Сартр: "...каждый человек - всегда рассказчик историй, он живет в окружении историй, своих и чужих, и все, что с ним происходит, видит сквозь их призму. Вот он и старается подогнать свою жизнь под рассказ о ней. Но приходится выбирать: или жить, или рассказывать."

Рассказ, который остается после твоей смерти. Средства художественной выразительности, которыми ты не можешь не оперировать в процессе творчества, нарисуют манжеты твоим чувствам, добавят к нелюдимой и незатейливой боли трагический излом бровей и небрежно повисшую в уголке губ сигарету. И главное: не забыть добавить, что тогда ты жил настоящим, да-да, и не дезертировал в мыслях куда-то бесконечно далеко, где облака совокуплялись с морем и были чьи-то теплые руки, отчасти эфемерные.
Рассказ, который твои слушатели будут интерпретировать на разные лады, в мажоре и миноре, как они находят более красивым.
Рассказ, в котором ты будешь жить, пусть и почти неузнаваемым. Ведь никто не виноват, что люди питают такую страсть к "обманам и Ричардсона, и Руссо"? Но при более близком знакомстве задушат свою Элоизу с ее картами затонувших кораблей и поисками приключений, которых в принципе не бывает. Любить так отчаянно, так страстно, чтобы поставить точку. А потом сидеть в "Кофе Хаусе", пить глинтвейн и вспоминать, как это было исключительно прекрасно. Обреченность вносит в жизнь Красоту, не так ли?
Рассказ, который, превращаясь в печатные страницы в чужих мозгах, неизбежно обкрадывает. Который, рождая тебя нового, убивает тебя-настоящего.
И пусть бесконечная очередность дней подчас напоминает рулон туалетной бумаги с перфорацией ночей. Книга моей жизни вызывает у меня отвращение.

We're damaged people Drawn together By subtleties that we are not aware of Disturbed souls Playing out forever These games that we once thought we would be scared of When you're in my arms The world makes sense There is no pretense And you're crying When you're by my side There is no defense I forget to sense I'm dying We're damaged people Praying for something That doesn't come from somewhere deep inside us Depraved souls Trusting in the one thing The one thing that this life has not denied us When I feel the warmth Of your very soul I forget I'm cold And crying When your lips touch mine And I lose control I forget I'm old And dying

В колонках играет - Depeche Mode - Damaged People
wnen you're in my arms,
the wоrld makes sense.


Знаешь, бывает такое счастье: когда ты счастлив настолько, что смерть не представляет ничего пугающего. Более того, она обольстительна, и даже хочется раствориться в ее понимающих объятиях. Может, оттого, что знаешь - так уже никогда не будет. Тебе скажут: будет по-другому и не хуже. Но каждому хочется сойти с авансцены в кульминационный момент, в дни акме, в самом сердце красоты, когда она не только рядом, такая кареглазая и светящаяся изнутри, не только вокруг, но и в тебе. Когда ты, обреченный на себя самого, навеки одинокого в своей неизменности, находишь жизнь не проклятием, а подарком. И плевать на вероятность заблуждения.
Знаешь, подчас кажется, что жизнь и в самом деле не отвергает нас. Более того, это мы ее отвергали, каждый, движимый своими причинами, в сущности неубедительными. Я стою у стеклянной стены, прикасаясь к ее пыльной поверхности кончиками пальцев. Тысячи дождей оставили на ней свои следы - до тебя, до меня, до нас, когда максимум, чего можно было ожидать, так это нечаянного соприкосновения рукавами. Притихшие фонтаны ждут очередного апреля, по вене магистрали все также текут машины. И так будет еще не одну маленькую вечность. Я вижу все это уже не первый год, перебирая бисер еще не совсем бездыханных воспоминаний. Здесь, в конце января, родилась моя вторая Весна, такая непридуманная, неправдоподобно настоящая. Ветер трепал ее темные волосы, она курила и улыбалась, внимательно слушая мою, уже знакомую, ложь.
Ты - это Время, и будешь всегда. Ведь только кажется, редко, в одиночестве, что я опаздываю.

when your lips touch mine
and I lose control
I forget I'm old
and dying

...

В колонках играет - Ромео должен умереть - Пара
Неужели чтобы защитить надо ранить? Может, это - самая действенная инъекция для поддержания иммунитета. Да только мне всегда хотелось, чтобы все мысли и чувства подавались в исключительно изящных виньетках. Красота в моей интерпретации всегда оказывалась нежизнеспособной, еще больше расширяя поле притяжения обреченности на всех частотах моего одиночества. Жизнь - это болезнь. Не мешай ей прогрессировать. Мы лечимся глинтвейном, обжигаем горло сигаретным дымом, пытаемся поймать вороватое время, по ночам обсуждаем экономику и в минуты особой духовной близости случайно цепляемся пряжками ремней.
На этом ринге рынка человеческих отношений я ориентируюсь вполне сносно, но синхронизироваться с его ритмом мне, пожалуй, так и не удастся - слишком многого не понимаю или не хочу понять. Мне нужна только твоя вера, может, в качестве компенсации за недостаточность собственной. Я верила в тебя всегда, как верю в этот картонный город, безмолвную чуткость ночного неба, сказки и все субъективное.

