Из ниоткуда в никогда, поспешно будущность верстая, ноябрь собирает стаи, не разбирая города на мудреца и хитреца. Мешками собирают листья. Закат запоминает лисьи, почти неслышные сердца. Выводит телефонный птах многозначительные трели. Зато находится при деле тепло, хранимое в котах. Река под каменной дугой взгляд уличает в дешевизне. Что не успеем в этой жизни, успеем, видимо, в другой.

Из бытия в календари везут просроченные даты. Насколько, милая, горда ты, каких историй янтари лежат в тяжёлых сундуках, таятся в старых переплётах? До моря — два часа полета, до волшебства — увы и ах. Утешься солнечным вином, считай беду за самозванца. Вообще не надо сомневаться — есть специальный астроном. Он вечерами чёрный дрозд, а утром капитанский китель. Он колыбельный сочинитель для самых беспокойных звёзд. И если музыка звучит, то вся компания лихая почти мгновенно затихает и спит, поджав свои лучи. Ты снишься звёздам, потому что этот сон счастливей многих. Бог, прекращая монологи, спешит записывать в талмуд: всё скоро будет хорошо, и Дед Мороз, и Санта-Клаус, и Винни-Пух, и Микки Маус. В хрустящий вафельный рожок положат снега с бугорком. Апостол, выгуляв борзую, на небе месяц нарисует хоккейным, кажется, коньком. Волшебник, пропустив трамвай, наворожит с досады ельник.

Потом устанет колыбельник, проснутся звёзды и давай: возня, зевота, чехарда. И свет. Ты видишь — сколько света. Сегодня, кстати, из вельвета у астронома борода. Такой у звезд парад-алле. Они звенят (в подобном профи) про твой неповторимый профиль на зачарованном стекле.




(с) Резная Свирель

Всë повторяется как встарь, но ощущается как вновь. Конечен каждый календарь. Бессмертна каждая любовь, и только ей благодаря — любви подобное с руки — слегка волнуются моря. Ночь зажигает маяки на близлежащем рубеже, на чужедальних островах. Пока потешен протеже, дела, естественно, не швах. Слова карману не в упрëк. Пока мы здесь ещё нужны, большое небо приберëг для нас хранитель тишины.

Всё начинается с неё, чтобы продолжиться нигде. Хозяйки вешают бельё. У домового в бороде опять запутался сверчок с консерваторским "до-ре-ми". Фонарный мается зрачок над проходящими людьми, что грезят, в пику большинству, занять одну из синекур. И дворник, выметя листву, пеняет, сев на перекур: о, боги, нравы, времена, которым сбыться суждено.

Но там, где старая стена, мы видим новое окно.



(с) Резная Свирель

Мабон уравновесил тьму и свет. остался без работы птицелов.
и город — он купается в листве, как в море, и синеет от ветров.
смотри, какие краски — мандарин, гранат, янтарь, сплошная хохлома. а жёлуди скорей на алтари, чтоб никого не забрала зима, никто не заблудился в темноте и серый волк в леса не уволок.
дивись — какая красная метель заглядывает в каждый уголок. и — руны на камнях в краю лесном дают домам другие имена.
и явь, уравновешенная сном, мне шепчет:

— ну, чужая, вспоминай,
ну вспоминай, что забывать нельзя. по крайней мере, точно не тебе. поёт дриада, а друид озяб, надеется согреться при ходьбе, восстановить утерянную связь с древесным духом в тысяче дорог. и говорят орешник, дуб и вязь, орлиное перо, олений рог.

— а может, было всё наоборот, в далёких землях не было меня?

— ты слышишь? мальчик. он тебя зовёт. он маленький. ему всего три дня.
над ним дождей причудливая гроздь, тень смерти, незнакома и нова.

и я иду на зов. взлетает дрозд, плывёт лосось и ухает сова.

