МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Город Красный, ПТУ № 1
Улица Спортивная, 5
20.30 08 декабря 1990 года Четверг
+ 1, морось, сильный ветер
Он чувствовал себя дураком и Брюсом Ли одновременно!
Крепко держа в руках фотоаппарат, он пробирался вдоль здания к заветному окну на первом этаже – благо что охранявшие его кусты давным-давно облетели а вокруг здания ПТУ была сделана растрескавшаяся от времени бетонная отмостка, по которой, он сейчас и ступал, вздрагивая как дурачок-первоклассник от каждого скрипа.
До заветного окна оставалось совсем немного, совсем чуть-чуть – он искренне надеялся, что окно как уверял его Женька не замазано краской и «из него открывается отличный вид – будет она вся видна как на ладони.
Закадычный дружок не обманул – окно (только замазанное краской) было прекрасно! Из него лился дивный желтый свет не позволявший надеяться увидеть хоть что-нибудь даже перед носом, не говоря о том чтобы сфоткать отсюда стоявшую раком девку!
Да по херу на «раком»!
Главное ножки ее увидеть! Пяточки! Увидеть как есть черные, босые ее ноги на грязном кафеле сфоткать, пальчики ее… ведь Женька уверял, что Надька работает босой.
- Сусанин хренов! Колумб долбанный! Завел, блин! – шептал Вовка-тапочек под жуткий вой ветра, силящийся хоть что-то разглядеть в заветном окне. – в морду дают за такие наводки! Тщетно.
Но… уходить он не собирался, зная что сюда больше не вернется: фотоаппарат эта сучка Анька дала ему на один вечер. Оставалось проявить настойчивость и быстренько решить проблему, тем более в двух метрах от окна был укромный угол откуда по идее можно было сделать прекрасные кадры… да хотя бы кадр.
Оставалось только придумать как!
Зарядивший с самого утра сильный ветер рвал и метал, шумел ветвями деревьев, гоняя по асфальту обрывки бумаг и жухлые сизые листья: погодка явно не располагала к долгим прогулкам и просто пробирала до костей но… мля… она была там!
Там! Только «там» было нихрена не видно!
Был, конечно дикий соблазн завалиться под надуманным предлогом внутрь здания и сфоткать ее в наглую, в упор! Но он хотел тут.
Он хотел видеть ее всю тут! Хотел видеть ее за работой – растрепанную, грязную, босую с тряпкой в руках и именно, мля, в сортире! Как она нагибается, как моет в ведре тряпку, выжимает и руками, на коленях
Женька божился и клялся всем на свете, клялся что у него никогда не встанет и он так и помрет девственником что мать строго на строго приказала ей мыть только руками! Только руками! Чтобы было все чисто убрано! Чтобы ей не было за нее стыдно!
руками намывает полы.
Но как? Это чертово стекло не давало никакой надежды что-либо рассмотреть, а все остальные окна вели в кабинеты и мастерские – Вовчик проклиная все на свете, заглянул в каждое из них, прежде чем вынужден был вернуться к этому окошку.
В тщетных поисках и сомнениях, маясь Вовка, провел в своем убежище больше часа. Валявшаяся на земле ветка попалась ему случайно – конечно должен был быть ураганный ветер чтобы подхватить и кинуть в окно такую, но больше в голову ничего не пришло и Вовка, подхватив поудобнее кинул «копье» вперед, целясь в правый нижний угол. Звон разбитого стекла совпал с отчаянным кошачьим воем да грохотом сорвавшейся и покатившейся по темной улице урны.
Юркнув в угол Тапочек, замер в томительном ожидании: окно разбилось качественно: была видна и часть кафельного пода и входная дверь, и умывальники и оставалось только ждать.
В воображении Вовки множились красочные картины.
За мечтами, опасаясь облажаться в самый ответственный момент, как впередсмотрящий на «Титанике» всматривался Вочик сквозь ночь сквозь разбитое стекло.
Был дикий соблазн встать сразу за окном но… палево, было! Такое палево!
Лучше он, улучив момент, подойдет поближе и когда та наклониться подметать осколки
во будет отлично если наступит и пятку себе разрежет! Афигенные кадры выйдут!
