Чай превыше всего, с него и начну. Ибо по рекомендации приобрела в Кантате «Ростки бамбука» - зелёный чай с листьями бамбука, цукатами ананаса и папайи, жареным рисом (да!), попкорном (да-да!) и лепестками розы. Аромат заварки заинтриговал своей необычностью, первый глоток оказался насыщенно-травяным с мгновенным резковато-кислым послевкусием, постепенно разливающимся по полости рта терпкой вязкостью – точь-в-точь как если берёшь в рот сорванную зелёную травинку и пережёвываешь, только интереснее. Потому что пьётся чай легко, приятно, аппетитно, очень душисто, в нём много разных ноток – цветочных, кислинок, горчинок. Именно такой вкус можно с чистой совестью назвать объёмным. А теперь про спектакль.
Норвежец Йо Стромгрен – хореограф. А хореографы тем выгодно отличаются от театральных режиссёров, что ищут и находят драматургию не в текстах, а в самой жизни. Нашего героя, например, интересуют замкнутые на себе сообщества – спортивные, этнические, профессиональные, религиозные etc. О них он и ставит спектакли, где слово и пластика уравнены в правах, словно чтобы доказать: особенность той или иной группы – не только и не столько в сленге, лежащем на поверхности. Короткий, часовой спектакль, названный попросту «Общество», и вовсе играется на «несуществующем языке» - смеси французского, английского и Бог знает какого ещё испано-итальянского, перевода нет, опознаваемы лишь некоторые фразы. Речь идёт об обществе любителей кофе в лице троих мужчин, в лучших традициях театра абсурда обитающих на собственном клочке пространства и времени. Ритуал распития почитаемого напитка знаком любому искушённому кофеману: брызги воды из пульверизатора, скрип замшевой тряпочки по гладкому боку чашки, шорох бумажного пакета с зёрнами, скрежет ручки деревянной кофемолки, изящный металлический кофейник – должно быть, прямиком с раскалённого песка! – и ты почти чувствуешь из зала аромат свежесваренного кофе и вкус первого горячего глотка. На вкус они способны определить сорт кофе, а что от передозировки кофеина случаются припадки – пустяки, дело привычное, ведь остальные двое всегда удержат за руки. У них есть всё необходимое – деревянный стеллаж с ячейками для одинаковых белоснежных чашек, уютное кожаное кресло, настольная лампа, электрообогреватель и старомодный радиоприёмник с изысканной музыкой. Время от времени звонит чёрный телефонный аппарат, и на английском языке с каким-то русским акцентом чудаковатый Луи (Тронд Фауса Эурвог) от лица всей Европы общается, по-видимому, с Америкой – отчитывается, что у них всё хорошо, и договаривается о доставке жевательной резинки «Стиморол». Однако вскоре выясняется, что отнюдь не всё хорошо в этом насквозь эстетском и сибаритском мире: после очередного кофепития, с глубокими вдохами, сладострастным мычанием и причмокиваниями, обнаруживается, что одна из чашек куда-то исчезла. Совместные поиски привели к обнаружению… использованного чайного пакетика! Улику водружают на табурет, и самый авторитетный кофеман Филипп (Халлвард Холмен) решает устроить дознание методом пыток – правда, благородно предлагает себя в качестве первой кандидатуры. Юмор в спектакле чёрный и бесхитростный, зато действенный: сперва Филипп блефует, предлагая прикасаться к себе телефонным проводом, выдернутым из розетки, и симулируя крики, но вот Луи втыкает провод в розетку – и не торопится вынимать. Жан-Клод (Стиан Исаакен) так отчаянно бьётся в истерике, что его мучить было бы после этого уже как-то негуманно. Зато Луи подвергается испытанию раскалённым обогревателем, водружённым на колени, и стоически переносит его, чтобы и далее бурно демонстрировать исключительную любовь и преданность кофе. Однако для пущей уверенности друзья предпочитают за ним проследить – и стоит им спрятаться, как Луи, трепетно принюхиваясь к чайному пакетику, вынимает из табуретки один из ящичков, а на нижней его стороне оказывается прикреплён портрет Мао Цзэдуна с яркой красной звездой во лбу, а радио само по себе принимается вещать помпезную китайскую музыку, смахивающую на гимн! Все трое выражают священное негодование и выбрасывают и пакетик, и табуретку, а заодно, в стремлении избавиться от всего китайского, стаскивают с себя пиджаки и швыряют за пределы своего мирка вместе с креслом. Теперь можно продолжить прерванное употребление настоящего европейского кофе… до той поры, пока в одной из ячеек стеллажа не находится две красные пластиковые китайские палочки! Луи уморительной пантомимой объясняет, для чего они используются, но чужеродный объект восточной цивилизации всё равно подлежит уничтожению – чашки одну за другой выносят прочь, к кулисам, выгребают всё новые и новые палочки, а стеллаж на всякий случай переворачивают вверх дном. На Луи же набрасываются было с кулаками, но тот проявляет недюжинные познания в кунг-фу и с лёгкостью раскидывает своих обидчиков, так что с присутствием потенциального предателя приходится терпеливо мириться. Когда больше ничего не вызывает подозрений, наши герои возвращаются в привычное русло жизни, снова берутся за чашки – не тут-то было: над головой пролетает вертолёт. Забравшись на лежащий стеллаж, Луи определяет, что там, куда он полетел, - «вечеринка». Не доверяя ему, Филипп и Жан-Клод пытаются залезть ещё повыше – но раздаётся взрыв, и незадачливую троицу накрывает упавшим стеллажом. Бомбёжка налицо, ситуация кажется критической, - но на звонки Луи по-прежнему отвечает бодро и оптимистично, кружащие над головой вертолёты видятся ему прекрасными летающими кораблями. Троице уже не до кофе, она выстраивает шаткий заслон в лице поставленного на попа стеллажа, Луи призывно размахивает руками, привлекая внимание вражеской авиации, но товарищи благородно затаскивают под покрытие пола и его. Спрятавшись под широким квадратным полотнищем, края которого и обозначали края их так стремительно разрушившейся изнутри и снаружи гармонии, они переворачивают его – на изнанке, конечно же, нарисованы огромные китайские иероглифы! Луи в буквально сексуальном экстазе катается по ним, стаскивает с себя рубаху, и всем становится видна красная звезда на спине его белой майки. В ужасе Филипп и Жан-Клод тоже снимают рубашки – да, их майки тоже отмечены звёздами, которые невозможно стереть. Им, перепуганным, остаётся только наблюдать, как Луи распевает под фонограмму нечто похожее на арию пекинской оперы, опускает поверх вертикальной задней стенки стеллажа шторку с китайским плакатом, изображающим жизнерадостных пролетариев, садится перед ним на пятки и что-то бормочет по-китайски. На очередной звонок из штатов он отвечает, уже не скрывая свершившейся китайской оккупации, и завершает разговор прощанием «Fuck you too». Затем торжествующий шпион звонит по другому номеру, заявляет, что «лисы в курятнике», и обещает, что если они не уйдут, пристрелит своих бывших соратников. С неба, в красных лепестках-листовках, ему на голову сбрасывают свёрток, и он облачается в серую китайскую униформу – просторные рабочие штаны и блузку на шнурках – и чёрный парик с заколками. Теперь он разговаривает только на «китайском», превращение окончательно и необратимо – и побеждённые кофеманы удаляются, дабы актёры переоделись двумя настоящими китайцами, по-хозяйски прибывающими туда, где ждёт их изменившийся Луи. Но они на него даже и не смотрят – потихоньку восстанавливают порядок и уют, возвращая на опустевшее пепелище вещи, выброшенные прошлыми хозяевами… находят и кофейные чашки, и кофейник. Невзирая на жалкие протесты Луи, они вкушают волшебный напиток – и мгновенно преображаются: тут и европейская музыка снова звучит, и манеры преображаются… Но уж они-то терпеть рядом с собой противника кофе не станут! Цивилизовавшиеся китайцы надвигаются на бедного Луи, затемнение, выстрел. В этом динамичном, смешном, изобретательном и лёгком спектакле с очаровательными танцевальными номерами, за кажущейся простотой которых кроется отточенная техника, Стромгрен умудрился посмеяться и над нелепой чайна-фобией вместе с оголтелым консерватизмом, и над глупым делением всех явлений на свои-чужие, дружественные-враждебные с нежеланием принимать чужую точку зрения, и над лёгким взаимопроникновением культур. Конечно, Китай как таковой у него не выступает в качестве зла – хореограф указывает на унификацию, которую несёт в себе как закрытое общество кофеманов, так и тоталитарная коммунистическая система Китая. Но не ставит вопрос о том, что предпочтительней: над классическим театром с его сюжетными перипетиями, эмоциональными всплесками, преувеличенным переживанием любых мелочей, неожиданными поворотами и трагическими концовками – Стромгрен успевает иронизировать не меньше. Так отдохнёмте же от злободневной социальности и проклятых философских вопросов цивилизации, посмотрим яркий и живой спектакль, разыгранный пластикой, жестами, интонациями, мимикой и актёрскими харизмами, и не будем ничего принимать всерьёз. В конце концов, кофе поистине достоин культа, а чайные пакетики и прочие упрощения, превращающие в китч и повседневность искусство как кофе, так и чая, - безусловно симпатии не вызывают. Потеря искусства начинается с малого… но пока есть качественные театр, чай и кофе, оно будет жить.