31 декабря каждый год мы с друзьями ходим, нет, не в баню, а в ТЕАТР
И в этом уходящем 2019 году мы побывали в театре на Васильевском, где посмотрели великолепную
комедию К.Гольдони "Самодуры". Премьера спектакля состоялась 7 апреля 2017 года.

" Главное - не морализировать, а дать витамин жизнелюбия и позитивной энергии, которого нам всем по-прежнему не хватает."- сказал о творчестве Гольдони главный режиссер тептра В.Туманов.

 

И когда его в 14 лет отправили изучать философию, он сбежал от учителей и присоединился к бродячей театральной труппе. Пробыл Гольдони среди артистов недолго и через 4 года оказался в училище в Павии. 

Но и здесь надолго не задержался, Карло исключили за то, что он написал сатирическую пьесу, где высмеивал своих учителей. В конце концов, благодаря стараниям семьи, Карло в 1732 году удалось получить докторскую степень и выйти в адвокаты. 

Римская империя в период своего расцвета являлась поистине гигантским образованием, которым сложно было управлять. О том, что хорошо было бы разделить эту огромную территорию на части, задумывались порой даже сами императоры. И, например, при императоре Октавиане Августе (правил с 27 года до 14 года до н. э.) каждому претенденту на трон выдавалась во владение своя отдельная провинция.

А в III веке, когда Рим переживал мощный кризис, местные элиты даже провозглашали свои собственные «провинциальные империи» (возникли, допустим, Гальская Империя, Пальмирская Империя и т. д.).

В IV веке тенденция разделения империи на Западную и Восточную значительно усилилась. Стоит обратить внимание на то, что огромная территория в те времена порождала проблемы с передачей информации о важных событиях и происшествиях. Передавать информацию с Запада на Восток приходилось на кораблях или с гонцами на лошадях, что занимало много времени. В общем, в 395 году н. э., когда умер император Феодосий, империя была разделена на Восточную и Западную официально.

Здесь надо отметить, что идея Западной империи, объединяющей весь христианский мир и восходящей к временам Древнего Рима, ещё долго владела умами европейских завоевателей. И, например, Карл Великий за годы своего правления (а правил он с 768 до 814 год) сумел объединить многие земли Западной Европы воедино и образовал Франкское королевство. В 800 году Карл был коронован в Риме. Когда Карл Великий умер, его королевство разделилось на Италию, Францию и Германию.

В 962 году германский правитель Оттон смог завоевать север и центр Апеннин и вошёл в Рим. В результате Оттон I был благословлён Папой Римским на престол так называемой Священной Римской империи. Но властные полномочия Оттона в реальности были не так уж велики, а политический вес ещё меньше. Впрочем, Священная Римская империя, сердцем которой стала Германия, существовала ещё очень долго — до 1806 года, пока Наполеон не вынудил её последнего императора Франца II отказаться от титула.

В начале 18 века "итальянского народа" не было. Было -  по  циничному  выражению австрийского канцлера Меттерниха - одно только "географическое понятие".
     В самом деле, на длинном  и  узком  "сапоге"  Апеннинского  полуострова размещалось около двадцати различных по своему  политическому  устройству  и культурным традициям государств. Пожалуй, единственное, что их связывало,  - это  хозяйственная  разруха,  полуфеодальные  формы  эксплуатации  и   общинлитературный язык  (что,  впрочем,  при  повальной  неграмотности  населения значило не так-то много. Большинство довольствовалось диалектами).  Наиболее развитая в экономическом отношении Ломбардия была -  после  Аахенского  мира 1748 года  -  отдана  Австрии.  Однако  в  сильной  зависимости  от  Австрии находились и многие другие государства полуострова. Относительно  суверенным положением  пользовались  лишь  Пьемонт,  короли  которого  довольно   ловко лавировали между Австрией  и  Францией,  и  Папская  область  -  государство искусственно поддерживаемое, как "духовный центр" католического мира.      Юг Италии занимало королевство Обеих Сицилии (со столицей  в  Неаполе). Там царствовали Бурбоны, связанные династическими  узами  с  французскими  и испанскими Бурбонами, но на деле проводившие политику Англии.
     Политическая разобщенность всех этих мелких государств, соперничество в политике, сеть таможенных барьеров, опасения поенного порядка, личная вражда монархов и крупных феодалов сильно затрудняли налаживание разумной экономики и культурного общения.
     Для жизни итальянских государств  того  времени  характерно,  например, значительно  большее  экономическое  и  духовное  общение  с  неитальянскими странами, чем со своими соплеменниками. Юг Италии больше торговал с Англией, чем с Ломбардией. Ломбардия и Пьемонт - с Францией, Англией и Австрией, чем, скажем, с Папской областью. Молодые интеллигенты в Турине или Милане были  в курсе последних парижских новинок  и  почти  ничего  не  знали  о  том,  что происходит в Риме пли Неаполе.
     Общую картину хозяйственной разрухи и культурной  отсталости  довершало политическое бесправие наиболее многолюдных сословий тогдашнего общества. 