мабон уравновесил их и нас. мабон уравновесил ночь и день. смотри — на небе винная луна купается в космической воде. сплетая авалон и каер лой, приняв присягу рыцарей стола, сегодня ветер яростный и злой, надумал отразиться в зеркалах:

— ты память у себя не отбери. от нечисти рябина защитит, баранья голова желанный приз. вот ты стоишь, и ягоды в горсти.

— а может, было всё совсем не так, а ночь, сентябрь, город и трамвай. и облака заполнили чердак, а ты талдычишь про "не забывай". лохматый нищий не бежал за мной, крича, что наконец свершится месть.

— ты слышишь? мальчик. плачет за стеной. он маленький. он сильно хочет есть.

и я иду. и ты иди на зов, когда услышишь плач, а надо смех.
смотри в себя, смотри поверх голов. мы отвоюем мальчика у всех.
желания на листьях напиши, жги, как в последний раз, свои костры. тебя услышат ведуны и ши, и город сменит правила игры.
встряхнёт сентябрь, словно он мешок, кленовый маг, шиповник, бересклет.
так не бывает — вечно хорошо. мабон уравновесил быль и бред.
зови весёлых эльфов в закрома, знакомых колдунов, других гостей, чтоб никого не забрала зима, никто не заблудился в темноте.





(с) Резная Свирель

Куда проснулся — там и Дон Кихот, до жути романтичный неумелец. и звон в ушах, и шум кофейных мельниц с утра организует переход не к подвигам, но к малому "сему", имеющему вескую причину. понятно, где ответствовать по чину, неясно — как наладить по уму, которого палата или две. две лучше. последи за номерами, доверившись чутью, кардиограмме, ну в самом крайнем случае — молве.

на что решился — то и превозмог. без разницы — момент, эпоха, веха.
и вот уже воспитываешь эхо, сажаешь кустик, строишь теремок, не говоря о прочем остальном, пытаясь игнорировать сигналы: то окончанья канули в каналы, то в астрах обнаружен астроном. из форточки доносится "фьюить". волнует копошение за шторой. и вроде ты в очередной который пообещал себе не выходить на улицу (вестимо, не Мадрид) ни в той связи, ни в этой ипостаси. однако утро снова нежно красит, а кофе устрашает. но бодрит.




(с) Резная Свирель

Молодильные яблоки пущены на пирог. У хрустального шара вообще ни одной идеи.
Сапоги-скороходы в ремонт — гарантийный срок, обещали отличное качество, прохиндеи.
Водяного Антипа не выманишь из болот. В депрессухе лягушка — тупит механизм захвата. Не летает Горыныч — уволен второй пилот, а у третьего лётного опыта маловато. Заколочены двери цветочной артели фей. Принц растерян донельзя — какая тут серенада.

К старой ведьме стучится не-сказочник Ерофей: научи волшебству меня, старая. Прямо надо.
Морщит ведьма лицо: недостаточно ты умён. Даже глуп. Попрошу камышей — принесёшь рогоза. Признавайся — каких ты сословий, каких племён, почему черепа на тебя посмотрели косо. Колдовать не умеешь? Да будет жалеть о том.
Для метлы ты тяжёл. Для будильника ты неточен. Хорошо. Назначаю тебя, Ерофей, котом. Прежний кот заседает в парламенте. Занят очень. Осторожно, котёл не задень. Ты совсем ослеп? Видишь — древние руны. Естественно, что-то значат. У золовки спрошу. Не в единственном я числе. Под прикрытием трудимся, золотце, как иначе?

Вот лежит Ерофей, лучезарен, пушист, хвостат. Потребляет сметану и сливки. Мурлычет громко. А у ведьмы над крышей зелёный аэростат, гномы тайно ведут запрещённую фотосъёмку. Отправляют ифриты вагонами кашемир. Разделяются страны, не делятся апельсины.
Но выходят коты по весне и спасают мир, потому что дурацкие люди уже бессильны.
Потому что кошачий спасательный архетип — говорить про любовь, бесконечную и живую.
Кстати, третьего дня под мостом водяной Антип уверял, что русалок на свете не существует.




