Козел горячился:
-- Тоже придумали! Слыхано ли дело -- не пускать козла в
огород?
Баран был холоден.
-- Забор поставили, -- горячился Козел. -- Высокий забор,
а посередине ворота...
-- Что? -- оживился Баран. -- Новые ворота?
-- Не знаю, какие они там -- новые или старые.
-- Вы что же -- не рассмотрели?
-- Отстаньте, -- холодно бросил Козел. -- Какое это может
иметь значение?
-- Ну как же не может? Ны как же не может иметь? --
горячился Баран. -- Ну как же это не может иметь значения?
Козел был холоден.
-- Если бы не ворота, -- горячился Баран, -- то зачем
все? И зачем тогда городить огород?
-- Да, да, зачем? -- загорелся Козел. -- Я то же самое
спрашиваю.
-- Я не знаю, -- пожал плечами Баран.
-- Нет уже, скажите, -- горячился Козел. -- Вы мне
ответьте: зачем городить огород?
Баран был холоден.
-- Вот так -- нагородят, -- горячился Козел, -- не
пролезешь ни в какие ворота.
-- Ворота?...
Баран горячился -- Козел был холоден.
Козел горячился -- Баран был холоден.
И до чего же приятно -- встретиться вот так, поговорить о
том, что волнует обоих..

Гениальные сказки. Кому понравилось - прочитать все можно здесь:http://lib.ru/ANEKDOTY/kriwin.txt и здесь: http://youthnet.karelia.ru/paralleli/shag_felix.htm

Туллий Цицерон был рабом своего красноречия.
Гней Помпей был рабом своего успеха.
Юлий Цезарь был рабом своего величия.
Один был в Риме свободный человек: раб Спартак.

Феликс Кривин. Ученые сказки.
Ужгород: Карпаты, 1967.

Не беда, что Янус был двулик, в общем-то он жизнь
достойно прожил. Пусть он был одним лицом ничтожен,
но зато другим лицом - велик. Пусть в одном лице он
был пройдоха, но в другом был честен и правдив. Пусть
с людьми он был несправедлив, но с богами вел себя
неплохо. Пусть подчас был резок на язык, но подчас
довольно осторожен.

Не беда, что Янус был двулик. В среднем, он
считается хорошим.

Феликс Кривин. Ученые сказки.
Ужгород: Карпаты, 1967.

...С начала на Земле не было жизни. Были горы, реки, океаны. Все было. А жизни — не было. Такое в природе нередко случается: кажется, все есть, а жизни — нет.

Впрочем, Земля уже тогда выделялась среди других планет: на ней происходила борьба между сушей и океаном. Две стихии — земля и вода — не могли поделить между собой планету. То победу одерживал океан, и тогда целый материк погружался в пучину, то верх брала суша, поднимая над океаном новый какой-нибудь материк.

Шли дожди: это океан высаживал на суше десант. Но и на собственное дно он тоже не мог положиться: его нужно было постоянно держать внизу, а стоило дну подняться, и оно становилось сушей...

Миллиарды лет длилась эта борьба. Суша была тверже, океан изнемог, и его когда-то прозрачная гладь покрылась хлопьями пены. И уже, казалось, сдался океан, и уже суша вознесла до небес свои горы, свои голые скалы — в знак победы и торжества. Но в это время — в это самое время! — в пене океана возникла жизнь.

Жизнь — это было ново, и непривычно, и, по тогдашним законам, не принято. Камни не признавали жизни. Скалы не признавали ее. И вся суша долго еще не могла примириться с жизнью. И опять продолжалась борьба.

В своем начале жизнь была еще очень несовершенной. Не было разумных существ. Не было неразумных существ. Вообще не было существ, а были существа-вещества, доклеточные организмы. Те, кого мы сейчас пренебрежительно называем простейшими, имеют хотя бы по одной клетке, а доклеточные не имели даже одной клетки на всех.

Все еще хотелось жить по-старому, то есть вовсе не жить, потому что слишком сильна была природа вещества. Но уже природа существа звала к новой, пусть не очень совершенной, одноклеточной жизни.

Так появилась характерная для всякой жизни борьба: борьба нового со старым — в отличие от существовавшей прежде борьбы старого со старым, чему примером служит борьба стихий. Жизнь по сути была погоней за жизнью, но в процессе этой погони доклеточные преодолевали все новые и новые рубежи.

