Сдав верхнюю одежду в гардероб, Она услышала разговор двух пожилых женщин рядом.
— Что это ты, Зина, — выговаривала одна другой — получше обуви не нашла, что ли? Ну, кто в таких ботах в театр ходит? Ты бы еще валенки надела!
— Да, ну! — добродушно отмахивалась полная женщина в шали на плечах. — Бог с ними. Удобно и удобно! Это раньше любую тряпку нацепи — и все оборачивались! А сейчас посмотрят и скажут: «Аккуратная старушка пошла».
«Аккуратная старушка, — усмехнулась Она. — Хорошее определение». Нервным движением одернула платье, поправила легкую прядку и поспешила за мужем в зал.
Концерт начался в полной тишине. Аллеманда и Бахиана произвели странное впечатление. Теплые волны скользили по их телам, нежа и баюкая одновременно. Он задремал, Ее тоже сковывал сон. Некоторые посетители даже посапывали в своих креслах.
Третьим номером были загадочные «Три песни». На сцену вышел щупленький мужчина с гитарой. Ни концертного костюма, ни галстука. Черные брюки, зеленый свитер, потрепанные туфли. Он выглядел уставшим. Вслед за ним выплыли две полные немолодые женщины в шерстяных платьях и с платками на плечах. Каждая из них тоже несла гитару.
Мужчина подошел к микрофону и негромко сказал:
— Дорогие друзья! Мы благодарны вам за то, что в эти предпраздничные дни вы нашли время и пришли на наш концерт. Поверьте, нам очень дорого ваше внимание. Мы не случайно начали нашу программу двумя классическими произведениями. Как нам кажется, они должны были подготовить вас к тому, что вы услышите сейчас. Из нашей жизни стала уходить любовь. Мы можем называть это как угодно — нестабильностью в политике, экономике, падением нравов, недостатком воспитания. На самом деле, это просто дефицит любви. И мы хотели бы еще раз спеть об этом чувстве, ибо оно — первоначало всему.
По залу прошелестел снисходительный смешок, но мужчина, не обращая внимания, прошел вглубь сцены и сел в центре. Справа и слева от него расположились женщины. Свет погас и луч сфокусировался на троице.
Женщина слева низко склонилась над микрофоном, отчего ее фигура в шали стала походить на нахохлившуюся птицу, и начала мягким, очень благозвучным голосом: Я
Вас люблю. Не надо уходить.
Со мною может что-нибудь случиться.
Вдруг разорвётся солнечная нить,
Которая в окне моём лучится.
Я Вас люблю, я Вас люблю сильней,
Чем это видно Вам из Вашей дали.
Зимой я выпускала снегирей,
Которые до Вас не долетали.
Я Вас люблю, и в комнате моей,
Раскрашивая воздух синим цветом,
Живут и вянут васильки полей.
Я Вас люблю. И холодно мне летом.
Она напряглась, подалась вперед и в лице ее появилось что-то жалкое. Будто стала разжиматься невидимая душевная пружина, вокруг которой Она была собрана. Давно забытое, нежное забилось в каждой жилке, черты обмякли. Сейчас Она снова была «небус мутабиле», но Боже мой, каким старообразным! И старообразность эта не отталкивала, а наоборот, привлекала своей теплотой. Она нашла руку мужа и чуть сжала ее. Тот слушал заинтересованно и чуть отстраненно.
Вторым пел мужчина. Он смущенно кашлянул и начал через минуту после первой исполнительницы. Луч света остановился на нем:
В полях, под снегом и дождем,
Мой милый друг,
Мой бедный друг,
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг,
От зимних вьюг.
А если мука суждена
Тебе судьбой,
Тебе судьбой,
Готов я скорбь твою до дна
Делить с тобой,
Делить с тобой.
Пускай сойду я в мрачный дол,
Где ночь кругом,
Где тьма кругом, —
Во тьме я солнце бы нашел
С тобой вдвоем,
С тобой вдвоем.
И если б дали мне в удел
Весь шар земной,
Весь шар земной,
С каким бы счастьем я владел
Тобой одной,
Тобой одной.
На Ее щеках появились две светлые влажные полоски. Муж сжал Ей руку. Лицо Его было уставшим, добрым и немного растерянным. Надо было прожить всю жизнь вместе, чтобы понять, что они все еще любят друг друга.
