В колонках играет - хочу креветочных чипсов
Настроение сейчас - Lumen - 6 миллиардов

И снова привет, тетрадь моя любимая. Опять со штампов начинаю, чтоб меня. Вечно с зачином проблемы… Да и с общением тоже. Вернее — с объектами общения. Да, по-прежнему никого. Удивительное дело. Уже 28 апреля ведь. Первомай на носу. Обычно в это время от дачников отбоя нет. Хм, наверное, и вправду в городе с пропусками теперь не забалуешь… Вовремя я уехать успела. Еще как вовремя. На даче хорошо. Спокойно. Спокойно ведь? Куда уж спокойнее…
Ну нет, черт подери. Лукавить не буду, пожалуй. Спокойствие? Это вообще что такое? Что-то из научной фантастики? Чего уж, а спокойствия тут теперь не сыскать. По ночам — так точно. Да, безлюдно. Но кто сказал, что шуметь способны только люди? Кажется, мое замечание чуть выше про то, что здесь совсем никого, мягко говоря, ошибочно. Мои новые соседи — личности весьма тревожные. А вы говорите — спокойствие… Какое уж тут спокойствие? Нервоз редкостный…
Сначала мне и вправду казалось, что это какие-то животные. Ну, лес же рядом, правильно? Из окна его даже видно хорошо? Почему бы и нет? Логично же? Кто еще это мог бы быть?
И все же — не животные. Животные ТОЧНО таких звуков не издают. Да, некоторые из них неплохо воют. Можно сказать, даже завывают. Однако петь они не умеют, ведь так? По-человечьи у них не получается? Ну вот… А тут — по ночам песнопения. Гулкие такие, звучные. Раскатистые. Текут, переливаются, громыхают. Жуть сковывает. Инфернальная жуть.
Когда в первый раз услышала — ушам, конечно, не поверила. Думала — галлюцинации слуховые. Чего только не почудится от этой вашей самоизоляции! Ан нет. Увы, не глюки это. До синяков себя щипала — не глюки. Поют, заразы. Сектанты, что ли, какие-то? Оккультисты? Вот уж кому карантин не помеха… Бродят и бродят. Поют и поют. Спать мешают, сволочи. Уснешь тут, когда трясешься, как липка… Поскорей бы уже приехал хоть кто-то из соседей. Из людей, имею в виду. Подозреваю, что ЭТИХ людьми не назовешь. Ну хоть кто-нибудь. Согласна даже на старую сплетницу тетю Валю, вечно шпионящую за всеми через дырки в заборе. Да даже на Федора Сергеевича согласна с его газонокосилкой в пять утра! Это уже нонсенс, мой дорогой дневник. Самый настоящий! Сложные времена настали, тетрадь моя ненаглядная. Противные времена.
Ты меня, конечно, спросишь, почему я не уезжаю в город. Не, вряд ли спросишь, разумеется. Канцелярские принадлежности особо любопытством не отличаются. И все же… Отвечу. Думаю, в городе сейчас тот еще хаос. Краем уха слышала — людей за выход из дома штрафуют. Не Москва, а концлагерь гигантский, ей-богу… Не надо мне такого счастья! Лучше уж здесь как-нибудь перекантуюсь. С чудиками этими, да. Может, дождусь соседей все-таки. По крайней мере, хотелось бы этого. Очень хотелось.
PS. Сегодня с утра обнаружила следы когтей на поленнице во дворе. Огроменные, мать его, следы. Только медведей мне еще не хватало… Весело тут, ага. И, чую, скоро будет еще веселее.

В колонках играет - The Dartz - Волга-Ока
Настроение сейчас - болею деснами

Здравствуй, дорогой дневник! Тьфу… Ох уж эти штампы из американских фильмов 90-х. Так в мозг вонзились – не отскрести. А я совсем не американский подросток. Даже напротив – мне уже 30 лет. Старовата как-то для подростка. Да и живу не в солнечной Калифорнии, а в промозглом Подмосковье. Вот такие дела. Но стереотипы есть стереотипы. Уж слишком крепко вгрызаются в память…

Впрочем, вообще черт знает, как начать самую первую запись в дневнике. Сойдет и так, пожалуй.

На дворе двадцатое апреля две тысячи двадцатого года. Двадцать второй день карантина. Да уж, этот гребучий вирус многим испортил планы… И на моей работе наметился внезапный простой. Всех, как и водится, принудительно отправили по домам. С сохранением зарплаты, естественно. Шучу. Деньги давать наотрез отказались. Мол, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Выкарабкивайтесь как-нибудь сами, граждане. Мы и так разорены. Работаю-то я в турагенстве. А в карантин особо не попутешествуешь, увы. Хорошо, что, помимо основного заработка, у меня был фриланс. Не ахти какой – так, небольшая шабашка. Проще говоря, пишу тексты для одного мелкого интернет-издания. Но и то хлеб. Будем живы – не помрем.

Ничего не попишешь – самоизоляция. Забавное слово, кстати. Ассоциируется с положением Японии девятнадцатого века. И тут вдруг оно – актуально. Для России-то двадцать первого. Впрочем, как и для большей части мира, пожалуй. Иронично, что уж говорить… Всегда думала, что апокалипсис будет чуть интереснее. А оказалось – скукота серая. Ни тебе зомби, ни хоть какого-нибудь захудалого мутантика… Сидят все по домам, как премудрые пескари – и все.

Слава богу, я успела свалить на дачу, когда началась вся эта кутерьма. Еще до введения пропусков успела. Теперь живу вот себе на природе, рядом с лесом. Гуляй – не хочу! И никаких штрафов. Да и заразы бояться особо не стоит. Все дачки рядом подозрительно безлюдны. Даже странно. Неужели только мне пришла в голову чудесная мысль перекантоваться здесь? Но ладно, так даже лучше. По натуре я интроверт. Толпы мне точно ни к чему. Главное, чтобы Интернет был стабилен. А там хоть трава не расти…

И все у меня хорошо. По крайней мере, стараюсь не унывать. Хоть и скучно немного. Эх, все же хочется порой перекинуться с кем-нибудь словечком-другим… Но есть только ты, мой дневник. Ох, опять эти штампы, чтоб его… Однако что поделать? Выплескивать эмоции надо кому-то. Или чему-то. Так вот и начинаешь с тетрадью поневоле разговаривать.

Так о чем я? Ах да, все неплохо. Разве что шум по ночам немного мешает… Звон там. Стук временами. Порой шебуршание в высокой траве под окнами.
Животные, наверное, какие-нибудь… Кто же еще?

В колонках играет - Green Day - Holiday
Настроение сейчас - так себе

Лошадь все же выглядела донельзя вульгарной. Чрезмерный макияж только портил эту особу. Она походила на дешевую проститутку. Такую, знаете ли, киношную сорокалетнюю шлюху. Стереотипную до мозга костей.

- Тебе не стоило так краситься. Правда не стоило, - говорю по возможности мягко. Кто знает, чего можно ожидать от вульгарной лошади?

Она истерично закатывает глаза. Или трагично? Фиг эту мимику разберешь вообще. Ох уж эти дамочки…

Она просит набрать номер. Цифра за цифрой, цифра за цифрой. Эдакий караван из чисел. Набирать? Набирать. Иначе не отстанет же… Истеричная особа.

Набираю. Тыкаю пальцем в сенсорные кнопки. Звоню. Звоню… Звоню! Звоню, мать вашу. Связь обрывается… Звоню снова. Какой, говоришь, номер? Набираю. Жму кнопку «вызова». Черт, снова срыв… Да что ж такое-то?! Наверное, связь плохая. Не истери ты… кляча. Замолчи уже, а? Сейчас я еще позвоню. Выйду на балкон – там связь, наверное, получше.

Выхожу. По-утреннему свежо так. Облака розовеют на горизонте. Прелесть, да и только. Гребанная идиллия. Аж тошно, мать вашу.

Звоню. Гудки. Бери же трубку уже, а… Кто ты там? Старый жеребец? Или не очень старый? Бери же. Чертову. Трубку.

Гудки прекращаются.
- Алло! Эй, ты там, на другой стороне провода! Да-да, я к тебе обращаюсь. Ты меня слышишь, мать твою? Слышишь? Не молчи ты уже! Скажи хоть что-нибудь! Эй, там! Эй!

Тяжелый вздох. Кто-то бросил трубку… Кажется, звонить уже нет смысла. Я был немного несдержан, наверное. Не то, чтобы я совсем грубиян, знаете ли… Просто накрашенные лошади отлично умеют действовать на нервы. Еще как умеют, поверьте мне.

Черт, кажется, теперь она рыдает. Хрен знает что такое. Что вечно не так у этих кобыл?

Она плачет навзрыд. Буквально сопли жует, чтоб ее. Тушь растеклась по… морде? Или что там у них? Ох, да прекрати же ты! Ну не реви, пожалуйста. Стоп… Ты что, пьяна? Ну да, бухая в дым. Черт, и когда только успела… Ты пьешь, как лошадь, голубушка. А, пардон, ты она и есть. Несмешной каламбур, знаю. Слушай, прекрати реветь. Ну перестань, а? Нет-нет, ты не ужасна, что ты? Ты прекрасна. Правда-правда. Я не лукавлю. Тебе не стоит прятать свое лицо под тоннами грима. Смой всю эту ненужную краску, дорогая. Ты – лошадь. Нет, это не оскорбление. Скорее комплимент, уж поверь мне. Ты – кобыла. Может, даже арабской породы. Скаковой, сечешь? Да и просто… красивая женщина. Да, красивая. Я правда так думаю. Вооот, правильно, улыбнись. И иди смой с себя, в конце концов, это дерьмо. Да, то, что на лице.

Ну вот что ты опять плачешь? Что не так снова? Нет, я никуда уходить не собираюсь, что ты? Куда я от тебя денусь-то, дуреха? Тут я, тут. Ну не реви, хватит. У тебя вся тушь растеклась. Не водостойкая же? Говно, а не тушь. Нет, я не разбираюсь в туши, просто это очевидно. Нет, даже никогда не красился. Я что, похож на мужчин, которые красятся? Ну и вот что ты теперь ржешь? Смешно, да? Ну хватит уже. Да прекрати же! Кобыла, чтоб тебя… Пьяная кобыла.

Психанув, снова выхожу на балкон. Уже окончательно рассвело. Безлюдно. Или безлошадно? А может, просто… без. Времена, знаете ли, нынче болеют. На карантине времена. Чихают, кашляют, недомогают. За порог – ни ногой. Так и сидим. Хотя кто это «мы»? Кто сидит-то? Мы с лошадью, что ли? А кто еще? Еще кто-то есть? Был? Люди? Кони? Не было никого? Совсем никого? Как же так-то? Тоскливо. Может, на улицу выбежать? Может, шло бы оно все к чертям собачьим? Кошачьим? Человечьим? Хоть каким-то чертям? Чертей – и тех нет. Наверное, в связи с вирусом дефицит. Черти – они ведь та же гречка…

Стоп, что? Какая тут вообще связь? Наверное, как между столом и вороном, хм. Да, прямо как у Толкиена. Или это был Чехов? У кого там про стул и голубя? Или про воробья и табуретку? Какая-то птица, какая-то мебель. Какая-то лошадь – там, в комнате. Еще и накрашенная. Ржет все.

Паршивая жизнь какая-то. Больные времена. Карантинят. Температурят. От озноба трясутся. Гадкие времена. Бррр…

Возвращаюсь в комнату. Лошадь уже не ржет. Лежит себе на диване неприглядным ковриком… Все черты лица растеряла. Или все-таки морды? Стоп… Какая же это лошадь? Нет никакой лошади. А плед – есть. Разрисованный. Кручу-верчу в руках. Тонкий – пропускаю сквозь пальцы. Кидаю на диван. Больные времена. Одинокие.

В колонках играет - Led Zeppelin - Travelling Riverside Blues (BBC Session)
Алло! Алло, да. Кто это? Простите, вас не слышно. С чем – с чем поздравляете? С днем рождения? Кого? Меня? Стоп, что? Он у меня сегодня? Надо же! Представляете, я совсем об этом забыла! Запамятовала – и все тут. А он же и вправду сегодня! Вот так дела!
Спасибо вам большое. Очень приятно, правда. А вы кто? Я вас знаю вообще? Откуда узнали про мой день рождения? А номер мой у вас откуда? Вы кто? Кто-кто? Кто вы? Простите, не слышу вас. Чертовы помехи… Знаете, я совсем вас не слышу! Постоянно эти помехи, чтоб их. Но я стараюсь вас услышать. Вы-то меня слышите? Я стараюсь! Стараюсь изо всех сил! Слышите меня? Слышите? Алло!

Ладно, неважно, кто вы. Спасибо вам. Нет, правда, спасибо. Без вас я бы и не вспомнила о дне рождении. Что-что? Чертовы помехи… Извините меня, пожалуйста. Так что вы говорили? Странно пропустить свой день рождения? Пожалуй, вы правы. Но я, ей-богу, плохо помню даты. Понимаете? Ненадежная память, дырявая память. И некоторые даты… они… такие тихие. Молчащие такие. А тут еще и помехи… Ничего не слышно, уж поверьте. Может, и поздравлял меня кто. Может быть. Только не слышно.

Понимаете? Понимаете меня? Что? Не слышу. Снова помехи. Чертовы, мать его, помехи. Что-что? Ваши поздравления я услышала, да. Наверное, вы просто громко говорите. Громко и четко. Но мне все-таки интересно, откуда вы узнали о моем дне рождении. Тихая же дата. Что? Простите, я снова ничего не слышу. Вы что-то говорили? Нет? Точно не говорили? Мне кажется, я что-то слышала. Пожалуйста, не замолкайте. Слышите? Вы меня слышите? Не замолкайте. Говорите! Я слушаю вас! Я слушаю! Я слушаю! Говорите! Кричите! Вопите! Представьте, что вы одни на Северном Полюсе. Или в глухом лесу? А где-то рядом – волков стая тысячелапая. Где-то за кустами – гиены огненные с пастями в миллиард зубов. Или маньяк безумный нож точит вострый… Вопите, ну же! Кричите! Говорите громче! Пронзайте голосом помехи! Растворяйте звуком телефонные гудки! Не молчите. Не молчите. Умоляю вас! Заклинаю!

Простите меня. Простите меня, пожалуйста. Ей-богу, я не хотела так распаляться… Просто тишина дат оглушила. Не слышу вас совсем. Или это снова помехи? Кто же вы? Кто? Кто? Кто?!

Ладно-ладно, все хорошо. Просто эти помехи так раздражают, сами знаете… Я вас почти не слышу. Понимаете, почти не слышу. Подозреваю, что у вас проблемы с дикцией. Слова жуете, как кашу. Выплюньте. Выплюньте, я сказала! А то ведь рот вяжет. Как хурма. Или как чья-нибудь бабушка? Точно – как бабушка. Эдак весь рот завяжет красной нитью. Не подавитесь шерстью. Хотя… может, вы волк? Если нет – то зачем едите бабушек? Красных Шапочек? Слова? Кто вы? Кто вы, черт подери?! Кто?!

Помехи. Чтоб им провалиться… Да-да, я вас слышу. Стоп. Я вас слышу?! Слышу!!! Я слышу ваш голос! Говорите же со мной! Называйте имена, пароли, явки! Говорите! А я… я буду слушать. Запоем, долго, неотрывно. Вечно. Вы только говорите. Говорите, слышите?! Говорите, слушайте! Слушайте, говорите! Помехи преодолевайте! Шум заглушайте! Говорите! Говорите! Говорите!

Молчите. Я знаю, что вы уже давно отключились. Да вы и не были настоящим человеком, ведь правда? Автоматическое поздравление от какой-то из организаций, да. Мобильный оператор, парикмахерская, стоматологическая клиника… Что-то из этого. Все равно приятно. Люблю слушать человеческий голос. Спасибо.

В колонках играет - Аквариум - Из дельты гнезда
Настроение сейчас - грущу о прошедших выходных

Тьмой вечерней ударило. Встрепенуло тело, пробудилось. Зевком душу из плена сна вытянуло. Проснулась. В клетке что-то глухо стукнуло. И там проснулись, надо же. Такая синхронность совсем не радует. Мурашки от нее по коже, знаете ли. Строем маршируют, словно солдаты заправские.

Вздрагиваю. Протираю глаза. Тьма в комнате царит вязкая, словно вареная сгущенка. Разрыхлить бы ее, расплавить.... Глядишь, и дышать легче было бы.

Но нет, чернильно. И звучно. Тот, кто в клетке, снова ударился о прутья. Они жалобно зазвенели. Поют? Как чаши тибетские, право слово… Завораживает. Динь-дилинь-динь-динь. Динь-дилинь-динь.

Стук! Дверь клетки… дернулась? Неймется ему там, что ли? Хорошо хоть, что замок крепкий.

Но вот закрыта ли дверь? Мысль коварной змеей захолодела в затылке. Я закрывала дверь. Змея недовольно зашипела. Я закрывала дверь! Змея лукаво облизнула воздух раздвоенным языком. Я закрывала дверь? Не могла не закрыть. Иначе бы Он уже давно бы разгуливал по комнате, верно? А разгуливай Он по комнате – я бы заметила. Змея разочарованно уползла, сверкнув на прощание чешуей. Я с облегчением выдохнула. Живем. Пока живем.

Обессилено опускаюсь в кресло. Нервы меня пьют. Так, глядишь, всю и выпьют. Незавидная участь… Надо бы поспать. Хорошо бы поспать. За-ме-ча-тель-но. Закрываю глаза. Внутри меня становится чернильно.

Динь-дилинь. Звонок? Телефонный звонок ?! Это правда?! Правда он?! Глаза распахиваются в немом изумлении. Уши ловят звук, как локаторы. Рука тянется к телефону. Динь-дилинь! Еще чуть-чуть… Динь-дилинь! Все требовательнее и требовательнее. Динь-дилинь! Сейчас-сейчас! Динь-динь-динь! Да где же он?! Вот, наконец-то нащупала. Динь! Оборвалось. Заглохло. В отчаянии смотрю на темный экранчик телефона. Может… Конечно может! Как же иначе! Звонок должен сохраниться в памяти телефона. Так всегда и случается. Надо только посмотреть. Надо просто взглянуть. Надо…

Ничего нет. Как такое вообще возможно?! Я же точно слышала звонок…

Динь-дилинь! Экран телефона чернилен. Дилинь-динь! Прутья клетки. Это они звенят. И звенели все это время. Дилинь-динь! Оно билось. Оно шатало. Динь-динь! Оно рвалось наружу. Наверное, его пугала метель за окном. Дилинь-динь! Тише, тише. Динь! Динь! Динь! Звенело. Шатало. Гремело. Шумело. Затыкаю уши. Мглой бы прикрыться, тишиной с головой завернуться… Звонко. Громко. Невыносимо.

Затихает. Затихает метель за окном. И там, за прутьями, затихает. Слышно в комнате пустоту. И сердце заполошное в груди слышно. Тук-тук-тук. Тук. Тук. Тук. Все тише, тише, тише… Глаза смыкаются. Тук. Не заполошно -колыбельно. Тук-тук. Тихо-тихо…
Стук! Распахнулись глаза. Невозможно спать, когда шумят. Стук! Стукнулась, распахнувшись, форточка. Завыла вьюга. Заскреб когтями белый косматый зверь. Чирк-чирк. Скреб-скреб. Рвется в дом. Но в доме уже есть зверь. Поладят ли они? Не передерутся?

Дзинь-дзинь. Стук-стук. Оно почуяло чужака. Оно негодовало. Оно рвалось наружу. Бесновалось, окаянное. Выло. Рычало. Шипело. Воевало. Грозило. Шатало. Открыло. Вышло? Вышло. Вышло…

Сжимаю себя в клубок. Прячу себя в ткани кресла. Панически жмурю глаза. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Но как же, как же хочется… Умоляю телефон: «Зазвони!» Прошу, разорви рычания и воя ткань! Спаси, сохрани, прозвучи. Но телефон молчит. Онемел от страха? Оглох от темноты?

Я не смотрю. Не смотрю. Не смотрю. Если не смотреть – то и нет ничего. Если глаз не открывать – кажется, что просто ветер воет. Какая беспокойная ночь! Метель, наверное, никогда не утихнет. Кажется, она где-то здесь, прямо над ухом. А может, не метель это – рой пчел свирепых? Не воют – жужжат сердито и хищно? Нет, нельзя открывать глаза. Нельзя, нельзя, нельзя. Нет пчел, метели тоже нет. Есть только зверь, из клетки сбежавший. Нельзя открывать глаза. Нельзя слышать. Ощущать нельзя. Зверь учует. Схватит зверь. Зверь на куски раздерет. Жмурю глаза. Дыхание задерживаю. В комок сжимаюсь. Молю и жду. Прозвони, прозвони, ну пожалуйста… Разорви тишину. Спаси и сохрани. Спаси и сохрани. Спаси и…

Шелест. Стук. Рычание. И… все стихло. Глаза распахнулись сами собой. Предатели. Никакого спасу с ними нет. Вокруг – темень непроглядная. Тишина непросветная. Уши от нее закладывает. Нет ничего. Никого нет? Оглядываюсь с удивлением. Померещилось? Не было? Закрыта ли клетка? Закрыта ли?

Закрыта. Все привиделось, приснилось. Да и метель за окном стихла. Облегченно вздыхаю. Все спокойно, все хорошо. Все тихо-тихо…

Дверь клетки тихо скрипнула. Верно, почудилось. Надо бы поспать, наконец. Утро уж скоро. Закрываю глаза. Не обращаю внимания на скрип. Не обращаю внимания. Не обращаю. Не обра…

Звякает дверь клетки. Все затихает.

В колонках играет - Нуки - Научи
Настроение сейчас - нервное

Аня бежала. Маленькие коготки цокали по асфальту. Не такие уж и маленькие, если честно. Гораздо больше, чем полагается обычным мопсам. Но она и сама крупнее обычного мопса. Намного крупнее. И зубастее. Гораздо зубастее! Отчаянно хотелось кусаться. И она будет, ей-богу. Ей этого, в конце концов, чертовски хочется! Аня оскалилась. Кого бы тяпнуть? Кого бы? Кого бы? Кого? Бы?

Краем глаза Аня засекла движение справа. Ага, вот оно! Точнее, он.

Парнишке было от силы лет шестнадцать. Глаза – рыбьи, белесо-голубые – распахнуты в панике. Не человек – карась, выброшенный на сушу. Карась, тушенный в сметане. Рот непроизвольно наполняется слюной. Кап-кап-кап. Голодно, голодно, голодно. Кап-кап-кап. Впиться-впиться-вцепиться! Клац-клац. Кусать-кусать-кусать. Собаки любят косточки. Хороший пес всегда отроет себе пару-тройку косточек. Плоть – это та же землица. Плоть можно копать. Плоть можно прогрызать. В нее. Надо. Вгрызаться.

Кто бы ожидал, что караси умеют так пронзительно орать?! Эта рыба явно не умела быть безмолвной. Рыба падает на асфальт. Рыба наконец-то ведет себя по-рыбьи. Рыба бьется, беззвучно открывая рот. В прокушенной ноге виден костный мозг. Аня облизнулась. Ну что ж, легкий перекус закончен. Ха-ха, перекус! Мопсиха искренне веселилась игре слов. А рыбомальчик погибал от болевого шока. Жабры растерянно колыхались. А, нет, не жабры. Прокушенные щеки. У мопсов своеобразное чувство юмора.

Аня тряхнула головой, смешно вывалив язык. Ну все, хватит прохлаждаться. Есть еще незавершенные дела. Ее ждут. Вернее не ждут, конечно. Но тем оно и приятней, не правда ли? Аня оскалилась. Виктор Борисович может больше не сердиться. Она больше не будет опаздывать. Она точно не опоздает.

