29 июня 1816 г. император Александр I подписал указ о назначении командиром Отдельного Грузинского (с 1820 г. — Кавказского) корпуса генерал-лейтенанта Алексея Петровича Ермолова.

Одновременно он становился управляющим гражданской частью в Грузии, Астраханской и Кавказской губерниях и чрезвычайным послом в Персии. 11 лет службы на Кавказе обессмертили имя Ермолова. Здесь он нашел применение своей неутомимой энергии и выдающимся организаторским способностям.

“Всегда желал я чрезвычайно сего назначения, — писал Ермолов, — и даже тогда, как по чину не мог иметь на то права”. 20 лет назад, будучи штабс-капитаном, он, командир батареи, уже побывал на Северном Кавказе, участвуя в т. н. персидском походе 1796 г. Экспедиционного Каспийского корпуса под командованием 24-летнего генерал-аншефа (полного генерала) графа Валериана Зубова.

Во время осады русскими войсками крепости Дербент в Дагестане его батарея в течение 2 дней успешно бомбардировала вражеские бастионы. За умелое командование молодой офицер получил орден Св. Владимира 4-й степени с бантом. Эту награду граф Валериан вручил вместе с благодарственным письмом, в котором выражал надежду, что “милостивый государь (!) Алексей Петрович” будет и впредь идти дорогой чести.

“ЧЕЧНЮ МОЖНО СПРАВЕДЛИВО НАЗВАТЬ ГНЕЗДОМ ВСЕХ РАЗБОЙНИКОВ”

Прибыв в Тифлис, 12 октября 1816 г. Ермолов издал приказ № 1, в котором объявил о вступлении в должность всем новым по службе его “товарищам, от генерала до солдата”. Привычное ныне обращение “товарищ” первым ввел в разговорный обиход военнослужащих он, кавказский главком.

Полгода, вплоть до отъезда с дипломатической миссией к иранскому деспоту Фетх-Али-шаху, Алексей Петрович знакомился с вверенным ему краем. Свои впечатления он отражал в дневнике — т. н. “Записках”, опубликованных в России в 1868 г. (в 1991 г. они были переизданы). Многие его наблюдения поразительно созвучны с современностью. Вот что писал Ермолов в начале 1817 г. о Чечне: “Ниже по течению Терека живут чеченцы, самые злейшие из разбойников, нападающие на линию (имеются в виду укрепленные гарнизоны русских и казачьи станицы. — Авт.). Общество их весьма малолюдно, но чрезвычайно умножилось в последние несколько лет, ибо принимались дружественно злодеи всех прочих народов, оставляющие землю свою по каким-либо преступлениям. Здесь находили они сообщников, тотчас готовых или отомщевать за них, или участвовать в разбоях... Чечню можно справедливо назвать гнездом всех разбойников.

Управление оной разделено из рода в род между несколькими фамилиями, кои почитаются старшинами. Имеющие сильнейшие связи и люди богатые более уважаемы. В делах общественных, но более в случаях предприемлемого нападения или воровства собираются вместе на совет... Земли... поросшие лесами непроходимыми, недостаточны для хлебопашества, отчего много народа, никакими трудами не занимающегося и снискивающего средства существования едиными разбоями”.

Нельзя сказать, что предшественники Ермолова — генералы Тормасов, Булгаков, Ртищев не пытались навести порядок, однако принимавшиеся ими меры были эпизодичными, а иные распоряжения — совершенно бестолковыми.

Главная ошибка его предшественников заключалась в отсутствии четкого плана, стройной системы обеспечения безопасности этих территорий. Алексей Петрович такой план разработал и представил императору в 1817 г. по возвращении из Тегерана. “Кавказ — это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном, — писал он. — Штурм будет стоить дорого, так поведем же осаду”.

Перед ним была, однако, не одна, а несколько крепостей: Чечня и Дагестан — на восток от Военно-Грузинской дороги, Кабарда и Закубанье — на запад. Ермолов начал с Чечни.

