Он знал, что был хозяином двора. МальвинаМатрасова
Он был, конечно, главным во дворе. Он отвечал за всех тут и за всё. Он был до самых кончиков усов хозяином.
И при таком царе по струночке ходили даже псы. Порой ему давали колбасы двуноги, или миску молока. Он был, как Будда или мудрый Каа: он знал про всех десятки тысяч тайн, но ни одной из них не разболтал. А некоторым мог бы дать совет, но разве будут люди слушать? Нет. Поэтому, он в основном молчал, но громко пел всем в марте по ночам. И на ночных его концертах из всех форточек ему кричали "бис", он пел в ответ до самого утра.
Он знал, что был хозяином двора.
Он знал: во сколько, кто, куда, зачем. Он был их общий кот, а не ничей.
Но как-то утром всё пошло не так: из дома в семь часов не вышла та, которая почти всегда одна. Которая живёт в квартире на высоком - не добраться - этаже. Вот восемь, девять, десять, вот уже практически одиннадцать часов! Он, от хвоста до кончиков усов, тревожился. Он знал: пришла беда. И не простит себе он никогда, что не предотвратил. Кошачья честь заставила его шмыгнуть в подъезд.
Он долго шёл по лестнице пешком. Был мусоропровод с таким душком, что от него кружилась голова. Но отдохнуть себе он не давал, он чувствовал, что надо поспешить. Вот тот этаж. Где дверь? Скорей! Ищи!
Нашёл. За дверью тихо и темно. И кажется, что всё в порядке, но кот знает: это злая тишина, двуножья жизнь сейчас ее цена.
Куда уходит старый год в конце календаря?
И может, можно отыскать те странные края?
Там все года сидят в рядок, болтают о своём.
Они к себе ждут старый год, как нового мы ждём.
У них костёр и мятный чай.
У них сосновый бор.
У них холодная метель и тёплый разговор.
У них смеются невпопад года, где мы юны,
и чуть с укором смотрят те, где мы не рождены.
Звучат хиты минувших лет с гармоник и CD.
Им светит мягкий белый свет от млечного пути.<
Когда у нас курантов бой встречает Новый год,
прошедший по сугробам к ним сквозь тёмный лес идёт.
Когда на вилках оливье, а по бокалам брют, наш старый год идёт на свет.
Идёт туда, где ждут.
А я когда-нибудь найду тот лес и тот костёр.
Я сяду с ними, вспомню всё, что ластик-память стёр.
Но это будет не сейчас, когда-нибудь потом.
Сейчас я буду при свечах болтать с набитым ртом.
А наболтавшись, я усну, прильнув к твоей груди.
«Скинь смску, когда доберёшься»;
«Суп на плите — разогрей»;
«Вот тебе шапочка — там минус восемь»;
«И так хорошо!; Не худей!;»;
«Дай откусить от твоей шоколадки»;
«Чайник согрелся. Налить?»;
«Ты не забыла с собой взять перчатки?»;
Чтоб о любви говорить,
Способов сотни — и в способах этих
Нет ни надрыва, ни клятв.
Самое сильное чувство на свете —
Это растаявший взгляд,
Это тихонько накрыть одеялом,
Это встречать у метро.
Может, кому-то покажется мало,
Мне же — тепло и светло.
Смотри, я снег. Я выпала вчера. Не за окном. Я выпала, как карта. И ты теперь - та самая пчела, что в улей не успела, и до марта тебе со мной пытаться выживать, теряя по пути багаж и душу.
Ноябрь положил на крыши ват, тебя при этом позабыв снаружи, и это значит - всё почти прошло. В том смысле, что вне улья-то без шансов.
И тут тебе, внезапно, хорошо. Да так, что ты - смешно! - как будто счастлив.
И ты летишь пчелой меж белых пчёл, они похожи на зефир маршмеллоу, и думаешь, что в целом - хорошо. Вот только осень - это не о белом.
Придёт зима, я стану с ней зимой. Наемся мандаринами с шампанским. И ты как раз такой сегодня мной слегка безумен и как будто счастлив. Весной растаю, летом расцвету, швырну на пике всех назад за парты, ты разглядел во мне сейчас не ту,
Стал ниже потолок небес. Гоняет ветер стаи листьев. Не выходи из дома без зонта и шапки. Золотистым раскрась осеннюю хандру. Купи маршмеллоу и какао. В такую серую пору, по стылым улицам шагая, включи веселый саундтрек. Пусть осень слышит: ты в порядке. От ноябрей есть оберег: цветные шарфик и перчатки, чай с чабрецом, имбирь, лимон, носочки из колючей шерсти - и вот, ноябрь побеждён. Его бояться - много чести, он рано выключает свет, а по утрам включает поздно, а больше ничего в нем нет. Он только дразнится морозом, ноябрь - как сварливый дед. Плюгавый, пахнет чем-то прелым.
Возьми пушистый теплый плед. И кошку, чтоб урчанием грела. Включи любимое кино. Придумай радостных историй.
Для осени ноябрь - дно.
Его укроет снежным морем, помчатся санки-корабли. И небо снова будет выше.
Переживи, переболи ноябрь. Дай мне слово, слышишь?
Степаныч помер в октябре. Он так планировал всегда. Чтоб дождь и слякоть во дворе, чтоб скоро были холода, до заморозков чтоб успеть. Чтоб меньше доставлять хлопот. Мужик спланировал смерть, хотя пока ещё живёт.
Он чистым застелил кровать, надел сорочку и пиджак, и лёг тихонько умирать. Назавтра понял, что никак не получается уснуть не до утра, а насовсем. И, раз пока не кончен путь, пойду-ка я чего-то съем.
Степаныч скорбно сел за стол, достал коньяк и ветчину, налил не чокаясь "за всё", потом налил ещё одну. Чуть-чуть поел, смахнул слезу, вторую рюмку замахнул, услышал музыку внизу (два дня назад ушёл в загул его сосед по стояку, и по ночам поёт блатняк). Степаныч жахнул коньяку, вскочил со стула, сжал кулак, прижал его к своей груди, и затянул "мороз, мороз". Его не будет впереди. Не будет снег морозить нос, не будет скользко в сапогах и не наступит Новый год. Мужик запутался в словах и влил ещё стопарик в рот. Съел с аппетитом ветчину. Заляпал лацкан пиджака. Рукой взъерошил седину. Нащупал пачку табака в кармане брюк и закурил, пуская кольца к потолку. Он думал: вот и жизнь прожил. И тут сосед по стояку опять запел про купола. Степаныч начал подпевать. А песня в форточку плыла, и начинало холодать. И воздух был до звона чист, и в поле взгляда - никого. Он бросил свой окурок вниз и взглядом проводил его. Окурок станцевал кадриль и разлетелся об асфальт. Степаныч думал: жизнь прожил. А ведь вчера ещё был старт, и длинный путь на сто дорог. Степаныч посмотрел наверх. Сосед вопил про русский рок, издалека был слышен смех, на небе не было луны, но фонари справлялись с тьмой. Пейзаж был, в общем-то, уныл. Но тут повеяло зимой. Засеребрилась пустота под желтым светом фонаря, и приключилась красота в ночь накануне ноября. Большими хлопьями кружил ложась на серый город снег. Степаныч думал: жизнь прожил, а ведь не жил как человек! Не доплясал и не допел, и много "недо" что ещё. А снег все падал и летел. Степаныч думал: хорошо! Степаныч думал: поживем! А снег все сыпался с небес.
Степаныч помер с октябрем.
А с первым снегом он воскрес.
Варфоломей_С
татьяна_дяглова