Март в открытую форточку
Вместе с непониманием.
Тесное не-одиночество
И часы ожидания.

Чудо непунктуальное
Ждать, засыпая,
По весне, уже знакомой,
В не те руки отдаваясь.

В колонках играет - дождь
Впервые за долгое время поняла, что все будет хорошо. Потому что не может быть иначе. Потому что мы все слишком сильно привыкли к этой жизни.
Еще вчера мне казалось - все лучшее, что могло быть, уже было. На обрывках цветной бумаги, недописанных письмах, в телефонной книге и везде - почти неуловимая, но уверенно напоминающая о себе недосказанность. Там, где не хватило смелости направить свет внимания на свою боль. Там, где было лень поделиться своей радостью. Везде - осколки несбывшегося. И я возвращалась, не в попытке что-то вернуть, а просто чтобы показать, что я поняла свои ошибки. И сквозь тонкие стекла солнцезащитных очков и вылинявшие воспоминания резал глаза навязчивый свет безнадежного дня.
Но теперь, правда-правда, я знаю, что все хорошо. Поверь.

say my name.

...

В колонках играет - Linkin Park - In the end
В ближайшие дни дневник будет закрыт. Я не могу больше насиловать правду. Когда я остаюсь в одиночестве, фантазия представляет все в искаженном свете. Непосредственное переживание-обладание, проходя через дальнейшую опоэтизацию и выплавку в заранее, стилистически установленную форму, теряет живые краски. Но это все не имеет значения по сравнению с той болью, которую я приношу некоторым людям. Это все - где-то на грани художественного произведения и вроде бы безобидно. Вереница двусмысленных этюдов, в процесс создания которых вовлекаются реальные люди.

В колонках играет - Би-2 - Дурочка
Текущая расстановка сил сегодня явно не в мою пользу. Я слушаю пагубную музыку, все мои благие начинания обламываются, как грифели в тупой точилке. Ночь придется делить с учебником по общаге, заливая плохо переваривающий информацию мозг галлонами дрянного кофе. Если повезет, утро проведу в компании с Хёгом и его "условно пригодными". Мой организм, время от времени напоминающий, что он все-таки женский, вызывает чувство тотальной уязвимости. Ко всему прочему присовокупляется шлюховатое настроение, которое вечно пытается запрыгнуть на точку максимума, но запутавшись в несдержанных ногах, соскальзывает в точку минимума. Во мне, скучая, беснуется Онегин. Их было так много - знакомых моих онегиных, печориных, обломовых - и все в одном лице, которое уже прожито мною и к которому мне так и не суждено было прикоснуться.
Должно быть, оттого, что рядом со мной нет никого, кому можно было бы с завидной параноидальностью рассказывать про глубочайший психологизм пушкинского романа, случайно и не совсем называть именами героев реальных людей, доказывать, что Татьяна - не дура, а Онегин - не лох, а просто несчастные люди, что все так закономерно, что даже не грустно. Как сама жизнь. И все равно жалеть. Должно быть, больше себя. Когда кончатся слова, рядом со мной не будет никого, в чье уютное плечо можно было бы зарыться вместе со всей своей несуразностью. Сегодня. Еще совсем не зрелые, но уже убедительно наглые лучи пытались добраться до чего-то там замерзшего внутри даже через пальто и любимый клетчатый шарф - сегодня вроде как была Весна. Только она у меня пока еще не чуется - насморк.
Без тебя - топологический кретинизм, отсутствие смысла, психоз, который поддается только твоей дрессировке и даже столь редкое наличие чая.

Стеклянные лифты, влажная прохлада губ, зеркальный от воды асфальт - этот город для меня. Изредка пробегают Степные Волки, ночной город поднимает завесу повседневности, сметая бутафорию занятости, в которую включены люди-винтики с их "брегетами". Ночной город понимает нас так же, как понимаем его мы.
-И, любя, отпускать, пусть на верную смерть.
Боль, которая наполняет твои глаза какой-то янтарной отчужденностью - может, от непонимания, может, наоборот - я хотела бы сделать так, чтобы она больше никогда не возвращалась.
-Должно быть, мы с тобой слишком поэтические натуры для любви.