Суть его системы состояла в довольно-таки медленном, постепенном, но надежном движении в глубь горных районов, сочетании беспощадного подавления вооруженного сопротивления и бандитских вылазок с хозяйственным освоением края, привлечением населявших его народов на сторону России, приобщением их к достижениям технического прогресса и цивилизованному образу жизни, последовательной борьбе с дикими пережитками варварских эпох: работорговлей, привычкой жить разбоем, грабежами, похищением людей с целью выкупа и т. п. Первоначальным условием успеха намеченного плана наместник считал перенесение существующей укрепленной линии, проходившей в знойных и вредных для здоровья местах, к самой подошве Кавказских гор, где “изобильные леса доставят средство заменить выгодными жилищами теперешние бедные хижины солдат...” Так как горцы осуществляли набеги из недоступных для регулярных войск аулов, Ермолов с целью обеспечить проникновение в глубь горных районов, а также расчленение и блокирование очагов сопротивления применил вырубание лесов. Укрепленные поселения-крепости связывали широкими просеками, причем лес вдоль будущих дорог в целях безопасности вырубался на сотни метров вокруг.

Сил и средств у кавказского наместника было немного, наверное, не больше, чем сейчас у генералов Трошева и Шаманова. Из числившихся по штату к концу 1817 г. в Отдельном Грузинском корпусе 45000 штыков и 6926 сабель в строю находилось только 37360 штыков и 5948 сабель, действовать же предстояло на площади в 5000 кв. км. Поэтому Ермолов избрал тактику сосредоточения сил на каком-либо одном направлении, в зависимости от его важности.

24 мая 1818 г. Ермолов с войсками, “назначенными в чеченскую землю”, выступил из станицы Червленной и через один переход был на реке Сунже, имея под рукой 6 батальонов пехоты, 500 казаков и 16 орудий. Обратимся вновь к его “Запискам”, ибо они содержат обильную пищу для размышлений о дне сегодняшнем.

“Все владельцы селений чеченских, расположенных по берегу Терека, именующихся мирными (т. е. принявшими присягу на верность российскому императору. — Авт.), находились при войсках. Селения сии не менее прочих наполнены были разбойниками, которые участвовали прежде во всех набегах чеченцев на линию. В них собирались хищники и укрывались до того, пока мирные чеченцы, всегда беспрепятственно приезжавшие на линию, высмотрев какую-нибудь оплошность со стороны войск наших или поселян, могли сопровождать их к верным успехам”. Наверное, и сегодня в зачищенных от бандитов селениях остаются пособники, выжидающие удобного момента всадить, как говорится, нож в спину, и средство защиты здесь одно: неусыпная бдительность, обостренное чувство опасности.

“Чеченцы, издали высматривая движение наше, не сделали ни одного выстрела до прибытия нашего к Сунже (нынешние “партизаны” лобовых столкновений избегают тоже). Весьма немногие из самых злейших разбойников бежали из селений, по левому берегу лежащих, все прочие бывали в лагере, и я особенно ласкал их, дабы, оставаясь покойными в домах своих, могли привозить на продажу нужные для войск съестные припасы“. Ныне ситуация другая — войска сами помогают продовольствием и лекарствами мирным жителям, доведенным до крайности бандитским беспределом.

“Я НЕ ОТСТУПАЮ ОТ ПРЕДПРИНЯТОЙ МНОЮ СИСТЕМЫ СТЕСНЯТЬ ЗЛОДЕЕВ ВСЕМИ СПОСОБАМИ”

Нередко Ермолова обвиняют в жестокости. Алексей Петрович дал к тому повод. В его переписке встречаем: “Я не отступаю от предпринятой мною системы стеснять злодеев всеми способами. Главнейшее есть голод, и потому добиваюсь я иметь путь к долинам, где могут они обрабатывать землю и спасать стада свои... Голоду все подвержены, и он поведет к повиновению... Лучше от Терека до Сунжи оставлю пустынные степи, нежели в тылу укреплений наших потерплю разбои”.

