18.04.2011 Ах да, чуть не забыла: вечером в воскресенье я открыла новое мыло, ибо закончилось моё ванильное, - «Овсянку». Ровный кубик, обильная мягкая пена, аромат крем-брюле и ванили – так и хочется съесть… в каждое своё новое мыло от Lush влюбляюсь больше, чем в предыдущее. И отшелушивающиеся от него мелкие твёрдые фиговины весьма приятны – кажется, это называется скраб? А потом я ещё и заюзала твёрдый шампунь «Карма» - зелёная шайба не захотела вываливаться из металлической коробочки, так я голову и намыливала, держась за неё. Запах изумительный, как в «Джаганате», «Облаках» и прочих этноместечках с благовониями – апельсин, сосна, лаванда и им подобные свежие и насыщенные ароматы. А наутро я отправилась в инст, где абитуры переставили парты – теперь мы сидим, как год назад, не буквой П, а рядами. Нас оказалось даже не пять, а четыре человека, и на инглише я рассказывала текст про Одри Хепберн, а от пересказа свежепосмотренного фильма была избавлена, ибо англичанка мучила Сашу транскрипцией у доски. Вопреки нашему небольшому количеству случился Ильин с последней парой зарубежной литературы, продолжил лекцию о литературе Ренессанса. Потом я ушла домой; как позже выяснилось, оставшиеся получили нагоняй за то, что в пятницу, оказывается, тоже надо было приходить. Дома я после дел насущных снова села за курсач – по понедельникам бы, конечно, в кино ходить, но я засиделась до десятого часа, к тому же в тогдашнюю серую дождливую погоду хороший хозяин и собаку бы не выгнал. Закончив всё по обоим действиям, кроме заключения, где-то на четвёртой странице, я поняла, что на большее меня не хватит, и занялась в своё удовольствие менее напряжными полезными делами и отдыхом под Animal Planet и чай, часов эдак до двух.
19.04.2011 Проснулась я не особенно приятно – от боли в желудке, и когда мне надоело ворочаться с боку на бок, было ещё только восемь или девять; вскоре прозвенел будильник, а пропускать историю я не могла себе позволить. Благодаря раннему пробуждению я смогла пораньше выехать из дома и на Арбатской выкупить в театральной кассе заказанные днём ранее остававшиеся билеты на ЧехФест и просто в театры. История ознаменовалась лекцией о Возрождении, а поскольку по пути я оклемалась, я не стала, как изначально планировала, после неё сваливать. Затем Наталья Сергеевна, которой вернувшиеся из Питера люди привезли милую брошку, дочитала лекцию про Озерова по истории русского театра, а на русской литературе случился Державин. Последняя пара была посвящена обсуждению работы Ани по арбузовской пьесе «Годы странствий», за окном тем временем бушевала припадочная погода: бац – темнело, поднимался ураганный ветер с метелью, бац – прояснялось, светило солнце, бац – опять ветер и метель. Переждав очередной буранный приступ, разошлись; я отправилась домой, только к вечеру управилась со всей ерундой и со скрипом сподвигла себя дописать курсач до почти пяти страниц. Задолбавшись, поставила точку на последней трезвой мысли, какую только могла родить, отправила работу на почту и с чистой совестью стала отдыхать – слушать музыку под Animal Planet с выключенным звуком, пить чай и всё такое. По инерции я дотянула аж до трёх ночи. Выспалась, конечно, но…
20.04.2011 …но вставать утром было очень вломно. Мне почему-то показалось, что уже четверг, и я решила пробить немецкий или сильно опоздать, но когда совесть всё-таки проснулась и я встала, выяснилось, что пробивала я ИЗО. С одной стороны, стало обидно и стыдно, с другой – по инглишу у меня долгов нет, следовательно, имею полное моральное право его тоже прогулять, что уж говорить про основы режиссуры и актёрства при всей моей безмерной любви и уважении к Сополёву. И я подумала: баста, надо отдохнуть, ибо в отсутствие привычного ежедневного театра и присутствие курсача дни тянутся так медленно, что уже во вторник казалось, будто прошла целая неделя. Мне давно не хватало свободного буднего дня, чтобы выбраться на обязательную к посещению выставку графики сюрреалистов в Историческом, посему я позавтракала, пострадала ерундой и в полдень стартовала до Охотного ряда. Исторический зазывал на выставку с тривиальным названием «Коллективное бессознательное» аудиорекламой на обоих языках. Я прошла металлодетектор, по студенческому приобрела билет за сто рублей, сдалась в гардероб и поднялась по лестнице. Я ожидала обширной экспозиции, по которой можно было бы бродить до закрытия, но выставка оказалась единственным небольшим залом, где для создания необходимой атмосферы царил полумрак, под потолок проецировалась безынтересная