(с) Резная Свирель

Доедены остатки пирога, и чай налит, и непременно выпит. В какой-то приснопамятный Египет летят над крышей гуси: га-га-га. Сюжеты проступают на холсте: всё прошлое, а, стало быть, другое. Свет наполняет каждого изгоя, развенчивая миф о пустоте. Такая тяга к перемене мест слагаемых, что устыдилась сумма. Случилась жизнь — добавь в неё изюма.
Живи её пока не надоест. А разве может надоесть закат, русалка, домовой, восточный ветер? Теперь мы сами за себя в ответе, хотя и отвечаем наугад, пеняя вертолётной стрекозе на дефицит волшебного сословья. Наш мир спастся чудом. И любовью.
Морские волки, сидя на косе, ругают пересортицу боков. Под перекличку городских трамваев, всё происходит, всякое бывает. Ведь ты стоишь, касаясь облаков, не райских кущ, но солнечных долин.
И яблоки краснеют, и рябины. И падает на мостовые спины осенний сон или осенний сплин.



(с) Наталья Захарцева

Успокойся и выдохни. Молодец. Выпей чаю. Захочешь — налей вина. Ночь поёт колыбельную для сердец. Не завидует громкости тишина. И поэтому, милая, не ори, не выдумывай повод для красных дат. Это просто за окнами фонари, а не чьи-то глаза на тебя глядят. Ты, естественно, делатель добрых дел, покровитель чудовищ и чудаков. Твой хранитель от ужаса поседел, снял помятые крылья и был таков. Не завидует ласточке суперджет, на весёлом крыле серебрится пыль. И найдутся слова, и придет сюжет, и напишется сказка, легенда, быль.

Успокойся и выдохни. Взгляд остёр, спасены батальоны и корабли. Вот зачем погасила в лесу костер? Не изба. Его месяцы развели. Отлучились, вернулись, кругом зола. Каждый стал недоволен, печален, хвор. Конь прекрасно скакал по своим делам. Ты какой-то неправильный светофор. А хранителю негде хранить копьё, дорогие доспехи, парадный нимб. Он уехал в Ирландию, много пьет. Успокойся и выдохни. Выпей с ним.

Под ногой закачается пьедестал, и родится трава, и весенний сок. Этот мир от героев уже устал. Дай ему отдохнуть от тебя часок. От великой заботы, большой любви. Обязательно ж будешь кому-то плох. Успокойся и выдохни. И живи. И смотри, как в тебе происходит бог. И найдется сюжет, и придут слова, и останется прошлое позади. Только шапку ты всё-таки надевай, чтоб космической бабушке угодить.








(с) Н. Захарцева

Спи, моя пуговка, спи, моë солнышко. Я никуда не сбегу. Стану рассказывать сказку про Золушку с дырочкой в правом боку. Птички накормлены, почести розданы, в погребе жидкий азот. Знаешь, встречаются разные крëстные. Тут уж кому повезëт. Вот домовой потянулся за гоглами. Дома покой и уют. Очень красиво сегодня за стёклами зимние мухи снуют. Мёртвые-мëртвые, белые-белые, северный вырезал дед.

На репетиции рвал децибелами струнный весëлый квартет. Золушка в замок: мол, ваше величие, я игнорирую бал. Принц так расстроился. До неприличия. Головы всем посрубал.

Спи, моя бусинка, спи, мое золото. Больше не будет тоски. Были и мы, моя ласточка, молоды, были и мы рысаки вольного выгула. В целом неплохо там. Ночь примеряет наряд. Слышишь, с каким восхитительным грохотом падает тень фонаря. Ты полюбуйся — шикарно лежит она на ледяной мостовой.

Золушка в зал ворвалась неожиданно. Тоже не слишком живой. Бряцая об пол хрустальными вазами, мигом затмив баронесс, лихо плясала она с водолазами тридцать один полонез.

