчас доступен в сети. Всё же это повествование показалось мне уже не таким виртуозным, как первое. В историю с дракой автора и великого русского поэта я, честно говоря, не поверил. Очень литературно… Хотя портрет так называемого королевича набросан крайне убедительно и оставляет неприятное впечатление - не могу это не признать. 

 

Заглавная же повесть, которая по утверждению Прилепина раскрыла правду о красном терроре задолго до публикации полочной и запрещённой лагерной прозы в конце 80х - начале 90х, и вовсе меня разочаровала. Конечно, появившись в советском журнале во времена Брежнева и Суслова, она должна была произвести впечатление антисоветской бомбы, однозначно! Но вряд ли повесть стала достоянием широких масс. И, конечно же, совсем не поколебала принятые тогда представления о революции. Главное же, главное же, ту страшную правду, которой автор решил поделиться с читателем, он сам же, автор, и облек в такую эстетскую форму, постарался так глубоко погрузить в высокохудожественную муть, что она, эта правда, почти и перестала быть страшной. В конце концов, и Шолохов писал о том, что борьба была жестокой. И не только Шолохов. В известном фильме "Служили два товарища" главных героев тоже чуть не расстреляли - без всякого генеральского издевательства, со всей пролетарской прямотой. Там этот эпизод был разыгран со всеми подобающими "смефуёчками". Словом, не для всякой темы "высокая поэзия" подходит. Иногда лучше прямо и грубо рубить правду-матку.

Мне известны два подобных сборника. Второй - "Английская новелла XX века". Обе книги вышли в 1981 году в "Художественной литературе". Подборку авторов туманного Альбиона я прочёл - частично - ещё в конце 80-х. Старший товарищ выдал, из своей небольшой, но очень концентрированной библиотечки, с рекомендацией познакомиться в первую голову с сочинениями Ивлина Во и Дэвида Гилберта Лоуренса. Но я тогда по собственному почину и до рассказ Барстоу как-то добрался. Называется - "Отчаянные".

Почти десять лет спустя уже мою собственную библиотеку пополнили оба сборника, и английских, и австрийских новелл. Возможно не сразу, но я ещё чуть продвинулся в чтении первой книги. Прочитал тех авторов, чьи сочинения вошли в выпущенный "Прогрессом" сборник на английском языке "Making it allright". В том числе рассказ "Общение с детьми" Уильяма Тревора, до того поразившего меня своей короткой историей "The day we got drunk on cake", что я даже засел за её перевод. Но всю целиком, полностью "Английскую новеллу" я так и не прочитал. А из "Австрийской" и вовсе ограничился одним только рассказом фон Додерера и рассказиком Хандке (наверно, потому что совсем уж коротенький). И вот только сейчас сподобился пройти весь сборник от корки до корки. А толчком послужило, конечно, чтение рассказа фон Додерера на немецком (с сильной опорой на перевод; Ein anderer Kratki-Baschik - недавно я о нём здесь писал).

А результат чтения вышел не совсем обычный.

Сборник составлен известным переводчиком Ю.Архиповым. Опять же в конце 80-х меня просто поразила его статья в "Литературке" - о литературе Австрии. Основной идеей там было утверждение, что эту самую литературу Австрии русский читатель представляет очень слабо. Ибо это не только популярный у нас Стефан Цвейг, но и множество других, не менее сильных писателей (из той статьи я, в частности, запомнил такое имя, как Хаймито фон Додерер, потом ещё - Герман Брох и Роберт Музиль, кажется...). Так вот, сборник, за который я сейчас принялся, сразу начал очень сильно подтверждать и подкреплять то давнишнее полемическое утверждение Ю.Архипова!

И не важно, что теперь-то многие имена были мне хорошо и даже очень хорошо знакомы. Шницлер, Майринк, Додерер с Музилем и Брохом, не говоря уж про Кафку. Потому что многие другие - стали своего рода открытиями. И все они оказались авторами, умеющими создавать атмосферу, плести сюжет, описывать происходящее, привлекая себе на подмогу мистику-метафизику и всякие прочие высокие материи.

Да, так вышло, что впечатлили меня в первую очередь рассказы из первой половины книги, хотя и все очень разные. Например, есть тут и чистый реализм (но с психологией, конечно) - Шницлер, Штёссель, Шаукаль, Вайс, тот же Цвейг, Музиль. А есть и рассказы с разной чертовщинкой - у Гофмансталя, Франца Набля, Перуца, уже не раз мной упомянутого Додерера.

А новеллы из второй половины сборника, соответственно, показались слабее. Исключение только рассказ "Марези" (автор - Александр Лернет-Холения). Разочаровали "игры" в духе не то некоторых историй Кафки, не то "нового французского романа". Это рассказы "Мидленд в Стильфсе" Томаса Бернгарда, "Приветственное слово наблюдательному совету" Хандке.

