В середине далекого 1603 года в литовском местечке Брагине, в замке шляхетского князя Адама Вишневецкого, с некоторых пор жил молодой берейтор-подконюх. Нежданно он опасно заболел и, чувствуя приближение смерти, попросил к себе княжеского капеллана-иезуита для последней исповеди. Этому духовнику безвременно умиравший и открыл тайну, что он есть русский царевич Дмитрий, якобы убиенный 15 мая 1591 года среди бела дня на дворе Угличского дворца. А значит, он и есть законный Царь Всея Руси, троном которого завладел узурпатор.

Чудо воскрешения
Умирающий рассказал патеру и удивительную историю своего чудесного спасения: как некий немецкий врач спрятал его от подосланных царем Борисом убийц-наймитов, и как вместо него в Угличе был убит сын крепостного. В подтверждение больной показал духовнику печать с гербом и именем царевича Дмитрия и небольшой крестик, украшенный драгоценными камнями, подаренный ему, якобы, его крестным отцом князем Мстиславским при крестинах.


Князь Адам Вишневецкий, конечно же, признал в своем конюхе истинного царевича Дмитрия. Через некоторое время царевича признали и брат Адама Константин, и сандомирский воевода Ежи Мнишек. Оба магната, кои слыли за фанатичных приверженцев общества Иисуса (орден иезуитов), вскорости доложили королю Сигизмунду, что законный наследник и брат покойного русского царя Феодора Иоанновича был чудесным образом спасен, а теперь отыскался и был узнан. Монсеньор Рантони, папский нунций при польском дворе, обработал короля, и тот быстро признал истинность романтической истории спасения Дмитрия, которая чем дальше, тем больше напоминала комедию, организованную чьей-то невидимой рукой.

Однако, все шло хорошо. Берейтор выздоровел, его вымыли, одели и представили Сигизмунду III. К «законному» наследнику русского престола король обратился со словами: «Да хранит тебя Бог, Дмитрий, князь Московский! Твое происхождение нам известно и подтверждено свидетелями и доказательствами, заслуживающими полного доверия. Мы назначаем тебе содержание в 40 тысяч золотых в год. С этого времени ты наш друг и гость и можешь свободно пользоваться помощью и советами наших подданных, насколько будешь иметь в этом нужду». Иезуиты быстро разнесли слухи, которые обросли историями и доказательствами, и уже ничего в этой истории не вызывало сомнений.

«Дмитрий» не был красавцем. Правая его рука была длиннее левой, был царевич среднего роста, как и его отец Иван, и смугл лицом, как мать Мария Нагая. Широкое его лицо с выдающимися скулами и двумя бородавками «украшали» рыжие торчком волосы и голубые глаза, большой сплюснутый нос и толстые губы. С виду было ему лет 20-22, был он широкоплеч, ловок и силен. Еще он был прекрасным наездником, и легенда о том, что вырос «Дмитрий» среди донских казаков, казалась правдой. Для своего времени был он и образован: красиво и быстро писал, говорил и по-польски, и по-русски, но с акцентом, знал кое-что из кухонной латыни, хорошо знал русскую историю и особенно генеалогию русской аристократии. К тому же хорошо играл роль принца крови, среди польского общества магнатов чувствовал себя свободно, как будто ни разу в другом и не бывал. Политический горизонт на Руси к тому времени уже давно затуманился, а слухи о чудесном спасении царевича ходили и до этого. После двух удачных лет царствования Бориса Годунова свалились на Русь тяжкие беды. Голод, мор. Борис объявил во спасение людей дармовщину – раздавал деньги и хлеб. Народ повалил в Москву. Борис велел покупать хлеб и раздавать голодным, но и тут обделяли народ корыстолюбивые бояре, изводившие нападками царя. Шуйский-оборотень интриговал. Но Борис был силен, никто ему, вчерашнему царскому шурину, родственнику угасшей династии Рюриков, не помешал сесть на трон. А с царем Борисом и вообще боярству открыто бороться было не с руки. Борис был выше. А выше Бориса была только династия Калиты, и свергнуть Годунова можно было лишь во имя ее. Тут и поползли по Москве слухи об убийстве Борисом Дмитрия и воскрешении царевича.