сфоткает все!
Ага! Выйдут! Если она придет! Размечтался – дурак!
Его расчет оправдался. Не прошло и минуты после звона разбитого стекла как в заветные двери вбежала Яблочкина!
Девчонка была растрепанная, в расстегнутом на груди халатике что прекрасно были видны ее груди, босой, с двумя ведрами в руках – врывающийся в разбитое окно зимний пронзительный ветер с голодной яростью обратил на нее свое внимание, взметнув полы халата.
Вовка перестал дышать, глядя как объект его интереса смотрит на учиненный им погром! Она была тут, совсем рядом, оставалось лишь протянуть руку и взять – Вовка смотрел не отрываясь как та медленно ставит ведра как делает шаг к окну…
Не помня себя, стараясь не уронить из рук фотик, включая вспышку и снимая с объектива крышку Вовка рванул к окну…
...вчера ей не дали даже швабры и четыре часа она мыла полы руками – не разгибая спины.
Сегодня швабра у нее была но... это ничего не меняло!
Яблочкина продолжала намывать полы руками – более того, намывала под пристальным похотливым взглядом дядь Бориса – мужа Василисы - что с недавнего временим еще подрабатывал в родной учаге сторожем, в довесок к ставкам младшего научного сотрудника, кладовщика, паука-вредителя и прочего прочего прочего.
Именно он, оформил на работу на ставку дочь Александру и все получалось красиво: Надька должна будет впахивать и намывать полы – а зарплату получать милая родственница.
Словом, Борис являлся совершенно незаменимым сотрудником!
Незаменимым сотрудником с липким, проникающим в неё взглядом.
Все время когда Надя была в поле его зрения – дома ли или тут, в пустых коридорах ПТУ – он без зазрения совести пялился на нее самым наглым и бесстыжим образом. Куда бы Яблочкина ни шла, что бы ни делала, она постоянно испытывала не себе его медленно прожигающий, обволакивающий отвратительно-мерзкой вуалью, взгляд.
Словно он стоял позади нее и одномоментно лапал, ее всю с головы до пят!
Борис не приближался к ней, не касался пальцем и не произносил ни звука – просто смотрел.
И это было невыносимо. Просто выворачивало ее! В этом городе она чувствовала себя как мышь под микроскопом – все на нее только и делали что пялились.
Пялились в коммуналке, пялились у тетки, пялились в школе!
Такое было впечатление, что она ходила голой и на сиськах было выжжено «БИЛЯДЬ», а на заднице «ТРАХНИ МЕНЯ», а теперь еще и эта работа! Нет, все понятно что любая работа незазорна но можно же было что-то другое, а?
Вчера она разговаривала с матерью. Яблочкина не знала что одноклассник ее Женька, стоял прислонившись к двери, слыша сквозь тонкую фанерку все до единого звука.
Он же слышал и первоначальный разговор где Валерия совершенно спокойно поставила дочь перед фактом что «я нашла тебе работу. Будешь драить полы и сортиры – на другое ты все равно не способна!» заявила она.
- Спасибо мама! – Надьке было обидно до слез. – мне очень приятна твоя забота!
- Гадость! Неблагодарная ты Надя, гадость! – звонкая пощечина. - Ты обязана мне помогать!
- А… Василису что ли хотели заста… - вновь пощечина.
Яблочкина не унималась; ее несло и она не собиралась молчать.
Сколько можно!
Хрен с ним, что все равно в итоге будет так как скажет мать но она хотя бы не будет молчаливой коровой!
- Да, ее хотели заставить! – вкрадчиво, - Ей, бедняжке, тяжело! Она так устает! – заботливо и с нежностью без нотки сарказма.
- А я нет! Я же лошадь! – всплеснула руками Яблочкина. – Я уже задралась всем помогать!
- А ты что, маленькая? Ты что сделать не можешь? – разочарованно, как умела только она и убийственно: эти слова всегда вгоняли Надежду в краску. Вот и сейчас полыхнули ее уши, щеки. – Я надеялась на тебя, а ты только срамишь меня! Эх ты…
- Да! И поэтому ты выбрала время чтобы никто не узнал что твоя дочь сортиры языком моет! Чтобы тебя не позорить! – не выдержав съязвила Надька.