При  всем  том  со  второй  половины  XVIII  века  в  различных  частях Апеннинского  полуострова  начинается  брожение,  которое   к   концу   века
превратится  в  весьма  могучую  силу;  она  -  пусть  поначалу  с   помощью французских штыков - сокрушит старый порядок и откроет дорогу к  дальнейшему
политическому объединению  разрозненных  государств  в  единое  национальное целое. Виновницей этого  брожения  явилась  молодая  итальянская  буржуазия,
начавшая заявлять свои права. На севере она была  наиболее  сильна.  Этим  и объясняется тот факт, что когда речь заходит об итальянском  Просвещении,  о
становлении буржуазной идеологии, то  говорят  преимущественно  о  Милане  и Венеции, двух главных культурных центрах Северной  Италии.  Реже  вспоминают
Флоренцию, Пьемонт и Неаполь.
     До открытых политических лозунгов дело, понятно, ее доходило.  Не  было еще достаточных сил. Даже тот  логический  предел,  к  которому  итальянская
буржуазия тяготела - объединение страны, - не был еще  формулирован.  Усилия идеологов  были  направлены  на  критику  старого   режима.   Критика   была
всеобъемлющей. Суровой ревизии подвергалось решительно все.
     Сокрушительная критика старого порядка,  содержащаяся  в  произведениях французских просветителей, была с восторгом  воспринята  передовыми  кругами
итальянской интеллигенции. Вольтер, Руссо,  Дидро.  Монтескье  становятся  в Италии не менее известными и популярными, чем в самой Франции.

Пьеса Карло Гольдони «Самодуры» («I Rustеghi») написана на венецианском диалекте в 1760 году. Само слово «rustеghi», ставшее в Венеции нарицательным, многозначно и может быть переведено как «хамоватый зануда», враг цивилизации, тиран.

Вот такую пьесу мы смотрели накануне нового 2020 года. Постапил ее в театре на Васильевском Владимир Туманов.

ПервыДжакомо Леопарди (1798-1837) — это, пожалуй, самый хрестоматийный итальянский поэт после Данте и Петрарки.

Первые 24 года жизни Джакомо Леопарди  провел в библиотеке отца. Он с детства был болен, рос в доме отца, аристократа и ретрограда, подростком уже знал несколько языков, в 15 написал «Историю астрономии», а в 18 подделал несколько древнегреческих текстов и ввел в заблуждение лучших специалистов. Стал поэтом «мировой скорби» и очаровал своими стихами Артура Шопенгауэра.  

В представлении читателей двух последних веков (и особенно итальянских школьников и их преподавателей), вундеркинд из городка Реканати, владевший несколькими языками, обладавший невероятной эрудицией и чувствовавший язык поэзии как никто другой, так и остался стихотворцем-неудачником, у которого в жизни ничего не сложилось и который — в силу именно этих причин — оставил после себя ряд «депрессивных» стихов о бессмысленности человеческого существования. Именно такой образ Леопарди как несчастного «горбатого инвалида», в русле романтической «эстетики безобразия», перекочевал и в Россию, где его любили и переводили сначала «поэты-граждане» столичных прогрессивных изданий, видевшие в нем несчастного революционера и борца за свободную Италию, а потом, уже на рубеже XIX и XX веков – символисты, заинтригованные «метафизикой» его стихов про смерть и крушение всех надежд (в этом смысле сами за себя говорят первые строки стихотворения Эллиса, в котором, подобно тени из дантовского «Ада», «юноша из Реканати» произносит монолог о себе и о своем трагическом жизненном пути: «Я был для вас горбатым Джиакомо, /Беспомощный калека и поэт»…).

