Друг, прикрой! |
Огонь из французских окопов во время Первой битвы на Марне 5—12 сентября 1914 года.
|
Метки: Первая мировая война |
Маяковский — русский поэт. Невозможная фраза |
Как многие знают, я не отношу Маяковского к поэтам первого ряда. Даже просто к поэтам — он типичный «стихотворец» и «виршеплёт».
У Маяковского всё фальшивое и придуманное, нет ничего непосредственного, идущего от души, от сердца, от вдохновения, от Муз. «Как делать стихи». Вот и строгал рубанком на потребу дня, вымучивал из себя «футуризм». Вышел в тираж еще при жизни, несмотря на адское лизоблюдство и приспособленчество, и был вознесен на вершину советского литературного Олимпа благодаря личному указанию тов. Сталина. Если для кого-то это хорошая эстетическая рекомендация, то что ж, такое лечится только долгим чтением настоящей поэзии и целенаправленным воспитанием художественного вкуса. Если человек вместо этого продолжает твердить, что ему нравится Маяковский — он вполне безнадёжен. Алкоголик для излечения должен начать с признания того факта, что он алкоголик.
И чтобы это моё мнение не выглядело злобной нападкой пигмея на великого человека, приведу эссе В.Ф. Ходасевича «Декольтированная лошадь» (1927). Формулировки здесь отточены, суждения безошибочны, ибо писано человеком с безупречным вкусом и высочайшей культуры (ошибся только насчёт Горького, см. ремарку в тексте):
"Представьте себе лошадь, изображающую старую англичанку.
В дамской шляпке, с цветами и перьями, в розовом платье, с короткими рукавами и с розовым рюшем вокруг гигантского вороного декольте, она ходит на задних ногах, нелепо вытягивая бесконечную шею и скаля желтые зубы.
Такую лошадь я видел в цирке осенью 1912 года. Вероятно, я вскоре забыл бы ее, если бы несколько дней спустя, придя в Общество свободной эстетики, не увидел там огромного юношу с лошадиными челюстями, в черной рубахе, расстегнутой чуть ли не до пояса и обнажавшей гигантское лошадиное декольте. Каюсь: прозвище <<декольтированная лошадь>> надолго с того вечера утвердилось за юношей...
А юноша этот был Владимир Маяковский. Это было его первое появление в литературной среде или одно из первых. С тех пор лошадиной поступью прошел он по русской литературе — и ныне, сдается мне, стоит уже при конце своего пути. Пятнадцать лет — лошадиный век.
Поэзия не есть ассортимент <<красивых>> слов и парфюмерных нежностей. Безобразное, грубое, пошлое суть такие же законные поэтические темы, как и все прочие. Но, даже изображая грубейшее словами грубейшими, пошлейшее — словами пошлейшими, поэт не должен, не может огрублять и опошлять мысль и смысл поэтического произведения. Грубость и плоскость могут быть темами поэзии, но не ее внутренними возбудителями. Поэт может изображать пошлость, но он не может становиться глашатаем пошлости.
Несчастие Маяковского заключается в том, что он всегда был таким глашатаем: сперва — нечаянным, потом — сознательным.
Его литературная биография есть история продвижения от грубой пошлости несознательной — к пошлой грубости нарочитой.
Маяковский никогда, ни единой секунды не был новатором, <<революционером >> в литературе, хотя выдавал себя за такового и хотя чуть ли не все его таковым считали. Напротив, нет в нынешней русской литературе большего <<контрреволюционера>> (я не сказал — консерватора).
Эти слова нуждаются в пояснении.
***
Русский футуризм с самого начала делился на две группы: эго-футуристическую (Игорь Северянин, Грааль-Арельский, Игнатьев и др.) и футуристическую просто, во главе которой стояли покойный В. Хлебников, Крученых, Давид Бурлюк с двумя братьями. И эстетические взгляды, и оценки, и цели, и самое происхождение — все было у этих групп совершенно различно. Объединяло их, и то не вполне, лишь название, заимствованное у итальянцев и, в сущности, насильно пристегнутое особенно к первой, <<северянинской>> группе, которую, впрочем, мы оставим в покое: она не имеет отношения к нашей теме. Скажем несколько слов только о второй.
Хлебниково-крученовская группа базировалась на резком отделении формы от содержания. Вопросы формы ей представлялись не только центральными, но и единственно существенными в искусстве.
(Отсюда и неизбывная связь нынешних теоретиков-формалистов с этой группой.) Это представление естественно толкало футуристов к поискам самостоятельной, автономной, или, как они выражались, <<самовитой>>, формы. <<Самовитая>> форма, именно ради утверждения и проявления своей <<самовитости>>, должна была всемерно стремиться к освобождению от всякого содержания. Это, в свою очередь, вело сперва к словосочетаниям вне смыслового принципа, а затем, с тою же последовательностью, к попыткам образовать <<самовитое слово>> — слово, лишенное смысла. Такое <<самовитое>>, внесмысловое слово объявлялось единственным законным материалом поэзии. Тут футуризм доходил до последнего логического своего вывода — до так называемого <<заумного языка>>, отцом которого был Крученых. На этом языке и начали писать футуристы, но вскоре, по-видимому, просто соскучились. Обессмысленные звукосочетания, по существу, ничем друг от друга не разнились.
После того как было написано классическое «Дыр бул щыл» — писать уже было, в сущности, не к чему и нечего: все дальнейшее было бы лишь перепевом, повторением, вариантом. Надо было или заменить поэзию музыкой, или замолчать. Так и сделали.
Ошибки хлебниково-крученовской группы очевидны и просты.
Отчасти они даже смешны. Но оценки, опять-таки, оставим в стороне.
Худо ли, хорошо ли, правотой ли своей, или заблуждениями, — но группа жила. В ее деятельности был известный пафос — пафос новаторства и борьбы. Она пыталась произвести литературную революцию. Даже роли внутри нее были распределены нормально. Вождем, пророком и энтузиастом был Хлебников, <<гениальный кретин>>, как его кто-то назвал (в нем действительно были черты гениальности; кретинистических, впрочем, было больше). Крученых служил доктринером, логиком, теоретиком.
