Публикация в четвёртом альманахе "Золотое Руно"

 

 

 

 

http://zolotoeruno.org/avtory/natalija_kravchenkon...ublikatsija_3_nkravchenko.aspx

"Стихотворения (публикация № 2)" - Золотое Руно

http://zolotoeruno.org/avtory/natalija_kravchenkonov/stihotvorenija_publikatsija__2.aspx

 

 

 

Новая публикация на портале "Золотое руно"

 

 

КОПИЛКА

 

Дождь. Туман. Заветная строка.
Вот мои несметные богатства.
Скажешь, что казна невелика?
Не спеши выказывать злорадство.

 

Вот сюда внимательно гляди:
это чей-то взгляд, запавший в душу.
Фраза, что однажды из груди
ненароком вырвалась наружу.

 

Вот напиток из полночных муз,
голоса любимого оттенок.
Я всё это пробую на вкус.
Я знаток, гурман, сниматель пенок.

 

Что это? Попробуй назови.
Так, пустяк. Души живая клетка.
Тайная молекула любви.
От сердечных горестей таблетка.

 

Тёплых интонаций нежный след –
словно ласка бархата по коже.
Я им греюсь вот уж сколько лет,
он ничуть не старится, такой же.

 

И, скупее рыцарей скупых,
от избытка счастья умирая,
словно драгоценности скупив,
я твои слова перебираю.

 

Скажет пусть какой-нибудь осёл:
ничего же не было, чудило!
Но душа-то знает: было всё.
Больше: это лучшее, что было.

 

Каждый волен счастье создавать,
разработать золотую жилку.
Надо только миг не прозевать,
подстеречь и — цап! –  себе в копилку.

 

Я храню в душе нездешний свет,
свежесть бузины и краснотала.
И живу безбедно много лет
на проценты с этих капиталов.

 

Как алмаз, шлифую бытие,
собираю память об умершем.
Я — самовладелица. Рантье.
Баловень судьбы, миллионерша.

 

Взгляд души и зорок, и остёр.
Он — спасенье от тщеты и тлена.
Никому не видимый костёр,
огонёк мой, очажок вселенной.

 

Что бы там ни уготовил рок –
настежь я распахиваю сердце:
все, кто беден, болен, одинок, –
заходи в стихи мои погреться!

 

            ***

Вы не такой, как мечталось — не лучше, не хуже –
просто иной.
Мне показалось, что стало чуть-чуть расстояние уже
между Вами и мной.

 

Кажется, скоро оно и совсем растает,
и до руки
чтоб дотянуться, лишь шага всего не хватает
или строки.



            ***

Образ Ваш леплю я и малюю
на холсте души тайком, как тать.
Уходите — мысленно молю я,
чтоб о Вас могла я помечтать.

 

Мне не надо приторного лета
с его жарким и липучим ртом.
Слаще тайна смутного рассвета –
мятный поцелуй весны со льдом.

            ***

Каждое слово — словно в перчатках.
Как это злит!
Чтоб не оставить следа, отпечатка
или улик?

Что не досказано — после доснится
ночью одной.
Пленною птицей сердце томится
в клетке грудной.

Не растопить мне глаз этих льдинки —
мало тепла.
В этом немом и слепом поединке
Ваша взяла!

Не убиваю то, что в зачатке,
и не браню.
Я умоляю: снимите перчатки,
маску, броню!

Приотворите чуточку дверцу
в таинства храм.
Дайте увидеть голое сердце –
есть ли я там?
           



           ***

Обезвреживаю Вас,
каждый шаг и каждый час.
Обезвреживаю мины
Ваших глаз и Ваших фраз,
чтобы — мимо, чтобы — мимо,
а не в сердце, как сейчас.




            ***

Я в этом мире только случай.
Черты случайные сотри.
Земля прекрасна, только лучше
я буду у неё внутри.

Мне всё здесь говорит: умри, -
серп месяца, клинок зари,
кашне из прочного сукна
и чёрное жерло окна.

Любое лыко — злое лихо -
страшит непринятостью мер.
Шекспир подсказывает выход,
и Вертер подаёт пример.

В спасенье от земного ада
так сладко кровью жил истечь.
Задуй свечу. Не надо чада.
Поверь, игра не стоит свеч.

Но вот один глоток любви -
и всё мне говорит: живи, -
улыбка месяца, весна,
душа открытая окна.



            ***

Забытый плёс. Застывший лес.
Не верится, что было лето.
Опять повеяло с небес
порывом сердца несогретым.

Непроницаемый покров.
Хоть ручкой проколи бумагу –
не заменить чернилам кровь,
её живительную влагу.

И, целомудренно-мудры,
в полярном отрешенье круга
бездомные парят миры,
не обретённые друг другом.



           ***

Любовь, отбой! Долой порфиры.
Проигран твой последний бой.
И тот, кто был дороже мира, –
неотличимый, как любой.

 

Стихи — как надписи на плитах
о тех, кто жил и был любим.
Как поминальная молитва
по душам всех, о ком скорбим.

 

Забытый призрак воскрешая,
они пунктиром метят путь,
в цветы метафор обряжая
и обнажая плоть и суть.

 

Ещё зарубка, как нашивка.
Я боль уламываю, длю.
А если это и ошибка –
её, как истину, люблю.

 

Пускай ослепну на свету я,
пока пряду надежды нить, –
любовь, как книгу золотую,
как музыку, не объяснить.

            ***

Пью за всё, что в себе я убила
в зазеркалье несбывшихся дней.
Пью за всех, кого я не любила
и не встретила в жизни моей.

 

Как овал одиночества светел...
Пью и славлю его, возлюбя.
Я в твоём не нуждаюсь ответе.
Я беру всю любовь на себя.

 

О луна, моя высшая почесть,
эталон золотого руна,
воплощение всех одиночеств,
я с тобою уже не одна.

 

Пусть не вспыхнет огонь из огнива
и не высечь мне искр из кремня,
но со мной эти жёлтые нивы,
и они согревают меня.

 

О любви и тоски поединок,
луч зари, победивший во мгле!
Одиночество — это единство
со всем сущим, что есть на земле.

 

 

           ***

Трогательность весенняя и осенняя строгость, -
всё это разноголосья и полюса любви.
На краю воскресения и падения  в пропасть -
только лишь ты зови меня, ты лишь останови.

 

Сколько грабель целовано — только не впрок уроки.
Пусть не дано изведать нам дважды одной реки,
пусть уже всё отлюблено - сладостны даже крохи.
Я соскребу любёнышей с каждой своей строки.

 

Пусть парусами алыми машет нам каравелла.
Ну а когда простишься ты, в прошлое уходя -
буду любить последнее — как это у Новеллы -
плащ твой, и гвоздь под кепкою, и даже след гвоздя.



            ***

Я жила как во сне, в угаре,
слыша тайные голоса.
А любила – по вертикали,
через головы – в небеса.

Бьётся сердце – должно быть, к счастью...
Сохраняя, лелея, для,
всё ж смогла у судьбы украсть я
два-три праздника, года, дня.

Умирая, рождалась вновь я,
поздравляя себя с весной,
с беспросветной своей любовью,
той, что пишется с прописной.

 

            ***

Зову тебя. Ау! — кричу. — Алё!
Невыносима тяжесть опозданий,
повисших между небом и землёй
невыполненных ангельских заданий.

 

Пути Господни, происки планет,
всё говорило: не бывает чуда.
Огромное и каменное НЕТ
тысячекратно множилось повсюду.

 

Ты слышишь, слышишь? Я тебя люблю! —
шепчу на неизведанном наречьи,
косноязычно, словно во хмелю,
и Господу, и Дьяволу переча.

 

Луна звучит высоко нотой си,
но ничего под ней уже не светит.
О кто-нибудь, помилуй и спаси!
Как нет тебя! Как я одна на свете.

 

            ***

Из пены сирени рождается лето,
из первого слова — строка...
Пусть в музыку вновь не вернётся всё это,
как в прежнюю воду — река,

пусть всё будет дешево или сердито,
ведь главное — жизнь, а не тлен.
О как хороша на песке Афродита,
стряхнувшая пену с колен!



            ***

Надежду умножаю на неделю,
а годы на семь пятниц поделю.
Зачем мне то, что есть на самом деле,
в котором всё равняется нулю?

 

Сложу ночей горячечную темень,
добавлю слабый свет издалека
и это возведу в такую степень,
что мой ответ взлетит под облака!

 

И там сойдётся вопреки законам,
сольётся — да простит меня Эвклид -
с ответом окончательным, искомым,
с тем, что ночами снится и болит.