Мы сегодня познакомимся с творчеством Леопарди, которого в Италии считают величайшим поэтом, наравне с Пушкиным в России. Жизнь Леопарди можно подытожить одной фразой: непрерывные поиски и разочарования. Провозгласив, что ему нужны любовь, огонь, желание и жизнь, он во всем терпел крушение. Большую часть жизни он прожил инвалидом и потому не смог принять предложений зарубежных университетов о сотрудничестве. Одним из главных источников отчаяния Леопарди было крепнущее убеждение в том, что христианство – еще одна иллюзия; он был натурой глубоко мистической, и утраченная вера оставила после себя мучительную пустоту. Разочарование поджидало его и в политике: Леопарди мечтал об Италии, достойной республиканского наследия античности, а видел ее поверженной под австрийским владычеством.

А начнем мы наше путешествие по стихам Леопарди с его самого известного стихотворения ранней поры – «Бесконечность» (L’infinito, 1819).

Всегда был мил мне этот холм пустынный
И изгородь, отнявшая у взгляда
Большую часть по краю горизонта.
Но, сидя здесь и глядя вдаль, пространства
Бескрайние за ними, и молчанье
Неведомое, и покой глубокий
Я представляю в мыслях; оттого
Почти в испуге сердце. И когда
Услышу ветерка в деревьях шелест,
Я с этим шумом сравниваю то
Молчанье бесконечное: и вечность,
И умершие года времена,
И нынешнее, звучное, живое,
Приходят мне на ум. И среди этой
Безмерности все мысли исчезают,
И сладостно тонуть мне в этом море.

Перевод Анны Ахматовой

Стихотворение начинается с описания холма рядом с домом поэта в Реканати.

Одинокий холм как двойник лирического героя, любящего в одиночестве созерцать природу и размышлять о ней. Купы деревьев, растущих у его подножия, закрывают часть горизонта. Но эта преграда открывает беспредельную даль мирового пространства внутреннему зрению поэта. В этой идиллии непостижимо сочетаются шум и тишина, шелест листвы поблизости и "бесконечное молчание" бескрайнего пространства, каким представляется поэту Вселенная, в которой для него не было Бога. Зато было чувство молитвенного состояния души перед сознанием вечности. 

В этом стихотворении поражает чувство единения человека и бесконечного во времени и пространстве мироздания. В нем выражается соединение  прошлого и настоящего, неопределенного и конкретного, музыки и молчания. Созвучность этого стихотворения современному мировосприятию молодого поколения нельзя не отметить

Двадцатилетний Джакомо, который мог бы стать самым выдающимся античным филологом своего времени, начинает писать собственные стихи, руководствуясь примером своих любимых древнегреческих и латинских классиков. По определению самого Леопарди, это стихотворение — «идиллия», хотя уже здесь жесткие метрические правила античной поэзии становятся предметом тонкой формальной игры, «освобождающей» стих. В этом емком тексте пейзажная лирика в духе античной идиллии сопряжена с глубокой экзистенциальной рефлексией: жажда жизни и великого творчества, воспоминания, мечты — все сливается в этой картине, пока поэт смотрит на «свой» холм недалеко от родового дома семьи Леопарди. Действительно, ум и фантазия человека напрямую связаны с бесконечностью и могут легко и быстро преодолеть узкие границы Реканати — маленького, отсталого и консервативного городка Папского Государства, где поэт родился и вырос под строгим взглядом отца-воспитателя  и собирателя крупнейшей семейной библиотеки, графа Мональдо Леопарди…

Библиотека Леопарди

Давайте прочтем один из самых революционных текстов Леопарди, по крайней мере с точки зрения стиля: действительно, на первый взгляд трудно поверить, что эти строки были написаны в 30-е годы XIX века. Ведь «обнаженная» лексика, без всякой риторики и формальных украшений, и »изломанный» ритм без рифмовки, в котором строгие метрические правилa уступают место неожиданным переносам и знакам препинания внутри строчки, скорее напоминают свободный стих и «голую» экзистенциальную тревогу итальянской поэзии ХХ века.

Стихотворение «К себе самому» (A se stesso, 1833) было написано Леопарди вследствие разочарования в своей последней возлюбленной — флорентийке Фанни Тарджони Тоццетти, хозяйке литературного салона. Но на самом деле, независимо от автобиографического контекста, здесь в очередной раз находят воплощение философские идеи Леопарди о «бесконечной тщетности» человеческих желаний и всего земного. 

Эти идеи имеют немало общего с тогдашним мировоззрением Шопенгауэра. Шопенгауэр писал: " Все существенное и основное в нас, есть воля, тогда как мысль есть только производный и второстепенный феномен, акцидент (одно из случайных свойств) воли. Но мы имеем полное право, думать, а опыт притом блистательно это доказывает, что то, что в нас существенное и основное, есть также сущность и основание природы других существ. Мы – воля по своему существу и весь мир, рассматриваемый в своей сущности, есть воля, которая объективируется, принимает телесную оболочку, реальное существование. Шопенгауэр утверждает, что , главным двигателем для человека является воля, или, правильнее, воля к жизни.