Объединяет же большинство этих писателей, как из первой, так и из второй группы, тех, что порадовали меня, и таких, что не очень, одно устойчивое, почти непреходящее свойство: почти все они практически не известны русскому читателю - не представлены переводами. До сих пор. И, похоже, теперь вряд ли когда будут! Так что трижды прав оказался Ю.Архипов в своей написанной в восемьдесят лохматом году статье.

Возможно, я когда-нибудь так же прочитаю и "Английскую новеллу" (смайлик).

В самый разгар публикаций полочной литературы прочитал вторую часть трилогии - "Две зимы и три лета". Читал, помнится, в выходные по утрам, под музыку с советских пиратских пластинок The Rolling Stones. Причем это было самое первое издание - номера "Нового мира" за 1968й, кажется, год. Племянник и тезка известного русского поэта подкинул из отцовской, конечно, библиотеки. Тогда роман не то чтобы потряс, однако оказался вполне на уровне нетленки Булгакова да Платонова.

А сейчас вся тетралогия, пожалуй, и потрясла. Своим только нарастающим трагизмом, смелостью, правдивостью.

Читал бумажное издание ещё 1984 года. А потом заглядывал в новое, электронное, ЛитРесовское. Оказалось, что цензура все четыре романа потрепала. Жаль, что и сейчас нельзя прочесть эпопею в том виде, как её видел автор.

Произведение масштабное. И до сих пор до конца недооценённое, нераспробованное читателями. Они сейчас спорят про разные новоделы на схожую тематику. А читать-то надо Абрамова!

Помнится, лет десять назад так (или примерно так) уже называл пост - про чтение в отпуске. Очень разношерстное получается, серьезное и развлекательное. 

Читать далее...

Роман вышел лет десять назад, естественно, посмертно. Я узнал о его существовании прошедшим летом, кажется, благодаря Озону и его рекламе, и удивился, впрочем, слегка. Вот так можно прозевать литературное событие - при том, что о каких-нибудь "Оттенках серого" будут жужжать изо всех утюгов. 

 

Прочитать хотел ещё в сентябре, но тогда - удалось только предисловие, написанное Д.Быковым. Наш всевед готовил издание. Показался мне безудержным спойлерщиком. Надо же ещё в предисловии так сдать все авторские фишки! - думал тогда я. 

 

Но потом, уже читая этот роман в повестях и рассказах, думал несколько иначе. Всё же эти фишки в духе Штирлица и Юлиана Семёнова не главное в тексте. Кстати, центральный герой (один из) тоже носит такую фамилию - Семёнов. 

 

Быков на все сто прав - книга вызывает ассоциации и с "Героем нашего времени", тоже состоящем из выстроенных в якобы произвольной хронологии повестей, и с прозой Константина Симонова. Мне даже почему-то напомнило Стругацких, поначалу, - острой полемикой, которую ведут персонажи. Ну и самого Домбровского напомнило тоже (я серьезно). 

 

Я, кажется, понял, почему автор оставил рукопись в архиве. Уступает таки и "Хранителю', и "Факультету". 

 

Подозреваю, что какой-нибудь читатель, особо поднаторевший в детективах, в романах с хорошо закрученным сюжетом, будет морщиться: а что тут такого особенного? зачем надо было это всё-таки издавать столько лет спустя? И т.п. Сам иногда ставил себя на место такого прошаренного  читателя, чувствовал себя в его шкуре. 

 

Тем не менее у текста, при всей шероховатости, есть достоинства. Характерный кипучий, нервный, взрывчатый стиль. Портреты, созданные двумя-тремя штрихами, - и видимые как живые. Да общий подход, совершенно нетипичный, как мне кажется, для прозы 50х. Да и для нынешней тоже. 

 

В общем, всем, кто неравнодушен к творчеству Домбровского, надо читать.

Прочитал повесть (незаконченный роман) классика - потому что давно что-то хотел прочитать из его прозы. Может быть, даже - Роман - перечитать. Летом даже получил из Озона так называемое Малое собрание сочинений, куда он тоже входит, в особо сверенном с авторской рукописью виде. (А в прошедшем месяце, кажется, окончательно повернулся к электронной читалке). Как бы то ни было, пока пороху хватило только на "малую форму".

В аннотации сказано, что некоторые критики считают эту повесть неким opus magnum поэта в прозе. Мол, ничего совершенней не создал. Да и вообще, замахнулся - и понял, что не потянет.

Пока читал, то и восхищался, и раздражался языком. Что-то необыкновенное. Не помню, так ли написан и "Живаго", но здесь ничего похожего на Бунина-Пруста-Набокова. И на Чехова тож. Наверно, ближе к Андрею Белому. Или к Толстому, решившему переплюнуть Белого.

А когда дочитал, поразился. Незаконченное, а всё же завершено! До интересной, оригинальной мысли-образа доведено. Ну и мистикой немного отдаёт.

