Тепло и легкость. То, чего уже никогда не будет. Ведь это была твоя легкость? Люди выгуливали собак и детей. Я слышал детский смех. Я не хочу иметь детей. Когда понимаешь, что абсолютно не знаешь и не понимаешь то, что породили твое тело и душа, то, что самое родное, становится страшно. Так, как это поняла твоя мать, сидя со мной в кафе. Люди слабы. Жестокость - ответ на собственную слабость и на слабость окружающих. Когда я был ребенком, я никогда не понимал почему мне приходится играть с этими чужими и непонятными существами. Мы всегда были далеки друг от друга, но я старался находить компромиссы, часто в ущерб себе. Я не хотел насилия. Сегодня я понял, что такое ненависть. Я ненавидел тех людей, среди которых тебя угораздило оказаться, я ненавидел себя, поскольку я и сам недалеко от них ушел. Я дышал на оконные стекла и рисовал все тот же иероглиф, с которого все началось. Как ты мог? Беззвучный крик застревает в горле. Сегодня я прошел там, куда поклялся никогда больше не приходить. Твое присутствие. Я продолжаю его ощущать. Я все еще помню, какими были твои глаза, помню тепло рук. Я помню каждую черту твоего лица, словно мы продолжаем видеться каждый день. В глубине сердца я уже давно перестал что-либо чувствовать. То, что вытаскивается на поверхность - лишь солидарность со всеми. Ведь мы неисправимы и обречены. Но надо улыбаться, говорить связно и не ломать голос болью. Иначе - неприлично. Не надо лишний раз напоминать о том, что очевидно. Скоро, скоро все кончится. Но мне отчаянно тебя не хватает. Так, как может не хватать только того, кто уже никогда, никогда не вернется. С Днем рождения.

Я устроил себе перекур длиною в год.
Зима, - я не помню ничего, что было в ней, только боль и отторжение. Словно кадр, выхваченный из ленты - боль в твоих глазах, моя усталость и раздражение, шарфик. Все дело в том проклятом шарфике, моя любовь. Я ушел, чтобы встретиться с тобой в последний раз и пожать на прощание холодное запястье. Тогда светило солнце, было жарко, но там, где мы встретились, было отчаянно холодно. Тогда я впервые увидел тебя во фраке. Тогда все делали то, что я когда-то рисовал в своем воображении. Твой путь усыпали цветами. Я впервые увидел черные розы.
Весны не было. Температура и сессия поставили на ней жирную кляксу.
Лето. Я старался сделать все, что мог, что бы мое драгоценное существо было счастливо. Я падал без сил, но держался на вере. Я вообще сижу на вере, как на игле. Когда кто-то ее подрывает, начинается ломка.
Этой Осенью я прожил целую жизнь. Она началась трагедией, и еще не закончилась. Мир призраков и химер казался мне реальнее мира реального, и продолжает казаться. Более того, он стал реальным. И я многому научился у населяющих его существ. Может, когда я проснусь, моя Химера не исчезнет, и я почувствую биение сердца.
Завтра - твой День рождения. Но я не смогу сделать то, что должен сделать. Завтра станет ясно, что делать с моим "будущим". Я получил то, что заслужил, и бежать больше некуда. Если бы не этот холод, заставляющий съеживаться, словно зародыш, поскольку в районе сердца еще какое-то тепло осталось, я бы даже распрямился. Иногда быть фаталистом - единственное целесообразное решение.
Иногда мне с большим трудом удается подавить ненависть.

твоя холодность стала для меня воплощением объективности. должно быть, именно она позволяла тебе быть действительно объективным. за это - мое отдельное, такое субъективное спасибо.

твой крик никто не услышит. когда охрипнешь и задумаешься, поймешь, что это не так уж плохо. потому что здесь - в комплекте с быстрой адаптацией, гибкостью и расторопностью идет необходимость держать лицо. потому что здесь - массовая пропаганда улыбок как способ самозащиты. когда ты улыбаешься и смеешься, даже если ты слажал, тебя простят, ведь ты смеялся. ходить мрачным и одиноким слишком затратно - приходится постоянно держать марку. иначе - засмеют. иначе - надругаются. детка, похуизм стал идеологией не сегодня. и даже не вчера. твой крик никто не услышит. потому что ты должен стать сильнее. потому что слышать и видеть - дарование немногих. с ними не надо надрываться, чтобы быть услышанным. но, детка, пока ты - не более чем вечно скулящий кусок дерьма. и ты уже не хуже меня знаешь, что "украли" значит "проебал". ты затыкаешь черные ненасытные дыры в душах тех, кем себя окружил, каждую ночь падая без сил на кровать. но отдаешь ты больше, чем получаешь. потому что "отношения на равных" - очень тонкая игра, до которой ты еще не дорос. но ты еще не до конца усвоил один важный принцип - на "копеечный" вопрос отвечать "рублевым" ответом. если тебе выбили зуб - сверни челюсть. так к тебе никто не подъедет со своими "темами".
а ты все петляешь по бездорожью в чужих умах, возбуждая свое эстетическое чувство сентиментальной дешевкой, пьешь не под настроение, твои вредные привычки стали императивными, ты позволяешь кому-то учить себя. что до последнего - это моя прерогатива. время стать Мюнхгаузеном и вытягивать себя за волосы. если сам себе не поможешь - никто это за тебя не сделает.
.................................

