ЧТО ТАКОЕ ЛИБЕРАЛЬНОЕ БОГОСЛОВИЕ?

Мы читаем в «Журнале немецкого учителя» (Deutschen Lehrerzeitung): «Несомненно, серьезная нравственная угроза заключается в индустриализации масс; но мы видим причину чрезвычайного религиозного положения в нашей стране во влиянии богословского либерализма, движимого модернистским человеческим духом, который протягивает людям камни вместо хлеба. Там, где Божье Слово проповедуется громко и ясно, даже сегодня оно являет себя божественной силой, приносящей спасение всякому верующему». Это совершенно справедливое суждение. «Богословский либерализм» проповедуется не только так называемыми «либеральными богословами», но также богословами, которые именуют себя лютеранами, но отрицают непогрешимый божественный авторитет Писания и основывают обращение и спасение человека не только на милости Божьей, но и на добром поведении человека. Увы, в наше время появился обтекаемый богословский жаргон. Мы разделяем «либеральных» и «позитивных» богословов таким образом, что «либеральными» мы называем тех, кто решительно вознамерился превратить христианскую религию в продукт человеческого рассудка, о тех богословов, которые еще желают сохранить какие-то части христианской религии, мы награждаем титулом «позитивных». Однако этот титул в полном смысле приличествует лишь тем, кто во все отношениях остается верен раз и навсегда записанному в Писании. Всякий же, кто позволяет что-то отнимать от этого, проповедует уже не «позитивное», а негативное богословие. То же самое справедливо в отношении термина «конфессиональное богословие». Конфессиональные лютеранские богословы исповедуют именно конфессиональное богословие. Знание поощряется в той мере, в какой они признали учение лютеранских исповеданий библейским и способны эффективно его проповедовать.

— Franz Pieper, CTM, vol. 1, pg 388.

63 Clifton Street
Prospect (Adelaide)
South Australia

3 апреля 1963 года

Любезный д-р  [Дж. A. O. Пройз],

я хотел написать Вам по нескольким вопросам, но сегодня вынужден ограничиться одной проблемой: Вашей поездкой в Хельсинки. Я говорил со своим коллегой Хебартом, который уже находится здесь, и выяснил, что повестка дня уже составлена, так что все значительные решения уже были приняты заранее. Произошло то же самое, что в Нью-Дели, где один из делегатов, очень обеспокоенный перспективой интеграции Международного миссионерского совета [International Missionary Council] во Всемирный совет церквей [WCC] сказал: курицу уже сварили, нам оставалось только ее съесть. В Хельсинки нет возможности обсудить ни одну серьезную проблему, которой озабочены консервативные лютеране. Каждая минута уже расписана. Например, не будет возможности поднять важный вопрос, могут ли женщины быть рукоположены на служение Слова и Таинства. Решение этого вопроса оставили на усмотрение отдельных церквей, входящих в федерацию, поскольку столь многие церкви уже приняли эту практику и не готовы от нее отказаться. Точно так же дело обстоит и со всеми другими серьезными проблемами. Вам не следует думать, что [Синод] Миссури, будь он членом федерации, смог бы что-то предпринять. Ехать в Хельсинки, чтобы помочь лютеранской церкви остаться лютеранской — это все равно, что пойти на шекспировского «Юлия Цезаря» с твердым намерением предотвратить убийство Цезаря и тем самым спасти Римскую республику. Такова ситуация, сложившаяся во всех экуменических организациях. Никто не в силах остановить это новое папство,  набирающее силу в огромных церквях и межцерковных организациях. Так что смотрите на ситуацию очень трезво. Очень важный вопрос состоит в том, можем ли мы признать — не женщин-пасторов, этого мы никогда не сделаем, — а епископов и церкви, которые продолжают совершать такие рукоположения...

Проф. д-р богословия Германн Зассе
41 Buxton Street
North Adelaide, South Australia
Jubilate (15 апреля) 1951 года

Мы, церковные люди, склонны отмечать этот факт с некоторым чувством удовлетворения. Разве не мы снова и снова указывали современному человеку, куда заведет избранная им дорога? Как часто мы разоблачали эрзац-религии философских и политических мировоззрения и призывали людей вернуться к вере их отцов! Какое огромное количество богословского труда было потрачено на анализ этих современных эрзац-религий последним поколением Европы и Америки! Как ревностно мы пытались воплотить результаты этого труда в апологетике, обращенной к современному человеку! И, конечно, многие обратились. Поэты, философы, врачи, естествоиспытатели и политики вернулись в Церковь. Мы слышали много захватывающих историй о скитаниях таких душ. И за ними стоят случаи подлинного обращения. Конечно, складывается ощущение, что для многих наших современников и само христианство стало попросту эрзацем утраченной эрзац-религии. Но судить их — не наше дело. Скорее, нам в Церкви следует спросить себя, как обстоят дела с нашей собственной метанойей, с нашим собственным покаянием. Одна из причин того, почему наша проповедь покаяния столь часто натыкается в мире на закрытые уши, вполне возможно, состоит в том, что и наша проповедь, и наше христианство не избавлены от иллюзий. И мир чувствует это очень отчетливо. Может ли римская церковь всерьез надеяться, что Россия и весь мир услышат призыв обратиться к Фатимской Богоматери? Должен ли мир услышать и услышит ли призыв обратиться к пятидесятническому движению или к Армии Спасения? Можно ли ожидать, что проповедь (весьма влиятельного сегодня) социального евангелия найдет своих слушателей, если в соответствии с этим евангелием соблюдение Нагорной Проповеди рассматривается как искупление человека? Только ли по причине своего нежелания покаяться мир не слышит проповедь о покаянии из уст ревностного методиста-фундаменталиста? Или, может быть, мир очень отчетливо ощущает, что во всех этих проповедях на первый план выходят иллюзии, чисто человеческие иллюзии, обряженные в христианские одежды? И как обстоят дела с проповедью покаяния в лютеранской церкви?