Несколько недель вечерами читаю стихи Райнера Марии Рильке - оригиналы и в переводе Вячеслава Куприянова, по десять, по двадцать стихотворений подряд.

Читать далее...

Странно, что это название не на слуху, не мелькает в статьях, как, допустим, "Доктор Фаустус' или "Жан Кристоф". 

Читать далее...

Надо, наверно, сразу предупредить. Послевоенное - это не название какого-то произведения Виктора Астафьева. Но и не отсылка к периоду творчества писателя, поскольку у него всё написано уже в так называемое мирное время. Более того, рассказ “Пролётный гусь” и повесть “Обертон”, о которых пойдёт речь, сочинения, скорее поздние, вышли они в конце прошлого века.

Читать далее...

Это не многократно издававшаяся эпопея писателя, а роман, в журнальном и книжном виде опубликованный только за рубежом, впоследствии переработанный в первую часть трилогии "Сёстры".

В России он впервые вышел в 2012 году в серии "Литературные памятники". О существовании такой книги я узнал года три назад Прочитал только что.

Впечатление довольно сложное. Оказывается, я крепко подзабыл содержание "Сестёр" (читал трилогию в студенческую бытность и, между прочим, с полным восторгом). Поначалу читал "Хождение по мукам" с ощущением, что здесь сюжет радикально иной, но потом глянул-таки в томик эпопеи и убедился, что у двух произведений много общего. Хотя не верить публикатору "Хождения", Г.Н. Воронцовой, нет никаких оснований. Она утверждает, что более ранний роман на треть больше по объёму и там радикально иначе расставлены акценты. Кстати, комментарии к тексту я прочитал с большим интересом, даже внимательнее, чем дополнительные материалы, включенные в издание "ЛП" (статьи, рассказы, написанные примерно в тот же период, когда Толстой начал работу над романом).

А в процессе чтения непосредственно романа я вспомнил, в частности, то, что какой-то критик, сравнивая два произведения об эпохе Октябрьской революции и гражданской войны, эпопею Толстого и трилогию Алданова ("Ключ" - "Бегство" - "Пещера"), назвал последнюю более сильной. Захотелось даже перечитать, пятнадцать лет прошло с того момента, как впервые познакомился. Более того, я просто взял и открыл начало "Ключа". И зачин показался мне действительно каким-то более убедительным.

Опять-таки вспомнилось и то, что Варлам Шаламов в переписке с Борисом Пастернаком весьма пренебрежительно отзывался о работе Толстого ("книга для чтения в трамваях" - как-то так). Думается, как и Алданов, Толстой равнялся на главный шедевр своего знаменитого однофамильца. Только у Алданова вышло крепче.

Толстой, конечно, неплохой "лирик", где-то даже "импрессионист" (в прозе), но основная идея "Хождения", о том, что мировая война и революция стала для России наказанием за греховность, показалась очень наивной. А сюжет в целом - не очень хорошо продуманным. Даже "Аэлита" и "Гиперболоид", которые критика считает чем-то вроде баловства, выстроены гораздо умней.

Описание войны, фронта, почему-то навело меня на мысль, что фронт Алексей Николаевич видел только с очень безопасной дистанции. Разве можно сравнить написанное им со "Смертью героя"! Побег Телегина из плена - это вообще "песня". Нет, на самом деле это оперетта...

Герои показались сильно поляризованными. Одни - ну чуть ли не херувимы. Зато другие - какие-то мелкие ничтожные подонки.

Искупает все эти недостатки, пожалуй, только описание Февральской революции. Вот её автор, похоже, хорошо видел (и не только видел). И показал соответственно.

И любовь Телегина и Даши - эпизоды, посвященные этому чувству, лучшие в романе. Как я сказал выше, Толстой - неплохой лирик.

Прочитал второй том семитомника, включающий в себя три фантастических романа Чапека - "Фабрика Абсолюта", "Кракатит" и "Война с саламандрами".

"Фабрику" и "Войну" я впервые прочитал в этом десятилетии и даже писал по ним посты, потому, наверно, имеет смысл остановиться на "Кракатите". Этот роман я перечитал - и не в первый уже раз. По своей проблематике он достаточно типичен для своего времени. В промежуток между двумя мировыми войнами фантасты разных стран активно разрабатывали тему новых средств уничтожения, тему нового сверхоружия. На ум сразу приходят сочинения двух отечественных авторов - "Гиперболоид инженера Гарина" Алексея Толстого и "Властелин мира" Александра Беляева. Сильно отличающиеся по уровню мастерства произведения, тем не менее... Алексей Толстой фактически писал о пресловутых "лучах смерти" (в 20-х - 30-х годах прошлого века это было очень популярное среди литераторов средство массового убийства; а Ильф с Петровым, по-моему, прямо посмеялись над новой работой "красного графа" - хотя этот кусочек их книги "12 стульев" долго был недоступен широкому читателю). Беляев же сразу заговорил о "психотропном оружии" - потом к этой теме обращались куда более робко, хотя и придали бОльшую устойчивость самому термину (психотропный).