Бурлюк — барабанщиком, шутом, зазывалой.
Маяковский присоединился к группе года через три после ее возникновения, когда она уже вполне образовалась и почти до конца высказалась. На первых порах он как будто ничем особенно не выделялся: Улица — Лица у догов годов резче.
Это было <<умеренней>>, нежели «дыр бул щыл», но в том же духе.
Вскоре, однако, Маяковский, по внешности не порывая с группой, изменил ей глубоко, в корне. Как все самые тайные и глубокие измены, и эта была прежде всего — подменой.
Маяковский быстро сообразил, что заумная поэзия — белка в колесе. Для практического человека, каким он был, в отличие от полоумного визионера Хлебникова, тупого теоретика Крученых и несчастного шута Бурлюка, — в <<зауми>> делать было нечего. И вот, не теоретизируя вслух, не высказываясь прямо, Маяковский без лишних рассуждений, на практике своих стихов подменил борьбу с содержанием (со всяким содержанием) — огрублением содержания. По отношению к руководящей идее группы это было полнейшей изменой, поворотом на сто восемьдесят градусов. Маяковский молча произвел самую решительную контрреволюцию внутри хлебниковской революции.
В самом основном, в том пункте, где заключался весь пафос, весь (положим — бессмысленный) смысл хлебниковского восстания в борьбе против содержания, — Маяковский пошел хуже, чем на соглашательство: не на компромисс, а на капитуляцию. Было у футуристов некое <<безумство храбрых>>. Они шли до конца. Маяковский не только не пошел с ними, не только не разделил их гибельной участи, но и постепенно сумел, так сказать, перевести капитал футуризма на свое имя. Сохранив славу новатора и революционера, уничтожил то самое, во имя чего было выкинуто знамя переворота. По отношению к революции футуристов Маяковский стал нэпманом.
Уже полоумный Хлебников начал литературную <<переоценку ценностей >>. Но каким бы страшным симптомом она ни была, все же она была подсказана чем-то бесконечно более <<принципиальным>> в эстетическом смысле. Она свидетельствовала о жуткой духовной пустоте футуристов. Маяковский на все эстетические <<искания>> наступил копытом. Его поэтика — более чем умеренная. В его формальных приемах нет ровно ничего, не заимствованного у предшествовавшей поэзии. Если бы Хлебников, Брюсов, Уитман, Блок, Андрей Белый, Гиппиус да еще раешники доброго старого времени отобрали у Маяковского то, что он взял от них, — от Маяковского бы осталось пустое место. <<Новизною>> он удивил только Шкловского, Брика да Якобсона.
Но его содержание было ново. Он первый сделал пошлость и грубость не материалом, но смыслом поэзии. Грубиян и пошляк заржали из его стихов: <<Вот мы! Мы мыслим!>> Пустоту, нулевую значимость заумной поэзии он заполнил новым содержанием: лошадиным, скотским, <<простым, как мычание>>. На место кретина стал хам. И хам стал <<голосом масс>>. Несчастный революционер Хлебников кончил дни в безвестности, умер на гнилых досках, потому что он ничего не хотел для себя и ничего не дал улице. «Дыр бул щыл»\ Кому это нужно? Это еще, если угодно, романтизм. Маяковский же предложил практический, общепонятный лозунг:
Ешь ананасы,
Рябчиков жуй, —
День твой последний приходит, буржуй!
Не спорю, для этого и для многого тому подобного Маяковский нашел ряд выразительнейших, отлично составленных формул. И в награду за крылатое слово он теперь жует рябчиков, отнятых у буржуев.
Новый буржуй, декольтированная лошадь взгромоздилась за стол, точь-в-точь как тогда, в цирке. Если не в дамской шляпке, то в колпаке якобинца. И то и другое одинаково ей пристало.
* * *
<<Маяковский — поэт рабочего класса>>. Вздор. Был и остался поэтом подонков, бездельников, босяков просто и <<босяков духовных>>. Был таким перед войной, когда восхищал и <<пужал>> подонки интеллигенции и буржуазии, выкрикивая брань и похабщину с эстрады Политехнического музея. И когда, в начале войны, сочинял подписи к немцеедским лубкам, вроде знаменитого:
С криком: <<Дейчланд юбер аллес!>> —
Немцы с поля убирались.
И когда, бия себя в грудь, патриотически ораторствовал у памятника Скобелеву, перед генерал-губернаторским домом, там, где теперь памятник Октябрю и московский совдеп! И когда читал кровожадные стихи:
О панталоны венских кокоток
Вытрем наши штыки! —
эту позорную нечаянную пародию на Лермонтова:
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?
И певцом погромщиков был он, когда водил орду хулиганов героическим приступом брать немецкие магазины. И остался им, когда, после Октября, писал знаменитый марш: <<Левой, левой!>> (музыка А. Лурье).
Пафос погрома и мордобоя — вот истинный пафос Маяковского.
А на что обрушивается погром, ему было и есть все равно: венская ли кокотка, витрина ли немецкого магазина в Москве, схваченный ли за горло буржуй — только бы тот, кого надо громить.
Но время шло. И вот уже перед нами — другой Маяковский: постаревший, усталый, растерявший зубы, — такой, каким смотрит он со страниц последнего, пятого, тома своих сочинений.
Ни благородней, ни умней, ни тоньше Маяковский не стал. Это — не его путь. Но забавно и поучительно наблюдать, как погромщик беззащитных превращается в защитника сильных; <<революционер>> — в благонамеренного охранителя нэповских устоев; недавний динамитчик — в сторожа при лабазе. Ход, впрочем, вполне естественный для такого <<революционера>>, каков Маяковский: от <<грабь награбленное другими>> — к <<береги награбленное тобой>>.