Спи, моя куколка, нечего щуриться. Много прочитано книг.
После у тыквы проклюнулись щупальцы, жабры, акулий плавник. Кучер покрылся хитином нечаянно. Резко возник Одиссей. Неокольцованной краля отчалила в тёплый Карибский бассейн. Там, где планета качается бакеном, Золушка нянчит прибой, курит сигары, общается с кракеном, крайне довольна судьбой.
Крестная фея гуляет по просеке, вновь передернув затвор: девочка-девочка, гроб на колëсиках тихо въезжает во двор. Не обстоятельства, так, неувязочки, долгий тяжелый маршрут.

Взрослым не нравятся страшные сказочки. Взрослые в óных живут. Дворник, уборщица, мама. И бабушка. И дрессировщица пса.
Спи, у меня есть секретная рáкушка — можно звонить в небеса, каждому, да, без наличия признаков. Ну а ещё у меня куча зловещих историй про призраков, про человека-коня, про корабли с говорящими вëслами, грустную рыбу-луну. Но обещай, что вы станете взрослыми и прекратите войну. Спи, моя девочка, звёздное олово, тонкая хрупкая ось.

А музыкантам приставили головы. Кстати, нормально срослось.





(с) Резная Свирель

Вдоль фонарного частокола, по разметке арбузных корок возвращаются дети в школу, возвращается осень в город и тебя, дурачину, ищет. Ты спешишь к ней с запасом маны.
С точки зрения многих — нищий, но богатый.
В твоих карманах долька солнца и звёзд секреты — это память о жарком лете.
Что вы делали прошлым летом? То же самое, что и этим.
Осень встретит тебя и примет. Занырнёшь от дождя под арку.
Даже в городе — он алхимик —
лес готовит тебе подарки.
Вот садится медведь за столик медовухи попить с волчонком.
Вот девчонка — лиса и только, в жёлтой куртке и с рыжей челкой.
Вот колдунья, обняв кошёлку, дочитала строку абзаца.
Вот курьер поднимает жёлудь, и откуда ему тут взяться.
Вот ведьмак на одной из станций потерял перочинный ножик
Возвращаешься в дом, и в танце духи следом крадутся тоже, потому что нельзя иначе, впрочем, можно, но это вилы.
Ты ловцов забираешь с дачи, чтобы зимние сны ловили, чтобы мир твой никто не рушил.
Вот русалка с озёрным пением.
Виноград, облепиха, груша, дым костра и вороньи перья.

На больших площадях малюя (видно, краска недорогая), возвращается осень к людям, сентябреет и поджигает липы, клёны, рябины, вязы.
Вот дракончик в пожарной каске.
Будет время для новых сказок.
Ты продолжишься в этих сказках.
Будут праздники, будут будни, будет с травами чай горчащий.
Обернись и узнаешь, путник, что скрывает лесная чаща.




(с) Резная Свирель

Моя милая Лошадь, пишу тебе из тумана. Почему-то туман не рассеялся. Ты хотела. Вероятно, поставили не на того шамана. Или бубен случайно сломался. Такое дело — я действительно сильно скучаю, моя родная, по тропинке брожу с узелком и сижу на пне я. Все вокруг утверждают, что вот, ничего не знаю, что, покинув туман, я пойму — без него страшнее.

В узелке моем только любовь. Не ношу другого. Узелок — это чтоб не забыть, как любовь красива, как весной из сердец городов вырастает слово. Медвежонок в порядке. Стыкует актив с пассивом можжевеловых веток, варенья, десертных ложек. Медвежонок старательно мудрый, хотя бы внешне. Филин ухает вслед, что ты очень плохая лошадь. Ты хорошая лошадь, а Филин — он псих, конечно.

Драгоценная Лошадь, меня растворяет воздух, я плыву по нему. Вдалеке голосят трамваи. Если я утону — протирай, дорогая, звёзды. У тебя всё получится, Лошадь, не сомневаюсь и молюсь (чтобы ты окончательно не исчезла) своим добрым колючим богам. Они где-то выше.
Каждый вечер под старую липу выносим кресло, потому что без чая нельзя. И без звёзд над крышей. Без тебя. Без Улитки. Без Филина (пусть и психа).
Самовар закипает. Зову тебя — стол накроем. У меня получается звать тебя тихо-тихо. И вообще, слишком нежное пузо, чтоб быть героем. Слишком слабые лапы — плясать на краю обрыва. За спиной — только звуки дождя и цветение вишни.
А лошадка мотает башкой с белоснежной гривой. За туманом ежей, к сожалению, почти не слышно.