Задыхаясь и поскальзываясь, шел я по городу, всегда равнодушному и, потому, вечному. Почти полную луну омывали грязные облака.
Люди в метро, такие независимые со своими газетами, книгами, плеерами, плотным графиком работы снова раздражали. Когда поезд резко затормозит, они начнут цепляться друг за друга, судорожно подминать под себя, они будут так близки. Вариация на тему вселенской любви.
Я бы целовал твои улыбки бесконечно.
Мечты и воспоминания были самым укромным местом для отступления. Но я отказался от них столь естественно, что даже не понял, было ли это добровольным актом. С тобой я начал жить. Прости, даже обращением к прошлому я не могу укрыть свою ревность.

...

В колонках играет - Depeche Mode
Появляться на свет, когда все его гасят. Обнажить душу, которую никто не увидит, только ты, только для тебя. Умирать каждый раз, когда рассвет снова вынудит одеть маску, которая - тоже я. Когда город бесшумно дышит временем романтиков, можно быть безответственно легким и беспошлинно улыбаться. И не думать о предстоящей казни за счастье. Ведь улыбаться положено через боль, иначе со мной будет трудно общаться. Жизнь всегда была слишком долгой, что бы стать манифестацией исключительного. Участь романтика - смерть или постепенная реинкарнация в реалиста. Но это пока не имеет значения, как и все остальное, впрочем. Я никогда не думала о "тебе". Я думала только о "нас", совершая ошибку. И скучала в собственном эгоизме. Моя февральская кареглазая весна требует жертв. Я очень хочу измениться.

В колонках играет - Кукрыниксы - Никто
Отдаляясь, становишься ближе. И наоборот. Мою жизнь рисуют синусоидой, и не всегда по клеточкам. Когда-то я знал, что все дороги ведут к тебе. И ни на одной из них я не мог поскользнуться. Я бродил далекими неизведанными районами, бережно укрывая боль свою вязаным шарфом. Я так боялся, что она тоже пройдет. Любимое мое воспоминание, иногда я скрываюсь в мысли, что время нелинейно. Мозг срочно нуждался в ревизии, но сознание отчаянно пыталось дезертировать в самые дорогие мне символы. Внезапная судорога мышцы рта идентифицировалась с улыбкой. И свобода была зависимостью. Всю вопиющую априорность нашей встречи я принимал спокойно. Я думал, что ты - это уже неизлечимо.

Радость моя заповедная, мне уже давно не снятся сны.

Настроение сейчас - уходить всегда проще, чем оставаться

Снег метался по асфальту. Убаюканный ветром город прощался со мной, провожая в подземный переход. Лицо еще помнило тепло и мягкость твоих губ, несмотря на холод. Прижавшись к дверным стеклам пустого вагона, я развлекала себя ленивыми мыслями, которых приходилось тянуть за хвост, пока не надоело. Иногда мне ПО-НАСТОЯЩЕМУ тебя не хватает. Знаю, однажды случится крайняя точка, или начало координат, с которой начнется твой самостоятельный путь. Это будет настолько правильно, что моя логика не обнаружит возражений. Учителей должно оставлять. Но тем, кто привык уходить первыми, отпускать будет не легко. Ведь с собой ты уносишь их, может, самую значимую роль. Может, даже не роль. Но мы отпустим своих учеников, когда уже больше не будет сил бесконечно бежать впереди, захлебываясь забытой скоростью. А пока есть МЫ, не просто я и ты, остальное уже не столь значительно, не правда ли?

Художник ищет ее глаза.
-У тебя есть парень?
Вздернув подбородок, она щурится и говорит, что "парень" - понятие относительное. Черты ее лица отчетливыми импульсами проносятся сквозь призму его сознания, графитной тенью скользя по стенам лабиринта фантазии.
-Есть люди, которые меня любят.
-Значит, я буду одним из тех, кто стал этаким бризом за твоими плечами.
Он еще не настолько разочарован в жизни, чтобы быть несерьезным.
-Что, не устраивает?
-А ты опасна.
Направления векторов их интересов не совпали, как и пути, впрочем.

Немного неприятно, когда тебя приговаривают, тем более, когда подобное уже не ново. Может, дело не в моей потенциальной "опасности", а в слабости тех, кто имеет со мной дело?

В колонках играет - Агата Кристи - Вольно!

Я привыкаю засыпать под стерео-удары твоего сердца. То, что начинается осенью, очень сложно перетащить через зиму. То, что обретаешь весной - обретаешь на мгновения - вечно.
Безответность как наркотик. Людям необходимо материальное воплощение их идеала, и иногда они увлекаются настолько, что отказывают ему в собственной, свободной от их фантазий, жизни. Но потеряв этого человека, они вполне смогут существовать, поскольку идеальный образ априори инсталлирован в их субъективность и никуда не денется. Второй компонент, необходимый для успешного функционирования - нечто живое и теплое и, прежде всего, доступное. То, чего всегда будет не хватать, несмотря на отсутствие духовного соприкосновения.
И все же... не исчезай.

...