Надо, однако, признать: взявшись за архитрудное дело искоренения варварских кавказских обычаев, Ермолов не имел возможности всегда поступать гуманно, ибо увещевания, как он свидетельствовал в “Записках”, не только ничего не давали, но и воспринимались как признак слабости, неспособности заставить исполнить свою волю.
Ермолов быстро научил чеченцев понимать, что его слова — не пустые угрозы. Привыкшие к тому, что русские задабривают их, горцы поначалу и с новым главнокомандующим пытались вести прежнюю политику выманивания выкупов. Когда Алексей Петрович находился с посольством в Персии, чеченцы вероломно захватили полковника Шевцова и потребовали за него 18 телег серебра! Но Ермолов был не таков, как его предшественник генерал Ртищев. Собрав старшин чеченских аулов, он взял их под стражу и объявил, что все они будут повешены, если к назначенному им сроку пленник не будет возвращен. Горцы поняли, что грозный Ярмулла слов на ветер не бросает, и Шевцова привезли в целости и сохранности.

Современник, хорошо осведомленный об административной деятельности Ермолова, отмечал: “Напрасно об Алексее Петровиче говорят, что он был жесток, это неправда, — но он был разумно строг”. Главнокомандующий заявлял: “Одна казнь может сохранить сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены”.

Молва преувеличивала его безжалостную суровость. Недруги в окружении государя наушничали, представляя в искаженном виде решительные действия кавказского наместника, лицемерно обвиняя его в излишних жертвах. Все расставит по своим местам только время. Сегодня мы ясно видим, что вопреки утверждениям недругов Ермолов, как правило, действовал благоразумно, избирательно, оставаясь справедливым: непреклонен был к изменникам, входившим в сношения с персами и турками, к разбойникам, промышлявшим грабежом; милостив и добросердечен — к мирным горцам, снисходителен к сложившим оружие и раскаявшимся. Того же он требовал от всех военачальников корпуса.

В предписаниях Ермолова князю Валериану Мадатову, отряженному в 1819 г. в Табасарань, читаем: “В рассуждении пленных... внушить войскам, чтобы не защищающегося или паче бросающего оружие щадить непременно”.
Испанец Хуан Ван Гален, служивший в Кавказском корпусе, свидетельствовал, сколь мудрую политику проводил главнокомандующий в тех случаях, когда была хоть малейшая возможность привлечь на свою сторону жителей враждебных аулов, убедить их отказаться от дальнейшего участия в мятеже и тем избежать кровопролития. “Наказывать не трудно, — делился Ермолов с другом Арсением Закревским, — но по правилу моему надобно, чтобы сама крайность к тому понудила”.

Без крайних мер Ермолов, например, вряд ли изничтожил бы работорговлю. Дипломат и драматург Александр Грибоедов в путевых заметках о путешествии по Дагестану и Чечне писал, что в ауле Андреевском “прежде Ермолова выводили на продажу захваченных людей — теперь самих продавцов вешают”. Эти действия выглядят совсем по-иному, если их рассматривать не изолированно, а в общем контексте происходившего на Кавказе, когда бесчеловечные злодеяния феодалов в отношении своих подданных были повседневной практикой.

Оттеснив чеченцев за реку Сунжу, войска Ермолова в 1818 г. заложили крепость Грозную. Постепенно она была соединена рядом укреплений с Владикавказом, поставленным у самого прохода в горы на страже Военно-Грузинской дороги еще в 1784 г. Это преградило чеченцам путь на среднее течение Терека. Но путь на нижнее течение Терека через кумыкские степи оставался открытым, поэтому в следующем году главнокомандующий при входе в Дагестан близ Андреевского аула поставил крепость Внезапную и соединил ее укреплениями с Грозной. В 1821 г. после покорения шамхальства Тарковского начала строиться крепость Отрадная, вскоре переименованная в Бурную. Так планомерно сжималось кольцо вокруг неприступных дагестанских гор.