(с) Наталья Захарцева

последний день лета — он терпкий, как тернослив. и — выйти во двор и хватать теплый воздух ртом. тягучая данность, где август — почти калиф — возлёг на железную крышу. за тем кустом по-прежнему строятся планы и шалаши, и хвастает мальчик, какой у него пенал. смеётся прошедший июль — медноглазый ши — ты так ничего и не понял. и не узнал

в последний день лета — он сладкий как абрикос. наверно, в ответ даже нечего возразить. зато научился смотреть на полёт стрекоз — полковник безделья, смешной генерал разинь. зевота — она заразительна, говорят, но это не самое страшное в наши дни. июнь улыбается — значит, уже не зря ты в ковшик ладони ловил на лугу огни.

последний день лета — и я у него в гостях. ну что же, сентябрь, как в детстве, на раз-два-три. я знаю тебя, я действительно ждал. спустя огромное небо — иди обниму, старик. хромает сентябрь, болит от ходьбы нога. и Оле-Лукойе над ним раскрывает зонт, чтоб он засыпал. потому что наверняка сегодня кому-то приснится хороший сон.

последний день лета — смотри, я тебе несу билет на большой самолет и кусок любви. мы вместе, слегка одичалые, но не суть.

и кто-то тихонечко шепчет вдогон: живи.





(с) Наталья Захарцева

Сто тысяч лет мы не были в кино, чтоб тёмный зал и плюшевые кресла, ворчливый шёпот слева "не канон", "её ж убили, почему воскресла?"
сто тысяч лет не выходили в мир реальный из придуманной картинки.
с машинами, атлантами, людьми.
с субтитрами реклам.
одним ботинком.
и кто-то в лужу обронил блокнот, а кто-то потерял уже и веру.
осенний свет приходит под окно показывать прекрасную премьеру: рябину, жёлудь, толстых голубей, наушники и мокрые кроссовки.
здесь, в городе, сюжеты о тебе, ты в главной роли (думаешь — в массовке).

стекают горлом водосточных труб все небеса, свинцовые как гири. и ты пока настолько мал и глуп, чтоб оценить масштаб драматургии, чтоб оценить, как полон твой стакан, и реквизит, что древний, словно ящер.
сентябрьский ветер — трикстер, шут, аркан — нашёптывает: ты не настоящий.

вот где-то за бамбуковым столом или в стране жирафа и гепарда сидит пират, глотает тёмный ром, и у пиратской обуви нет пары. японец ловит скользкого угря, в суп добавляет водоросли нори.

на всей земле премьера сентября, кино про листья, и оно цветное. его посмотрим, зиму переждём, прибавим громче звук — весну разбудим.
стоит довлатов, плачет под дождём, лениво дождь стучит на "ундервуде".

а где-то, в глотку всем нам якоря, с солёным матерком и стуком дробным, пират штурмует дальние моря. в одном ботинке очень неудобно.
уснул, придумав сны, библиофил.
нечёткий кадр, туман сбивает резкость. представь — о нас однажды сняли фильм. хотели, чтобы фильм был интересным.





(с) Н. Захарцева

Приходит август в города. Пестреют спинами газоны. Грядут арбузные сезоны, в разгаре дынная страда.
И график новых позолот предельно выверен и точен. Сам господин небесных вотчин скрывает сочный корнеплод за чахлой облачной ботвой. Сам голубиный воевода пьёт подсыхающую воду с лица булыжной мостовой. В архитектуре берегов танцуй и празднуй, если худо, день благодарности за чудо широких жестов и шагов. Бери и празднуй волшебство заката, паруса, трамвая, до бесконечности живая. Наверно, более того — мир отражается в тебе. Свет контролирует темноты. Бродячий дух, освоив ноты, исполнил соло на трубе. Захлопал форточками дом. Расхохоталась подворотня. И всё плохое "не сегодня". Потом, когда-нибудь потом, а лучше просто никогда. Бормочет радио хрипато: приходит время звездопада. Приходит август в города.



