Художник  Валерий Георгиевич Харитонов  (часть 3)

(Библейский цикл. Новый завет)

"Стоя перед холстом, художник слышит эхо веков: нечеловеческая мощь Микеланджело, божественная красота Боттичелли, небесный аскетизм Джотто и даже такое: рукой Леонардо водил Сам Бог... И современный художник мечтает о том же, недостающем ему чуде — сверхъестественной помощи во всех его формальных изысках, оправдании их и в обретении собственного этического принципа и в даровании сил следовать ему. Мечтает, даже зная, что в "последние времена" не чудеса и высота духа будут определять лицо мира, а агрессивный интеллект, технология и воля к власти. Знает, что не оградит и башня из слоновой кости, что вдохновение будет плодить фантомы, а сокровенное снова уйдет в катакомбы и тогда художнику, чтобы скрыть свой Китеж от всех окаянств понадобится спуск по лестнице восхождения, ведущей к новому небу. Понадобится на время, чтобы не стать жеманной, бессловесной частью культуры new age, украшателем ее салонов и парков, виньеточным оформителем и попугаем модных идей или наемным клерком арт-рынка." (Из эссе художника "Перед белым холстом")
http://www.kharitonov.org/credo.htm

Проповедь, 1998, Х., м. 140x140

"Эта картина окрашена памятью о дивных по своей мягкости и красоте берегах Иордана со склоненными почти до самой середины реки ветвями, узенькие длинные листочки которых напоминают ивы среднерусской полосы... Эти воды отразили первую зарю Нового Завета, здесь прозвучали слова “Идущий за мной сильнее меня” и здесь же сверхплотным стало само время, вобравшее в себя вечность, и на сплетенный Иоанном из тростника крест упали первые золотистые лучи Богоявления."

   

"И дал нам слово примирения", 2000, Х., м. 140x140

"Мы заблудились, все больше удаляясь от предназначенной нам жизни, и с каждым шагом на этом пути наши отношения с Богом становятся все драматичнее. Нам мнится, что бытоустройство не только защитит нас от страданий в земной жизни, но и мягко введет нас в схожий пожизненный комфорт... Тайна креста (победа над смертью) в электронной цивилизации упраздняется как архаическая координата средневековья. Мистерия спасения преодолевается присвоением ей музейного статуса, с бережным почитанием ее реликтов. Безумие? Самоубийство? Скорее всего проще и пошлее. Мы слишком возлюбили тьму и преступление, чтобы отказом от них войти со Христом в обетованную жизнь вечную, тем более что наука вот-вот победит смерть своим способом, при котором бессмертие не будет зависеть от покаяния. Научное бессмертие будет гарантировано без отказа от полноты удовольствий, даже “без отказа” от Спасителя, с сохранением — как украшения — золотого нательного распятия. Для этого посвященные ученые и ведут борьбу со смертью в лабораториях самыми современными средствами, тогда как в самом цивилизованном обществе она выведена за скобки праздника жизни. Однако при каждой потере близких мы все яростней спешим оградится от цепенящей черноты красками этого праздника, укрепляя тем самым, сознательно или нет, нашу НЕПРИМИРИМОСТЬ с Богом."

Сим победиши, 1998, Х., м. 140x140

"Явление императору Константину во сне креста с указанием на победу является одним из самых сильных  знамений, изменившим ход истории не только Римской империи, но и христианского мира, формы его устроения. Преображение судьбы императора, повлекшее за собой столь значимое воздействие на весь античный мир первохристиан, можно сравнить по силе только с преображением Савла в апостола Павла. Картина обращена в иное пространство, иное время, когда простота слов и их деятельная мощь снова востребованы в наше апостасийное время. Отсюда — отсутствие историчности, лишь императивное, на все времена вперед указание, данное каждому во укрепление его готовности к защите Веры и Отечества."

Ангел, 2005, Х., м. 90x80

Род избранный, 1993, Х., м. 140x140

Глаголы вечной жизни, 2001, Х., м. 140x140

"Состояние восприятия ВНИМАЮЩЕГО “глаголу” в зависимости от степени его готовности вместить в себя новое является предметом размышления этой картины. Стилистически она решена в экспрессивной манере, что по замыслу должно способствовать расширению круга ассоциаций."

Путь пророка, 2000, Х., м. 100x100

“Не бывает пророка без чести, разве только в отечестве своем”. И над изгнавшим пророка останется огненное: ”Се, оставляется вам дом ваш пуст”.