Впервые на земле научились чувствовать время — не ценить (этого как следует не умеют и сейчас), а просто ощущать его на себе, как ощущает его все живое. Можно сказать, что жизнь началась с ощущения времени. Может быть, поэтому она так быстротечна: она торопится, потому что чувствует время.

Сейчас уже невозможно сказать, сколько длились доклеточные времена, так же, как невозможно установить, кто построил первую клетку. Вероятно, это был такой же доклеточный, только по своей организации превосходивший всех остальных. Должно быть, он понял: чтобы не раствориться в мертвой природе, нужно себя организовать, нужно заключить себя в строгую форму клетки, со своей оболочкой, со своей протоплазмой, а главное — со своим ядром...

ДИОГЕН СИНОПСКИЙ

Диоген получил квартиру.

После тесной и душной бочки стал он барином и жуиром,
перестал скучать в одиночку. Всем доволен, всем
обеспечен, он усваивал новый опыт. Иногда у него под
вечер собирались отцы Синопа. Те, что прежде его корили,
те, что прежде смотрели косо...

И все чаще в своей квартире тосковал Диоген-философ.

И тогда, заперев квартиру, неумытый, в одной сорочке, шел
к соседнему он трактиру.

Диогена тянуло к бочке...

Феликс Кривин. Ученые сказки.
Ужгород: Карпаты, 1967.


Феликс Давидович Кривин — автор философских сказок, лирической и сатирической прозы. Мастер философского афоризма.

Уроженец Мариуполя, почти всю жизнь проживший в провинциальном Ужгороде, Феликс Кривин сделал для литературы не меньше, чем многие столичные литераторы.

Спасибо тем, кто в молодости предал,
За то, что ими некогда сражен
Спасибо вам мечтам, какими бредил
За то, что оказались миражом
Спасибо тем, кого хотел любить
Не видел лжи, что в душах их таилась
За то, что запоздалую наивность
Они не разрешили сохранить
На тех, кто клеветал и лицемерил
Обиды я не затаю ни чуть,
Спасибо тем, кому я слишком верил,
За то, что пожелали обмануть.
Спасибо тем, кто, заставляя ждать,
Заране знал, что бесполезно это.
К ним, как и прежде нет иммунитета,
Но мне их стало легче узнавать
Спасибо всем кто волею причуд
Нас предавал с непостоянством ветра,
Пока жива была смешная вера
Что больше никогда не предадут.


1974
Спасибо тем, кто мог бы, но не предал
Я ошибался: и такие есть.
Вы те, кто мне врагом ни разу не был,
И говорите тосты мне теперь взглянуть.
Спасибо вам, кому я очень верил,
За то, что не желали обмануть.
Спасибо вам, что не сочли за труд
К предательству не подавать примера
И потому жива пока что вера,
Что так же и потом не предадут

1977

Есть в душах наших
Пока сокрыты
Душевной силы
Свои лимиты.

Не может иней
К вискам пробраться
Нам жизнь терпимей
Когда нам двадцать.

«Она неверной
Была? Пустое!
Она, поверь мне,
Тебя не стоит».
Пусть жизнь на плечи
Кладет хоть тонны
Пока нам легче
И мы не стонем.

Любую рану
Рукой зажми ты,
Покуда рано
Не трать лимиты.

А жизнь
ввсе мчится
В трудах и спорах –
Уже не тридцать,
Уже не сорок,
И стало падать
Нам все
больнее,
И легче –
плакать,
Терпеть – труднее,
Слабей мы сами,
Сильнее стрессы
Все реже –
псалмы,
Все чаще –
мессы,
Тебя любили –
а ты не ведал,
А кто-то умер,
а кто–то предал.

