Раскуроченное газами небо, растянутое за обрывки и до пустоты разворованное, кренится в нашу сторону, осыпая дождем толи снегом по прямой линии. Той самой прямой, по которой от дома до маршрутки, от неё до дома, от двери куда угодно, и которая перпендикулярна стеклам окон – бьет яйцом града с утра раннего, пробуждая… Спасибо, Башлачев, за «ничего я больше не хочу»(с).

             Всё, чему осталось мне научиться – спать на сжатом кулаке подбородком. Мне больше не стоит верить, в воздушные замки не пустят, в земных и подземных и так пОлно.

             Всё, что мне теперь нужно – целовать кулак, засыпая. Ни к кому не привязываясь, никого не забыв, но и не открывать никого, чтоб не ранили.

             Тело моё  слишком позднее для выправки – сетка бикфордова шнура от мускула к мускулу. Неразвитому от недоразвитого передается амбиция, больше нечего. Врач засыпает золотыми антибиотиками, градусник врет, что болезнь острая, мозг предупредительно врубает автономку, родственники в обмороках, воздух в напускном сумраке – а внутри в печке динамитная шашка ожидает своего языка и зуба пламени, что уже прогрызает сахарную оболочку…

             Всё, что мне осталось – упереться в кулак и заснуть. Без имени и имени, без слов и желания, без молчания и воя, без прямых ссылок за горы и границы.

             Всё, что мне осталось кулак в подбородок. Осторожно, только не в зубы! И сон. И мне страшно.

             Где-то утром подымется солнце, причешется, будто из поезда удаляющегося видное, в самолеты запрягут небесных коней и понесут людей крест-накрест, оставляя разметку на свинцовой дороге  одного сплошного облака. Мне вколят в глаза ртуть – и они опадут зрачками к носу, да так и останутся зашоренными. Ветры будут отвоёвывать друг у друга высоты за высотами, вода в который раз отдастся морю, а люди возьмутся за руки и запляшут кольчатым хороводом вокруг планеты под задорный свист... Может, устав лить бронзовые слезы, сойдет где-то с постамента памятник и пойдет добивать недобитое и стучать ночами в форточки недоделанным. Верю, и ко мне придет – и поделом…

             А я буду спать на кулаке подбородком небритым – сам на себе замыкаясь, без предательств и обещаний, которых не в силах исполнить. Ревность сгинет, как проглоченных силикатный кирпич, грузно осядет в желудке побежденной химерой и будет ждать выхода, в адских муках перевариваясь в ничто…

             А я буду спать на кулаке подбородком. Уже без зубов – выбиты, и без глаз – выгнаны, с вогнутым носом внутрь – торчал, и ушами оборванными – выделились. Мой вырванный по клочку скальп застрянет между кровавых костяшек пальцев с вытатуированной на них мантрой «Забудь и живи» - и ударом за это ежесекундным, безжалостным.

В колонках играет - украинский funeral doom
Настроение сейчас - +/- nevermind...

...Как ни придется биться головой о воздушную стену, я, как избранная Богом белка, буду крутить взад и вперед в своем колесе с завязанными глазами. Шаг с прыжком.

...Сегодняшний вечер вставной золотой челюстью выгрыз изнутри что-то, кажется, важное (хотя, может, это я излишне склонен к фьюнералистичности фраз в отношении собственной не в меру живой и чувствиельной...ммм...души?). Надеюсь, это что-то имело приятный вкус

...ТАМ что-то решили.

Ворота закрылись быстро, красиво и со свистом. Воздух подрожал чуть-чуть и ветром унесся восвояси.

Вот так.

Брюс Уиллис не допрыгнул, а Ичиго так никого и не спас.