Святая гора, 1997, Х., м. 100x100

"Кому довелось проплывать вблизи горы Афон, никогда не забудет этого сочетания суровой грандиозности встающих из моря скал с лучистым охранительным сиянием вершин. Хочется сказать о чувстве присутствия неба на земле, но оно невмещаемо и непередаваемо, и сознание восполняет его историей, свидетельствами, воспоминаниями живших на горе... Русские эмигранты начала века, лишившись земной родины, искали на Афоне родину духовную и один из них, Борис Зайцев, написал в 1928 году: “Он (Афон) вообще ориентирован на вечность. Вместо поклонников с Востока к нему идут теперь поклонники с Запада, пусть в меньшем числе, но тоже русские, и другого общественного положения: вместо крестьян и купцов — более просвещенный слой. Настанет, конечно, время, придет и Россия”.

На плотяных скрижалях сердца, 1998, Х., м. 140x140

"При внешней экстатичности этой картины она обращена к опыту тихого углубленного переживания. Внезапное озарение и знание, как бы наитием дарованное, относится к тем драгоценным мгновениям касания иных пластов бытия, когда всякое земное делание, рукотворное или духовное, проходит проверку на его соответствие предвечному замыслу. По апостолу Дух Божий запечатлевается “не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца”. Художник предлагает среду чувствования, в которой обязывающая и заявленная в названии образность могла бы так же свободно и органично дышать в красках и осязаемых глазом формах.
Живопись часто бывает “продолжена” в названии, которое образует второй центр, иногда парадоксально сплавленный с фактурой холста в новом, пусть нередко кажущемся усложненным единстве."

Св. Георгий, 2003, Х., м. 100x100

Камни истории, 2004, Х., м. 90x90

Всякое дыхание, 1988, Х., м. 140x140

Исцеление бесноватого, 2004, К., смеш.техн. 103x73

Невидимое вечно, 1998, Х., м. 140x140

Дорога в Эммаус, 2003, Х., м. 100x90

Люди Твои, 2000, Х., м. 140x140

"Сакральный характер этой картины изначально определен ее обращенностью к вневременному Источнику всякого спасительного действия. И если духовное восхождение, имеющее целью приобщение к таинству, имеет жизненную необходимость в помощи живоносных начал запечатленной святости (иконы, житийная литература), то и живописный образ такого восхождения нуждается в сплаве символов как горнего, так и дольнего мира. И тогда вопрос их совмещения на холсте переходит из разряда правомерности в план образной убедительности (или неубедительности) не всегда привычной в таких случаях соотнесенности традиционных форм. Так просвечивание иконостаса в облике обычного, быть может, даже узнаваемого человека — это то, что и богословская традиция и народное благочестие называют искрой Божьей, Ликом Божьим, присутствующим в каждом, но в разной степени проявленным, в конечном итоге — изначальной богосродненностью человеческого существа. Иконостас — это, строго говоря, преграда, отделяющая престол, в духовном (и пластическом) пространстве которого и происходит то предстояние перед тайной, о которой свидетельствует душа.
Здесь в мистическом окружении пророков и мучеников она открывается свету и человек начинает узнавать в себе Бога и на какой-то миг взыскующий становится святым: Господи, мы люди Твои!"

Бегство в Египет, 2003, Х., м. 100x90

 

Преображение (триптих), 2005, Х., м. 90x270

Преображение (триптих), 2005, Х., м. 90x270

Преображение (триптих), 2005, Х., м. 90x270

Преображение (триптих), 2005, Х., м. 90x270

"Древнее прошло, теперь всё новое", 1998, Х., м. 140x140

"Против неба и пред тобою", 1998, Х., м. 140x140

Летописец, 1998, Х., м. 90x90

"Не я ли, Господи?", 2000, Х., м. 140x140

"Последняя Трапеза с учениками, чарующая и пронзительная грусть которой в этом соединении преданности и убеждения в невозможности предательства “хотя бы надлежало мне и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя”) с той смертельной гефсиманской скорбью Спасителя, которую не в силах разделить даже самые твердые и близкие.
Евангелие свидетельствует, что с этого момента Христос оставляется (на время Пятидесятницы) человеческой немощью учеников и, чтобы соединить всех в Себе в искупительной смерти на кресте, — здесь, на Тайной Вечери происходит разделение Божественного и человеческого.
Быть может, земля никогда не знала такого преизобилия страдательной любви как в эти разделительные часы, когда Богочеловек готовился предать Себя в руки человеков, чтобы каждый из них, вечно слабых и мятущихся, положил в Нем начало и надежду своего спасения, стал причастником Божественного естества."