В колонках играет - The Beatles - Revolution (Remastered 2009)
Настроение сейчас - ламповое

Вопль был воистину громогласный. Кто бы мог подумать, что на такое способна эта хрупкая девушка? Вот что кусь животворящий делает!

Аня ухмыльнулась, смачно откусывая администратору левую руку. Кажется, кричать та уже не могла… Свалилась без чувств, бедолага. Ан нет, ошибочка вышла – померла. Вон, и пульса нет… Ну, в той руке, что еще к телу прикреплена. Какая оказия! Ну, что ж теперь поделать? За такое по головке точно не погладят. А так хотелось быть хорошей девочкой… Хороших девочек ведь гладят? А с плохими что делают? Что? Усыпляют? Нет, нет, не надо… Из гортани вырвался непроизвольный скулеж. Надо сваливать. У-бе-гать.

И Анна, выплюнув руку, рванула вперед. Слюна отмечала ее путь прозрачными веревками. Хорошая девочка. Хорошая, очень хорошая. Хорошая и быстрая. Хорошая потому, что быстрая. Быстрая потому, что хорошая. Бег, бег, бег…

Аня резко остановилась, вывалив язык. Сердце колотилось, слюна – лилась. Она убила человека. Она. Убила. Человека. Просто… загрызла. Не задушила, не зарезала, не застрелила – загрызла. Как дикий зверь. Или нет… как домашний? Как… собака? Как мопс?

«Что за бред?! Мопс?! Серьезно?! Ну мастиф, бультерьер, канне корсо – понятно еще. Но мопс?! Это абсурд какой-то, глупость…» - пронеслось в голове.

Однако факт оставался фактом. Упрямым, неприятным таким… Но фактом. Аня убила ту девушку-администратора. И наверняка подняла много шума… Значит, кто-нибудь мог вызвать милицию. Ее уже ищут, это точно. Может, даже пустили собак по горячему следу… Последняя мысль заставила Аню нервно усмехнуться. А затем – громко, неистово расхохотаться. Смех больше походил на лай.

Надо бежать. Бежать как можно быстрее. Жаль, что у нее всего две ноги… На них разве далеко убежишь? Вот то ли дело четыре конечности… Аня встала на четвереньки. Так ведь намного удобнее! И быстрее, точно быстрее. Лапы, лапы, быстрые шерстяные лапы… Лапы?! Лапы! Конечно же, лапы! Шустрые, с коготками. Вот и славно. Вот и здорово. За-ме-ча-тель-но.

В колонках играет - David Bowie - Cracked Actor (2013 - Remaster)
Настроение сейчас - устала до судорог

Идти в салон красоты для собак было откровенно безумной идеей. Впрочем, и к врачу заглядывать, кажется, уже не было смысла. Чем Ане теперь врач пригодится? Прививку от бешенства поставит? Или от столбняка? Что-то подсказывало ей, что щетина от уколов не исчезнет… А вот в салоне красоты для собак, наверное, есть весь необходимый арсенал для ее удаления. Кажется, бывают специальные инструменты, выщипывающие шерсть… Этот процесс даже название имеет. Груминг, что ли? Ну, не суть важно… Главное – избавиться от треклятой шерсти хоть мытьем, хоть катанием.

В том, что щетина состоит именно из шерсти, сомневаться не приходилось. Анна раздраженно почесала подбородок. Колется, зараза…

Верная электронная Алиса, живущая в смартфоне девушки, любезно подсказала адрес ближайшего салона. Правда, не сразу. Что поделать – за потоком сопения было сложно вычленить другие, куда менее значительные элементы речи. Не всякое чудо техники справится…

Можно было бы, конечно, набрать запрос по «старинке» - вручную. Но почему-то Ане жутко этого не хотелось… Когда печатаешь, то всегда невольно акцентируешь внимание на пальцы. А видеть пальцы было бы совсем-совсем нежелательно. Может показалось, конечно… Может, померещилось от нервов. Но все-таки… Ногти стали меньше, стали острее. Теперь они больше напоминали… коготки? И, кажется, вокруг них растет мягкая светлая шерсть… Так, все, не смотреть. И без того нервы на взводе уже…

На улице было неприятно людно. Люди останавливались. Люди недоуменно смотрели вслед. В некоторых лицах сквозила брезгливость. В некоторых – страх пополам с недоумением. Да чего они все пялятся?! Что, интересно так?! Анна зарычала. Так бы и покусала, ей-богу! Вцепилась бы - мало не покажется…

Девушка помотала головой, пытаясь придти в себя. «Как мокрая собачонка», - издевательски вспыхнуло в мозгу. Да что с ней такое?! Неужели от всех нервных потрясений уже шарики за ролики заезжают? Нехорошо, нехорошо… Просто отвратительно. После собачьего салона красоты придется сдаваться мозгоправу. Так себе перспективы. И все же людей, определенно, стоит кусать. Ишь как развелось-то…

А вот и салон. Коготки шустро скользнули по металлической ручке. Дверь приветливо распахнулась. Заходите, заходите, гости дорогие… Располагайтесь, как дома. Только лапы вытереть не забудьте. Не забудете ведь?

Анна подошла вплотную к стойке администратора. Кашлянула раз – тихонько. Кашлянула второй раз, посолиднее – нет реакции. Администратор, кажется, была чем-то очень занята. Наверняка чем-то важным, рабочим… Вон как деловито уткнулась в свой компьютер. Хотя в стекле очков предательски отражался разложенный пасьянс…

Черта с два! Почему бы ей наконец-то не обратить внимания на потенциального клиента?! Вот же она, Аня, тут стоит! Сколько можно ждать?! Рррррр…РРРРРР!!!

Кап. Кап-кап. Кап-кап-кап. Что это? Кап-кап. Слюна. Кап-кап-кап. Вязкая, желтая, густая… Кап-кап. Катится, падает, об стол разбивается. Эдакий слюнявый водопад. Кап-кап-кап.

Администратор слышит звук. Администратор не понимает, почему ее левой руке так мокро. Администратор брезгливо вскрикивает, угодив локтем в лужицу слюны. Администратор удосуживается, наконец, поднять глаза. И снова вопит – уже панически, отчаянно так. Ане хотелось бы ее успокоить, но где там… Слишком уж Аня сейчас расстроена. Слишком...рассержена? Да, точно, рассержена. Зубы от злости друг на друга не попадают. А вот на чужую шею – попадают. Какая оказия, право! Кусь-кусь…

В колонках играет - Queen - Love Of My Life (Remastered 2011)
Настроение сейчас - устала сильно

Путь к женской комнате был не близок. А еще он, несомненно, был тернист и полон злоключений. Так, наверное, эту мрачную дорогу описали бы в каком-нибудь готическом романе. И, конечно, что-нибудь бы еще добавили про «мрачную обитель». Или про «одинокую юдоль»? Ну, впрочем, неважно, как неизвестный автор назвал бы женский туалет… Главное — все-таки до него дойти.

Вот и заветная комнатка. Аня взялась за ручку, открывая дверь. Та скрипнула протяжно и заунывно, как в дешевом фильме ужасов. Девушка поморщилась внезапной ассоциации. Ну зачем нагнетать-то? Она просто пришла взглянуть на свое отражение. Делов-то. И ничего страшного в этом быть не может. Абсолютно ничего стра…

Визг Анны вышел просто вопиющим. Он, наверное, напоминал пожарную сирену. Даже удивительно, что на такие вопли не набежало толпы зевак. Но, наверное, сейчас набегут. Дурное дело нехитрое…

И ведь было, из-за чего так вопить. Аня, конечно, ожидала неприятностей, но ведь не настолько! Перебор, однозначно перебор…

Вся нижняя часть лица была пронзительно черной. Такое ощущение, что Аню хорошенько поводили подбородком по угольной куче. Выглядела чернота довольно сюрреалистично.

Где Аня могла так выпачкаться?! Откуда взяла столько сажи?! Она же не падала вниз лицом… Срочно, срочно отмываться! Интересно, что подумали однокурсники? Ясное дело — ничего хорошего… Как будто бы сопения не хватило!

Аня с остервенением открыла кран. Он зарычал почти протестующе, но все же выдал желанный поток воды. Холод жидкости с непривычки обжег кожу. Тереть, тереть, тереть… Мыла щедрой горстью зачерпнуть. Чистить, чистить, очищать… Чистить-чистить трубочиста! Это что-то из Маршака, да? Нет, стоп, кажется, из Хармса… Ай, да неважно. Главное — отмыться…

Спустя вечность — или всего две минуты? — Аня закончила тереть лицо. Кожа горела огнем. А сажа… не оттерлась даже на миллиметр. Девушка удрученно застонала. Что за напасть?! Такого же просто не может быть… Сажа не бывает настолько въедливой. Просто не бывает.

Аня провела рукой по подбородку. Нет, это не сажа. Сажа не бывает такой…мохнатой. Она больше походила на щетину. Щетину?!

Толком закричать на сей раз не получилось. Крик как-то подозрительно быстро перешел в сопение. Опять?! Только этого еще не хватало… Аня утроено засопела — как будто бы с досадой.

В колонках играет - Телевизор - Сыт по горло
Настроение сейчас - капризное

Конечно, на семинар Аня опоздала абсолютно безбожно — аж на полчаса. Войти в аудиторию при таких обстоятельствах было подвигом, достойным героя. А покалеченная нога, конечно, придавала происходящему особый «шарм». Черт с ней, представим, что она получила ранения в неравном бою.

Виктор Борисович пребывал в глубоком недовольстве.

— Укусевич! Я что про опоздания говорил? Вроде бы четко и раза три говорил, припоминаете? Или память подводит? — глаза преподавателя латыни превратились в ехидные щелки.

Аня открыла было рот в попытке извиниться и оправдаться, но… Вышла оказия. Казалось бы, ну что такого — взять и произнести несколько слов. Речевой аппарат на такую мелочь вполне способен. Однако сейчас он явно решил подвести свою хозяйку. Звук вышел довольно странным. Что-то, подозрительно напоминающее… сопение? Стоп, для носа это было бы логично, а вот для рта — странновато…

Брови преподавателя поползли вверх. Эдакие удивленные змейки.

— Укусевич, вам нехорошо?

Аня в панике зажала рот руками, но звук не прекращался. Кажется, где-то в аудитории послышался нервный смешок. Странно, что никто не разразился хохотом во всю глотку.

Виктор Борисович сначала побледнел, а потом покраснел. Такая «хамелеонистость» смотрелась весьма пугающе.

— Забавляться надумали? Смешно вам? — голос преподавателя звучал угрожающе тихо. — Выйдите, Укусевич. Выйдите и смейтесь за дверью. Об экзамене вам теперь стоит серьезно побеспокоиться. А теперь — идите.

За дверь Аня вылетела пулей. У нее проблемы, адские проблемы! Как она будет сдавать экзамен по латыни? Виктор Борисович теперь ее съест. С потрохами сожрет. А все из-за этого гребанного…сопения? Что это вообще такое? Что с ней происходит?

И тут Аня поняла, что сопение чудом прекратилось. Девушка облегченно выдохнула. Хоть одной проблемой меньше… Наверное, это просто последствия стресса. Все-таки случилось то, чего она так боялась — ее впервые в жизни укусила собака. Пусть и всего лишь мопс. С Аниной кинофобией и укус от мопса приравнивается к психологической травме.

Так, все, надо привести себя в порядок и решать, что делать дальше. Наверное, стоит заглянуть к врачу и сделать прививку от бешенства. Вдруг эта мелкая шавка им болеет? Иначе с чего бы ей на людей бросаться…

Аня побледнела, понимая, сколько уколов придется вытерпеть. Их она боялась, пожалуй, не меньше собак… Но что оставалось делать? Вот покусает тебя какая-нибудь мопсятина — а ты сразу бежишь лечиться. Иначе неприятностей не оберешься…

Но сначала в женскую комнату, конечно. Посмотреть надо бы, на что она все-таки похожа сейчас.

В колонках играет - Корней - Я трогал любовь
Настроение сейчас - информационный шок

Аня очень спешила. И злилась на себя безумно. Проспала, дура, проспала! Продрыхла аж до полудня!

А будильник-то на телефоне — какая сволочь… Не прозвонил, зараза, не разбудил! Да как так вообще?! Стоп… а заводила ли она вообще будильник? Не заводила. Не заводила!!! Вот росомаха-то, а? Слов нет.

Аня нервно сдула челку со лба. Семинар Виктора Борисовича начинался полвторого. Если очень постараться, то можно успеть. Ну, или опоздать на пять минут, а не, скажем, на двадцать. Может, тогда препод не все мозги сожрет, а хоть что-то оставит… ну так, для потомков.

И Аня стартанула. С места в карьер, конечно — как на стометровке. Прямиком через площадку для выгула собак — так короче.

Девушка на полной скорости пролетела мимо парня с немецкой овчаркой на поводке. И парень, и пес изумленно замерли на месте, распахнув зубастые то ли рты, то ли пасти. Почти под ногами Ани злобно и визгливо залаяла чья-то чихуахуа. Ловко увернувшись от мелкого агрессора, девушка продолжила свой бег.

Еще немного, еще чуть-чуть… Возможно, идея сократить путь через собачью площадку, была все же не очень. Если говорить честно, то Аня не любила собак и даже боялась. То ли дело котики… Если вы совершаете утреннюю пробежку, за вами вряд ли побежит свора дворовых, злобно мяукающих котов. И кот вряд ли способен повалить на землю, с рычанием капая слюной вам на воротник… Одни плюсы в котах, что ни говори. И зачем люди вообще заводят таких больших зубастых псин?

Собачья площадка осталась далеко позади. Аня с облегчением выдохнула. Опасность миновала? Можно замедлить шаг… Хотя, конечно, нежелательно — она все еще опаздывает.

И тут край глаза цепляется за какой-то объект. Мелкий объект белого цвета, движущийся прямо в ее направлении. Не торопясь так, чинно, степенно. Мопс! Один, без поводка, без хозяев! И без намордника, конечно. Хотя… разве они вообще полагаются мопсам?

А мопс, между тем, подошел совсем близко и остановился рядом. С видом английского герцога он уставился на девушку. Влажные выпуклые глаза словно оценивали ее с головы до ног. Аню передернуло.

— Ну, чего уставилась, собака-лягушка? Мне идти надо. Брысь с дороги!

Не сработало. Мопс все так же лупил глаза на Аню, не двигаясь с места. Кажется, его это забавляло. А вот девушку уже начинало бесить.

— И долго это будет продолжаться? Я спешу, морда ты приплюснутая! Опаздываю, слышишь? Отойди в сторону уже! — Аня почти кричала. Упрямство этой мелкой недособаки здорово действовало на нервы.

Но мопс и ухом не повел. Боже, почему у этой породы глаза навыкате? Они как будто в душу смотрят. Не псы, а лягушки. Жабы, мать их, ментальные…

— Ну, песик, ну, миленький! Ну пропусти меня, пожалуйста! Меня же Виктор Борисович живьем закопает… Закопает, как ты — свою косточку, понимаешь? Только вот косточке ничего от этого не будет, а я огорчусь. Сильно огорчусь! Зачем тебе меня огорчать? Ты же вполне славный песель. Ну пожааалуйста, — в голосе Ани появилась плаксивая интонация. Драгоценные минуты терялись попусту.

Мопс не сдвинулся ни на дюйм. Глаза, кажется, выпучились еще больше. Возможно, он смеялся.

И было, было над чем смеяться! Ситуация воняла абсурдом. Девушка стоит на дороге и, чуть ли не плача, уговаривает декоративную собачку уступить ей путь. А люди с собачьей площадки смотрят на нее, как на идиотку. Кто-то, кажется, снимает происходящее на телефон… Так, все, хватит. Звездой «Ютуба» Аня быть не собиралась. И девушка подняла ногу, чтобы перешагнуть мелкого упрямца.

Аня не сразу поняла, что произошло. Сначала ей показалось, что в ногу впилось много маленьких иголок. Потом — что пятку засунули в хитроумную мясорубку. Аня даже и закричать не успела — только неловко охнула и осела на пол. А затем инстинктивно отдернула раненную ногу от зубов зверя. Зверя? Ой, да какой зверь, это же просто мопс… Маленькая нелепая собачка с обезьяньей мордочкой. Но как же кусается, зараза… Чуть пол-ноги не оттяпал, а! Аня поморщилась от боли.

А мопс продолжал невозмутимо сидеть, не сводя с нее своих лягушачьих глаз. Ни капли гнева или раздражения. Эти глазенки вообще умеют выражать что-либо?

Спустя мгновение мопс все-таки поднялся и ушел. Не торопясь, почти изящно. Ушел, не оборачиваясь на Аню с прокушенной ногой — как крутые парни, что не оборачиваются на взрыв. Девушка же осталась сидеть в нелепой позе. Кажется, тот парень все еще снимал… Отвесить бы ему хорошего пинка да телефон разбить — так, для профилактики.

И все же — даже прокушенная нога не являлась уважительной причиной для прогула семинара. Аня тяжело вздохнула и встала с земли. Ничего, и не такое случалось. Уж доковыляет как-нибудь…

В колонках играет - Queen - The Show Must Go On
Настроение сейчас - послеукольное

Много людей было в Воображаемом Амстердаме. Живых людей, конечно. А мертвый был только один.

Оттого, конечно, он являлся настоящим событием. Городок-то маленький, новостей немного… Так что хоть на выставку мертвяка этого выставляй.

Впрочем, так жители и делали. Выставят эдакого красавчика прямо в гробу — ходи, любуйся. Вот и ходят, смотрят, пальцами тыкают. А мертвецу-то что? Причмокнет себе, да на другой бок в гробу перевернется. Сладкие сны у него были…

Бывало, конечно, что беспорядочно вертеться начинал. Да как начинал! Гроб что твой пропеллер — во все стороны вращался. Тогда жители выяснять начинали, кто из них на сей раз беды натворил. Бывает, например, что кошачий счетовод кошек неправильно посчитал. А такая неверность в арифметике мертвому человеку сердце ранит! Поговаривают, что он раньше учителем математики был…

А бывает, что человек-стихоплет не в ритм строку вставит. Тут уж мертвец негодует так, что гроб в щепки разлетается. Все-таки тонкая душа, сентиментальная! И дактили, и ямбы при жизни знал не хуже таблицы умножения.

Но не так уж часто гроб вращался. Все-таки жители Воображаемого Амстердама с уважением к своему мертвяку относились. И это неудивительно — он один такой на весь город. Беречь надо. Остальные-то экспонаты на выставке не очень интересные. Кому нужна, например, картина «Жизнь ежиков»? Или же отпечаток на камне чьей-то, наверняка не мытой, ладони? Скукота, да и только. То ли дело человек, который был мертвым! Тут любой заинтересуется…

Бывали временами в городе туристы. Куда только они не проникнут, право слово! В общем, и до Воображаемого Амстердама подчас добираются. А там, конечно, и на выставку идут. Чего бы не сходить? Только вот сильно их смущал человек, который был мертвым. Сразу же бежали к мэру города жалобами сыпать — мол, антисанитария, мол, негуманно это. Про мавзолей какой-то все талдычили.

— Что вы, что вы! Наш мертвяк — самый гигиеничный! Моем каждый день, с самым душистым антибактериальным мылом! И негуманного тоже ничего нет — все по согласию! Можете сами у него спросить! — пылко объяснял мэр туристам.

Но туристы почему-то спрашивать совсем не хотели. Лишь руками махали да спешно из города сваливали. И не возвращались больше никогда. Ох, пугливый народ эти туристы, нервный… Что с них взять?

А человек, что был мертвым, так и продолжал спать в своем гробу. Лишь повернется порой на бок да засопит сладко. Неплохо ему жилось все-таки. Пусть и мертвым был.

В колонках играет - Ария - Обман
Настроение сейчас - болеющее

Жил в Воображаемом Амстердаме один крайне вредный человек. Не вредина даже – вредитель. А все потому, что был он медведкой. Да-да, так уж ему, бедолаге, посчастливилось…

Конечно же, человек-медведка на чужие огороды ходил, как к себе домой. И ведь не жрал человек этот овощи – только портил. Разроет землю, выкопает картошку, разбросает свеклу… Такой беспорядок учинит, что просто жуть.

Конечно, человека, бывшего медведкой, в городе не любили. Членистоногих вообще мало кто любит. А уж вредителей…

Человек, который был медведкой, грустил. Еще бы не грустить, когда все на тебя зуб точат… А он, между тем, и сам точил. Точил, а уж как заточит – так сразу овощ чей-нибудь глодать. Не глодать даже, резать – зуб-то как нож становился. Жаль, что какая-нибудь хозяйка не додумалась использовать человека-медведку на своей кухне. Хоть где-нибудь пригодился бы вредитель…

Но он упорно не пригождался – только вредил. Из упрямства, наверное. Или из сути медведковой. Медведки же – все немножко медведи. А уж против медвежьей натуры не попрешь…

Но недолго у человека-медведки такая малина продолжалась. Малину вообще быстро с кустов прибрали – урожайный был год. А тут еще и травить нашего знакомца надумали. Травить! Как букашку жалкую! Это его-то! Оскорбление неслыханное…

А ведь травили. И травили безжалостно! Дихлофосом вонючим травили. Порошками мерзкими травили. Гелями вонючими травили. Травили, травили, травили… Аж в глазах троиться начало.

А затем и вовсе издох человек-медведка. Все же не на всякую отраву у насекомых иммунитет… Бездарно погиб наш герой. Как таракан какой. А мог бы ведь супергероем, например, стать! Мало ли в их рядах всяческой членистоногой твари? И муравьи, и пауки легко сыщутся. Но вот медведок точно нет. Вредители они, а не герои…

В колонках играет - Сплин - Шахматы
Настроение сейчас - сонное и ничего не хотящее

Море хохотало. Волны шипели и брызгали, словно слюна эпилептика. Но здесь, на камнях, мне было спокойно. И это – несмотря на старые детские кошмары, где цунами без разбору сметало здания и людей. Пусть остаются в детстве. Сейчас более актуальны другие...

Следующая волна разбилась прямо перед камнем, на котором я сидела. Холодная пена лизнула мои пятки. Хорошо, что море бушевало. Дай боже, чтобы шторм продлился до утра. Пожалуйста, пусть шторм продлится до утра. В шторм Он не придет сюда. Стихия все-таки сильнее, смею надеяться.

Я вдохнула морской воздух. На мгновение мне почудился знакомый сладковатый запах. Нет, нет, только не сейчас, пожалуйста… Слишком вязко. Слишком липко.

Сладкие мечты сделаны из этого.
Кто я такой, чтобы не соглашаться?
Я объездил весь мир и увидел, что
Все что-то ищут.

Меня затошнило. Я слишком хорошо понимала, из чего они сделаны. Зефирная приторность. Немного корицы для вкуса. Сладковатый запах гнили. Он всегда добавлял в мечты немного мертвечины. Как будто бы этому десерту не хватало сахара…

Одни хотят использовать тебя,

Другие хотят быть использованными тобой.

Одни хотят злоупотреблять тобой,

Другие хотят, чтобы ими злоупотребляли.

Я не хотела быть едой. Он возомнил себя великолепным поваром, но, видит бог, все так переслащено! И тем не менее, обидно осознавать, что я – даже не главный ингредиент. Не главный, да. Но важный и потребный. Поэтому хорошо, что море штормит. Он не сможет до меня добраться. Пока не сможет.

***
Этот веснушчатый паренек, однажды утром встретивший меня на пороге, не вызывал никаких подозрений. Просто новенький в нашем районе. Просто любит знакомиться с соседями. И печет отменные яблочные пироги. На черных волосах всегда оставалось немного муки – эдакая пекарская седина…
Мы довольно скоро подружились. Простой деревенский парнишка казался надежным и верным товарищем. С такими обычно лазят на деревья за антоновкой. Добрососедская болтовня стала неотделима от моей повседневной жизни.