У Чапека же речь идет об атомном оружии. Главному герою талантливому (а может быть, даже гениальному) химику Прокопу удалось получить взрывчатое вещество чудовищной силы, которое он назвал в честь печально знаменитого вулкана Кракатау "кракатит". Сведения об изобретении оказались доведены до соответствующего круга лиц (особо заинтересованных в обладании ОМП - оружием массового поражения). И за кракатитом, его секретом началась охота.

"Кракатит", конечно же, выдающееся произведение, в жанре фантастики - одна из вершин. Основанный на, казалось бы, сугубо технарской идее, он написан с глубоким психологизмом, убедительным реализмом - как описаний, так и логики развития сюжета. Это его сближает с романом Толстого. Но вот с морально-этической точки зрения Прокоп и Гарин - антиподы (ну и Штирнер Беляева тоже противоположность чешскому химику). Гарин и Штирнер стремятся подчинить себе мир. Прокоп не может остановить свой мозг, генерирующий необычные идеи, но при этом прикладывает все силы, чтобы плоды его работы не попали в руки людей не столь щепетильных... Естественно, эти усилия Прокопа обречены на поражение. В современном мире идею, хотя бы раз реализованную, уже не возможно держать бесконечно долго в полной секретности. Вот тут Чапек оказался совершенно прав, хотя и не угадал то, как на самом деле будет создана атомная бомба.

Четвёртый том собрания сочинений Евгения Ивановича Носова (1925-2002), в который вошла военная проза писателя.

Прежде всего это повесть "Усвятские шлемоносцы", в своё время несомненно ставшая событием в отечественной словесности. Держал и я когда-то в руках номер "Роман-газеты" со "Шлемоносцами". Но тогда меня, видно, интересовало другое. Признаюсь, и сейчас зачин повести я принял с некоторым сопротивлением. Он показался мне чересчур благостным... Из рассказов отца у меня сложилось другое впечатление о том, как так называемый простой народ в российской глубинке встретил известие о начале войны. Мать отца, моя бабушка, якобы сказала мужу, моему деду: "Ну, теперь у Сталина, должно быть, и у жопы трубка!" Тридцатитрехлетняя женщина, вчерашняя крестьянка, по причинам "текущего момента" превратившаяся в жительницу небольшого провинциального города, она пока видела в начале войны, похоже, головняк только для верхнего начальства... "Ты думай, что говоришь!" - одернул её дед. Хотя её слова слышал только он - да одиннадцатилетний сын. Дед уже побывал на Финской, благополучно с неё вернулся. Может, потому и бабушка ещё не понимала, чем чревата война новая. Ещё не знала, что мужа её в ближайшие дни возьмут в армию. И только 6 лет спустя придёт извещение о том, что он пропал без вести...

Повесть Носова очень локальна по временнОму и пространственному охвату. Первые дни в небольшом поселении Усвяты. Вместе с тем произведение это в чём-то подобно былине или фреске - такие здесь автор выявил моменты и краски. Недоверие моё, возникшее было на первых страницах, очень быстро прошло. Очень сильно автор передал суть русского человека. Читая такую прозу, чётко понимаешь разницу между тем, что написано очевидцем и участником, и - тем, что соорудил сын или внук этого участника, пусть даже и талантливый.

Продолжающие подборку рассказы показывают непарадную сторону войны - совсем казалось бы негероические будни бойцов на передовой; страшную долю гражданских людей, оказавшихся в оккупации; забвение и равнодушие окружающих, в котором доживают свои дни ветераны - уже в мирное время. Картина складывается в воображении совсем негламурная!

Отметил ещё, что автор, показывая ужасы войны, вовсе не смакует их, как иные... Носов - несомненно один из лучших представителей русской прозы ХХ века, которая в отличие от литературы западной, как правило, была "неконцептуальной", но очень предметной, зримой. Здесь "фокус читательского внимания" очень хорошо наводится на резкость. Во всяком случае, лично у меня. Читал с таким напряжённым вниманием, как будто какой-то триллер! Хотя, конечно, какой-то там триллер или там боевик! Проза Носова сильна именно непридуманной правдой - которой веришь.

Сборник вышел в серии "Мастера современной прозы" в 1981 году. Автор, Ганс Эрих Носсак, позиционировался как один из ведущих писателей Западной Германии. В 90е видел анонс других его произведений в каком-то издательстве (которые росли тогда, как грибы, и так же стремительно уходили в небытие). К сожалению, замысел расширить представление русского читателя об этом авторе остался нереализованным. "Избранное" остаётся единственной книгой Носсака, изданной у нас в стране.