- Дрянь! Дрянь! Дрянь! – звонкие хлесткие пощечины были слышны и из-за двери.
Ну и какой итог?
Опять проторчав у забора покуда не стало невмоготу босым ногам, назавтра вечером потопала она в учагу где ей пришлось самой искать себе и ведра и тряпки не говоря уже о рабочей одежде – не в школьной же форме и не в единственных же штанах и футболке было ей намывать полы?!
И, конечно же, она работала босой – жутко натерев на физре ноги, еще больше разбив за время той пробежки туфли, она норовила сбросить башмаки при каждом удобном случае, тем более разуваясь тут, внутри здания. «Калоши» стали в разы неудобнее а вместе с незаживающими мозолями беготня в них превращалась в пытку.
Яблочкина смогла найти только этот неказистый серый халатик, что был ей так мал и короток что во время работы приходилось застегивать лишь на одну пуговку, опасаясь делать резких движений и стоило нагнуться так и ее голая задница и груди представали во всей своей красе!
Если бы у нее было время то, остановившись перед зеркалом в холле она могла бы рассмотреть всю себя – великолепную, жаркую, страстную огненную фурию, остановиться и увидеть как этот халатик подчеркивает ее формы но… бегая словно взмыленная лошадь, она только матюкалась и придерживала развивающиеся «на ветру» полы или стыдливо прикрывала груди.
Ей реально было некогда.
Мокрая от пота, босая, в старом цветастом халате, что был ей на несколько размеров меньше чем нужно, липкая от пота и грязи – словно ее всю облили медом из дерьма - Надька ползала на коленях, вымывая плинтусы, вымывая грязь из-за батарей и намывая сами батареи неистово лилового цвета.
Казалось для чего?
Для чего нужно было так впахивать что пот лил с нее градом но Яблочкина не хотела не умела и не могла не работать с полной отдачей – за что бы она не бралась,
Надежда делала любую работу тщательно к дикому восторгу многочисленных родственников.
Вот и сейчас, она терла, терла, терла и терла не пропуская ни миллиметра там где другая просто маханула бы тряпкой и не задумываясь отправилась дальше.
Она все хотела делать хорошо.
Чтобы перед самой собой было не стыдно: как это она и сделает что-то плохо!?
Только на часах было уже половина десятого, а ей еще нужно было вымыть холл на первом этаже, длиннющий коридор первого же этажа и сортиры на всех трех этажах этого огромного, довоенной постройки мрачного здания чьи коридоры с выкрашенными в синий, увешенными покосившимися стендами и лозунгами стенами, с скрипучими спрятанными затертым липким едко-красным линолеумом полами, с уложенным почерневшим кафелем полом и грязно-синими стенами сортирами напоминал ей картинки о бомбоубежищах и ядерных бомбардировках.
Когда раздался звон стекла и из приоткрытой двери задул холодный ветер, она как раз только что закончила отмывать батарею и, подхватив ведра, совершенно забыв что тесный халат застегнут лишь на одну пуговицу, Яблочкина вбежала в помещение уборной – ветер тронув полы халата, взметнул их вверх!
Она поскользнулась-отвернулась и тут же в окне, под характерный звук затвора, сверкнула яркая ослепляющая вспышка! Резко зажмурившись, она сделала шаг в сторону, наступая на что-то холодное и острое, поскальзываясь другой ногой на скользком кафеле пола и, с грохотом роняя ведра, пребольно попав себе по пальцам, заливая пол грязной водой Надька едва успела ухватиться рукой за край раковины, чтобы не растянуться на полу!
- Гад! – встряхнув головой, едва вернув себе зрение, Яблочкина рванулась к разбитому окну, босиком по усыпанному стеклами кафельному полу, добежав выглянула в разбитое окно, закричав, - стой, падла!
Если бы она увидела хоть остывающий след фотографа – рванула бы следом но… улица была пуста.
Ее сердце стучало, ветер пробивал ее насквозь и, обернувшись спиной к окну она с ужасом увидела что стоит босой на крохотном островке окруженная морем битого стекла.