И все же мне действительно не хватает тебя, minun ilo...

Давно я не испытывал того нестерпимого чувства покинутости, от которого хочется бежать. И я бы бежал, если б не знал, что станет еще хуже. Что это, локальный ренессанс моей души подходит к концу? Я оставлен наедине со своим насморком и совестью, которые корешат уже вторую неделю. Еще недавно спасали Сибелиус и вино, а теперь остается только уныло покуривать да морально готовиться к написанию нескольких аналитических эссе на английском. Учебник японского подпирает модем на окне, - на него вся надежда. Так я продержусь еще ночь. Я так давно не спал, но грезил наяву. Видимо, теперь - время проснуться.

Я слышу только свой срывающийся крик. Он как будто бы отдаляется. Как и все, к чему мне удалось прикоснуться. Я лежу на полу, впившись взглядом в потолок. Друг мой, как ты далеко. И как, должно быть, холодно лежать там, где ты лежишь. Скоро зима укроет тебя снежным одеялом. Глаза, руки твои, грудь, в которую я утыкалась, когда мы в давке тряслись в вагоне. Как это реально. Друг мой, я до сих пор жду тебя, машинально оглядываясь на лестничную клетку, откуда ты обычно возникал, всякий раз спаливая меня за сигаретой. Имя твое, произносить боюсь. Я думала, что почти научилась с этим жить. И только ночью я срываюсь. И пытаюсь сделать то, что так и не успела сделать, когда ты был еще здесь. Докричаться. То, что ты пытался сделать, но я отказывалась слышать.
Я вижу твои черты в другом человеке. Я привязываюсь. И я понимаю, как это тяжело и как необходимо - сделать так, чтобы тебя услышали.

я вполне себе блаженен.

_

не умирай. никогда.

В какой-то миг я подумал о метро как о феномене. Еще недавно я сиротливо шатался по твоей станции, выкуривая одну за другой, пойманный за взгляд случайным прохожим, как за кончик выбившейся нити - так, что оставалось только бесконечно распутываться, клубком по замерзшему глазированному снегу, мимо трамвайных остановок, отдаляясь, отдаляясь. Верить охотнее иллюзиям, чем правде, чтобы еще немного - продержаться, не захлебнуться - ветром ли, снегом ли, слезами ли - пусть опасно, - ходить по краешку, неизвестности вверяясь безосновательно. Прости, я в каждом встречном вижу тебя.

Может быть, дело в том, что мы всю жизнь учились охотнее умирать, чем жить. Чтобы не умереть, рискуя, привязавшись, потерявшись, обознавшись. И когда наконец дойдет очередь, и завоют сирены - не кому-нибудь, а нам, - когтями цепляться за воздух, стараясь не ослепнуть, чтобы еще раз увидеть, чтобы запомнить, мы вдруг поймем, как это было чертовски здорово - жить.
Тогда ты поймешь, что я был прав - хоть в чем-то и, к сожалению, чисто номинально, ибо я тоже не умею жить.

Минуя гермы фонарных столбов со светящимися указателями, по скользкому асфальту - так скользко, что я почти научился ходить по воздуху, - я буду любить тебя под сурдинку, я буду чистым - в личном деле и, может, в совести, - ни намека на желание, на отчаяние и холодные руки. И даже надежде не суждено опошлить мое высокое чувство. И даже не роптать на жизнь, которая оказалась слишком справедливой в своей несправедливости. Ведь можно же, можно было быть рядом, сойдя с ума или став нормальным.

На улице слишком ветрено, и я замыкаюсь в колодцах дворов, никем не замеченный, оглядываюсь, чтобы не оставить нечаянно на дороге выплюнутое с кашлем легкое, внутреннее ухо, третий глаз или шестое чувство. Я все так же далек от дзена, и насморк заставляет поторопиться. Через полчаса я буду дома - метро заставит усомниться в подлинности моей недавней сопричастности твоему вылинявшему заснеженному миру.

