5 августа 1942 г взрослым и детям варшавского Дома Сирот было приказано явиться на Умшлягплац, как называли немцы площадь у Гданьского вокзала. Отсюда отправлялись эшелоны к лагерю уничтожения в Треблинке. Очевидцы рассказывали, что в отличие от других обитателей Варшавского гетто, обреченно сбившихся в безмолвную толпу, дети из Дома сирот вышли на привокзальную площадь стройной колонной, по четыре человека в ряд, над строем развевалось зеленое знамя с золотистым клевером - знамя короля Матиуша I. Впереди шел Януш Корчак с больной девочкой на руках.


Пахнет морем, теплым и соленым,
Вечным морем и людской тщетой,
И горит на знамени зеленом
Клевер, клевер, клевер золотой!
Мы проходим по трое, рядами,
Сквозь кордон эсэсовских ворон...
Дальше начинается преданье,
Дальше мы выходим на перрон.
И бежит за мною переводчик,
Робко прикасается к плечу, -
"Вам разрешено остаться, Корчак", -
Если верить сказке, я молчу,
К поезду, к чугунному парому,
Я веду детей, как на урок,
Надо вдоль вагонов по перрону,
Вдоль, а мы шагаем поперек.

И тут кто-то, не выдержав, дал сигнал к отправлению - и эшелон Варшава-Треблинка задолго до назначенного часа, случай совершенно невероятный, тронулся в путь...

Александр Галич. Кадиш

С 5-ого класса Генрик (так звали тогда Корчака) подрабатывал репетиторством, отец его умер и семья находилась в тяжелом материальном положении. С 1898 по 1903 он изучает медицину в университете и ездит в Швейцарию, чтобы ознакомиться с педагогическим наследием Песталоцци. Затем он работает врачом в еврейской детской больнице и воспитателем в летних детских лагерях. В 1905-06 гг. принимает участие в русско-японской войне. С 1911 г. его деятельность связана с созданным им Домом Сирот или другими сиротскими учреждениями.

В Доме Сирот Корчак ввел систему детского самоуправления. Он выступал под псевдонимом "Старый Доктор" по радио с лекциями о воспитании, написал два десятка педагогических книг, в том числе знаменитую "Как любить детей". Им написано несколько повестей для детей и для взрослых. "Король Матиуш Первый", имхо, должна бы входить в список тех книг, которые обязательно должны быть прочитаны человеком, если не в детстве, то хотя бы взрослым. После его смерти был издан Дневник, который он вел до последних своих дней.

Последние слова в дневнике:

Поливаю цветы. Моя лысина в окне - такая хорошая цель. У него карабин. Почему он стоит и смотрит спокойно? Нет приказа. А может быть до военной службы он был сельским учителем или нотариусом, дворником? Что бы он сделал, если бы я кивнул ему головой? Дружески помахал рукой? Может быть, он не знает даже, как все на самом деле? Он мог приехать только вчера, издалека…

Когда объявили мобилизацию, Корчак вынул из нафталина свой майорский мундир и попросился в армию… Начальники в соответствующих инстанциях… обещали, но мало что могли сделать в невообразимом хаосе. …что предпринять для защиты родины?

На Варшаву падают первые бомбы. Сквозь их грохот… люди услышали знакомый … голос: у микрофона польского радио снова стоял старый доктор.… Это не были уже сказочные радиобеседы из области "шутливой педагогики для взрослых и детей". Старый доктор говорил об обороне Варшавы…, о том, как должны вести себя дети в различных ситуациях опасности…

Варшава пала.… В "Доме сирот"… разбитые окна позатыкали, заклеили, чем пришлось, однако осенний ветер гулял по залу. Дети сидели за столами в пальто, а Доктор был в высоких офицерских сапогах, в мундире. Я высказал удивление по поводу того, что все еще вижу на нем эту униформу, вроде ведь он никогда не питал к ней особого пристрастия, напротив…

- То было прежде. Теперь другое дело.
- Пан доктор, но это же бессмысленно. Вы провоцируете гитлеровцев, мозоля им глаза мундиром, которого уже никто не носит.
- То-то и оно, что никто не носит, это мундир солдата, которого предали, - отрезал Корчак.

Он снял его только год спустя, вняв настойчивым просьбам друзей, доказавших, что он подвергает опасности не только себя, но и детей. Во всяком случае, стоит вспомнить о т ом, что он был в годы оккупации последним офицером, носившим мундир Войска Польского.

В этом мундире Корчак в сороковом году пошел хлопотать о возвращении детям подводы с картофелем, реквизированной властями во время перевода Дома сирот на территорию еврейского гетто. Его арестовали. Из тюрьмы Павьяк Старого Доктора вырвали (под залог) старания его бывших воспитанников и деятелей гетто.

И.Неверли

В 1940 году Дом сирот перевели в гетто. Вместе с детьми в гетто были Корчак и восемь воспитателей, оставшихся с детьми до конца. До осени 1941 года вместе с детьми был и дворник Дома сирот Петр Залевский

В гетто на попечении Корчака оказалось двести детей, забота о них была бы непосильным бременем и для человека менее почтенного возраста (Корчаку было за шестьдесят) и в более спокойные времена. Теперь же надо было думать, — чем накормить детей. Ввозить продовольствие за каменный забор пятачка, куда было согнано 370 тысяч евреев, было запрещено. Днем Корчак ходил по гетто, правдами и неправдами доставая еду для детей. Он возвращался поздно вечером, иногда с мешком гнилой картошки за спиной, а иногда с пустыми руками, пробирался по улице между мертвыми и умирающими.

