Здесь Лютер тоже идет своим одиноким путем между иерархическими оградами Рима и психологическими оградами энтузиастов. Это одинокий путь реформатора, который нуждается лишь в Слове Божьем и полагается на это Слово во всем, даже в том, что невозможно человеку.

Только таким образом он и лютеранская церковь могут верить одновременно в объективность Таинства Крещения и в sola fide, благодаря чему мы понимаем, что оправдывающая вера — не одномоментное дело, но сущность всей нашей жизни.

Подобная вера — не какой-то акт посвящения Богу с нашей стороны, который особенно ярко воспринимается и переживается в определенные моменты нашей жизни. Скорее, это постоянное, хотя и всегда несовершенное, упование на Евангельское обетование благодати.

— Hermann Sasse. We Confess: The Sacraments, p. 45.

Подобно тому, как Лютер некогда шел в одиночестве узким путем между Римом и спиритизмом, сегодня лютеранская церковь одна находится между мировыми силами римского католицизма с одной стороны и современного протестантизма с другой. Лютеранское учение, которое гласит, что действие Духа привязано к средствам благодати, немыслимо для современного человека в XX столетии точно так же, как и для его предков, жившим в XVI веке. Но мы убеждены, что за этим учением стоит одна из самых глубоких истин, когда либо излагавшихся в христианском богословии.

— Hermann Sasse. The Lutheran Doctrine of the Office of the Ministry

Когда Рим называет римско-католическую церковь истинной видимой Церковью на земле, он имеет в виду, что за исключением той церкви, что находится в общении с папой, никакой другой не существует. Эта церковь почти исключительно видима — хотя даже в ней есть нечто духовное и не столь видимое человеческому глазу. Когда мы — лютеране и другие христиане — слышим подобные заявления, нас охватывает негодование в адрес непомерной гордыни Рима, почитающего себя одной-единственной церковью, а нас, отделенных от Рима братьев, — в лучшем случае, находящимися в заблуждении и отсеченными от этой истинной видимой церкви, пока мы не воссоединимся с нею. К сожалению, неприятие идеи подобной истинной и видимой общины привело многих протестантов к вере в церковь, которая прежде всего духовна и потому практически невидима невооруженным глазом. Время от времени глаз может уловить ее образ, но в целом она представляет собой, скорее, духовное сообщество душ, нежели конкретное исповедание веры или собрание людей в конкретном месте.

Встать на путь проповеднического служения — даже после того, как на полях Фландрии нам пришлось похоронить ту религиозную философию, которую мы студентами изучали вместо подлинного богословия, — моему поколению (а я был рукоположен ровно тридцать лет назад) помогло убеждение, что мы должны проповедовать не собственную религию, но простое Слово Библии, которому мы научились доверять, и на которое мы научились полагаться. Лютеранами некоторых из нас — возможно, даже многих из нас — сделало осознание, постепенно пришедшее к нам по мере того, как мы изучали Библию и готовили проповеди, что христианский мир никогда не получал более чистого, более глубокого объяснения Священного Писания, нежели в исповеданиях евангелическо-лютеранской церкви.

— Герман Зассе. Письма лютеранским пасторам. №14: Об учении о Священном Писании (август 1950)

Если Святая Троица действительно так свята, как говорит об этом догмат о Троице, если первородный грех действительно так пагубен, как говорит об этом августиновская традиция в богословии, если Христос действительно так необходим нам, как говорит об этом христологическая догматика, то единственный способ говорить об оправдании, оставаясь верным католической традиции в ее лучших проявлениях, — это проповедовать оправдание верой.

Этими словами Ярослав Пеликан описывает Реформацию не как случайную засветку на радаре церковной истории и не как ужасное отклонение от некогда прямого пути, но как подлинное выражение католичества. В это время года лютеране часто говорят о своем славном наследии или о реформе и обновлении так, словно наша история началась в этот день 1517 года. Лютер решительно возражал бы против характеристики Реформации как сектантского движения. Лютера привело бы в ярость предположение, что он подвизался за некие экзотические убеждения, оставив историческую христианскую веру и теологию. Но именно такое понимание Реформации сегодня хотят выражать некоторые лютеране. Мы ведем себя так, словно наша история началась с молотка и гвоздей и с церковной двери, и что прежде этого мгновения на протяжении 15 столетий не происходило ровным счетом ничего. Иногда мы еще более ограниченны и считаем началом подлинной истории Церкви еще более поздние даты (к примеру, 1839 год, когда из Саксонии в Америку отплыли несколько кораблей).

К сожалению, никого уже не удивляет, что количество лютеран в США сократилось примерно на 10%, в Швеции — на 11%, и в Германии — на 17%. Все мы знаем об этом. Удивительно то, что число лютеран в т. н. «странах третьего мира» переживает взрывной рост!

