shkolazhizni.ru/print/46895/

(Фото: Maksim Shmeljov, Shutterstock)

Помним ли мы о Великой Отечественной?

Константин Кучер

Недавно в блоге одного из сайтов обсуждался вопрос о том, является ли Владимир Маяковский гениальным поэтом. Или он так, автор агиток текущего момента, которые умерли вместе с ним.

Я – сторонник первого. И чтобы подтвердить правоту своей позиции, в качестве одного из аргументов того, что поколение 20-40-х не просто читало и знало Маяковского, а дышало им, посчитал необходимым найти отрывок из романа Константина Симонова «Солдатами не рождаются». Тот, когда адъютант батальона Синцова – Рыбочкин – в Сталинграде, в только что отбитом блиндаже второй линии немецкой обороны, в ожидании возможной ночной контратаки читает стихи этого поэта:

Теперь
не промахнемся мимо.
Мы знаем кого – мети!
Ноги знают, чьими
трупами
им идти.

Сильное место романа, как аргумент того, что на определенном этапе нашей истории Владимир Маяковский был не просто поэтом, а голосом нации, чьи мысли, облеченные в стихи, звучали в резонанс с настроением того поколения, к которому были обращены.

Отрывок я нашел. Но вот оторваться от романа Симонова (на мой взгляд, одного из лучших произведений о Той войне) так и не смог. И перечитал его в очередной раз.

Может быть, под впечатлением от прочитанного на днях спросил своих, в былые времена проходивших бы по категории комсомольцев, а ныне – просто беспартийной молодежи:

– Знает ли кто, что у нас началось 22-го июня?

Но ни старший, ни младшая так и не смогли мне ответить, что это за дата. И какое важное событие в истории нашей страны произошло в этот день.

Не скажу, чтобы этот ответ – не ответ, меня шокировал. Всё-таки что-то о Той войне мои сын и дочь знают. Но почему та память, которая, как мне казалось, заложена в нас генетически, начинает давать сбои? Может, мы мало рассказываем о том, что пришлось пережить в те годы нашим дедушкам и бабушкам, отцам и матерям?

И если это так, то сложившееся положение вещей нужно срочно, как можно быстрее, менять.

Мой дед по материнской линии был мобилизован на третий день войны, 24-го июня. И за четыре года прошел, как любой пехотинец, в основном на своих двоих, долгий и кровавый путь от Тихвина и Волхова до Кенигсберга, встретив День Победы в Восточной Пруссии. Той самой, о которой как-то нам, ещё пионерам, сказала одна из женщин-ветеранов, пришедшая в начале мая в наш класс на традиционную тогда встречу, посвященную Великой Отечественной войне:

– Когда мы вошли в Восточную Пруссию, мы поначалу немного мстили немцам. Но потом нам запретили.

Классный руководитель сразу же тактично увела разговор о войне в другую сторону, но помню, даже эти несколько фраз произвели на меня неизгладимое впечатление. Как так? Советский солдат был не только освободителем всей Европы от коричневой чумы, но и мстителем? Кому он мстил? Гражданскому населению? Как? И кто запретил мстить?

Домой дед вернулся в начале августа 45-го. Хотя мог бы демобилизоваться значительно позднее. Или не вернуться вообще. Выведенные из Восточной Пруссии в ближайшее Подмосковье войска почти два месяца жили на колесах. В тех самых эшелонах, которыми они возвращались с войны. Никто ничего не знал, но все бойцы и командиры жили ожиданием, прекрасно понимая, что просто так боевые части на колесах никто держать не будет.

Ясность наступила во второй половине июля. В день, когда утром пришел приказ о демобилизации солдат старших призывных возрастов и деду буквально за несколько часов оформили все документы, по которым он из военного превращался в гражданского человека, было получено ещё одно предписание. Оно пришло на несколько часов позже первого приказа. Поэтому дед остался на станции, где на запасных путях больше месяца стоял их эшелон, а его товарищи к вечеру двинулись на Дальний Восток. И впереди у них всех ещё была война с Японией.

