...Мы воспринимаем мир и рождаем звуки. Уже это есть неадекватное отображение реальности. Мир несет не только звук, но и цвет, протяженность, массу, которую можно ощутить напряжением мышц. Вы не можете услышать цвет или попробовать на вкус длину. Тем не менее все, с разной степенью уверенности, делают из массы, длины, ширины, ощущения радости или боли, звук. При этом почти всегда искажая и его. Мы говорим “метро”, но не изображаем звук прибывающего поезда. Мы говорим “гром”, но редко говорим “ба-бах”. Я уже не говорю о визуальных явлениях, отображаемых с помощью звука, рождаемых гортанью, языком и носоглоткой. Один и тот же цвет в трех наугад взятых языках будет звучать по-разному. Человек это кривое зеркало, искажающее мир и называющее это познанием. Но парадокс заключается в том, что отображение и коммуникация возможна только при изначальном искажении реального мира. Ограниченность человека во времени и пространстве не позволяют ему изобразить парусник в открытом море не прибегая к упрощениям, человек не может быть парусником, морем и облаками над этим морем одновременно. Надеюсь я изъясняюсь ясно. Миф о грехопадении и порочной природе человека находит еще одно толкование - человеческое сознание изначально дефектно, ибо основа его существования - искажение мира, созданного Отцом. Человек грешен. Это значит, что его мысли это даже не осколки зеркала Творца, а кривляние обезьяны в доме, где нет хозяев. Только при наличии языка человек может иметь сознание. Вспомним синдром Маугли. Вывод: искажение окружающего, всего того, что является “не-я” - условие функционирования нашего сознания...

"Мудрец сказал - не стреляй из пушки по воробьям"

Изобретали эти технологии гении своего времени. Детально прорабатывали и внедряли десятки и сотни талантов, годами доводя до совершенства аппаратуру и оптимизируя процессы. Тысячи людей работают над созданной инфраструктурой ежедневно, поддерживая ее в рабочем состоянии. Десятки лет и миллиарды условных и не очень единиц ушли на все это...

Чтобы сотни миллионов могли каждый день смотреть сериалы с туповатыми героями, высосаными из пальца сюжетами, новости с другого края света про людей, которых ты никогда не увидишь, рекламу напитка, разрушающего печень и узнать последние достижения в области утоньшения гигиенических прокладок.

"Почти каждое утро он начинал с того, что точил карандаш острым, очевидно видавшим виды, ножом. Одевал очки и не спеша стесывал ненужное дерево, оголяя острый грифель. Ритмичный движения, приводящие в порядок мысли, утренний ритуал сосредоточения на задачах. Потом он садился за стол и писал аккуратным почерком то, что пришло в голову во время этой медитации. Писал кому-то, о ком думал, когда затачивал карандаш острым старым ножом. Компьютер большую часть времени оставался выключенным..."

Мелкая моторика и работа мозга. Когда я думаю над новой задачей, то чаще всего пользуюсь или бумажным дневником или большой тетрадью, рисуя в ней схемы и узоры. Работа на клаве подразумевает выход другой информации и совершенно другого подхода с размышлениям над темой. Может быть поэтому старшие пацаны на работе не все смогли пересесть на компы. Надо заставить себя думать по-другому, когда пальцы топчут белые клавиши с черными буковицами. Работая стилусом на кпк в метро я тоже выдаю другие тексты. И чтобы привыкнуть к этому пришлось в чем-то переделать себя.

Секроб увидел стелящийся к Кейтре поток. Мощный удар когтистой лапы заставил это сморщиться и сжаться и тогда он подтянул его к себе единым вздохом могучей груди. В его когтях оно открыло то, что было похищенно ночью и днем. Что стало единым, до того будучи разъеденено непремиримыми противоречиями, что не могло быть соеденено ни в одном живущем на земле, а если и соеденялось, то в клубок, разрывавший человека изнутри вспышками безумия. Секроб сжимал его в длинных когтях, втягивая в себя силу. Он поглотил его, ощутив с приливом силы далекий отголосок гнева, что пришел с севера. Он смял остаток, бросил его далеко на юг и начал высматривать другую жертву, слепую в подчинении надстоящим.
Оно было любопытно и неразумно, попадая в тигли колдунов, что пытали его, вызывая к жизни ложь, запечатлеваемую в словах и сокрытую, то ли от ненависти к остальным, то ли в тщеславии, что было зыбким в покое и требующем каждодневных жертв, будучи чудовищем оно поедало пришедшее из свежей телесности рассвета и растворялось в его гибкости, уносилось в закопченные десятилетиями традиции хода, предназначенных для поддержания чистоты в средоточиях мысли. Оно цеплялось за грубую кладку и выползало на свет, чтобы сбежать из этих лабиринтов, что когда-то оно само и породило, пройдя здесь во времена дедов и прадедов, таких же неутомимых в деле срывания кожи, игры, казавшейся ее творцам незлобной и полезной и чертили они знаки, твердыми стилами вдавливая красные пятна в шкуру пергамента, поддатливого и мягкого. Безумцам и тем, кто был упорен в своем деле оно открывало части себя, что становилсиь ближе, желаннее и страшнее, эти изгибы и выпуклости, прикасаясь к которым они чувствовали трепет и страх одновременно и из этого страха они могли избавиться только придав подобие ритма чудовищу, что вечно менялось. Шесты паломников. Стила мудрецов. Резцы скульпторов и каменщиков. Кисти художников. Они преследовали вечнотекучесть, яростно и самозабвенно вбивая в нее свои гвозди, стремясь навсегда задержать это в своей власти. Они краснели от натуги и напряжения, пуская в пепел десятилетия жизни, в войнах между собой и в единой войне с тем, что вечно ускользало от них, оставляя только пустоту расслабленных членов. Взгляд суживался, сходя до узости внимания на чем-то одном, что приводило в действие работу тела и головы. Они вырывались из оков того, что было создано предками, поскольку новые формы не могли вместить вновь притекшее из яркого разгоряченного полдня. Они вырывались, чтобы в мгновенном вздохе горячего воздуха воссоздать стены, что спрячут прекрасноловкого зверя на несколько лет в их клетки, но дети их будут недовольны пустотой символов и надписей. Не будучи в состоянии ощутить дни отцов, лишь только дела рук их, что есть тени.
И только один из них, проснувшись однажды утром поймет, что тщетность порождает боль и радость и более ничего. И все, что вышло из рук твоих уже больше не твое и ничье и уйдет оно с детьми зари к отцу своему на север, где каменный Столб соеденяет воедино небо и землю.