 

И, подсчитав все битвы и раненья,
всё, что в слезах омыто и крови,
я сочиню такое уравненье,    
в котором всё равняется любви! 

            ***

Я Сольвейг, Ассоль, Пенелопа.
Ждала тебя и дождалась.
А что-то иное дало бы
мне радость такую и сласть?

Но знать бы тогда на рассвете
в бесплодной с судьбою борьбе,
что все-то дороги на свете
не к Риму ведут, а к тебе.

 

Одиночество

 

 

***

Если взялся за гуж – что с того, что не дюж,
должен вынести ношу двуногих.
Я пишу эти строки по адресу душ,
для таких же существ одиноких.

 

Ни к каким себя группам не отношу,
что на ниточках – марионетки.
Я на нитке другой над обрывом вишу –
Ариадниной тоненькой нитке.

 

***

Не жизнь – не смерть, ни недруга – ни друга.
Качается над пропастью канат.
Как вырваться из замкнутого круга,
сломать систему тех координат?

 

Как жить, чтоб жизнь не обернулась в небыль,
не потеряться в омуте потерь?
Сойти бы с рельсов, выжечь дырку в небе,
уйти бы в нарисованную дверь.

 

***
Надоело глядеть,
как считаются деньги за кассами.
Не осталось людей,
кому хочется что-то рассказывать.

 

Перед носом стена,
на которой лишь дверь нарисована.
Я устала одна
состязаться с глухими засовами.

 

Этот выход не нов.
Позади - поколения проклятых.
Обходиться без слов
и чертить на песке иероглифы.

 

***
Одиночество, книги и мысли.
И тетрадь приоткрыта, дразня.
Пусть меня в этой жизни не числят,
где толпа, магазины, грызня.

 

Я один на один с этим небом,
с очертаньем рассвета в окне.
Буду тем, кем никто ещё не был,
дорасту до себя в тишине.

 

На вершинах познания холод.
Запылилась душа, как земля.
Буду слушать свой внутренний голос,
буду ждать, как слова заболят.

 

Но за всё наступает расплата:
жизнь опять настигает врасплох,
неподвластная музыке лада,
и взрывает размеренный слог.

 

Я вольюсь в магазинную гущу
и постигну, себе изменя,
неизменное в вечнотекущем ,
неразменное в сутолке дня.

 

 

***
О сирень четырёхстопная!
О языческий мой пир!
В её свежесть пышно-сдобную
я впиваюсь, как вампир.

 

Лепесточек пятый прячется,
чтоб не съели дураки.
И дарит мне это счастьице
кисть сиреневой руки.

 

Ах, цветочное пророчество!
Как наивен род людской.
Вдруг пахнуло одиночеством
и грядущею тоской.

 

***
Ночи чёрный крепдешин
в дырах звёзд.
Тонкий плащ моей души
сыр от слёз.

 

Я дрожу в руках дождя
у окна.
В этом мире нет тебя.
Я одна.

 

Ночи чёрный крепдешин
в дырах звёзд.
Кто-то стёр любовь с души,
как нарост.

 

Без задоринки она
и сучка.
Пустота глядит одна
из зрачка.

 

http://rutube.ru/video/54829f1fe15885c8ae1d841ed01432a4/

 

***
А ночь черна, как совесть мира.
Гвоздями звёзд прибито небо.
Душе, затерянной и сирой
приюта не было и нету.

 

Мир логики и правил ложных
теченьем жизни обесценен.
Мой добрый ангел крылья сложит.
Развязка близится на сцене.

 

А мир-то пуст... И воет ветер.
Горит безмолвная селена.
Один, один на целом свете
наш голый шарик во вселенной.

 

Но как же это всё случилось?
Живу, дышу помимо воли.
Заря лучилась. Я училась
любви, терпению и боли.

 

***
Сердце — одинокий
остров в океане.
От земли далёкий,
утонул в тумане.

 

Кто его заметит,
кто его услышит?
И никто на свете
писем не напишет.

 

Волны будут биться
до изнеможенья...
С кем-нибудь случится
кораблекрушенье.

 

И кого-то чудом
выбросит на берег...
В это так нетрудно
каждому поверить.

 

Чайки там летают.
Морем пахнет остро.
Будет обитаем
одинокий остров.

 

 

***
  Мой ноябрь обознался дверью
  и стучится дождём в апрель.
  Неужели и я поверю
  в эту нежную акварель?

 

  В эту оттепель заморочек,
  в капли датского короля?
  Соберу лучше хворост строчек,
  холод с голодом утоля.

 

  Мне весна эта — не по чину.
  Неуместны дары её,
  словно нищему — капучино
  иль монашке — интим-бельё.

 

  Не просила её грозы я
  и капелей её гроши.
  Ледяная анестезия
  милосерднее для души.

 

  Я привыкла к зиме-молчунье,
  её графике и бинтам.
  Но куда-то опять лечу я,
  неподвластное всем летам.

 

  Обольстительная бездонность,
  отрезвляющий с неба душ,
  неприкаянность и бездомность
  наших нищих сиротских душ...

 

 

***
Пью за всё, что в себе я убила
в зазеркалье несбывшихся дней.
Пью за всех, кого я не любила
и не встретила в жизни моей.

 

Как овал одиночества светел...
Пью и славлю его, возлюбя.
Я в твоём не нуждаюсь ответе.
Я беру всю любовь на себя.

 

О луна, моя высшая почесть,
эталон золотого руна,
воплощение всех одиночеств,
я с тобою уже не одна.

 

Пусть не вспыхнет огонь из огнива
и не высечь мне искр из кремня,
но со мной эти жёлтые нивы,
и они согревают меня.

 

О любви и тоски поединок,
луч зари, победивший во мгле!
Одиночество — это единство
со всем сущим, что есть на земле.

 

http://rutube.ru/video/95791e79cee8ed4ce6bc85121e7a3e23/

 

 

***
Трогательность весенняя и осенняя строгость, -
всё это разноголосья и полюса любви.
На краю воскресения и падения  в пропасть -
только лишь ты зови меня, ты лишь останови.

 

Сколько грабель целовано — только не впрок уроки.
Пусть не дано изведать нам дважды одной реки,
пусть уже всё отлюблено - сладостны даже крохи.
Я соскребу любёнышей с каждой своей строки.

 

Пусть парусами алыми машет нам каравелла.
Ну а когда простишься ты, в прошлое уходя -
буду любить последнее — как это у Новеллы -
плащ твой, и гвоздь под кепкою, и даже след гвоздя.

 

Попрыгунья

 

«Вот это облако кричит», —
заметил ей художник Рябов.
В искусстве разбираясь слабо,
она глядит влюблённой бабой,
и осень на губах горчит.

 

«Да, это облако кричит», —
она кивает головою.
Оно кричит, о чём молчит
луна в чахоточной ночи,
о чём ветра степные воют.

 

Оно кричит, пока он спит,
о чём капель по крышам плачет,
о чём душа её вопит
от первой боли и обид...
Она грешна не так — иначе.

 

Анкета

 

Перед ним лежал листок анкеты.
Взгляд его беспомощно блуждал.
Что тут думать, право, над ответом?
Не был. Не имел. Не состоял.

 

Вспоминал по Гамбургскому счёту
Всё, что было, мучило и жглось.
А в висках стучало обречённо:
"Не пришлось. Не вышло. Не сбылось."

 

 

Дворник

 

Дворник кошку ласкал и лелеял,
невзирая на смех дурачья.
Млела та у него на коленях.
Одинок был, а кошка ничья.

 

Заскорузлой ладонью-лопатой
гладил голову ей и брюшко
и светился улыбкой щербатой
от ужимок её и прыжков.

 

Только как-то проснулась я в страхе
от звериного крика в ночи.
Грызлись в драке цепные собаки,
кошку ту невзначай замочив.

 

А наутро растерзанный трупик
дворник молча лопатой поддел
и отнёс за железные трубы,
и глядел на него, и глядел.

 

Был участок травы этот красен,
и, не нужный уже никому,
он стоял – безобразен, прекрасен,
изваяньем застывший Герасим,
потерявший родную Муму.

 

 

Нищий

 

Стоит он, молящий о чуде.
Глаза источают беду.
Подайте, пожалуйста, люди,
на водку, на хлеб и еду!

 

И тянет ладонь через силу,
и тупо взирает вокруг.
Да кто же подаст тебе, милый?
Россия  — в лесу этих рук.

 

Я еду в троллейбусе тёплом.
Луч солнца играет в окне.
Но бьётся, колотится в стёкла:
«Подайте, подайте и мне!