От тех четырех военных лет, через которые прошел не только дед, но и вся страна, у нас в семье осталось две фронтовых фотографии. Всего две. Первую сделал фотокорреспондент дивизионной многотиражки в 43-м, когда деду вручали его первую медаль – «За боевые заслуги». Кто автор второго снимка – даже не знаю. На ней дед и один из его сослуживцев стоят во дворе рижского пивзавода, где они получали продукты для своего подразделения. Оба – в шинелях. Как-никак – на дворе поздняя осень 44-го. Конец октября, начало ноября. Столица Советской Латвии освобождена буквально несколько недель тому назад.

Вообще-то, фотографий могло быть больше. Но те, что дед присылал с фронта до февраля 43-го, бабушка сожгла. Она, вместе с мамой и её младшей сестрой, были в эвакуации. В одном из больших казачьих сел в верховьях Хопра.

И как-то вечером в хату, куда их подселили, постучали. Когда хозяйка открыла дверь, на пороге стоял особист госпиталя, в котором тогда санитаркой работала бабушка, и два бойца комендантского взвода. После традиционных вопросов – кто такие, откуда, давно ли здесь – офицер задал тот, ради которого он, собственно, и пришел в этот дом тем зимним вечером:

– А не скажете, где сейчас ваш муж?

На недоуменное бабушкино «Да где же ему быть? На фронте, конечно» – он ошарашил всех находившихся в помещении своим невозмутимым:

– А у нас есть сведения, что он дезертир. И в настоящее время прячется у вас в сундуке. Откройте его, пожалуйста.

Конечно, бабушка незамедлительно откинула крышку сундука. Кроме вещей, взятых с собой в эвакуацию и небольшого запаса продуктов, естественно, в нем ничего не было.

А виновницей всего этого переполоха стала младшая мамина сестра, родившаяся за год до войны. Дедушку она практически не помнила. Но чтобы сестры не забывали отца, бабушка время от времени показывала им присланные с фронта фотографии:

– Вот ваш папа.

И после того, как девчонки в очередной раз посмотрят фотографии, аккуратно заворачивала их в чистую тряпочку и прятала в сундук. Вот малая и сказала кому-то из своих подружек, в ответ на её «А наш папа на фронте»:

– А наш – в сундуке!

Для неё «папой» были те фотографии, которые ей показывала бабушка. Другим она его и не помнила. Малая сказала подружкам, а уже они эту информацию донесли до своих родных. И кто-то из взрослых доложил туда, куда положено:

– А у эвакуированных – муж-дезертир в сундуке прячется…

Вот особист и пришел проверить поступивший «сигнал». Деда, в то время воевавшего на Волховском фронте, само собою, не нашли. Но бабушку перепугали до смерти. Она и сожгла часть тех фотографий, которые у неё тогда были. И которые могли бы стать памятью о тех тяжелых годах. Могли бы, но… Не стали.

А люди, которые помнят то время, потихоньку уходят от нас. Нет уже ни дедушки, ни бабушки. И то, что сегодня вспомнилось мне, так это благодаря их рассказам. Может, и мои сегодняшние истории тоже останутся в чьей-то памяти. Хотя это только частичка, маленький кусочек того, что пережили наши родные и близкие тогда, во время Той войны.

Надеюсь, придет время и мне удастся рассказать о том, как погибли два брата моего деда, как в марте 42-го неподалеку от Велижа сложил голову красноармеец 16-й Гвардейской стрелковой дивизии – мой второй дед, по отцовой линии. Как в эвакуации жилось бабушке с двумя малыми.

Я постараюсь обо всем этом рассказать. Чтобы о том, какая война началась 22-го июня 1941 года, помнили не только внуки и правнуки тех, кто сделал всё, что мог для того, чтобы враг был разбит, а победа осталась за нами...

Постоянный адрес этой статьи: http://www.shkolazhizni.ru/archive/0/n-46895/