Но вскоре меня начало тошнить от яблок и корицы. Он же все продолжал печь и приносить пироги. Я ела их, потому что не хотела обижать друга. По утрам меня рвало тягучей черной желчью. На языке оставался противный кисловатый привкус железа.

А паренек все приходил и приходил. Он был слишком дружелюбен, чтобы отказываться от его выпечки. Каждое утро по расписанию – унитаз, желчь. А днем – приторная улыбка и приторные пироги. Вечером – головокружение, казалось, что не доживу до утра. Однако неизменно доживала… а утром снова – унитаз, желчь. Постоянное расписание – это, конечно, хорошо, но утомляет.

А затем появилась Она.

***
Впервые я увидела эту девушку возле своего дома на рассвете. Проделав свой обычный «тошнотворный» ритуал, я вышла на порог – подышать утренним воздухом. Это никогда особо не помогало, но я была верна своим привычкам.

Сначала мне показалось, что это существо – не более, чем тень. Мало ли что способно породить усталое сознание, разбуженное тошнотой…

Она была бледна и неподвижна, словно труп. Разве что трупам обычно несвойственно застывать в столь причудливых позах. Какой уважающий себя труп станет стоять на четвереньках, приклонив голову к траве, будто выслеживая кузнечиков? Эта поза одновременно казалась и жуткой, и нелепой. А затем она подняла голову.

Я зажала рот рукой, чтобы не закричать. Только начав двигаться, существо смогло убедить меня в своей реальности. Но лучше бы не убеждало…

Белки глаз отливали нездоровой желтизной. Зрачки утонули в этом неприятно желтом море, и увидеть их не получалось. Но взгляд… взгляд, несомненно, был направлен на меня. И это было… неприятно.

Существо ощерило гнилые пеньки зубов. Однако в этом жесте не было ни агрессии, ни ехидства. Ее оскал выражал агонию. Она страдала, и уже довольно долго. И это делало Ее еще мертвее.

Она ушла прежде, чем я подняла панику. Но каждый день приходила снова, в одно и то же время. Бедолага была точна, как швейцарские часы. Увы, Она не могла получить того, к чему так стремилось ее изгвазданное тело. Мой друг всегда был проворнее и умнее этой гниющей плоти. Я даже начала Ей сочувствовать. Знаете, так порой, смотря «Том и Джерри», сочувствуешь неуклюжему серому коту, который все никак не поймает хитрую мышь.

Кстати, о кошках – как-то раз я вынесла Ей плошку с молоком. Мне представлялось, что бедняжка жутко голодна. И я надеялась, что молоко будет для Нее более вкусной пищей, нежели человеческая плоть. Все-таки этот веснушчатый пекарь был мне другом. Мне не хотелось бы, чтобы им отобедало это существо. Хотя… вряд ли Она тогда имела хоть какие-то силы на это. Но всегда лучше перестраховаться, правда?

Молоко Она пила с жадностью. Белые капли текли с Ее подбородка рекой. Выглядело это некрасиво, но стерпеть возможно.

И это был последний раз, когда я видела Ее. Предполагаю, что Она стала перегноем. Другой судьбы это создание и не ожидало.

Но, уходя в тот раз, Она обернулась и посмотрела на меня. Клянусь – в Ее взгляде читалась смесь благодарности и…сочувствия. Тогда я еще не понимала, чему Она сочувствует. А теперь – отлично понимаю…

***
Море продолжало штормить. Соль потревожено гудела в воздухе, словно раздраженная оса. Внезапно набегавшая на берег волна бросила мне под ноги что-то черное. Труп гагары. Высохший, почти мумифицированный, несмотря на морскую воду. Подарочек от Него.

Я сморщилась. Меня снова затошнило. До чего безвкусный дар! И, как обычно, воняет гнилью. Отвратительно.

***
Пироги становились хуже с каждым днем. Они были все слаще и слаще, словно мой незадачливый друг опрокинул в них цистерну сахара. Темная желчь по утрам стала густой, как нефть. И это могло бы длиться очень долго, если б не прекратилось вовсе. Однажды старый друг перестал приходить ко мне…

Сначала я испытала облегчение. К тому времени мне уже казалось, что я набита яблоками, как чучело – соломой. Но, сказать по правде, мне не хватало наших дружеских разговоров. Довольно скоро я начала сильно скучать по своему веснушчатому пекарю. Только вот явиться ко мне Он явно не торопился…

По утрам я продолжала задыхаться от желчи. Кажется, гадкие пироги безнадежно меня отравили. Но с Ним было как-то проще переживать это болезненное состояние. Теперь же казалось, что рвота словно сушит меня изнутри…

Это продолжалось долго. Сказала бы «до тошноты», да не люблю каламбурить. Только вот однажды я увидела в зеркале Ее. Она была совсем увядшая и гнилая. Но все же – что за упорство! – продолжала скалить мертвые зубы. Такая насмешка никуда не годилась. Она бесила.

И лишь спустя несколько минут мне стало ясно, что это – не Она. Но осознавать это абсолютно не хотелось. Не очень приятно в такое верить. Кому бы понравилось знать, что в зеркале отражается именно он? Хотя это вполне обычное свойство для зеркал. Но все же… кто назовет лестным гнилозубое отражение? Вот и я не назвала. Я просто закричала – так громко и оглушительно, как только могла. Зеркальное стекло зазвенело, разбив иссушенное существо в отражении на множество осколков. Разбив… меня. И я кинулась бежать со всех ног. Бежать к Его дому, конечно. Только Он мог дать толковое объяснение всему этому дерьму.

Он долго не выходил ко мне. Конечно, я сама была хороша – не смогла найти сил даже для того, чтобы дотянуться до дверного звонка. Оставалось лишь ждать, гипнотизируя этот никчемный кусок фанеры. И вскоре Он все-таки вышел наружу.

Впрочем, ко мне ли? Его взгляд равнодушно скользил куда-то мимо моего лица. Будто бы я недостойна быть увиденной.

А я…я кричала, как умирающая чайка. Я хватала Его за руки и умоляла помочь мне. Я ругалась и проклинала Его последними словами. Но все было напрасно – Он будто не слышал.

Немного постояв, Он ухмыльнулся и все-таки изволил посмотреть на меня.

- Что-нибудь нужно? – спросил Он нарочито участливым тоном. Он пытался быть мне другом, видно, что пытался. Но все-таки друзья не смотрят на тебя, как на падаль. А Он смотрел.

- Я… я умираю. Разве ты не видишь? – прохрипела я. В горле клокотала тягучая черная желчь.

Он наклонил голову набок, словно задумавшись.

- Ты умираешь? А по мне, так ты давно уже мертва. По крайней мере, выглядишь мертвой, - произнес мой бывший друг. Кажется, ситуация Его забавляла.

- Черт бы тебя побрал…Мы же друзья! Ты должен мне помочь! – я выплевывала звуки вместе с желчью. Выходило ядовито.

Он прищурился. Взгляд от этого стал еще более издевательским. Хотя куда уж больше….

- Друзья? Вот как? Любопытно… Кто же сказал тебе такую глупость? – поинтересовался Он.

У этого парня были серьезные проблемы с памятью. Он ведь только и делал, что целыми днями твердил эту истину! Я впитала ее с каждым кусочкам пирога. Но, должно быть, яблоки все же подгнили…

- Ты, - выдохнула я воздух из легких. С кусками желчи, разумеется.

Он удивленно приподнял одну бровь.

- Я? Что-то не припомню…

- Но ты...ты говорил… - из меня само собой вырывалось бормотание.

- Правда? Может, я давал присягу? Или клялся на Библии? В ином случае все слова будут недействительны. Я никогда не стал бы клясться в чем-либо существу, больше напоминающему сухофрукт.

И Он, повернувшись ко мне спиной, ушел в дом. А я осталась лежать на траве, иссохшая, как чернослив. Мои беды только начинались…

***
Теперь Он бывал или равнодушным, или насмешливым. Что-то одно, никогда – вместе. «На мое счастье», сказала бы я, но счастливой быть все равно не получалось.

Равнодушным Он меня не замечал. Мог пройти мимо, мог пойти прямо по мне. Уж слишком Он желал убедить меня в моей «призрачности». А я и верила. Становилась с каждым днем все прозрачнее, все суше.

А затем Он бывал насмешливым. И тогда, конечно же, издевался надо мной не меньше, чем хулиган, привязывающий к лапке котенка консервную банку.

Он заставлял меня всюду следовать за собой, словно на невидимом поводке. Он не давал мне спать, смеясь раскатисто и желчно. . А еще… он пек пироги. Я не припомню запаха отвратительнее! Кажется, Он решил усовершенствовать рецепт. Возможно, я лишилась пары пальцев на ногах – точно не припомню, это были смутные дни. Они все равно были гнилыми. Невелика потеря. Но вот с запахом смириться было сложно…

А потом… я вспомнила Ее. И содрогнулась.

Ее кожа была суше любого самого древнего пергамента. Морщинистая, белая, отвратительная… А глаза, глаза! Они напоминали засохший яичный белок. И мои, должно быть, были такими же…
Это осознание заставило меня действовать.

***
Мне потребовалось много времени, чтобы снова стать живой. Наверное, куда больше, чем понадобилось чертовому Пиноккио для превращения в настоящего мальчика. Но главное – желание.

Я была использована не до конца – вот в чем штука. Во мне оставалось еще немного духа, чтобы вернуться к жизни. Как капли молока, прилипшие к стенкам коробки.

Собрав волю в кулак, я воскресла. Славно воскресла – даже без следа гнили и трупных синяков. Только кожа осталась бледнее лунного света, но что с нее взять?

Однако вот-вот должно было наступить время Полдника. Я слишком хорошо понимала, что это означает. Пироги. Гнусные пироги. Пожалуй, мне действительно стоило пропустить этот перекус. И я сбежала.

***
Как долго можно бежать? А как далеко – уйти? «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…» Но Он-то был тем самым хитрым лисом. Не глупым волком, не простодушным медведем… Море не могло остановить Его надолго. Даже море не могло. Однако у меня все еще было время. И я собиралась потратить его с пользой.

Я двинулась навстречу набегающей волне. Немного сморщившись, перешагнула через высушенный труп гагары. Музыка в голове звучала все оглушительней. Кажется, пела какая-то рыжеволосая девушка. И она прекрасно знала то, о чем пела.

Сладкие мечты сделаны из этого.

Кто я такой, чтобы не соглашаться?

Я объездил весь мир и увидел, что

Все что-то ищут.

Я поняла, что Он нашел меня, когда последнюю волну разбило в клочья. Кажется, к моей руке прилипло что-то черное. Перо гагары? Теперь это было неважно. Она не смогла улететь – и я уже не смогу. Все же Его подарки до ужаса символичны.

Он забирает меня. По капле, по глотку, по литру… заканчиваюсь. Море бесконечно, а я – нет. На мне словно написан срок годности: «Использовать до…» И Он следует этой рекомендации. Пунктуален до жути. Но я почти люблю этого зануду. Все же мы друзья, не так ли?

В колонках играет - БИРТМАН - Все диджеи петушьё
Настроение сейчас - охуевает от снов

Лиса была очень юной, почти щенком. Только вчера состоялась ее первая охота.

Увы, она не смогла поймать даже мыши. Ее родители погибли слишком рано и не успели обучить лисенка всем тонкостям охотничьего ремесла. Она не умела красться, припав брюхом к земле так искусно, что даже самая чуткая дичь ничего не заподозрит. Ее хвост не умел заметать следы – он лишь колотился невнятной рыжей тряпкой. А глаза еще не научились улавливать малейшее шевеление в опавшей листве. Ее мать была искусной охотницей, никогда не остававшейся без добычи. Но от собак ей все же уйти не удалось. А юная лиса пока ничего не умела. И рисковала помереть от голода…

На завтрак отыскались земляника и пара древесных жучков. Но желудок, явно недовольный столь скромной подачкой, продолжал урчать. Хотелось мяса. Однако даже лягушка без труда ускользнула из-под носа незадачливой охотницы. От такой безысходности поневоле тянуло на вой.

Шатаясь от слабости, лиса отправилась в нору. Надо попробовать уснуть, раз уж с едой проблемы. Во сне не чувствуешь голода…

Но блаженная дрема продлилась недолго. Чуткий лисий слух уловил шорох чьих-то шагов. Крупный прямоходящий хищник. Человек. Молодая лиса напряглась и зарычала. Человек – это враг. Хуже пумы, хуже волка, хуже беркута. Он носит с собой гром - палку, от которой пахнет смертью. Он приводит с собой псов, способных выследить и разорвать на части. Он охотник, добытчик, убийца. И любой лисе стоит ожидать от него только плохого.

Но собак не было. Лиса втянула воздух ноздрями, стараясь учуять знакомую, солоноватую вонь шерсти гончих. Нет, им и не пахло. Значит, ее не собираются «травить» прямо в норе. Может, и вообще не собираются «травить». Возможно, человек пройдет мимо, не заметив ее. Похоже, сейчас он не охотится. Надо затаиться – авось, пронесет и в темноте норы ее не заметят. Шаги стихли. Лиса замерла, боясь даже дышать. А через пару мгновений в нору заглянула страшная лысая морда,..

Лиса почувствовала, как шерсть на затылке встает дыбом. Человек был совсем близко. Встав на четвереньки , он смотрел прямо на нее и скалился. Бежать некуда. Лиса попятилась и грозно зарычала. Она приготовилась дорого продать свою жизнь.

Но человек не торопился нападать. Он продолжал скалить зубы, словно угрожая, однако оставался на месте. И тут внезапно лиса услышала странный звук. Грохочущий, сильный, и в то же время – звонкий и журчащий, как ручеек. Она не сразу поняла, что этот звук издавал человек. Будучи диким зверем, лиса и понятия не имела, как звучит человеческий смех. Для нее он был столь же недружелюбен, как и все прочие шумы, исходящие от двуногих хищников. Откуда было знать юной лисе, что человек не желал ей зла? А тому ее взъерошенный вид казался крайне забавным – только и всего.

- Эй, не злись! Я пришел с миром, - человек поднял обе руки, показывая пустые ладони.

Лиса заворчала чуть глуше. В руках человека не было камней. Да и гром-палка не висела за его спиной. О собаках и говорить нечего – будь они тут, давно бы сунулись в нору. Да и человек-то довольно молод. По своим меркам, он почти ее ровесник. Стоит ли его бояться? Но все же… это человек. И от него не стоит ожидать добра. Люди коварнее росомах. Кто знает, что на уме у любого из них…Лиса не осмелилась приближаться к двуногому хищнику.

***

Майк обожал исследовать лес. Он мог часами бродить от поляны к поляне, наблюдая за бытом здешних обитателей. Благо, на дворе стояло лето и мальчик был абсолютно свободен от школьной рутины. Барсучью нору Майк приметил еще пару месяцев назад. Он был свидетелем того, как семейная чета лис заселялась в нее после прежних хозяев. Здесь супруги собирались вывести потомство и прожить до конца своих дней. Увы, их дни закончились раньше, чем предполагалось…

Майк плакал, смотря, как охотники «травят» молодого лиса. Тот пытался увести гончих как можно дальше от норы, спасая свою семью. Если бы мальчик только мог спасти благородного зверя от собачьих клыков… Но, увы, отец Майка строго запретил ему хоть как-то вмешиваться в дела лисьей охоты. Семья юноши промышляла торговлей мехом, который они скупали напрямую у охотников. Это было их основным доходом здесь, в деревне среди лесов. Без меха семья Майка непременно обанкротится. Поэтому мальчик не мог вступиться за лиса. И не стал смотреть, как с бедолаги снимают шкуру. Слишком тяжелы подобные зрелища…

Самка и три ее детеныша остались без отца и кормильца. Майк знал, что лиса не может выйти на охоту, пока потомство хоть немного не подрастет. И, несмотря на запрет отца, он все же помогал осиротевшему семейству. Мальчик приносил к норе вяленую оленину из домашних запасов. Сначала лиса боялась притрагиваться к пище, пахнущей человеком. Но голод – не тетка. Вскоре самка начала принимать подачки и кормить ими растущих лисят. Майк спас лисиное семейство. Но, увы, ненадолго.

Лисята подрастали. Теперь их мать могла отправиться на охоту. Но охотились уже на нее саму.

Лисе не удалось скрыться от бродячей своры. Это были не гончие, нет. Всего лишь псы деревенских мальчишек, науськанные на мелкую дичь. Они не были научены аккуратности, как охотничьи собаки. Да и к чему им беречь лисью шкуру? Псы просто разорвали самку на части.

Голодные лисята, не дождавшись матери, вылезли из норы. Тут-то их и настигла жестокость деревенских мальчишек. Смеясь, те забили детенышей лопатой.

Майка не было рядом, чтобы предотвратить это бесчеловечное преступление. В этот день ему пришлось уехать в город по неотложным делам. Ничего-то поделать он не мог. Разве что разбить носы всей компании лисьих убийц. Но разбитые носы не могли воскресить мертвых детенышей…

И лишь одна самочка осталась в живых. Она не вылезла вместе с остальными, предпочтя остаться в норе. Она слышала, как убивают ее брата и сестру. Их писк и скулеж стоял в ушах маленькой испуганной лисички. Чем она могла помочь им? Как спасти? Она была всего лишь крохотным перепуганным лисенком. Оставалось лишь молча дрожать в норе, надеясь, что ее не постигнет та же участь. Незавидная судьба, но что поделать…

Весь следующий день лиса не вылезала из своего убежища. Лишь под вечер муки голода заставили ее выйти на первую охоту.

***

Майк и подумать не мог, что кто-то из лисят остался в живых. Лишь из дурацкой надежды, он решил вновь посетить ту поляну. Какова же была радость мальчика, когда он обнаружил юную лису выжившей! Хоть кто-то из той славной семьи не испустил дух…

Правда, лисенок был напуган и явно не хотел идти на контакт. Но это и неудивительно. Дикий зверь бывает недоверчив…

- Ты, должно быть, голодная. Вот, держи.

Майк, покопавшись в рюкзаке, вынул кусок вяленого мяса и протянул лисе. Та попятилась, недовольно ворча.

Мальчик улыбнулся.

- Я тебя смущаю? Тогда, думаю, ты можешь перекусить без меня. Я уже ухожу, - сказал Майк, вылезая из норы. Мясо он предусмотрительно оставил на полу.

Лиса дождалась, когда парень скроется из виду. Затем осторожно подошла к оставленному гостинцу и тщательно его обнюхала. Несмотря на вонь человеческих рук, оленина выглядела довольно аппетитно. А голод быстро отучал от излишней разборчивости. Не долго думая, лиса съела угощение. Вкус был непривычный, но приятный. Только вот мало… Может, человек придет завтра и принесет еще? Хотя стоп… она что, хочет, чтобы человек пришел снова? Этого только не хватало! Ей не стоит ждать милости от врага. Он же враг, правда? Подношение еще ничего не значит. Двуногому хищнику нельзя доверять. И она не будет. Лучше уж научится охотиться и добывать пропитание самостоятельно. Вяленое мясо придало лисе достаточно энергии, чтобы вечером еще раз попытаться…

***

Майк навещал свою подопечную каждый день. Он исправно брал с собой вяленую оленину, которую так полюбила юная лисичка.

Сначала его рыжая знакомая упорно отказывалась от еды. Тот кусок мяса, который Майк оставил в свой первый визит, был съеден, но, кажется, лиса больше не желала принимать подачек. В дальнейшем Майк находил кусочки мяса нетронутыми и за пределами норы. Они были старательно забросаны землей. Не нужно быть большим зоопсихологом, чтобы понять: так лиса показывала свое презрение к человеческой пище.

Майк не обижался на упрямицу. Но сильное беспокойство за судьбу лисенка мучило его не на шутку. Отказываясь от еды, лиса, не умеющая охотиться, обрекала себя на гибель. Мальчик замечал, как с каждым днем зверь слабеет. Мех свисал неопрятными клоками, сквозь него невооруженным глазом стали заметны ребра. Но лиса все еще яростно рычала при виде Майка. Желтый огонь в глазах горел гневом. Даже тощая и ослабленная, она была готова драться до конца. Однако Майк не собирался враждовать с дикаркой. Вот только как ей объяснить, что он всего лишь пытается помочь?

В один из дней лиса даже не посмотрела на человека. Она лежала в норе, опустив голову, и, кажется, почти не дышала. Майк уже было решил, что лисичка умерла, если бы хищница не шевельнулась. Кажется, ее больше не смущала близость «врага». Перед неминуемой смертью от голода и слабости лисице стало все равно. Но не все равно было Майку.

- Ты должна поесть. Ну хоть немного. Пожалуйста, - прошептал мальчик, протягивая мясо лисе. Та глухо заворчала в ответ. Даже сейчас она была непреклонна.

Майк аккуратно положил мясо лисе под нос. К счастью, он успел отдернуть руку от острых зубов. Эта лисица была упрямее осла!

- Ешь. Ешь же, глупая лисица! Неужели ты не понимаешь, что без еды умрешь? Я не собираюсь причинить тебе вред – всего лишь спасаю твою дурацкую жизнь! Почему ты так себя ведешь?! – Майк взорвался. Его крик заставил вспорхнуть с веток любопытных ворон.

Лиса дернулась, словно от удара. Человек… кричал на нее? Но почему? Ведь раньше он пытался быть дружелюбным. Что он от нее хочет? Впрочем, неважно. Лиса больше не может обороняться. Человек волен убить ее. Пусть убивает. Смерть от его рук все же милосерднее, чем от голода. Но тот, кажется, медлил с убийством. А кусочек мяса под носом пах так аппетитно…

Все же голод – настоящий деспот среди живых. Его приказам сложно не повиноваться. Лиса съела мясо, несмотря на гордость и презрение к роду человеческому. И ей хотелось еще.

Майк не верил своим глазам. Зверь, наконец-то, внял его уговорам! И не просто внял – съев предложенную порцию, лиса теперь в упор смотрела на него. В ее глазах не было прежней неприрученной ярости – лишь немая просьба. Слава богу, Майк захватил с собой достаточно мяса… Все оно было съедено в мгновение ока. Лисе больше не грозила голодная смерть.

С тех пор лисичка не отказывалась от угощения. Вяленая оленина стала ее излюбленным лакомством. А еще хищница перестала рычать при виде мальчика. И однажды она завиляла хвостом, подобно дружелюбной дворняге. Так лиса перестала считать Майка врагом. Так началась их дружба.

***

Лиса каждый день верно ждала своего человека. Сначала причиной тому была еда, но вскоре лисичка научилась вполне сносно охотиться. Теперь человеческое угощение не было необходимой подмогой в выживании. И все же… она ждала. Ждала уже не мяса, но мальчика, чья компания внезапно стала казаться приятной. Нонсенс для дикого зверя.

При каждой встрече лиса все ближе и ближе подходила к человеку. Теперь они частенько сидели вместе возле норы, бок о бок. Порой человек выдавал какое-то странное сочетание звуков – «Неми». Со временем лиса начала откликаться на это… имя? Да, имя. Ее имя. Словно она была не лисой, а собакой. Но это ее совсем не смущало. Главное – что человек приходит к ней…

Однажды Неми услышала столь знакомый свист. Так обычно человек заявлял о своем присутствии.

Лисичка тут же выскочила на зов.

- Привет, Неми! Как ты здесь? – Майк довольно потрепал свою питомицу по холке.

Та заурчала, растянувшись на траве. Неми до ужаса нравилось, когда ее гладили. А уж когда чесали за ушком… Ее дикие предки вряд ли бы одобрили такое поведение. Но какая теперь разница? Этот человек – ее друг и благодетель. И он точно не причинит ей вреда. Значит, можно верить его ласке…

Майк нежно чесал лисью шею. Неми млела, закрыв глаза. Вдруг она почувствовала, как что-то сжало ее горло. Лиса дернулась и недоуменно зарычала.