 

Подайте мне прежние годы,
уплывшие в вечную ночь,
подайте надежды, свободы,
подайте тоску превозмочь!

 

Подайте опоры, гарантий,
спасенья от избранных каст,
подайте, подайте, подайте...»
Никто. Ничего. Не подаст.

 

 

Старушка     

                   

Как утром выгляну наружу -
опять я вижу ту старушку,
как с палочкой бредёт она.
Труха, почти фантом, химера,
как будто из стиха Бодлера
иль с Брейгелева полотна.

 

Я подошла не без опаски.
Одна. Читает. Пишет сказки.
Похожа чуточку сама
на сказку древнюю иль притчу
своим сухим обличьем птичьим,
старушка, милая весьма.

 

Её не ждёт ничья опека.
Приметой улицы и века,
укутана, как в холода,
и с зонтом при любой погоде,
она упорно ходит, ходит,
как ходики, туда - сюда.

 

Фигурка маленького роста
искривлена, как знак вопроса,
но нет ответа с неба ей.
Судьба чужая манит тайной.
Старушка, гость земли случайный,
прими дань нежности моей.

 

О бедные чужие бабки,
в платках, повязанных сверх шапки,
одной ногой на свете том!
Предчувствием теснит мне душу:
что, если выглянув наружу,
однажды там не обнаружу
старушки вечной под зонтом?

 

 

 

Голубь

 

Я еле отскребла балкон
от голубиного помёта,
отныне объявляя: вон! -
исчадьям клёкота и лёта.

 

Как вдруг, нарушив ( мой –  не мой) –
стерильность обновлённых полок,
влетел нахально, как домой,
лохматый странноватый голубь.

 

Я налетела, как гроза,
руками замахав: а ну, мол!
А он глядел в мои глаза
и улетать совсем не думал.

 

Какого вам ещё рожна!
Но... что-то было в нём такое,
что я за крошками пошла,
насыпав щедрою рукою.

 

Он был калекой: без ноги,
с боков повыдернуты перья.
Он ел доверчиво с руки,
как будто знал меня издревле.

 

И вдруг всплыло, стуча в виски:
романс, как сизый голубочек
всё стонет, стонет от тоски,
что улетел его дружочек.

 

Я отзывалась на него
какой-то нотой одинокой
и понимала как никто
своей душою одноногой.

 

 

***
Всё гадала, всё гадала по ромашке,
а ромашкой оказалась ты сама.
В чём причина, где ошибка, где промашка?
Ранит пальцами холодными зима.

 

Жизнь трудилась над тобою, обрывая
клочья будущего, словно лепестки.
И стоишь ты на ветру полуживая
с золотою сердцевиною тоски.

 

 

* * *
Пройти по жизни невидимкой,
Чистюлей, льдинкой, нелюдимкой,
Неузнанно скользящей мимо
Того, что быть могло любимо.
Не запятнав ни рук, ни платья,
Презрев объятья и проклятья,
Не знавшись с болью и тоскою,
Во имя воли и покоя
Парить в своём высоком небе,
Где пусто, холодно, как в склепе.
Парить безбрежно, белокрыльно,
С душой, где снежно и стерильно,
Где, только Богу потакая,
Живёт лишь муза, и людская
Нога там не ступала сроду...
Переборов свою природу,
И славы ангелов алкая, –
Кому нужна она, такая?

 

* * *
"Меня никто не любит, только Бог", –
Она сказала, и меня пронзила
Горючих слов, запёкшихся в комок,
Слепая и бесхитростная сила.

 

"Молилась я... И Бог мне помогал.
О, если б вам могла то передать я..."
И я училась, точно по слогам,
Неведомой чудесной благодати.

 

Наука оказалась нелегка.
У каждого в миру своя дорога.
И, слава богу, на земле пока
Мне есть кого любить помимо Бога.

 

 

* * *
Пестрят и рвутся тут и там
клочки по всей округе:
"Сниму", "куплю", "продам", "отдам
в заботливые руки",

 

"вишнёвый сад", "добротный дом",
"собаку" или "дачу"...
А в сущности, все об одном
толкуют, пишут, плачут.

 

Как будто бы один блокнот,
разодранный на части,
взывает, жаждет – не банкнот –
тепла, уюта, счастья!

 

Бумаги рваные листки
трепещут, словно флаги –
куски надежды и тоски,
промокшие от влаги.

 

http://rutube.ru/video/eb49417be0a613744b4c2eef68fa2fca/

 

 

* * *
Скажи мне, кто не одинок?
В души пустынном помещенье
Ютится нежности щенок,
Скуля тихонько о прощенье.

 

Непоправимо одинок
Всяк в этом мире однобоком.
Щенок – заплаканный комок –
Всё тычется под левый бок.
Кому-нибудь он выйдет боком.

 

 

* * *
На верёвке сохнут вещи.
Летняя истома.
Одинокий флаг трепещет
Над балконом дома.

 

В вышине, где тонет око,
В беспределе неба
Он – как парус, одинокий
И такой нелепый.

 

 

* * *
Один не воин в поле,
а я кругом одна.
О сколько надо воли,
когда кругом стена!

 

Всё тонет в фарисействе.
Как жизнь мне перейти,
когда в людском семействе
ни с кем не по пути?

 

 

* * *
Приучила душу жить за окнами,
на ветру, на холоде, в степи,
скомканною, связанною, согнутою,
псом, сидящим в будке на цепи.

 

А она, больная, бесполезная,
рвётся прочь, измаявшись в плену,
и грызёт бессильно цепь железную,
и ночами воет на луну.

 

 

Отцу

 

Листья падают – жёлтые, бурые, красные – разные.
Все когда-нибудь мы остаёмся на свете одни.
Одиночества можно бояться, а можно и праздновать.
Я иду на свиданье с тобою, как в давние дни.

 

Я иду на свиданье с собою – далёкою, прошлою.
Вон за тем поворотом... туда... и ещё завернуть...
И хрустит под подошвами пёстрое кружево-крошево,
как обломки надежд и всего, что уже не вернуть.

 

Не встречается мне. Не прощается. Не укрощается.
В чёрном небе луна прочитается буквою «О».
Не живётся, а только к тебе без конца возвращается.
Одиночество. Отчество. О, ничего, ничего...

 

 

***
Зову тебя. Ау! — кричу. — Алё!
Невыносима тяжесть опозданий,
повисших между небом и землёй
невыполненных ангельских заданий.

 

Пути Господни, происки планет,
всё говорило: не бывает чуда.
Огромное и каменное НЕТ
тысячекратно множилось повсюду.

 

Ты слышишь, слышишь? Я тебя люблю! —
шепчу на неизведанном наречьи,
косноязычно, словно во хмелю,
и Господу, и Дьяволу переча.

 

Луна звучит высоко нотой си,
но ничего под ней уже не светит.
О кто-нибудь, помилуй и спаси!
Как нет тебя! Как я одна на свете.

 

 

***
Ты столь близка, сколь далека.
О, если б ничего - что между,
о чём скулит моя тоска
и еле теплится надежда.

 

Мне некому теперь сказать
твоё родное имя мама,
и остаётся лишь писать
его призывно и упрямо.

 

На эти строчки ты подуй,
как на больное место в детстве,
погладь меня и поцелуй,
и мы  с тобой спасёмся в бегстве.

 

***
Гляжу на карточку: мать, отец,
бабушка, старший брат.
Созвездие близких родных сердец
за годы до их утрат.

 

Со странным чувством гляжу на них,
средь ночи гляжу и дня:
они так счастливы в этот миг.
Но как же так — без меня?

 

Что толку тыкаться в фото лбом?
Смешная ревность и боль.
Пока не мой ещё это дом.
И лет мне пока лишь — ноль.

 

Прошло полвека. И свет земной
сменился на звёздный след.
Вы снова вместе. И не со мной.
А где я? Меня нет.

 

***
Нет очевидцев той меня,
и значит, не было на свете
в ночи сгоревшего огня,
что плачет, уходя навеки.

 

И значит, не было в миру
той девочки босой, румяной,
гонявшей обруч по двору,
рыдавшей над письмом Татьяны.

 

Ни старой печки, ни плетня,
ни сказочной дремучей чащи,
раз нет свидетелей меня
тогдашней, прежней, настоящей.

 

Цепь предков, за руки держась,
уходит в тёмный студень ночи.
Времён распавшаяся связь
отъединённость мне пророчит.

 

Протаиваю толщу льда
и жадно собираю крохи:
мгновенья, месяцы, года,
десятилетия, эпохи...

 

Законам физики сродни
тот, что открылся мне, как ларчик:
чем дальше прошлого огни –
тем приближённее и ярче.

