https://gorky.media/reviews/zhizn-nelovkij-moment/
О новой биографии Розанова из серии «ЖЗЛ»
Розанов-антисемит, Розанов-юдофил, Розанов-женщина, Розанов-мужчина. Всем этим обличьям русского философа и попыткам понять, как они уживались в одном человеке, посвящена книга Алексея Варламова «Имя Розанова» из серии «ЖЗЛ». О ней для читателей «Горького» сегодня рассказывает Антон Секисов.
Алексей Варламов. Имя Розанова. М.: Молодая гвардия, 2022.
Биографий Василия Розанова написано много, при этом возникает непраздный вопрос: стоит ли поклонникам его творчества в них заглядывать. Как любителей колбасы вряд ли обрадует информация о том, из чего и как она сделана, так и читателей, зачарованных «музыкой слов» в розановских «Уединенном» и «Опавших листьях», углубление в биографию и «творческую мастерскую» автора гарантированно повергнет в уныние. Общеизвестно, что Розанов — личность спорная и противоречивая, но мало кто знает до какой степени.
К тому же Розанов не прозаик и не поэт, он писал преимущественно в публицистическом жанре — о «судьбах родины» и на религиозные темы. И кажется, что для понимания такого рода текстов вовсе не обязательно закапываться в детали биографии их создателя. Но парадокс Розанова в том, что все его тексты о судьбах родины и сущности христианства целиком вырастают из бытовых обстоятельств и сиюминутных настроений.
Идеальный биограф Розанова должен быть человеком небрезгливым, хладнокровным и, само собой, въедливым, но в то же время обладать огромным запасом любви к его писаниям — чтобы не бросить свой труд на середине, не в силах совладать с неприязнью к герою. Или не превратить биографию в сборник скабрезных историй (другой вариант — партсобрание о «моральном облике»). Вероятно, близкого к идеальному биографу Розанов и находит в Варламове.
Для писателя Алексея Варламова Розанов — персонаж не новый. Розанов был одним из героев его романа «Мысленный волк», появлялся в качестве эпизодического героя и в других биографиях автора, изданных в «ЖЗЛ». (Варламов — постоянный автор серии, это уже восьмая его книга для «Молодой гвардии».)
От этого обстоятельства частично страдает читатель, которого интересует сугубо Розанов, а не приключения героя Розанова в книгах Варламова. Он, например, только вскользь касается важнейшего мотива в биографии Розанова — его отношений с Михаилом Пришвиным, за подробностями отсылая к своим предыдущим книгам.
Кроме того, сперва возникает опасение, что в новой книге Варламова Розанов может предстать в приукрашенном виде. Автор «ЖЗЛ» пристрастен и не скрывает пристрастности: «Я слишком люблю Розанова», — говорит он в одном интервью. «Революция, которую совершил Розанов в русском языке, стиле сродни тому, что сделал в начале ХIХ века Пушкин», — заявляет в другом. «Без этого человека не было бы Серебряного века», — пишет он в предисловии к книге.
Но, как будто предчувствуя такого рода опасения, Варламов тут же подчеркивает, что не намерен обходить неловкие моменты и собирается «спокойно во всем разобраться»: «Если мы хотим Розанова по-настоящему понять, то надо быть готовым к откровенностям любого рода».
Впрочем, если подумать, других вариантов у биографа и не остается. Попросту невозможно написать глянцевую 500-страничную биографию Розанова, в которой не будет «неловких моментов». Ведь вся жизнь Розанова — один бесконечно длящийся «неловкий момент».
При этом одной «готовности к откровенностям» тут недостаточно. Задача реконструировать обстоятельства жизни Розанова не так проста. Вроде бы есть немалый массив воспоминаний и свидетельств о нем, но значительная часть этих свидетельств намеренно искажает реальность, потому что слишком пристрастна (как всегда и во всем у Розанова), произнесена в полемике, написана «в моменте», «на эмоциях», с определенной, иногда корыстной целью. Розанов и сам много писал о своей жизни, но верить Розанову на слово — это как доверять вору-карманнику свой кошелек.
Варламов не спешит с выводами и действительно пытается «спокойно во всем разобраться». Один из наиболее интересных моментов книги и одна из главных в ней тем — новый, или отличный от устоявшегося, взгляд на роль первой и единственной официальной жены в биографии Розанова. Аполлинарию Суслову принято демонизировать, а вторую, гражданскую жену Розанова, Варвару Бутягину, наделять ангелическими чертами.