Теперь, став советским буржуем, Маяковский прячет коммунистические лозунги в карман. Точнее — вырабатывает их только для экспорта: к революции призываются мексиканские индейцы, нью-йоркские рабочие, китайцы, английские шахтеры. В СССР <<социальных противоречий>> Маяковский не видит. Жизнь в СССР он изображает прекрасной, а если на это обрушивается, то лишь на <<маленькие недостатки механизма>>, на <<легкие неуклюжести быта>>. Как измельчали его темы! Он, топтавший копытами религию, любовь к родине, любовь к женщине, — ныне борется с советским бюрократизмом, с растратчиками, со взяточниками, с системой протекции...
Предводитель хулиганов, он благонамеренно и почтенно осуждает хулиганство. А к чему призывает? <<Каждый, думающий о счастье своем, покупай немедленно выигрышный заем!>> <<Спрячь облигации, чтобы крепли оне. Облигации этой удержу нет: лежит и дорожает пять лет>>. Какой путь: из громил — в базарные зазывалы!
<<На любовном фронте>>, бывало, Маяковский вверх дном переворачивал <<буржуазную мораль>>. А теперь — <<надо голос подымать за чистоплотность отношений наших и любовных дел>>. Вот он — голос благоразумия, умеренности и аккуратности.
Бывало, нет большей радости, чем <<сбросить Лермонтова с парохода современности>>, оплевать дорогое, унизить высокое. Теперь Маяковский оберегает советские авторитеты не только от оскорбления, но даже от излишней фамильярности: <<Я взываю к вам от всех великих: — милые, не обращайтесь с ними фамильярно!>> Ибо почтительное сердце Маяковского сжимается, когда он видит
Гигиеничные подтяжки Имени Семашки
или что-нибудь <<кощунственное>> в этом роде.
Мелкомещанская жизнь в СССР одну за другой подсовывает Маяковскому свои мелкотравчатые темочки, и он ими не только не брезгует — он по уши увяз в них. Некогда певец хама протестующего, он стал певцом хама благополучного: певцом его радостей и печалей, охранителем его благ и целителем недугов.
При этом мысль Маяковского сохранила, конечно, свою постоянную грубость. Свою работу на пользу нэпствующего начальства Маяковский считает выполнением <<социального заказа>>, а труд революционного поэта неприкровенно связывает с получением гонораров.
Недаром, говоря о низком уровне мексиканской поэзии, он рассуждает: <<Причина, я думаю, слабый социальный заказ. Редактор журнала “Факел” доказывал мне, что платить за стихи нельзя>>. Недаром также, зазывая Горького в СССР (безнадежная, кстати сказать, задача), — Маяковский в виде самого убедительного аргумента божится:
Я знаю — Вас ценит и власть, и партия,
Вам дали бы все — от любви до квартир.
* * *
Что Маяковский стареет, постепенно выходит в тираж, что намечается и крепчает уже даже в СССР литературная <<переоценка Маяковского>>, — я говорю отнюдь не на основании только моих собственных наблюдений. Это прежде всего стал чувствовать не кто иной, как сам Маяковский, и его последняя книга в этом отношении показательна.
Брюзжание на молодежь, на <<нынешних>>, выставление напоказ старых заслуг — первый и верный признак старости. И все это есть в <<Послании к пролетарским поэтам>>, в <<Четырехэтажной халтуре>>.
Уже недавний застрельщик новаторства (хотя бы и самозваный) — Маяковский плачет и причитает — над чем бы вы думали? Над профанацией литературы! О чем скорбит? О забытых заветах! Что видит вокруг себя? Упадок. Этому трудно поверить, но вот прямые слова Маяковского:
С молотка
литература пущена.
Где вы,
сеятели правды
или звезд сиятели?
Лишь в четыре этажа халтурщина
<...>
Нынче
стала
зелень веток в редкость,
гол
литературы ствол.
Это ли не типичное брюзжание старика на молодых? От общих рассуждений о <<нынешней>> литературе Маяковский пытается перейти в наступление. Одного за другим то высмеивает, то объявляет он бездарностями поэтов более молодых, тех, в ком видит возможных наследников уже уплывающей от него славы. Достается по очереди Казину, Радимову, Безыменскому, Уткину, Доронину — всем, кого справедливо ли, нет ли, но выдвигала в последние годы критика и молва. И наконец — последний, решительный признак старости: желание казаться молодым; не отставать от молодежи.
<<Я кажусь вам академиком с большим задом? — спрашивает Маяковский — и тут же миролюбиво-заискивающе предлагает: — Оставим распределение орденов и наградных, бросим, товарищи, наклеивать ярлычки>>.
Бедный Маяковский! Он то сердится, то заискивает, то лягается, то помахивает хвостом — и все одинаково неуклюже.
Еще более неуклюже выходит у него поучение к молодежи, напечатанное здесь же, под заглавием: <<Как делать стихи?>>. Это — первое, сколько я помню, <<теоретическое>> выступление Маяковского.
К сожалению, недостаток места не позволяет мне остановиться подробно на этом беспорядочном, бессистемном перечне поэтических <<правил>>. Грубость и глупость формальных суждений Маяковского превосходят всякие ожидания: это все, что я могу сказать, не утомляя неподготовленного читателя анализом, который к тому же занял бы слишком много места. Читая <<поэтику>> Маяковского, удивляешься, каким образом, при столь жалких понятиях о поэтическом мастерстве, удавалось ему писать хотя бы даже такие стихи, как он писал? Очевидно, как это часто бывает, <<муза>> Маяковского, его внутренний инстинкт — все-таки бесконечно выше и тоньше его жалкого ума. Нет ничего более убогого в литературе о поэзии, нежели эти рассуждения Маяковского, — эта смесь невежества, наивности, хвастовства и, конечно, грубости.
Однажды, не так давно, Марина Цветаева обратилась к Маяковскому со стихами:
Превыше церквей и труб,
Рожденный в огне и дыме,
Архангел-тяжелоступ,
Здорово в веках, Владимир!