 

Любовь, босая сирота,
блуждает во вселенной зыбкой.
В углах обугленного рта
застыла вечная улыбка.

 

Она бредёт во мраке дней,
дрожа от холода и глада.
Подайте милостыню ей.
Она и крохам будет рада.

 

http://rutube.ru/video/a0030a451366e23756d3d9bcb60a57ed/

 

 

***
В окруженье лишь деревьев,
прячась в книжку и тетрадь,
я училась слушать время,
время жить и умирать.

 

Было сладко, было горько,
но хотелось всё испить.
Отщепенка и изгойка,
обреченная любить.

 

Ангел мне играл на флейте:
«Время – самый лучший врач».
Жизнь прекрасна – хоть убейте.
Я так счастлива – хоть плачь!

 

http://rutube.ru/video/cacf3cc1dd3dc800b3efef4a65b461b9/

 

 

***
Вот он, мир мой невещественный,
необщественный, смурной.
По нему я путешествую
за щеколдою дверной.

 

Жизнь с годами упрощается,
ибо то, что нужно мне,
всё свободно умещается
на столе, в окне, во сне.

 

Там такие спят сокровища,
как в пылинке дальних стран...
Сокровенное утробище
для зализыванья ран.

 

 

***
Смотрю в штукатурное небо...
                                В.Ходасевич

 

Зеркало – открытое окно
в узкое домашнее пространство.
Вижу штор задёрнутых сукно,
скудное постельное убранство.

 

Неуют холодного угла,
лампочки, скрипучих табуретов,
но зато есть ящики стола,
где хранится множество секретов.

 

Мыслей, заморочек, заковык,
что рассортированы подушно:
страшные – задвинуты в шкафы,
страстные – таятся под подушкой.

 

Зазеркалье с видом на жильё,
раковина, капсула, шкатулка.
Небо штукатурное моё,
где, как снег, слетает штукатурка.

 

 

***
И не центр, и не окраина.
А за блочною стеной
виден двор мой неприкаянный
под холодною луной.

 

Вместо старенькой акации,
раньше радовавшей взор –
куст с обрубленными пальцами,
словно рана и укор.

 

Стройка начата и брошена,
кран маячит в небесах.
Я от мира отгорожена,
словно здание в лесах.

 

 

* * * 
Стал как этот давно мне Тот свет.
Всё пронизано тьмою и светом.
Я не знаю, я есть или нет.
Только дерево знает об этом.

 
Звонким щебетом жителей гнёзд
наполняя домашнюю клетку,
подставляя для слов или слёз
мне свою кружевную жилетку.

 
То как мама окликнет впотьмах
утешительным шёпотом листьев,
то в нём брата мерещится взмах
искривлённой колёсами кистью.

 
Тень от вяза над старой плитой...
А с тенями отныне на «ты» я.
Я давно уже стала не той,
что любили мои золотые.

 
Сны свои сотворяя и для,
приручаю родимые выси.
Только дерево помнит меня,
осыпая сердечками писем.

 

 

***
Утро — самый нежный час,
обморок зари.
Не наступит он для нас,
хоть теперь умри.

 

Мой недолгий гость души,
оторопь судьбы.
Звук шагов замолк в тиши,
замело следы.

 

Это день моей тоски.
Тиканье часов.
Но сквозь сжатые виски -
эхо голосов.

 

Это было так давно...
Пробирает дрожь.
И стучит в моё окно
только снег да дождь.

 

 

***
Ледяное царство одиночества,
как строга твоя архитектура...
Прихожу сюда, когда захочется
звёздную послушать партитуру.

 

Королева замка поднебесного
принимает всех в свою обитель.
Так прохладна ласка бестелесная.
Здесь никто не тронет, не обидит.

 

Вновь меня закружишь, одиночество!
В стиле ретро танец твой печальный.
Купола возвышенного зодчества
излучают музыку молчанья.

 

 

 

***
Запиши на всякий случай
телефонный номер Блока:
шесть – двенадцать – два нуля.

                                 А. Кушнер

 

Что-то вспомнилось между бедами,
с неба хлещущими плетьми,
как Рубцов выпивал с портретами
как с единственными людьми.

 

К Блоку ночью врывалась в логово
Караваева-Кузьмина…
Богу – Богово, Блоку – Блоково,
нам – портреты их, письмена.

 

Если справиться сил нет с осенью
и не впрок нам судьбы урок,
если предали или бросили –
есть заветные шифры строк.

 

На странице ли, на кассетнике, –
оживляя мирскую глушь, –
собутыльники – собеседники –
соглядатаи наших душ.

 

Если слёз уже нету, сна ли нет,
покачнется ль в бреду земля –
повторяю как заклинание:
шесть, двенадцать и два нуля.

 

 

***
Холод нападает на тепло,
где-то затаившееся в клетках.
Тучами луну заволокло.
Бесполезно сон искать в таблетках.

 

Тьма и нежить улицы ночной.
Выхожу одна я на дорогу.
Вьюги хвост, как ящерки ручной,
вьётся и змеится у порога.

 

Кто со мною – ангел или бес?
Мир метельный, мертвенный, смертельный.
Как ни затыкаю щели бездн –
холодок струится запредельный.

 

Вьюги завивается петля.
Кажется, что кем-то я заклята.
Сиротеет волглая земля,
ёжась без небесного пригляда.

 

 

***
  Весенней грозы отрезвляющий душ.
  Очистится небо от хмури и мути.
  Воздушные шарики родственных душ
  из рук выпускаю - летите, забудьте!

 

  Не плачь ни о чём, ничего не имей.
  Пусть Дух наберёт высоту без боязни,
  как детской рукой запускаемый змей,
  свободный от уз нелюбви и приязни.

 

  От тяги корней, якорей и оков
  отныне и присно пребудь независим.
  Лети, задевая клочки облаков,
  похожих на клочья стихов или писем.

 

  Звучит журавлиных хоралов помин,
  осенними листьями кружатся лица.
  О что же вы сделали с сердцем моим,
  что страшно оттуда сюда возвратиться?!

 

  Как больно наткнуться на чей-нибудь взгляд,
  скользнувший неузнанно, канувший мимо.
  Воздушные шарики в небо летят...
  О сколько их, сколько - доныне любимых!

 

***
Из забывших меня можно составить город.
                                                          И. Бродский

 

Имена дорогих и милых -
те, с которыми ешь и спишь,
консервировала, копила
в тайниках заповедных ниш.

 

И нанизывала, как бусы,
украшая пустые дни,
и сплетала из строчек узы,
в каждом встречном ища родни.

 

Был мой город из вёсен, песен,
из всего, что звучит туше.
Но с годами теряли в весе
нежность с тяжестью на душе.

 

Столько было тепла и пыла,
фейерверков и конфетти...
А со всеми, кого любила,
оказалось не по пути.

 

Отпускаю, как сон, обиды,
отпускаю, как зонт из рук.
Не теряю его из виду,
словно солнечно-лунный круг.

 

Да пребудет оно нетленно,
отлучённое от оков,
растворившись в крови вселенной,
во всемирной  Сети веков.

 

Безымянное дорогое,
мою душу оставь, прошу.
Я машу на себя рукою.
Я рукою вослед машу.

 

Будет место святое пусто,
лишь одни круги по воде,
как поблёскивающие бусы
из не найденного Нигде.

 

Я немного ослаблю ворот,
постою на ветру крутом
и - опять сотворю свой город
из забывших меня потом.

 

 

***
И в затрапезной шапке-невидимке,
в которой не замечена никем,
сквозь города знакомые картинки
я прохожу беспечно налегке.

 

Не прохожу – скольжу бесплотной тенью,
ступенек не касаясь и перил,
не приминая травы и растенья,
не отражаясь в зеркале витрин.

 

Грань между тем и этим светом стёрта.
Никто нигде не нужен никому.
Как мир живых похож на царство мёртвых,
но это всё неведомо ему.

 

Я вижу всех – меня никто не видит.
Как странно хорошо идти одной,
неуязвимой боли и обиде,
неузнанной, незванной, неземной.

 

 

***
Средь инетного броского хлама
вдруг споткнулась о фразочку я:
«Здесь могла бы быть ваша реклама».
Пустота, окаймлённая рамой.
Непрописанность бытия.

 

Тишина в середине бедлама.
На квадрат засмотрелась я
зачарованно и упрямо...
Здесь могла быть жива моя мама.
Здесь могла бы быть жизнь моя...

 

 

***
А телеграммы радости скупы,
но боль щедра и горечь хлебосольна...
Не отыскав нигде своей тропы,
не стала я ни Сольвейг, ни Ассолью.