Каждую неделю, по субботам, как и положено, Корчак взвешивал детей, дети катастрофически худели. “Час субботнего взвешивания — час сильных ощущений”, — записывает Корчак в дневнике.

Но в Доме сирот продолжались занятия. Жизнь детей шла по обычному расписанию, заведенному с 1911 года. Сотрудники Дома сирот с прежней тщательностью заботились о чистых руках и одежде своих воспитанников, старшие дети заботились о младших. Младших стало больше: на попечении Корчака оказался и Дом подкидышей. В помещении, рассчитанном на две-три сотни человек, находилось несколько тысяч детей.

В одну из февральских ночей ударил мороз. Всю ночь Старый Доктор, его сотрудники и старшие дети готовились к «экспедиции» в Дом подкидышей: собирали теплую одежду и просто тряпки, грели воду, готовили еду.

Как только закончился комендантский час, доктор Корчак и его помощники отправились в Дом подкидышей.

«С порога в нос ударил запах кала и мочи. Младенцы лежали в грязи, пеленок не было, моча замерзла, закоченевшие трупы лежали, скованные льдом.

Прежде всего бросились отогревать еще живых. Их протирали тряпками, смоченными в теплой воде, укутывали как могли. Часть сотрудников Дома сирот выносила заледеневшие трупы младенцев на улицу и складывала на покрывала, чтобы потом похоронить в братской могиле.

Выжившие дети сидели на полу или на скамеечках, монотонно качаясь, и, как зверушки, ждали кормежки. Детей накормили еще не остывшей кашей, дали по кусочку хлеба и кружке кипятка».

«Какие невыносимые сны! — записывает Корчак в своем дневнике. — Мертвые тела маленьких детей. Один ребенок в лохани. Другой, с содранной кожей, на нарах, в мертвецкой, явно дышит…

В самом страшном месте просыпаюсь. Не является ли смерть таким пробуждением в момент, когда, казалось бы, уже нет выхода?»

Дети и смерть. Само сочетание этих слов способно привести любого человека в отчаяние. Всю свою жизнь Януш Корчак готовил детей к жизни. После перевода Дома сирот в гетто надо ответить на вопрос, которого нет и не может быть ни в одном учебнике педагогики: как готовить детей к смерти? Говорить им правду, или обманывать их?

Летом 1941-го в Доме сирот затеяли свой театр. Для репетиций Корчак выбрал пьесу Тагора. В пьесе каждое слово, каждый предмет, помимо своего простого, понятного всем смысла и предназначения, имел и предназначение тайное, глубокое, уводившее в мир буддистских представлений о непрерывности жизни, о колесе превращений. Окно, в которое на протяжении всей пьесы глядит больной мальчик Амаль, было окном на улицу и одновременно окном в другой мир, находившийся по другую сторону от обычного. В этом другом мире смерти нет, а есть только переход в другую жизнь.

Дети учили роли, придумывали костюмы, репетировали. Обитатели гетто, еще способные передвигаться, получили приглашение, в котором было сказано: «Вас ждет нечто большее, чем актеры-дети».

А затем Дом Сирот отправился в Треблинку.

Сотни людей пытались спасти Корчака. "На Белянах сняли для него комнату, приготовили документы, - рассказывает Неверли. - Корчак мог выйти из гетто в любую минуту, хотя бы со мной, когда я пришел к нему, имея пропуск на два лица… Корчак взглянул на меня так, что я съежился… Смысл ответа доктора был такой… не бросишь же своего ребенка в несчастье, болезни, опасности. А тут двести детей. Как оставить их одних в запломбированном вагоне и в газовой камере? И можно ли все это пережить?"…
Днем Корчак ходил по гетто, правдами и неправдами добывая пищу для детей. Он возвращался поздно вечером, иногда с мешком гнилой картошки за спиной, а иногда с пустыми руками, пробирался по улице между мертвыми и умирающими.
По ночам он приводил в порядок свои бумаги, свои бесценные тридцатилетние наблюдения за детьми… и писал дневник.

А.Шаров

… Эти двести ребят не кричали, двести невинных существ не плакали, ни один не побежал, ни один не спрятался, они только теснились, как птенцы, возле своего учителя и воспитателя, своего отца и брата…

И.Перле (очевидец)

Рваными ботинками бряцая,
Мы идем не вдоль, а поперек,
И берут, смешавшись, полицаи
Кожаной рукой под козырек.
И стихает плач в аду вагонном,
И над всей прощальной маятой -
Пламенем на знамени зеленом -
Клевер, клевер, клевер золотой.
Может, в жизни было по-другому,
Только эта сказка вам не врет,
К своему последнему вагону,
К своему чистилищу-вагону,
К пахнущему хлоркою вагону
С песнею подходит "Дом сирот":

А.Галич