Читать далее...

В мутноцветной дымке раннего утра оно подползало к городам, где стража открывала ворота, разоблачая путь всем тем, кто не успел попасть в убежище до вечерних труб, что одевали покровы на тела отходящих ко сну, что успокаивал волнения дня прошедшего в скуке каждодневно повторяющегося. Одеяла и солома, хранившие тепло, отбрасывались прочь и отцы, умываясь водой из сине-серых бочек, наблюдали за тем, как дети начинали свои игры, безобидные и медленные, среди серой пыли, падая и плача, от слабости рук и ног, но еще не было в их движениях резкости и то, что приходило незримым из-за холмов на розово-желтом востоке, умягчало их неловкость, оставляя в детской памяти первые следы, открывая первые тайны, рождавшие первый смех и первые слезы. Оно растекалось по подворотням, где матери, развешивали белье на веревках и жмурились от теплого пара, обволакивающего, идущего от котлов и кастрюль, где среди варева овощей бултыхалось розовое мясо, соблазняя то одним боком, то другим и запахи мешались с потоками, что подглядывали за хозяйками, их крутыми бедрами и налитыми грудями с остриями материнских сосков, чтобы унести эти воспоминания и запахи дальше в узкие кварталы ремесленников, высокие дома писцов, длинные, растянутые потроха казарм солдат, чтобы там, зацепившись за сталь копий будоражить стоящих на часах видениями, способствующими расслаблению тела и духа. По пути оно проникало в водосточные трубы, стекая в камины, к женам и их дочерям, занятым шитьем свадебных нарядов, подстматривая за гибкими узорами живого и мертвого, черно и отливающего, что неясно мерцает в полутьме комнат, перенимая ритм складок и угадывая ритм, что будет после, унося с собой через окна и двери настороженность напрягшегося ожидания, что знаменует начало познания тайн ремесла, унося дыхание и благоухания причесок. Оно не помнило зла и прощало суетливость неопытности, стелясь по мостовым, чтобы уползти на широкие базарные площади, впитывая в себя крики и пот, где, задевая весы торговцев, чтобы вызвать новую волну, крика, который оно уносило с собой, через мясные и кожевенные ряды, дым сгоревшего хлеба, с мягкой желто-розовой коркой, звон разбитых тарелок, лавку кожевенника, что стоит рядом с переполохом уличных шутов, карликов-мудрецов, в одеждах оборванных, чьи длинные носы становились еще длиннее, когда они видели слишком много колыхавшегося под юбкой проходившей мимо служаники или учуяв то, что уходит на запад не останавливаясь в плавном течении, утаскивая с собой соль тела и духа, переплетавшихся между собой в трудноразличимом узоре. Оно растворяло в себе все - ложь владык, клевету соседей, правду, что говорят простые люди в глаза, бессмысленные речи, слухи, верные и перевранные, молитвы, повторяющиеся изо дня в день из года в год, болтовню базарных баб, ругательства мясников и грузчиков, сальных, как их грубые руки, стихи, бездарые и те, что станут кораблями и будут унесены потоками из города, чтобы начать свое путешествие по непознанным далям, каждый раз вбирая в себя новые смыслы и открывая новые земли, до тех пор пока прихоть потока не разобьет их о рифы забвения. Оно приходило утром. Днем оно прилипало к подошвам и падая за пазуху к людям, селя в них радости и горе, необъяснимые приливы сил, желания, мгновенного, схожего с тем, что рождается лунными ночами, им хотелось выть, кусать, отдавать и молить, эти чувства заставляли их приглядываться к самим себе, кого на такие же короткие мгновения, в ком-то рождая начало пути, приоткрывающего внутренние токи силы. Неизъяснимая тоска и жажда власти овладевали кем-то, а кто-то отнекивался и говорил: “Ээто не-я”. Оно отбирало у них части их плоти, отяжеляя годами и морщинами, чтобы унести, как вор уносит в ночи старые вещи и деньги. По вечерам, подчиняясь порядку заведенному людьми, оно оседало в канавах, затаивалось, дыша на проходивших мимо сыростью и теплом неостывших отбросов дня, замутняя свет фонарей так, что спешившие домой уставали искать в темноте и радовались, когда находили искомое. Оно оберегало покой влюбленных, высасывая из их объятий влагу, что заставляло двоих прижиматься друг к другу крепче, чтобы восстановить жар тел еще и еще раз, в такт появляющимся на небе звездам. Оно покидало их, насытившись.