 

Я так от этой жизни далека,
где всё прекрасно: лица и одежда.
Грызёт меня всеядная тоска.
Соломинкой прикинулась надежда.

 

Я жизнь свою сумела не прожить
по-своему, как я того хотела.
Зачем сейчас всё это ворошить?
Душа достигла своего предела.

 

Жить не сумела? Чем-нибудь другим
займись... Как небо — предвечерним светом...
Решай загадку замогильной зги,
что нам была предложена поэтом.

 

Уходят дни, неудержимо мчась,
летят, как пух от ветра дуновенья.
Проходит жизнь. Особенно сейчас.
Особенно вот в это вот мгновенье.

 

***
О небес легкокрылое чудо,
царство духа, чьё имя Ничто,
где неважно, кто я и откуда,
и какого фасона пальто,

 

где не нужно тепла и участья
и не больно от рвущихся уз,
где лучи заходящего счастья
обещают нездешний союз,

 

где гармония щедро уступит,
может быть, не один свой момент...
Ну а Бог, как всегда, недоступен.
Недоступный навек абонент.

 

Продолжение здесь

 

Неудачница

 

 

 

***
Солнца луч проблеснёт в тумане
и уйдёт в облака, скользя.
Жизнь – витрина, блестит и манит,
только взять ничего нельзя.

 

Мне не выиграть по билету,
не пристать к другим берегам.
Неудача бежит по следу
и прислушивается к шагам.

 

Чтобы сбить негодяйку с толку,
я схвачу по пути такси
и петлять буду долго-долго
по раскисшей весной грязи.

 

Обведу её вокруг пальца...
Но опять она тут как тут!
Говорит: «Не зарься, не пялься.
Ничего тебе не дадут».

 

*** 
Жизнь моя — нескладица, нелепица. 
Как я ни леплю — она не лепится.
За что ни возьмусь — оно не ладится.
А потом за всё по полной платится.

 

Я банкрот, тупица и растратчица.
Плачется мне, плачется и плачется...
Вот куплю себе на рынке платьице -
будет мне не счастье хоть, так счастьице.

 

***
Словно заначку зарою в душе
этого лета излишки.
Горечь они подсластят как драже
или «на севере мишки».

 

Их по карманам запрячу
и целый год не заплачу.

 

* * *
Я ёжик, плывущий в тумане
в потоке вселенской реки.
Мне звёзды мигают и манят,
мелькают вдали маяки.

 

— Плыви, ни о чём не печалясь, –
журчит мне речная вода, –
доверчиво в волнах качаясь,
без мысли зачем и куда.

 

Но только не спрашивай:"Кто я?"
Не пробуй, какое здесь дно.
Не стоит, всё это пустое,
нам этого знать не дано.

 

И лунный начищенный грошик
сияет мне издалека:
плыви по течению, ёжик,
и жизнь твоя будет легка.

 

Колыбельная

 

Спи, мечта моя, вера, надежда
на всё то, что уже не сбылось,
что закрыло навек свои вежды,
что не спелось и не родилось.

 

Вам моя колыбельная эта,
чтоб не плакали громко в груди,
чтоб уплыли в целебную Лету
и не видели, что впереди.

 

Что не встретила, не полюбила,
всё, чему я сказала гуд бай,
засыпайте, чтоб вас позабыла,
баю-бай, баю-бай, баю-бай...

 

Все, кого не спасла от печали,
для кого не хватило огня,
засыпайте, забудьте, отчальте,
отпустите, простите меня.

 

Спи, несбывшеееся,
неродившееся,
баю-бай, баю-бай,
поскорее засыпай,
затухай, моя тоска,
струйка вечного песка,
не спеша теки, теки,
упокой и упеки,
холмик маленький, родной,
спи, никто тому виной...

 

***
 Жизнь становится вчерашнею,
 словно старое кино,
 словно тапочка домашняя,
 что разношена давно.

 

 Горьковатый привкус опыта,
 поиск истины в вине.
 Мир отпетый, но не допитый,
 чуть виднеется на дне.

 

***
Ты на дне рождения – как на дне
себя чувствуешь, если уже за сорок.
И кажется, стали ещё видней
вьюги грядущие, хлад и морок.

 

Сделай кораблик себе из бумаг.
Ты же любима и любишь, да ведь?
Главное – не сколько тебе, а как.
Главное – было б кому поздравить.

 

***
По пальцам листья перечти.
В прогалах просинь. Или проседь?
А лета не было почти.
Вслед за весною сразу осень.

 

Весна цветеньем наврала,
плоды неловко бились оземь.
А лето Лета погребла.
Но у меня в запасе осень.

 

***
 Когда-то оборачивались вслед,
 теперь порой не узнают при встрече.
 Но сколько бы ни миновало лет -
 я лишь сосуд огня Его и речи.

 

 Кто любит — он увидит на просвет
 во мне — Меня, идущей по аллее.
 Ну разве что морщинок четче след,
 взгляд и походка чуть потяжелее.

 

 Пусть незавидна старости юдоль,
 настигнувшей негаданно-нежданно,
 но не кладите хлеб в мою ладонь.
 Пусть это будет «Камень» Мандельштама.

 

***
Тюльпаны осыпались. Розы опали.
Сирень распустилась зато.
Вся комната – в пышной цветочной оправе.
Как жаль, что не видит никто.

 

Душа – решето от бессчётных ударов,
весь мир – словно цирк шапито,
жизнь – глупая шутка и прожита даром...
Сирень распустилась зато.

 

***
О сирень четырёхстопная!
О языческий мой пир!
В её свежесть пышно-сдобную
я впиваюсь, как вампир.

Лепесточек пятый прячется,
чтоб не съели дураки.
И дарит мне это счастьице
кисть сиреневой руки.

Ах, цветочное пророчество!
Как наивен род людской.
Вдруг пахнуло одиночеством
и грядущею тоской.

 

***
Где вы, катарсис, серотонин,
дом с белым садом, камин, мезонин,
всё, что желают в дни именин,
всё, что нам снится?
Что же на деле? Лживость икон,
замков руины, дура закон,
непобедимый в душах дракон,
старость, больница.

 

Где в парусах кумачовых корабль?
Где в небесах утонувший журавль?
Где обещания крибли и крабль,
сказочной щуки?
А на поверку — супы с котом,
светлое завтра где-то потом,
вечная сука на троне златом,
вечныя муки...

 

***
Голубь стучится клювом в окно.
Я насыпаю птице пшено.
Так вот и я, тетеря,
стучалась в закрытые двери. 

 

Крыльями билась в чужое окно,
но тем, кто внутри, было всё равно.
Билась, теряла перья,
силы, года, доверье.

 

Но никто не открыл.
Иль не хватило крыл?

 

***
Жизнь протекает в неизвестности
и в песни претворяет сны.
Но вечно у родной словесности
я на скамейке запасных.

 

И всё же лучше буду в падчерицах
искать подснежников зимой,
чем угождением запачкаться
и изменить себе самой.

 

Пронзать чужие души лезвием
и ткать невидимую нить,
пока хоть что-то у поэзии
в составе крови изменить.

 

***
Членства и званий не ведала,
не отступав ни на шаг,
высшей считая победою 
ветер свободы в ушах.

 

И, зазываема кланами,
я не вступала туда,
где продавались и кланялись,
Бог уберёг от стыда.

 

Выпала радость и таинство -
среди чинов и речей,
как Одиссей или Анненский,
зваться никем и ничьей.

 

Но пронести словно манию,
знак королевских кровей -
лучшую должность и звание -
быть половинкой твоей.

 

***
И не верила, и не просила,
не боялась... но что-то никто
не пришёл и не дал, как гласила
поговорка. Ну что ж, а зато -

 

всё! Цветаевские посулы
оправдались всему вопреки.
И мерцанье огня из сосуда
мне дороже дающей руки.

 

Но всегда, до скончания лет -
чёрный список и волчий билет.

 

***
Обиды — на обед,
на ужин — униженья.
Коловращенье бед
до головокруженья.

 

Но помни, коль ослаб,
про мудрое решенье:
про лягушачьих лап
слепое мельтешенье.

 

Вселенной молоко
мучительно взбивая,
спасёт тебя легко,
вздымая высоко,
душа твоя живая.

 

***
Какой неохватный безудержный свет!
О мир-супермаркет, чего только нет
в витринах твоих шире моря!
Чего только нет там для горя!

 

Беда у ворот, перекрыт кислород,
все камни летящие — в мой огород.
Но блещут огнями витрины
и тянет туда на смотрины.