Клятва на верность... Польше
Наконец, самозваный «Дмитрий» в сопровождении двух иезуитских патеров выехал из Кракова в Галицию, где его дожидалось войско – толпа авантюристов, которую собрали на деньги воеводы Мнишека для похода на Москву. Самозваного цесаревича поддержала Римская курия, в глазах которой он был предлогом для латинской пропаганды в Москве; польское правительство видело в нем средство влияния на Русь и было не прочь произвести там смуту и ослабить вечную соперницу. Куда было самозванцу деваться? 25 мая 1604 года он, как сын Ивана Грозного, подписал обязательство, где дал клятвенное обещание по восшествию на русский престол с помошью Мнишека и сотоварищи:

1) повернуть Россию в лоно римско-католической церкви;
2) жениться на красавице Марине и короновать ее царицей;
3) русскими деньгами заплатить польские долги своего будущего тестя;
4) передать в вечную и неотъемлемую собственность будущей супруге русские княжества Великий Новгород и Псков;
5) передать в наследное владение будущему тестю княжества Смоленское и Северское;
6) уступить еще несколько точно перечисленных русских местностей Речи Посполитой.

На Москву!
23 октября с войском, состоящим из поляков, малороссийских и донских казаков, самозванец перешел Днепр выше Киева, чтобы спустя 8 дней у Моравска вступить в русские земли. Последовали первые стычки, которые показали, что со столь жалким войском до Москвы не дойти. После одной такой неудачи «Дмитрий» задумал бежать назад в Польшу, но соратники остановили его и объявили, что «ежели будет он настолько трусливым, что бросит своих подданных, то они выдадут его Борису, либо забьют насмерть». Пришлось «Дмитрию» остаться, и сейчас же к нему присоединились 12 000 донских казаков, готовых сражаться за «законного монарха».

Борисово же войско оказывалось в состоянии моральной растерянности. Само имя царевича Дмитрия, наследника великого царского рода, лишало воинов нравственной опоры: не драться же им было, православным, против воскресшего законного царя? Боярство вообще открыто радовалось успехам «Дмитрия» и предвкушало гибель ненавистного им Годунова. Никто не хотел сражаться за неугодного царя, и лишь стрелецкие полки, которые Борис прислал из Москвы, пытались что-то сделать.

Самозванцу открывали ворота русских городов, и боярство вставало под знамена «царя Дмитрия Ивановича». И стекались, стекались люди, недовольные Годуновым, в Путивль, где обосновался самозванец. В Москве крысы по крысьему закону покидали царя, солдаты толпами перебегали к самозванцу, в Кремле становилось пусто, и пустота тяжким камнем ложилась на плечи Бориса. И он не выдержал. 13 апреля 1605 года принимал с утра послов, а после обеда и прогулки из носа и ушей его хлынула кровь. Царь умер. Через сутки присягали уж новому царю, шестнадцатилетнему Феодору Борисовичу. То-то был подарок самозванцу! Он становился опаснее, без сильной личности Бориса ему уже нечего было бояться. В Москве готовились встречать «царевича». 7 мая под Кромами присягнувший Годуновым Басманов вместе с войском перешел к «Дмитрию». Участь России была решена. Можно было двигаться на Москву.

В самой Москве настроение умов было шатким. Народ не знал, чему и кому верить. Позвали Василия Шуйского. Он вел дело об убийстве царевича Дмитрия в Угличе. Шуйский вышел и совершенно отрекся от прежних слов. Оборотень всенародно сказал обратное: послал убить Борис, но царевича спасли, а убили поповского сына. Собранием порешили признать «Дмитрия» законным царем и отправили к нему грамоту с приглашением войти в свою «верную» столицу. «Царевич» милостиво заявил, что скоро войдет, но прежде прислал от себя князей Галицына и Мосальского и указ задушить вдовствующую царицу Марию и сына ее Феодора. Что и было сделано 10 июня. Патриарха Иова отправили в Старицу в монастырь. И время Годуновых закончилось.

Материнское благословение
20 июня 1605 года день выдался ясным и солнечным. Новый царь торжественно въезжал в Москву. Впереди, вытянувшись в длинную колонну, по 20 человек в ряд с копьями наперевес, с трубами и барабанами ехали нарядные польские гусары. Перед царем шла духовная процессия с хоругвями и иконами, а вокруг царя – бояре в народных одеждах. Названый «Дмитрий» ехал медленно на белом коне, в дорогой одежде, с дорогим ожерельем на шее, и один воротник у него стоил 15 тысяч дукатов. Из народа неслись здравицы в его честь: «Здравствуй, Отец наш, Государь всероссийский! Даруй тебе Боже многие лета! Солнышко ты наше! Взошло ты над землей русской! Да благословит и хранит тебя господь!». Царь благородно отвечал: «Боже, храни мой народ! Молитесь Богу за меня, мой верный и любезный народ!».
День был хороший, но, когда вступил «Дмитрий» на Москворецкий мост, вдруг поднялся страшный вихрь. Дурной знак! Народ закрестился. А царь остановился возле собора Покрова, постоял, помолчал, снял шапку и, посмотрев на народ, обратился к Богу: «Господи Боже! Благодарю тебя! Ты сохранил меня и сподобил увидеть город отцов моих, народ мой возлюбленный!». Царь заплакал, народ зарыдал, звонили все колокола. Духовенство благословило царя, однако заметили, что к образам он прикладывался не так, как делали это русские. В Кремле «Дмитрий» тоже, «обошед храмы, молился, а в Архангельском, припав ко гробу Грозного, плакал и стенал так искренно, что допустить и мысли в самозванстве никто бы не смог». Но для полноты торжества не хватало одного – признания его матерью. Мария Нагая положила бы конец сомнениям. За ней послали.