читать дальше

Секроб повернул шею. Мелкая крошка посыпалась из трещин в камне идола, шурша, но не настолько, чтобы это мог кто-то услышать. Он неспеша расправил крылья. Старые суставы скрипели, когда он подобрался к карнизу и присел перед прыжком. Он вдохнул и сила, ранее обходившая его стороной, покорно устремилась в его жылы, уже переставшие быть плотью человека. Она входила в них и становилась узницей в темнице, где хозяин строг и беспощаден к рабам дома своего. Не в пример тем, кто владея ею миг, не может властвовать над ней века и сечь ее невидимой плетью. Тем, кто зажигал огни, когда темнело. Секроб посмотрел вниз.

Они называли это бездной.

Читать далее...

Он видел, как вспыхывают и сгорают судьбы. В глухих селеньях и больших городах. В степях, за горами. Радость и боль в потных, грязных сгустках лохмотьев и прекрасных платьях, что надевают всего лишь раз. В жемчугах с песков у Прибрежного Хребта. Полцарства на плечах. Немытые лица, громко чавкающие и скребущие деревянными ботинками грубые мостовые базарных площадей. Коронованные лики. Все равны. За одеждой и мыслями, что позаимствованы у первых, тех, что жили на заре и сказали первые слова. Радость и боль, мощь этого мира, рассредоточенная развратом свального греха и закономерностью родовой клятвы. Они носили и носят ее в себе, не осознавая. Печаль и тоску. Как яркая звезда - любовь. Горнила кузниц и пыточных застенков. Души отвергнутых. Он видел этот темный пламень, что копился в душах и становился вещами, рожденными в раздоре, рожденные создателем в день гнева его. Горячие и неприкаянные, они начинали свои странствия среди людей, бессмысленные, в движении своем и в самих себе, несомые потоком. Всесокрушающие валуны духа. Песок, что наполняет мозги. За ними охотились те, кто был бессилен и в их руках чья-то ненависть становилась даром любви или лезвием мести. Бег по лезвию ножа. За призраками, что появляются только в рукотворном свете факелов. Он видел эти тени, мелькавшие в желто-красных лучах заката, что творился стыдливым солнцем. Он ненавидел хаос его лучей, вызывавший их к жизни, кратковременной и беспокойной. Как льстивые царедворцы, что волочат тягости своих одежд и поступков, от старых грехов и неосуществленных грез тщеславия. Он видел их, как их пыл расползался холодными туманами слухов. Лужи на мостовых. Уводящие в бесконечность ожидания. Ожидания величия, сладкого, как старое вино в дедовском кувшине. Традиции отцов. Тропы, уводящие в бесконечность. Вереницы воинов в черном, обманывающие ночь. Они шли на багровое пламя и холод остывших судеб, теперь упрятанных в лари и вонючие чулки, в головы и списки, что медленно истлевают вдали от любопытных глаз. Осень мира. Время, когда алчущие презрев свою плоть, собирают чужую по кошелям бедняков. Восход и закат. Она уйдет от них через дыру, проделанную ножом убийцы в брюхе чревоугодника. Алчность. Душ и тел. Я, древняя тварь вижу вас и то, что в вас и все, что за вами.

Читать далее...

Вряд ли этот текст когда-нибудь полностью будет опубликован. Если и увидит, то вряд в том виде, в котором он существует сейчас. Так что, может быть это неплохая идея, запостить сюда отрывки

------------------------------------------------

Плунан сидел на повозке, которая мерно тряслась по ухабистой дороге. Эта часть пути проходила около пограничной гряды и поэтому за ней никто толком не смотрел. Было ранне утро и он то и дело засыпал, но потом повозку подбрасывало и он тихо ругался. утренний туман понемногу рассеивался и он уже мог разглядеть в дымке очертания монастыря. вздохнув с облгчением, крестьянин слез с повозки и продолжил путь пешим, оглядываясь на осенние пустоши, что были справа и желтизну мертвой пустыни, что лежала слева. Смотря на нее он, выросший здесь, никак не мог понять почему джайлы, которые наведываются сюда в монастырь, так боятся ее. Не заходи туда и все, а еще лучше не приезжай издалека, чтобы пугаться любого дуновения ветерка с севера.