Подборка эта включает в себя два романа, повесть и несколько рассказов. Я прочитал её в 90м году (я тогда очень интересовался западноевропейской прозой, в основном немецкоязычной, - в переводах). Из двух романов меня более впечатлил первый - "Спираль. Роман бессонной ночи" (по сути, пять новелл, объединённых общим настроением). К тому моменту я ещё не читал Кафку (но уже слышал что-то о его творчестве). Так вот, я как-то сразу решил, что "Спираль" написана именно в этой традиции. Более того, когда не так много времени спустя я познакомился с произведениями "пражского мистика" (это тоже был сборник из "Мастеров современной прозы", то всё равно остался при мнении, что "Спираль" - более "кафкианская" штучка, нежели собственно "Процесс" или там "Замок".

А вот роман "Дело д'Артеза", которое автор предисловия П. Топер назвал лучшим сочинением Носсака, я во время первого чтения пробежал скорее по диагонали. Он показался мне не очень внятным.

Нынешнее же моё чтение Носсака как будто подтвердило один из тезисов диалектики. "Спираль" уже не выглядела такой "кафкианской", как прежде, скорее, многословной. А вот повествование в "Дело д'Артеза" как-то чётче "навело на резкость" фокус внимания (я уже не раз замечал, что есть тексты, при чтении которых надо делать усилие, а бывают напротив и такие истории, которые сами тащат читателя за собой). В общем, рассказ о мастере пантомимы д'Артезе, попавшем в концлагерь при нацистах и так и оставшемся под подозрении уже новых властей ФРГ, я прочитал с интересом. Хотя всё равно я как-то затрудняюсь определить, в чём тут заключается авторская позиция. В тезисе, что художник (в широком смысле) всегда в оппозиции к власти и всегда на не очень хорошем счету у неё? Возможно.

Как и в прошлый раз я сопереживал героям рассказа "Кассандра". Здесь в каком-то смысле подводится итог Троянской войны. Персонажи всё - гомеровские, Одиссей, Пенелопа, их сын Телемах (от его лица ведётся повествование), Менелай с Еленой, Агамемнон. И конечно, Кассандра. Написанный в суховатой, сугубо реалистической манере, рассказ этот пытается подвести итог другой войны, как кажется, - Второй Мировой. Показывает опустошение в душах людей, прошедших через войну.

Другие рассказы впечатлили меня опять не столь сильно.

А вот повесть "Завещание Луция Эврина", как и три десятка лет назад (без малого), остаётся для меня самым сильным "локомотивом" сборника. Действие происходит во втором веке нашей эры. Главный герой, он же рассказчик, Луций Эврин - возглавляет структуру (как сейчас бы сказали) по противодействию распространяющемуся в империи христианству. Повесть - своего рода исповедь чиновника, последовательно и логично излагающего, почему с христианством следует бороться.

Аргументы Эврина показались мне очень убедительными. Если бы не... Едва понимаешь, что одним из оснований его жизненной философии является тезис о непреходящем и непреложном разделении людей на слуг и господ, доводы теряют свою незыблемость.

Вероятно, для автора повесть была своего рода интеллектуальной провокацией. Хотя не исключаю и другую возможность, что Носсак по взглядам где-то близок своему герою. Как бы то ни было, чтение поучительное, тренирующее у читателя способность к полемике.

PS. Про чтение пишу после большого перерыва, и можно подумать, что я больше ничего не читал. На самом деле мною были перечитаны "Звёздные корабли" и "Туманность Андромеды" Ефремова. Яркого впечатления, на которое, признаюсь, рассчитывал, не вышло. Зато установил, что тексты этих произведений в разных изданиях несколько отличались. Самым адекватным вариантом, из имеющихся у меня, я признал авторский том Ефремова в Библиотеке современной фантастике. Но именно бумажное издание, поскольку электронное, похоже, не является аутентичным его отображением, а есть всего лишь некая компиляция оказавшихся под рукой текстов.

А ещё пытался читать "House of leaves" Марка Данилевски. Прочитал страниц 40 из 700 с гаком. Бросил, потому что показалось скучным. Напомнило немного и "Бесконечную шутку" Уоллеса. Как и там автор много старается, пытаясь сгустить туман таинственности вокруг некоего артефакта. Даже Харви Вайнштейн цитируется (вымышленная, конечно, цитата).

Много лет назад держал в руках эту книгу - интересовался тогда серией ("Мастера современной прозы"). Однако поставил томик на полку.

Оказывается, Павезе был ведущим автором в итальянском литературном неореализме. К тому же одно время состоял в компартии Италии. Вероятно, это как-то повлияло на публикацию его сборника на русском языке. Но и без мастерства не обошлось, конечно, - иначе не включили бы в серию. Далеко не все зарубежные авторы туда попадали. Я твёрдо верю, что качество прозы, её новаторский характер играл тут существенную роль. Кстати, именно книги этой серии дали русскому читателю возможность познакомиться с творчеством таких авторов, как М. Лаури, С. Вестдейк, Г. Э. Носсак и др.