И нервы толстым
канатом свиты –
Ну что ж!
используй
свои лимиты!
Казалось раньше –
убьет такое,
Такую рану
не сжать рукою…
Но ты – не гас,

не резал вены.
То спас
запас
неприкосновенный.
Ты словно мечешься
в темной чаще
Где редки встречи
потери чаще
Назад
когда уж
пути закрыты
Ты щедро тратишь
свои лимиты,
В конце нужней они
чем в начале
И ты их тратишь
не замечая,
Не замечая,
как верных женщин,
Не замечая,
Что их –
все меньше…

Песня волчьей стаи

В час, когда
возвращается
зрение
к сове,
И мерцают,
словно угли,
Светляки
в почерневшей от ночи траве,
Мы проносимся вскачь
по бесшумной тропе,
Почти не касаясь земли!
Даже с тысщей лап
Одинокий - слаб,
Но лишь в стаю
сумел войти,
Враг захлопнет пасть,
Не посмев напасть,
Тот, кто в стае, тому
Не дадут пропасть,
Ведь бегущий сзади
Не даст упасть,
А передний - сбиться с пути!

Ты хитер и скор,
Твой оскал - остер,
Вот раздался хруст,
Толстой лапой – куст,
Уперевшись в грудь,
Преграждает путь,
Но - вперед и вкось -
Ты прорвешься сквозь!:
Наплевать,
что среди ветвей,
Ободравши бок,
Ты оставишь клок -
Станешь злей,
а шкура прочней!
Так, ища удач,
Мы несемся вскачь,
Зорче ястреба, тише змеи…
Животы пусты,
а кусты – густы,
Но со всеми – ты,
И с тобою- все,
По ночной росе
Мчишь во всей красе,
Сквозь тьму прорезаясь,
Едва лишь касаясь,
Почти
не касаясь
земли!

Виктор Шендерович: «Я занимался в табаковской студии, где Костя Райкин тогда ставил «Маугли». Одновременно Костя работал в «Современнике», и когда театр уехал на гастроли в Баку, к Косте за кулисы пришел студент филологического факультета Гриша Гурвич — человек, «ударенный» театром, который хотел каким-то боком к театру «прислониться», но не знал, каким. Насколько я знаю, он просто пришел и сказал, что слышал о табаковской студии и хочет как-то в этом деле поучаствовать. В итоге он «прислонился» к театру с правильной стороны, то есть с литературной, потому что Гриша был блестящий стихотворец. «Поэт», может быть, звучит слишком громко, но стихи его были тонки и точны. Закончилось это знакомство тем, что 20-летний Гриша Гурвич написал зонги к «Маугли».
Я до сих пор помню их все наизусть: «...Будь ты мал иль стар, / Будь ты сер иль сед, / Но закон всех стай - / Быть во всем, как все. / Будь хитер, как все. / Будь матер, как все. /Будь один из ста — / Вот закон всех стай. / Если лжив - как все. /Если тверд - как все. / Если жив - как все. / Если мертв — как все. / Этот свой наказ / Повтори сто раз: / Я один из вас, /я один из вас». Кстати, во всех его спектаклях («Великая иллюзия», «Это — шоу-бизнес») звучат его собственные переводы (блестящие, на мой взгляд) из «Кошек», «Иисуса Христа — суперзвезды» и других мюзиклов.
С тех пор мы приятельствовали, а несколько лет назад сдружились уже по-взрослому. Оказались вместе в жюри конкурса капустников «Веселая коза» в Нижнем Новгороде. И выяснилось, что мы абсолютно совпадаем во взглядах. Я увидел, по какому гамбургскому счету Гришка относится к театру и таланту, как взахлеб радуется чужому успеху (а это такая редкость). И как готов был защищать чужой талант. Однажды он буквально уничтожил (на словах, конечно) одну театроведку. (Надо сказать, он ненавидел эту профессию. Я не помню ни одной положительной рецензии на спектакли «Летучей мыши», которую называли «Бродвеем для бедных», — сплошное театроведческое высокомерие). На «Веселую козу» приехал очень талантливый, брутальный коллектив из Челябинска «Черный театр». Театроведке той он показался грязным, пошлым, нетонким, потому что она не понимала элементарных вещей. И Гришу «пробило» так, что я потом заставил его извиняться перед ней просто как перед женщиной. Посмотрите, вопил он, указывая на себя, меня и Вадю Жука, — мы на троих сделали уже 180 капустников. А вы в жизни смешной строчки не напишете — так, чтобы зал услышал и грохнул. Гриша ведь был штатным пенальтистом по части капустников. Одна из его «капустных» песен — «Алексанна, Алексанна» (Эскина, то есть) — стала гимном Дома актера.