Лютеран в Нигерии стало больше на 390%, в Эфиопии — на 495%, в Словакии — на 631%, в Нидерландах — на 782% (да что там такое происходит?), а в Индии — готовы? — аж на 1379%!!! Ничего себе! Лютеране в некоторых частях света растут с огромной скоростью. В Индии и Нидерландах уже больше лютеран, чем в ELCA, в Словакии — примерно столько же, сколько в Синоде Висконсин, а в Эфиопии и в Нигерии — больше, чем во всех американских лютеранских деноминациях вместе взятых!

Эти лютеране помнят о том, о чем, похоже, забыли мы на Западе — о жизненной силе нашей вере Слова и Таинства, Закона и Евангелия. Как хотелось бы, чтобы мы увидели такой же рост! Даже если мы этого не понимаем, обетование нерушимо. Там, где мы верны, Бог производит изобильный плод. Иногда этот плод — численный рост, иногда это рост в вере и зрелости. Мне просто хочется, чтобы мы действительно верили в то, что исповедуем, — что Бог действует через средства благодати.

— Ларри Питерс

Что отличает лютеран? В действительности, ничего. В своих вероисповедных книгах лютеране исповедуют веру в единственное истинное и спасительное Евангелие, которое содержит обетования, адресованные всем, но при этом всегда гонимо. Мы лютеране не потому, что хотим чем-то отличаться от других, но мы лютеране потому, что хотим оставаться верными этому единственному спасительному Евангелию. Мы дорожим историей Реформации за то, что этому Евангелию не смогли заткнуть рот благодаря верности христиан, исповедовавших перед миром чистую истину, которая и по сей день дает нам освобождение. Мы называемся лютеранами лишь из почтения к верности наших отцов и обещаем так же верно нести флаг этого Евангелия и этого Христа в наши дни.

Возродившийся огромный интерес к Исповеданиям Церкви, который был одним из самых радостных переживаний немецких лютеран в период меж двумя мировыми войнами, не нашел отклика у наших американских братьев по вере. И потому даже там — как в случае с Синодом Миссури, — где искренне и чисто хранят непоколебимый авторитет Исповеданий, в приверженности Исповеданиям все же недостает той великой радости, которая должна сопутствовать подлинной конфессиональной верности. Понятие «исповедовать» (exhomologeisthai, confiteri) всегда включает в себя хвалу Богу. Поэтому Лютер справедливо относил гимн «Te Deum laudamus, te Dominum confitemur…» к числу вероисповедных текстов.

Ни одно другое имя — ни даже все те чудесные почетные титулы, которыми Церковь Востока и Запада наделила Марию. У нас нет никакой иной надежды, кроме Него, единственного Посредника! Мы не знаем, слышит ли наши голоса Мария, и слышат ли наши голоса блаженные участники Церкви Победившей. Но о том, чтобы взывать к ним, в Писании не говорится ничего, и Лютер прав в своем утверждении, что нам следует просить молиться за нас ныне живущих на земле святых, а не усопших, о которых мы ничего не знаем. И прежде всего нам следует обращать свои молитвы к Тому, кто пребывает с нами во все дни до скончания века, и Чье возвращение мы возвещаем всякий раз, когда приступаем к Его Таинству. В Эванстоне следовало бы провозгласить эту unica spes [единую надежду] христиан. Но это было невозможно.

Когда Эдмунд Шлинк [1903-1984] выступал с докладом по основной теме, глубоко укорененным в Писании и основанным на изъяснении Писания, «лютеранский» епископ Эйвинд Бергграв [1884-1959], повернулся к другому делегату и бросил: «Слово стало богословием и не обитало среди нас». Если Шлинк, доклад которого, несомненно, знаком или доступен каждому из вас, выражал библейскую надежду на пришествие Христово и показывал всю его важность для сегодняшнего дня, то другой докладчик, Роберт Л. Кэлхун из Йельского университета, конгрегационалист, развивал мысль об «американской» версии христианской надежды, причем в очень многозначительном ключе — он говорил о старом добром социальном евангелии минувшей эпохи, но на самом деле, по существу, черпал вдохновение в либеральном богословии и американском ритчлианстве, в соответствии с которым эта надежда все полнее и полнее осуществляется (даже если не во всем совершенстве) уже в этом мире. Иными словами, это было старое противостояние, восходящее корнями к Стокгольмской конференции 1925 года.

Если мы желаем знать, что означает истинное христианство, как живет и действует Церковь Христова, и как спасаются души, мы должны стремиться понять три великих наследия Церкви. Прежде всего, мы должны вернуться к дням апостолов, мучеников и отцов Церкви; затем мы должны размышлять над посланием Реформаторов; и, наконец, приводить на память блаженных духовных лидеров последнего столетия, через которых Бог дал Церкви великие пробуждения, на примере которых могут учиться все будущие поколения.

