Европейская политическая элита, по историческим меркам, возникла совсем недавно — в ходе обустройства старого континента после Второй мировой войны. На первый взгляд это выглядит довольно странно — ведь европейская цивилизация, безусловно, наиболее успешная в мировой истории (по крайней мере вплоть до нынешнего дня), и один из главных её даров миру — великая интеллектуальная и творческая элита, на протяжении столетий, собственно, и определявшая понятие «Европа». С эпохи позднего Средневековья можно отсчитывать время единого европейского пространства мысли, искусств, науки и технологий. После реформ Петра I неотъемлемой частью этого пространства стала и Россия.

Ситуация же с политической элитой континента — иная. До окончания Второй мировой политического пространства, которое объединяло бы Старый Свет хотя бы в отдельных его фрагментах, просто не существовало. Что же до многовековых связей европейской феодальной, а позднее — и финансовой аристократии, то, на мой взгляд, к этому явлению больше подошел бы термин «тусовка», — в таком «формате», насколько известно, не была решена ни одна более или менее серьёзная политическая проблема.

Можно назвать точное время и место, когда и где впервые были высказаны идеи о послевоенном обустройстве Западной Европы, в том числе и о том, кто и как будет осуществлять текущее управление континентом. Это произошло в период с 10 по 22 января 1943 года в ходе встреч Черчилля и Рузвельта в Касабланке. Позднее оба англосаксонских лидера продолжили развивать тему на личных встречах и в широко известной переписке. В упрощённом изложении их взгляды можно было бы свести к следующему: будущее устройство Старого Света им представлялось в виде некоего доминиона, в котором США осуществляли бы общеполитическое и экономическое руководство, при этом британский опыт колониального администрирования пришёлся бы весьма кстати. Самим европейцам такая схема предлагала «изображать независимое самоуправление». Предоставить им какую-либо политическую самостоятельность, с точки зрения США, было бы ошибкой, поскольку без «отеческого пригляда» из-за океана очень скоро началась бы новая война, как это уже дважды случалось в ХХ веке.

На тот период у западной «двойки» не было чёткого представления о кадровом резерве политиков общеевропейского уровня — лишь весьма общее понимание того, как использовать деятелей эмиграции и разных «правительств в изгнании». (В этой части англосаксы откровенно завидовали И. В. Сталину: у «вождя народов» для Восточной Европы имелась весьма длинная скамейка управленцев, начиная от общенационального и вплоть до муниципального уровней, в основном оставшаяся от распущенного в 1942 году Коминтерна.) После смерти Ф. Рузвельта его преемник Г. Трумэн достаточно скоро избавился как от команды предшественника, так и от его сантиментов в отношении СССР и лично взялся курировать кадровые вопросы для послевоенной Европы. Главными помощниками в этом были госсекретарь Дин Ачесон и автор знаменитого плана восстановления лежавшего в руинах континента генерал Джордж Маршалл.

В самой же Европе сторонников будущего «доминиона» было совсем немного. Конечно, большинство жителей истерзанного войной континента приветствовало политическую интеграцию как гарантию от новых войн и было искренне благодарно США за помощь в восстановлении нормальной жизни. Однако перспектива перманентного «внешнего управления» в силу якобы недееспособности европейцев вызывала отторжение как у национальных элит, так и у большинства населения.

Наиболее последовательными приверженцами самостоятельного европейского пути были выходцы из левой части политического спектра: социалисты, социал-демократы, христианские социалисты. Их репутация во время войны и в т. ч. Сопротивления заслуженно укрепилась. Этому в немалой степени способствовало и сотрудничество «в поле» с коммунистами, авторитет которых после общей победы достиг наивысшей точки. Вдобавок у левых почти чудом сохранился и объединительный орган — Социнтерн. Были, конечно, у европейских левых и уязвимые точки: с одной стороны, их откровенно не любили в Штатах за якобы излишнюю близость к коммунистам, а с другой — им не благоволил и тем более не поддерживал тов. Сталин.