18 июля царь встретился с матерью. Увиделись они наедине, в раскинутом близ дороге шатре. Все было к тому предусмотрено, и народ, увидев радостных мать и сына, ликовал. Царь под счастливые слезы посадил мать в богатую коляску, а сам шел рядом с непокрытой головой несколько верст. Через две недели, 30 июля, он уже венчался на царство.

Измена
А в Москве поймали несколько человек. Те люди показали, что слухи о самозванстве «Дмитрия» распространяли по указке Шуйского, который вслед за Годуновым звал его Гришкой Отрепьевым. «Уж он – оборотень – обернулся еще раз за ради царского трона, избавился от Бориса руками самозванца, теперь изобличив в самозванстве, сам хотел в цари. Но открылось». Новый царь от жестокостей воздержался, отдал Шуйского на суд выборным людям, Земскому собору, где никто ему не помог, но «все на них кричали – и бояре, и простые люди». Шуйских осудили в ссылку, а Василия приговорили к смерти. Верил, верил Лжедмитрий в свое царское происхождение, не убоялся с легким сердцем отдать народу на суд знатных, всегда приближенных к царю Шуйских. Уже голова оборотня лежала на плахе, когда объявили о царском помиловании. Пожалел «Дмитрий» князя. И себе во вред.

Царь... не московских манер
Венчанный царь взялся за дело необычно. Каждый день он был в Думе, которую преобразовал в Сенат, сам разбирал дела, дважды в неделю стал принимать челобитные, все допускались до разговора с ним. Все бы это ничего, да вел он себя не по-царски: после сытного обеда вместо всеобщего сна ходил по улицам пешком, заглядывал в мастерские, говорил с людьми, к удивлению бояр убеждал их в нужности давать народу образование, а самим бывать в Европе, детей своих слать туда на учебу. На московский аршин был он человек образованный, но невоспитанный. Или воспитанный, но не московских манер. Держал себя не по сану, одевался по-польски, не посещал храма по православному обычаю, жаловал поляков, коих в Москве обосновалось «тыщи три». И вообще пахло от него латинством и ненавистной Польшей. Хотя был он добр во всяком деле и говорил: «Есть два способа царствовать: милосердием и щедростью или суровостью и казнями. Я избрал первый способ. Я дал Богу обет не проливать крови подданных и исполню его». Он дал свободу жить промыслами и торговлей, отменил ограничения на въезд и выезд из страны и говорил: «Я никого не хочу стеснять. Пусть мои владения будут во всем свободны. Я обогащу торговлей свое государство». Думая о подданных и об их поддержке его власти, увеличил жалованье служилым и приказным, помещикам увеличил поместья, чуть облегчил жизнь крестьян. Он, кажется, болел душой о благе страны, но его не понимали, к делам его относились недоверчиво. Да и как было в самом-то деле верить царю, который водил в соборную церковь иноверцев, смеялся над суеверием набожных, не крестился перед иконами и не велел кропить святой водой царских палат, за стол садился не с молитвой, а с музыкой, любил скакать на диких жеребцах и участвовал в военных играх? Простому люду молодой и веселый царь был по душе, но одно в нем оказывалось плохо – больно любил женщин и позволял себе «сии грязные удовольствия». В народе особо жалели Годунову дочку Ксению, которую «Дмитрий» сделал своей наложницей, а потом отправил в монастырь.


Шляхетская свадьба
1 мая 1606 года царская невеста въезжала в Москву в карете, обитой красным атласом, устланной расшитыми жемчугом подушками и запряженной двенадцатью лошадьми. Вокруг ехала многочисленная свита и несколько тысяч богато вооруженных польских гусар. Через восемь дней в Кремле торжественно совершили бракосочетание. Оно и вызвало новую волну неприязни к самозванцу. Русские цари брали в жены русских девушек, а этот женился на басурманке, на римской еретичке, хуже язычницы. Горделивые шляхтичи настояли, чтобы Марину короновали, а таковое не выпадало ни одной русской царице. Святотатство, одно слово! И в приготовлениях не обошлось без ругани. Полька желала ехать в церковь в польском платье, а русские требовали, чтобы венчалась она в русском, с кокошником на голове, как все замужние женщины, в широком платье, стянутом поясом поверх груди, в высоких сапожках, подбитых железными подковами. Марина долго не хотела, вопрос разросся до государственного, и ей пришлось согласиться. С 9 мая загуляла свадьба, которой, казалось, не будет конца. Бесчинствовали хвастливые пьяные поляки, врывались в дома, творили насилие, у соборов в Кремле гремела польская музыка, плясали в пьяном разгуле шляхтичи. Москва заволновалась. Зрела смута, и в дело включился пощаженный «Дмитрием» Василий Шуйский.