(с) Резная Свирель

июнь. в разгаре ягодный сезон. у Времени нет времени на сон. у городских рачительных завхозов — дороги, скверы, улицы, мосты. иной стакан не терпит пустоты. любой из нас — отъявленный философ, что занят наполнением посуд. потом ещё подарки принесут на день очередного оборота Земли вокруг светила и оси. пусть сбудется, о чëм ни попроси. создатель пашет до седьмого пота, содействуя служителям пера. всегда на высоте, всегда пора проверить на случившемся досуге не патефон — проигрыватель, но зато большой. всегда заведено. в почете нынче творческие муки затворников — из комнаты ни-ни.
а зря — настали солнечные дни, те самые, которых не хватало. в лесу глазами хлопают грибы, предпочитая улизнуть с тропы при виде перочинного металла. иные страхи почвенны, увы. для полного — абзаца ли, главы? — довольно незначительной детали. надеюсь, век оставив за бортóм, про нас напишет кто-нибудь потом: они любили жить.
они летали.

(с) Резная Свирель

кочевники сидят на берегу. смеркается. на том и этом свете горит костёр. качает лодку ветер. ночь, примеряя лунную серьгу, исследует размеры пустоты, сверяет факты, изучает формы. пытается предстать в пределах нормы. а ты смеешься, потому что ты — плывущий лотос, ловчие комет, калмыки, статуэтка бодхисаттвы, окрашенная в цвет осенней жатвы. великие создатели примет придумывают новые — к добру. по-барски щедро делится дарами окраина, богатая дворами. пожалуй, только смерть не ко двору.

кочевники поют своё нигде усталой птице, облаку, дороге. ненужные отечествам пророки есть братья не по крови — по воде.
в границах улиц, города среди сквозь каменную пыльную рогожу, сквозь серую асфальтовую кожу просвечивают древние пути. там каждый первый назван, но незван. здесь только лес, поляны, ежевика. попробуй для начала поживи-ка в какой-нибудь из нашенских нирван.

туман крадет у взгляда берега. вселенная — большая кладовая. издалека течёт, не уставая, спокойная буддистская река стеной горизонтального дождя.
минуя тень фонарного скелета, кочевники шагают дальше, в лето. и коллективно машут, уходя.

(с) Резная Свирель

на затерянной станции Малые Тьмутаракани, вдалеке от дедлайнов, стартапов и прочих обуз, к существующим правилам нет никаких нареканий. по субботам вальсируют, в августе режут арбуз, на досуге сидят, вспоминают рецепт маринада. всё исполнено, сани готовы, дела на мази́.
поезд едет в закат, потому что действительно надо, потому что экспресс, и попробуй ему возрази.

кареглазый пастух погоняет козу хворостиной. домовой разговляется. леший стоит на посту. живописец Онфим, восхищаясь родной палестиной, в результате терзаний душой предпочёл бересту. в оглушëнной глуши распевается новый Шаляпин. помидоры закатаны древней старухой Губой.
едет поезд. зелëный товарищ в потрепанной шляпе уверяет попутчика: каждый вагон — голубой.

королевствуют ведьмы. царит красота и отрада. звёздочет выбирает себе марсианский надел. дядя Шарик, умеющий вычислить площадь квадрата (чья-то девочка плачет, что шарик её улетел), не читает газет ни за ужином, ни за обедом (ах, оставьте надежду — надежде уже не помочь).
едет поезд вперёд. подозрительно пахнет щербетом, потому что восточный экспресс и арабская ночь.