Европейские правые, напротив, в период оккупации основательно подорвали свою репутацию сотрудничеством с оккупантами. Тем не менее ни либералы, ни традиционные консерваторы не собирались посыпать голову пеплом. Традиционно связанные с крупным бизнесом, многие сначала неплохо погрели руки на поставках Гитлеру и Муссолини, а затем ухитрились успеть на последний поезд победителей, объявили себя «пламенными борцами с нацизмом» и даже стали претендовать на серьезные посты в послевоенных правительствах. К этой же группе можно условно причислить и «героев в эмиграции», яростно клеймивших Гитлера из безопасного американского или австралийского далёка. Под самый-самый конец войны ухитрились внезапно «порвать с проклятым гитлеризмом» и некоторые откровенные коллаборационисты, неплохо чувствовавшие себя в период оккупации. В награду (поскольку, как никак, — классово свои!) отдельные деятели из их числа с благословения англосаксов, вместо того, чтобы отправиться на нюрнбергскую скамью были удостоены победных регалий.

Большую часть таких политиков откровенно отторгало население, их считали нерукопожатными настоящие борцы Сопротивления. Однако и в этой категории Вашингтон и Лондон высматривали кандидатов в «новую элиту».

(Не напоминает ли это наши недавние времена? Ведь немало деятелей из советской интеллектуальной и творческой элиты, осыпанных должностями, званиями и внушительными премиями, внезапно оказались «жертвами притеснений тоталитарного режима», обратили свои таланты на обличение «проклятого прошлого» и восхваление новых «хозяев». Каких-то особых творческих достижений «долгожданная свобода» им не принесла, но поток весьма реальных благ для многих стал ещё обильнее).

Весьма серьёзно претендовал на роль ведущего спонсора послевоенного политического устройства Ватикан. Католическая церковь в первой половине ХХ веке пережила глубокий кризис доверия — звучали обвинения в соглашательстве с нацистами, а до этого — в явной неспособности предотвратить омерзительное братоубийство между католиками во время Первой мировой. Тем не менее большинство населения оставалось в лоне церкви. А у Святого престола никуда не делись глаза и уши везде, где стоял католический крест, накопленные за тысячи лет материальные ценности, изощрённая агентура и опытнейшая дипломатия. Католическая церковь и по сей день остается едва ли не единственной системной силой Западного мира, с которой считаются и даже побаиваются англосаксы.  

Свое влияние Святой престол осуществляет достаточно оригинальным способом, который можно сравнить с работой рекрутинговых агентств. В странах, где Католическая церковь доминирует на национальном (Франция, Италия, Испания, Бельгия, Австрия, Польша и пр.) или региональном уровне (земли Германии), священники начиная со средней школы «курируют» одарённых детей, особенно из семей благополучных и состоятельных. Не стоит забывать, что едва ли не большинство престижных колледжей и гимназий в своих названиях несёт слово «католический». При этом сего­дня священники не вмешиваются в учебный процесс (за исключением факультативных уроков Закона Божия) и, как правило, хранят молчание на заседании школьных советов, но берут на заметку мнения учителей о каждом из школьников вне зависимости от конфессии, к которой принадлежат родители, — в престижные заведения попадают не по религиозному, а по имущественному признаку.

Когда перспективный юноша (а с недавних пор — и девушка) переходит в старшую школу, а потом — в университет, его невидимо, но неотступно сопровождают кураторы. И если ставится вопрос о выдвижении студента на какую-либо лидирующую позицию, церковь всегда находит канал незримой поддержки (или, наоборот, — тормоза), сопровождающих человека всю его жизнь.

Без такой «опёки» случаются подчас и головокружительные карьеры почти на любом поприще: в бизнесе, науке, искусстве, — любой профессии, кроме политической, гражданской администрации и руководящих должностей в армии и силовых структурах. При этом сам «курируемый» может исповедовать совсем не католичество, даже быть атеистом и часто не подозревать, с чего бы это его карьера движется столь быстро и гладко. Претенденты на лидерские позиции из некатолических стран подпадают под такое «сопровождение» на более поздних ступенях карьеры. Однако правило, почти не допускающее исключений, — занять высокую позицию на Западе человеку, по каким-то причинам нежелательному для церкви, практически нереально.

Мы намеренно так подробно описали первоначальные источники европейской политической элиты. По-настоящему влиятельные европейские вельможи — до сих пор выходцы именно из этих кругов. Некоторые — в результате консенсуса, большая же часть — по итогам компромисса между описанными группами влияния. За 70 лет удельная доля каждой из этих групп то возрастала, то убывала, но все они исправно действуют и сегодня.