Таковое тройное наследие, восприемниками которого мы стали, и которое должно стать для нас живым богатством. Оно наше, и мы должны сохранить его и передать дальше. Мы должны усвоить уроки прошлого, которым надлежит быть жизнеутверждающей силой для настоящего. Все это сотворил в прошлом воскресший и живой Господь. Верно хранить древнее наследие значит пребывать в Нем. Ибо тогда это наследие становится в то же время чем-то новым, обновляемым Самим воскресшим Христом. И насколько мы живем богатством, накопленным Церковью в ни древние, настолько Христос будет давать нам ясное наставление о том, как нам жить сегодня.

Итак, вот наша программа: учиться у прошлого, чтобы быть готовыми встретить грядущий день; погрузиться в великий поток жизни Церкви так глубоко, чтобы иметь возможность провозглашать Слово Бога в новую эпоху и современным людям и жить Его жизнью так, как того требует новый век истории Церкви».

— Из пастырского послания еп. Бу Йертса Гётеборгской общине Церкви Швеции, 1949

Лютеранское учение об освящении Даров исходит из того, что каждое совершение Вечери Господней являет собой неизъяснимую тайну — точно так же, как первая Вечеря Господня (вопреки мнению реформатской церкви) была не метафорическим действом, но таким же чудом. Каждая Вечеря Господня, которую мы совершаем, — это чудо ничуть не меньшее, нежели чудеса, которые Иисус творил во дни Своей жизни на земле. То же самое справедливо и в отношении Крещения, хотя и несколько иным образом.

Тому, кто не может отличить лошадей от коров, никогда не следует высказываться по вопросам сельского хозяйства. Тому, кто не может различить евангелическое и римское христианство, но считает, что тот, кто осеняет себя крестным знамением или приклоняет колени, или ходит к исповеди, должно быть, католик, - такому человеку никогда не следует высказываться по вопросам, относящимся к христианству.

Такие внешние аспекты как частная исповедь, коленопреклонение и крестное знамение не составляют различия между евангелическим и римским христианством. Сам Лютер усердно исповедовался, он преклонял колени как дома, так и в церкви, и в Кратком Катехизисе он также предписывает христианину осенять себя крестным знамением каждое утро и каждый вечер. В вопросе о таких делах между нами и папой нет никакого другого различия кроме того, что мы сознательно отвергаем все обряды, которые противоречат Священному Писанию, но пользуемся остальными в евангельской свободе, когда они могут служить для назидания нас самих и церкви.

Главное различие совсем иное. Это учение об оправдании верою. Евангелическим христианином является лишь тот, кто в своем сердце обладает тайной веры, так что он верует в прощение своих грехов ради Христова искупления и через веру соединен со своим Спасителем. Эта вера есть лишь там, где Бог Своим Духом и Своим Словом учит нас духовной нищете и так ежедневно приводит нас ко кресту Христову.

Через 9 дней после рукоположения в финские арихиепископы Кари Мякинена, известного своей поддержкой идеи благословения однополых браков, четыре конфессиональных епископа из Швеции (Arne Olsson, Lars Artman и Göran Beijer) и Кении (Walter Obare) рукоположили епископа для финских конфессиональных лютеран. Им стал 75-летний Матти Вяйсянен, окончивший в 60-х годах семинарию "Конкордия" (ЛЦМС). Церемония состоялась в часовне Святого Сердца в Хельсинки.

Подробнее см. http://scandhouse.org/finland/home.html

В отличие от реформатского богословия лютеранское богословие придает огромное значение тому факту, что евангелическая Церковь есть не что иное, как средневековая католическая Церковь, очищенная от определенных ересей и злоупотреблений. Лютеранский богослов признает, что принадлежит к той самой видимой Церкви, к которой когда-то принадлежали Фома Аквинский и Бернар Клервосский, Блаженный Августин и Тертуллиан, Афанасий Великий и Ириней Лионский. Ортодоксальная евангелическая Церковь — законная преемница средневековой католической Церкви, но только не церкви Трентского и Ватиканского соборов, отрекшихся от евангельской истины, отвергнув Реформацию. Ибо ортодоксальная евангелическая Церковь на самом деле тождественна ортодоксальной католической Церкви всех времен. И подобно тому, как реформатская церковь самим своим существом подчеркивает жесткое неприятие средневековой Церкви, само существо лютеранской Церкви требует, чтобы она до последней возможности настаивала на своем единстве и тождестве с католической Церковью. Содержащееся в Аугсбургском Исповедании твердое заявление о том, что учения евангелических христиан тождественны учениям ортодоксальной католической Церкви всех веков, не было продиктовано банальными соображениями «церковно-политической дипломатии». Не было это и проявлением романтизма или ложного консерватизма, побуждавшего нашу Церковь сохранять как можно больше из древнего канонического закона и твердо держаться древних форм церковного поклонения. Это заявление уходит корнями в саму идею евангелической Церкви, которую лютеранство развивало с самого начала Реформации, когда лицом к лицу столкнулось с тем, что неверное понимание Евангелия и ложные представления о Церкви, произрастающие на почве этого непонимания, грозили разрушить преемственность Церкви, а значит, и ее саму.