В этих размышлениях он дошел до монастыря. Здесь дорога раздваивалась и одна ветвь уводила в сторону обители, а другая вела в его селение. Он часто бывал здесь, привозя монахам на продажу еду и одежду. Он посмотрел на высокие башни и крепкие ворота вспомнил ответ на вопрос, который каждый раз задавал и на который каждый раз отвечал себе сам. “Зачем монастырю такие высокие стены?” - “Это от того, что раньше здесь была крепость народа, пришедшего из-за моря”. Он любил это место, потому что оно было очень древнее и потому, считал он, охраняло все близлежащие поселки от лихих людей, забредавших сюда. Он остановился и посмотрел высоко наверх. Там, на одной из башен сидел идол, который, как говорили и был хранителем этого места. Никто не знает кто его изваял. Крылатая тварь оседлала ее еще во времена первых зодчих из числа людей морского народа. Среди монахов ходила легенда, что даже они не знали откуда взялся идол.

На востоке вставало солнце. Плунан посмотрел туда, зажмурил глаза и потом опять взглянул наверх. И в этот раз ему показалось, что идол шевельнулся и сверкнул синими огнями из глубины глазниц. Плунан подумал, что не врут люди, что в зрачках идола стоят сапфиры в кулак величиной, хотя как они там столько могут быть, потому как хоть место и святое много кого приходит сюда, чтобы поживиться за счет чужой и потом пропить это или купить за это чего-нибудь еще. Он думал об этом и сон медленно одолевал его, но дорога вновь одарила его ухабом и крестьянин очнулся, враз забыв про дрему, одолевшую его, а равно и то, что осталось за спиной.

Секроб смотрел на Эксимену. Глаза, привыкшие к смене десятилетий, как глаза смертных к восходам и закатам, были безразличны, но не было это человеческим спокойствием мудрого.

Привыкший к ровному течению безумств.

читать дальше

В колонках играет - Iron Maiden, Brighter than a Thousand Suns
Настроение сейчас - Fight Back

Примечание: текст написан весной 96-го

---------------------------------------------

К истории войн. Взлеты и падения государств и культур. Подсчитать количество “культурных” и “научных” революций пытались не раз. Сейчас мы переживаем еще одну, компьютерную. При желании это можно покрасить как в белое, так и черное или быть “достаточно критичным” и раскрасить это в полосочку. Не в этом дело. Только одна деталь, без претензий на обобщающие выводы. Деньги есть общий знаменатель для всего, что существует в мире. Человек меряет, делить, отрезает, отдает. Потом берет что-то себе. Деньги могут быть эквивалентом всего. Деньги меряют мир. Информацию меряют байты. Отрывок из Священного Писания равен чуши, которая загружается с сервера новостей на адрес e-mail. Это не очередная претензия на революционную мысль. Тот, кто просечет эту тему первый, сможет низко стартовать и убежать достаточно далеко в тех новых условиях, которые только сейчас начинают формироваться. Для откровения, “отражающего ход вечности” и бредом каждого дня изобретен жирный знаменатель, который может становится знаком равенства - размер файла. Быть может это преувеличено, но цинизм по отношению к тому, что произносят и кто произносит уже нашел себе опору. Глобальная информационная сеть, гипертекст, WWW и множество других примочек, вроде NetScape Navigator, пользование которыми станут в следующие десятилетия такими же привычными, как телефон. Это не очередное пророчество, это констатация факта. Люди всегда делились на тех и других. На тех, кто имеет и тех, кто не имеет. Есть те, кто создает мифы, есть внимающие им. Есть те, кто пользуется ими. За последние пятнадцать лет технология выросла до уровня, когда их производство можно поставить на поток. И это относится не только к массовой культуре. Грань между оригиналом и копией стирается, возможности создания сколько угодно длинного ряда комбинаций увеличиваются с каждым новым поколением рабочих станций и настольных систем. Тех, кто пользуется мифами, всегда будет меньше. Те, кто хотят быть лучшими в этом деле, сначала должны потерять веру. Ад и рай на той стороне монитора и теперь мы можем создавать его по своему образу и подобию.


читать дальше

Бунт. То, что давно стало традицией. Поколение, не бунтовавшее в свое время или шумевшее слишком мало, или “потеряно” или “невыразительно”. Конфликт “отцов и детей” - это уже классика. Шум, которым сопровождается очередное ниспровержение основ, теми, кому от пятнадцати до двадцати стал почти привычным. Еще один пик на кривой. Когда адреналина становится меньше, появляется семья и из-под кровати достают домашние тапки. Кто-то шумит, кто-то нет. На светофор все равно приходят вместе. У кого-то за этим “бунтом” стояло желание “людей посмотреть, себя показать”. У кого-то просто хорошо провести время. Сколько было тех, кто шкурой прочувствовал несправедливость и нелогичность мира. Сейчас это похоронено и вряд ли кто-то из них признается в том, что было в пятнадцать или восемнадцать. Битва проиграна и каждый по-своему прячет концы. Или не прячет, считая опыт юности чем-то в порядке вещей (“вначале было неприятно, а потом прошло”). Молчание. Сам бунт обречен, сотрясание основ стало традицией. Ставить новых идолов вместо старых – этот цикл не закончится никогда. И всегда будут находится те, кто будут представлять эти всплесков тенденциями человеческого развития. Мир безразличен к человеку. В масштабах круговорота веществ все бессмертно. Бунтовать против этого бесполезно.