Когда всех этих средств недостаточно, воля дает себе еще более действенную охрану, охрану, наиболее действенную из всех – разум, который в человеке замещает все другие средства обороны. Разум есть орудие тем более совершенное, что он может скрывать волю под ложной внешностью, тогда как у животного намерение всегда очевидно и всегда отличается определённым характером.

Каждая ступень волевого феномена борется с другой из-за материи, пространства и времени. Отсюда, по Шопенгауэру, и возникает та борьба за существование, которая характеризует природу. Каждый организм представляет Идею, копией которой он является, но только после вычета количества силы, потраченной на то, чтобы осилить низшие Идеи, оспаривавшие у него материю и жизнь. Смотря по тому, насколько организму удается подчинить силы природы, составляющие низшие ступени жизни, он представляет более или менее совершенное выражение той Идеи, которую он отражает и более или менее приближается к тому, что в роде называется красотой.

Артур Шопенгауэр. В своей заметке "О ничтожестве и горестях жизни" пишет, что "...Никто, однако, столь глубоко и исчерпывающе не раз работал этого вопроса, как в наши дни Леопарди. Он всецело проникся своей задачей: его постоянной темой служит насмешливость и горечь нашего бытия; на каждой странице своих произведений рисует он их, но в таком изобилии форм и сочетаний, в таком богатстве образов, что это никогда не надоедает, а наоборот, представляет живой и волнующий интерес." 

Напомню, что Шопенгауэр был ярым противником оптимизма. Оптимизм, это -- в сущности незаконное самовосхваление истинного родоначальника мира, т.е. воли к жизни, которая самодовольно любуется на себя в своем творении; и вот почему оптимизм -- не только ложное, но и пагубное учение. В самом деле: он изображает перед нами жизнь как некое желанное состояние, целью которого является будто бы счастье человека. Исходя отсюда, каждый думает, что он имеет законнейшее право на счастье и наслаждение; и если, как это обыкновенно бывает, последние не выпадают на его долю, то он считает себя несправедливо обиженным и не достигшим цели своего бытия; между тем гораздо правильнее было бы видеть цель нашей жизни в труде, лишениях, нужде и скорбях, венчаемых смертью (как это и делают брахманизм и буддизм, а также и подлинное христианство), потому что именно эти невзгоды вызывают у нас отрицание воли к жизни. Но мы говорим о ЛЕОПАРДИ.

Скука – самая грандиозная из человеческих эмоций. Она выражает тот факт, что человеческий дух в определенном смысле больше самой вселенной. Скука – выражение глубокого отчаяния и невозможности найти что-либо, что могло бы удовлетворить безграничные потребности души.
— Джакомо Леопарди

Что такое скука? Это тягостное душевное состояние от отсутствия дела или интереса к окружающему.

На первый взгляд скука кажется обыденной и несерьезной, а признание того, что ты ее испытываешь – оскорбительным. Когда нам скучно, активность мозга снижается лишь всего на 5%!

МРТ-исследование головного мозга во время скуки показывает увеличение активности в областях, ответственных за обращение к автобиографической памяти, постижению мыслей и чувств других людей, а также за обдумывание гипотетических событий, т.е. за воображение.

Скука - не врожденная эмоция, а чисто выученная эмоция: изначально детям присущ интерес ко всему. Зачем дети выучивают и осваивают скуку? Им это изначально интересно (новое выражение лица, новое ощущение), а самое главное - это иногда оказывается выгодным.

Также правда, что скука у детей рождается тогда, когда умирает игра. Игра же умирает, когда ребенок становится пассивным потребителем развлечений, подаваемых ему через организованный досуг и телевизор. У детей, потребляющих телевизор, не развивается самостоятельность, интересы, фантазия. Сплошь и рядом дети, предоставленные сами себе, маются от скуки.

Скука, как и любая другая эмоция, делается тремя составляющими: внутренним текстом, мимикой и телом, картинкой-ситуацией:

• Мимикой и телом: скучным лицом (скучающими глазами), вялыми движениями, монотонной интонацией, усталыми плечами, повисшими кистями и шаркающими ногами,
• Внутренний текст: обесцениванием ценностей ("Все фигня!")
• Картинка-ситуация: перекрашиванием мир в серые тона, где ничто существенно не отличается от другого. Все - одно...

