Размыты границы между жизнью и творчеством. Мы снимаем жизнь, как кино. Каждую ночь, что я брожу по сцене города в свете фонарей-прожекторов. Каждую ночь, когда музыка из наушников втекает в мое сознание и становится неотъемлемой деталью моего амплуа. Музыка, что выхватывает меня из темноты и становится аккомпанементом моей жизни. Опасные игры - следствие того, что твоя фантазия не насыщается реальностью в той мере, которой хватило бы, чтобы пребывать в душевном равновесии. Только иногда бывает страшно, что однажды я не вернусь в реальность и останусь на пленке, которая будет валяться где-то в архивах бытия, и никто о ней не узнает, даже если он так же снимает свою жизнь, как я.

...

Утро ты разлюбил очень быстро. Безвкусные надежды ты запивал таким же безвкусным кофе и шел туда, куда ходил каждый день, стараясь не обращать внимание на осаждавшее сознание слово "зачем". Ночь ты разлюбишь, когда тебе не с кем будет делить ее.
Дети и взрослые дети играют в смыслы, не зная или забыв, что смысл был, есть и будет всегда только один. Впрочем, позитивный момент в том, что все заняты делом. За любовь надо бороться. Мы становимся ближе, и пространство сокращается одновременно, и скоро нам станет трудно дышать, и мы будем, как точка на линованном листе бумаги, из которого сделают самолетик и выпустят в окно злые дети. Но без тебя еще теснее от всеподавляющего "я".
Что мне этот мир, если в нем не будет тебя?

любовь, что начинается с сочувствия, как правило кончается жалостью.

Я шел по тому самому дню, когда мое время остановилось. С тех пор многое изменилось, его циркуляция была восстановлена, но что-то главное, что всегда - несколько за ширмой, несколько скрыто - неизменно и таким останется. Это так банально, это просто симптомы Времени - осью абсцисс уводить вдаль, попутно рисуя перспективы, но всегда возвращать в начало координат.
Только тогда было солнце. Оно разливалось по шлифованной брусчатке сквера и ветер лениво щекотал кроны деревьев. И дело вовсе не в этом городе, где каждое направление фатально, и не в этом солнце, которому я был так рад, а в тебе.
Теперь, глубоко под землей, я пытаюсь заснуть в тряской колыбели моих прошлых встреч и вероятностей встреч будущих. Случайный выбор в плеере выдает ту самую чертову музыку, и я допускаю, что в этот момент ты тоже где-то в метро, прыгаешь с ветки на ветку, ныряешь в переходы, прислоняешься к тому, к чему категорически прислоняться нельзя.
Совпадения в словах, реже - в мыслях и в еще целой веренице мелочей, которыми я вынужден был питаться, сбивали с толку и заставляли делать неправильные выводы. Я не верил тебе и всегда ожидал неприятного сюрприза. Принадлежащие каждый своему месяцу гибельного счастья сладостной обреченности. Мне все сложнее вспомнить, как ты выглядишь. И даже немного жаль, что я не умею сожалеть.

Скользя по поверхности смыслов, говоря об относительности всего сущего, откидываясь на подушки и закрывая глаза в десяти миллиметрах от твоего счастья. Я смотрю в твои всезнающие глаза, чтобы удержать равновесие, но от этого только теряю его. Мне казалось, что ветер сорвал с мая все краски, и я вижу только два цвета, между которыми пытаюсь балансировать. Я так не хочу взрослеть, не хочу признать что есть только один цвет - серый. Но если забить на ментальную ломку, то все видится в позитивном свете. Мы играем в покер (жизни) на стриптиз, я пасую, ты поднимаешь ставку и, естественно, выигрываешь. Мы ужинаем при свечах вареной картошкой с селедкой. Мы постоянно спорим, ты априори прав, и это делает тебя неправым. И пусть слабаки и уроды считают нас сволочами. Этот мир - не более чем декорация, когда мы вместе, этот мир не стоит твоих глаз.

...а по весне люди начали сходить с ума. вспоминали, возвращались, встречались, катались на роликах, дарили цветы. знаешь, я по-прежнему не нахожу смысла. но те дни, та зима, когда мы только узнавали друг друга, лаская взглядом, пробуя на вкус, слегка осторожно, но всегда откровенно - приманка, ради которой стоит жить.
я просто хочу хотеть чего бы то ни было.
только ты можешь знать, что это.

...

мне тебя не хватает. я не могу тобой насытиться.

Когда женщина, с которой ты живешь, работает или уезжает куда-нибудь по "казенной надобности", ты звонишь мне. Мы встречаемся у музыкальной школы имени Бетховена, как обычно. Ты сидишь в сквере на скамейке, сложившись под прямым углом, как кукла, которую убрали на полку, и стыдливо покуриваешь. Мы никогда не знали, куда идти, и никогда об этом не задумывались - и улицы расстилались перед нами, как ковровые дорожки, утекающие за горизонт. Мы ходили по кругу, не замечая того. Так было до сентября: когда лето могло не прятаться зябко по закоулкам, мы искрились спелым блеском и вообще могли позволить себе быть беззаботными. Но уже в те дни ты знал, что откажешься от меня ради меня самой. Я тоже это знала, но время по-прежнему было общим. Радиус прогулок стал стремительно сокращаться, пока не загнал нас в одну точку - комнату, где пахнет дымом, ветхими предметами и усохшими эмоциями. А сейчас мы пылимся на бульваре, ты временами пристально всматриваешься в мои глаза. Извечный лейтмотив - механистичность жизни, с которой борются такими же механическими методами, только подтверждая ее значимость. Ты уже давно смирился, а я еще пытаюсь балансировать между крайностями, иногда теряя равновесие - такой результат получится, если проецировать проблему непосредственно на нас. Но я, кажется, еще в состоянии тебя понимать.
-С тобой паталогически приятно, - ты улыбаешься, - не пропадай.
Я ныряю в свой подъезд.