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Город Красный
Улица Королева 17
23.30 08 декабря 1990 года Четверг
Горякина Анна одна.
Во всей квартире свет был погашен и темнота, защищая ее от внешнего, неприятного ей мира, и сильнее оголяя ее одиночество. Скрывая и обстановку прихожей, коридора, кухни, зала, родительской спальни тьма таила собой неприятные, болезненные воспоминания, глухую боль и обиды, отделяла ее от грязи и мерзости мира, укутывала и грела словно в мороз пушистая шаль.
...в ее комнате горела у кровати бра, выхватывая из темноты тумбочку, ковер и лежащую на подушке раскрытую тетрадку, чьи листы хранили в себе яростный темперамент жестокой и страстной Сеньориты Анны, жар Аргентинского солнца, свист кнута и вопли истязуемых рабынь.
Сидя на разобранной кровати, закутавшись в белоснежный махровый халат и закрутив на голове столь же белоснежное полотенце, Анна, медленно попивая прямо из бутылки терпкое, почти черное, какое-то особенно густое вино, красила на ногах ногти ярко-красным лаком, изредка бросая взгляды на только что написанные ею строки и возвращаясь к увлекательному процессу.
Это позволяло отвлечься и не смотреть без конца на часы: Анна ненавидела ждать а этот дебил Вовчик давно должен был прийти! Она уже десять раз пожалела, что дала фотоаппарат но... теперь оставалось только ждать – не отправляться же ей на поиски самой, а верный Мигель – увы! – существовал только в ее воображении.
Этот вечер Анна посвятила себе: вернувшись со школы она, приготовив нехитрый, но изысканный ужин, отправилась в ванну где уже давно горели ароматические свечи, искрилась пена и на стеклянной полочке были выставлены бесконечные флакончики, баночки, тюбички с надписями на иностранном языке. Ей хотелось попробовать и шампунь и бальзам и кремы и скрабы и это и то и еще другое название которого прочь выпало из головы.
Париться в ванной, намывать себя губкой, мыть волосы, драть теркой пяточки смывая с себя грязь и мерзость это мира – все это доставляло ей особенно издевательское удовольствие. Это было такое божественно приятно быть чистой!
Это добавляло уверенности, дарило невероятную легкость, позволяло парить над этим замшелым городком, над грязью его улиц и душ.
Проведя в ванной несколько часов, теперь она сидела на кровати, от усердия едва касаясь кончиком языка верхней губы, красила, с наслаждением глядя на блестящую лакированную поверхность ухоженных ноготков.
И создавало такой контраст с... этими грязными нищими девками, девками что окружали ее и в жизни и на бумаге! Она ненавидела, презирала их, и одновременно ее таинственно тянуло к обладанию именно ими – к повелеванию стадом босых нищих шлюх!
Покончив с педикюром, основательно приложившись к бутылке, Анна вновь обратила внимание на свою рукопись. Устроившись поудобнее, на кровати она с удовольствием перенеслась на далекую асьенду.
Замирая от восторга Анна писала дальше.
Привязанная у столба рабыня Надин исходила потом! Пот обволакивал ее всю, пот скользил по ее грудям влажным языком первобытного кровожадного монстра, пот проникал в ее лоно, проникал ей под кожу и выходил с ее дыханием, оставаясь остывшей росой на сухих, покрытых запекшейся коркой крови губах.
В высоких сапогах, в утягивающих мою шикарную задницу черных кожаных штанах, в шляпе, в завязанной узлом на пузичке белоснежной рубахе с плетью в руках я стою и смотрю на нее. Она моя!
Все ее тело!
Все ее горящее от пота, обжигаемое жарким полуденным солнцем тело – моё!
И каждая капелька соленого пота принадлежит мне – я наслаждаюсь тем, как он сверкая, стекал... капал вниз... с ее сосков! Девка стоит низко наклонившись, практически не видя меня – ее черные нечесаные лохмы закрывают лицо и я жалею об одном что, когда я ее стану безжалостно сечь то не увижу искаженного страданием ее лица.