Так же, затаив дыхание, слушали и другие посетители. У многих на глазах были слезы.
— Ты мне никогда такого не говорил и не сказал бы, — услышала Она сдавленный шепот шатенки из соседнего ряда. — Только — подай-принеси!
— Конечно, не сказал бы, — парировал мягкий мужской голос. — Я бы это сделал, без всяких разговоров! Видишь, «с каким бы счастьем я владел тобой одной». Считай, что владею счастьем! Тобой! —
Ври больше! — вздохнула примиренно женщина.
Луч скользнул на третью исполнительницу — самую грузную, с тяжелой челюстью и взлохмаченными короткими волосами. У нее был неожиданно высокий, почти детский голос, но начала она вкрадчиво, будто рассказывая:
Отгорел фейерверк,
Перестала вертеться шутиха,
Блеск одежд карнавальных
Обернулся унылым тряпьём.
Опустел балаган,
И на рыночной площади тихой
То, что было театром,
Становится нашим жильём.
Засыпай, Арлекин.
Поцелуй и прохлада ладоней —
Это всё, чем могу
Отвести от тебя непокой.
Балаган — наш дворец,
Наши ослики — резвые кони.
Если можешь, поверь
Этой сказке и спи, дорогой!
Мне не быть для тебя
Ни волшебной звездой, ни богиней,
Я твой друг, Арлекин,
Потому и доводится мне
Быть гораздо умней,
Чем положено быть Коломбине,
И гораздо добрей,
Чем положено просто жене.
Я до смерти с тобой
Поделю и очаг, и подмостки,
Если занавес поднят,
Я буду смеяться и петь,
И следить, чтоб завистник
В твой грим не подсыпал извёстки,
И любить тебя так,
Как никто не сумеет посметь.
Зал молчал, потрясенный. Счастье не любит шума. Затем, вначале тихо, а потом все уверенней, раздались аплодисменты.
Щупленький мужчина вновь вышел к центральному микрофону.
— Дорогие друзья! Я думаю, вы поняли, почему наша концертная программа называется «Волшебство». Если в ваших сердцах будет после сегодняшнего вечера тепло, если вы посмотрите друг на друга с любовью и не отнимите этого чувства у себя потом, то значит мы работали не зря. Мы искренне желаем вам счастья.
Он сухо поклонился, и вся троица скрылась за кулисами. Концерт был окончен.
Люди расходились тихо, торопливо. Словно боялись, что зимние звезды позавидуют теплу в их душах и выветрят его прежде, чем они дойдут до дома.
Они шли тоже быстро и молча, крепко держась за руки. От величавого дефиле не осталось и следа. Наоборот, сейчас их фигуры, с наклоненным вперед корпусом и вобранными в плечи головами, смотрелись нелепо. Но впервые за много лет им было хорошо от того, что они рядом.
— Ну, как концерт? — позвонила на следующее утро дочь. — Понравился?
— Да, доча, — ответила Она и смущенно поглядела на разворошенную постель. — Очень понравился.
— Мам, мы приедем к вам завтра — поздравить. В два часа, как обычно.
— А чего ждать до завтра? — Приезжайте сейчас. А завтра приедете еще.
— А папа? Он как?
— Папа обеими руками за! Ты — за? — Она посмотрела на мужа. Тот уписывал уже пятый бутерброд и с удовольствием прихлебывал из большой чашки кофе с молоком.
— Конечно! — промычал Он с набитым ртом. — Как раз пойдем погулять с внучатами, пока вы стряпать будете!
Она положила трубку и улыбнулась. У Нее была удивительная манера улыбаться — не размыкая губ, и от этого улыбка казалась трогательной и такой славной.
— Слушай, а ты похожа на Джельсомину, вот сейчас, когда улыбаешься так. Я тебе говорил это?
Она кивнула. Старый фильм «Дорога» с Джульеттой Мазиной в главной роли они смотрели в пору медового месяца.
— Да. Ты говорил, что я так же улыбаюсь, как Джельсомина.
— Надо же! Вспомнилось… Просто удивительно!
Она продолжала улыбаться, а за окном тихо летел снег. Очень тихо, словно боялся спугнуть Ее улыбку.
P. S. В новелле использованы стихи Любови Якушевой, Роберта Бернса и Надежды Сосновской.
отсюда