Следуя принципу “я медленно спешу”, Ермолов затем обратился к обеспечению безопасности Кабарды, вошедшей в состав России еще в XVI в. Для защиты от закубанских горцев и турок были построены крепости в долинах рек Малка, Баксан, Чечгем, Урух, Нальчик. Наместник перенес Военно-Грузинскую дорогу на левый берег Терека и тем обезопасил ее от набегов. Вызвав охотников со всего казачества и прибавив к ним поселенцев из Малороссии, Алексей Петрович создал на Кубани систему прочной кордонной стражи, опиравшейся на быстро растущие селения.

С 1818 г., увидев в политике Ермолова прямую угрозу своему самовластию, горская знать и промышлявшие разбоем кланы то и дело провоцировали вооруженные мятежи. Для борьбы с русскими на Кавказе был создан союз, куда вошли Аварское и Казикумыкское ханства, т. н. вольное Акушинское общество и еще ряд областей. Сражаясь с повстанцами, регулярные войска и казаки успешно осваивали тактику войны в горах, учились противопартизанской борьбе. 180 лет назад, 19 декабря 1819 г. части Ермолова в сражении при Левашах наголову разгромили большие силы горцев и тем решили судьбу Северного Дагестана. Сильная воинственная Акуша, чьи джигиты еще не так давно разбили вторгшиеся персидские полчища Надир-шаха, завоевателя Индии, запросила пощады и присягнула на верность России. В изданном по случаю победы приказе Ермолов благодарил своих товарищей по ратным трудам, от генерала до солдата.

“У МЕНЯ ВЕРИТ СОЛДАТ, ЧТО ОН МНЕ ТОВАРИЩ!”

Приказ этот от 1 января 1820 г. был таков, что вызвал восторг молодых офицеров: “Мы беспрестанно читали, повторяли этот приказ и вскоре знали его наизусть”. Магическая сила слов главнокомандующего заключалась, конечно, не только в возвышенной простоте ермоловского слога, в выраженной уверенности, что одержанные победы были бы невозможны, если бы он не опирался на выученных и воспитанных им в суворовских традициях солдат и офицеров. Была и другая веская причина. Гордое признание Алексея Петровича, иногда им повторявшееся: “У меня верит солдат, что он мне товарищ!”, было не просто фразой. Во всех обстоятельствах он оставался товарищем своим бойцам, являя яркий пример выносливости, стойкости и терпения. Ему ничего не стоило провести в горах несколько ночей кряду без сна, после изнурительного марша до рассвета заниматься с документами, а с зарей прежде сигнального выстрела произвести осмотр лагеря.

Подчиненные заряжались от главнокомандующего его нравственной силой. При словах “Алексей Петрович распорядился” словно исчезали горы и пропасти, забывалась опасность. Как никто из современников, умел Ермолов воодушевить солдата, заставить почувствовать себя не просто исполнителем воли старшего по должности и чину, но еще и членом единой боевой семьи — своего корпуса, обязанным защищать и возвышать ратной доблестью его славное имя. Ученик Суворова, Ермолов внушал воинам, от начальников частей до новобранцев, гордое сознание национальной задачи и государственной чести. “Никогда неразлучно со мной чувство, что я россиянин”, — говорил он. Те же слова могли повторить многие его товарищи, даже нерусского происхождения — грузин Чавчавадзе, армянин Мадатов, немец Граббе.
В походе главнокомандующий позволял себе дружескую фамильярность и так знакомился с офицерами корпуса. Он находил способы поощрять и взыскивать, руководствуясь не буквой устава, но личным авторитетом и положением признанного лидера, по-отечески заботящегося о своих людях. С фамильярным простосердечием одолевая простительные слабости, Ермолов, однако, бывал беспощаден, когда ему приходилось карать подлость, трусость, корыстолюбие.