Сборник включает в себя четыре произведения европейского классика ХХ века: повести "Прекрасное лето", "Дьявол на холмах", "Луна и костры" и роман "Товарищ".

Повесть "Прекрасное лето" считается "ранним" произведением Павезе. Это рассказ о семнадцатилетней девушке Джинии, её влюбленности. В общем-то повествование довольно бесхитростное. Но читая его, я невесть почему вдруг вспомнил себя самого примерно в том же возрасте. Вроде ничего общего у меня и этой Джинии и близко не наблюдается, а вот поди ж ты... Значит, что-то такое в этом "Прекрасном лете" есть.

Повесть "Дьявол на холмах", произведение, казалось бы, уже более зрелое, впечатлило меня однако уже меньше. Это такая история про молодых парней, которые учатся, проводят друг с другом дни и ночи напролет, а потом попадают в компанию более золотой молодёжи и обнаруживают ту разницу, что существует между классом богатеев и людьми труда (или даже - ту пропасть, что их разделяет). Очень много всяких бытовых деталей, яркие краски. Но повторяю, впечатлило меньше.

Совсем уж бледноватым показался роман "Товарищ", в котором якобы показано, как люди становятся коммунистами (в смысле, то, как ими становились в Италии во времена фашистов).

А вот повесть "Луна и костры", которую называют лучшим произведением Павезе, она действительно лучшая. Тут главный герой - сирота, в свое время отданный на воспитание в семью бедняков (за пять лир в месяц). После службы в армии (еще во времена Муссолини) он сбежал в Америку (ему угрожала тюрьма за связь с неблагонадёжными элементами). В Штатах разбогател. И вот уже совсем другим человеком вернулся на родину. И повествование представляет собой такую довольно гремучую смесь воспоминаний, нынешних впечатлений и похожих на откровение (как всегда в подобных случаях) сведений о судьбах людей, которых он знал когда-то, людей, значивших для него так много (хотя, быть может, далеко не всегда он хотел в этом признаться самому себе).

Неожиданно напомнило прозу Константина Воробьёва - в частности, повесть "Почём в Ракитном радости" (очень похожий сюжет). Только русский автор берёт ноты всё же повыше, пронзительней тоном (так показалось). Да, однако ведь давал себе обещание продолжить его чтение. Надо держать слово.

На самом деле, конечно, не только военное, но в основном.

Чтением повестей Воробьёва я перебил чтение "Сестры печали" Шефнера. Так получилось - брал на работу бумажную книгу. Электрическую давно не ношу, звенит на проходной в рамке металлоискателя, вызывает ненужную активность гоблинов. "Что вы несёте?" Не говорить, что чушь прекрасную, - тем более, что и никакой чуши.

Эта бумажная книга, сборник "Убиты под Москвой" ("Правда", библиотека журнала "Знамя") у меня, страшно, стыдно и смешно сказать, с 1989 года. Я листал её сразу после покупки, вчитывался в какие-то абзацы и находил слог очень выразительным. "Что-то толстовское", - думал я тогда. Самого Льва Толстого я как раз читал и перечитывал в то время, однако до сборника Константина Воробьёва дело не дошло. Увлёкся потом разного рода иностранщиной, Камю с его "сегодня умерла мама, впрочем, не знаю, может, вчера"; монументальными творениями Томаса Манна; желчными идеями Ницше и т.д. Дино Буццати даже прочитал! А вот Воробьёва...

И опять-таки смешно, сейчас мне Д. Быков помог. Которого я вообще-то не люблю и не читаю. Оказывается, он назвал Воробьёва самым американским из русских писателей. Хемингуэй и Капоте в одном флаконе. Мощный, даже брутальный - и в то же время нежный и проникновенный...

Ну да, с Быковым сейчас готов согласиться. Начал чтение с повести "Сказание о моём ровеснике", она в сборнике первой стоит. Не самое раннее произведение Воробьёва и не о Великой Отечественной войне - о войне гражданской, первых годах советской власти. Язык действительно очень необычный. Я не сразу смог понять, что всё-таки вызывает у меня отторжение в этом языке. А потом сообразил: звукопись! Много слов диалектных, каких-то "былинных". Всё это звучит очень мелодично, очень певуче. И вот при чтении эту мелодию и слушаешь. А "визуализации" зримой картинки, которую я ценю в прозе, это, оказывается, мешает. Тем не менее повесть очень яркая и мощная, настоящая классика.

Далее было как раз военное - повести "Крик", "Убиты под Москвой". Это читая их, я вдруг подумал, что Шефнер пишет о войне недостаточно выразительно. Оба произведения выдержаны несколько в ином ключе, чем "Сказание..." Здесь былинности нет, есть нерв, даже надрыв (но не по Достоевскому). И это тоже классика.