— Герман Зассе. На том стоим.

Однажды, смотря телевизионный сериал про Перри Мейсона, я услышал мысль о том, что никогда не нужно задавать вопрос, на который ты заранее не знаешь ответа, иначе окажешься в беде. От другого мудрого человека я слышал, что не стоит задавать вопрос, если не хочешь услышать ответ, иначе окажешься в беде. К сожалению, я слишком часто пропускаю мимо ушей мудрые советы… и в обеих общинах, где мне довелось служить, я задавал прихожанам вопрос: «В какую церковь вы бы пошли, если бы лютеранской церкви не существовало?»

Я задаю этот вопрос, чтобы понять, какую церковь прихожане считают для себя наиболее близкой — богословски и литургически. К сожалению, я снова и снова слышу ответы типа «в методистскую», или «в баптистскую» или «в пресвитерианскую»… или, хуже того, «во внеконфессиональную».

В данном случае, говоря «к сожалению» или «хуже того», я не пытаюсь упрекнуть в чем-то другие деноминации — меня удручает, что прихожане лютеранской Церкви (и многие из ее пасторов) не понимают, во что лютеране верят, что они проповедуют и исповедуют. Они чувствуют себя неуютно в шкуре лютеран и, по сути, являются «хамелеонами», которые носят лютеранские одежды, но внутри придерживаются богословских и литургических представлений, принципиально противоречащих их внешне лютеранскому облику.

Интересно, почему мы, лютеране, так стесняемся открыто исповедовать веру в свои конфессиональные убеждения и в свой евангелическо-католический практический опыт? Думаю, отчасти это объясняется нашей этнической наследственностью (Гаррисон Кейллор любит подшучивать над лютеранской робостью и склонностью к преуменьшениям). Отчасти это объясняется тем, что на конференциях мы периодически встречаемся с людьми, которые не стесняются кричать о своих успехах и достижениях, в то время как нам, слишком хорошо наученным держать язык за зубами и не полагаться на свои дела, нечего сказать в ответ. Это постоянное давление со стороны окружающих порождает в нас подсознательную уверенность, что они более успешны, чем мы.

Это не мы называемся лютеранами. Скорее, наши противники называют нас так. Мы позволяем это до тех пор, пока это название остается указанием на согласие наших церквей с ортодоксальным и католическим учением, которое Лютер сформулировал на основании Священного Писания. Поэтому мы позволяем, чтобы нас называли именем Лютера — не как автора нового вероучения, а как исповедника древнего вероучения, очистишего Церковь от пятен папистских догм. Соответственно, мы не отвегаем и названий "христианская" и "католическая", которых мы достойны, ибо не принимаем никаких еретических догм, в отличие от ариан, несториан, евтихиан и пр. Напротив, мы именуемся "христианами" по Христу, единственному Автору и Учителю нашей веры. Мы именуемся "католиками" в силу нашего согласия с католической [т. е. вселенской] верой. Мы именуемся лютеранами по имени Лютера как исповедника и защитника этой веры, но в особенности как реформатора, которого призвал на это служение Бог.

— Johann Gerhard, On the Church (Theological Commonplace XXV), § 156.

Все то время, пока на земле существовала ортодоксальная Церковь, существовала и лютеранская церковь. Она (как ни странно это звучит) так же стара, как и мир, ибо у нее нет никакого иного учения кроме того, что было получено от Бога и проповедано патриархами, пророками и апостолами. Да, название "лютеранская" впервые появилось 300 лет назад, но не то, что стоит за этим названием. И потому, когда нам снова и снова задают вопрос: "Где была лютеранская церковь до Лютера?" - мы можем дать простой ответ: она была везде, где были христиане, от всего сердца веровавшие в ИИСУСА Христа и Его Святое Слово и не позволявшие никаким человеческим авторитетам увести их прочь от этой веры, которая только и спасает, и даже в смертных страданиях искавших прибежища в Нем.

— C.F.W. Walther, "Concerning the Name Lutheran". Der Lutheraner, Sept. 23, 1844, (Vol. I, No. 2), p. 6