Братья Ткачёвы - творческий тандем, в который входят живописцы, народные художники СССР, академики Сергей Петрович и Алексей Петрович Ткачёвы. Они принадлежат к поколению, в судьбе которого неизгладимый след оставила война. В их творчестве преобладают мирные сюжеты, и они прекрасны. Но меня просто пронзили картины военного времени, фронтовые и тыловые - неприукрашенные, реалистичные, горькие... До мурашек...
Боль России (Колокол)
Э. Артемьев. Воспоминание
На дне окопного оврага добыл я гильзу из стены.
А в ней - истлевшая бумага, письмо, пришедшее с войны.
Должно быть, кто-то перед боем смочил графит карандаша
и с перемазанной губою писал, как думал, - не спеша.
Вручал слова бумаге бренной, писал, склоняясь к фитилю.
…И вот слова сожрало время. И лишь одно сквозит: «лю-блю»…
Одно осталось… Но упрямо горит сквозь всё, что в жизни есть…
…Что он «лю-бил»?.. Отчизну? Маму? Иль ту, которую?.. Бог весть.
Любил и всё. Не по приказу.
А по приказу он в тот раз. наверно, встал и умер сразу.
И вот воскрес. Во мне. Сейчас. =========
Глеб Горбовский
(1931-2019)
У дороги, у самой развилки,
возле самого скрипа колёс,
из-под снега торчала травинка…
Неуютно ей нынче жилось.
Тело травки пружинило ловко.
Не сломал её ветер, не смял.
И торчала на лысой головке
уцелевшая пара семян.
…Я стоял, говоря ей «спасибо»,
и стыдил своё сердце: «Смотри,
одиночество — это не гибель,
это мужество, чёрт побери!..»
Друзья — деревья, птицы,
пшеницы колосок, —
дозвольте мне родиться
ещё один разок.
Не под свирель метели —
под стоны соловья,
там, где-нибудь в апреле,
под музыку ручья!
Рождённый тускло, в осень,
в огрузших облаках,
хочу увидеть просинь,
как истину в веках.
Не писем жду, а жду предчувствий
Я верю в их подспудный зуд.
…Уходит молодость. И чуть ли Не наступает Высший суд!
Ну, сколько сдвинул гор, сыночек?
Смотри в глаза и говори.
…А где там — горы!
Даже кочки и те на месте, хоть умри
Вот, правда, есть одна победа
(досталась в маленьком бою):
Глядят глаза родного цвета
Все еще в сторону мою…
Однажды проснуться и вспомнить,
сколь многое ты потерял:
жену, телефоны любовниц
и кое-какой матерьял…
Утрачены волосы, зренье,
уменье играть в волейбол…
Как будто в эпоху старенья
из эры цветенья забрёл.
Случись это где-то вначале,
в момент восхожденья, в пылу, —
я вызвал бы транспорт с врачами,
подставил бы зад под иглу.
А нынче… спокоен. Как дятел.
Промыв на рассвете глаза,
я вижу мадонну с дитятей
и силюсь поднять паруса.
Шагая устала и зыбко,
я слышу: «Что с вами стряслось?»
И прячу в дурацкой улыбке
дурацкий ответ на вопрос.
И вечному миру внимая,
пытаюсь я мысли вязать…
И что-то уже понимаю,
хотя и не смею сказать.
Мириады, но каждая — врозь.
От любви до любви — расстоянье.
Проникает вселенский мороз
под земные мои одеянья.
Вот оно: от судьбы до судьбы,
как до неба!
Но есть утешенье:
для разбрызганной в бездне крупы
есть великий закон Притяженья.
Приближаюсь к тебе
сквозь помех
стрекотанье,
сквозь ропот приборов,
а ловлю — твой безоблачный смех,
устремлённые к истине взоры.
Ах, обман поэтический прост,
сей клинический фокус известен:
восхвалять одиночество звёзд,
а любить — воркованье созвездий!
Все мы общностью мечены той,
атавизмами стаи иль стада...
Чтоб прослыть одинокой звездой,
даже этих усилий не надо.
Просто выключи в сердце своём
свет любви, межсердечные токи...
Так что — вместе! Хотя бы — вдвоём.