А повесть "Это мы, Господи!" я прочитал только вчера. Снова это несколько иной "почерк". Ещё более неровный и нервный. Но какой материал! Здесь ведь про немецкий плен...

Вот что ещё сказать хочется. На прошлой неделе, по счастливому случаю, купил трехтомник Воробьёва, выпущенный издательством "Современник" в начале 90-х. В букинисте приобрёл. И передал хозяину магазина (общаемся с этим книголюбом давно, с 90-х) высказывание Быкова, а ещё то, что автор был в плену. Тут лавочник оживился. Летом имел возможность убедиться, что он изрядный либераст (раньше считал обычным либералом). "В плену? Про плен много врали..." Не дослушал его до конца (тут ему позвонили на сотовый, да и я спешил), но подозреваю, книготорговец полагает, что немецкий плен был вполне гуманным.

Так вот, у Воробьёва как раз написано, какими "гуманистами" были завоеватели.

А ночью я прочитал небольшую повесть "Генка, брат мой...". Она написана на послевоенном материале. Герои - два названных брата, бывшие детдомовцы, работающие, посменно, на одной машине такси. Да, вот эта повесть более всего похожа на сплав Капоте и Хемингуэя! С такой любовью и яростью показана непутёвая, но жадная жизнь братьев (жадная до чего-то истинного, правильного в этом мире; вовсе не до денег и материальных богатств!).

Даже как-то досадно, что не прочитал это раньше...

Взялся за этот довольно компактный роман с сильным предубеждением: образец профессорской литературы да вдобавок ещё одно "открытие" наших заокеанских друзей; они, уж если что открывают в своей изящной словесности, так это непременно "великий роман" и "великий писатель". 

И начальные главы я читал соответственно с раздражением и досадой. Ещё один герой, вознамерившийся возвыситься - по причине внезапного приобщения к высокой духовности. Но был уже "Мартин Иден". Я даже слегка тосковал по первым главам из этого романа. Мне казалось, что неожиданный поворот в жизни полуграмотного, диковатого матроса показан там более убедительно, более детально, более изнутри. Здесь же -слог хоть и очень внятный, но чересчур лаконичный, чересчур профессорский. Мне не понравилось то, как герой, Уильям Стоунер, нашёл свой путь к литературе, открыл в себе любовь к ней, - увидев образы персонажей классических произведений. Все начинающие авторы пытаются изображать своих персонажей столь же пафосно, думал я.

Чуть дальше, читая, я вспомнил Фицджеральда, его век джаза, его героев, вернувшихся с Великой Войны, навсегда изломанных ею. То, что творилось с ними, мне опять-таки казалось более важным и убедительным, нежели то, через что прошёл Стоунер - в связи с той же самой войною. 

Далее герой злил меня тем, как глупо - типично глупо, как, наверно, миллионы молодых мужчин, и в жизни, в книгах - попался в ловушку так называемой любви. А когда я добрался до момента рождения ребёнка, меня сильно разочаровала следующая фраза: William fell instantly in love with her; the affection he could not show to Edith he could show to his daughter, and he found a pleasure in caring for her that he had not anticipated. "Немедленно Уильям влюбился в неё; привязанность, которую он не мог показать Эдит, он испытывал к дочери; повседневные хлопоты о ней оказались радостью, которую он не мог предвидеть" - грубо, приблизительно, примерно так. У автора в 100 крат лучше, так что я вовсе не пытаюсь обвинить его в косноязычии. Тут другое - меня возмутила прямота его речи. У нас ещё Антон Павлович, если не вообще Лев Николаевич, утверждал, что пишущему следует быть более сдержанным; сильные эмоции героя выражать косвенно, посредством того, что его окружает, в лучшем случае его мимики, жестов, якобы не относящихся к делу высказываемых им слов и т.п.

Подобные этой фразе попадались, наверно, потом, но я уже их не замечал. Всё изменилось на стадии смертей, уходов из жизни тех, кто был Стоунеру близок, начиная с его учителя Арчера Слоуна. Вдруг стало ясно, что это вовсе не второй и более бледный Мартин Иден, да и век джаза это тоже совсем другая история. Да, роман Уильямса, как и роман Лондона, в каком-то смысле история поражения главного героя. Но это совсем иное поражение. И это не вполне поражение...

Дальше я просто восхищался тем, как всё это соединилось в этом простом и лаконичном повествовании. Не так давно я вспоминал других американских писателей, писавших прозу реалистическую, серьёзную основательную, - Окинклоса, Мичинера, Фаста. Сейчас я думаю, что Уильямс, пожалуй, талантливее их всех. Он, быть может, больше чем они представитель профессорской литературы, тем не менее сумел создать книгу более яркую, более ясную, внятную и захватывающую. Быть может, и впрямь великий роман...

Вышедший в 1954 году роман "Штиллер" принёс всемирную известность автору, Максу Фришу, и крупный коммерческий успех издательству, опубликовавшему эту книгу.