видеоинсталляция, в центре дальней стены светились разноцветные геометрические фигуры. Стоит сразу добавить: это была не просто графика, а печатная графика – жанр, на который мало обращают внимания в наследии сюрреалистов, а ведь что может быть более сюрреалистичным, нежели коллаж? Литографии и офорты Дали напоминают причудливые натюрморты, в которых можно заметить фрагменты знаменитых шедевров прошлого, в обрамлении лобстеров кажущихся не менее сюрреалистичными, чем образы самого Дали, которые – часы, слоны, пенисы, корпускулы – он также эксплуатирует в самых неожиданных сочетаниях. А Макс Эрнст создал целый роман в коллажах «Неделя доброты», перемешивая узнаваемые элементы ксилографий, которыми обильно иллюстрировалась бульварная литература викторианской эпохи, и на выставке представлена первая глава «Бельфортский лев» - безумная и абсурдная, но логичная история похождений человека с львиной головой. Гвоздь программы – графика Магритта, ранее никогда не привозившаяся в Россию – очаровательные маленькие картинки, с магриттовским нежным изяществом жонглирующие элементарной логикой («Это не трубка» там, конечно, есть). Парой работ представлен чилийский абстракционист Роберто Матта, парой – супруга Эрнста Доротея Таннинг, одна из последних живых сюрреалистов и дадаистов. Выставка же причисляет к сюрреализму не только дада, но и шелкографии 90-х и 2000-х Ганса Руди Гигера – создателя биомеханоидов и ксеноморфов-Чужих, человека несомненно гениального, чьи работы «вживую» чертовски впечатляют, - но от сюрреализма весьма далёкого. В общем и целом выставка прекрасна, хоть и оставляет ощущение «маало!», и я обязательно к посещению каждым, к тому же в её рамках на днях обещается кинопоказ. Я же опосля выставки была свободна уже в без 20ти четыре и поехала – чтобы идти, было больно холодновато – до Арбатской, чтобы сунуться в Художественный на остаток учебного дня. Ближайший сеанс был на половину пятого, на «В субботу», оставалось 20 минут, но билеты ещё не продавали; когда я сунулась в окошко, на меня только наорали что-то про то, что во все залы продаются билеты без мест. Пока разбирались с билетами, я решила пройтись до Кофеина, где обещалось какое-то постное меню – но я увидела там только несколько старых салатов и диковинного зверя «постный плов», выглядящий крайне неаппетитно. Я вернулась и снова встала у окошка; выстроилась очередь, а по ту сторону окошек была паника – автомат, распечатывающий билеты, не работал. Наконец, мне по цене билета – полтинник – от руки выписали красивый пригласительный, и я поторопилась в Синий зал; удивительно, но там уже были какие-то зрители, а фильм ещё не начался. Я устроилась в центре второго (не пуфичного) ряда и приготовилась смотреть.
К 25-летию катастрофы на Чернобыльской АЭС на Берлинском кинофестивале прошёл незамеченным скромный полуторачасовой фильм Миндадзе «В субботу», посвящённый субботнему дню 26 апреля 1986 года – суткам, отделявшим взрыв реактора от начала эвакуации населения. Главный герой, партийная сошка Валерий (перманентно удивлённый чем-то Шагин со смешными усиками), с первых же кадров начинает бегать, а за ним бегает ручная камера, трясясь и создавая тем самым документальный эффект. Видимо, почуяв неладное, он бегом увязывается за машиной начальства, тайком пробирается куда не следует и случайно подслушивает спор учёных с чиновниками. Первые утверждают, что уровень радиации зашкаливает, вторые – что такого быть не может, приборы врут, нужно ждать комиссию из Москвы и не сеять панику; но самое страшное в этом фильме то, что все, кто говорит, будто не верит в возможность аварии на АЭС, на самом деле практически не сомневаются в этом – и потому панически боятся верить, цепляясь за малейшее сомнение и надежду. Эта надежда приводит к алогическому, самоубийственному поведению – все, кроме Валерия, оказываются беспомощными перед всеобъемлющим, безысходным, иррациональным ужасом крушения привычного мира, локального апокалипсиса. Вот где настоящее «коллективное бессознательное» - массовый самообман, иллюзия спокойствия и уверенности, защищённости и стабильности. Первым сходит с ума его упитанный босс – приказывает водителю со счётчиком Гейгера везти их к электростанции, чтобы воочию убедиться, что всё якобы в порядке. Вокруг станции земля усыпана графитом, её стена разрушена, над эпицентром – фантастическое жёлтое сияние. Наш герой драпает прочь, оставляя посреди пустой трассы отставшего, раскашлявшегося бедолагу, заглянувшего сверху в самое жерло развороченного реактора. На зависть живучий