Дочь Восточного Ветра живёт на краю земли. Невозможного нет. Кстати, времени тоже нет. В чайной чашке лавируют белые корабли. Вместо двери — астрал, вместо люстры — парад планет. Обожает гвоздику, корицу и куркуму. Музицирует, сев за растроенный клавесин. В понедельник у Дочери часто гостит самум, в воскресенье у Дочери часто гостит хамсин. Иногда ей становится скучно, и вот тогда из волос терпеливо выпутывает стрижей. Осторожно ссыпает песочные города, убирает подарки морщинистых ворожей.

Надевает футболку, браслеты оленьих троп, недешёвые джинсы (конечно, слегка малы). И, сливаясь с толпой, залезает в вагон метро, всё читает, всё вертит кольцо из лесной смолы.
Дочь Восточного Ветра (за пазухой — звездопад, в рюкзаке — календарь предсказаний, забытый миф) вылезает из мрака тоннеля, а там Арбат. Или Невский смеётся, тоску голубям скормив. Самолётик летит, поездами шумит вокзал, удивляется облаку кукольный верхолаз. Дочь Восточного Ветра, увы, выдают глаза. У людей не бывает настолько прозрачных глаз.
А у Города улицы слов, и они честны, даже если извилисты. В доме под цифрой пять неприметный Волынщик играет на крыше сны. Дочь Восточного Ветра находит его опять. Говорит: ну, салют. А потом говорит: огонь, что нашла я тебя. И ещё говорит: как сам?
Начинается лучшее лето. Не проворонь. Дочь Восточного Ветра живёт по твоим часам.




(с) Резная Свирель

Бери рюкзак. Оставить города — не доблесть, а спасение для сердца. Ведь ты не город, ты тропинка вдаль, ты дерево, ты звуки птичьих терций. Машины в пробке движутся ползком. А ты уходишь, светофорам вторя, поговорить с бывалым лесником, что знает много сказочных историй. Кто главный здесь, откуда лес возник, куда ведёт извилина оврага. Посмотришь снова — вовсе не лесник. Чурбан, замысловатая коряга.

Бери рюкзак. Не раскрывай секрет. И всё путём (маршрутом, курсом, галсом). Нет обуви вернее старых кед, каким бы ты груздём не назывался. Иди туда, где зреет тишина, где ведьма тронет за плечо, радея. Но обернёшься — вовсе не она. Цветы, цикады, царство Берендея. Комар, зудя, прицелился в висок, солируя на собственном концерте.
Так лето бьёт в тебя наискосок, спокойно, с осознанием не-смерти.

Лети, смешной лохматый воробей. Лети, ветров отчаянная смута. Мир точно улыбается тебе, пожалуй, даже шире, чем кому-то. Он, правда, неплохой, дружище мир, ему бы до конца не расколоться. Бери рюкзак. Останемся людьми. И вон лежит звезда на дне колодца.






(с) Резная Свирель

Просто наше от нас не уйдёт, заруби на носу. Жизнь придумана наспех, зато преподносит сюрпризы: великанов, закатных драконов, прохладные бризы, заблудившийся ветер, друидов в бетонном лесу. Это проще списать на усталость и счесть за враньё. Это лучше принять. Наконец, с этим нужно смириться. И по части создания красок весна — мастерица, затруднительно серости выстоять против неё.

Вот и кролик спешит. Зазеркалью к лицу кривизна. Соответствуя кроличьей моде, белеет колонна. Размываются контуры облака, здания, склона. Не пейзаж — легковесный набросок субботнего сна. Верный признак — поблизости каста сбывателей снов. Что попало они не сбывают, лишь самую малость: только то, что до жути понравилось. То, что поймалось. Или то, что для сказки послужит основой основ. Обладание телом как способ отбрасывать тень — вещь довольно приятная, если не снятся кошмары, ведь седые ловцы начинают писать мемуары. Так верните же людям великую вседребедень.

Правда, наше останется с нами — счастливый билет, разговоры каких-то богов под какой-то оливой.
Жизнь намерена стать, по возможности, очень счастливой, несмотря на большое количество будущих лет. По хребту подоконника скачет весёлый Ктотам, на чудесных полях деловито сидят Буратины. И тебе улыбнëтся молочница с жёлтой картины, и нальëт молока безнадёжно реальным котам.






(с) Резная Свирель

Никто не выбирал такие времена.
Ты шастаешь в астрал, ты помнишь имена людей и городов, морей и континентов. Разрушенный Парнас, оборванная нить. И страх, что кто-то нас захочет отменить, сильнее холодов, значительней момента. Забудь про этот страх, почувствуй эту быль. Всё превратится в прах, всё превратится в пыль, за вычетом души, приговорённой к Богу. Но если прямо край — беги на летний луг, бессмертный самурай, сломавшийся каблук. Замри и не дыши, врастая понемногу в дыхание земли, в тропинки, в облака. Рисует корабли закатная рука, рисует паруса, и якоря, и тросы. Фигуру на носу, крылатую горбом.
Вот сундуки несут. Вот шмель уже старпом. Вот банда муравьёв — отличные матросы.