Взявшись за руки, в общем потоке!
Десять лет не видел он жены.
Он вернулся ночью — лысый, мятый,
не из заграницы непонятной
и не с затянувшейся войны.
Просто был он в длительных бегах.
Гнал его по свету — длинный рубль…
Но пошла энергия на убыль,
и вернулся он —
увы и ах…
Женщина застыла… Как в кино.
Смотрит в мужа. Медленно… С тоскою.
Можно позабыть и не такое…
Просит муж: «Алёна, пей вино…».
Десять лет разлуки…
Толщина.
Разве разглядишь под ней былое?
Где там,
под каким двадцатым слоем —
хрупкая любовь погребена?
Вот жена и смотрит в свой стакан,
словно муж пришёл —
с другой планеты…
…Нету мужа. И супруги нету.
Только — время.
Этот океан.
Ты полюбишь меня.
Это будет в дожди;
ленинградский асфальт
отразит фонари
и тебя
с пустяковым значком на груди.
Это будет не раз, и не два,
и не три...
Ты полюбишь меня
и разлюбишь меня.
Ленинградский асфальт
будет таять в жару.
Что-то нужно любить...
Свечка просит огня,
белый парус живёт
исключительно -
на ветру!
Над миром грешным
плывут ночами —
проспект Надежды,
бульвар Печали.
Над серой глыбой
озябших зданий —
квартал Улыбок,
кольцо Свиданий.
Они похожи,
но только внешне,
на тот тревожный
мой город снежный,
на тот моторный,
бетонный улей…
Проезд Восторгов,
тупик Раздумий.
Они похожи,
как сказка с былью,
как дух таёжный
с квартирной пылью.
Аллея Тайны,
фонтан Беседы…
Мои названья,
моей планеты!
Наступает разлука с собою.
Все слышнее последний звонок.
После жизни, как после запоя,
убегает земля из-под ног.
Что поделаешь – стал скупердяем:
жалко всё – от букашки до звёзд,
всё, что мы по дороге теряем
На последний карабкаясь мост.
Собирая в дорогу пожитки,
озираюсь, меняясь в лице.
Что-нибудь на прощанье скажи мне,
дорогая, на тёмном крыльце.
Не волнует: кто нищий, кто барин,
золотой или серый осёл…
Подержать бы травинку губами
(не зубами, а лаской) – и всё.
И всего мне печальней, родная,
что шагая по новой тропе,
я тебя никогда не узнаю,
не смогу улыбнуться тебе…
Уже по будням песен не поют,
а если запоёшь — окрестят пьяным…
Пою теперь наедине с туманом,
где над болотом комары снуют.
…Стесняться петь и не стесняться врать.
А там придёт пора — стесняться думать,
стесняться жить, стесняться умирать
(ах, как бы не наделать в доме шума!).
Так что вам спеть? Прошу. Любой заказ.
О тишине? О нерождённых звёздах?
О том, как листья поедают воздух?
Иль — что-нибудь вполголоса — про нас?
А что владеет сердцем — радость, грусть ли —
не всё ль равно! Звенели б только гусли.
Все в мире сдвоено, взгляни:
добро и зло, жара и стужа,
она и он, вода и суша, —
двоится все, куда ни ткни…
Две половины у луны,
два голубых у девы ока…
И только сердце одиноко
гнездится с левой стороны.
С твоей походкой женщина чужая.
Иду за ней,
бегу,
опережаю-
но нет тебя…
Волос твоих окраска
у девушки чужой !
Всегда напрасно,
всегда не ты по улице идешь,
всегда одна
вышагивает ложь.
…Неся в руках вокзальные цветы,
когда-нибудь пройдешь ты мимо взгляда,
та,
настоящая,
которую мне надо!
Но разве это будешь
ты?
Потерялась (или вовсе брошена)
девочка притихшая, хорошая.
Личико чумазое, серьезное.
Белый день. Вокзал. Дитя бесхозное.
На груди у потеряшки-девочки
тряпочная кукла, самоделочка.
Рядовой милиции застенчиво
за руку, как мама, держит птенчика.
Он и сам еще не шибко взрослый-то,
страж румяный, свыше ей ниспосланный.