читать дальше

В колонках играет - Off-Spring. Special Delivery

Михаил Булгаков. В девятнадцатом он написал “Грядущие перспективы”. Потом десять лет войны с режимом, печка, в которой горят рукописи и шесть редакций “Мастера и Маргариты”. Дневник поражений. Личная точка зрения автора. Мастер - это живой труп. Главу “Явление героя” можно было бы назвать “Явление мертвеца”. Человек пишет роман, публикует его, подвергается гонениям, ломается и в конце концов приходит в психбольницу. У него нет имени, дома, он отказывается от любви женщины, от возможности изменить будущее. Это поражение. Концовка романа двойственна. Дом покоя, который он заслужил. В контексте начала эры среди евреев это означало склеп. Мастер заслужил склеп. Призрак перестал бродить с ключами по дому сумасшедших и рассказывать историю о несчастной любви. Булгаков хоронит своего героя дважды. Жизнь самого автора после 30-го года - протоколирование поражения. Война с режимом бесполезна. Государство оперирует статистикой. Чем руководствуются по отношению к человеку мировые законы - не знает никто. Но признание своего бессилия перед ними не есть конец (жизни, культурного прогресса, научного прогресса, и т.д. и т.п.). Булгаков описал своего рода жизнь после смерти, он запротоколировал свою войну и свою жизнь после поражения в этой войне, свою судьбу и литературную карьеру. Пять или шесть редакций, двенадцать лет работы. То, что было в начале, едкая антисоветчина, с вполне типичным дьяволом и традиционной для Булгакова сатирой, переродилась в последних редакциях в продолжение книги Иова. Воланд не больше не дьявол, он посланник той стороны, он не вершит суд, он просто живет по законам той стороны. Мещане отделываются без особых вывертов, просто и понятно. Для тех, кто способен думать встреча с Воландом превращается в испытание. “Он не заслужил света, он заслужил покой”. В этот раз Иов не вынес испытания. Его похоронили с миром. “Мастер и Маргарита” рождены бессилием сопротивляться законам общества и государства, роман написан на коленях, человеком, бросившим вызов и потерпевшим поражение. Он не заслужил света, он заслужил тихий склеп, вдали от мавзолеев, в которых покоятся мужи, которых потомки назвали воинами духа. Был рожден текст, странный, местами страшный в своей слитности той и этой сторон, реальности и мира, в одинаковой степени содержащей рай и ад. Кривые зеркала, болезненные и жестокие фантазии. Текст, с расщепленной, так и не завершенной, концовкой. Единство той и этой стороны - это жизнь после смерти. Или, быть может, новой рождение. Кто знает? Тот, кто сможет придумать достаточно красивую и убедительную сказку (комментарий) для этого. Он не рассчитывал на то, что этот текст когда-нибудь дойдет до людей. От этого он получился откровенным. Воланд не есть дьявол в обычном понимании. Он не справедливый судья, наказывающий и дарующий. Он проходящий мимо. Наблюдатель. Когда-то в Палестине, заключив контракт с Господом, он обезобразил Иова. Еще один сценарий для богохульников: Земля - огромный инкубатор, где выращивают кандидатов, для более высоких миссий. Процент выхода полезного продукта - полтора десятка за весь жизненный цикл Земли. Истории Иова и Мастера - только фиксация неудач. Дьявол работает по контракту, он только выполняет грязную работу, которую ему поручает Господь. Вопрос не в новой сказке. Признание непознаваемости мира может перевести силы в другое русло, открыть новые, менее утомительные для народов пути. Новые миры, в которых коты не только говорят, но и закусывают. Бесконечный долбеж одних и тех “вечных” (последние две-три тысячи лет) вопросов ни к чему не приводят. “Напрасно совершать движение по кругу... Оставь это солнцу!...”.


читать дальше

Локальность и глобальность. “Нет ничего нового под луной”. Старые песни о главном. Каждое поколение пытается решить глобальные проблемы об общих направлениях пути, о том, что было и что будет. Делается это на локальном материале, ограниченном местом и временем, локальными методами, обусловленными эпохой, традицией, местным жаргоном и личным опытом. В каждом втором тексте есть претензия на философию и решение проблемы. Чаще - указание на новое направление. Или еще чего-то, что прячется за лесом из ассоциаций, аналогий, метафор, подтекста, бесконечной кодировкой и интеллектуальной игрой. Локальные способы реализации могут привести к “провинциальности” ответа. Сколько было написано текстов о “природе человека”, но кто может дать сколь-нибудь вразумительный ответ - почему в русле государственной политики людей убивать можно, а есть их нельзя? Цитата (полковник Куртц, “Апокалипсис сегодня”): “Они запрещают нашим солдатам писать матерные слова на вертолетах. Но посылают убивать людей”. За точность не ручаюсь, но что-то вроде этого. Попытки найти конец нити в этом запутанном клубке заканчиваются еще одним узлом или петлей на чьей-нибудь шее. Вокруг “убивать можно, есть нельзя”, “убивать можно, есть можно” или “низзя” ни то, ни другое можно придумать десяток оправданий в пользу того или иного. Окончательного “ответа” дать нельзя. Каждый раз прогнозировать ситуацию невозможно. Полностью отрицать возможности прогноза тоже, в особенности относительно вещей, создаваемых самим человеком. Прогнозирование самого человека - дело безнадежное. Попытки определить “цели” человека почти всегда отдают местной кухней. Они могут быть продиктованы идеологией, могут быть высказаны авторитетами текущей эпохи, переданы интерпретаторами авторитетов предыдущей. В большинстве своем они претендуют на “истину откровения”, на то, что направляет людей из некоего первоисточника. Само творчество приобретает черты “богоданности”, некоего дара, а его плоды становятся идолами. Но всеобщая провинциальность этих идеалов, попытки решить старые задачи новыми методами остается в любом случае. Можно замахиваться на небо топором, можно стрелять из ружья или автомата Калашникова. Можно запустить пару ракет стратегического назначения. Небу будет все равно. Создание нового мифа вряд ли приблизит человека к нему. Игра в слова, картины, скульптуры, лазерные диски, в стихотворные размеры - все это, безусловно, имеет право на существование. Как повод пообщаться в приятной компании. Как возможность блеснуть на приеме. Как способ удовлетворить тщеславие и обрести вес в обществе. Как возможность выжить людям, которые не приспособлены к нормальной жизни. Как способ очистки организма от шлаков навязчивых идей. Но может быть пора попробовать посмотреть на творчество и его продукты претензию на причастность к чему с той стороны, чему-то “вечному”. Есть предложение успокоится, сесть, немного помолчать и сказать себе не очень приятные вещи, которые, заставят изменить курс движения и перечеркнуть, быть может, не один год жизни. Немного здорового цинизма, иронии, уместной и не глупой, отсутствие громких слов. За обычной застольной беседой. И необязательно быть светилом науки или культуры. Каждый из нас имеет како-то личный опыт, позволяющий с уверенностью говорить о вещах. Хорошее знание традиции не есть обязательное условие, для того чтобы избавиться от амбиций и трусости.