- Тише, тише, девочка. Все в порядке, - успокаивающее пробормотал человек. И продолжил что-то затягивать на ее шее.

Неми жалобно заскулила. Она не понимала, что делает человек. Можно ли быть спокойной? Стоит ли верить? Неужели ее человек ничем не отличается от прочих двуногих? И сейчас он все же убьет ее, просто задушит – ради шкуры…

Внезапно Майк убрал руки. Теперь он просто стоял и улыбался, видимо, довольный своей работой. А на шее Неми красовался новенький ошейник. Майку пришлось съездить в город специально за обновкой, но это того стоило. Ошейник сидел великолепно.

Впрочем, Неми не разделяла его восторга. Для лисы ошейник был не более, чем удавкой. Она каталась по земле, пытаясь как-то снять с себя неприятный подарок. Но все попытки были тщетны. Неми в отчаянии заскулила. Она не ожидала такого предательства от своего человека. Он надел на нее ту самую штуку, что носят собаки. Он своими руками застегнул на ее шее символ рабства. Нет, человек не хотел убить ее, но то, что он придумал, было даже хуже. Лиса больше не увидит родного леса, не познает радость охоты. А все – из-за этого чертова ярма. Им человек собирается навеки привязать ее к себе, сделать своей комнатной собачкой. Он лишает Неми самого дорогого, что только может быть у дикого зверя – свободы. Да, это хуже, чем смерть.

Но Майк не понимал, в какой агонии находится лиса. Ошейник, в представлении мальчика, был необходимым атрибутом в деле приручения. Да и в городе Неми придется привыкнуть к поводку. Без него любая прогулка будет проблематична. Майк не собирался расставаться с питомицей, поэтому решил забрать ее с собой при переезде. Понять чувства Неми Майк не мог. Лес не был ему домом, хоть он и любил его. Ему ли понять эмоции зверя, рожденного здесь?

- Я, должно быть, туго затянул ошейник? Подожди немного, сейчас исправлю, - пробормотал Майк, потянувшись рукой к лисе. И тут же с криком отдернул ее. На пальце виднелась кровь…

Неми никогда не кусала его раньше. С тех пор, как она впервые дала себя погладить, у них установились доверительные отношения. Но теперь лисичка укусила его… Досадная ошибка? Наверное, она просто испугалась. Нужно ослабить чертов ошейник. Нужно…

Неми зарычала и вцепилась в протянутую руку. Человек не должен к ней больше прикасаться. Она не позволит. Она – не его раб. Майк вскрикнул от боли.

- Да что с тобой такое? Почему ты так себя ведешь? – недоумевал парень.

Лиса рычала и кидалась на того, кто совсем недавно был другом. Со стороны казалось, будто она заболела бешенством. Мальчик в ужасе пятился от рассвирепевшего зверя. Еще никогда Майк не видел такой ненависти в лисьих глазах.

- Знаешь что… я ухожу. А ты бесись тут, сколько тебе влезет. Завтра вернусь. Надеюсь, ты успокоишься, - сказал мальчик сердито. И ушел, бросив всякие попытки контакта с озверевшей лисой.

Неми же, так и не сумев снять ошейник, залезла в нору. Вид у нее был, как у побитой собаки.

***

На следующий день человек не пришел. Но это было к лучшему – Неми все еще злилась на него. Ошейник больно впивался в горло, напоминая об эгоизме и собственничестве. Вместо привычной вяленой оленины пришлось подкрепиться парочкой неосторожных белок. Их вкус с непривычки отдавал мышатиной.

Второй день Неми тоже пришлось пережить в одиночестве. Человек не приходил. Отчего-то лисичке стало тоскливо. Даже охотилась Неми без былого азарта. Неужели она скучает по этому двуногому типу? Быть того не может. Она не променяет свою свободу на будни домашнего пса. Пусть человек и вовсе больше не приходит. Уж обойдется как-нибудь без него. Велика потеря…

Третий день. Человек не приходил в лес. Ошейник внезапно стал почти привычным. А вот тоска усилилась. И внезапно прорезалось чувство вины. Может, не стоило так сильно кусать человека? Теперь он вряд ли ее навестит. Впрочем… оно ведь к лучшему? Человеку хотелось сделать ее своей ручной игрушкой, только и всего. И все-таки… человек когда-то спас ей жизнь. Он был с ней рядом в сложные времена. А ошейник…а что ошейник? Разве он так уж неудобен? Можно и потерпеть ради дружбы.... Как же тоскливо без ее человека! А вина кусает похлеще гончей своры. Что же она наделала? И как теперь все исправить?

Четвертый день. Человек забыл о лисе. Кажется, теперь он точно не вернется. Ошейник незаметно превратился из позорного ярма в прощальный подарок – увы, слишком поздно оцененный. Охотиться не хотелось. Лес казался тусклым. Жизнь постепенно теряла всякий смысл. Будь Неми волком – она бы завыла от тоски. Но что поделать с лисьей природой? Маленькая хищница могла лишь тявкать и скулить.

Наступил пятый день. Человека не было рядом. Неужели он и вправду оставил ее насовсем? Разве он мог? А вдруг с ним что-то случилось? Да, наверняка так и есть. Ее друг попал в беду. Иначе он уже давно пришел бы в лес. Что же ей теперь делать? Ясное дело – спешить на выручку! Ведь человек когда-то спас Неми от верной смерти – значит, она не имеет права его бросать. Она пойдет туда, к людям, чтобы снова увидеть Майка.

Так думала маленькая лиса. Ей и в голову не приходило, что в деревне, куда она направится, полно собак. И о деревенских мальчишках, столь жестоко расправившихся с ее братом и сестрой, она тоже не думала. Увы, юную Неми сложно было назвать дальновидным существом. А чего-то она и вовсе знать не могла.

Например, того, что Майк уже уехал в город…

***
Майк и вправду планировал навестить лису на следующий день. Мальчик чувствовал себя немного виноватым. Возможно, он был слишком резок с ней… Все же Неми не приручена до конца. Возможно, приучать ее к ошейнику еще рановато. Майк даже думал о том, что сегодня придет и снимет его, если лиса позволит это сделать. Так Неми поймет, что ему по-прежнему можно доверять.

Однако планам Майка не суждено было осуществиться.

О смерти тетушки Анны Майку сообщил по телефону дядя Агнус. Несчастную прихватил инфаркт. Мальчику пришлось срочно возвращаться в город, на похороны. Майк не думал о лисичке, когда уезжал. Он любил свою тетушку и был сильно расстроен ее кончиной. Не вспоминал он о Неми и после похорон – навалилась куча дел. Надо было помочь дяде Агнусу с организацией поминок, разобраться с завещанием, принять соболезнования от всей скорбящей родни.… А там и до школы осталось недолго. Суета и подготовка к грядущим будням «съели» все свободное время. Его не хватало даже на мысли о чем-то, кроме насущных дел.

Майк не вспомнил о своей лисе. И больше не вспоминал никогда.

***
Неми шла по следам Майка, как бравая ищейка. Запах человека почти исчез, но все же кое-что можно было унюхать. Вскоре лисичка вышла к деревне.

Почти сразу в нос ударила собачья вонь. Неми недовольно фыркнула. Не хватало только встречи с окрестными дворнягами… Но, к счастью, запах был старый. Однако все равно следовало быть настороже…

Неми кралась по деревенским улочкам, готовая в любой момент бежать или прятаться. Однако пока что ей везло.

Внезапно Неми остановилась и потянула носом воздух. Ее человек! Здесь его запах был гораздо сильнее! Лиса замерла, оглядывая местность. Перед ней стоял небольшой домик, обнесенный забором. Должно быть, именно здесь жил Майк. Это его «нора», убежище. Неми прислушивалась, приглядывалась, принюхивалась. И… все-таки решилась. Лиса сделала шаг на асфальтированную дорожку, ведущую к дому.

Дверь оказалась заперта. Неми тщетно царапала ее, стараясь открыть. Упрямый кусок дерева все никак не хотел двигаться с места. А Майк… Майк наверняка был там, внутри. Запертый, растерянный, наверняка голодный… Вот почему он не мог прийти к ней! Эта халупа заперла человека, взяла его в плен и решила заморить голодной смертью. Неми даже заскулила от ужаса, осознавая, в какой беде оказался ее друг. Надо срочно выручать Майка! Но как?

И тут Неми заметила небольшой лаз в двери. Слишком маленький для того, чтобы пролез человек, но в самый раз для кошки. Или лисы. Изогнувшись всем телом, Неми аккуратно протиснулась в маленькую дверку.

Внутри дома было тихо. Подозрительно тихо. Сердце лисички предательски екнуло. А вдруг Майк уже мертв? Вдруг она опоздала? Но нет, мертвечиной не пахло. Неми принялась исследовать дом, заглядывая во все углы.

Бесполезно. Ее человека не было нигде в доме. Он исчез бесследно, оставив лишь свой запах. Неужели его похитили? Но тут раздался звук, заставивший лису вздрогнуть и припасть животом к полу.

Входная дверь скрипнула. Кто-то вернулся домой.

***

После похорон тетушки Анны родители Майка вернулись в деревню. Горе горем, но до первых осенних дней было необходимо пополнить запасы пушнины. Терять доходы абсолютно ни к чему.

Фрэнк, отец Майка, вернулся со своей обычной утренней прогулки. Его жена, Маргарет, в эти ранние часы отправилась на рынок за провизией. Фрэнк думал, что застанет свой дом пустым. Каково же было его удивление, когда он обнаружил незваную гостью…

Лиса, совсем еще молодая, прижалась к полу, словно надеясь, что ее не заметят. Рыжая наивность! В янтарных глазах животного горел страх. Лисичка явно чувствовала себя не в своей тарелке. Но что же заставило дикарку вторгнуться в его дом? Лесные звери, как правило, осторожны и ничто не заставит их переступить порог человеческого жилища. Разве что… бешенство? Фрэнк нащупал револьвер в кармане. Медлить было нельзя. Бешеная лиса – огромная угроза для всей деревни.

Фрэнк уже собирался выстрелить, как вдруг его взгляд зацепился за ошейник. Ошейник?! Быть этого не может… Но вот же он, на лисе. И это все объясняет.

- Так ты ручная? Принадлежишь кому-то? И людей не боишься? Вот так номер… - присвистнул Фрэнк.

Мужчина сел на корточки и потянулся рукой к лисе.

Неми никогда не гладил никто, кроме Майка. Только ему она позволяла прикасаться к себе. А сейчас незнакомый человек собирался сделать то же самое. Лиса обнажила зубы и уже было собиралась укусить наглеца, но ее остановил запах. Такой родной, знакомый запах. Запах Майка. От этого мужчины пахло ее человеком. Значит, Майк и этот незнакомец были как-то связаны. Она не будет его кусать. Майку бы это не понравилось…

Неми позволила руке человека коснуться ее загривка. И тут же пожалела. Человек не собирался ее гладить. Он грубо схватил Неми за шкирку, словно провинившегося щенка. Та взвизгнула от неожиданности и боли.

- Отлично, отлично… Просто замечательно. Я найду, кому продать такую диковинку. Думаю, за нее отвалят кругленькую сумму. А пока пусть поживет в вольере, - пробормотал Фрэнк, донельзя довольный собой.

Судя по тому, как спокойно держала себя лиса, ей явно были знакомы человеческие руки. Да и ошейник это подтверждал. К нему Фрэнк пригляделся особенно внимательно. Недорогой, явно сделанный не из натуральной кожи… Такой мог купить подросток, небогатый на карманные расходы. Значит, лиса была приручена каким-то деревенским мальчишкой. Возможно, она жила прямо в его доме и пила молоко из миски, словно обычная кошка. А теперь сбежала в поисках приключений и попалась Фрэнку в руки.

Благородным поступком было бы разыскать хозяина лисички и вернуть ему пропавшее животное. Он, наверное, сильно скучает по своей зверюшке. Но на ошейнике нет жетона с адресом. Да и много ли денег способен отдать школьник в качестве выкупа? То ли дело – городской житель… Какой-нибудь франт, гостящий в их деревне, с радостью купит ручную лису для потехи своей даме. А мальчишка… что ж, он наверняка мучил бедняжку. Потому и сбежала.

Фрэнк и помыслить не мог, что лису приручил его сын. Тот предпочел благоразумно не распространяться о своей новой питомице. Для Фрэнка пойманный зверь был лишь возможным источником дохода. Живая лиса могла стоить куда дороже пушнины…

Неми не сопротивлялась, пока Фрэнк нес ее до уличного вольера. Пусть человек и был грубоват, но он пах Майком. Человек, пахнущий Майком, не мог принести ей вреда.

Опомнилась Неми лишь в тот момент, когда за ней захлопнулась дверь клетки. Поняв, что оказалась в ловушке, лисичка заметалась и заскулила. Но человек, пахнущий Майком, уже ушел в сторону дома, даже не обернувшись…

***

Довольно скоро Неми перестала бесноваться. Ей просто надо было дождаться Майка. Ведь он вернется? Дом пахнет им. Человек, посадивший ее в клетку, пахнет им. Значит, Майк бывает тут часто. А уж, когда он вернется, то непременно выпустит Неми на свободу. Они ведь друзья…

Но тут лисичка вспомнила то, ради чего вообще рискнула посетить человеческое жилище. Ведь Майк по-прежнему в беде! Он не сможет помочь ей, потому что сам влип в передрягу. Как Неми могла забыть об этом? А она… она спешила на помощь, но сама так позорно попалась. И теперь ничего не может сделать для спасения своего человека. Какой же из нее друг?

Вскоре стало ясно, что мужчина, пахнущий Майком, не собирается отпускать ее на свободу. Он вообще больше не подходил к вольеру Неми. Еду лисице приносила женщина. От нее тоже сильно пахло Майком. В отличии от мужчины, женщина всегда была добра к Неми. Она часто гладила лису и даже чесала ее за ухом, как Майк когда-то. Кроме того, женщина всегда варила для Неми вкусную похлебку из рыбных голов. Она помогала лисе хоть немного смириться со своим невольным заключением…

Так прошла неделя. Неми тосковала, ела похлебку и пыталась понять, что ей делать. Как назло, нужных мыслей в голову не приходило.

Майка, верно, уже не было в живых. Она потеряла столько времени и ничем не смогла помочь другу. Она подвела своего человека. Так думала Неми, лежа в дальнем углу клетки. И уже почти собиралась отчаяться…

Но однажды утром Неми услышала странный шорох. Он доносился из соседнего угла. Кто-то скребся и царапался, словно собираясь подобраться поближе к лисичке. Шерсть на загривке невольно встала дыбом. Пусть жизнь в неволе и не была медом, умирать от клыков врага все равно не хотелось. Неми отважно приготовилась защищаться от невидимого противника. Она припала на живот и медленно поползла к источнику звука.

Царапание доносилось от небольшой кучки земли в углу вольера. С каждым мгновением кучка росла. Некое существо рыло лаз, и его работа вот-вот должна

была достигнуть цели. Вскоре на поверхности показалась маленькая черная мордочка. Подслеповатые глазки, лапы-лопаты с длинными коготками… «Смертоносным врагом» оказался всего лишь крот. Неми фыркнула. Было бы из-за чего беспокоиться… Лиса с легкостью могла съесть ночного гостя, но кротовое мясо всегда сильно горчит на вкус и воняет дождевыми червями. К тому же, ей хватало похлебки. Пусть живет, чего уж там.

Крот, поняв, что попал на территорию хищника, зафырчал и скрылся в своей норке. Неми задумчиво обнюхала лаз. Помимо кротовой вони, оттуда пахло кое-чем еще. Чем-то подзабытым, но таким родным и любимым. Внезапно в морду лисы подул легкий сквозняк. Ветер, свежий ветер! Лаз вел прямиком на свободу. Именно она так соблазнительно пахла, дразня пленницу. Конечно, кротовый туннель был слишком мал для лисы. Но расширить его не составит труда. А там… Может, Майк все-таки жив? Тогда еще не поздно спасти друга. Неми немедленно принялась за работу.

***

Раскапывать лаз приходилось под покровом ночи. Днем усилия Неми были бы слишком заметны для двуногих, пахнущим Майком. К сожалению лисы, даже женщине, которая так ласково относилась к ней, нельзя было доверять. Женщина всего лишь прислуживала человеку, бросившему Неми в клетку. Поэтому лисичке приходилось скрываться и от нее.

На третью ночь лаз был расширен достаточно, чтобы Неми могла удрать. Лиса проползла по тоннелю максимально тихо, боясь, что любой шорох способен выдать ее. И вот она на свободе.

Хищница стояла возле вольера, в котором провела многие и многие часы. Она не могла поверить, что видит небо, как есть, не загороженное привычной рабицей. За эти дни лиса успела позабыть, как ярки звезды и сладок воздух для дикого зверя. Ощущения накрыли ее с головой. И тогда Неми побежала.

Она летела к лесу, едва касаясь лапами земли. Со стороны ее можно было принять за диковинную ночную птицу.

В эту ночь лиса не вспоминала ни о своем заключении, ни о двуногих, пахнущих Майком. Она и о самом Майке не вспоминала. Эта ночь принадлежала только ей и лесу. Неми была счастлива оказаться дома.

***
Проснулась лиса далеко за полдень. Ночное неистовство давало о себе знать – она с трудом разлепила веки. Тщательно вылизав свою запылившуюся шкурку, Неми призадумалась. Как же ей найти Майка? Лисе так и не удалось понять связь между мальчиком и людьми, пленившими ее. Почему они пахли Майком? И тут внезапная догадка вспыхнула в лисьем мозгу. Неми позволила этому мужчине схватить себя только потому, что приняла его за доброжелателя. Запах заставил ее ошибиться. Но откуда он взялся? Теперь это вдруг стало ясно, как божий день. Этот человек схватил Майка и запер в клетку, как и ее! Вот почему Неми не нашла мальчика в доме! Он был там, возможно, искал что-то, но умудрился попасть в ловушку. Значит где-то там, на участке, должен стоять вольер с Майком. И, как бы не было страшно снова потерять свободу – она должна вернуться. Ради Майка. Даже похлебка из рыбьих голов недостойна того, чтобы ее друг находился взаперти…

***
Неми кралась по территории коварных двуногих, взявших в плен Майка, словно вор. Оставалось лишь надеяться на то, что ее пропажу не успели обнаружить. Однако женщина, что приносила похлебку, всегда приходила к вольеру Неми, когда солнце было в зените. А этот час уже давно миновал… Значит, двуногие знают о ее побеге. Неми напряглась. Пусть лисы и мастера осторожности, теперь ей следовало быть осторожнее во сто крат. Не хватало только опять попасться самым глупым образом. Жизнь и свобода Майка зависят только от нее.

Неми внимательно осмотрела каждый дюйм заднего двора. Второй клетки нигде не было видно. Это казалось странным. Где же держат Майка?

Внезапно лисичка остановилась и повела ушами, пытаясь прислушаться. Ее чуткий слух уловил что-то странное. Странное… и одновременно знакомое. Кажется, это был голос… Майка? Но почему-то такой приглушенный… Он доносился прямо из убежища двуногих. Значит Майк там, внутри! И, чтобы его спасти, надо войти в дом, прямо к людям. Одна мысль об этом сковала лисичку ужасом. Что может сделать одна маленькая лиса против двух взрослых людей? В доме ее просто снова поймают и запрут в клетку. Но Майк…Кто, кроме Неми, сможет его спасти? Что, если голос мальчика так слаб из-за постоянных истязаний? Нет, она не должна бездействовать! И Неми опрометью кинулась в обитель врагов.

На пороге дома лиса замерла, привычно припав на живот. Прямо перед ней стоял ее заклятый враг. Неми чуть не зарычала, с головой выдав свое присутствие. К счастью, человек не замечал ее. Он даже не смотрел в сторону Неми. А еще он говорил. Говорил громко и раскатисто. Однако собеседника мужчины будто бы не было в комнате. Но голос… голос звучал. Голос Майка, хоть его самого тут и не было. Неми не верила своим ушам. Как такое вообще возможно?!

И тут лиса поняла, что же являлось источником звука. Мужчина держал в руках странную трубку черного цвета. От нее тянулся шнур к маленькой коробочке, висящей на стене. Именно из трубки звучал голос Майка. А ненавистный Неми человек что-то отвечал ему, прижимая трубку ко рту. Лисица оскалилась, тихо зарычав. Теперь ей все стало ясно. Этот мужчина владел какой-то черной магией! Он заключил Майка в этот аппарат также легко, как Неми в тот вольер!

Вот почему она не обнаружила других клеток на улице…Это казалось чудовищным. Неми не знала волшебства для спасения своего друга. Из оружия у нее лишь зубы и когти. Но это не останавливало лису. Стремление освободить Майка было слишком велико.

Собравшись в прыжке, Неми ринулась прямо на мужчину. Она целила в горло, как любой нападающий дикий зверь. Однако реакция человека оказалась быстрее.

Неми не успела понять, что случилось. Вроде бы в ушах громыхнуло да сильно обожгло грудь. Но почему-то стало безумно сложно двигаться. Да и каждый вдох давался с трудом. Она не справилась, не смогла допрыгнуть. Человек, пленивший Майка, победил ее. И эта мысль щемила лисью душу сильнее, чем осознание уходящей из тела жизни. Однако вскоре мозг Неми заволокло спасительным туманом. Она засыпала. И блаженный сон уносил все болезненное куда-то прочь…

***

Фрэнк с долей сожаления смотрел на мертвую лису. Надо же, эта плутовка все же оказалась бешеной… Хорошо, что верный кольт всегда при нем. Однако теперь можно забыть о деньжатах за продажу ручной зверюшки. Но черт с ним, ничего страшного. Главное, что Майк сейчас в городе. Жутко подумать, что было бы, если б Майк был здесь и подвергся нападению лисицы… Мальчик наотрез отказывался носить с собой оружие и слишком любил животных. Ему еще не доводилось получать от них вред. И, дай бог, никогда не доведется.

Фрэнк нахмурился. Вряд ли дело ограничится одной бешеной лисицей. Вирус разносится быстро, а эта бестия наверняка много где бегала. Нужно срочно сообщить об этом инциденте охотникам. Пусть проведут внеплановый расстрел лис. Никто не должен попадать в такие переделки…

Мужчина придирчиво осмотрел труп. Кажется, шкура еще может пригодиться, пуля не повредила ее. Конечно, за нее заплатят меньше, чем за живого зверя. Но с паршивой лисы – хоть шерсти клок, а?

Фрэнк снял ошейник с лисы и кинул его в мусорку. Вряд ли этот кусок кожзама еще на что-то сгодится.

- Папа? – послышался голос в телефонной трубке.

Все это время Майк был на проводе, терпеливо ожидая ответа отца. Фрэнк тяжело вздохнул. Кажется, звук выстрела мальчонка тоже слышал…

- Все в порядке, сынок. Просто какой-то деревенский придурок решил устроить салют.

В колонках играет - Алиса - Меломан
Настроение сейчас - устало от жары

С отходами в воображаемом Амстердаме всегда тяжело было. То мусорщики бастовали, то дикие звери урны переворачивали. А экология-то страдает! Спасать город надо от стихийных свалок. И тогда на помощь человек один пришел. И стал он – ни много, ни мало – помойной ямой.