Водит по вокзалу, озирается:
может, кто опомнится — признается?
…Но никто никто не вспомнил, к сожалению,
На вокзале люди — ошалелые.
Да и ни при чем тут люди-граждане:
есть свои ребеночки у каждого.
Глядя на беспомощную рожицу,
кто вздохнет, кто вздрогнет, кто поежится…
…Можно после виденного-здравствовать.
Пить в купе коньяк. Листать Некрасова.
Что бы смочь до совести дотронуться —
перечислить сотню для детдомовцев.
Душ принять. Ругать себя по батюшке.
Можно все,…но чистым — не бывать уже.
…Колыбелит тело зыбь рессорная.
Снится мне малышка беспризорная.
В душу мне глядит глазами сонными.
На руках у мальчика с погонами…
Без оглядки живу, без улыбки.
Бытия истончилась стена.
В этой комнате — плавают рыбки
слов моих, золотых от вина.
Суетится голодная мышка,
и стучится синичка в окно…
Безоглядно, безудержно, слишком —
я любил в этой жизни кино!
…Позвонили. Доносится голос
из каких-то дверей без ключей —
голос женщины — тонкий, как волос,
и забытый… Неведомо, чей?..
Вокзал вздыхал
в сто тысяч легких,
народ стучал, кричал и мчал…
Меж ног людских шныряя ловко,
бродяга пес
один скучал.
Он выбирал своих (по духу):
зевнет, понюхает —
не тот.
Но вот он выбрал умным нюхом,
привстал и чмокнул прямо в рот.
А тот,
его избранник,
с желчным смаком
в собачьи губы —
свой башмак !
…И думал пес: «Ты не собака… "
А люди думали не так.
Нет, жил я не даром, не зря,
в сердце огонь храня…
Пусть все реки впадают в моря,
но одна впадает — в меня.
Проистекая сквозь все века,
издалека — вдаль,
река Жизни — Божья река
впадает в мою печаль.
Она несет золотой песок
смысла — и пену зла,
и кровь по жилам, и веры ток,
и мед, как в соты — пчела.
Веруй, друг, не печалься, брат, —
в сомненьях резону нет…
Пусть все реки впадают в Закат,
но твоя впадает — в Рассвет!
Ты не сердись. Ты посмотри в окно.
Уже темно. Соседи окна гасят.
И дно двора как океана дно…
И мы на пароходе в первом классе.
Мы вновь плывем в иные города.
Ложись и думай… О движенье к звездам.
Ты у меня не плачешь никогда,
а ты — поплачь. Порою слезы — воздух.
Возьми цветок. Я целовал его.
Он, дурачок, завянет на рассвете.
Во мне сегодня тихо оттого,
что я увидел, как печальны дети.
Но ты, ребенок мой, не унывай!
Плывем — и все. И никакой печали.
Держись меня. Обнимемся давай.
Чтоб волны жизни нас не укачали.
Вас не было, когда я шёл ко дну,
И дни, как волны, надо мной смыкались,
И мысли в голове ослепшие толкались,
Не нарушая в теле тишину.
Вас не было, когда устав любить,
Я замерзал, озябнув каждой жилкой,
И в воздухе маячила снежинка,
Способная, как пуля, истребить!
Вас не было, когда в солончаках,
Как мумия, сжимался я от зноя
И тень травинки — в путь земной длиною,
Как трещина, лежала на очках...
Вас не было, когда я, как в дыру,
Летел на небо, раздвигая звезды,
И жить хотел, но было слишком поздно,
И догорали крылья на ветру ...
Кто — я? Забыл… Не имеет значенья!
Имя мое уплывет, как дымок
Спички сгоревшей…
Но… было свеченье!
Что-то и я в этих сумерках смог…
… Делал свое: улыбаясь сквозь слезы,
Пестовал доброе слово — во зле,
В небо смотрел сквозь потухшие звезды,
Как сквозь морозный узор на стекле.
Таяло сердце от ласки свирепой…
Строил себя, суеты убоясь.
… Кто — я? Травинка — растущая в небо?
Или дождинка — летящая в грязь?
KotBeber
ovenca