Для человека нормально развиваться или хотя бы пребывать в некоторой разумной нагрузке. Когда человек не получает должной нагрузки или когда с ней не справляется, он делает себе скуку. Состояние скуки возникает, в том числе, и при отсутствии цели. Когда человек скучает о ком-то или о чем-то - это еще не так страшно. Но когда приходит скука от бесцельной жизни - это серьезный сигнал.

Как совладать со скукой? Снятие скуки достигается двумя путями: деструктивным и конструктивным. Деструктивный путь - это притупление мозга и разума (всякого рода "балдеж": тяжелый рок, алкоголь, наркотики и т.д.)

Как честно сказал один подросток: "Если мне скучно, врубаю музыку. Если очень скучно - сижу в инете. Если совсем скучно - сплю".

Конструктивный путь - повышение активности. Если график жизни очень плотный, то скучать некогда. Распиши свой график максимально плотно и следуй ему. Поставь себе цель. Творчество - приветствуется!

Мы должны одолеть пессимизм молодежи. Как это сделать? Об этом думали и Леопарди и Шопенгауэр.

Леопарди много писал о тщетности поисков счастья, постоянно возвращаясь к безмерно угнетавшей его мысли: каждый родившийся страдает и умрет. Но этот грустный секрет полишинеля весьма далек от мистической и недоказуемой системы Шопенгауэра, как далек эмпиризм от иррационализма.

Пессимизм Леопарди человечен: оптимизм в его положении был бы противоестественен. «Слезы – не склонность моей натуры, а необходимость нашего времени и желание судьбы», – говорил он сам. Пессимизм Шопенгауэра, не оправданный обстоятельствами его жизни, надуман и антигуманен. Природе нет дела до нашего счастья, говорит Леопарди. Мировой Воле нужно наше несчастье, заявляет Шопенгауэр. Живущий страдает, вторит ему Леопарди. Страдание правит миром, рассуждает Шопенгауэр. Смерть – плата за жизнь, утверждает Леопарди. Смерть – выход, говорит Шопенгауэр. Леопарди в отчаянии от того, что у нас нет будущего; Шопенгауэр боится будущего, которое у нас есть. «Ни званием философа, ни любым другим ему подобным не следует гордиться даже про себя. Единственно подобающее человеку звание, коим он может гордиться – звание человека», пишет Леопарди. Шопенгауэр называет человека «обыкновенным», «фабричным товаром природы». Отношение к человеку – главное, чем разнятся франкфуртский рантье и неутомимо деятельный, несмотря на невзгоды, поэт и журналист, аристократ по рождению и пролетарий умственного труда по занятиям Джакомо Леопарди. Никогда Шопенгауэр не написал бы, как Леопарди: «Возрождение, начавшееся в Европе с французской революции, возрождение слабое, несовершенное до крайности, было все же своего рода возрождением. Французская революция вернула людей к их природной сущности, этому живому источнику гражданственности; она возродила большие страсти, сильные чувства, возвратила уже омертвевшим нациям, я не говорю жизнь, но... подобие жизни». Никогда Леопарди не стал бы «смотреть на человека как на существо, жизнь которого представляет собой некую кару и искупление» как об этом пишет Шопенгауэр, как не увидел бы «достойных друзей» в прусских солдатах, стрелявших в демонстрантов из окон квартир богатых горожан, в том числе Шопенгауэра. Перед Леопарди – реальный мир; перед Шопенгауэром – иллюзия, за которой скрыта злая Воля. Сама смерть, предмет скорбных раздумий Леопарди, превращается под пером мистика в нечто противоположное: «…ужасы смерти главным образом зиждутся на той иллюзии, что с нею я исчезает, а мир остается. На самом же деле верно скорее противоположное: исчезает мир, а сокровенное ядро я, носитель и создатель того субъекта, в чьем представлении мир только и имеет свое существование, остается» писал Шопенгауэр. Вывод Леопарди иной: «Будем жить и поддерживать друг друга; не будем отказываться от нашей доли той бедственной ноши, которую судьба возложила на плечи рода человеческого... Когда же придет смерть, мы не будем печалиться: даже в последние часы нас поддержат друзья и товарищи и доставит радость мысль, что потом, когда мы угаснем, они не раз о нас вспомнят и будут по-прежнему нас любить». Для Леопарди существовало лишь земное, а не потустороннее бессмертие, и именно в земной памяти он видел смысл человеческого счастья.