Но даже маленькая белая чашка с кофе, остывшая от бесчисленных попыток согреть руки, не позволит усомниться в том, что я все так же люблю тебя, непростительно, непозволительно.

Я не скептик и не пессимист. Я просто научился не переоценивать ни жизнь, ни смерть. В квартире темно и пусто. Я оставлен наедине со своим насморком и безнадежно остывшим кофе.
Это моя вина, что я в тебя поверил. Слишком большая ответственность для тебя. Мне давно пора изобрести себе религию. Там, где боги, об ответственности говорить не приходится.
Сегодня я опять слышал ту самую проклятую музыку.

В колонках играет - Nox Arcana
Приглядываясь к своей жизни с опаской. Пугаясь своей же собственной тени. Никому нельзя доверять. Ни во что нельзя верить. Когда-то я еще мог слышать прекрасную музыку. Мог испытывать чувства, сила которых заставляла непрестанно куда-то двигаться. Сейчас же я похож на чистую болванку, из тех, на которые постоянно что-то записывали и затем стирали, стирали... В себе я ненавижу весь род человеческий. О как я ненавижу эту априорную бессмысленность каждого шага, каждой улыбки, каждого взгляда. Ибо цели у всех одни, и чувства все известны. Только у сумасшествия причины схожие, но процесс переживания протекает по-разному. Симптомы. Страх, слабость, апатия. Где я был, что я видел, что могло так напугать? Смерть? Я давно понял, что она - не совсем прекращение биологических процессов под механическим воздействием или под воздействием некой болезни. Смерть - она всегда рядом. Если быть точнее, она внутри. Один незнакомый нейрон. Одна неосторожная мысль. Одно невнимательное действие. Запутаться в лабиринте собственных извилин. Она рождается вместе с сознанием и быстро пожрет его, если потеряешь контроль. А его так просто потерять. Потерять, чтобы на мгновение стать настоящим, каким всегда был, только прятал, прятал постоянно. И потеряв, увидишь, насколько мы все похожи.
Жизнь моя как существование самостоятельного существа абсолютно бессмысленна. Привинти меня куда-нибудь, заткни мной какую-нибудь брешь, насладись моим обществом, найди, найди мне применение. Видишь, я абсолютно не могу его себе придумать. Во мне так мало осталось романтики. Безграничная людская пошлость уже успела присосаться и к моему сердцу. Хотя я всегда стоял в стороне, скрестив руки на груди, оставляя право действовать за другими, которые так часто оказывались глупцами. Сколько моих друзей возвели себе в принципы узколобую этику. Этику, что быстро выносит не оставляющие возможность обжалования приговоры, так много, что не остается ничего святого. Все под сомнением, все под наблюдением. Сколько моих друзей вставали на пути у стада и оказывались раздавленными раньше, чем успели молвить хотя бы одно слово. Матерное слово. Оказалось, в этой жизни нет ничего труднее, чем выжить. Не спиться, не скуриться, не свихнуться, не убиться. Остаться человеком еще труднее. В глупости окружающих я могу быть умным, в неверии - верящим,в уродстве - красивым. Я вижу все это, потому что не могу не видеть, я играю на этом. На меня покупаются. Тошно. Меня тошнит от себя, я блюю злостью из-за собственной беспомощности. Я уничтожаю свое тело, потому что свою душу мне сложнее уничтожить. Я жаден до человеческой теплоты, но насыщаюсь быстро. Мне не интересно сожрать что-то одно до основания, я из тех, кто хочет нового, постоянно нового. Может, попадется особо лакомый кусочек. Неужели ты не видишь, что это жажда постоянства? Я всегда хотел найти существо, которому можно хранить безусловную верность. Но во мне нет бзусловности так же, как и в этом мире. Лень, страшная душевная лень. Я падаю в нее, словно падаю на пуховые перины. Словно падаю в облако. Чтобы однажды провалиться вниз. Как, как мне любить себя, если нет надежды? Как мне любить кого-то если я не люблю себя? Надежда змеится, вплетаясь в твои мягкие волосы, вливаясь в меня дорогим вином, лижет пальцы табачным дымом. Чтобы оставить гнилостную вонь разочарования. Я давно не пил в одиночку. Я был слишком востребован, чтобы прельститься расслабляющей перспективой выпить на пару со своей фантазией. Когда я пил с ней, о существовании такой шлюхи, как надежда, можно было не вспоминать. Более того, я научился как-то жить без нее. Я научился жить без доверия. Оно покинуло меня, поскольку мне нельзя доверять. Я накуривался до потери сознания, страдая от безответной любви. Я бухал от любви ответной, для которой оказался слишком незрелым. Я забыл о своей постоянно напоминающей о себе выплавленности в эту действительность, когда навсегда потерял существо, видящее во мне человека. Я свалился от дикой душевной усталости, когда понял, что потерял свою родственную душу. Я умирал по клеточке, теряя живые чувства, но никогда не снимая с лица улыбки. Мои губы улыбаются так давно, что глаза забыли о том, что иногда их следует все-таки поддерживать, пусть из солидарности, редким огоньком.
Когда я смотрю в твои глаза, мне хочется тебе верить. Мне хочется верить в тебя. Иногда мне хочется тебя обнять. Чтобы уловить сквозь наслоение материи смятенное биение живого сердца. И если твоим словам не всегда можно верить, то сердце твое не солжет. Такой простой способ убедиться, что вокруг еще осталось что-то живое, что не все потеряно. Но как же просто усмотреть в этом некую предосудительность. Я терял так часто, что уже перестал испытывать страх. Пугает меня только неизведанность собственной личности, непредсказуемой даже для себя самого. И вопиющая холодность. В этом я тоже не оригинален.
Даже если так, продолжай сниться.