Кажется, это был один из последних поэтических приветов, посланных Маяковскому. Впрочем, <<тяжелоступ>> остался верен себе и ответил на него бранью".
***
А вот что пишет о Маяковском великий русский композитор Г. Свиридов — и опять каждое слово — точно в цель.:
"Это был по своему типу совершенно законченный фашист, сформировавшийся в России, подобно тому, как в Италии был Маринетти. Сгнивший смолоду, он смердел чем дальше, тем больше, злобе его не было пределов. Он жалил, как скорпион, всех и все, что было рядом, кроме Власти и Полиции, позволяя себе лишь безобидные для них намеки на бюрократизм, омещанивание и т. д. Наконец, в бешенстве, изнемогая от злобы, он пустил жало в свою собственную голову. На его примере видно, как опасен человек без достаточного своего ума, берущийся за осмысление великого жизненного процесса, который он не в состоянии понять, ибо живет, «фаршированный» чужими идеями. Это человек, якобы «свободный», а в самом деле «раб из рабов», ибо не в состоянии не только осознать, но даже и подумать о своем жалком рабском положении. Его честолюбие, вспухшее, как налимья печенка, от ударов прутьями (так делают, говорят, повара) и сознательно подогреваемое теми людьми, коим он служил, задавило в нем все остальные чувства. Человек, продавшийся за деньги (или честолюбие), лишен любви, ибо одно исключает другое. Сколько вреда нанесли эти люди, и как их несет на своих плечах современное зло. Оно благословляет и плодит только им подобных».
(Г. Свиридов, «Дневник»)
И ещё:
"Весь Маяковский (все почти 14 томов!) — придуманный поэт. Придуманная любовь, придуманная Революция, придуманные заранее рифмы, придуманный Сам, фальшивый до конца, до предела. Не придуманная лишь распиравшая его дикая злоба, изливавшаяся на всех. Сначала на богатых и сытых (но с разбором!!! далеко не всех!!), а под конец жизни на бедных (рабочих людей), представлявшихся ему безликими, ничтожными, на новых чиновников (но также, далеко не всех!!!). Сам — был носителем зла и преклонялся лишь перед ещё 6ольшим злом из выгоды, из желания удовлетворить своё непомерно раздутое тщеславие. Это тщеславие и было главной, движущей его силой.
Лживый, двоедушный человек, с совершенно холодным сердцем, любивший лишь лесть, которую ему все окружавшие щедро расточали. И он постепенно сделался рабом людей, расточавших ему эту обильную, часто фальшивую (а иногда и от сердца) лесть".
|
Метки: литература |
Деловой партнёр |
Из Бога и Дьявола договороспособен только последний.
|
Метки: афоризмы |
Начало борьбы с Ордой |
В период княжения Симеона Гордого Русь отдыхала от татарских нашествий, как и во времена его отца, Ивана Калиты. Но беда пришла с другой стороны. В 1352 году началась страшная эпидемия чумы. Это была та самая «Чёрная смерть», которая за несколько лет выморила две трети населения Европы. В Москве от чумы умер московский митрополит Феогност, двое детей Симеона, его брат, а потом и он сам. Симеону было тогда всего 36 лет. Его похоронили в Архангельском соборе московского Кремля.
В живых остался Иван Иванович, младший сын Ивана Калиты, родившийся в 1326 году. Ему дали прозвище Красный, так как он появился на свет в Фомино воскресенье, которое в народе называют Красной горкой; да и внешностью его Бог не обидел. После смерти Симеона и его детей Иван II оказался единственным законным наследником московского стола. Правда, когда он отправился в Орду испрашивать ярлык на великое княжение, там у него обнаружился соперник — суздальский князь Константин Васильевич. За него, между прочим, просили и новгородцы, недовольные чрезмерным усилением Москвы. Однако хан Чанибек, не колеблясь, решил спор в пользу Ивана II, передав ему великокняжеский ярлык.
Иван II был полной противоположностью своего предшественника, князя Симеона, прозванного Гордым. Летописец характеризует Ивана как «государя тихого, кроткого и милостивого». При нем только однажды — в самом начале его княжения — вспыхнула междоусобица с Рязанью и Новгородом, но и она быстро закончилась миром. Последующие пять лет своего правления Иван II, по словам летописца, «жил во всякой тишине, а потому и спокойствие отовсюду имел». За своё добродушие и незлобивость Иван II получил прозвание Кроткий.
Однако именно тихий и кроткий Иван II сделал то, на что не отваживались его предшественники. Он стал первым московским князем, который не пустил татарские войска в пределы своего княжества. В 1358 году ордынский царевич Мамат-Ходжа отправился на Русь якобы затем, чтобы уладить пограничные споры между Москвой и Рязанью. На деле подобные посольства служили татарам легальным предлогом для того, чтобы пограбить русские земли. Рязанский князь покорно впустил татарское войско в своё княжество. А вот Иван II твёрдо заявил незваному гостю, что не позволит ему переступить границу Московской земли. Царевич, не имевший прямого приказа хана воевать с Москвой, почёл за лучшее уйти восвояси.
Прокняжив шесть лет, Иван II скончался 13 ноября 1359 года, тридцати семи лет от роду. Прах его покоится в Архангельском соборе московского Кремля.
В первой половине XIV века первенство Москвы между русскими городами опиралось главным образом на покровительство ордынских ханов. Однако после смерти в 1359 году Ивана II главенствующее положение Москвы внезапно покачнулось.
Продолжение читайте здесь
Удивить автора своей щедростью
Сбербанк 4274 3200 2087 4403
ЮMoney https://donate.stream/ya41001947922532
Мои книги
https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/
У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!