В Германии некий кандидат в пасторы, отказавшийся от рукоположения, заявил своему епископу: «Возможно, я мог бы проповедовать по обычным воскресеньям, но я не могу проповедовать на Рождество и Пасху; я не могу проповедовать о мифах». И он был прав. Проповедовать о мифах нельзя. И когда один высокоученый профессор богословия в Германии на полном серьезе предложил вообще отменить празднование Рождества, это было вполне логично. В подобных случаях становится очевидной глубочайшая причина кризиса христианского служения: утрата живой веры, распад богословской ткани, который можно наблюдать во всех деноминациях христианского мира. Зачастую создается впечатление, что «христианские» страны мира охватила та же духовная эпидемия, которую греки перенесли в VI-V веках до н. э., и которая чуть позже началась в Индии. Вера отцов умирает, и на смену ей приходят философские умствования социально-политических идеологий. Богословие «смерти Бога» в Америке, агностицизм, открыто исповедуемый англиканскими священниками в Австралии, превращение sola fide (только верой) и theologia crucis (богословие креста) в безжизненные умствования в лютеранских кругах, новая герменевтика, уничтожающая Слово Божье («Мы утратили Слово Божье и никак не можем снова его отыскать», — как выразился ректор одного конгрегационалистского колледжа) — все это указывает на процесс распада, идущий во всем христианском мире и влекущий за собой не только бесчисленные личные трагедии, психические срывы и нравственные конфликты, но и развал церквей. Подобно великим трагедиям, постигавшим человечество в прошлом, этот процесс сопровождается странной эйфорией, свойственной всем смертельным болезням. То, что поистине может означать конец Церкви, воспринимается как чудесное обновление, невиданное возрождение Церкви и ее миссии в мире.

— Hermann Sasse, ‘The Crisis of the Christian Ministry’, Lutheran Theological Journal (Adelaide) May 1968, pp34-46.

7 апреля 1962 года

Дорогой профессор Пройз,

Вот уже почти две недели, как я вернулся из своей кругосветной поездки, немного устав от суеты последних недель, но обновившись духом благодаря тому, что я увидел за месяцы, проведенные за границей… То, как Ваши студенты слушали пожилого иностранца, и уверенность, которую они проявляли в наших беседах о самых животрепещущих вопросах лютеранской церкви и ее учения, были для меня источником великого утешения. …Я поневоле думал о них, когда в Германии встретил иную разновидность студентов — эрудированных молодых экзистенциалистов, не знающих, как растолковать христианской общине «мифы» Рождества и Пасхи.

Ни одно другое имя — ни даже все те чудесные почетные титулы, которыми Церковь Востока и Запада наделила Марию. У нас нет никакой иной надежды, кроме Него, единственного Посредника! Мы не знаем, слышит ли наши голоса Мария, и слышат ли наши голоса блаженные участники Церкви Победившей. Но о том, чтобы взывать к ним, в Писании не говорится ничего, и Лютер прав в своем утверждении, что нам следует просить молиться за нас ныне живущих на земле святых, а не усопших, о которых мы ничего не знаем. И прежде всего нам следует обращать свои молитвы к Тому, кто пребывает с нами во все дни до скончания века, и Чье возвращение мы возвещаем всякий раз, когда приступаем к Его Таинству. В Эванстоне следовало бы провозгласить эту unica spes [единую надежду] христиан. Но это было невозможно.

Когда Эдмунд Шлинк [1903-1984] выступал с докладом по основной теме, глубоко укорененным в Писании и основанным на изъяснении Писания, «лютеранский» епископ Эйвинд Бергграв [1884-1959], повернулся к другому делегату и бросил: «Слово стало богословием и не обитало среди нас». Если Шлинк, доклад которого, несомненно, знаком или доступен каждому из вас, выражал библейскую надежду на пришествие Христово и показывал всю его важность для сегодняшнего дня, то другой докладчик, Роберт Л. Кэлхун из Йельского университета, конгрегационалист, развивал мысль об «американской» версии христианской надежды, причем в очень многозначительном ключе — он говорил о старом добром социальном евангелии минувшей эпохи, но на самом деле, по существу, черпал вдохновение в либеральном богословии и американском ритчлианстве, в соответствии с которым эта надежда все полнее и полнее осуществляется (даже если не во всем совершенстве) уже в этом мире. Иными словами, это было старое противостояние, восходящее корнями к Стокгольмской конференции 1925 года.