читать дальше

Стремление к оправданию. В этой ситуации человек похож на плохого студента. “А сколько вам нужно?”. У него есть исходные и ответ, который он хочет получить, а не тот, который получается, если сложить два и два. В случае философских рассуждений это всегда пять (навязчивая идея Шестова). Человек готов нагромоздить кучу слов, придумать десяток новых мифов, которые будут красиво звучать, сотню новых знаков, чтобы выехать на другую дорогу. Стремление к оправданию. Не к истине, а к противовесу собственным слабостям, собственным недостаткам. Вопрос, как «жало во плоти». Ответ, как то, что уже готово и нуждается в подкреплении. Создание новых символов между вопросом и ответом - сценарий, который чаще всего разыгрывается человеком. “Поиск истины”.

читать дальше

В колонках играет - Oasis, Force of Nature
Настроение сейчас - I'm Ok

Произвол. Pulp Fiction сделано на отрицании сюжета. Это не значит, что его там нет. Логика цикла (начальные кадры являются частью последнего эпизода, причем дважды, сцена в кафе и цитирование Изекииля) отрицает направленность, а значит конец и начало. Pulp Fiction похоже на сильно минимизированную модель “1001 ночи”, где на сказке за номером шестьсот-не-помню-какой Шахеризада начинает рассказывать историю про царя, каждую ночь требующего девственницу, которую казнят на следующее утро. После повторения сцены, где Ринго вскакивает и начинает орать, размахивая пистолетом, можно начинать все сначала. Стоит только завершить диалог Джулиуса и Винсента. Диалог о законе и случае. И можно начинать все сначала. Винсент будет убит еще сто раз и еще столько же будет читать pulp fiction, сидя на унитазе. Борхес был бы в восторге. Но сюжет отрицается не только по общей концепции и не она главная в отрицании. Центр лежит на связках, в особенности во второй новелле. Да, Тарантино переврал классический американский action с “плохими парнями” и “хорошими парнями”. За кого болеть непонятно. Марселлос бежит за Бучем по улице, стреляет и вначале мы болеем за Буча. Но через десять минут они уже оказываются по одну сторону и нам, всем, дружно ненавидящим извращенцев, как и Бучу, становится жаль местного крестного отца, которого трахает в зад полицейский-голубой. Логика сюжета грубо прерывается по крайней мере в четырех местах. На перекрестке, когда Марселлос узнает Буча, через полминуты, когда Буч в дребезги разбивает “Хонду” Фабианы, и дважды в магазине. Хозяин вызывает полицию, но полиция имеет совершенно другие приоритеты. Буч спасает Марселлоса, хотя перед этим убивает Винсента, хотя мог бы, руками Зеда, прикончит и его. Вторая новелла не имеет логики. За час с небольшим человек может стать палачом, жертвой, жертвой и снова палачом, каждый раз стоя на краю и в этом нет ни его вины, ни заслуги. Есть произвол. Третья новелла говорит об этом прямым текстом. Джулиус, верующий в руку провидения, а значит и в Закон Божий и Винсент, для которого пять пуль в стене - случай, а значит произвол. Гангстер, рассуждающий о Боге. Почти Дмитрий Карамазов. Критики, работающие в одной системе с Тарантино, усмотрели в Pulp Fiction пародию на американское кино, кино, не имеющее под собой никакой другой основы кроме кино. Тарантино не был ни полицейским, ни гангстером, его личный опыт ограничен традицией кинематографа за последние пятьдесят лет. Но недоучившийся видеофан, с кинематографическим именем, создал нечто большее, чем оригинальный хит сезона, претендовавший на семь Оскаров. Любая драма, любая мелодрама или психологический триллер до этого следовали сюжету, с жесткими ролями, завязкой, развитием, кульминацией и выводом. Все, что претендовало на глобальное обобщение жизненных устремлений и нахождения смысла самой жизни имело направленность и конец. Сюжет. Причина, предшествовавшая завязке. Причина, приведшая к кульминации. Развязка, как причина для следующей завязки. Двойная петля, завязанная Тарантино, очень грубо, так, что в это сразу не хочется верить, говорит очень простую фразу: жизнь бессюжетна. Ничего, кроме произвола в ней нет и если есть какой-то закон, то гангстер, цитирующий перед убийством Библию, и есть этот закон (...and you will know - My Name is a Lord!...). Возможно, сам Тарантино делал одно, а сделал другое. Он разрушил сюжет, по-другому склеив то, что сделали до него. До него делали смысл жизни. Из той же традиции, из того же материала он смонтировал отсутствие этого смысла. Жизнь бессюжетна. Признать это, прочувствовать это может каждый. Долго жить с этим может позволить себе не каждый. Дело не в количестве мата и насилия, есть фильмы похлеще. И не в том, создаст Тарантино еще один хит или нет. После Pulp Fiction он может со спокойной душой уйти на покой. Шокирует не равнодушие и жестокость героев. Это первое, за что можно ухватиться, чтобы отвести душу, дав разгромную рецензию. Шокирует перспектива быть покаранным без причины. Осознание, что все может прерваться в любой момент, что прошлые заслуги и планы на будущее не в счет и по какому счету приходится платить тоже неизвестно. После осознания этой перспективы может быть два решения. Первое: самоубийство. Жить в мире, суть которого непознаваемая бессмысленность, беспричинность наказания, страдания в котором не объяснимы. Зачем? “Жизнь говно, после нее - смерть”. Второе: создание новой религии, строительство новых стен, защищающих от необъяснимости той стороны. Стены нужны. Без них тяжело, подчас невыносимо. Только стоит ли путать способность стен к защите от хаоса и “величие вечных истин”. Защита от неприятностей и высокая идея об избранности человечества - не одно и тоже.