Последняя война Российской империи (описание и заказ)
|
Метки: Русское тысячелетие |
Человеческая икра |
Немецкие пленные в Аббевиле, после битвы на канале Св. Квентина, 2 октября 1918 г. Всего в плен к союзникам сдалось 36 тыс. германских солдат и офицеров.
|
Метки: Первая мировая война |
Гоголь в жизни |
Николай Васильевич Гоголь был человек удивительно тонкой душевной организации, очень добрый, исключительно ласковый и нежный. Именно нежный. Некоторые его привычки просто умиляют.
Так, он страстно любил полевые цветы. Современники рассказывают, что с ним невозможно было ехать летом в открытой коляске, потому что он каждую минуту выскакивал, срывал цветочек и начинал про него что-то рассказывать: как он называется по латыни и в народе, что с ним можно делать и какие легенды с ним связаны. Все это очень его интересовало.
Кроме того, он очень любил сад. Писатель и близкий товарищ Гоголя по Нежинской гимназии Василий Игнатьевич Любич-Романович вспоминал: «Гоголь любил ботанику. Всегда, когда у него была свободная минута, он отправлялся в лицейский сад и там подолгу беседовал с садовником о предметах его задач: «Ты рассаживай деревья не по ранжиру, как войска в строю, один подле другого, рассчитывая расстояние, а так, как сама природа это делает», — говорил он. Взяв в руку несколько камешков, он бросал их на поляну, добавляя при этом: «Вот тут и сажай деревце, где камень упал».
Еще Гоголь любил заниматься всяким рукоделием, притом, самым неожиданным, например, вязать, кроить. Своим сестрам он сам кроил платья, свои сюртуки тоже собственноручно подшивал и обшивал по последней моде.
Вероятно, это было связано с тем, что он был единственным сыном в семье, где было несколько сестер. Отец его умер рано, и он рос в женском окружении. Сестры и мать его боготворили, все перед ним благоговели, как перед единственным сыном и старшим братом, и очень заботились о нем. И он в ответ тоже о них очень заботился. Это теплое чувство, которое шло из семьи, из его окружения передавалось и всем остальным. У Гоголя было удивительное обаяние, которое всех покоряло, особая мягкость, душевность. Все его любили. Он мог совершать самые причудливые поступки и ему всё прощали.
Повседневные привычки Гоголя порой ставили в тупик даже его самых близких друзей — насколько причудливыми и несуразными они выглядели со стороны.
Летопись его чудачеств, оставленная современниками, довольно внушительна. Например, он мог пообедать в обществе и сразу пойти спать. Мог спрятаться от человека, который к нему приехал, или сидеть в одной комнате со знакомым и делать вид, что не знает его. Однажды Гоголь вернулся в Москву из заграницы, но еще два месяца писал своей матери, что находится на чужбине. Хотя отношения с матушкой у него были самые прекрасные.
Как все люди, трепетно относящиеся к своему ремеслу, Гоголь был страшным конспиратором. Очень не любил говорить, над чем работает. Актер Щепкин, его близкий друг, однажды застал Гоголя в хорошем расположении духа. Николай Васильевич поделился с ним радостью: только что закончил работу над очередной главой «Мертвых душ». Вечером, когда они встретились в гостях у Аксакова, Щепкин не удержался и огласил, что вот Николай Васильевич сегодня закончил работу. Гоголь на него странно посмотрел и говорит: «Ты что? Откуда ты взял?» И на все возражения Щепкина только отмахивался: «Да ты ослышался, или чего-то сам напридумывал!».
Всю жизнь Гоголя преследовали страхи. Больше всего в жизни он боялся оказаться недостойным этого священного дара — литературного таланта. Но вместе с тем пугался и самых простых вещей: незнакомых людей, темноты.
Будучи болезненный и мнительным, он был большой любитель самолечения и особенно самодиагностики.
И еще он просто обожал дорогу, может быть, больше всего на свете. У него вошло в привычку лечить путешествиями все болезни: желудочные, простудные, депрессию и хандру. В одном письме Гоголь пишет: «Дорога меня вылечила. Только в дороге ко мне приходят мысли и сочиняется». Наверное, дорожные впечатления, встречи, сцены давали встряску его нервам, разнообразили полумонашескую жизнь одинокого холостяка.
Его раем на земле была Италия, и при всей огромной любви Гоголя к России возвращаться на родину писатель не захотел.
И наконец, Гоголь был большим любителем сытно покушать. Причем, у него вошло в привычку готовить кое-какие блюда только своими руками.
В Италии он стал заядлым макаронником. И потом, когда приезжал в Россию, то всякий раз давал указания повару. Когда макароны были в определенной стадии готовности, повар приносил их в комнаты, и Гоголь лично доводил блюдо до ума. Он добавлял нечто особенное по своему вкусу: сыр и какие-то приправы.
Впрочем, любил он и родную украинскую кухню. Современники вспоминают, что когда они с актером Щепкиным начинали обсуждать украинскую кухню, то все меркло вокруг.
Один знакомый писателя пишет: «Перед обедом Гоголь выпивал рюмку водки, во время обеда – рюмку хереса, а так как его собеседники никогда не обедали без шампанского, то после обеда — бокал шампанского». Согласно понятиям того времени, такая мера употребления алкоголя означала, что спиртным Гоголь не увлекался.
Подобно многим людям умственного труда, Николай Васильевич был страшным сластеной. Любил варенье, пряники, конфеты. Друзья-гимназисты вспоминают, что у него все время карманы были набиты какими-то сладостями, которые он горстями черпал и ел. Поэтому руки у него были все время сладкие и липкие, а если липкие, значит и грязные. Это даже вызывало раздражение у его окружения.
Сладкие руки доставляли неудобство и самому писателю, ибо Гоголь любил приодеться. Он был немного франт, тщательно выбирал ткани, безумно любил сапоги, чтобы они были крепкие, прочные. Домашние и друзья рассказывали, что по утрам Гоголь надевал новый сапог и вертел им и так, и сяк, разглядывая и любуясь. А из одежды его любовью были жилетки – из самых разных цветов и тканей. Достоевский даже записал в дневник такую характеристику своего великого собрата по перу: «Гоголь — золотой фрак».