Получив известие, что командир одного из полков не решился отбить у кабардинцев русских пленных, главнокомандующий направил ему такое письмо: “Мне надобно было пройти через всю Кабарду, чтобы удостовериться, до какой степени простиралось неблагоразумное поведение Ваше. Здесь же я узнал, до какой степени простиралась и подлая трусость Ваша, когда, догнав шайку разбойников, уже утомленную разбоем и обремененную добычей, Вы не смели напасть на нее. Слышны были голоса наших, просящих о помощи, но Вас заглушила подлая трусость; рвались подчиненные Ваши освободить своих соотечественников, но Вы удержали их. Из мыслей их нельзя изгнать, что Вы или подлый трус, или изменник. И с тем, и с другим титулом нельзя оставаться между людьми, имеющими право гнушаться Вами и с трудом удерживающимися от изъявления достойного к Вам презрения, а потому я прошу Вас успокоить их поспешным отъездом в Россию. Я принял меры, чтобы, проезжая село Солдатское, Вы не были осрамлены оставшимися жителями; конечно, я это сделал не для спасения труса, но сохраняя некоторое уважение к носимому Вами чину”.

“УСТРОЮ КАЗАРМЫ ВМЕСТО УБИЙСТВЕННЫХ ЗЕМЛЯНОК, ГОСПИТАЛИ, ЛАЗАРЕТЫ...”

Строгий и взыскательный, Ермолов проявлял истинно отеческую, трогательную заботу о подчиненных, особенно нижних чинах. Вот лишь один пример.

При знакомстве Ермолова с вверенным ему краем в 1816—1817 гг. некоторые ханы и владельцы по восточному обычаю предлагали богатые дары: верховых лошадей, драгоценности, инкрустированное золотом оружие, дорогие ткани. Предшественники Ермолова принимали такие подношения. “Принял” и Алексей Петрович, но в своей особенной манере. “Не хотел я обидеть их, — объяснял главнокомандующий в специальном приказе по корпусу, — отказав принять подарки. Неприличным почитал воспользоваться ими, и потому, вместо дорогих вещей, согласился принять овец (от разных ханств 7000). Сих дарю я полкам; хочу, чтобы солдаты, товарищи мои по службе, видели, сколь приятно мне стараться о пользе их. Обещаю им всегда о том заботиться... Овцы сии принадлежат полковым артелям как собственность, в распоряжения коей никто не имеет права мешаться... За сохранение табуна не менее ответствует офицер, как за военный пост. Полку вообще не сделает чести, если офицер его не будет уметь сберечь собственности солдатской. Овец в первый год в пищу не употреблять, но сколько можно стараться разводить их... Впоследствии будет и мясо, и полушубки, которые сберегут дорогое здоровье солдата... Для выделки шкур я помогу полкам деньгами; каждые полгода полки должны представлять мне ведомости об успехе разведения овец, по которому буду заключать о заботливости господ командиров...”

Красноречивейший документ! В нем мы видим и необыкновенное бессребреничество Ермолова, и его верный хозяйский глаз, детальное, дотошное проникновение в солдатский артельный быт. Приказ этот положил начало стройной системе упорядочения и оздоровления солдатской жизни и разумного использования замечательных дарований русского крестьянина в шинели — не только в ратной службе, но и в нуждах хозяйственного развития богатейшего края.

С огромной энергией занимался Ермолов строительством на Кавказе лечебных и оздоровительных учреждений. Сэкономив из сумм, выделенных ему на содержание посольства в Персии, 100000 рублей, он на эти колоссальные по тем временам деньги воздвиг обширный тифлисский госпиталь. Затем последовало создание знаменитых ныне курортов Кисловодска и Пятигорска. Все строили сами солдаты: лес рубили, возили его с ближайших гор, камень ломали, кирпич жгли, известь готовили, сами были плотниками, каменщиками, малярами... В Пятигорске они соорудили елизаветинские ванны, перед которыми разбили цветники, а рядом ванны ермоловские, названные в честь отца-командира; за городом высадили обширный сад — персик, абрикос, слива... Ермолов хотел доказать, что возможно так устроить городки военных, чтобы они были полезны не только государству, но и окрестным жителям.