Крестный путь, 2005, К., смеш.техн. 103x73

“Я с вами во все дни до скончания века”. (триптих) Холст, масло, 420х140. 1993

"Я с вами во все дни до скончания века" (триптих), 1,  1993, Х., м. 420x140

"Я с вами во все дни до скончания века" (триптих), 2, 1993, Х., м. 420x140

"Я с вами во все дни до скончания века" (триптих), 3, 1993, Х., м. 420x140

"Все мироздание, объемлимое Его любовью, входит в Него, растворяется в Его Лике. Подобно тому как в Преображении Спаситель явил ученикам просиявшее лицо Свое, “как солнце”, так преображены цвета Туринской Плащаницы. В данном триптихе слова Христа Воскресшего соотнесены с Ликом крестных страданий Спасителя, на котором пятна крови УЖЕ обретают светоносную силу ТОЛЬКО ЕЩЕ ГРЯДУЩЕГО Воскресения. И тогда в этих последних словах Его, обращенных к ученикам: “Я с вами во все дни до скончания века”, слышится и торжествующее указание на то, что с теми, кто крестился на Него и претерпел свои крестные страдания, Христос пребудет как в смерти, так и в Воскресении."

\

"Языки, как бы огненные", 2001, Х., м. 140x140

"Первым вдохом человечества жизнью Божественной назвал святитель Феофан Затворник сошествие Св. Духа на апостолов, которым начинается история земной церкви и ее восхождение к Церкви Небесной. Облеченные силою свыше апостолы будут с этого дня бесстрашными свидетелями истины и носителями ее, воинами во Христе и радостными проповедниками самого главного и ликующего события со времен сотворения мира, что искупительной жертвой Спасителя состоялась победа над смертью. И восходить на свой крест и претерпевать гонения и побеждать ненависть мира сего они будут не подвигами античных титанов и сверхчеловеков, не страстью фанатиков идеи, но неизмеримо большим, — как знающие, которым открылось то, что не вмещало сознание: жизнь вечная реальней, чем средиземноморская бездна под ними в миссионерских путешествиях и даже — чем звезды на “тверди небесной”. Одним только свидетельством они изменят лицо мира и утверждением соборного тела церкви создадут спасительные обители для человеков последних времен."

Троицын день, 1996, Х., м. 140x140

Литургия, 1993, Х., м. 140x140

"В переводе с греческого литургия понимается как соборное дело, в сакральном плане — тайнодействие, мистическое проживание встречи со Христом. Установленная обрядовость открывает путь к соединению с Богом в таинстве евхаристии. Поэтому в свечных оплывах растворены краски всего внешнего — мир горний сквозь слезы, — храм же, где происходит эта встреча, охранительно удерживается силовыми линиями арок, объемлющими и “малое стадо” и торжественно величавый иконостас с его рукотворными образами Сущего."

Древние фрески, 2003, Х., м. 100x90

http://www.kharitonov.org/new_testament.htm

"Мистически одаренные художники, переносившие частицы рая на землю, не были ни художниками, ни живописцами в строгом понимании профессии, но именно им, возводившим основание изобразительной культуры новозаветного времени, мы обязаны тем, что и сквозь смог пороков сияют еще искры Предвечного Света, от которых не каждый современный художник достоин зажечь свою свечу. Это безымянные иконописцы Византии и Древней Руси, и это на фундаменте их свидетельства богоприсутствия стали возводить потом Вавилонскую башню цивилизации потребления.
Идеал Святой Руси, как чистый снег, некогда покрывавший поля наши, таял, утекал ручейками в долины, поближе к монастырским кельям, перепахивался с землей, изрезывался санными колеями, истаптывался, закидывался комьями грязи, сгребался в отвалы; дети лепили из него крепости, но они разливались половодьем, мешаясь со сточными водами, или — чудом сохранив свою свежесть, собирался где-то в глухих и таежных местах, чтобы остаться в преданиях, со временем все настойчивее принимаемых за фольклорные сказания. Сколько же надо современному обмерщенному сознанию, чтобы вернуть этот идеал, и не потребуется ли для этого в помощь весь мистический опыт русского исихазма?"

Из эссе "Валерий Харитонов. Перед белым холстом". http://www.kharitonov.org/bio.htm

Валерий Харитонов "Пространство Слова"

http://www.youtube.com/watch?v=r2z_01PC2PI