В колонках играет - Diary of Dreams - Play God
Погружаясь во влажную тьму подворотен. Я собирал себя из осколков, некогда отзвеневших по асфальту районов, где я скрывался от привычного. Декаданс хорош только на публику, в действительности все намного проще и называется, скажем, не так благозвучно. Я не помню, более того, не знаю, как проходят дни, когда ты не имеешь возможности меня видеть.
Когда я снова наблюдаю за процессом собственного отторжения всего, что так или иначе относится к цивилизации, последняя начинает меня замечать. Если слабость, то открытая. Главное - не говорить. Иначе - снова станешь сильным. Когда этот город - уже не манифестация технического прогресса и силы человеческого разума. Когда этот город - не более чем руины человеческих судеб. Количество бесплатных мест не ограничено. Здесь даже смерть надо зарабатывать. А ты только и делаешь, что возлежишь на диване и стеклянными глазами пялишься в монитор. Умереть, захлебнувшись мартини, так аристократически пошло, так презрительно - смерть, чтобы заслужить которую достаточно приложить минимум стараний. Временами вполне устраивает. Ущербность человеческой натуры делает жизнь занятной. Ты паршиво ориентируешься в причинно-следственных связях, не согласен с базисными в мироздании вещами, плюешь на эмпирические постулаты, вверяясь интуиции и вообще абсолютно некомпетентен как прагматик. Зато всегда есть вера, надежда и что-то там еще, неопределенное.
Остывший чай, твой свитер, Гёте, который не прав уже в том, что возмутительно прав, тело, которое просто хочет любви - батарейка скоро сядет. Еще одна ночь и бессмысленный день.

Осела инеем на проводах моя вечность. Слишком много радиопомех, чтобы услышать чистую музыку внутри себя. Руки в карманах, волосы, пропахшие дождем и сигаретами. Люди, как створки лифта, давили со всех сторон. Ты виноват уже в том, что наличествуешь в этом пространстве, которое почему-то негласно кем-то забронировано. Зонтики выстреливали в полиэтиленовое небо; кто-то оприходовал мою порцию воздуха, и фокус снова заполняет темнота.
Я не хотел, чтобы дом был привычкой, и прятался от мира, т.е. от себя, в твоих объятиях. Я отворачивался, чтобы не видеть твоих глаз, в которых я заблудился. Время - как сердце, укрытое плотью, к которой я прижимаюсь. Ощущая его сиюминутность, я немного успокаиваюсь.
Апрель сделал меня потерянным для общества элементом.

Настроение пульсирует в запретных местах. Руки лучше держать в карманах и ни в коем случае не закрывать глаза. Впрочем, навыки быть ханжой я как-то незаметно для себя утратил, поэтому мои чувства, обычно укрытые от глаз простых обывателей, теперь похожи на верхнюю одежду. Еще бы держать на поводке самомнение и завязать с вредными привычками, типа цинизма.

Когда прощаешься с жизнью, начинаешь жить. И так во всем.

Я снова слушаю противопоказанный мне Дневник Снов и почитываю Сартра. Город погружался в белое вино сумерек. Я не успеваю за собой. Пустота разрастается во мне, как грыжа. От нее невозможно убежать, и так будет всегда. Максимум, что мы можем - приспособиться. Знаешь ли, мне фундаментально плевать на то, что будет с цивилизацией, на истощение нефтяных ресурсов, на заговор мировых держав. Мне бы только выторговать каких-нибудь лет 50 - на наш с тобой век хватит. Найти место потеплее да потемнее, где можно заниматься своим делом без посредников. Может, это неправильно, но у каждого своя правда.
Человечеству я, пожалуй, поставил бы в вину одно, но чертовски раздражающее меня свойство: оно неудобно. Необходимо улыбаться, изрекать что-то с видом загадочной осведомленности, быть умным и соблазнительным, когда хочется послать все к черту. Но в таком случае неудобным окажешься ты. А это непозволительная роскошь - люди могут пригодиться.
Единственное, что связывает меня с этим миром - это ты.

Большую часть из того, что ты делаешь, ты делаешь для собственной роли.
Мне еще очень многим придется пожертвовать для ее реализации.
А пока - первая по-настоящему серьезная дилемма.
Мой личный реквием по мечте.

В колонках играет - Lumen - Cколько
Обреченность на всех уровнях общественного воспроизводства.
Да только я уже давно понял, что могу быть действительно безусловным.
Когда впервые услышал твой голос. Когда непрошеным гостем ломился в твой мир - тогда мне было просто интересно. Я понял, что существуют другие категории оценки всего происходящего только потом. Тогда на повестке дня было только отчаяние. Но уже тогда мне показалось, что войти в твою жизнь можно только через окно, так, чтобы сразу обнять тебя за плечи, пока ты еще не успел вооружиться. Но двери на выход всегда открыты. А я всегда ждал, кода меня выпустят.

сколько было уже боли, сколько,
горько, каждый день так странно горько,
но только роли не изменишь и только,
сколько будет еще боли, сколько?...

Уже не просто роль, поверь.