Аполлинария Суслова, бывшая любовница Федора Достоевского, считается прототипом взбалмошной и манипулятивной Настасьи Филипповны из «Идиота». Этот образ подпитывают письма Розанова, в которых он рассказывает о ее изменах, издевках, многолетнем мучительстве: «Вы меня позорили ругательством и унижением, со всякими встречными и поперечными толковали, что я занят идиотским трудом <...> Жалкая вы, и ненавижу я вас за муку свою». Суслова не давала Розанову развода, из-за чего он вынужден был жить со второй, кроткой, «ангелоподобной» женой, вне закона, с нелегально нажитыми детьми.
Варламов останавливается на этой коллизии очень подробно по многим причинам. Во-первых, он приходит к выводу, что Сусловой как исторической фигуре сильно не повезло. Образ законной жены слишком уж очернен — в первую очередь как раз Розановым и теми, кто писал о Сусловой под влиянием его слов. Она не была однозначной злодейкой. Суслова была интеллектуалкой с хорошим вкусом и тоже писательницей — вероятно, оказавшей на формирование литературных способностей Розанова сильнейшее влияние (к тому же как можно стать хорошим писателем, как следует не пострадав?). Розанов жаловался на измены супруги и недостойное поведение, но у него был сильный мотив, чтобы сгустить краски, — в те времена нужны были весомые аргументы для получения развода.
Во-вторых, в неудачных попытках расторгнуть брак с Сусловой автор биографии видит источник одной из центральных тем творчества Розанова — критика христианства. Церковь не хочет официально признать его второй брак и нажитых «во грехе» детей, и вот Розанов уже идет войной на все христианство, Евангелие и самого Христа.
В эту житейскую неурядицу, возможно, уходит корнями и вторая магистральная тема Розанова — «еврейский вопрос». Высока вероятность, что скандальная книжка Розанова «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» вырастает из очередной травмы, нанесенной ему в молодости Сусловой. Жена флиртует с евреем Онисимом Гольдовским, а из этого много лет спустя следует, что евреи приносят в жертву христианских младенцев, и Менахем-Мендель Бейлис оказывается виновным в ритуальном убийстве Андрюши Ющинского.
Очевидно, что Розанов не единственный, кто писал под влиянием мелких страстей и обид, но в его случае эта черта сущностно важная, и она раскрывается на протяжении всей книги. Священник отдавил Розанову ногу в очереди за хлебом — и вот уже христианство объявляется «религией несчастья», а ее адепты — содомитами и детоубийцами. Михаил Гершензон пишет Розанову добросердечное письмо, и вот уже евреи — нация полубогов, и скоро грядет закономерный триумф «юдаизма».
Эту розановскую особенность хорошо сформулировал его сосед времен жизни в Сергиевом Посаде Павел Флоренский: «Нахолодавшись и наголодавшись, не умея распоряжаться ни деньгами, ни провизией, ни временем, этот зверек-хорек, что ли, или куничка, или ласка, душащая кур, но мнящая себя львом и тигром, все свои бедствия отнес к вине Лавры, Церкви, христианства и т. д., включительно до И<исуса> Х<риста>».
Характерно, что такой пренебрежительный отзыв о Розанове оставляет его добрый друг. Что же тогда писали о нем недруги? Собственно, книжка Варламова начинается с подробного перечисления самых изысканных обзывательств: чего стоит андреевское «шелудивая и безнадежно погибшая в скотстве собака». Современники Розанова осуждают его вопиющую беспринципность (одновременное написание текстов либеральной направленности в издания либеральные и черносотенных — в черносотенные), с необычайной охотой проходятся и по его внешности.
Андрей Белый оставил ярчайшее воспоминание об облике Розанова. Белый описывает его появление в квартире Гиппиус как вторжение лавкрафтианского монстра: Розанов вползает, как «ком меховой», «дрожа мягкими плотностями», «ощеренный хищно», все мгновенно забрызгав ядовитой слюной и хватая незнакомых людей за колени — пальцами, «как жирные десять червей». Но физиологическое отвращение Белого не мешает ему признавать талант Розанова. Вообще, несомненный талант и поэтичность стиля Розанова признавали даже многие враги. Что, кстати, на Розанова зачастую производило шокирующее впечатление:
«То же было с Блоком — после оскорбительной статьи о нем — он издали поклонился, потом подошел и протянул руку. Что это такое — совершенно для меня непостижимо. Я же всем им ужасные свинства устраивал (минутные раздражения, которым я всегда подчиняюсь)».
К слову о подчинении эмоциональным порывам. Варламов в другом месте приводит характерную цитату из Розанова: «Мои товарищи по гимназии (нижегородской) уже все были знакомы с Достоевским, тогда как я не прочитал ничего из него... по отвращению к звуку фамилии... Мы делали ударение в его фамилии на втором „о“, а не на „е“: и мне представлялось, что это какой-то дьякон-расстрига, с длинными волосами и маслящий деревянным маслом волосы, рассказывает о каких-нибудь гнусностях». Как же это по-розановски: судить по творчеству автора на основе «звука фамилии», да еще и неправильно ставя ударение.
