"Если тебя что-то и способно погубить, то отнюдь не женщины, а отношения с ними, часто заведомо самоубийственные. Губят не женщины, а отношения с ними. Все женщины мошенницы, их естество - плотоядная приманка, и даже если ты сам отъявленный прохиндей, ловкость твоих рук ничто перед их изощрениями. Только бегство. Бегство без оглядки, благородство здесь - ванильная ересь". 

Я разговаривал с поручиком, когда она, в белом платье, прошелестела по паркету, приблизилась ко мне почти вплотную (я увидел её раскрасневшееся лицо; у неё краснеют только щёки и остаётся белым лоб, лицо от этого становится менее привлекательным, но вместе с тем чрезвычайно волнующим) и, не обращая внимания на поручика, сказала прерывающимся голосом: "Я лгала вам, Митя, но теперь всё кончено, меня с ним больше не связывает ничего. Это была блажь, наваждение, это было совсем другое, совсем не то, всё кончено, мы свободны". Мои губы вытянулись то ли в улыбке, извиняющей её поведение, то ли в попытке начать с "увы"... Увы, но я не свободен.

Поручик, знавший про мои отношения с графиней N., сказал в сторону: "Пойду обрадую графа". 

Надо признаться, в юности казалось, что материнство и сексуальность несовместимы. Со временем начал понимать, что материнство и есть сексуальность.

Одесса, на Морском вокзале, май 2013-го.

Сегодня разбудила еврейская скрипочка и баритон из бара "Гамбринус" (Бернес ли, Северный - не поймёшь), вчера - барабанный бой: моряки прошли по Дерибасовской, среди них были и морячки в синих юбках. Ночью - прогулка вокруг городского сада: запах орегано из пcсевдогреческих таверн, душистые гольфстримы белой акации в прохладном майском воздухе возле клуба для истеблишмента на улице Гоголя, крепкий парфюм слишком очевидно незанятых девиц, ходящих парами. Закостеневшее в мегаполисе обоняние очнулось, вняло всей палитре, и я зажмурился, как зажмуриваюсь, когда.... 

На Ланжерон!  Или всё-таки на Аркадию?

Известно, что в эти дни ваш покорный слуга - метафизический одиночка, обретаясь в меблированной квартире между Греческой площадью и площадью Веры Холодной - на Дерибасовской, 31, 40, вход в арку слева от бара "Гамбринус", по утрам на выходящей во двор террасе - закрытой, имеющей вид зимнего сада, пьёт кофе из маленьких, как напёрстки, чашек, слушает колокола с Соборной площади и шум детей во дворе и чувствует себя неофитом. Он думает пойти на море, захватив с собой Гамсуна - потому что в счастливейшую пору своей жизни необходимо читать Гамсуна. Серьёзность его намерений в отношении Южной Пальмиры усиливается с каждым днём, хотя его московский менталитет ещё сопротивляется этой серьёзности. Но города - как женщины, и если с ними случилась хоть одна ночь... 

Когда у тебя выпрямляется душа, будто она никогда не была изувеченной, когда на сердце твоём даже в полнолуние ни единого пятна, когда смятение твоё чисто, как сон, когда просишь у небес не лучшего для себя, а себе положенного, когда вместе с тем тебя тешит иллюзия, что не мир глобален, а ты глобален, и следовательно, тебе положено лишь лучшее, когда у тебя разрываются ноздри от весенней чувственности, а ритм твоей жизни наконец синхронизируется с бешеной пульсацией твоего сердца, и если чихнёт мотор, то только от паводковых брызг или вербной пыльцы, когда ты не можешь остановиться, закурить на кухне, всматриваясь в давно изученные магниты на дверце холодильника, чтобы провести ревизию этим сумасшедшим апрельским ночам, - тебе хочется сказать окружающим, прищурив хитро глаз: а хрен ль вы думали? - совершенно не держа в уме, что окружающие если и имеют интерес  к тебе, то только связанный с надеждой однажды похлопать тебя по плечу с плохо скрываемым мрачным удовлетворением: а хрен ль ты думал?

Подкрадывается ко мне Иосиф Виссарионович и cпрашивает громко, как спрашивают дети, чтобы испугать спящего: "Ты где?"

- Я здесь, - отвечаю я. 

- Нет, ты не здесь.

- Это я в фантазии своей, может, не здесь, а так здесь. Не могу же я управлять своей фантазией.

- А ты научись. Иначе мы тебя расстреляем.

Смотрю я: никакого Иосифа Виссарионовича нет, а голос его есть, всё ещё звучит во мне.

столько по весне красоток, что думаешь: ибёна вошь, ну почему я единосущен! 

В интимной связи с ней не состоял.

О теле её, вероятно, снежно-белом

не думал. Только невзначай. 

Была весна, и в ресторанных кадках

проснулась алыча,

роняли на пол ложки официанты.

Была недосягаема на том краю стола

не только её смутная, но светлая душа -

до него почти не долетал

её Addict Dior. Он слушал саксофон

при молодой луне и южном ветре

и в чае ложечкой топил лимон,

пока она мечтала о чём-то женском.

Он был спокоен, хотя апрель рифмуется с "постель", 

и её не трогал. Не процарапывал наждаком щеки

ложбину меж её грудей, не доводил её

до морока блаженства. 

Не опрокидывал, не проходился пальцами 

по внутренней стороне её бедра,

не складывал пополам,

не целовал взахлёб, не прорастал в неё,

не дул ей жарко в ухо: остановись, остынь...

Она не извивалась обессилевшей змеёй

и не кусала его в шею, умирая. 

Но падала её душа, крича,

на дно его зрачка.

Возможно, некоторые люди удивляются мне. Живые, не читающие. Возможно, удивляются именно в последнее время. Например, думают: он играет по каким-то своим правилам. Это так, с той лишь поправкой, что я не играю и не веду игру, поэтому вернее будет сказать, что я живу по своим правилам. Я честно выполняю задачи, которые ставит  каждый мой новый день. Если передо мной будет стоять заведомо невыполнимая задача, например, вырыть яму до магмы, я приступлю к ней, там видно будет. Я так устроен, что буду пахать до последнего. Я не пойду за гаражи договариваться с гастарбайтерами. Я сам. Мои правила сильно не совпадают с общественными. Чему учит этот общество меня? Какой счёт оно может мне выставить даже за мои грехи? Я смотрю на это общество - это общество позорно. Я вижу вокруг себя в основном несчастливых или обречённых на скотское существование людей. Не только пьяных ухарей в разгар субботы у торгового центра в подмосковном Хотьково, но и тех, кто постит котиков в фейсбуках. Однако я отлично счастлив и не скрываю этого. Это глубокое - до магмы личное счастье и удовлетворённость любым своим положением. Кстати, наверное, зачастую я выгляжу угрюмым, но это я наслаждаюсь умственной работой. В голове моей много проектов. Моё правило - жить, чтобы быть счастливым. Как у человека взрослого, оно совпадает с правилом делать счастливыми тех людей, кого я люблю. Ничего странного во мне нет, просто именно в последнее время я чувствую, что вхожу в силу.

Где кончаюсь я, начинаешься ты - обрываясь там, где начинаюсь я.