Сядет человек, бывало, на пустыре, да ждет – пожидает. Рот еще широко раскроет, словно ковш экскаватора. Идет мимо мальчик, эскимо съел – палочка да обертка остались. И, конечно же, мальчуган все в пасть человеку кидает. Добропорядочный же, воспитанный – знает, что мусор надо в помойные ямы бросать. А человек-то наш, со ртом раззявленным – не иначе, как она. Вздохнет, прожует, да проглотит. И никаких мусороперерабатывающих машин не надо…

А бывало, домохозяйка какая-нибудь приходит. У нее отходов – три пакета, до краев наполненные. Чего только нет! И картофельные очистки, и рыбные кости, и салат увядший, и пакетики чайные… Полный продуктовый набор, одним словом. Вздохнет тогда человек – помойная яма, откроет рот еще шире, да на всякий случай зажмурится. Вывалит домохозяйка все содержимое, вытрет рукой вспотевший лоб и домой потопает. Дел невпроворот – надо к следующему дню еще пару мешков мусора наготовить. Человек же пережует, как положено, отлично челюстями поработает. Поморщится немного – видать, памперс грязный на зуб попался. Неприятная работка, да что поделать? Выполнять приходится…

А вот как-то раз оказия произошла. Выпивоха местный с бутылками к человеку – помойной яме пришел. Бутылок тех – пруд пруди. Прудом и вышло: капельки, что на донышке оставались, покатились себе в желудок почетного мусорщика, да как покатились! Человек – помойная яма окосел сразу, что твой пьяница. Хорошо, буянить не стал – лишь упал и захрапел. А утром с головой больной проснулся и грудами мусора несожранного. Пришлось срочно жевать, хоть и тошнило с похмелья. Работу-то никто не отменял…

Жил себе человек – помойная яма, жил, не тужил особо. Работал без отпусков, без выходных, на сон лишь прерывался. Но вдруг начали жители воображаемого Амстердама на работягу роптать. И ведь нашли же, до чего докопаться!

- Воняет от него ужасно. Изо рта помоями несет! Просим принять меры! – вопили недовольные владельцы бутылок.

- Грязный весь, неопрятный! Одет в тряпки какие-то отвратительные. Разве можно такому жить в нашем чудесном городе? Он портит всю эстетику! – негодовали множители коробок.

- Вы только посмотрите – он спит прямо на земле! Невиданное потрясение общественных устоев! – гремели голоса хозяев фантиков.

И закидывали, закидывали человека – помойную яму всевозможным мусором в знак протеста. А он жевал, конечно, героически – что еще оставалось делать? Вот только мусор все бросали и бросали. Оскорбления все лились и лились. От первого начало сводить челюсть, а от второго – мозги. Не выдержал человек – даже у помойной ямы терпение не безгранично. Вздохнул грустно, да и сгинул сквозь землю… вернее, сквозь мусор. Земли-то и не видно было уже.

С тех пор грязновато стало в воображаемом Амстердаме. Что поделать – мусорят…

В колонках играет - Coldplay - Christmas Lights
Настроение сейчас - угнетенное

В семье Молли музыку не сильно жаловали. Это сейчас, конечно. А раньше мелодиями дом полнился. Джаз, рок-н-ролл, свинг, фламенко… Даже какая-нибудь там «макарена» играла запросто. А теперь – нет. Лишь куча пластинок и виниловый проигрыватель служили напоминанием о прежних временах. В Тихом Доме пахло тоской.

Когда тебе семь лет, обитать в звенящей тишине – сущее наказание. А взрослые… что взрослые? Зачем запрещают?

- Мама болеет, Молли. Нельзя шуметь, - всегда говорил ей отец.

Говорил, говорил, да и умер. «Инфаркт», - переговаривалась многоликая серая родня на похоронах. «От переживаний», - гулял противный шепот над свежей могилой. «Бедная девочка, бедная сиротка», - ныло со всех сторон. «Лорен слишком больна, чтобы заботиться о ней», - грустно гудело кругом. А Молли смотрела, как гроб засыпают землей. Если бы папа был жив, он бы попросил всех этих людей угомониться. Все-таки мама болеет…

***

Девочка не помнила точно, когда в доме появилась зеленая пластинка. Может, ее принес кто-то из многочисленных гостей? После смерти отца их в Тихом Доме было не счесть. Все, как один, бесшумно снимали ботинки в прихожей и шли проведать ее маму. Кто-нибудь почти наверняка мог принести зеленую пластинку. А может быть, это была мамина сиделка? Старая мексиканка Роза любила старые легенды и всяческие безделушки. Это вполне в ее духе. А может, зеленая пластинка – подарок Феи Крестной? Мама вполне себе может оказаться заколдованной Золушкой. Не болезнь, а чары. Почему бы и нет?

Впрочем, неважно. Зеленая пластинка просто появилась – и все. А затем выздоровела мама.

Когда Молли вернулась после школы, Лорен уже не лежала на кровати, оцепеневшим взглядом смотря в потолок. Более того – кровать была аккуратно застелена. С кухни доносился приятный и смутно знакомый запах. Пироги с яблоками и корицей. В Тихом Доме уже несколько лет не пекли яблочных пирогов. С тех пор, как заболела мама. Молли уже и позабыть успела, насколько сильно они ей нравились…

Лорен хлопотала на кухне – домовитая, румяная. Совсем, как в старые добрые времена.

- Садись за стол, детка. Сейчас я налью нам чая. Зеленого, с жасмином. Как ты любишь, - мама ласково улыбнулась Молли.

Девочка потерла глаза ладонями. Затем пребольно ущипнула себя за левую руку. Добрая здоровая мама никуда не исчезла. Значит, это не сон, хоть и очень похоже. А на руке теперь останется синяк. Но это мелочь – пройдет. Главное – чтобы мама не вздумала мазать синяк жгучей зеленкой…

- Ма, мне, пожалуйста, тот кусочек, где яблока больше. И я люблю тебя, - Молли деловито обняла смеющуюся Лорен за шею.

***

Все вернулось на свои места. Тихий Дом снова стал Громким. Гости продолжали приходить, но теперь им разрешалось шуметь. Комнаты наполнились звуками, голосами и…музыкой. Да-да, музыкой! Виниловый проигрыватель снова ожил, крутя пластинки одну за другой. Бетховен, Элвис Пресли, Фрэнк Синатра, ламбада… Чудесные мелодии не смолкали. А с ними, конечно, и танцы.

Когда не было гостей, мама и Молли слушали музыку вдвоем. Все, все пластинки в Громком Доме были переслушаны ими до дыр. Почти все.

Молли было интересно, что же за песни таятся на зеленой пластинке. Может, там блюз высшей пробы? Или же неизвестные записи Джонни Кэша? Хорошо бы послушать…

Но мама была непреклонна.

- Даже и не думай, Молли! Нельзя ставить зеленую пластинку. Я запрещаю тебе, - холодно, сквозь зубы цедила она. В этот момент ее веселая, добрая мама была так на себя не похожа! Ее глаза превращались в неприятные щелочки. Голос становился ледяным, как ливень в ноябре. Самый подходящий голос для запретов вроде «не суй пальцы в розетку» или «не разговаривай с незнакомцами». Но что плохого может быть в зеленой пластинке? Ведь с ее появлением дела в их доме только пошли на лад!

- Ма, что там? Тебе не нравится музыка, которая на ней записана? – попыталась однажды узнать причину Молли.

Безуспешно. Лорен лишь качала головой.

- Просто не трогай пластинку, Молли. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Хорошо? Дай мне обещание, что не будешь ее ставить, пожалуйста, - почти молила мама. И что только осталось от леденящего тона?

Молли послушно обещала. Зачем же лишний раз расстраивать любимую маму? Но пальцы за спиной девочка предусмотрительно сложила в крестик. Любопытство есть любопытство. Разве обязательно, чтобы от него умирала какая-нибудь кошка?

***

День Х был выбран верно. Сегодня мама дежурила по работе, а, значит, должна вернуться позже обычного.

Молли стремглав мчалась домой. Даже «физру» пропустила ради такого дела. Конечно, это было необязательно – времени у нее навалом. Но терпеть дольше становилось просто невозможным.

Целых десять минут Молли потратила на поиски зеленой пластинки. В конце концов, цель была обнаружена. Хитроумно скрывалась под маминой подушкой, надо же!

Подойдя к проигрывателю со своим трофеем в руках, девочка замерла. Запрет мамы набатом звонил в ее голове. Правильно ли Молли поступает? Вдруг она совершит что-то непоправимое? Вдруг мама, любимая мамочка снова заболеет? От одной только мысли на душе стало до неприятности липко. Молли помотала головой. Нет, нет, быть того не может. Одна несчастная пластинка не сможет принести никому вреда. Ничего плохого не произойдет. И Молли не делает ничего ужасного. Она всего лишь собирается послушать музыку…

И девочка поставила пластинку под «иглу» патефона. «Игла» торопливо заплясала, выдав серию странных скрипучих звуков. Они становились все громче и громче. Молли сморщилась, закрыв уши руками. И этот ужасный скрип – музыка? Нет, такое слушать не стоит. Мама была права. Молли вырубила патефон.
***
Лорен разбирала рабочие документы. До конца дежурства оставалось каких-то полчаса. Сегодня оно казалось каким-то особенно затянутым…

Скрип. Лишь бы не Сквозняк. Иначе музыкальная шкатулка захлопнется. Лорен не хочет, чтобы музыкальная шкатулка захлопнулась. Балерина внутри слишком хрупкая. Ее может разорвать пополам.

Скрип. Кто-то ползет по руке. Противный, мерзкий червяк. Лорен брезгливо пытается стряхнуть паразита, но ничего не выходит. Присосался к ладони, как пиявка.

Скрип. Это скверно, очень скверно. Шкатулка может захлопнуться. Балерина сломается. Надо держать себя в руках. Надо…

Скрип. Противный, мерзкий червяк. Нет, терпеть больше невозможно. Лорен берет в руки нож и разрезает червяка на части. На стол брызгает кровь. Падает отрубленный палец. Червяк повержен.

Скрип затихает.

***

Мама вернулась домой позже, чем Молли предполагала. На ее лице блуждала неестественная нервная улыбка. Совсем как тогда, перед болезнью. На руке отсутствовал один палец.

- Почему ты не послушалась меня, Молли? По дому теперь гуляет Сквозняк. Ветрено. Шкатулка может захлопнуться, Молли. Не делай так больше, - сказала Лорен, не переставая улыбаться.

Молли вдруг очень захотелось зареветь. Пронзительно, во весь голос, как умеют только маленькие девочки. Но разве бы это помогло делу?

***
Все наладилось, но не сразу. Прошло несколько вечеров, прежде чем Лорен окончательно пришла в себя. Конечно, палец было не вернуть, но зато исчезла безумная улыбка. Молли была рада и этому. Мама не будет болеть. Угроза миновала. И даже наказание уже не так страшно.

Но его не последовало. Лорен посчитала, что дочь и так уже достаточно наказана. Эти вечера стали настоящей пыткой для них двоих. Лучше всего было продолжать жить в Громком Доме, как прежде, и делать вид, что ничего не случилось. С закрытыми глазами проблем не замечаешь. А плотно закрытые окна не пропускают Сквозняк…

***

Время шло. Лорен ходила на работу, Молли – в школу. Громкий Дом все также задавал концерты и принимал гостей. Так и удалось всем дожить до лета, без тьмы и приключений.

Но Сквозняк не желал так просто сдавать позиции. Он прятался под скрипучими половицами, ожидая своего часа. Порой Лорен ежилась и зябко укутывалась в шаль, словно стараясь защититься от ветра. Молли делала вид, что не замечает этого, уткнувшись в бесконечные домашние задания. В Доме частенько бывало холодно, особенно по утрам.

***

В тот день на улице разразился шторм. Стены дрожали от грозового воздуха. «Как жаль, что у нас нет громоотвода», - думала Молли, закутавшись с головой в одеяло. Через пару часов домой должна была прийти мама.

Из соседней комнаты послышался скрип. Молли вздрогнула. Ветер в Доме опять разгулялся? Неспокойно. Наверное, это из-за грозы. Надо пойти и включить на патефоне что-нибудь веселое. Например, польку.

Снова скрип. Молли вынырнула из-под одеяла, стараясь не дрожать. Сейчас все будет хорошо. Надо только включить музыку. Тогда скрип от ветра не будет слышен. Делов-то.

Скрипело нещадно. Видимо, какая-то половица мечтала о смазке. За окном сверкали молнии. Просто фильм ужасов какой-то, ей-богу. Декорации – что надо, по крайней мере.

Молли, крадучись, подошла к патефону. Беглым взглядом девочка оглядела выбор пластинок. Где-то тут должна была быть развеселая полька. Надо только хорошенько поискать…

Скрип становится оглушительным. Хочется зажать уши и бежать прочь. Где же эта чертова полька? Нет времени искать. Пусть играет, что попало. Молли хватает первую же пластинку и торопливо ставит ее под «иглу». Зеленая. Скрип становится всеобъемлющим, как космос.

***

Гроза застала Лорен на пол-пути к дому. Пришлось укрыться под первым же козырьком. Непогода разошлась не на шутку. Молли, поди, там страшно одной. Надо бы поспешить…

Скрип. Голова закружилась. Сквозняк продувал мысли, шуршал в черепной коробке, как назойливый таракан. Нет, только не снова. Только не сейчас. Пластинка снова играет. Надо бежать. Надо…Иначе балерина в шкатулке сломается.

И Лорен бежит. Бежит так быстро, как только может. Словно от Сквозняка можно убежать. Словно можно не слышать скрипа во время бега. Словно существует спасение – надо только быстрее переставлять ноги.

Скрип настигал. Перед глазами заплясали разноцветные сферы. Бежать все сложнее. Нужно сбросить балласт. Три руки? Зачем Лорен три руки? Она всегда отлично управлялась двумя. Одну стоит убрать. Под деревом как раз очень кстати лежит топор…

***

Молли не знала точно, сколько времени прошло. Может, пара минут, а может, и пара часов. Сквозняк вел свою хронологию. С трудом девочка все-таки вырубила играющий патефон. Что на сей раз успела натворить зеленая пластинка? Молли мрачно опустилась на пол, прикрыв глаза. Остается только ждать…

Мама не пришла через час. Через два часа позвонили из больницы. Через три за девочкой уже приехала какая-то двоюродная тетушка и отвезла к себе. Жить у нее Молли должна была до полного маминого выздоровления. В больницу к маме она не просилась, да никто бы и не повез. Сквозняк дул во все щели. Внутренние грозы не затихали.

***

На этот раз жизнь решила не налаживаться. Достаточно было уже того, что маму выписали из больницы. Вместо левой руки – перевязанная уродливая культяпка. В глазах сквозит отстраненностью и болезнью. Не человек – угасающее пламя.

Но все-таки они боролись. Всем своим видом и Лорен, и Молли пытались показать Сквозняку, что живут, как прежде. Лорен каждый день ходила на работу и благодарила судьбу за то, что правая рука все еще в порядке. Молли ходила на уроки, читала книжки и старалась взрослеть. Все шло, пусть и не своим чередом, но терпимо. Учиться хорошей мине при плохой игре – целое искусство, но Молли и ее мама освоили его с блеском. Однако патефон они все-таки не включали. Так, на всякий случай. Громкий Дом постепенно становился Тихим.

Зато зеленая пластинка находилась в абсолютном покое. Лежа на своем привычном месте, она хранила последние остатки семейной гармонии. Ее проигрывание приводило к хаосу и боли. Она была одновременно и спасением, и погибелью. Эдакая палка о двух концах. И только благодаря ей все еще жили обитатели Тихого Дома. А что им еще оставалось?

***
Осень выдалась неприветливой. Северный ветер бушевал и выл, как бесноватый, целыми днями. Он тряс и качал стены Тихого дома, словно не желая мириться с его существованием. Солнце в этих краях больше не выглядывало.

Молли заболела. Из-за температуры она не могла ходить в школу. Теперь дни казались еще длиннее. Большую часть времени девочка предпочитала спать.

Во сне звучала музыка. Невероятная, неземная, лучистая. Она переполняла до краев, проникала в поры. Ею хотелось дышать.

Просыпаться было смерти подобно. Тишина в Тихом Доме действовала угнетающе.

«Может, все-таки стоит включить хоть какую-то пластинку? Хуже уже не будет. Только громче», - тоскливо думала Молли.

А музыка во снах преследовала девочку. С каждым разом она звучала все прекраснее, все гармоничнее. Разве могло быть что-то подобное там, за пределами сна? Разве могло быть там что-то настолько невероятное? И, однажды проснувшись, Молли поняла, что могло.

Зеленая пластинка…Ведь на ней был не только скрип. Что-то пробивалось сквозь него. Что-то чистое, сильное. Что-то, что звучало в ее снах.

Чем чаще девочка думала об этом, тем больше ей хотелось снова услышать Зеленую Пластинку. Спасение Тихого Дома смирно лежало в тумбочке под проигрывателем. Смерть Тихого дома безмятежно спала в тумбочке под проигрывателем. А Молли все думала о Зеленой Пластинке. И вскоре все было решено.

Молли не вспоминала о маме, в очередной раз ставя Зеленую Пластинку. Ей просто хотелось проверить свои догадки. Ей просто хотелось услышать Музыку. Ей просто хотелось разбудить Тихий Дом. Все, чего просто хотелось, звучало достаточно невинно. Долго болея, теряешь всякую связь с реальностью. А тут еще и осенние грозы…

Скрип уже не так оглушал. Стал привычным? Теперь можно было различить мелодию. Ту самую мелодию. Гармония пронизывала Тихий Дом. Гармония уничтожала Тихий Дом. Музыка все играла. Играла ровно до звонка в дверь.

***
Мама заболела окончательно. Впрочем то, что от нее осталось, уже мало напоминало маму. Рук и ног не было, на лице зияли пустые глазницы. На месте носа торчал засохший, пожелтевший хрящ. Не человек – лишь человеческий обрубок. Зеленая Пластинка в этот раз играла слишком долго.

Непонятно было, как ЭТО вообще смогло добраться домой. Непонятно, как смогло позвонить в дверь. Непонятно, как смогло доползти до кровати. Но доползло – и теперь болело. Болело – а должно было умереть. Порой Молли казалось, как в грудной клетке того, что раньше звалось мамой, куском мяса свисало неподвижное сердце. И лишь одно радовало – то, что в глазах обрубка нельзя увидеть безумие. Потому что и глаз-то уже не было…

Молли не ходила в школу. Не видела в этом смысла. Школа нужна была тогда, когда они с Лорен жили обычной жизнью. Или хотя бы пытались жить. А теперь же… какой толк от чтения и чистописания?

Порой тишину Тихого Дома разрывали звонки. Кто-то хотел достучаться, проникнуть в их мир, втолкнуть в него шум. Может, кто-то из многочисленной родни, может, классная руководительница. Молли никогда не брала трубку.

А Зеленая Пластинка все лежала на своем законном месте. Лежала и скрывала в себе самую прекрасную мелодию из всех, существующих на свете. Жалкие остатки былого мироустройства она, конечно, тоже хранила. Но как они могли сравниться с мелодией?

Молли все чаще думала о Зеленой Пластинке. Разумеется, в прошлый раз она играла довольно долго. Но все-таки… недостаточно? Что-то было не услышано? Что-то было не сыграно? Что-то оказалось не спето? Что-то… осталось?

Молли все думала. И чем больше она думала, тем сильнее ей хотелось вновь поставить Зеленую Пластинку. Но мама… Вдруг от нее снова оторвется какой-нибудь важный кусок? Даже этому обрубку было что терять…

Молли закрывала глаза. Молли старалась не думать. Но все-таки искусство медитации довольно сложное для семи лет… И мысли все же текли. И желание снова включить Зеленую Пластинку не покидало ее. Бороться с ним было все сложнее. И, пожалуй, все напраснее… Любопытство побеждало уже не раз. А сострадание было негодным противником. С каждым днем оно становилось слабее…

Обрубок слабо шевельнулся, когда Молли включила проигрыватель. На секунду девочке захотелось прервать начатое… но только на секунду.

Тихий Дом задрожал, впуская в себя звучащий хаос. От скрипа затрещали стены. Но разве теперь можно было обмануть Молли скрипом? Она слишком хорошо помнила, ЧТО скрывалось за ним.

Музыка играла, набирая силу. Вот уже никакой скрип не мог ее заглушить. Все сильнее, сильнее, сильнее. Прекраснее с каждым мгновением.

Молли сидела с закрытыми глазами, растворяясь в звучании. Она не хотела видеть того, что происходит вокруг. Но совсем рядом раздался шорох. Кто-то полз по полу прямо к Молли, словно гигантская гусеница. Девочка не выдержала и открыла глаза.

Обрубок. Мама? Зачарованная мелодией, она подползла совсем близко. Девочка напряглась, но существо не собиралось причинять вреда ни себе, ни ей. Обрубок застыл на месте, впитывая музыку, как губка. Зеленая Пластинка была факиром, а Обрубок – лишь послушной змеей. И Молли готова была поклясться – то, что раньше было ее мамой, улыбалось.

Тихий Дом рушился. Пыль с известкой ложились на плечи Молли, словно погребальный саван. А музыка все играла. Внезапно Обрубок вздохнул и доверчиво преклонил голову на колени девочки. Было в этом жесте что-то от единорогов со средневековых гобеленов, покорившихся юным девственницам. И впервые за очень долгое время Молли заплакала.

Молли плакала, не замечая, как обломки засыпают ее и то, что было мамой. Музыка звучала, уничтожая, просветляя. Две фигуры слушали ее, не замечая, как рассыпаются сами. Не стало Тихого Дома. Не стало Молли и Лорен. А были ли? И лишь Зеленая Пластинка была и играла до самого светопреставления.

В колонках играет - Сплин - Камень
Настроение сейчас - тревожусь

Закат – зрелище всегда немного тоскливое. А уж в октябре и подавно. Бывает, что перед тем, как солнце совсем погаснет на горизонте, пахнет кострами. Но не так, как в апреле, совсем нет. Тогда старую листву жгут, чтобы дать место чему-то новому. В октябре же ее жгут просто от безысходности…Даром, что добра этого осенью до кучи. Жги – не хочу! Раздолье, что уж тут говорить…

Энн потянулась, широко зевнув. Впрочем, «широко» - это еще мягко сказано. Во всю пасть, с привыванием, сверкая красной гортанью. Бессонница, чтоб ее. Девушка тяжело вздохнула, взгромоздившись на подоконник. Все люди как люди, ночами спят спокойно, а не колобродят. А кто ночами не спит – тот днем спокойно отсыпается, если работа позволяет. Каждому свое. И только психопаты, вроде Энн, почти не спят. Три часа в сутки не считается. И самое обидное в этой истории то, что Энн – фрилансер и работает на дому. Есть возможность поспать подольше утром. Но дольше никак не выходит – хоть ты тресни! Пытка, да и только.

Девушка поморщилась, потирая виски. Головная боль – тоже та еще пытка. Никакие таблетки уже не справляются. Всему виной – недосып и приторный запах розового масла. Откуда этот запах вообще взялся, сказать было сложно. В доме никто не держал розового масла, но каждую ночь им абсолютно таинственно пахло. Вот и сейчас. А ведь закат только-только отполыхал.

«Тьма накрыла ненавистный прокуратору город». Да, все так, определенно. Город и так-то был слишком шумный, а уж на фоне бессонницы и вовсе превратился в раздражающе трещащую сороку. Бибиканье, визг шин, крик очередной панической тетки, какая-то больная на всю голову птица, решившая, что три часа ночи – самое время для песен. Неудивительно, что голова разрывалась на части. А тут еще и этот чертов запах. Вот только плаща с кровавым подбоем не хватает… И пса верного. Зато есть мыши. И запах, запах, чертов запах!!! Срочно открыть окно. Срочно.

Энн распахивает окно и с жадностью вдыхает почти ночной воздух. От гари октябрьских костров голова начинает болеть еще сильнее. Зато осенний холод пробирает добротно, до самых косточек. Бодрит, знаете ли.

В углу послышался шорох. Энн вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Мышь. Всего лишь мышь, кто же еще? Вон она, по ковру побежала. Кроме Энн да мышей, тут и нет никого. Аминь. Чертово розовое масло… И почему оно не выветривается?

Девушка тяжело вздохнула. Сколько там времени? Только десять? Ночь будет долгой, да. Впрочем, как и любая другая ночь. Бессонница имеет свойство делать время почти резиновым. Подлая она все-таки сволочь…

Снова шорох. Как достали эти мыши! Никакой управы на них нет! Шуршат и шуршат!