Высоко оценивая талант Розанова, Белый предпочитал наслаждаться плодами этого таланта в текстовой форме, на почтительном расстоянии от носителя: «Его концепция „язык — слюна — ухо слушателя“ мною преломляется, категорически исключая слюну».
Но можно ли наслаждаться лирическим творчеством Розанова, «исключив слюну», то есть все неприглядное и неприятное в его жизни, образе и политических текстах? Для Варламова ответ однозначен — без этой «слюны» Розанов перестает быть собой: «Если бы Розанов... был стоек, последователен, тверд и принципиален, то это был бы уже не Розанов». Может быть, на этом и держится розановская «музыка слов».
А вот еще один характерный пример из книги Варламова. В нем приводятся слова критика Эриха Голлербаха: «Он однажды поведал, что когда пишет, то „для вдохновения“ держится левой рукой за „источник всякого вдохновения“ („лучше пишется“)». И цитата из Алексея Ремизова: «Когда он в ударе <...>, у него это торчит как гвоздь». Ну и прямее всех об этом говорит сам Розанов: «Когда я пишу, у меня член стоит».
Не то чтобы розановский читатель непременно должен держать в голове эту информацию, перечитывая лучшие страницы «Уединенного» и «Опавших листьев» (хотя выкинуть ее из головы, согласитесь, будет непросто). Но, по Варламову, с этим нужно считаться и учитывать для понимания сути его дарования.
Автор на протяжении книги подводит и приготовляет нас к цитате Николая Бердяева, очень удачно выражающей особенности розановской манеры и странной, вопреки всему, притягательности его текстов:
«Розанов сейчас — первый русский стилист, писатель с настоящими проблесками гениальности. Есть у Розанова особенная, таинственная жизнь слов, магия словосочетаний, притягивающая чувственность слов. У него нет слов отвлеченных, мертвых, книжных. Все слова — живые, биологические, полнокровные. Чтение Розанова — чувственное наслаждение. Трудно передать своими словами мысли Розанова. Да у него и нет никаких мыслей. Все заключено в органической жизни слов и от них не может быть оторвано».
При этом:
«Гениальная физиология розановских писаний поражает своей безыдейностью, беспринципностью, равнодушием к добру и злу, неверностью, полным отсутствием нравственного характера и духовного упора. Все, что писал Розанов, писатель богатого дара и большого жизненного значения, есть огромный биологический поток, к которому невозможно приставать с какими-нибудь критериями и оценками».
Далее Бердяев называет Розанова «гениальной русской бабой, мистической бабой». К слову, отнюдь не случайно в варламовской биографии внимание особенно акцентировано на «женском вопросе». Автор подробно описывает характеры и прослеживает судьбы женщин Розанова — матери, обеих жен, многочисленных дочерей и любовниц. Он все время заглядывает на Розанова с их стороны. Да и Розанов глядит на себя изнутри женским взглядом. В переписке с Павлом Флоренским, где Розанов предстает наиболее откровенным, он говорит о себе:
«Во мне есть удивительное, но, кажется, всегда пассивное отношение и к fall, и к vulv <...> К 54 годам („дедушка“) я fall, почти так же люблю, как vul.: но оба люблю покорно, подчиненно. Действительно, я глубокая баба: и vulv’у люблю, как лесбиянка, а не как мужчина и муж».
Тут кроется и смысл названия варламовской книги — «Имя Розанова». Можно подумать, что это просто каламбур ради каламбура, но это отсылка к тексту писателя Анатолия Королева:
«С синей высоты эфира „имя Розы“ имеет совсем другой вид. Перед нами на колючих кустах судьбы, на терниях, на частоколе терновника (тут уже рдеют и капли страстей Христовых) раскрывается роза, женское начало любви, приманка, ловушка нектара, половой орган цветка. В мужском имени Розанов открывается воронка женского имени, причем древнего, возможней всего, иудейского имени и уж точно восточного, а не северного — РОЗА. Эта роза делает феномен Розанова парадоксальным слиянием, соитием, эмблемой женского и мужского начала».
То есть, по сути, Розанов — это еврейская женщина в теле немолодого русского националиста. Вот в чем, может быть, его трагедия, и величие, и великая тайна.
А вообще, уподобление Розанова розе кажется очень удачным, с какой стороны ни взгляни: ведь если верить справочникам для садоводов, пышнее и ярче других цветут розы, взращенные на навозе.