Руки рабыни были заведены высоко вверх и Надин стояла нагнувшись так низко, что ее длинные черные волосы почти касались зловонной кишащей мухами навозной
- Фуууууууууууууууууууууууу! Бяяяяяяяяяяяяяяя! Мерзость! - Анька едва не поперхнулась однако это так подчеркивало разделявшую хозяина и хозяйку пропасть что Горякина продолжила с утроенным вдохновением
жижи в кою тупая рабыня была приведена и привязана к столбу еще ранним утром, а сейчас жаркое полуденное солнце само по себе пытало нестерпимым жаром ее тело, жалило скорпионом ее большие тяжелые сиськи, ее загорелую покрытую щрамами спину, спину что вскорости будет вновь нещадно исполосована плетью! Тяжелой плетью с узелками и вплетенными в нее гайками, а после каждых десяти ударов спину этой тупой скотины будут посыпать перцем!
Сегодня я не хочу пороть ее сама – сегодня я желаю устроившись в приятной тени смотреть, наслаждаться каждым мгновением ее наказания... ее унижения!
Тревожная трель звонка заставила Анну оторваться от приятных мечтаний.
Облачившись в белоснежный махровый халат, Анна не торопясь направилась в коридор.
- Сколько можно тебя ждать! Давай сюда! – смерив презрительным взглядом Вовку-тапочка, совершенно не собираясь пускать того на порог, процедила Анна, - давай сюда! – почти вырвав фотоаппарат она захлопнула перед его носом дверь. – иди дрочи, пока свежи воспоминанья! – добавила она выключая в коридоре свет.
Дело было сделано. Пленка была в руках.
Оставалось только ее проявить и напечатать фотографии.
Удаляясь в кладовку где у ее отца была оборудована фотомастерская – удаляясь в лютом нетерпении – она раздумывала что все же увидит на фотографии?
Вообще вся эта идея казалась ей глупой; Анна сама поражалась как она согласилась дать фотоаппарат для «фотосессии». Передав его на пороге квартиры Вовке, она тут же начала жалеть о своем решении – что мог нафоткать этот недотип Тапочек? Да ладно нафоткать – не разбил бы!
Чистых кадров оставалось не много – не отдавать же этому обалдую чистую пленку чтобы он нащелкал невесть чего? – и она надеялась что ей не придется долго плеваться, рассматривая грязные пятки этой дуры Яблочкиной.
И в каком же она была бешенстве! Просто в лютой ярости, когда уже глубокой ночью проявив и напечатав фотографии, она среди семейных фото нашла одно фото! Только одну фотографию! Этот кретин сделал только одну фотку!
Только одну фотку но… мля это был реальный шедевр! Смазанный-размазанный, выхватывающий из тьмы полутона и взгляды, запечатлевший неприкрытую девичью грудь и широко раскинутые в совершенно нелепом движении ноги и все это в окружении искрящихся от вспышки брызг!
Анька не могла отвести восхищенного взгляда от снимка.
- На счастье ума не надо, - уже в кровати, засыпая под утро и смотря на фотографию Анна думала как ей распорядиться оказавшейся в ее руках фотографией.
Было ясно одно: ее показывать было никому нельзя – оставалось действовать как обычно; грубо, нагло, по-хамски сладкой ложью заливая уши как умела только она.
С этой прекрасной мыслью она заснула.
…а Вовка ворочился всю ночь; получив по ушам и от отца и от матери что «шляется неизвестно где», он до рассвета так и не уснул мечтая о потрясающем снимке, раздумывая стоит ли отдавать Яблочкиной свою главную драгоценность.
И он решился, а следующую ночь не спал переживая что ничерта не вышло на той фотке – Анька отдала ему полностью черный снимок так еще и ободрала как липку.
Да плевать! Вечером пятницы удалось главное – под его пристальным взглядом Женька заставил Надьку обуть в множество раз облюбованные им шлепки.
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Город Красный
Школа № 2 Улица Пионеров, 3
Суббота, 15.30
- У конюшни, на куче навоза, привязанная локтями к столбу, стояла... – читающего текст Горякина готова была убить, а стоявшую у воображаемого позорного столба на сцене, Яблочкину высечь прямо тут а после как есть в этих найденных похоже на помойке заношенных, измазанных непонятно в чем красно-белых грязных дырявых шлепках и в лохмотьях отправить пешком на асиенду.