А в детстве были кошки. Самые разные кошки. Белые, черные, пестрые, серые, рыжие. Ласковые и не очень. Вот они-то точно задали мышам жару! Знали бы, как шуршаться...

Энн зажмурилась, вспоминая, как уютно засыпать в одной постели с мягким урчащим клубочком. Вот так вот обнимешь, прижмешься крепче – сразу ничего не страшно. И не пугают никакие шорохи. Мыши пусть сами боятся. Да и не мыши тоже. Вон, в «Кошачьем глазе» же котик справился. Значит, страшиться нечего…

Почему бы и сейчас не завести кошку? Это ведь несложно совсем. И как Энн раньше об этом не задумывалась? Все, решено. Завтра же утром она пойдет в ближайший приют и выберет себе котенка. Ну, или просто подберет кого-нибудь на улице. Породистость не важна, главное – уютность. Вот только надо пережить эту ночь. Пережить шорохи в углах. Пережить запах розового масла. Пережить бессонницу, наконец. Пережить, только и всего. Энн сможет. До сих пор ведь отлично получалось…

Девушка снова взглянула на часы. Одиннадцать. Как же бесит! Снова, снова время тягучее. Надо все-таки попытаться заснуть. Ну так, для разнообразия. Хотя какое уж тут разнообразие, когда каждую ночь одно и то же… Какой умник говорил, что попытка – не пытка? Еще какая пытка! Напоминает немного китайскую. Тем более, в темноте так хорошо слышно, как капает на кухне не до конца закрытый кран…

Энн забралась под одеяло, укрывшись им с головой. Ей хотелось хоть немного отгородиться от запаха розового масла. Тик-так, тик-так. Славно тикает над ухом часовая бомба. А, нет, всего лишь будильник. Надо поспать. Хотя бы немного. Хоть чуть-чуть. Так время хоть немного укоротится…

Шорох. Девушка поплотнее завернулась в одеяло. Шорох. Энн зажмурилась до боли в глазах. Шорох. Запах розового масла стал еще более удушающим. Шорох. Чертовы мыши. Шорох. Пожалуйста, пусть это будут чертовы мыши…

Энн глубоко вздохнула и украдкой высунулась из-под одеяла. Было достаточно темно, чтобы не видеть происходящего в комнате. А у будильника, слава богу, есть подсветка. Девушка нажала кнопку. На мгновение циферблат вспыхнул ярко-синим цветом. Гори оно синим огнем? Что ж, почему бы и нет…А, между тем, полночь. И шорохи все сильнее…

Совсем недавно все было иначе. Ночи не были длинные. Ночи не были страшные. Было тепло. Было счастье. Был покой. А потом всего не стало…

Странное дело – люди. Приходят в твою жизнь, не спрашивая, без стука. Вроде бы наглость. Но ведь привыкаешь. Привыкаешь к ежедневным воплям «Доброе утро!», когда еще даже глаза разлепить толком не успела. Привыкаешь к многочасовым разговорам обо всем подряд – от творчества Кафки до черничного мороженого. Привыкаешь к бесконечным спорам и веселой задиристости. Привыкаешь к шутливым угрозам: «Только вздумай пропасть! Я тебя звонками завалю! Из-под земли тебя достану!» И так из, казалось бы, бесцеремонности завязывается дружба. Странное дело.

У Энн был такой лучший друг. Джонни. И потому ночами бывало не страшно. Чего бояться, если они наполнены смехом и беседами допоздна? А потом наконец-то ложишься спать – уставшая, но довольная. И засыпалось мгновенно. И снилось. Снилось море. Снились сосны. Снились лисы. Снилось, снилось, снилось…

И казалось, что так будет всегда. Ну как же иначе-то? Разве иначе бывает?

Но жизнь – озорная дама с острыми ножницами. Чем стабильнее кажется что-либо, тем больше шансов, что эта сумасшедшая особа изрежет привычное на сотни мелких кусочков.

Как все произошло? Как среди шуточных споров возник нешуточный конфликт? Кто вспылил первым, не выдержав нервного напряжения? Так ли уж важно это теперь? Хотя… фиг с ним, от правды не уйдешь. Первой вспылила Энн. Пусть она была испугана, пусть не понимала толком, что происходит… Разве это оправдание? Нет, на то не похоже. Она не смогла вовремя понять, что странное поведение Джонни обусловлено серьезными проблемами… Вместо сочувствия и поддержки Энн язвила и брызгала желчью. Джонни, впрочем, не оставался в долгу.

Три угрюмых вечера продолжался этот безжалостный спор. Бывшие друзья трепали друг дружку, словно злобные шавки. Жалкое зрелище, что ни говори…

А затем все кончилось. Кончилась ссора. Кончились споры. Вроде бы и радоваться надо, а? Вот только дружба-то тоже закончилась. И это была уже серьезная потеря… А с ней как-то незаметно закончился и нормальный сон. Все это здорово смахивало на наказание. Девушка вздохнула и опустила голову, как провинившийся ребенок. Ребенок и есть. Нет, это ж надо – взять и потерять самое дорогое, как какую-нибудь варежку во время зимней прогулки. Растяпа! Так тебе и надо. Заслужила сполна...

Время, время, время. Сколько его там? Час ночи. Не надо думать, надо спать. Просто закрыть глаза – и спать. Звучит просто. Так почему же не получается?!

Шорох. И почти сразу за ним – протяжный скрип половицы. Напоминает человеческие шаги. Мыши так не умеют, как бы не старались. Хочется закричать.

И Энн кричит. Громко, во всю мощь своих легких. И это помогает. Где-то там, на верхнем этаже, гневно завозились разбуженные соседи. Их недовольное бурчание сейчас было просто как бальзам на душу. Скрип затих. Даже запах розового масла стал немного глуше. Наверное, дожить до утра все-таки удастся. А утром – сразу за котенком. Сейчас же – спать, спать, спать…

Почти получилось. Кажется, даже начало что-то сниться.

Солнечный день. Июль припекает. Совсем недавно шел дождь, но сейчас от него остался только легкий запах озона в воздухе. Они идут вдвоем по проспекту. Первая встреча. Разговор как будто не клеится. Оба слишком застенчивы. Кто кого больше боится? Так сразу и не скажешь.

Но оба любят читать. Их спасает книжный магазин.

В глазах пестрит от разноцветных обложек. И волшебным образом находятся темы для разговоров. Авторы, жанры, литературные приемы, биография Бальмонта… Тот вроде бы, убегая от кого-то, прыгнул из окна. А как вам оксюморон в действии? «Живой труп» - уже затерто и привычно? И что там новенького у Стивена Кинга? Разговор не замолкает…

Но что это? Чей пес воет как помешанный, все громче и громче? Беседовать мешает. Джонни пытается что-то сказать, но из-за этого чертового воя ничего не слышно. Какая жалость, что Энн не умеет читать по губам… Кажется, что услышать Джонни сейчас особенно важно. Но вой заглушает все. От воя сыпется штукатурка с потолка и рушатся стены. Надо бежать, однако ноги как будто набиты ватой. Джонни засыпает обломками раньше, чем Энн успевает что-то предпринять. Вой становится громким до безумия. Энн просыпается от боли в барабанных перепонках.

Два часа ночи. Окна раскрыты нараспашку воем злобного осеннего ветра. Вот ведь сволочь… такой сон испортил! И ведь могла бы благополучно проспать до самого утра! Энн почти зарычала от досады. Что за ночь…

Шорох? Нет, смех. Зловещий смех – точь-в-точь небезызвестный клоун Пеннивайз. Доносится с балкона. Одеяло не поможет, это уж точно. Значит, надо встречать опасность храбро, лицом к лицу.

Энн встает с кровати. Наощупь пытается найти в темноте хоть какой-нибудь тяжелый предмет. Нащупывается только многострадальный будильник. Вооружившись им, девушка крадется на балкон. Кажется, что смех звучит еще злораднее. «Ну и что ты мне можешь сделать? До смерти избить этой тикалкой? Хо-хо-хо! Вот это потеха! Давно меня так не смешили! Ха-ха-ха!»

«Сожрет», - мрачно подумала Энн. Ну и пусть. Может, хоть тогда выспаться удастся…

Шаг. Еще шаг. Смех не прекращается. Крадучись, девушка проходит на балкон. Только зловещей музыки для полного эффекта не хватает, ага.

Темень-то какая… ни черта не видать. Но ведь хохочет-то черт! А если хохочет и не видать где – то ох как скверно получается…

Энн судорожно нажимает кнопку будильника. Балкон озаряет синяя вспышка. А хохотун…Хохотун ехидно лежит прямо под ногами.

Девушка наклоняется и поднимает с пола взбесившуюся игрушку. Мешочек-клоун продолжает биться в смешливой истерике. На днях, поливая свой любимый кактус, Энн случайно окатила водой и этого чертяку. И вот механизм решил стать неисправным. Ночью-то самое время.

Энн извлекла из мешочка смеющуюся «начинку». Интересно, как теперь выключить это адище? Легче выкинуть в окно. Так Энн и поступает. Сильно ударившись об асфальт, механизм наконец-то замолкает. Становится тихо.

Надо спать. Если удастся заснуть, конечно. Три часа ночи уже все-таки. Ведьмин час. Еще только ведьм не хватало…

Шорох. Снова шорох, мать вашу. И чертова розовая вонь. Как же это надоело! Энн мученически застонала, пытаясь закрыть уши подушкой. Какие же свиньи эти мыши…

Нет, вот она все-таки возьмет и уснет. Вот назло всем уснет. Назло мышам, назло нечисти, назло чувству вины. Протестовать Энн всегда умела, чего уж там. Что раньше хорошо помогало заснуть? Мысли. Нет, не этот грузняк, из-за которого глаз не сомкнуть. Приятные мысли. О хорошем надо думать. Хорошее уснуть помогает, это уж точно…

А что есть из хорошего? Зима вот скоро. Рождество. Любимый праздник Энн. Елка, подарки, имбирные пряники… Чудес полон дом.

Глинтвейн закипает на плите в маленькой кастрюльке. Этой посудины вполне хватит на двоих – больше и не надо. От варева умопомрачительно пахнет смесью специй и апельсиновой цедры. Еще немного покипит – и можно будет разлить по бокалам. Индейка уже готова – запеклась до румяной корочки. Осталось только вынуть из духовки. Джонни помогает накрывать на стол. Их беспокойная пестрая кошка вертится под ногами, выпрашивая кусочек. Еще секунда – и плутовка прыгает на стол. Приходится сгонять ее под недовольное «мяу». За окном – метель. Это даже хорошо – много снежку выпадет. А значит – горки, крепости, метание белых «снарядов». Домой вернутся уже за полночь, замерзшие, но счастливые. И будет просто хо-ро-шо.

Нет, не будет. Рождества такого у них никогда и не было. Не было ароматного глинтвейна. Не было вкуснейшей индейки. Не было имбирных пряников и наряженной елки. Даже кошки, милой пестрой кошки – и той не было. Все эти приятности – лишь воображение, не больше. Просто тогда, еще до ссоры, они планировали отпраздновать Рождество вместе. Раньше это нехитрое дело у них никак не получалось. Вот не получалось, и все тут. И вот условились – грядущее Рождество точно вместе встретят. Друзья ведь все-таки. Притом лучшие друзья!

Не сбылось. Чертова ссора… Хоть что-то теперь будет хорошо? А то хоть ложись и помирай. Или засыпай. Правда, второе куда сложнее…

Шорох. По стене проскользнула тень. Энн испуганно съежилась под одеялом. Показалось. Просто показалось, не так ли? В глазах – песок от недосыпа, вот и мерещится всякая жуть. Не стоит принимать всерьез. Всего этого не существует. Не должно существовать. Просто надо хотя бы раз выспаться… Хоть раз выспаться – и вся эта муть прекратится. Обязательно прекратится. Уснуть и верить, верить и уснуть…

Четыре часа утра. Вспышка будильника на миг осветила злополучную стену. Этого хватило, чтобы увидеть, как нечто метнулось к потолку. На глюки уже не спишешь. Что-то наблюдало за Энн сверху, делая вид, что боится ненароком выдать себя. Эдакие полночные прятки.

Девушке хотелось закричать. Заорать во всю мощь легких, подобно пожарной сирене, иерихонской трубе и прочим возмутителям спокойствия. В прошлый-то раз помогло! Но все же соседи были там, за стеной, непостижимо далекие. А оно, нечто – прямо тут, на потолке. Кто в итоге окажется быстрее? Вопрос, похоже, риторический. В первый раз тварь испугалась, но теперь, кажется, осмелела. Сверху на лоб Энн упала склизкая капля. Слюна. Девушка едва сдержала приступ тошноты. Да, определенно, тварь осмелела. Осмелела и оголодала.

Шорох. Где-то совсем рядом, практически над ухом. Играется, ясное дело. Как кошка с мышью. А Энн сжалась комочком под одеялом и пытается рыдать не слишком громко. Выходит с трудом. Дожить до утра вряд ли получится. Надо ли?

Шорох. Теперь чуть подальше. Шорох. А теперь – поближе. Кружит, как хищник вокруг добычи. Или как стервятник над падалью. Не торопится приступать к трапезе – мол, куда денется с подводной лодки? Можно поразмяться перед едой.

Энн пытается лихорадочно соображать. Лихорадка получалась отменно, а вот с соображением были проблемы. И что прикажете делать? У Энн ни протонового бластера, ни кола осинового, ни хоть какого-нибудь завалящего оберега. Ни-че-го. Она беззащитна, как слепой котенок.

Котенок… Энн ведь хотела дожить до утра. Ради котенка. Ради котенка, который вырастет в шкодливую пеструю кошку. Ту самую кошку, которая могла бы быть у них с Джонни. Должна же она все-таки существовать, эта кошка! Просто обязана! Иначе было бы величайшее свинство с ее стороны.

Шорох. Энн почувствовала, как что-то коснулось ее головы. Почти нежно. Конечно, если прикосновение хитиновой лапки можно охарактеризовать таким эпитетом, как «нежный». Шершавость насекомого ощущалась даже сквозь одеяло. От лапки нестерпимо несло розами. Неправ был Мастер, ох, неправ. Какие все же мерзкие цветы! Из горла самопроизвольно вырвался звук, подозрительно напоминающий скулеж. Инсектофобия, чтоб ее. Ее ночной гость, похоже – гигантская сколопендра. Привет от Кафки, ага. Не кричать. Главное – не кричать. Кажется, таковы правила игры, которой придерживается это существо. Оно не будет причинять серьезного вреда, если Энн не закричит. Но цель игры именно в том, чтобы заставить ее кричать. И тварь явно собирается пустить в ход все свои уловки. Всего лишь-то надо – не кричать. Не кричать – и выживет. Сущие мелочи...

Энн глубоко вздыхает, сворачиваясь калачиком под одеялом. Она в «домике». Совсем как в детстве, да. А сколопендра – «вода». С таким множеством лапок, конечно, «осалить» легче легкого. Но с «домиком» не поспоришь.

Пять часов утра. Лапка твари успела коснуться руки, когда Энн врубала подсветку будильника. Чудом не закричала. Пришлось задержать дыхание. Как же сложно делать хорошую мину при плохой игре…

Всего лишь-то надо дождаться рассвета. Он начнется уже через час. На рассвете тварь уйдет. На рассвете дом перестанет полниться шорохами. Всегда так бывало, сегодня исключением не станет. Пусть раньше оно и не подходило так близко. Все равно уйдет. Надо просто затаиться и не реагировать. Дожить надо. До рассвета.

Энн тяжело вздохнула, устало потирая переносицу. А стоит ли доживать? Какой в этом смысл? Снова мучиться бессонницей на следующую ночь? Снова играть в гребанные прятки с этим хитиновым отродьем? Снова шарахаться от любого шороха в углах? Может, ну его? Пусть тварь ее спокойненько дожует – и дело с концом? Для этого всего лишь надо завопить. Нет, это не выход. Должно же быть что-то другое. Что-то, за что стоит бороться. Что-то, что спасает от бессонницы и ночных тварей. На каждое действие существует противодействие. Надо просто понять, что делать.

Эх, как жаль, что рядом нет Джонни… Он бы непременно что-нибудь придумал. Мозги у него как надо работают. А может не придумал бы ничего, конечно. И на старуху бывает проруха, что поделать. Но зато был бы рядом. А вдвоем и бояться-то как-то легче. Вдвоем все на свете пережить можно. Даже смерть.

Шорох. Ну что там еще? Резкая боль в пятке? Верно, укус. Эй, а вот это уже нечестно! И неприятно, между прочим. Ранка довольно глубокая. Теперь точно останется шрам. Зато не заорала.

Энн глубоко вздохнула. Рассвет сегодня определенно не спешил. Определенно, эта тварь в ладах со стариной Кроносом. Закрыть глаза. Отрешиться от происходящего настолько, насколько это возможно. Не спать, но притвориться, что уснула. Авось, прокатит. Думать.

Да, она ведь действительно скучает. К черту гордость! Пора признать очевидное. Джонни ей дорог. А эта ссора, по сути, и выеденного яйца не стоит. Что мы пытались доказать друг другу? Соревновались в уровне интеллекта? Оба кретины. Притом полные. Столько лет дружить! И так позорно облажаться… Это уметь надо. Кто-то должен исправить их ошибки. Пускай же этим «кем-то» станет Энн. Она сможет перебороть себя. Теперь уже сможет. Энн извинится первой. И тогда, тогда все точно пойдет по маслу! Джонни ее простит, конечно. И в ответ сам попросит прощения. А она уже давно простила. В тот же час их старые времена вернутся. Они ведь далеко-то не ушли, не успели просто. Заживут по-прежнему, а может, и еще лучше.

Вот как только настанет утро, Энн сразу напишет Джонни. Сейчас-то он еще спит, поди. А потом… потом они вместе пойдут за котенком. Должна на свете существовать пестрая наглая кошка. Кто иначе будет воровать куски индейки со стола и создавать уют? Без нее Энн и Джонни, конечно, никак не обойдутся. И все-то у них тогда будет хорошо. Все наладится, как надо. А как «не надо» больше не будет никогда. Осталось лишь дождаться рассвета. Такая мелочь, когда выход уже найден…

Первые солнечные лучи уже влетели в комнату проведать свою старую подругу – мол, как она там? Не сильно ли вымотана долгой ночью? Стоит ли на балконе, как обычно, с чашкой кофе и недовольным видом, встречая рассвет? А она не стоит. Лежит в кровати, глаза закрыты, на лице – улыбка. Спит? Неужели спит?! Да быть того не может… Или все-таки может? Спит и видит сны – хорошие, надо же! А стука сердца не слышно. Тиканье часов заглушает? Нет, похоже, они и вовсе остановились. Что поделать – батарейки невечны… И у часов, и у людей. Энн спит. Бессонница больше никогда ее не побеспокоит. Рядом, свернувшись калачиком, словно котенок, смирно прикорнула гигантская сколопендра.

А где-то, за многие километры от ее дома, на обочине стоит машина. Водитель тоже крепко спит, упав головой на руль. Безмятежность картины портили только помятый багажник машины, да струйка крови, ручейком бегущая с виска спящего. Джонни эта ночь также показалась слишком долгой. Впрочем, при бессоннице все ночи длинны. Но рано или поздно сон берет свое. Зато теперь уж Джонни отдохнет. И больше никакого чувства вины. Джонни спит. Энн спит. Ночь была долгой. Но и долгие ночи проходят.

В колонках играет - Nightwish - Élan (Radio Edit)
Настроение сейчас - тоскливо-влюбленное