 

Какие хоромы, чертоги, дворцы!
А все продавцы — подлецы и дельцы.
Рекой изобилие льётся,
всё куплено, всё продаётся.

 

О мир-супермаркет, я вечный банкрот,
но вечно раскрыт удивлённо мой рот.
Я вся в твоей пагубной власти!
Чего только нет здесь для счастья!

 

Дожди, снегопады, деревья в цвету,
сиянье сгоревшей звезды на лету,
закаты, рассветы, объятья
и мамины старые платья.

 

Мосты и огни на другом берегу,
всё то, что сродни я в себе берегу,
любимые лица и тени,
и всё это можно без денег!

 

***
Привыкать к стезе земной
пробую, смирясь.
То, что грезилось весной –
обернулось в грязь.

 

На душе — следы подошв,
слякотная злость.
И оплакивает дождь
всё, что не сбылось.

 

Тот застенчивый мотив
всё во мне звучит,
что умолк, не догрустив,
в голубой ночи.

 

Что хотел он от меня,
от очей и уст,
как в былые времена
от Марины — куст?

 

Неужели это миф,
сон сомкнутых вежд, –
тот подлунный подлый мир
в лоскутах надежд?

 

В предрассветном молоке
жизнь прополощу,
и проглянет вдалеке
то, чего ищу.

 

***
Надежда, стой, не уходи.
Ты где-то там, в просторах сирых,
то впереди, то позади,
и я догнать тебя не в силах.

 

Скажи мне, как тебя зовут?
А лучше нет, не говори мне.
Я буду просто слушать звук
из детской сказки: "крабле, крибле..."

 

Пусть ноет сердце под рукой -
судьбы недоенное вымя,
своей надежде никакой
я снова выдумаю имя.

 

* * *

Из забывших меня можно составить город.

                                                          И. Бродский

 Имена дорогих и милых - 
 те, с которыми ешь и спишь, 
 консервировала, копила 
 в тайниках заповедных ниш.

 

 И нанизывала, как бусы, 
 украшая пустые дни,
 и сплетала из строчек узы, 
 в каждом встречном ища родни.

 

 Был мой город из вёсен, песен, 
 из всего, что звучит туше.
 Но с годами теряли в весе
 нежность с тяжестью на душе.

 

 Столько было тепла и пыла, 
 фейерверков и конфетти...
 А со всеми, кого любила, 
 оказалось не по пути.

 

 Отпускаю, как сон, обиды, 
 отпускаю, как зонт из рук.
 Не теряю его из виду, 
 словно солнечно-лунный круг.

 

 Да пребудет оно нетленно, 
 отлучённое от оков,
 растворившись в крови вселенной,
 во всемирной Сети веков.

 

 Безымянное дорогое,
 мою душу оставь, прошу.
 Я машу на себя рукою.
 Я рукою вослед машу.

 

 Будет место святое пусто, 
 лишь одни круги по воде,
 как поблёскивающие бусы 
 из не найденного Нигде.

 

 Я немного ослаблю ворот, 
 постою на ветру крутом
 и - опять сотворю свой город 
 из забывших меня потом.

 

***
Под луной ничто не вечно.
Светится таинственно
неба сумрачное нечто
в обрамленье лиственном.

 

А внизу, под сенью крова -
дней труды и подвиги.
Бурый лист, как туз червовый
мне слетает под ноги.

 

Ночь земле судьбу пророчит,
карты звёзд рассыпала...
Жизнь живёшь не ту, что хочешь,
а какая выпала.

 

***
Перед зеркалом красуясь,
от тебя я слышу: «Рубенс!»

 

Огорчилась: неужель?
А мне мнилось: Рафаэль!

 

Вот истаю, словно воск,
будет Брейгель иди Босх!

 

***
Жизни нет от полноты.
Нечего надеть. 
Мне для счастья полноты 
надо похудеть. 

 

Ненавижу полноту 
и всё то, что с ней 
как-то связано в быту 
человеко-дней. 

 

Полной грудью не дышу 
(может лопнуть шов). 
Полной рифмой не спешу 
украшать стишок. 

 

Полноводная река – 
мне и та тошна, 
и пошлее колобка 
полная луна. 

 

Надо, надо, – говорю, – 
зверски голодать. 
И готовностью горю 
полсебя отдать 

 

в жертву будущей себе, 
стройной, как газель… 
Голод с совестью в борьбе 
спорят и досель. 

 

***
Пока писала я сонеты –
сгорели на плите котлеты,
пропали в оперу билеты,
сменялся вечер новым днём,
но ничего не замечала,
покуда лирою бренчала,
прочту – начну опять сначала,
и всё гори оно огнём!

 

Пока слагала я поэмы –
завяли в вазе хризантемы.
Кому печаль мою повем я?
Чем искуплю сии грехи?
Но – остановлено мгновенье,
но – уничтожено забвенье,
пусть сдохну я от вдохновенья,
зато останутся стихи!

 

***
Героизм бессребренных стрекоз.
Мотыльков безумных суицид.
За существования наркоз
вдруг тебя охватывает стыд.

 

Телевизор, стол, плита, кровать –
наши траектории пути.
Жизнь на полуслове оборвать,
если дальше некуда идти.

 

Как колдует вечер-чародей,
перед тем, как сгинуть в никуда!
А твоя нежизнь средь нелюдей...
М-да-а.

 

***
Снова позвонили по ошибке.
Обознатки, я опять не та.
Свет луны рассеянный и жидкий
застилает ночи темнота.

 

И в глазах двоится неким фоном -
то ли глюки, то ли сонный сбой -
мой двойник с похожим телефоном,
но с иной удачливой судьбой.

 

Я не та. Хотя ещё живая.
Разочарованье. Немота.
Телефон звонит, не уставая.
Слишком поздно. Я уже не та.

 

Ну кому ещё во мне потреба?!
Что вы душу травите виной!
Телефон — связующая скрепа -
между мной и миром за стеной.

 

Словно разорвавшаяся бомба -
нота до, взошедшая в зенит.
И не важно, мне или по ком-то
телефон как колокол звонит.

 

*** 
Ради словечка ворочать руду – 
экая малость! 
Жизнь застоялась, как воды в пруду. 
Не состоялась. 

 

Вскоре подскажет – когда через край, – 
сердце-анатом, – 
что обернулся придуманный рай 
истинным адом. 

 

Выглянет месяц из ночи слепой, 
вытянув рот свой, 
словно спасая от счётов с собой 
и от сиротства. 

 

***
Как собрать себя в кучку, размытой слезами,
разнесённой на части любовью и злом,
с отказавшими разом в тебе тормозами,
измочаленной болью-тоской о былом?

 

И поклясться берёзами, птицами, сквером -
как бы я ни качалась на самом краю,
как бы ни было пусто, беззвёздно и скверно -
я ни тело, ни душу свои не убью.

 

Как сказать себе: хватит! Довольно! Не надо! 
Посмотри на ликующий праздник земной...
Но встают анфилады душевного ада,
и бессильны все заповеди передо мной.

 

 

***

В своём соку закисшая строка.
Фонтан, себя питающий устало.
А я – река! Нужны мне берега
и море – то, в которое б впадала.

 

И – города, что плыли бы в огнях...
Мне нужно всё, несущееся вольно,
глядящееся пристально в меня,
клонящееся в трепетные волны.

 

Но, стиснутая вдоль и поперёк
плотиной дел, инерции,рутины,
я превращаюсь в жалкий ручеёк,
в то, что судьба и жизнь укоротила. 

 

***
Рисунок дня. Небрежный росчерк буден.
Заветный вензель на стекле судьбы.
Подарок фей. Кофейный штрих на блюде.
Что сбудется из этой ворожбы?

 

Ещё одна иллюзия издохнет.
Одною болью больше будет в срок.
Не сбудется судьба моя — и бог с ней.
Ведь главное — что было между строк.

 

***
 Мелькают лица: тёти, дяди... 
 Мы все – единая семья. 
 Махнуться жизнями, не глядя. 
 Какая разница, друзья?

 

 Покуда не свалюсь со стула, 
 сижу и знай себе пишу. 
 На жизнь давно рукой махнула.
 Кому-то дальнему машу. 

 

***
И по гроба, как по грибы,
теперь хожу все чаще…
О, что там зреет у судьбы
в непроходимой чаще?

 

В объятьях милых или книг,
или стихи кропаем –
но каждый день и каждый миг
мы что-то погребаем.

 

Зияют ямы на пути,
пустоты и провалы
глухим предвестием в груди,
что всё, мол, миновало.

 

Но вот уж сколько зим и лет –
отпетый, забубённый –
маячит в зарослях скелет
любви непогребённой.