читать дальше

В колонках играет - Oasis. It's good to be (free)
Настроение сейчас - Battle Meditation

Автор берет на себя смелость утверждать, что творчество является нормальной функцией любого здорового организма, сходной с функциями дыхания, пищеварения, выделения. Желудок выделяет желудочный сок, для разложения пищи. Во всех случаях вначале идет разложение, а потом синтез продукта. Это одна сторона, она не претендует на место постулата какой-нибудь новой теории. Вывод сделан не из обобщения, а из личного опыта автора. Вторая сторона - цели и формы творчества зависят от времени и места, часто они бывают просто навязаны местом и временем. Эпоха диктует правила, как в кулинарии и моде, так и в области творчества. “Идеалы красоты и гармонии”, “создание эпического образа национального героя”, “описание уклада жизни буржуазного слоя общества”, “слияние с Абсолютом”, “способствование прогрессу культуры”, “определение новых моральных ориентиров”, “переоценка ценностей” - все это вещи одного порядка, что и сервировка стола. Смотря для чего, для банкета на сотню персон или для обычного домашнего ужина. Работа в локальных (ограниченных как по “размеру” традиции, так и по количеству людей, вовлеченных в тему) знаковых системах, дающих цели, формы, инструментарий, возможность для диалога и, иногда, возможность существования, современниками воспринимается, как принадлежность к касте “избранных”. На них молятся, им верят, их слушают. Их сбрасывают со счетов, пьедесталов, кресел. Валяют в грязи, меняют на других. Миф об избранности - одна из постоянных в любой системе ценностей. Тень той стороны. “Мы выше”. Почему не “мы немного сбоку”? Может потому что это не совсем красиво звучит. Рождается новая иерархия. Как и любая иерархия, культурная среда не может не быть пирамидой, ибо нуждается в управлении. Нельзя отрицать высокую расположенность одного к этой функции и низкую у другого. Но можно отрицать “вечную ценность” создаваемого. Эта “вечность” тоталитарна по сути, она ставит границу между теми, кто делает и теми, кто не делает, не оставляя вторым, по сути, возможности для нормального функционирования организма. Это крайность. Такие формы творчества, как йога, кэмпо, даосиситское бессмертие, были доступны и сейчас доступны многим. Если видеть за символами только точки опоры для тела, а не “вековые непоколебимые истины”, помнить об утилитарности этих систем, то подчас они бывают очень действенны. Вопрос доступности. Запад приучил к тому, что результатом творчества является что-то вне человека. Само тело, как объект творчества не рассматривается западной традицией, как достойная цель. Впрочем, эта цель также локальна, как и все создаваемые человеком.


читать дальше

“Что тебе снится?”
“Мосты через медленную реку”.
“О чем ты думаешь?”
“О мостах через медленную реку. О том, что есть два эти берега и что есть река между ними. И что есть путь. Есть ли тот берег смерть или это жизнь, которая никогда не имеет конца или там нет ничего и почему мы хотим знать, что там за туманом. Мы строим мосты через реку, которая течет, не останавливая ход, которая разделяет нас, которая безразлична в своем течении и что унесет без сожаления все, что канет в нее, туда, откуда не возвращался никто и ничто не смогло повернуть ее ход. И стоит ли ждать или идти и строить мосты, которые снесет течение этой медленной реки и те, кто пойдут за мной, рухнут в холодную безразличную воду. Я искал ответы, но все, что я вижу сейчас - это другой берег, с которого изредка сходит пелена и тогда приходит тоска, которая сильнее меня...”