забавно. хотя и так ясно.

Где ты, что ты... Tenshi no yona hito. Человек, подобный ангелу. Декабрь - время для снов. Я потерян во времени и бегаю по спирали, наматывая круги. Однажды я встретил ангела. Он оказался вполне материальным, его даже можно было взять за руку. Теперь вместо твоей руки мне остается только сжимать в ладони комочек земли с твоей могилы, завернутый в носовой платок.
В день, когда я встретил Ангела, было очень темно. Я шел по коридору и прошел бы мимо нужной аудитории, если бы не голос. Тот самый, необыкновенный голос. В тот день я чуть не наступил на тебя, по обыкновению сложившегося гармошкой на полу, в тот день все и началось. Я не могу увидеть тебя. Я не могу почувствовать тебя. Я не могу сократить расстояния до тебя. Простил ли ты меня? Я все также продолжаю искать встречи с тобой. После той заповедной зимы я уже не видел твое улыбающееся лицо. Ты перестал смеяться. Я уже не видел твоего отражения в стеклах витрин. Ангел оказался довольно странным существом в черном балахоне, с печальными нечеловеческими глазами и мягкими белыми губами. Когда они улыбались, все его существо, казалось бы, озарялось изнутри. Но люди распустили непростительно много слухов об ангелах, так много, что верить в них казалось совершенно несерьезным. Я не верил тебе. Не мог поверить, что ты - другой, лучше, чем я, чем те, с кем мне приходилось общаться. Видит бог, тебе даже умереть спокойно не дают. Весь этот фарс, непростительный. То, чего ты больше всего боялся. Когда пойдет снег, я снова пойду по второму кругу. Все будет так же, как в прошлом году, только тебя не будет. У меня абсолютно нет сил. Болезнь, что накрыла меня на днях - лишь одно из проявлений той глубоко затаенной, неизлечимой ментальной болезни. Ее истоки необъяснимы, но с каждым годом она прогрессирует, непрестанно напоминая о себе, напоминая, что - не здесь, ты не здесь и, как бы ни старался, не будешь здесь, с кем-то, в чьих-то объятиях. Тебе просто нет места здесь. Человек из ниоткуда. Может, тебе это было знакомо, может, ты просто был не в состоянии терпеть свою неизлечимую отчужденность дальше? Существо, которое отрекалось. От обычных поведенческих клише, от света, от возможности смеяться, от людей. Отрекалось бесконечно, пока не обнаружило в себе достаточно усталости и сил, чтобы отречься от этой жизни. Жизни, в которой оказалось слишком много фальши и нелепости. Которая оказалась совсем не красивой. Бежать вниз по лестнице, ускоряясь на каждом пролете, когда в едва уловимом вечернем свете сливаются ступеньки, вплетаясь в канву одной все заполняющей эмоции движения вниз. Неподконтрольной эмоции, заставляющей извращенно упиваться собственной обреченностью. Ведь все и так летит к чертям. Врожденная гордость на пару с врожденной беспомощностью. Мне всегда хотелось тебя обнять. Я пытался тебя спасти, а ты всегда говорил, что все нормально. Я пытался тебе помочь, когда сам нуждался в помощи, и максимум, в чем я всегда преуспевал - это в разрушении. Ты верил другим больше, чем себе.

не судьба. в конце концов, должно же в этой жизни быть что-то невозможное.

Любовь - то, что выживает, когда уходит романтика.

Я реален только в своих снах.