 

И ждет она сквозь все нельзя
у гробового входа –
когда настигнет, вознеся,
последняя свобода.

 

***
«Когда б не свет луны, – о, я тогда бы...» –
Цветаева на слове осеклась.
А что луна? Она ведь тоже баба.
Кому как ей любви известна сласть.

 

Она ведь тоже женщина, луна-то.
Кругла лицом, круглы её бока.
И знает, что ни в чём не виновата
Цветаева, и все мы, на века.

 

***
Любовь нечаянно спугнула.
Она была почти что рядом.
Крылом обиженно вспорхнула,
растерянным скользнула взглядом

 

и улетела восвояси,
как  «кыш» услышавшая птица.
Мне Божий замысел неясен,
мне это всё не пригодится.

 

Зачем, скажи мне, прилетала,
куда меня манила песней?
А вот ушла, и  сразу стало
бесчувственней и бесчудесней.

 

* * *
Вечный зазор, не пускающий в грудь,
словно забор, преграждающий путь.

 

Словно одежда, что хочется снять,
чтоб не мешала друг друга обнять.

 

Словно пейзаж, отделённый стеклом.
Тянутся руки, но снова – облом.

 

Жизнь, разделённая вечной межой:
близкий – и дальний, родной – и чужой.

 

***
В кофейной ли гуще, в стихах, во сне 
увидится некий бред –
повсюду грядущее кажет мне 
уайльдовский свой портрет.

 

Я кофе давно растворимый пью 
и часов замедляю ход, 
но вновь наступает на жизнь мою 
непрошенный Новый год.

 

Меж прошлым и будущим – пять минут. 
Застыло на миг бытиё. 
И бездне страшно в меня заглянуть. 
Страшнее, чем мне – в неё.

 

***
Налицо улыбка,
а с изнанки — боль.
Ты играй мне, скрипка.
Сыпь на рану соль.

 

Старые обиды,
не поймёшь, на что.
Вся душа пробита,
словно решето.

 

Сердцу нужен роздых.
Этот мир — дурдом.
Музыку как воздух
я хватаю ртом.

 

Гребни волн упруги,
хоть по ним скользи.
Помню твои руки
и глаза вблизи.

 

Надо мной смеётся
или плачет Бах?
Память остаётся
в пальцах и губах.

 

В этих звуках адских
радость словно злость...
В королевстве Датском
что-то не срослось.

 

* * *
Наш ужин скуден и нехитр:
овсянка, сэр. Сырок, кефир.
О, трапеза и затрапеза!
Да, далеко же нам до Креза.

 

* * *
Не Венера, не Афродита.
Выгляжу серо, гляжу сердито.
Не в шелках, не на каблуках...
Но есть что-то во мне, что нетленно.
Я – синица в твоих руках
с журавлиной душою пленной.

 

***
Взвалю на чашу левую весов
весь хлам впустую прожитых часов,
обломки от разбитого корыта,
весь кислород, до смерти перекрытый,
все двери, что закрыты на засов,

 

вселенское засилье дураков,
следы в душе от грязных сапогов,
предательства друзей моих заветных,
и липкий дёготь клеветы газетной,
и верность неотступную врагов.

 

А на другую чашу? Лишь слегка
ее коснётся тёплая щека,
к которой прижимаюсь еженощно,
и так она к земле потянет мощно,
что первая взлетит под облака.

 

***

Жизнь моя дремлет и сладкие сны
ей навевают остатки весны.

 

Пусть мне уже не послушен реал,
но как воздушен ночной сериал...

 

Вот загорается в небе звезда,
приоткрывается дверь в навсегда...

 

Кружатся лица, как листья в лесу.
Сколько любви я с собой унесу...

 

Нежности кружево, сны наяву...
Чтоб вы так жили, как я не живу.

 

***
Луна или жизнь на ущербе?
О, только себе не соврать.
И месяц, как маленький цербер,
мою караулит тетрадь.

 

Охота поплакаться Музе,
но тщетно молю я: «Сезам...»
Мы жаждем не истин – иллюзий,
что нас вознесут к небесам.

 

Но корчится в муках Россия,
но где-то стучат топоры...
Поэзии анестезия
спасает меня до поры.

 

* * *
Сорвалось с языка – не поймаешь,
как какого-нибудь воробья.
И сама потом не понимаешь,
ну зачем это ляпнула я?

Не сдержалась – и нет мне покоя.
Буду впредь молчаливее рыб!
А стихи – это нечто другое –
помраченье, наитье, порыв...

Будьте сдержанны в жизни цивильной,
придержите любовь или злость.
А стихи – это то, что стихийно.
То, что с сердца сейчас сорвалось.

 

***
Когда душа и жизнь в разоре —
позволь мне, Высший Судия,
остаться где-нибудь в зазоре
небытия и бытия.

 

Чтоб не с самой собою в ссоре
уйти, рассеиваясь в дым,
позволь остаться мне в зазоре
между небесным и земным.

 

Чтоб не во мгле и не в позоре,
не в пекле боли, не в петле, -
травинкой в стихотворном соре,
в Тобою вышитом узоре
на замерзающем стекле.

 

***
Как будто я оставлена на осень,
не сдавшая экзамен у судьбы:
запутавшись в задачке из трёх сосен,
искать в лесу ответы как грибы,

 

читать в корнях вещей первопричины,
смирению учиться у травы... 
А я бы и осталась, и учила,
да школа жизни кончена, увы.

 

Что, вечной второгоднице, мне делать
с просроченною жизнью и тоской,
с застывшим в пальцах мелом задубелым 
над гробовою чистою доской?

 

Постойте, я не всё ещё сказала!
Но вышел срок, и всё пошло не впрок.
На том свету, как перед полным залом,
в слезах любви, в прозренье запоздалом
отвечу Богу заданный урок.

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/415062.html#comments

 

Быть может...

 

 

 

***
Духи обещали, что где-то, быть может...
И мы их любили за те обещанья.
А запах тот сладкий и ныне тревожит,
как с первой наивной любовью прощанье. 

 

Сирень пятизначная... звёзды без счёта...
ожог от касанья слегка рукавами...
Когда-нибудь... где-нибудь... может быть... что-то...
а дальше боялась додумать словами.

 

Случайно попалась коробочка в руки-
симметрия точек на белом и синем.
И словно вернулось на прежние круги
всё, что вспоминалось доныне с усильем.

 

 

 

***
Художник из давно прошедшей жизни,
растаявший, как облако, как сон...
Сезам, откройся, снова покажись мне,
то, что звучало сердцу в унисон.

 

Был вечер о Цветаевой в салоне.
Он подошёл ко мне уже в конце
с какой-то фразой, сказанной в поклоне,
с улыбкою на сумрачном лице.

 

Мне показалось странным, диковатым -
горящий взгляд под гривой смоляной
и голос тихий, словно виноватый
в том, что никак не может быть виной.

 

Он рисовал мне к лекциям афиши:
на каждой был поэта чудный лик.
Развешивал их тайно в каждой нише
и наблюдал за тем, кто к ним приник.

 

Шёл снег, мороз, а он в одних кроссовках,
но любовался делом своих рук...
В его стараньях не было рисовки.
Он был одно большое слово ДРУГ.

 

Кассеты бардов вёз мне с фестивалей
и добывал мне книжки из Москвы.
Нет, мы черты с ним не переступали.
Мы даже были, кажется, на Вы.

 

И лишь однажды, выпросив листочки
с его стихами, села в тишине
и прочитала там такие строчки...
И поняла, что это обо мне.

 

Ни разу не обмолвился про чувства,
был просто рядом — даже не зови.
Я думала, что из любви к искусству.
А оказалось, просто из любви.

 

 

 

***
Тогда мне время было по нутру,
вселенная была мне по размеру.
И в мир я выходила поутру,
всё принимая к сердцу и на веру.

 

Тогда без счастья не было ни дня,
с губ не сходила алая улыбка.
И каждый взгляд мужской был на меня,
и каждое в строку ложилось лыко.

 

Промчалась жизнь, теперь она звучит
вполголоса, идёт вполоборота.
О, где её подземные ключи
и где лучи её солнцеворота?

 

Лишь бы остаток в горсти удержать,
хотя бы удержать её от крена,
чтобы любовь могла ещё дышать,
чтобы душа не помнила о бренном...

 

 

 

***
Никогда ни о чём не жалеть... это как?
Я жалею, я очень жалею,
обо всём, что я сделала в жизни не так,
обо всём, что я сделала с нею.

 

Дни похожие, словно деревья в лесу,
а за ними и леса не видно...
И по жизни я душу, как ношу, несу.
Тяжело, и обидно, и стыдно.