До него Кисловодск представлял собой земляную развалившуюся крепость, где были покосившийся домик коменданта да солдатские бараки. Алексей Петрович развернул здесь большое строительство, на цели его регулярно жертвовал большие суммы из своего жалованья и призывал к тому сослуживцев. “У сих вод, — писал он, — израненный солдат, восстановивший силы на продолжение верной Отечеству службы, благодарить будет за попечение о нем”.

Главнокомандующий запретил изнурять воинов своего корпуса строевой муштрой, совершил настоящую революцию в форме и амуниции. “Одежду для солдат, — вспоминал он, — предлагал я более с климатом согласованную, различествующую от теперешней, всюду единообразной и для знойной Грузии, и для Камчатки ледовитой”. Сохранилась собственноручная памятная записка Ермолова императору “О мундирах, амуничных и прочих вещах, штатами положенных, в которых, по мнению моему, нужно сделать некоторые перемены”. Он добился своего и приспособил форму одежды в корпусе к условиям Кавказа: вместо тяжелых и неудобных киверов — папахи и бараньи шапки; вместо громоздких и стесняющих движения в горах ранцев — холщовые мешки, служившие на походном ночлеге подушками. При нем, начиная с офицеров, в обиход военнослужащих стали входить элементы удобной кавказской одежды — бурки, башлыки, черкески, бешметы, сапоги из мягкой кожи и т. п. Зимой вместо шинелей полагалось ношение полушубков.
Рядовым и унтер-офицерам была значительно увеличена мясная и винная порции, солдатам частей, стоящих в местах с труднопереносимым климатом, выхлопотана значительная прибавка в деньгах на котловое довольствие для улучшения питания.

Много иных добрых дел совершил на Кавказе Ермолов, всего не перечислить. Воины корпуса боготворили главнокомандующего, готовы были идти с ним в огонь и в воду. Но с воцарением Николая I в декабре 1825 г. Алексей Петрович попал в опалу. Новый император относился к нему с недоверием, был в большой тревоге, почему в Кавказском корпусе медлят с принесением ему присяги. Впоследствии декабрист Николай Цебриков даже обвинил Ермолова в том, что он не поддержал воспитание декабристов и не двинул войска корпуса на Петербург.

Но решиться на такой шаг — значило развязать в России гражданскую войну. Ермолов это понимал, как никто другой. В его памяти слишком живы были слова великого Суворова, отвергнувшего предложение своего адъютанта полковника Александра Каховского (родного брата Алексея Петровича по матери от ее первого брака) вооруженной рукой выступить против взбалмошного императора Павла I:
— Что ты говоришь, как можно проливать кровь родную!

...В марте 1827 г. Ермолов сдал дела своему преемнику генералу Ивану Паскевичу. Его обрекали на вынужденное бездействие в самое неподходящее для России время. На Кавказе родился мюридизм, фанатики муллы Магома и Кази поднимали мусульман-горцев на газават — священную войну с неверными. С 1826 г. в Закавказье полыхала ожесточенная война с персами. Такой главнокомандующий, как Ермолов, нужен был здесь, как никогда. Его преемник вернулся к прежней пассивной тактике, перемежаемой совершавшимися наугад карательными экспедициями. Спустя два с половиной десятилетия князь Александр Барятинский возродил ермоловскую систему освоения Кавказа: “продвигаться вперед медленно, но прочно”.

...Еще при жизни Ермолова в Грозном был установлен ему памятник, ликвидированный в 1921 г. как “царскому сатрапу”. В 1948—1950 гг. после депортации чеченского населения его восстановили, а уже в наши дни после нескольких неудачных попыток взорвать дудаевская власть демонтировала монумент. Будет ли он вновь восстановлен? Хотелось бы верить...