Почти ровно 2 года назад я был под сильным впечатлением от более раннего произведения швейцарского писателя - "Тяжёлые люди,или J’adore ce qui me brыle". Эти два романа во многом перекликаются - так же, как и небольшой набросок "Schinz", который я прочел в оригинале почти 2 месяца назад. "Штиллера" я тоже читал по-немецки и, поскольку владею этим языком не шибко хорошо, многие нюансы, переливы настроения, музыка, которые наверняка присущи роману, увы, от меня ускользнули...

Повествование начинается фразой "Ich bin nicht Stiller!" (Я не Штиллер) - возможно, не совсем правильной с точки зрения грамматики немецкого языка (в переводе это выразить не удалось). Но ведь и высказана она человеком, который называет себя Джеймсом Ларкином Уайтом, гражданином США, прибывшим в Швейцарию. Однако здесь его опознают как пропавшего (скрывшегося) несколько лет назад Анатоля Людвига Штиллера, скульптора по профессии, участника гражданской войны в Испании (на стороне республиканцев), мужа балерины Юлики Штиллер-Чуди.

Американский паспорт путешественника оказывается фальшивым, тем не менее и под арестом его предъявитель продолжает настаивать, что он не Штиллер. Рассказывает удивительные истории о своих приключениях в Новом Свете, о якобы совершённых им убийствах; с интересом выслушивает сведения о том, кем он, по мнению всех встречающихся с ним швейцарцев, является на самом деле.

"Штиллер" бесхитростное, на первый взгляд, но весьма непростое, если присмотреться повествование. Это, конечно же, экспериментальный, "сложносочинённый" роман, но, быть может, самый человечный среди авангардистской литературы. Автор его не ошеломляет читателя сложными техническими приёмами, не пытается эпатировать "обнажением" тайн и мерзостей жизни. Даже в какие-либо "горние чертоги" мироздания не очень-то пытается проникнуть (в отличие, допустим, от Германа Броха с его потрясающей ум нечеловеческой метафизикой - в "Смерти Вергилия"). Нет, тут речь идёт об обыденном: муж, жена, любовница. Это далеко не примитивные, напротив, исключительно интеллигентные, достаточно тонко чувствующие люди. Но они тоже все тяжёлые - как и герои более раннего, одноименного романа. И хотят, по сути, невозможного. Оказываются неспособны не то что к любви - да они сами себя не очень-то понимают...

Такая вот грустная история, которая печально заканчивается в 1955 году, что подсчитано внимательными читателями, на целый год позднее выхода в свет самого романа...

"Паломничество в Страну Востока" Гессе не перечитывал уж четверть века. Казалось, что помню содержание достаточно ясно, ведь это небольшая повесть (по немецкой классификации - даже рассказ). 

Оказалось, что в памяти наиболее стойко держалось то, что и сейчас, при чтении оригинала, навеяло самые светлые чувства, - начальные эпизоды рассказа главного героя и повествователя H.H. (в переводе Сергея Аверинцева - Г.Г.), картины тех удивительных мест, где живут поэты, музыканты и художники - и герои, созданные их гением. И тех и других от нас могут отделять на самом деле десятилетия и века. Причем, как подмечает автор, герои выглядят более живыми, чем их создатели. 

Но эти картины, наверно, и являются главным открытием повести. Действительность, параллельная нашей, в которой, однако, нет ничего от популярной ныне так называемой альтернативной истории. В священных местах на пути паломников в Страну Востока как бы нет течения времени - оно там замерло. Потому там и живы те, для кого давно закончилось земное летоисчисление. 

Блуждания Г.Г. во вполне реальной реальности, его поиски некоего Лео, с внезапным исчезновением которого прервалось его собственное паломничество; суд, куда его вызывают в качестве обвиняемого, занимают больше места в повести, но представляются какими-то более обычными, что ли, хотя и подводят читателя к мысли, что избранному пути надо следовать всегда - независимо от того, продолжают ли его твои спутники или нет. 

"Паломничество" для автора, на мой взгляд, явилось подготовкой к главному его произведению - роману "Игра в бисер", в котором Гессе изобразил вымышленную страну Касталия, являющуюся почти столь же вневременной, как и наиважнейшие остановки на пути паломников (опыт этих путешественников будет в романе упомянут). 

Закончив чтение, опять размышлял над своеобразием повести. В ней совершенно нет "экшен", вообще - почти вовсе нет сюжета, настолько она статична и созерцательна; у главного героя, если подойти к нему со школьными мерками, практически нет характера. Таинственный Лео, тайна, которого, впрочем, к финалу разъясняется, предстаёт перед нами куда более зримо. Но так всего-навсего ещё раз подтверждается один из главных тезисов повести: герои наделены большей жизненной энергией, нежели их создатели, - ибо как раз от них она к ним и перешла...