Обратимся к статистике. Притом что католические государства всегда составляли едва половину стран — членов НАТО, причем не самую сильную, а англосаксы, наоборот, — самую крупную (США, Великобритания, Канада и традиционно примыкающие к ним скандинавы), из 15 генсеков НАТО, включая двух врио, 10 — католики, 7 — социалисты, в то же время все они на отдельных этапах карьеры были так или иначе связаны с англосаксами. Кстати, второй по значению пост в НАТО — единственного заместителя генсека — с середины 80-х годов на протяжении более чем 30 лет занимали исключительно итальянцы. И только в 2012 году, вопреки всем писаным и неписаным традициям, этот пост впервые занял известный американский дипломат А. Вершбоу. Это может означать только одно — римская курия отодвинута подальше от руля трансатлантической безопасности, вопрос — надолго ли?

Влияние Ватикана через «кадры» особенно было заметным во времена понтификата

Иоанна Павла II. Его и поныне многие серьёзные аналитики считают главным идеологом разрушения европейского коммунизма.

По-своему выдающийся поляк, всем своим существом отторгавший и коммунизм, и имперскую Россию в любых обличиях, он то умело подталкивал американцев к решительным действиям и обеспечивал поддержку европейцев, то исподволь нажимал на тормоза, когда исполнители его же наущений чересчур закусывали удила. Можно согласиться с мнением о том, что перемены на карте мира в конце 80-х — начале 90-х годов шли в основном по рабочему сценарию и под режиссурой К. Войтылы. При этом деятели всех калибров и в США, и в Европе (Западной и Восточной), да и многие российские «реформаторы» лишь воплощали эти замыслы. Вопрос только в том, действовали они осознанно или же были использованы втёмную?

В соответствии с традициями западного общества, выдвиженцу от любого «центра силы» должна быть также обеспечена и общественная поддержка. Технологии такой поддержки отработаны веками и постоянно совершенствуются — мы это наблюдаем ежедневно. В случае с формированием общеевропейских институтов была проделана немалая работа по пресечению попыток «отомстить немцам по полной» и, одновременно, по нейтрализации симпатий к СССР, решающая роль которого в общей победе в 1945 году никем не оспаривалась. Основные тезисы этого разворота чётко сформулировал в марте 1946 года в своей знаменитой фултонской речи У. Черчилль. Но для того, чтобы воплотить в жизнь и эти тезисы, и девиз лорда Исмэя, потребовались годы. Результат зомбирования общества был в целом достигнут уже к середине 50-х, когда доброе отношение к СССР среди западноевропейцев сменилось на недоверие и отторжение. Известно, что объединяться «против» всегда надёжнее, чем «за». На антисоветской почве подрастала и крепла европейская элита 50–60-х годов, вплоть до Хельсинки.

На это время пришлись первые шаги по НАТО (приняты Турция, Греция и, главное, ФРГ), а при создании общих экономических структур — предшественниц ЕС, равно как и «гуманитарных европейских надстроек» типа Совета Европы — определяющим был курс на изоляцию СССР и соцлагерь.

Что же до участия большого бизнеса, включая ТНК, то его роль в комплектовании первой шеренги евроэлиты не стоит преувеличивать. Вообще, для политика, нацеленного на высший эшелон управления, получить ярлык типа «человек от кока-колы» и т. п. — самоубийство. Не выгодно это напрямую и бизнесу — такой выдвиженец уязвим и на высшие посты, как правило, не избираем. Для продвижения конкретных экономических интересов существуют вторая и третья шеренга политиков, с которой в основном и работает отлаженная десятилетиями машина лобби. Вообще же такая практика лоббирования и «приватизации политиков» пришла из США и больше распространена на национальном уровне. Продвигать интересы какой-либо группы компаний среди 28 стран одновременно весьма сложно и затратно — немедленно вылезают и уши заказчика, и те, кто за них тянет. При этом всегда находится мощный оппонент. Да и вообще, политика — это больше говорильня, а деньги, как известно, любят тишину. Тем более, как уже говорилось, давно сложились тихие и надёжные механизмы спонсорства и продвижения бизнес-интересов.

Примерно то же самое можно сказать о роли спецслужб, причём не только ЦРУ. У этих структур достаточно ресурсов, чтобы повлиять на рост того или иного деятеля начиная с младых ногтей, и ещё больше — для того, чтобы вычеркнуть его из политики, если не из жизни. Поэтому в серьёзных случаях, (а если мы рассуждаем об элите, то это именно такой уровень) уши спецслужб, как правило, не видны. Если же вдруг и обнаружатся, то результат, как правило, один — скандал и практически неизбежный конец карьеры. «Специальное» дело любит тишину ещё больше, чем бизнес

Другая часть евроэлиты: руководители институтов политико-экономического и гуманитарного блока ЕС, Совета Европы, ОБСЕ и т. п., — более шумна, чем натовцы, и при этом очень любит постоянно быть в поле зрения. В этих организациях руководство определяется на основе ротации и национальных квот, а аппарат нанимается часто по протекции, а нередко — буквально с улицы. Как о настоящих политиках можно говорить только о фигурах руководителей высшего эшелона.