Правда, справедливости ради надо заметить, что, по общему мнению, на Гоголе все сидело как-то не так, без шика. Привычками денди великий писатель так и не овладел.
Для тех, кто хочет удивить меня своей щедростью
Сбербанк 4274 3200 2087 4403
ЮMoney https://donate.stream/ya41001947922532
Мои книги
https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/
У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!
Последняя война Российской империи (описание и заказ)
ВКонтакте https://vk.com/id301377172
Мой телеграм-канал Истории от историка.
|
Метки: привычки знаменитостей |
Снова в холопы? |
«… После визита президента Польши на Украину и подписании договора об особом статусе Польши поляки на территории Украины получают особые права:
1) смогут занимать выборные должности,
2) быть назначенными в органы государственной власти, на руководящие должности оборонных предприятий;
3) получать доступ к секретным данным,
4) быть судьями,
5) польская полиция получит право следить за правопорядком на Украине…»…
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.
Ф. И. Тютчев
|
Метки: актуально |
15 цитат Джорджа Оруэлла — о свободе, власти и будущем человечества |
Джордж Оруэлл (настоящее имя Эрик Артур Блэр) — автор одной из самых известных антиутопий XX века, романа «1984» — был сторонником демократического социализма. Он активно выступал против тоталитарных режимов, массовых репрессий, уничтожения основных прав и свобод человека. Эти взгляды нашли отражение в его произведениях, обличающих все пороки государств, построенных на системах организованной лжи.
«Свобода — это право говорить людям то, чего они не хотят слышать»
«Мы знаем, что власть никогда не захватывают для того, чтобы от нее отказаться. Власть — не средство; она — цель. Диктатуру учреждают не для того, чтобы охранять революцию; революцию совершают для того, чтобы установить диктатуру. Цель репрессий — репрессии. Цель пытки — пытка. Цель власти — власть».
«Чем дальше общество отдаляется от правды, тем больше оно ненавидит тех, кто ее говорит».
«Они соглашаются с самыми вопиющими искажениями действительности, ибо не понимают всего безобразия подмены и, мало интересуясь общественными событиями, не замечают, что происходит вокруг. Непонятливость спасает их от безумия. Они глотают все подряд, и то, что они глотают, не причиняет им вреда, не оставляет осадка, подобно тому, как кукурузное зерно проходит непереваренным через кишечник птицы».
«Свобода — это возможность сказать, что дважды два — четыре. Если дозволено это, все остальное отсюда следует».
«В нашем обществе те, кто лучше всех осведомлен о происходящем, меньше всех способны увидеть мир таким, каков он есть. В общем, чем больше понимания, тем сильнее иллюзии: чем умнее, тем безумнее».
«Правящая группа теряет власть по четырем причинам. Либо ее победил внешний враг, либо она правила так неумело, что массы поднимают восстание, либо она позволила образоваться сильной и недовольной группе средних, либо потеряла уверенность в себе и желание править».
«Невозможно построить цивилизацию на страхе, ненависти и жестокости. Она не устоит».
«Абсолютно белое, как и абсолютно черное, кажется каким-то дефектом зрения».
«Если ты в меньшинстве — и даже в единственном числе, — это не значит, что ты безумен. Есть правда и есть неправда, и, если ты держишься правды, пусть наперекор всему свету, ты не безумен».
«Каких взглядов придерживаются массы и каких не придерживаются — безразлично. Им можно предоставить интеллектуальную свободу, потому что интеллекта у них нет».
«Мыслепреступление нельзя скрывать вечно. Изворачиваться какое-то время ты можешь, и даже не один год, но рано или поздно до тебя доберутся».
«Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека — вечно. И помните, что это — навечно. Лицо для растаптывания всегда найдется. Всегда найдется еретик, враг общества, для того чтобы его снова и снова побеждали и унижали».
«Историю, как старый пергамент, выскабливали начисто и писали заново — столько раз, сколько нужно. И не было никакого способа доказать потом подделку».
«Но если цель — не остаться живым, а остаться человеком, тогда какая в конце концов разница? Чувств твоих они изменить не могут; если на то пошло, ты сам не можешь их изменить, даже если захочешь. Они могут выяснить до мельчайших подробностей все, что ты делал, говорил и думал, но душа, чьи движения загадочны даже для тебя самого, остается неприступной».
|
Метки: цитата |
Против своей страны |
Листовки петроградских большевиков.
Как именно большевики «не начинали» гражданскую войну и «не свергали» царя.
1915 год. Разгар войны. Русская армия, истекая кровью, откатывается из Польши к западным границам России...
В столице соратники Ленина призывают к вооружённому мятежу и братоубийственной войне.
В кн.: Листовки петербургских большевиков: 1902-1920 / Ленингр. Ин-и истории ВКП(б). — М.Госполитиздат, 1939—1957. — Загл. т. 3: Листовки петроградских большевиков. Т. 2: 1907—1917 / сост. М. Л. Лурье. 1939. VIII, 272.
|
Метки: большевизм |
Немецкие рыцари ХХ века |
Немецкие солдаты в бронежилете Grabenpanzer, дурачатся в окопе.
Американец в трофейном немецком бронежилете
|
Метки: Первая мировая война |
Русофобия внутренняя. Часть 4. Смердяковщина и большевизм |
В предыдущем посте я упомянул термин «смердяковщина». На нём следует остановиться подробнее.
21. Смердяковщина
Своё название это явление получило по имени персонажа романа Достоевского «Братья Карамазовы» — Смердякова. Напомню вам один из выразительных диалогов с его участием:
«– Может ли русский мужик против образованного человека чувство иметь? По необразованности своей он никакого чувства не может иметь. Я с самого сыздетства, как услышу, бывало, «с малыим», так точно на стену бы бросился. Я всю Россию ненавижу, Марья Кондратьевна.