Никто не получал инструкции, как жить.
Уходит по ночам шуметь за гаражи бунтующая рать небесных баламутов.
Уходят дураки прикуривать от звёзд. Прохладно от реки. Ты покидаешь пост в надежде не соврать себе или кому-то. А если прямо всё — закрой глаза, свети. Куда тебя несёт? Вот камень на пути, вот синяя вода и серая волчица, вот рыжий летний дух, насмешлив, конопат. И воздух на меду, и луг, и звездопад. И больше никогда плохого не случится.




(с) Резная Свирель

Ничего, это просто до жути смешная игра. И тебе в ней досталось водить. Безупречная роль. Столько разных проблем. Постоянно куда-то пора. Знать бы только зачем, что в итоге, где прячут пароль от сердец или просто дверей, или просто миров. Всё смешалось в домах у Облонских: и правда, и ложь. Бог отправился в отпуск — проверить священных коров, нацепив предварительно пару священных галош, потому что великие росы, небесная близь.
Что ты знаешь о дали, моё дорогое дитя? Завтра снова суббота. Воистину — звëзды сошлись. Скоро вечер. Закаты. Надеюсь — не будет дождя.

Арлекин с наслаждением снимет дурацкий парик, зашвырнёт его в угол и в лето сбежит налегке. Загорится высокий маяк. Коренастый старик станет петь до утра на гортанном чужом языке. Ничего, ты поймешь. В каждой песне слова о любви, а которые нет, как известно, не слишком нужны. Это просто такая весна. Ты её проживи. У весны недостаток — короткие странные сны.

Бог сидит на скамейке, вино разбавляет водой, для прокорма четы почтарей умножает хлебá. Дух летает над городом. Самую малость святой. За спиной — стрекозиные крылья, под мышкой — труба. Над дорогой туман. У дороги волнуется чиж. В Неверлэнд отправляется поезд с шестого пути. Разреши себе слышать чуть больше. Тогда зазвучишь. Разреши себе видеть чуть лучше и тоже лети. Может, где-то реально спешит к Магомету гора, ведь хорошие новости часто минуют печать. Ничего, это просто сегодня такая игра. И тебе в ней хранить, понимать, обнимать и встречать.




(с) Резная Свирель

Старик Андрей завидовал богам. Четыре года сторожил стоянку. Для неба мы ручные обезьянки, что производят суету и гам, — так, сплёвывая горькие слова, он говорил. И в животе урчало. Любила деда верная овчарка, пока она ещё была жива. Давным-давно — избитое словцо — Андрей работал местным портретистом. Победы часто отмечал игристым, счастливчиком считался и ловцом возможностей. Упрямо пёр быком. Но время — неплохой учитель танцев. Куда тебе, спесивому, бодаться с его ежеминутным каблуком. Найдутся ли такие закрома, где старость в радость, мрак обезоружен. Портреты стали продаваться хуже. Андрей завёл собаку и роман. Скорее, чтобы тосковалось всласть. Переводились ссоры в гигабиты. Роман оставил некую обиду, собака совершенно прижилась. Когда весной овчарка померла, неделю пил, передвигался боком. Потом собака снилась ненароком, чудные поднебесные дела. Позднее стал отъявленным брюзгой, купил очки, пиджак из дерматина. Устроился в чужие Палестины — автомобильный охранять покой.

И снова, словно вопреки судьбе, старик затеял рисовать портреты. Так пролетали вторники. И среды, и пятницы в стоической борьбе. Наверно, где-то есть собачий рай, собачий бог, нечаянная милость. Хотелось деду, чтобы им гордилась собака. Для собаки край — не край, а смерть — не смерть. Наверно, потому дарил старик водителям наброски. Так светофор мигал на перекрёстке, как будто норовил рассеять тьму.
В набросках каждый узнавал (почти) свое лицо, но мягче и добрее. Бог тоже позавидовал Андрею. Мечтал господь собаку завести. Назвать ее Полкан или Дружок. Овчарку, сенбернара ли, борзую. Собака знала — человек рисует, просила бога, чтобы свет зажёг. Собака знала — человек хорош, он как-то разглядел под слоем пыли всё то, за что собаки полюбили людей, тогда и впредь, везде и сплошь.

Старик Андрей выходит на балкон с небесной разговаривать собакой. Не замечая мусорного бака, который не вывозят испокон. Старик исчезнет — он настолько стар, что просто миру прекратит казаться. На радуге откормленные зайцы. Бог и собака. Вроде бы Мухтар.





(с) Резная Свирель