Я проснулся в десять тридцать пять, хотя - скажу честно - продрыхнуть мог и до полудня. Уж спать-то я мастак. Ей-богу, непонятно даже, как вообще я просыпаюсь на работу.
Хорошо, что сегодня туда не надо. Вернее, надо, конечно же. Вторник, утро, на полтора часа опоздал уже. Но, пожалуй, сегодня без меня обойдутся. Не такой уж я незаменимый человек, ага.
До прибытия пятьсот семьдесят третьего поезда оставалось где-то сорок минут. Я успевал выпить свою законную чашку кофе. И собраться в спешке, сочно матюгаясь на в очередной раз пропавший носок, тоже успевал. Сам старина Юлий Цезарь мне бы позавидовал.
Проглотив кофе, как удав, я подошел к зеркалу, чтобы причесаться. Оттуда на меня глянула крайне неприятная личность. Так и заехал бы этому парню по роже, честное слово. Вот разве позволено быть таким уродом? Уверен, это запрещено конституцией.
Волосы невнятные, пепельно-русого цвета. Глаза навыкате, из орбит чуть ли не лезут – ни дать, ни взять инсмутский вид. Лавкрафт отдыхает. Нос картошкой – предположительно, вареной.
А знаете, что хуже всего? Имя. Ладно бы, будь оно Александр, Петр, Иван, да хоть Кирилл какой-нибудь. Но… черт подери, мое имя Василий. Вася. От этого имени веет дешевым портвейном и драной кошатиной. Но что уж тут поделать? Кому-то повезло, а кто-то – я.
Я почесал подбородок, задумчиво изучая мудака в зеркале. А может, взять и придумать себе псевдоним? Например, Фао. Коротко, ясно и кошатиной не несет. Решено. С таким псевдонимом и на вокзал не страшно…
Из дома я вылетел на всех парах. До прибытия пятьсот семьдесят третьего поезда оставалось жалких двадцать минут. К счастью, старина тринадцатый автобус никогда меня не подводил. Вот и сейчас прибыл вовремя, по расписанию.
Несмотря на довольно ранний час, салон был забит под завязку. В неприятной близости от меня воняли перегаром матросы. Я усмехнулся. Москва — порт семи морей, значит? Вели они себя шумно, как и полагается всяким уважающим себя пьяным матросам. Должно быть, им до ужаса надоели мы, сухопутные крысы.
Я почувствовал на себе чей-то взгляд. Девочка лет шестнадцати робко разглядывала меня из-за страниц книги. Синяя прядка предательски выбивалась из копны светлых волос, словно хотела выдать свою хозяйку с головой. Пальто, призванное защищать от нынешних ветреных погод, было явно великовато юной барышне. Кургузое, тяжелое, неповоротливое…ужасное пальто. Но девочка несла тяжесть ужасного пальто как крест – героически, без жалоб. Меня это умилило и… обнадежило, что ли. Раз она со своим личным бременем справляется, значит, и я мое осилю.
Вот и моя остановка. Пора уходить. Девчонка улыбнулась мне на прощание и сложила пальцы в жесте «v». Я вернул и улыбку, и жест, словно не хотел оставаться в должниках. Юная леди торопливо отгородилась от меня книжной обложкой. «Хорошо ловится рыбка-бананка». Вот бы она действительно хорошо ловилась. И у нее, и у меня.
Двери автобуса открылись, поспешно выпуская меня наружу. Мол, уходи, нечего здесь прятаться. Тут тебе не слишком-то и рады.
Вокзал дышал суетой, выдыхая шум. С непривычки всегда оглушает.
 Молодой человек, вам помочь? Нужно чего-нибудь? - громогласно возопил вокзальный носильщик.
 Нет, спасибо, - отказался я.
Через секунду понял, конечно, что соврал. Мне ведь много всего нужно — так сразу и не перечислишь.
Например, хотелось бы уметь петь. Ну так, по-настоящему петь, чтобы красиво и со смыслом. Но петь я совсем не умею. Медведь на моих ушах не просто потоптался, а еще и джигу станцевал. Про навыки стихосложения я вообще молчу. Ямб и хорей звучат для меня как страшные ругательства. Даром, что филолог.
А еще... еще... хотелось бы написать роман. Такой, чтобы обо всем и сразу. И безумно философский, конечно же. До слез пронимающий, чешущий сердца, как неосторожный первоклассник — манту на руке. Но и писатель я не самый классный. Так, лишь пером бумагу марать. Не человек — сплошное огорчение.
Но самое-самое нужное — это, конечно, встретить N с поезда. Она ведь не ждет, не думает даже, а я — вот он я. Приехал, не проспал.
N, наверное, удивится. Вот выходит она с поезда, румяная от дороги, и сразу видит, что ей тут рады. Вот только жаль, что цветов купить не успел. С другой стороны — томик Эдгара По куда интереснее самого ароматного веника. Ну, неплохой же подарок, а?
А с другой стороны — так себе подарочек. Она ведь всего По и так прочла — от корки до корки. «Nevermore” на языке оригинала цитировать может.
Да и я сам — так себе. Чего же мне радоваться? Есть кому ее встретить. Есть кому зажечь румянец на бледных щеках. Когда он вспыхивает, подсвечивая щеки огоньком, видно все до единой рыженькие веснушки. Под мрачностью своей там, внутри, прячет солнце. Но не мне разоблачать плутовку. Пожалуй, лучше бы вовсе уйти...
Пацан сказал — пацан сделал. Или вернее сказать: «Пацан подумал — пацан сделал»? И не пацан, а мужик под солидный тридцатник. Впрочем, с вокзала убегал, как нашаливший мальчонка. Долой эйджисткие стереотипы, чего уж там...
Я отбежал от вокзала довольно далеко, когда зазвонил мобильник. Неужели N? Нет, всего лишь мой босс. Мне точно нужно отвечать?
Все же беру многострадальную трубку.
 Алло?
 Василий Вячеславович? Извольте поинтересоваться, почему вы не пребываете на рабочем месте? Что вас так задержало? - голос босса звучал довольно спокойно. Впрочем, перед грозой всегда случаются затишья.
Вздыхаю. Бурь ли мне бояться?
 Знаете, я не приду сегодня. Кажется, я заболел. F 63 9.
Босс чем-то поперхнулся. Кажется, шифр, введенный в обиход многоуважаемым ВОЗ, немного его ошеломил.
 Простите, что? - наконец пробормотал он.
 Это из психиатрии, - вежливо уточнил я и бросил трубку. Пожалуй, досадная обязанность ходить на работу теперь отменена. По крайней мере, на эту точно лучше больше не приходить.
Я брел по городу, свободный на все сто процентов. Отчаявшийся — лишь где-то на пятьдесят. Во внутреннем кармане куртки сладким сном спал томик Эдгара По. Хоть кто-то может крепко спать апрельским днем... Хм, почти Шекспир.
А ведь на такой манер можно по любому поводу изъясняться! Вот передо мной магазин «Овощи-фрукты». Как сказал бы Шекспир? «Бананы желтые любви и яблоки зеленые раздора». Да какое мне вообще дело до того, что сказал бы Шекспир? Его тут нет. А я — есть. И мне ведь предстоит что-то совершить. Вильям же лежит себе в блаженном, мертвом несуществуе, отдыхает. Хорошо ему, честно говоря. А мне? А я — справлюсь. Я же Фао, а не Вася какой-нибудь.
Телефон зазвонил снова. Неужели все-таки... Хм, неизвестный номер. Интригует.
 Здравствуйте! Вас беспокоит онлайн-магазин «Счастливая покупка». Мы рады предоставить вам самый широкий ассортимент товара разнообразных категорий. Может быть, вас что-то интересует? - бодро отчеканил женский голос.
Вот только этого мне и не хватало для полного счастья, да.
 А смысл жизни у вас есть? - почти буднично поинтересовался я.
Девушка на том конце провода удивленно замолкла. Не в бровь, а в глаз, а?
 Н-нет, - ответила она на удивление робким и тихим голосом.
 Так вам и надо, - вынес вердикт я, бросив трубку.
Ноги, между тем, сами принесли меня к какой-то неизвестной остановке. Вот и трамвайчик подкатил. Хм, звучит как приглашение. Прокачусь, пожалуй. Странник Фао...звучит, определенно, здорово.
Круг первый. Не ада — трамвайный. За окном мелькает все, бежит что-то. Или я бегу? Вернее, не бегу — еду. Куда? А хрен его знает. Отличный маршрут, между прочим.
Круг второй. Мужик, сидящий впереди меня, безнадежно уснул. Серая хмарь за окном вполне способствовала дреме. И покачивание, конечно. Жаль, стука колес не слышно, как в поезде. Тук-тук-тук.
Круг третий. Все вертится — кружится — вертится. Люди входят — выходят — входят - выходят. Совсем чуточку как жизнь этот трамвай. Только в жизни побольнее получается, пожалуй. Вот и спящий мужик, проснувшись, поспешил покинуть трамвай. Что ж, видать, и мне пора.
Остановка обернулась каким-то крайне тоскливым полустанком. Признаком цивилизации здесь служил лишь убогий маленький магазинчик. Ну, будем радоваться тому, что имеем.
Я зашел внутрь. За прилавком меня встретила продавщица, подозрительно напоминающая буфетчицу из советских времен. Сходство еще больше усиливал открахмаленный белый чепчик на голове.
 Простите, к вам не захаживал старина «Джек Дэниэлс»? - спросил я. Признаться, поддержки этого парня сейчас весьма не хватало...
Продавщица посмотрела на меня, как на умалишенного.
 У нас в районе такие не проживают, - пробормотала она.
Ок, ладно, пожалуй, стоит быть проще. Будь проще — и люди к тебе потянутся. Чем одноклеточнее — тем лучше...
 Виски у вас продается? - вопрошаю с надеждой умирающего.
 Чтоооо? - недоумевающе тянет продавщица.
Я вздыхаю. Тяжело так, почти обреченно. Всякая надежда была уже почти утеряна...
 Ром? Текила? Бельгийский лагер? Сливочный ликер? Ну хоть сидр?! Хоть что-нибудь алкогольное у вас есть?! - взвыл я раненым волком.
Глаза продавщицы зажглись огоньком понимания.
 Так ты чо... бухнуть хочешь? Так бы сразу и сказал, а то все выеживаешься... Вот, держи, - женщина выставила на прилавок подозрительно мутную бутыль.
Я вытащил пробку и повел носом, вдыхая запах неизвестного напитка. Пахло зелье совсем не поэтично – смесью спирта и навоза.
- Что это? – поморщился я.
- Парень, бери, не пожалеешь. Сама варила, сырье-то свое, домашнее. У меня в деревне его с руками отдирают – даже разлить по бутылкам не всегда успеваю. Тебе по знакомству рублей за триста продам, - подмигнула мне продавщица.
- Мы знакомы? – немного опешил я.
- Алевтина Ивановна. Можно просто Аля, - осклабилась самогонщица.
- Фао, - представился я в ответ. Подловила, надо же… Теперь придется все-таки опробовать на вкус сей чудный отвар.
Заплатив за напиток, я вышел из магазина. Ноги сами понесли меня в какую-то абсолютно неведомую даль.
Неведомую, да. Эта часть города была мне незнакома. Да и сам город теперь казался незнакомцем. А ведь когда-то он был моим…
Апрельский Арбат, залитый солнцем. Я гуляю, улыбаясь каждому встречному музыканту и художнику. Меня веснит, и потому свободно. Мимо шагает процессия людей, одетых, как французские короли. За ними невозмутимо следует мужчина в самой простецкой куртке. Следует уверенно, явно чувствуя себя в своей тарелке. Пасет, не иначе. Проходя мимо, мужик улыбается мне и кивает головой. Когда ты – хозяин своей жизни, тебя считает равным даже пастух французских королей.
Или же… зима. Кузьминский парк встречает ее тихо и гордо, почти без людей. Сверкает себе снегом, как старый монарх, убеленный сединами. А я брожу по его тропинкам – вдыхаю Рождество. Мне грустно и легко. Я радуюсь одиночеству, как старому доброму приятелю. Каменный дракон, сидящий на воротах, смотрит на меня мудрым, спокойным взглядом. Нам ли друг друга не понимать? Мы оба любим и сторожим этот парк. И свободу свою мы оба ценим. Я кланяюсь дракону, как брату, проходя во врата. Впереди – река, позади искрятся блуждающие огоньки работающих каруселей. И все, конечно, идет своим чередом…
А может…Патриаршие Пруды? Лето почти на исходе. Утки и лебеди покачиваются на водной глади в полудреме. Мы с лучшим другом обсуждаем что-то незначительное, но очень-очень важное. Подростки, что с нас взять. Я щурюсь на солнце, радуясь отступившей аномальной жаре. Друг рассказывает очередную безумную историю. И ведь хорошо рассказывает! Заслушаться можно. Не за горами – первые сентябрьские дни, наполненные прохладной меланхолией. Но сейчас – хо-ро-шо. Этот город – наш, и мы – его короли.
Но все это теперь в прошлом. Увы, любое правление рано или поздно заканчивается. Вот и я теперь кто? Король без королевства. Почти Гамлет. И город не мой, и жизнь как будто не моя. И все-то я бегу, все убегаю. От N? Или от себя все-таки? Недостойно такое поведение городских королей. Поэтому и королевства больше нет. Не заслужил, дескать. А проще говоря – просрал…
- Молодой человек! Молодой человек, постойте! – взвыло сиреной где-то сзади. Неужели подданные все-таки скучают? Просто немыслимо…
Я обернулся. Возле меня стояла маленькая сухонькая старушка. Дышала она тяжело – видно, бедняге только что пришлось скакать вприпрыжку.
- Вы что-то хотели? – учтиво поинтересовался я.
- Да, иначе бы я не бежала за вами, как оголтелая, - немного ворчливо откликнулась бабуля, - а вы, между прочим, могли бы ходить помедленнее!
- Мог бы. Умение не сильно сложное, - согласился я.
- Так оно и есть, - важно кивнула старушка, - совсем не сложное. Судя по пойлу в ваших руках, вы наверняка из местных. Слыхивала я, что тут его оченно почитают.
Я растерянно посмотрел на злополучную бутыль. Вот уж не подумал, что эта штука меня заклеймит… Делать нечего, умер – так умер. Вернее, местный – так местный.
- Не подскажете, где тут могила неизвестного солдата? Уже битый час ее ищу…И нигде, нигде нет! – всплеснула руками пожилая леди.
Хорошая задачка…Я крепко призадумался.
- А вы уверены, что у него есть могила?
Старушка растерянно захлопала глазами.
- А почему ее не должно быть? – ответила она вопросом на вопрос.
Я прищурился, внимательно изучая свою собеседницу.
- Кто, по-вашему, нуждается в могилах? – вкрадчиво спросил я.
Вопрос ее явно озадачил.
- Ээээ… мертвые? – прошептала старушка.
Я благосклонно кивнул.
- Вот именно, бабушка. Мертвые в них просто отчаянно нуждаются. А Неизвестный Солдат разве мертв? Хватит с него и одного горя – неизвестности. Это же похуже любой смерти будет…
Надо же, и откуда только я в себе такого сказочника откопал? Эдакое сокровище стыдно проворонить.
Пожилая леди пораженно открыла рот.
- И что же он… жив? – наконец-то вымолвила она.
- Живее всех живых, будьте уверены.
- Но…но где же он тогда? В этом городе? В этом районе? Ему хоть выдали бесплатную квартиру как заслуженному ветерану? – засыпала меня вопросами бабушка. Как и все старики, она была крайне любознательна.
- Нет, конечно. Неизвестным квартиры не полагаются. Да и что ему делать здесь? Что он тут не видел?
Старушка изумленно моргнула. Моя горячая отповедь явно поразила ее.
- И все же… где он? – наконец, выдавила она.
- Охраняет небо, конечно же. Ведь недругов полно! Без охраны даже небу не обойтись. Народ нынче непорядочный пошел – все растащить да разорвать по кусочкам готов.
Высказавшись всласть, я развернулся и пошел восвояси. Что я наплел и зачем – одному Богу известно. Выходит, я не только своей жизни – своему языку не хозяин. Повезло же несчастной бабуле повстречать меня, юродивого…
И все-таки – как же ужасно быть Неизвестным Солдатом... Воевал ты, воевал, за хорошее дело боролся, может – а тебя забыли. И зачем только воевал?
Впрочем, все не напрасно. Если воевал – значит, было за что. Если победил – так ли уж важно, помнят ли тебя? Человеческая память вообще штука неблагодарная… Спасенные время от времени забывают спасителей…раз в сезон примерно. Это неизбежно, как первый снег или пение назойливой птицы летними ночами.
Выход один – смирись и спасай все равно. Они ведь не виноваты в своем склерозе. Люди всего лишь, что с них взять. И хороших среди них хватает. Пусть и забывчивых, но хороших.
Наверное, Неизвестный Солдат много стран исколесил. А я почти нигде и не был. Странник из меня, мягко говоря, фиговый. Да и герой тоже не получился. Я даже N во всем признаться не могу – что уж говорить о подвигах? А Неизвестный Солдат на моем месте признался бы. Человеку, охраняющему небо, чего стоит сказать каких-то три дурацких слова? Он бы точно не стал сбегать с вокзала, как трус. И бесцельно шататься по городу не стал бы… У него ведь дел полно, зачем на такую фигню размениваться? А я вот бездельник. Почти как в песне Цоя, да. Уж ничего с этим не поделаешь…
Погрузившись в мысли, я не сразу понял, что вышел к какой-то реке. Хотя слово «река» звучало слишком громко для заросшего прудика. Но в условиях города даже такой подарок от природы смотрелся вполне себе «зеленым уголком». Притом ряска в пруду делала его зеленым в самом что ни на есть прямом смысле. Отличное место для пикника! Жаль, что нет бутербродов. Зато есть «зелье».
Я вынул пробку и сделал два глотка. Реальность перед глазами заплясала джигу. В горле клокотал напалм, не уступающий вьетнамскому. «Зелье» оказалось воистину сатанинским. Не удивлюсь, если его конфисковали у какой-нибудь верховной ведьмы с Лысой Горы.
Сохранять стоячее положение теперь казалось опасным. Я спешно присел. Голова кружилась, будто мозг осваивал фигуры диковинного вальса.
Еще два глотка.
- Зря ты так, зря, зря, зря, - прокомментировал ситуацию селезень, плавающий в пруду.
Я был с ним абсолютно согласен, но пить не прекращал.
После очередного глотка я понял, что отключаюсь. Эту скорбную истину я принял смиренно, как мудрый монах. Отключаюсь – так отключаюсь. Эка невидаль, подумаешь…
Сон не заставил себя ждать. Мы с N гуляли по весеннему Арбату, держась за руки. Французские короли шагали за нами верной свитой, играя на всевозможных трубах и литаврах. Пастух дирижировал этим торжественным хором, размахивая руками, как нервная птица. Из кафе и магазинов с криками «Ура!» выбегали радостные люди. Арбат гудел, радуясь нам, как родным. А мы смеялись и болтали обо всем на свете – от черничного мороженого до книг Стивена Кинга. Я был рядом с ней, был так близко, что мог разглядеть каждую веснушку-солнышко.
И вот настал момент, которого я так ждал и так боялся. Литавры заиграли еще громче, еще оглушительнее, словно подбадривая меня. Я уже было решился и даже открыл рот, чтобы произнести заветную фразу. Но тут…
Из-за угла, конечно же, вылетел Людвиг. И, разумеется, не просто так, а верхом на вороном коне. Даже в моем гребанном сне этот пафосный тип не мог обойтись без выпендрежа.
Одет он был в лучших традициях мексиканских шаманов. Дань Кастанеде, ага.
- Многоуважаемый Фао, позволите ли вы похитить вашу даму? – Людвиг был сама любезность. Тошнотворная любезность.
Я хотел не позволить. Честное слово, бороться был готов. Хоть верьте, хоть нет, похищение N меня абсолютно не устраивало. Но вопрос Людвига, к сожалению, был риторическим.
N быстрее птицы взлетела на вороного коня, трогательно прижавшись к своему похитителю. Стокгольмский синдром взыграл, что ли? Она виновато улыбнулась мне – мол, прости, ты так-то чувак неплохой, но выбор очевиден. И они ускакали. На закат ускакали – для пущей-то красоты. А я остался стоять, как пресловутый хуй на именинах. Незавидная судьба, прямо скажем.
Литавры замолкают. Люди расходятся. С неба внезапно падает канатная лестница – привет от Led Zeppelin? Неизвестный Солдат спешно спускается вниз. Оставил небеса без надзора ради встречи со мной…Какая невероятная честь для меня! Не все потеряно, значит? У меня есть надежда? Я буду жить, доктор?
Неизвестный Солдат подошел ко мне совсем близко. Посмотрел в глаза. Вздохнул – тяжело так.
- Дурак ты, Вася, - сказал Неизвестный Солдат с укором.
- Я Фао, - робко возразил я.
Неизвестный Солдат лишь грустно покачал головой.
- Нет, ты дурак, - повторил он.
- Ты дурак, дурак, дурак, - с новой силой загремели литавры.
- Дурак ты, дурак, дурачина, - надрывались где-то в стороне французские короли.
- Харе Кришна, Харе Рама, ты дурак – и в сердце рана!– заливался хор кришнаитов.
«А они-то тут откуда?» - подумал я и...проснулся.
Голова гудела, будто левое полушарие развернуло войну с правым. Или как улей, начиненный термоядерными пчелами. Да хрен с ними, с метафорами, при трещащей-то башке.
Я с отвращением посмотрел на виновницу моих несчастий. Бутыль лежала на траве, самодовольно поблескивая остатками содержимого. Казалось, что происходящее ее вполне устраивает…
Вспомнив далекое детство и дворовый футбол, я с силой пнул бутыль ногой. Она метко отлетела к дереву, разбившись с жалобным звоном. Я усмехнулся. Легкий дестрой всегда поднимал мне настроение.
Быстрый взгляд на часы. Шестнадцать, мать его, тридцать. Этот день что, вообще не собирается кончаться? Очень эгоистично с его стороны. Ну а мне-то что с этим делать?
Ноги, между тем, сами вывели меня к какой-то автобусной остановке. Так, стоп, не к какой-то, а к вполне знакомой. Насколько мне помнится, именно возле этой остановки находилась квартира моего старинного друга. А для чего существуют старинные друзья? Правильно, чтобы к ним заходить.
Особенно, если они – фрилансеры. Логика Винни-Пуха. Что ж, будем следовать ей, раз другой не нашлось.
Сказано – сделано. Вот я и стою на пороге квартиры. Дверь распахнулась прежде, чем мой палец успел дотянуться до кнопки звонка. Леха стоял в дверном проеме с донельзя довольной физиономией. Вот как ему это удается?
- А я тебя в окно увидел. На солнышко весеннее полюбоваться вышел – а тут ты идешь. Здорово, Вась! Сколько лет, сколько зим! – ликовал друг. Знаете ли, заходить к старинным друзьям очень полезно для самооценки. Весьма рекомендую.
- Вот, шел мимо, заглянуть решил. Я как раз переименовался. Решил, что Фао быть куда лучше, - сообщил я товарищу, крепко пожимая протянутую руку.
Леха засмеялся.
- Хорош ты на кликухи, братан.
Я пожал плечами.
- Хоть в чем-то я хорош.
- Лешенька, там пришел кто? Чего гостя на пороге держишь? – прозвучал из глубин квартиры девичий голосок.
- Это к нам Вася заглянул, Анют. Только он теперь Фао. Но все равно его вполне можно любить и жаловать, - ответил Леха обладательнице голоса.
Я мысленно вздохнул, поприветствовав подошедшую Анюту. И ведь живут же люди… Душа в душу живут. Анюте не надо, чтобы Леха был кем-то, кроме Лехи. И к мексиканским шаманам она потрясающе равнодушна…
- Слушай, а ты разве не должен быть на работе? Сегодня ведь только вторник, - вспомнил Леха.
- Нет. Больничный у меня, - сообщил я как можно будничнее.
- Ты приболел? Может, согреть чаю? – забеспокоилась Анюта.
- Нет, это психиатрическое, - честно сознался я.
Леха с Анютой переглянулись и засмеялись. К моему чувству юмора им было не привыкать. Моя психиатрия была им в новинку, но и к этому привыкнут. Дружба все-таки классная штука.
- Ань, ты вино ежевичное на всякий случай из холодильника вытащи. Пусть погреется. Вася… ой, то есть,Фао, не каждый день приходит, надо бы отпраздновать, - отсмеявшись, сказал Леха.
Аня отправилась доставать бутылку.
- Ну, как дела-то твои вообще? Как ты сам? Давай, выкладывай все как на духу, - велел Леха.
Я замялся. Ведь специально сюда и шел, чтобы высказаться, а вот поди ж ты… Даже на ум ничего не лезет. Разум чист, как свист.
- Ну…я сегодня заблудился, кажется. И понял, что с Алевтиной Ивановной лучше не иметь общих дел. Сны потом неприятные снятся. А ты знал, сколько, оказывается на Арбате французских королей? – спросил я.
Леха растерянно моргнул.
- И сколько же? Лично я ни одного не встречал.
- Что-то около пяти десятков. И все с литаврами. Странно, что ты не заметил. Они довольно громкие, - поведал я.
- Короли или литавры? – окончательно запутался друг.
- И те, и другие. Тут сразу и не поймешь, кто громче, – пояснил я Лехе.
Громче оказался Анютин мобильник. Взвыл, заорал, загремел какой-то незамысловатой панк-песенкой. Ни дать, ни взять иерихонская труба.
- Алло! Ой, привеееет. Не ждала твоего звонка. Как ты вообще? – радостно лепетала Анюта.
Я обратился в слух. Конечно, крайне нехорошо подслушивать чужие разговоры, но что поделать? Я всегда отличался абсолютно дурным любопытством. И губит оно, к слову, не только кошек…