Заговор
Он давно жаждал власти. Из знаменитого рода еще со времен Рюрика, с трудом он сносил власть «ненасытного татарина Годунова», а тут безродный самозванец? «Дмитрий» уже сослужил службу, которую ему назначили заговорщики. С минуты его торжества боярство в нем уже не нуждалось. Царь стал обузой, которую надо было устранять. Тайно собрались, обговорили план. Действовать надо было обманно: в Москве были сторонники самозванца, потому надо было поднять чернь на ненавистных поляков, а за суматохой добраться и до «Дмитрия». Привлекли войско, стоящее около Москвы. В ночь с 16 на 17 мая оно вошло в город. Царю доложили о заговоре. Он ответил: «Я и слышать не хочу об этом. Я не терплю доносчиков и наказывать буду их самих». Сказал и продолжил гуляние. На рассвете Шуйский, выпустив из тюрьмы преступников, велел раздать им топоры и мечи. В три часа ударили в набат. На Красную площадь побежал народ, и Шуйский кричал: «Литва собирается убить царя и перебить бояр, идите бить Литву». Народ кинулся к домам поляков, началась бойня. Шуйский въехал в Кремль. В одной руке меч, в другой крест, следом толпа заговорщиков с топорами, бердышами, ружьями. В храме Успения Василий приложился к иконе Владимирской Богоматери и крикнул: «Во имя Божие, идите на еретика!».

Инокиня Марфа обличает Лжедмитрия. Раскрашенная литография
Убийство
Набат разбудил царя. Басманов попытался защитить «Дмитрия» от толпы, но был убит. Спасаясь, царь выпрыгнул в окно, но неудачно: вывихнул ногу, разбил грудь и голову. Его потащили во дворец, сорвали одежду, нарядили в рубище. Боярин кричал ему: «Собака незаконнорожденная! Говори, кто ты и кто твои родители!». Измученный царь промолвил едва слышно: «Вы знаете, я царь ваш Дмитрий. Вы меня признали и венчали на царство. Если теперь не верите, спросите мать мою. Вынесите меня на лобное место и дайте говорить народу». «Глядите, – кричал купец Вальнев, – как я даю отпущение грехов этой басурманской собаке, этому польскому скомороху». И дважды выстрелил в «Дмитрия». Толпа стала терзать мертвого. Изуродованный труп потащили на веревках из Кремля. У Вознесенского монастыря вызвали инокиню Марфу – Марию Нагую, потребовали ответа, ее ли сын убит. «Об этом вы должны были спрашивать, когда он еще жил. Теперь он более не мой сын», – сказала Марфа. Тело «Дмитрия» выволокли на Красную площадь, положили на стол, у ног кинули труп Басманова. Один из бояр бросил на тело маску, волынку, воткнул в рот мертвому царю дудку: «Долго мы тебя тешили, обманщик, – сказал он злорадно. – Теперь ты нас позабавь».

Шесть часов подряд народ бил поляков. Гремел набат и раздавались крики: «Секи, руби поляков!». Царица Марина спаслась от первого гнева, спрятавшись под широкую юбку своей обер-гофмейстерины, весьма решительной дамы. Но потом схватили и ее. Царице досталось, но жизнь ей сохранили. А над трупом Лжедмитрия издевались три дня. Быть может, это продолжилось бы дольше, но вдруг пронесся слух, что над трупом ночами стал появляться таинственный свет.

Поскорее его схоронили за Серпуховскими воротами. Но и тут самозванцу была не судьба остаться в русской земле. С 15 по 25 мая не ко времени установились сильные морозы. Это отнесли к колдовству «Дмитрия». Тело достали, сожгли, и, смешав пепел с порохом, выстрелили из пушки в ту сторону, откуда самозванец пришел в Москву. На Запад.

"Убийство Лжедмитрия" 1991 г. Сергей Панасенко

Александр Просандеев. «Аэропорт»

Читай ещё:

«Мы уверены, что католическая религия будет предметом твоей горячей заботливости...»
ПОГИБ ЛИ В УГЛИЧЕ ЦАРЕВИЧ ДМИТРИЙ?
Григорий Отрепьев, Лжедмитрий I
Обручение Григория Отрепьева с Мариной Мнишек
Марина Мнишек
Лжедмитрий II


tatasoz-