— Когда бы вы были военным юнкерочком али гусариком молоденьким, вы бы не так говорили, а саблю бы вынули и всю Россию стали бы защищать.
— Я не только не желаю быть военным гусариком, Марья Кондратьевна, но желаю, напротив, уничтожения всех солдат-с.
— А когда неприятель придёт, кто же нас защищать будет?
— Да и не надо вовсе-с. В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с.
— Да будто они там у себя так уж лучше наших?
— Если вы желаете знать, то по разврату и тамошние, и наши все похожи. Все шельмы-с, но с тем, что тамошний в лакированных сапогах ходит, а наш подлец в своей нищете смердит и ничего в этом дурного не находит. Русский, народ надо пороть-с...»
Н. А. Бердяев считал Смердякова обратной стороной Ивана Карамазова, которые оба были нигилистами: Карамазов — высокое явление нигилизма, Смердяков — низкое. В своей книге «Духи русской революции. Кризис искусства» он писал: «Достоевский предвидел торжество не только шигалёвщины, но и смердяковщины. Он знал, что поднимется в России лакей и в час великой опасности для нашей родины скажет: „я всю Россию ненавижу“. …Пораженчество во время войны (Первой мировой. — С. Ц.) и было таким явлением смердяковщины».
Таким образом, смердяковщина — это высшая форма внутренней русофобии в обывательском сознании, то, во что превращается либерализм, революционный демократизм, западничество при, так сказать, осмыслении этих понятий в обывательской среде. Смердяковщина характеризуется крайней озлобленностью против России и всего русского — истории, нравов, обычаев, исторических перспектив и проч. Короче говоря, смердяковщина на дух не переносит русскую самобытность, в чём бы она ни проявлялась.
А вот пример смердяковщины не в городской, а в деревенской, крестьянской среде. Нижеследующие слова вложены И. Буниным в уста одного из своих персонажей (повесть «Деревня») задолго до революций 1917 года:
22. «Деревня»
«Историю почитаешь — волосы дыбом станут: брат на брата, сват на свата, сын на отца, вероломство да убийство, убийство да вероломство… Былины — тоже одно удовольствие: «распорол ему груди белые», «выпускал черева на землю»… Илья, так тот своей собственной родной дочери «ступил на леву ногу и подёрнул за праву ногу»… А песни? Всё одно, всё одно: мачеха — «лихая да алчная», свёкор — «лютый да придирчивый», «сидит на палате, ровно кобель на канате», свекровь опять-таки «лютая», «сидит па печи, ровно сука на цепи», золовки — непременно «псовки да кляузницы», деверья — «злые насмешники», муж — «либо дурак, либо пьяница», ему «свёкор-батюшка вялит жану больней бить, шкуру до пят спустить», а невестушка этому самому батюшке «полы мыла — во щи вылила, порог скребла — пирог спекла», к муженьку же обращается с такой речью: «Встань, постылый, пробудися, вот тебе помои — умойся, вот тебе онучи — утрися, вот тебе обрывок — удавися»… А прибаутки наши, Тихон Ильич! Можно ли выдумать грязней и похабнее! А пословицы! «За битого двух небитых дают»… «Простота хуже воровства»…»
23. Печерин
«Учёная», «интеллигентская» русофобия XIX века ярче всего выразилась в стихотворных строках Владимира Печёрина: поэта, мемуариста, религиозного мыслителя, профессора Московского университета, одного из первых русских диссидентов и невозвращенцев:
«Как сладостно отчизну ненавидеть,
и жадно ждать её уничтоженья,
и в разрушении отчизны видеть
всемирного денницу возрожденья».
После недолгого преподавания в Московском университете Печёрин бежал на Запад в 1836 году. Свой поступок он объяснял тем, что не может жить среди людей, на челе которых напрасно было бы искать отпечатка их Создателя.
К сожалению, сама русская жизнь давала пищу для подобных настроений. Вот как Владимир Печёрин описал эпизод, который, по его словам, окончательно отвратил от России:
«Когда-то под вечер и не в самом приятном расположении духа я возвращался домой: вижу, у меня на крыльце сидит старуха нищая с костылем и вся в ужасных лохмотьях. Я хотел было ее прогнать. Она взмолилась: "Помилуй! отец ты мой родимый! Не погуби меня, бедную! Ведь я твоя же крестьянка из села Навольново, у меня к тебе есть просьба".
— Ну что ж тебе надобно? говори!
— А вот, видишь ты, батюшка, староста-то наш хочет выдать дочь мою Акулину за немилого парня, а у меня есть другой жених на примете, да и сама девка его жалует. Так ты вот сделай божескую милость да напиши им приказ, чтоб они выдали дочь мою Акулину за парня такого-то.
Не входя ни в какие дальнейшие расспросы — с какою-то жестокою ирониею, — я взял листок бумаги и написал высочайший приказ: "С получением сего имеете выдать замуж девку Акулину за парня такого-то (имя рек). Быть по сему. Владимир Печерин". В первый и последний раз в моей жизни я совершил самовластный акт помещика и послал старуху к черту. Это меня взбесило и окончательно ожесточило против России...»
(В. Печёрин, «Замогильные записки Владимира Сергеева, сына Печёрина»).
Владимир Печёрин полагал, что Россия призвана развить только «материальную мощь», «материальную науку», что ей дан в удел только «материальный мир». Поэтому считал невозможным для себя жить в России: «Мы, верующие в бессмертную душу и в будущий мир, какое нам дело в этой цивилизации настоящей минуты? Россия никогда не будет меня иметь своим подданным».
«Если попытаться коротко, в нескольких словах, объяснить причину тайного бегства Печерина из России, то лучше всего воспользоваться для этого его собственными признаниями: «На меня подул самум европейской образованности, и все мои верования, все надежды (связанные с наукой и Россией) облетели как сухие листья... » «Здесь нет будущности!» — вот в чём для Печерина «страх России», — отмечает публикатор мемуаров Печерина.