Зеркала, что направлены одно на другое. Бесконечность, рождаемая из пустоты. Бесконечная рефлексия. Самопознание. Саморазрушение. Саморазложение на составляющие. Где наступает момент, когда копание в себе становится невыносимым - дело каждого в отдельности. Кому-то достаточно осознавать, что он сделан из атомов, кому-то - в том, что его основа есть стремление к жизни. У кого-то главное мозг, у кого-то душа. И тот и другой не равнодушны к хорошему ужину. Саморазрушение тормозится инстинктом, когда личность начинает исчезать за символами и цифрами. “Истины”, на которых произошла остановка, становятся определяющими на долгий срок. Если не до конца жизни, то до первого серьезного потрясения. Замена их на новые болезненна и требует таких условий, в которых со старыми жить невозможно. Добровольное повторение процесса “самоопределения” требует достаточно развитого мазохизма. Раскладывать себя время от времени на составляющие занятие опасное. Творчество это сначала разрушение, а уже потом созидание. Творчество это не только неудовлетворенность своей половой жизнью. Это неудовлетворенность “системой ценностей”, “эстетикой” того или иного “культурного поля”. Даже если это подвергается незначительной ретуши - сначала нужно убрать что-то и только потом домазать нечто незначительное новое.

читать дальше

" - Каждый, кто идет по своему пути и что-то находит на нем, думает так: “Вот, наконец. Я нашел истину. Я - избранник. Я должен поведать об этом всем.”, - Дапкойг поднял голову высоко вверх и посмотрел на пролетавшую стаю птиц, клобук упал с головы, - А потом снова повторяются столетия тьмы. Быть может эта истина дается только тебе и для остальных она ложь изреченная. И причина даже не в том, что язык человеческий несовершенен. Пути нет. Если ты идешь куда-то, это еще не говорить о том, что идешь вперед или назад. Дороги и межи придумал человек. Перекрестки придумал человек. Тупики тоже его рук дело. Истина это камень, на котором написан ответ, в конце пути, придуманного человеком. Но кто сказал, что это Божественное Откровение? Может быть вечные поиски людей это не свидетельство причастности человека к какому-то высшему замыслу, это слабость плоти, ищущей убежища. Я его нашел. В Горах за Прибрежным Хребтом. Я ухожу отсюда. Единственное, что я могу сделать для этого мира - промолчать о той истине, что досталась мне."

"Тени дорог"

В колонках играет - Radio Silence

“Ты знаешь какая разница между “Коньком-горбунком” и теорией относительности? Все знают что первое - сказка и поэтому никто не окунается с головой в крутой кипяток для обретения вечной молодости посредством. Теория относительности тоже сказка. Скучная сказка. Скорость света и парадоксы времени, мир в котором нет людей, животных, океанов и гор, только какие-то электроны, которые вращаются вокруг каких-то ядер. Но кто-то в свое время поверил в то, что это правда. Кто-то поверил в мир в котором есть только размазанные по своим орбитам частицы, которых никто никогда не видел, кроме десятка чудаков, удовлетворявших собственное любопытство за государственный счет. Потом кто-то поверил в такой мир, лишенный человека, в котором есть только время и пространство.

Теперь у нас есть атомная бомба”.

В колонках играет - Oasis. Underneath the Sky
Настроение сейчас - Accelerated Data Mining

Идея Кибернетического Глобуса, которая была прописана в "Медном гвозде", начиналась с вот этой мысли (самая первая редакция "Диспетчера").

--------------------------------------------------------

Одна из основных идей: воссоздание реального мира - вся история человеческой культуры состоит из попыток повторить то, что окружает нас. Этот мотив прослеживается от наскальных надписей до попыток создать виртуальную реальность с помощью информационных технологий, легендах о Големе, Пигмалионе и текстов кибер-панков. До недавнего времени эти попытки так и оставались попытками, воссоздаваемая человеком реальность, является отражала какую-либо часть реального объекта (визуальной формы, внутреннего строения, описанием части его свойств), при этом опускались остальные свойства. Воссоздаваемая картина всегда грешит неполнотой и называется “информацией”. Он предположил, что гипотетическим финалом развития информационной технологии и качественно новым этапом культурного процесса человечества будет “слепок реальности”, формат данных, максимально отражающий свойства реального мира, то есть содержащих, допустим, не только визуальную форму и звук (изобразительное искусство, фото-, кино-, видеоматериалы), но комбинирующее вместе с этим такие свойства, как информация о внутренних процессах, происходящих в объекте, его взаимосвязях с другими объектами. Информация приобретает качественно новый характер. Главное - она будет лишена той усеченности, которая свойственна ей и сейчас. Текст и экранное изображение отходят в прошлое, комплексные документы, сочетающие в себе текст, звук, видео, графическую информацию, являются этапом на пути создания второй реальности, пространства, дублирующего образец Создателя.