Валерий прибегает в женское общежитие и бегом тащит свою девушку на вокзал через город, в выходной день беззаботно гуляющий по тёплой солнечной погоде, но девушка – в парадных туфлях: каблук сломался, поезд ушёл. После долгого выбора новых туфель посредством примерки всего ассортимента в магазине нашу пару заносит в клуб, где у девушки остался паспорт; и вот она уже поёт на сцене, а гости веселятся на свадьбе друга Валерия. От своей певицы все музыканты группы, в которой под именем Джимми состоял когда-то и сам Валерий, узнают правду о катастрофе, но они не могут «хилять», пока не доиграют – это вызвало бы подозрения. С учащённым сердцебиением, взмокший Джимми садится за барабаны, подменяя бухого драммера Карабаса, играет, как в последний раз… теперь беготня до самого финала сменяется картинкой пира во время чумы, на котором только один видел чуму вблизи, но о страшных последствиях этого контакта ещё может только догадываться. Публике же невдомёк, что их разгул – это dance macabre, она веселится вовсю и осыпает музыкантов деньгами, которые складываются в общий чемодан; когда кассу кто-то украл, парни заподозрили официантов и в отместку стащили несколько бутылок красного вина, которым и принялись «запивать стронций». Под пьяную руку, на нервной почве, Валерия дружно избивают, а тот как ни в чём ни бывало торопится в магазин и притаскивает товарищам ещё охапку бутылок опохмелиться. Это не осознанный героизм, это инстинкты, завладевающие сознанием, когда разум отключается, не в силах совладать с масштабами происходящего. В сумерках виден пожар, охвативший АЭС на противоположном берегу, кто-то на ходу запрыгивает на товарняк, но Джимми возвращается к друзьям и, уже не веря в то, что праздник когда-нибудь закончится, смиряется, как и все, опускает руки и присоединяется к веселящимся, благо очнувшийся Карабас принимает эстафету за барабанами. В процессе пьянствования друг признается ему, что догадался насчёт катастрофы – но, похоже, сам только в этот момент осознаёт, что его жена беременна – и обречена. Он заедает боль пригоршнями салатов, не замечая ничего и никого вокруг: ему всё равно, и Валере всё равно, и музыкантам – всё равно. Внезапно ночь сменяется утром, Валерия будит истерический смех – он просыпается среди друзей, сообщающих, что они уже в Гомеле, а у него перед глазами стоит серый призрак разрушенной электростанции. Вот и весь сюжет о гибельном восторге архетипического венчания со смертью, о жизнеутверждающей возможности простых радостей бытия на краю гибели, о тщете усилий, о невозможности и нежелании спасения, слабости перед необходимостью порвать с рутиной и бежать в неизвестность, – сюжет замечательный сам по себе, но переполненный повторяющимися эпизодами при единстве времени и места действия, а оттого кажущийся затянутым и скучным. Не знаю, грешен ли в этом фильм или DVD-проекция Художественного кинотеатра, но цвет картинки был каким-то странным – жёлтые лица, неестественно-синие глаза – а речь неразборчивой, зачастую невозможно было понять ни слова из того, о чём в кадре говорят. Это не портит впечатления, но и не улучшает его: атмосферу фильм создаёт, но кажется мелкобюджетной любительской пробой пера с щадящим монтажом и тягой к крупным планам, тогда как на тему чернобыльской трагедии можно было создать по-настоящему пронзительное кино и с размахом, и с психологической глубиной, и с менее беззубым обвинением в адрес душегубов-властей. В любом случае, сейчас катастрофы происходят с завидной частотой и могут произойти в любой момент – речь не только о Фукусиме, разрушается и защитный саркофаг над самой ЧАЭС, - и каждому стоит задуматься, как он будет действовать в случае реальной угрозы для жизни: стоит ли спасаться самому, бросая любимых и близких? Стоит ли говорить им всю правду? Имеет ли смысл жертвовать собой? И хватит ли у нас сил, чтобы задуманное осуществить?
Фильм закончился как раз тогда, когда у меня обычно заканчивается последняя пара – в шесть с копейками. Я спустилась в метро на Филёвской ветке, застряла в переполненном вагоне, вышла на Смоленской, поехала обратно до Александровского, вышла из поезда, который возвращался в сторону Международной, перешла на противоположный путь и уже оттуда поехала до дома. Теперь, когда пост выложен, можно будет распечатать курсовую с папиного принтера – мой, даже заправленный свежими чернилами, работать отказывается – и готовиться ко сну, чтобы завтра совесть уже возобладала окончательно и я не проспала немецкий. А там, глядишь, и театр через пару дней… до него и прощаюсь)