- Ого, ничего себе! Так ты сейчас в наших краях? Вот это сюрприз! Сегодня приехала? – лучилась искренней радостью Анюта.
Так, спокойствие, только спокойствие. Мало ли у Анюты подруг в других городах…Какая-нибудь непременно может приехать в Москву. Да, да, именно сегодня. Почему нет? Не одной же N иметь тягу к странствиям…
- Да-да, конечно, приезжай к нам в гости. Можно прямо сейчас. У нас тут как раз Вася, - заговорщическим тоном проговорила Анюта.
- Фао, - на автомате поправил я.
В горле застрял предательский комок. Я почувствовал себя будто бы в ловушке. Хотя почему «будто бы»? Ловушка и есть. Куда мне бежать? Она, N, вот-вот приедет сюда.
Сомнений нет – это она сейчас разговаривает с Анютой по телефону. Кому еще Анюта разгласила бы мое присутствие? Или не она все-таки? Нет, ну мало ли в жизни бывает… Может, я – особо интересный экспонат. Может, место мне в музее или кунсткамере. Поэтому какой-нибудь подруге вполне можно сказать «А у нас тут Вася». Ну, знаете ли, интонацией экскурсовода…
- Так ты приедешь? Думаю, он тебя дождется. Вина ежевичного за встречу выпьем…Я чертовски рада, что ты приехала, N! Что ты говоришь? Да, конечно, Вася тоже рад. Он же тебя три года не видел! И не знает небось, что ты здесь.
Я мрачно ухмыльнулся. Да, конечно, не знаю и не ведаю. Не запоминал же я полгода назад случайно обмолвленную N фразу о том, что в этот день она приезжает в Москву. И не помню абсолютно, что Людвиг должен был встретить ее на вокзале. Только полный придурок держит в мозгу столь бесполезную информацию… Я же не полный придурок?
Шутка. Я полный придурок. Просто полнейший. Все это хранилось в моей памяти, разумеется. Моя память – она вообще как склад, знаете ли. Чего только в ней, болезной, не валяется…И жить с кучей хлама в башке сложновато.
Впрочем, N, конечно, никакой не хлам. Она живая, теплая, со смешными веснушками. Но я ей не нужен. И поэтому надо уходить. Нет, даже убегать.
Как Лола или Форрест Гамп. Там уж по пути решу.
Я стремглав бросился в коридор. Почти не сбавляя скорости, на ходу, натянул кеды. Затем я попытался надеть ветровку, но рука, сломанная дрожью, упорно не хотела залезать в рукав. Как же прекрасно я вас понимаю, товарищ Маяковский…
Друзья выскочили за мной и с отвисшими челюстями наблюдали за моим позорным отступлением.
- Ты куда это? – наконец вымолвил пораженный Леха.
Я почесал затылок. Правдоподобные объяснения упрямо не хотели лезть в голову.
- Ээээ… кажется, я забыл запереть квартиру. Или утюг выключить? В общем, что-то там у меня дома точно не так. Надо сходить и проверить. И остаться уж заодно. Время-то позднее… - вздыхаю я. Надеюсь, что устало.
Анюта и Леха удивленно переглянулись.
- Но ведь сейчас только шесть часов вечера… - почти с трагизмом прошептала Анюта.
Время, чертово время. Оно что, мать вашу, издевается?!
- Ого, правда? Только шесть? Ну и денек сегодня выдался…Я абсолютно вымотан. Спать хочу, - я зевнул. Пожалуй, слишком театрально.
Анюта посмотрела на меня с укором раненой лани.
- Так ты не будешь дожидаться N? Она ведь так давно тебя не видела…И как обрадовалась, когда узнала, что ты у нас! Сказала, что в таком случае непременно приедет, что очень соскучилась по тебе…Фао, ну задержись хоть на часок! Неужели ты не хочешь увидеть N?! – почти умоляла меня Анюта.
- Нет. Совсем не хочу, - соврал я. Убедительно, надо же!
Вот, вот, еще немного. Осталось только дернуть дверную ручку – и я свободен!
- Трус, - прозвучал сзади суровый приговор Анюты. Что ж, пусть так.
Я дернул ручку и торопливо выскочил за дверь. Ноги сами несли меня куда-то. Неизвестно куда, конечно, но главное – подальше отсюда. Настоящий марафонский забег в пустоту…
Через вечность дурацкого бега ноги все же решили отказать. Я рухнул на траву, как подкошенный, лицом вниз. Вечность – это, если что, десять минут. Да уж, бегун из меня хреновый. И человек, если честно, тоже…
Я тяжело вздохнул и перевернулся на спину. Стряхнул с лица прилипшие травинки. Может, все-таки зря я сбежал? N ведь ради меня к ребятам приедет… Приедет – а меня там нет. Расстроится, наверное…
Да с чего ей расстраиваться? Нужен я N, что ли… И не ради меня она к Анюте с Лехой едет. Они ведь и сами по себе, без меня, вполне интересны. Да и вообще – у нее вон Людвиг есть. Он крут, роскошен, галантен. И читал Кастанеду. В оригинале, прошу заметить. А я и английский-то толком не знаю. О крутости, роскошности, галантности промолчу лучше. Только настроение себе портить. Хотя… и портить-то уже нечего.
Я тяжело вздохнул. Вот зачем, зачем N вообще это делает? Зачем она меня… не отпускает? То забудет на месяц, то снова объявится, как ни в чем не бывало. И все одно твердит: «Я соскучилась, ты мне дорог». Не человек, а пластинка заевшая, честное слово. А я, я… что я? Я уши развешу и верю. Наивнее чукчи из стереотипных анекдотов. И что со мной поделаешь…
Впрочем, хватит обо мне. Уж лучше о ком-то поинтересней думать. О Неизвестном Солдате хоть. Вот что бы он сделал на моем месте?
Наверное, вызвал бы Людвига на дуэль. Интересно, носит ли Неизвестный Солдат перчатки? А шпагу? Или же они с Людвигом стали бы стреляться, как Пушкин с Дантесом?
А может, Неизвестный Солдат и не стал бы применять оружие. От битв он, поди, устал за столько-то лет. Может быть, ему больше по нраву дуэль стихотворная. Вот точно – будут они с Людвигом на пару сонетами щеголять. У кого, значит, красивее да чувственнее выйдет – тому и победа. И N в качестве приза, конечно же. Ради такого приза любой будет рад Шекспиром заделаться.
Нет, не стал бы Неизвестный Солдат биться ни в какой дуэли. Даже в стихотворной – и то не стал бы. А все потому, что не может быть в этой дуэли приза. N ведь не кусок мяса, за который грызутся две плешивые дворняги. Она живая, теплая, с веснушками. И выбирать, с кем ей лучше, сама может. Раз Людвиг – значит, Людвиг. Неизвестный Солдат – не эгоист какой и не собственник. Чужое счастье расстраивать не будет – уж лучше предпочтет оставаться неизвестным. Так оно правильнее…
Я закрыл глаза. Под веками закрутились радужные круги. Вслед за ними и жизнь решила пронестись перед глазами, подобно разноцветной карусели. Стоп, я что, умираю? А пусть бы и так…Хуже уже не будет.
Вот я мелкий совсем. Года четыре всего, не больше. Сижу в обнимку с огромным полосатым котом. Кот ласково уткнулся носом в мою щеку. Как сейчас помню, что звали кота Василием. Нет, не его назвали в мою честь, а наоборот. Все же не такое плохое имя, если подумать… Просто надо носить его с достоинством. Василий был моим самым первым другом. Мы все делали вместе: играли, спали в обнимку, даже ели – и то из одной миски. В детстве я был отчаянным парнем и даже возможность глистов меня не пугала. Но, увы, даже столь чудесная дружба не смогла просуществовать вечно. В одну из весен Василий свалил на улицу в поисках романтических приключений, да так и не вернулся. С некастрированными котами такое сплошь и рядом. Я прорыдал пять ночей подряд. Больше рыдать не позволило чувство собственного достоинства – мужчина же, пусть и четырехлетний.
А дальше-то что? Чем теперь похвастаешь, жизнь?
Вот мне уже одиннадцать лет. У меня есть самая лучшая в мире подруга – Таня из пятьдесят пятой квартиры. Она очень взрослая – ей почти четырнадцать. Мне немного льстит факт нашей дружбы. Жаль, что Таня много болеет и видимся мы нечасто. Но уж когда видимся, времени зря не теряем. Чем только не занимаемся! Например, пускаем бумажные кораблики в дальние странствия по ближайшим лужам. Или сортируем всех окрестных котов по расцветкам. И на деревьях шалаши строим, как же без этого? Лишь песочные замки не делаем – Таня не умеет. Совсем. Но очень их любит.
И вот, во время очередной Таниной болезни, я решаю построить под ее окнами замок. Пусть себе любуется, сколько хочет, лишь бы выздоравливала побыстрее. Я несколько часов лепил свое творение. Не реагировал даже на мамин крик из окна «Вася, обед!» В ход пошли даже ракушки, собранные пару лет назад на Черном море. И, наконец, все готово. Вот оно, рукотворное чудо – песчаная крепость, с разноцветной крышей и почти настоящими бойницами. Терпеливо жду, когда Таня подойдет к окну и увидит мои старания. Терпение кончается через десять минут. Я начинаю кидать камешки в окно. Раз камешек. Два камешек. Три камешек. Еще горсть камешков, от которых появляются трещины на стекле. Никакой реакции.

Начинается дождь. Капли быстро превращают мой дворец в груду мокрого песка. Я какое-то время сижу возле нее, отказываясь мириться с происходящим. Под дождь выбегает мама, и, выплевывая проклятия, тащит меня домой за ухо.
Днем позже стало известно, что Таня умерла. Болезнь оказалась серьезной. И умирала-то она в больнице, не дома. А это значит – песчаный замок был напрасен. Не могла она его увидеть…И теперь уже не сможет.
Нет, нет, не хочу здесь задерживаться. Что там дальше, жизнь? Что еще происходило?
Двадцать три…Ого, как промотало! Уже вырос. Уже институтские годы. Мы с другом Колей, зевая, плетемся на пары. На первую, конечно, уже безнадежно опоздали. Вчера опять до глубокой ночи пили пиво на какой-то богом забытой лавочке да болтали о том – о сем. Прав ли был Кафка в своем «Превращении»? А права ли была Маша, когда ушла от Коли к Игорю с параллельного потока? Ведь Коля-то, заметьте, вовсе не похож на ужасное насекомое! А у Игоря-то этого даже усишки какие-то тараканьи. И про сессию грядущую трепались, конечно. Вот этому козлу, Станиславу Олеговичу, фиг сдашь, конечно – валит немилосердно. А Ирина Павловна, как обычно, выйдет покурить и даже интересоваться не будет, кто какой билет вытащил. Золото, а не преподаватель!
Ну как можно было после такой ночной болтовни проснуться к первой паре? Правильно – никак. От старосты, конечно, влетит по первое число. Но уж как-нибудь переживем эту неприятность. А вечером снова ждут пиво и разговоры. И нет сомнений, что так будет всегда.
Уж лучше бы они были. Абсолютная самоуверенность, как известно – удел дураков. Вот и оказались мы полными идиотами. Таких еще поискать надо, честное слово…
Спустя годы всякая учеба была благополучно закончена. Экзамены сданы, дипломы получены, торжественные речи произнесены. Взрослая жизнь ударила как-то внезапно и болезненно, сразу по голове.
Маша, хорошенько подумав, вернулась к Коле. Все же просыпаться в одной постели с тараканом занятие не из приятных… Вернулась Маша с размахом – сразу замуж. Коля был не готов к браку, но принял его с мужеством самурая.
Потом все закрутилось: бытовые вопросы, внезапно появившаяся на свет двойня, новая работа, новый круг знакомых… Как-то незаметно мы стали видеться все реже и реже.
- Вась, ты извини, я сегодня опять не могу. У Пети зубы режутся, надо к стоматологу. Сам понимаешь, семейная жизнь – она такая… - бубнил в трубку Коля, отменяя очередную встречу.
И ведь он не был счастлив! В те редкие моменты, когда нам удавалось увидеться, прежнего Колю сложно было вычислить в этом измотанном уставшем мужике. И разговоры наши перестали радовать разнообразием.
- Машка вчера опять истерику закатила. Мол, Любке из двадцать пятой квартиры ее муж последний «айфон» презентовал. А Наташка, подруга ее, на Кипр с мужем летит. А ты, говорит, все учителем литературы пашешь. Зарплаты твоей, говорит, только на еду и хватает. Шубу я ей купить не могу, видите ли. Задолбался я, Вася! Задолбался! Разве это жизнь? – громко жаловался Коля, сидя рядом на скамейке.
Я мог лишь сочувственно кивать в ответ. Все это звучало страшно, но незнакомо.
А потом Коля пропал. Нет, его не похитили злоумышленники с требованиями выкупа. Да и газеты не пестрели статьями о его исчезновении. Просто общаться мы перестали, только и всего. Без ссор, конфликтов, выяснений. Просто потухло все, будто и не было многолетней дружбы. Тоски и то не осталось – сплошная скука…
Скучно. Серо. Грустно, пожалуй… Не хочу тут быть. Дальше, дальше, дальше…
А вот оно уже, совсем недавнее
Какой-то весенний дворик, пустынный по случаю раннего часа. Два придурка качаются на качелях и громко смеются. Что еще делать порядочным людям в пять тридцать утра?
В круглосуточное кафе нас почему-то не пустили. Может, все-таки не стоило ломать тот автомат с антисептиком на входе? Хотя, кажется, он был сломан еще до нас… А мы всего лишь-то решили проверить его работоспособность! Да кто нам поверил…Неубедительны мы с N. Чертовски неубедительны.
Официантка встретила нас гневными криками и тряпкой, подозрительно напоминающей половую.
- А ну, кыш отсюда! Я сейчас милицию вызову! – завизжала она.
Пришлось убегать крайне резво.
- Ну вот, а я только настроился перекусить бургером-другим… И что на нее нашло? Впервые такое гостеприимство там встречаю… - бурчу я. Понарошку, конечно. Настоящее ворчание рядом с N просто не получается.
N поднимает голову и смотрит на меня каким-то подозрительно мрачным взглядом.
- Это все потому, что я проклята. Привыкай, - с пафосным видом выдает она.
Спустя секунду N не выдерживает и заливается звонким смехом.
- Ну что, попался? – торжествует моя спутница.
Смеюсь в ответ. Конечно, попался. И уже давно. Впрочем, ни о чем не жалею.
И мы разговариваем. Болтаем обо всем на свете, без разбору. Нужно успеть наговориться вдоволь – ведь уже через пару часов прибудет поезд, который увезет N домой. Ужасно несправедливо жить в разных городах!
Но время у нас еще есть. Я рассказываю N про Бальмонта, любящего убегать через окно. Она заливисто хохочет, видимо, представляя в красках картину бегства. Потом обсуждаем разнообразные легенды и предания. Ранним утром одинаково легко верится и в симуранов, и в кицунэ.
- Интересно, а кентавры женского пола бывают? – любопытствует N.
- Никогда с ними не встречался. Но, может, они просто очень застенчивы. Девушки все-таки… - со всей серьезностью предполагаю я.
N улыбается так, будто верит в то, что встречаться с кентаврами мужского пола для меня обычное дело.
Говорим о книгах, о впечатлениях, о случаях из жизни. Говорим, говорим, говорим.
- Представляешь, неделю назад меня цапнул рак! – жалуется N, показывая синяк на руке.
- Не рановато ли для заплывов в местной речке? – удивляюсь я.
- Ты не понял! Это было не в реке, а в супермаркете. В пивном отделе, кажется – там живых раков продают. А я их гладить люблю. Шершавенькие они такие на ощупь, как камешки морские… Ну вот, я его глажу, а он возьми и цапни. Хвостом! Ладно бы клешнями, они для того и предназначены… Но хвостом!!! Не ожидала такого от раков, - N недоуменно разводит руками.
- Надо же, совсем как люди! Не меньше нас способны удивлять! – смеюсь я.
Но время проходит. Тише смех, глуше разговоры… Мы с N одинаково расстроены тем, что уже стоим на вокзале. Вот прибывает поезд – зеленый, как дракон, похищающий юных дев. А я, увы, не рыцарь, и смиренно позволяю N отправиться в его чрево. Потом три года корю себя за малодушие, но толку от этого, понятное дело, мало…
Откуда, интересно, возник Людвиг? Откуда вообще всегда возникают такие Людвиги? Безжалостные, как сама природа, они приходят, чтобы отобрать у тебя тех, кем ты особенно дорожишь. Останавливать их также бессмысленно, как пытаться задержать ураган. Всегда приходят, всегда забирают свое.
Вот и с N произошло также. Не могла она не влюбиться без памяти – уж таков был Людвиг. А, влюбившись, забыла все старое, прежнее, незначительное. Меня в том числе. Нет, изредка она что-то писала и даже звонила, но вдруг не стало глубины. Не стало тех милых разговоров обо всем на свете, которые могли длиться часами. Даже такой простой вопрос «Как дела?» перестал звучать из уст N. К чему ей теперь были мои дела?
Я и сам-то теперь кем был? Не более, чем смешным фразеологизмом. Что там говорила доблестная Елена Борисовна на лекции по крылатым выражениям? Как назвать человека ненужного, лишнего, абсолютно ерундового? «Отставной козы барабанщик», о. Коза в отставке, а барабанщик – вот он, неприкаянный. Ходит себе и ходит, стучит в барабан, нарушая тишину. Лишь прохожие из окон выглядывают да нецензурной бранью поливают. Кто-нибудь, может, соригинальничает – ведро помоев выльет. А коза что? Пасется себе на лугу, травку жует. В отставке же, имеет право на отдых…
Но барабанщику, конечно, унывать не полагается. Нельзя опускать руки, когда в них барабан. Вот сейчас назло всем как настучу что-нибудь бодрое! Военный марш, например. Хотя нет, на кого войной-то идти? На окружающий мир, что ли? Глуповато, пожалуй. Может, что-нибудь из рок-н-ролла? Да-да, «Роллинг Стоунз» отлично подойдет. Вот и мелодию песни кто-то включил внезапно. Мироздание, небось, больше некому. «love is strong?» Милое мироздание, ты упоролось? Там же нет барабанов, только губная гармошка… Как прикажешь играть?! Ну ладно, ладно, я постараюсь. Бью-стучу, стучу-бью. А музыка все громче и громче, громче и громче. Не успеваю попадать под ритм. Все громче, громче, оглушительно громко…
И я…просыпаюсь. Стоп, так это был всего лишь сон? И никакого предсмертного трипа с «жизнью перед глазами»? Вот это новость…Значит, буду жить, что ж поделать. Однако «love is strong» звучит уже и в реальности. До чего техника дошла – музыку из снов в явь транслирует! А, нет, это всего лишь мой мобильник. На него звонят. Долго и упорно так. А я не отвечаю. Какое свинство с моей стороны! Надо исправляться.
Я беру телефон в руки. Подношу трубку к уху. Задерживаю дыхание, как перед прыжком в воду.
- Алло? – голос почти не дрогнул. Браво, какое самообладание!
- Вася? Я так давно не слышала твой голос! – N, кажется, была в восторге.
- Вот теперь ты его слышишь. Наслаждайся, - милостиво разрешил я.
N предпочла не заметить колкость.
- Я соскучилась жутко! Ты почему сбежал-то? Я к ребятам только ради тебя и поехала… - с укором сказала она.
Молчим. Я – ошарашено, она – с обидой.
- Я и в Москву ради тебя приехала. Не виделись же сколько… Нормально не говорили давно. А ты…сбежал. Не увиделись даже. Как твои дела? – робко спросила N.
А я ведь не умею отвечать на формальные вопросы. «Как дела?» Неужели хоть кто-то может адекватно ответить на этот вопрос? Как они на самом деле, эти хреновы дела?
- Лежу вот. На траве, - зачем-то уточнил я.
- На траве сейчас холодно. Простыть можно, - растерянно сообщила N.
- Я сегодня чуть не умер. Два раза. Даже Неизвестного Солдата видел. Что мне теперь какая-то простуда? – почти буднично сообщаю я.
Молчит. Ну а что тут скажешь? Зачем вообще общаться с инфантильным полудурком, сбежавшим, как последний трус? И все это ради чего? Чтобы на леденистой апрельской траве поваляться? Или чтобы самогоном нажраться до зеленых чертиков и французских королей? Нет, внятные причины не найдутся. Я просто сбежал – и все тут. Позорнее Наполеона сбежал. Все еще молчит. Молчит, но трубку не бросает. Хороший признак.
Я понимаю, что надо что-то сказать. И я говорю.
- Слушай, раз уж такое дело… может, на Арбат сходим? Время не сильно позднее… Думаю, музыканты еще играют что-нибудь веселенькое. У меня и подарок для тебя есть. Специально в честь твоего приезда купил.
Где-то далеко, с охраняемых небес, мне улыбается Неизвестный Солдат…

В колонках играет - Гарик Сукачёв, Неприкасаемые - Знаю я, есть края...
Настроение сейчас - злюсь на Риту

Я ежусь от холода. Мартовские ночи еще дышат зимним льдом. Поэтично? Как-то не очень, если честно. Руки мерзнут. Поймать бы машину...

На обочине затормозил синий автомобиль. Мне повезло? Дверца приветливо распахнулась. Хмм, звучит как приглашение. Думаю, не стоит обижать чужое гостеприимство...

Водитель улыбнулся мне. Тепло так. Редкость в наши дни. Приятно получить даже от случайного прохожего... Вернее, проезжего?

-Куда едем? - приветливо спрашивает мой внезапный спутник. Вопрос действительно хорош. Жаль, что я ответа не знаю...

- На ваш выбор. Может, порекомендуете интересный маршрут?

Звучит по идиотски. Сейчас этот гражданин радостно вытурит меня из машины. Кому охота тратить бензин попусту?

- Хороший выбор. Думаю, я знаю неплохую дорогу.

Улыбается еще шире. Кажется, он ненормален. Впрочем, я тоже. Выходит, нам по пути.

Улыбаюсь в ответ.

- Отлично! Думаю, в дорогах вы профи. Давно колесите по окраинам?

Крутит руль. Улыбается. Крутит руль.

- Давненько. Года не считаю, но они идут. Вы не возражаете, если я включу музыку? Так в дороге повеселее...

Я морщусь. "Музыка"… Они это так теперь называют. А между тем это совсем не музыка. Визг циркулярной пилы - вот что это такое! Вой бешеных кошек - не иначе! Скрип мелом по грифельной доске - да, да, точь-в-точь. Но люди все же продолжают настырно называть эти вопли "музыкой". Шутка это такая, что ли? Тогда она совсем не смешная. Тортом в лицо - и то остроумнее.

- Я.. я...Честно говоря, я не очень люблю музыку.

Мои губы это произнесли? Вслух? И даже не шепотом? Предатели! Все, теперь мне конец. Водитель наверняка уже выбрал для меня самый подходящий маршрут. Пожалуй, повезет, если конечным пунктом окажется психушка. Говорят, что лучше до конца жизни остаться обколотым овощем, чем поселиться в нынешних тюремных камерах. Господи, лишь бы в психушку! Пожалуйста, лишь бы в психушку...

Водитель не перестает улыбаться. Похоже, он психопат.

- И все же - я настаиваю. Уверяю, вам понравится.

Он включает магнитолу.

Я не сразу понимаю, что происходит. Нет визга пилы. Нет воя ополоумевших от страха кошек. Нет скрипа мела по доске. Нет всех так любимых Ею спецэффектов. Нет Ее самой. Это не Ее песня. Черт побери, да ведь это и вправду можно назвать музыкой!

Мужской голос, одновременно густой и какой-то... задорный? Господи, он поет. Он действительно поет. Не орет, не воет, не скрипит. Поет. И это...великолепно.

Это и впрямь жизнь? Или мне кажется?

Катит, как снег с гор - не уйти от реальности.

Просто смотри - туда в небеса, как я,

Я хоть несчастен, я чужд и жалости -

Пока мой лёгок нрав - лёгок путь,

Вверх ли чуть, вниз ли чуть,

Даже пусть ветра дуют, вряд ли важно - тронут меня, меня?



Это и впрямь жизнь? Она бывает такой? В ней существует что-то, кроме серости и криков? Что-то, кроме костров и поклонений образу Кричащей? Что-то, кроме летучих мышей и людей с дырками в мозгах? И уже не важно, какая в тех мозгах вентиляция... Хотя продувает небось хорошо даже в жаркие летние денечки. Помню августовский день, жаркий-жаркий. Когда было? Год назад. Нет, два года назад. Нет, где-то около вечности. Тогда Ее еще не случилось с нами. Тогда еще жила Музыка. Настоящая Музыка...

Пикник. Лес. Смех. Запах жареного мяса. Музыка. Музыка. Музыка.

В голове звенит. За окнами автомобиля - снег. И все так чудесно, будто завтра - Рождество. Тоже настоящее, как Музыка. Не то Рождество, где вместо елки люди наряжают Ее пластиковые копии. Не то, где вместо настоящих подарков все получают очередной Ее портрет в деревянной рамке. Не то, где рождественские гимны поют под иконами с Ее ликом. Радостное. Чудесное. Мелодичное. Ушедшее. Неужели навсегда?

"Форд" остановился. Снег... тоже остановился? Главное - Музыка замолкла. Зачем?

Водитель смотрит на меня. Изумленно смотрит.

- Вы... вы не плакали. Вы не кричали. Вы даже, черт подери, не хотели меня убить. Вы не человек, мисс. Вы чудовище.

Звучит как обвинение. Но я не в обиде. Он подарил мне то, что я так давно считала утерянным. Он вернул мне меня.

- Знаете, вы были правы. Мне действительно понравилось. Думаю, я все-таки вернусь к своей старой гитаре. Нечего ей, бедной, пылиться на чердаке.

Водитель смотрит на меня. Теперь уже восхищенно.

- Не чудовище... Богиня.

.