Позволить христианскому "опыту" занять место Писания было бы чистым заблуждением. Это заблуждение потому, что без Писания нет и не может быть никакого христианского опыта. Нет нужды говорить, что христианский опыт существует. Без личного христианского опыта не может быть христианства. Всякий христианин испытал и ежедневно переживает как грех, так и благодать. Он знает и понимает, что за свои грехи повинен вечному осуждению. Он также знает, что ради Христова satisfactio vicaria его грехи прощены. Однако это двоякое переживание христианина производит в нем единственно проповедь и преподавание Божьего Слова — Закона и Евангелия, — но никак не его собственный чувственный опыт. Для того, чтобы произвести в человеке это переживание покаяния и прощения грехов, Христос заповедует, чтобы покаяние (μετάνοιαν) и отпущение грехов (ἄφεσιν ἁμαρτιῶν) проповедовались во имя Его всем народам (Лк. 24:46-47), и Павел, во исполнение Христовой заповеди, объявлял иудеям и язычникам, "чтобы они покаялись и обратились к Богу" (Деян. 26:20). Это Слово, Слово Закона и Слово Евангелия, Церковь имеет в виде записанного апостольского Слова, и когда Церковь проповедует это Слово, которое есть Слово Самого Бога, и провозглашает вердикт Самого Бога относительно "греха" и "прощения грехов", люди учатся тому, что такое покаяние (contritio) и отпущение грехов (remissio peccatorum sire fides in Christum). Идеи греха и спасения, которые вынесли из собственных сердец "дед" и "отец" эгоцентричного богословия (Ego theology) XIX столетия, Шлейермахер и Хофманн, никогда не приведут человека к переживанию contritio и fides, fides in Christum crucifixum. Что касается Шлейермахера, вполне общепризнано, что его реформатско-пантеистическое богословие полностью выносит за скобки понятие греха. А когда Хофманн, с его "самосознанием веры" (faith consciousness)... отрицает первородный грех, он также является плохим проповедником покаяния. Более того, и Шлейермахер, и Хофманн, черпая вдохновение из своего Эго, отрицают satisfactio vicaria. А подобное учение и проповедь, конечно же, не способны произвести в человеке переживание fides, веры в Спасителя, распятого за нас.

Мы признаём, что, по мере того, как начинают сиять новые звезды, и появляются новые идеи и точки зрения, и утверждается право каждой новой эпохи порождать собственные идеи и чувства, существующее интеллектуальное построение веры будет меняться; однако это изменение не затронет никакую часть библейской сути - лишь человеческую форму ее осмысления в Исповедании. Невозможно разграничить здравость веры и здравость учения - разве что в том случае, когда учение явно не является неизменным откровением неизменного Слова Божьего.

И потому, когда идеи новой эпохи и жизнь какого-либо нового движения в Церкви пытаются обрести право на самостоятельное существование, мы говорим: да, пусть будет развитие - но лишь до тех пор, пока принципы новой эпохи не требуют отказаться от принципа, единого для всех эпох, а стремятся занять свое историческое место в рамках последнего. Как верующие свидетели, мы готовы подвизаться и пострадать за Исповедание, неизменное на все времена, поскольку оно соответствует Истине, которая образует и судит все эпохи и правит ими.

Мы сознаем цену, которую придется заплатить за такую позицию. Поветрия познания направлены прочь от неизменной веры и пытаются опрокинуть неизменное Исповедание. Церкви прямым текстом говорят, что она станет мертвой и безжизненной - наподобие окаменелой морской раковины в пустыне, - если не спустится со своих конфессиональных твердынь и не присоединится к "живым силам", порождающим бушующие вокруг волны.

ОТВЕТ: Давайте допустим, что наша Церковь из-за строгости своих взглядов действительно плохо вписывается в нынешний век. В таком случае, нам следует помнить, что спасать Церковь или созидать Церковь — совершенно не наше дело. Это дело Господа. У пастора и прихожан есть только одно дело: быть свидетелями Иисуса Христа. От них требуется только одно — любить своего Господа и быть послушными Его воле. Тогда, по их свидетельству о Его учениях, Бог созиждет и сохранит Церковь. Это совершенно не их дело — думать о том, популярны ли эти учения, и будут ли считать тех, кто следует этим учениям, слепыми фанатиками и узколобыми фарисеями. От них требуется верить, что благой Господь не совершил ошибки, повелев им проповедовать именно то, что Он поручил Своим евангелистам и апостолам, поставленным свыше учителям до судного дня, изложить в Писаниях. Если мы станем слушать эти плотские жалобы на «строгость» и «узость мышления», чем это, по-вашему, закончится? Разве вы не знаете, что мир не видит никакой разницы между учениями Папы и учениями Церкви Реформации? Даже эти различия, которые затрагивают почти каждое учение, проповеданное Иисусом, они называют «спорами по пустякам».

— Theodore Graebner. Pastor and People — Letters to a Young Preacher