обретя вожделенный покой напряжённых извилин, поклонись домовому, скрипучее кресло уважь. станционный смотритель Самсон по фамилии Вырин — беззаботен, бездетен и просто другой персонаж — продолжает смотреть, отгоняя настырную муху, достаёт самоварное счастье, смеётся до слëз.
поезд едет в рассвет, и приятна усталому уху повсеместная удаль его говорливых колëс. так убийственна звонкая ложка в гранëном стакане. так причастна фрамуга к тому, что в вагоне свежо. пассажирский состав едет в Малые Тьмутаракани, потому что везде ему плохо, а там хорошо.

(с) Резная Свирель

Вставали рано, а ложились поздно. Он говорил ей: "Скоро будет лето, уедем к черту в глушь смотреть на звёзды, и даже без обратного билета.
Сорвёмся в "далеко" — бежать от тучи и не успеть. Дремать на сеновале. Варить компот.
Вернёмся, как наскучит, хотя я в этом сильно сомневаюсь.
Ори с котами песни во всё горло — никто не посчитает за дебила".
Он говорил — она любила город. Но и его, естественно, любила, поэтому и слушала вполуха, снимая с кофе бархатные пенки.
Купили дом — не дом, а развалюху с дырявой крышей. Сущие копейки.

Поехали. Оставили квартиру на попечение бдительной соседке. Такое солнце в пятницу светило, лучи сочились прямо через сетку. И отчего-то улыбались люди. И потерялась в рюкзаке заколка.
Он говорил ей: "То ли ещё будет". Она считала — это ненадолго, мгновение от выдоха до вдоха, залечь в себя, пережидая бури.
А оказалось — там совсем неплохо: подкрасить, подлатать, подштукатурить,
и можно жить, и чуду дать случиться под шепот ветра, сказки домового.

Вставали рано — спать мешали птицы. Ложились поздно — не давали снова ватаги соловьиных новобранцев. Другого шума не было, что странно. И дом им так понравиться старался, что выгнал и мышей, и тараканов метёлкой, смехом, кистью виноградной красиво и с изяществом владея.
Он говорил: "Решай, пора обратно?" Она: "Да нет, давай ещё неделю".
Такой туман во вторник плыл молочный — жалели, что не видно звездопада.
Но дом был счастлив, абсолютно точно. Ну много ли домам для счастья надо?
Цвели бы груши, яблони, черешни, пеклись бы пироги и пахло б щами.

Молчали грустно, уезжали в спешке. Он говорил: " Мы быстро, обещаем".
И вот апрель. И на краю планеты дом протирает чашки, ложки, блюдца и вспоминает — скоро будет лето. А будет лето — и они вернутся.





(с) Резная Свирель

Земля рассыпает зерна: "Пятёрка", ломбард, аптека.
Идёт по земле Лисенок, похожий на человека. Идёт при честнОм народе: метро, переход, Макдональдс.
Всё есть у Лисенка вроде, но нет у Лисенка дома.
Есть мама, друзья, квартира — нора угловатой формы. Поставлены, словно в тире, глазастые светофоры.
Лежат на балконах лыжи, играют таджики в квиддич.
А хвост невозможно рыжий, но он никому не виден.
И если реальность кем-то сколупнута как извёстка, Лисенок шагает в кедах, шагает, поёт про звезды.
Лисенок поёт о птицах Венеры, Сатурна, Марса,
и мех его серебрится, и розовым пахнет маслом.
Встают сквозняки на цыпки, закаты танцуют шелест.
Идёт по планете цифр пришелец или ушелец,
идёт далеко ли, близко, до звёздного королевства.
И лес подпевает Лису, и Лис подпевает лесу.
И кажется, жизнь — по силам.
Бегут по воде мурашки, бегут облака по сини,
кудрявые как барашки.
У жизни — свои вопросы, экзамены и зачёты.
Сигналит холодный космос: "Неплохо быть прирученным,
сложнее быть приручившим".
Лес ухает и морочит.
Летит по страницам книжным бессмертный французский лётчик.
Лес старый, дремучий, добрый, он гладит зверька по шёрстке.
И Лис говорит: "Я дома",
и Принц говорит: "Нашёлся".





(с) Резная Свирель