- Ивашкин! Нет! Нет! Нет! – ВерТихна всплеснув руками, буквально выпрыгнув из своего режиссерского кресла, остановила репетицию, - Нужно читать выразительно, глубоко трагично и... с душой! Ивашкин, мы уже два часа бьемся! Что это заупокойная молитва, что ты мямлишь! Нужны эмоции, Ивашкин! Соберись наконец! Ну, сколько можно повторять одно и то же?! И ты, Яблочкина, что сегодня с тобой! Кто так играет? Кто? Дети! Соберитесь! Почему я вас сегодня должна толкать! О чем вы думаете! – причитала классная глядя на труппу. – Яблочкина, проснись! А ты, Ивашкин! Уйди! Уйти! Дети! Мы так ни за что не выступим хорошо! Заново! Заново! По местам! Евгений, Владимир, займите свое место! – Вовка-тапочек с радостью подошел ближе к «наказанной», - начинаем и…
- У конюшни, на куче навоза… - вновь забубнила «белая ходячая энциклопедия» что уже не играл барина и был осчастливлен читать закадровый текст.
- ВерТихна! – Горякина не выдержала, - дайте сюда уже! – просидевшая все время репетиции нога за ногу, накрашенная словно ведьма Горякина, решительно подошла к любимому педагогу, оттолкнув Ивашкина, вырвав из его рук текст, - пшел! Тьфу, бля!
- Ання…
- Это я ВерТихна, горло прочищаю! – подарила классной улыбку, - ща прочту! А ты, Надька, давай качественно… говно меси!
- Был уже час второй дня, солнце так и обливало несчастную своими лучами. Рои мух поднимались из навозной жижи, вились над ее головой и облепляли ее воспаленное, улитое слезами и слюною лицо. – Горякина, сверкая глазами как истинная жестокая хозяйка, читала текст резко с «душой и эмоциями» выкрикивая слова под полное одобрение классной. Читала безжалостно, читала наказывая и унижая каждым слогом, - По местам образовались уже небольшие раны, из которых сочилась сукровица. Девочка терзалась, а тут же, в двух шагах от нее, преспокойно гуторили два старика, как будто ничего необыкновенного в их глазах не происходило[1]. – и, подняв глаза, щелкнула пальцами, повелевая.
– Не тронь… тетенька забранит… хуже будет! – с надрывом, как от нее и требовали произнесла свой нехитрый монолог Яблочкина, – вот лицо фартуком оботри… Барин!.. миленький!
- Вот! Молодец! Моешь, Яблочкина… в смысле можешь! – обрадованно возвестила классная. – молодец! Молодцы, дети! А ты, Анечка... просто великолепна! Умничка!
- Я могу все, ВерТихна! – потупив взгляд, тихо произнесла Надежда, вспоминая как вчера вечером ее встретил у гаражей на темной улице Женька и, показывая издалека фотку спросив хочет ли она чтобы вся школа во всех деталях рассмотрела её п..ду, и не дожидаясь ответа, кинул к ее ногам шлепки повелев «пока я не скажу хватит» с завтрашнего дня брать их на сменку в школу и «даже на физкультуре ты будешь в них – иначе фото будет размножено в ста экземплярах». – А теперь можно я пойду? – ей хотелось как можно быстрее скинуть с ног эту липкую грязную мерзость.
- Полы мыть… языком и кисой! – съязвила Анна пожирая ее взглядом.
- Я все всегда делаю хорошо! – ответила ей Яблочкина, делая под тонкий «шлеп» изысканный, как и подобает настоящей актрисе, шаг со сцены под восторженный взгляд Вовки. – до свидания!
Она ненавидела эти уродливые шлепки, но носить их собиралась убойно и красиво – ведь она все делала хорошо! Чтобы перед самой собой было не стыдно.
[1] Салтыков-Шедрин М.Е. «Пошехонская старина»
rss_kulturologia
ShowNews_Online
Фёдор_Иванович_Сухов
