Я родился и жил на хуторе Юдин, Милютинского района, Ростовской области. Однажды, это было в мае 1947 года, я со своим товарищем Романом Палехиным шел в школу, которая находилась при МТС, километра за три от нашего хутора. По дороге к нам присоединились и другие ребята. Мне тогда было 11 лет, учился я в 3-м классе, Палехину было 10 лет, он учился во 2-м классе.

Прошли мы полдороги и на перекрестке тропинок увидели бумажку, обернутую вокруг камешка. Я поддал ее ногой, она развернулась, там было что-то написано. Заинтересовавшись, мы подняли ее и прочли.

Там было написано, что где-то какая-то Богородица воскресла, какая-то икона обновилась, что пионеры - это грех, комсомольцы - это грех ("в общем какая-то баптистская галиматья"). Призывов против советской власти не было, листовка была чисто религиозная, написанная от руки.

Пришли мы в школу, стали читать ее с другими ребятами, девчатами, а когда начался урок, я отдал эту писанину учительнице - Тюрьморезовой Матрене Ильиничне. Она была не местная, но, сколько я себя помню, жила здесь. Она уже умерла, живы ее братья, дети, один брат и сейчас живет на хуторе.

Учительница, увидев листовку, сразу же позвонила в милицию, когда те приехали, она сказала, что листовку писал я, хотя я сказал ей, что я ее только нашел.

Меня забрали. Допрашивали меня в милютинском отделении НКВД. Здания этого сейчас уже нет, его снесли и на его месте построили новое, где расположено отделение милиции.

Первые три дня меня спрашивали о родителях, родственниках и знакомых. Как я узнал потом, многих из них тоже вызывали на допросы.

Потом начались более серьезные вопросы - кто писал листовку, какая у вас группа, кто у вас старший группы и т.п.

Я отвечал, что ничего не писал, листовку нашел случайно, они не верили. ("И по затылку мне давали, и пинка мне давали, дальше - больше - пятый угол меня заставляли искать: четыре человека становились по углам и заставляли искать пятый угол, как мячик, гоняют тебя с места на место. Потом началось - меня били, ногами молотили, что я подплывал кровью, за руки, за ноги меня брали и бросали, как собаку, в камеру, на бетонный пол. Там была вода. Бросали в воду, когда я приходил от этой воды в чувство, я переползал на нары, ложился. Только видели, что я начинаю засыпать, кричали на меня, ругали меня. Не давали спать по 2, по 3, по 4 суток. Когда я на допросах сидел, кунял, мне остро отточенный карандаш подставляли под веки. И вот голова начинает опускаться, этот карандаш вонзается в брови тебе. Была там камера, "собачья будка" называется. Полметра на полметра. Открывается дверь, тебя запихивают. И там ни сесть, ни лечь. И вот ты там стоишь сутки, двое, трое, пока ноги не опухнут.

Потом вкладывали руки, пальцы в дверь, давили, аж кости трещали, загоняли иголки под ногти, как эсэсовцы").

Спрашивали, где прячете пистолеты, автоматы. А мне тогда было 11 лет. Посидел я в камере 8 месяцев, никого, кроме следователей, за это время не видел. Даже на прогулку меня выводили одного.

Допрашивали меня четыре следователя. Самым страшным был майор Джоев, ему в ту пору было лет 35-40. Говорил он с кавказским акцентом. Двух других фамилии я не помню. Четвертый был местный - с нашего хутора - Корженко Михаил, дай ему Бог на том свете спокойно лежать. Он меня жалел. Когда шел допрос и мы сидели один на один, он говорил: "Ты, сынок, спи, покуняй. Я буду на тебя материться, а ты не обращай внимания, спи, отдыхай".

Не знаю, верил ли он в обвинение, скорее всего не верил, да и другие не верили.

Через восемь месяцев мой дед поехал в Ростов, то ли к секретарю обкома, то ли к другому начальству, я точно не знаю, к кому он ездил. Дед сказал: "Какого вы нашли врага народа с мальца? У мен6я же погибли четыре сына на фронте, ни один не вернулся, только остались у меня дочка и внук, отчим его тоже на войне погиб".

После поездки деда меня выпустили, взяв подписку о неразглашении. Допрашивали не только меня и у всех взяли подписки, поэтому мы боялись расспрашивать друг друга. Но кое-что мне все-таки стало известно.

Мой попутчик Роман Палехин, десяти лет, провел под следствием в том же КПЗ около двух месяцев. У него там что-то отбили, после освобождения у него все время шла из носа кровь. Он умер молодым.

Остальных не арестовали, но таскали на допросы. Самый маленький из нас, ему было в ту пору восемь лет, - Евсеев Савелий Игнатьевич. На допросах ему в ухо вставляли пистолет, заталкивали пистолет в рот, стреляли над головой. Он жив и теперь. Живет там же, на хуторе Юдин. Помню еще Алимова Игната. Он живет где-то в Прибалтике. Работал на траулере, сейчас на пенсии.

Я сам живу в г.Луга, Ленинградской обл., работаю кочегаром КЭЧ.

О репрессиях в нашей местности почти ничего не знаю - был маленьким, на следствии ни с кем не встречался. Помню, что жил у нас на хуторе староверский поп Аксен, это было году в 45-46-м, в два часа ночи однажды его забрали, с тех пор он как в воду канул.

О своих мытарствах я до сих пор никому не рассказывал, сначала боялся: когда мы давали подписку о неразглашении, нас предупредили, что могут отправить в лагерь.

Потом не хотел - меня пытали коммунисты, и с тех пор я им не доверяю, так же, как и милиции, и КГБ.

Филипп Федорович Орлов

Обработка магнитофонной записи - В.Ронкина. Из мат-лов ЛО общества "Мемориал". Опубликовано в "Литераторе" № 37 (1991)


О.А.