 

Тянет ноша  к земле, несмотря что своя,
но тащу на себе, не бросаю.
Всё что сделала и что не сделала я -
вспоминаю и локти кусаю.

 

Где же крыльев твоих белоснежный пушок,
о душа моя, бабочка, муза?
Лишь тяжёлый мешок, износившийся шёлк,
разорвавшийся в клочья от груза...

 

 

 

Номер

 

Мне снился номер телефона,
что набирала я упорно,
от нетерпения трясясь.
Далёкий, как полярный полюс,
чуть различим был мамин голос,
но тут же прерывалась связь.

 

Я набирала снова, снова,
моля услышать хоть бы слово,
готова каждого убить,
кто подступал ко мне с помехой,
с чужою речью, шумом, смехом,
кто не давал мне долюбить.

 

Проснулась вся в слезах надежды,
не здесь, не Там, а где-то между,
и номер тот держа в зубах,
как драгоценную шараду,
как незабвенную отраду,
уж рассыпавшуюся в прах.

 

Хватаю трубку, набираю,
скорей, скорей, преддверье рая,
уже пахнуло сквозняком...
И слышу: «Временно не может
быть вызван...» Значит, после — может?!
И в горле застревает ком.

 

О боже мой, что это было?!
Я помню номер, не забыла!
Что означает этот шифр? -
пароль, что в реку вводит дважды,
танталовой измучив жаждой,
догадки молнией прошив?!

 

Я обращаюсь молча к звёздам,
откуда этот номер послан,
что у меня внутри горит.
И То тончайшее, как волос,
минуя и слова, и голос,
мне прямо в сердце говорит.

 

 

 

***
Пытаться душу уместить в тетрадь,
печалиться, когда не удаётся.
Всё меньше остаётся, что терять.  
Всё больше любишь то, что остаётся.

 

Что нового? Да всё уже старо.
День завтрашний похож на день вчерашний.
На всём лежит прошедшего тавро.
И дышится свободней и бесстрашней.

 

«Всё в прошлом» - на музейном полотне
уже таким не кажется забавным.
Но всё, что вне — теперь уже во мне.
И жизнь полна единственным и главным.

 

 

***
Я научилась штопать, шить и жить.
Как хорошо, что некуда спешить.
В незнаемое кончилась езда.
Нас сторожит вечерняя звезда.

 

И нам идёт пить чай с лесной травой,
всё, что привыкли делать не впервой.
Ты мумиё моё, ты мой жень-шень.
Одна я беззащитна, как мишень.

 

Сменилась даль на пристальную близь.
Две половинки пазами слились.
С обочины смотрю с улыбкой я.
Не тем вы озабочены, друзья.

 

Нам не висеть в трамвае в часы пик.
«Что нового?» поставит нас в тупик.
Но вечно новы дождик по весне
и радуга цветастая в окне.

 

 

***
Мир создан из простых частиц,
из капель и пыльцы,
корней деревьев, перьев птиц...
И надо лишь концы

 

связать в один простой узор,
где будем ты и я,
земной ковёр, небесный взор, -
разгадка бытия.

 

Мир создан из простых вещей,
из дома и реки,
из детских книг и постных щей,
тепла родной щеки.

 

Лови свой миг, пока не сник,
беги, пока не лень.
И по рецепту Книги книг
пеки свой каждый день.

 

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/281425.html

 

Когда хорошо - мне грустно...

 

 

 

***

Когда хорошо — мне грустно.
Ведь это скоро пройдёт.
Читаю с помощью Пруста
себя всю ночь напролёт.

 

Пока глаза не смежались -
копалась в своей золе.
Какие пласты слежались
в душевной моей земле?

 

Когда устаёт дорога
и жизни замедлен ход -
вгрызайся в свою утробу,
в колодец глубинных вод.

 

Там дремлет ночная тайна,
скрываясь за далью вех...
Невидимая реальность
невидима не для всех.

 

Пусть карта навеки бита
и слёзы текут из век -
но детский кусок бисквита
вернёт тебе прошлый век.

 

И жизнь по глоточку цедишь...
Минуту, неделю, год
в конце особенно ценишь -
ведь это скоро пройдёт.

 

Узнаешь, души не чая,
по-новому жизнь кроя,
как выплыть из чашки чая
в лазоревые края.

 

Не надо делать ни шагу -
земля сама за тебя
идёт, вынося из мрака,
как плачущее дитя,

 

в боярышник и шиповник,
в сиреневый шум и дым...
Как важно всё это помнить,
чтоб было навек живым.

 

В погоне за вечным раем, -
неужто же без следа? -
когда-то все умираем...
Но это не навсегда.

 

 

***
Ветер обыскивал грубо,
но ничего не нашёл.
Был легкомысленно хрупок
юбок взлетающий шёлк.

 

Явно слетая с катушек
в виде каштанов и лип,
ветер обыскивал душу,
дуя на то, что болит.

 

Что у меня за душой?
След от любви большой.
Что у меня в крови?
Свет от большой любви.

 

 

***
Запомнить это небо
и тени тополей,
чтоб там, где мгла и небыль,
мне стало бы теплей.

 

По тёмным волнам крови,
по лабиринтам снов,
туда, где кров без кровель
и чернота без слов,

 

неси меня, кораблик,
в нездешние края,
туда, где всё украли,
чем жизнь была моя.

 

Держитесь мёртвой хваткой
за то, что у черты,
за милую повадку
и близкие черты,

 

чтобы хоть эхом в бездне,
травинкой в волосах,
когда оно исчезнет,
оставив нас в слезах.

 

***

Жизнь моя дремлет и сладкие сны
ей навевают остатки весны.

 

Пусть мне уже не послушен реал,
но как воздушен ночной сериал...

 

Вот загорается в небе звезда,
приоткрывается дверь в навсегда...

 

Кружатся лица, как листья в лесу.
Сколько любви я с собой унесу...

 

Нежности кружево, сны наяву...
Чтоб вы так жили, как я не живу.

 

 

***

Луны недрёманное око
следит за каждым из окон,
напоминая, что у Бога
мы все под круглым колпаком.

 

Души незримый соглядатай,
ты проплываешь надо мной,
напоминая круглой датой,
что всё не вечно под луной.

 

Чего от нас судьба хотела,
в час полнолуния сведя,
когда в одно слились два тела,
над сонным городом летя?

 

И, может быть, ещё не поздно
вскочить в тот поезд на бегу...
Ловлю ворованный наш воздух
и надышаться не могу.

 

Придёт зарёванной зарёю
иной заоблачный дизайн...
Летящий отблеск над землёю,
побудь ещё, не ускользай!

 

***
Раньше жизнь мы пили из горла,
а теперь смакуем по глоточку.
Но пока ещё не умерла,
и над «и» не время ставить точку.

 

Кружатся над нами миражи,
маски на весёлом карнавале...
Где же то, что обещала жизнь,
что от нас так долго укрывали?

 

Праздник, обернувшийся бедой,
на дары наложенное вето...
Помнишь, как нам в детстве жёг ладонь
фантик, притворившийся конфетой?

 

Отыщи орех под скорлупой
и не бойся, что он там надкушен.
Приходи, безбашенный, слепой,
по мою облупленную душу.

 

Пусть не достучаться к небесам
и ларец с сокровищем потерян,
но откроет, что не мог Сезам,
ключик золотой от нашей двери.

 

 

***

Сколько же раз проходили мы
вот под таким же небом,
тем же улицам, но немы
были сердца и слепы.

 

А Тот, кто держит свиток судьбы
и предрешает встречи,
нас уже выделил из толпы
и больше нам не перечил.

 

И пометил себе в блокнот
крестик на этом месте,
где однажды давным-давно
даст нам столкнуться вместе.

 

Помнишь ту заводскую — как
в песне — ту проходную,
где удержала твоя рука,
чувствуя, что тону я?

 

Сквозь агитаций наглядных вздор,
грамот почётных липу
хлынул небес грозовой простор,
грянуло: либо — либо.

 

Как не ошиблась средь шелухи
мудрость первого взора?
Так же, наверное, как стихи
в сердце растут из сора.

 

 

 

***
Незаметна стороннему глазу,
я по жизни иду налегке
за волшебно звучащею фразой,
что маячит ещё вдалеке.

 

Начинается новой главою
день в косую линейку дождя.
Зеленеет и дышит живое,
о своём на ветру шелестя.

 

Чтоб мотив тот подхватывал всякий,
напевая его при ходьбе...
А когда моя муза иссякнет,
то я буду молчать о тебе.