Как ни прискорбно, со времен Спаака и Соланы действительно выдающихся людей здесь было ещё меньше, чем в НАТО. Почти 11 лет Еврокомиссией руководил Жозе Мануэл Дуран Баррозу — профессор и бывший коммунист, а затем социал-демократ, выпускник Лиссабонского, Женевского и Католического Джорджтаунского университета, экс- премьер Португалии и прочая и прочая. И что? Почти никакого собственного следа не оставил. Речи были пламенными, но пустыми, а к концу его мандата в ЕС разразилось аж три, если не четыре кризиса: британский, греческий, восточно-партнёрский (украинский) и старо-новоевропейский.

Сменившая в конце нулевых Солану в качестве мининдел ЕС баронесса К. Эштон запомнилась, пожалуй, только «пролетарской» внешностью. Больше надежд связывают с нынешним главой еврокомиссии люксембуржцем Ж.-К. Юнкером и руководительницей внешней политики ЕС итальянкой Ф. Могерини.

И немного о воспроизводстве элиты. 

Это несколько десятилетий назад в каждой стране были особые привилегированные «питомники» элит: Оксфорд, Гарвард, Эколь Нормаль, Геттинген и пр. Изучая биографии нынешних и недавних деятелей, приходишь к выводу: сегодняшний политик может получить формальное образование где угодно и учиться на кого угодно. Среди как успешных, так и малоуспешных можно встретить академических профессоров, а можно — людей, не окончивших даже бакалавриат. А с вхождением в Европу наших «бывших братьев по разуму» из Варшавского договора и Прибалтики появились совершенно особые персонажи с претензией на элитарность. Забавно, но в последнее время в евроэлите, пока в основном во втором эшелоне, однако всё чаще — и в первой шеренге занимают места выпускники советских и российских вузов, в частности — МГИМО. 

Часто можно слышать о влиянии масонов — здесь немало легенд и полумистики. А вот активность таких клубов, как «Ротари» или «Лайонс», видна, иногда даже нарочито. Однако выходцы из таких кругов представлены по большей части во второй и третьей шеренге руководства. Что же до фронтлайнеров — об их принадлежности к ротарианцам или «львам» известно немного — видимо, или клубы другие, или уровень выше клубного…

Если же серьёзно, то наиболее частый путь в большую политику Западной Европы сегодня — это участие в работе парламентских партий начиная с молодёжных организаций. Реже на этот уровень выходят профессиональные дипломаты, особенно с опытом работы в миссиях при соответствующих международных институтах, еще реже — выходцы из бюрократического аппарата (чаще — международного), но, бывает, и национального. Политик, добившийся успеха на национальном уровне или же на общеевропейских молодежных тусовках, должен заручиться и зарубежной поддержкой. И здесь вступают в игру те самые группы влияния, о которых говорилось в начале. В общем, любой путь наверх извилист и у каждого свой. Это полностью относится и к относительно недавно появившейся политической элите Западной Европы.

Завершая тему, можно сделать несколько выводов:

1. Наднациональная военная и политическая западноевропейская элита сформировалась и поддерживается на основе компромисса между четырьмя источниками влияния, описанными в начале.

Долгое время в этом кадровом компромиссе чуть громче звучали ноты Европы, однако в последние несколько лет ключевые посты в НАТО прочно заняли открытые выдвиженцы Вашингтона, а прочие европейские структуры переживают кризис и существенное падение авторитета.

2. Влияние общеевропейской элиты не стоит преувеличивать. Руководители наднациональных институтов — всего лишь модераторы, задача которых проста — помочь выработать и озвучить консенсус, основные параметры которого, в случае НАТО, вырабатываются в Вашингтоне, а в случае других объединений — в дискуссиях «европейских грандов»: Германии, Франции, Великобритании, иногда — Италии. Остальным 25 остаётся только «брать под козырек».

Общеевропейская элита — явление свежее. Может быть, со временем её влияние и значение возрастёт, а может быть — и нет. Пока же на старом континенте самыми влиятельными остаются лидеры стран-грандов.

А. Энверов, Журнал "Изборский клуб", 2016 № 1