Свои философские взгляды Владимир Сергеевич Печерин отразил в воспоминаниях и письмах, которые были изданы сборником под названием «Замогильные записки». В своих сочинениях Печерин представлял Россию как «Некрополис» — город мёртвых, который не имеет никаких перспектив для своего развития.
После либеральных реформ Александра II Печёрин изменил своё отношение к будущности России и оправдывался в своей ненависти к николаевской России: «Да из-за чего же было мне любить Россию? У меня не было ни кола, ни двора — я был номадом, я кочевал в Херсонской степи, — не было ни семейной жизни, ни приятных родных воспоминаний, — родина была для меня просто тюрьмою, без малейшего отверстия, чтобы дышать свежим воздухом. Неудивительно, что впоследствии, когда я выучился по-английски, Байрон сделался моим задушевным поэтом. Я напал на него, как голодный человек на обильную пищу. Ах! как она была мне по вкусу! Как я упивался его ненавистью!.. Неудивительно, что в припадке этого байронизма я написал (в Берлине) эти безумные строки… Не осуждайте меня, но войдите, вдумайтесь, вчувствуйтесь в моё положение!»
Но — поздно, слово ненависти было сказано, и оно нашло отклик во многих русских сердцах.
Итак, мы видим, что внутренняя, российская русофобия ничуть не слабее западной. Наоборот, часто она её превосходит, или же достигает её крайних форм, в том числе расистских.
24. Веселовский
Известны слова академика Степана Борисовича Веселовского из его дневника:
«Ещё в 1904–1906 гг. я удивлялся, как и на чём держится такое историческое недоразумение, как Российская империя. Теперь моё мнение о народе не изменилось. Быдло осталось быдлом… Последние ветви славянской расы оказались столь же неспособными усвоить и развивать дальше европейскую культуру и выработать прочное государство, как и другие ветви, раньше впавшие в рабство».
И в другом месте:
«Годами, мало-помалу, у меня складывалось убеждение, что русские не только культурно отсталая, но и низшая раса… Повседневное наблюдение постоянно приводило к выводу, что иностранцы и русские смешанного происхождения даровитее, культурнее и значительно выше, как материал для культуры».
И это при том, что Веселовский был выдающийся учёный-историк, без работ которого сегодня немыслимо изучать русскую историю XIV—XVI веков.
В его оправдание, впрочем, можно заметить, что эти горькие и ядовитые строки написаны человеком, повидавшим все ужасы русской революции, гражданской войны и все зверства, которые русский народ творил в своей стране на протяжении многих лет.
Крайним и наиболее отвратительным проявлением внутренней русофобии является радость от военных поражений России.
Польское восстание 1830 г.
Примечательно высказывание А.С. Пушкина по поводу проявления восторга со стороны русских дворян в связи с военными неудачами российской армии в ходе подавления польского восстания 1830 года: «Грустно было слышать толки московского общества во время последнего польского восстания. Гадко было видеть бездушных читателей французских газет, улыбавшихся при вести о наших неудачах».
А во время русско-японской войны русская интеллигенция посылала приветственные телеграммы микадо после Цусимы. Самое ранее упоминание об этом — донесение в Департамент полиции начальника Петербургского охранного отделения подполковника Кременецкого от 23 марта 1904 г. № 4906 о том, что петербургские студенты-путейцы планировали направить микадо сочувственную телеграмму. Донесение Кременецкого сохранилось в ГАРФе.
Это — пик внутренней русофобии. Или, можно сказать, низшая точка нравственного упадка личности и политика.
Поражение России в Первой мировой войне исповедовали и большевики.
Ленин и большевистская партия считали себя не космополитами, а интернационалистами, которым полагалось не отрицать национальности как таковые и даже за малейшей национальностью признавать право на свободное и самостоятельное существование. Тем не менее, Ленин видел задачу своей пролетарской партии в том, что она «стремится к сближению и дальнейшему слиянию наций», что никакого противоречия между пропагандой свободы отделения наций и пропагандой их слияния «нет и быть не может». В марте 1919 года он солидаризировался с ГЛ. Пятаковым в том, что мир без наций — «это великолепная вещь и это будет», и сожалел лишь о том, что это будет не скоро.
Большевики признавали только «социалистический патриотизм». A.B. Луначарский, выступая в сентябре 1918 года перед учителями с лекцией «О преподавании истории в коммунистической школе», был по-революционному безапелляционен: «Преподавание истории в направлении создания народной гордости, рационального чувства и т. д. должно быть отброшено; преподавание истории, жаждущей в примерах прошлого найти хорошие образцы для подражания, должно быть отброшено».
«Конечно, идея патриотизма — идея насквозь лживая», — продолжал Луначарский «просвещать» учителей на Всесоюзном учительском съезде, утверждая, что в проповеди патриотизма были заинтересованы только эксплуататоры, для которых «задача патриотизма заключалась в том, чтобы внушить крестьянскому парнишке или молодому рабочему любовь к «родине» заставить его любить своих хищников».
Академик М.Н. Покровский
Наибольшим влиянием в 1920-е годы пользовалась школа академика М.Н. Покровского. Ратуя за марксистский подход к истории, историки этой школы проповедовали, что патриотизм не бывает иным, кроме как казённым и квасным, и всегда оборачивается национализмом и шовинизмом.
В 1922–1923 годы во многом благодаря усилиям Покровского была закрыта для изучения в государственной общеобразовательной школе русская история. В школе ставились под сомнение и отрицались сами понятия «Россия», «патриотизм», «русская история».
Название «Россия», по Покровскому, по-настоящему надо писать в кавычках, «ибо «Российская империя» вовсе не была русским государством. Это было собрание нескольких десятков народов… объединённых только общей эксплуатацией со стороны помещичьей верхушки, и объединённых притом при помощи грубейшего насилия». Естественно, никаких общенациональных патриотических чувств к такому отечеству-тюрьме, по логике историка, быть не могло. Патриотизм, утверждал он, это болезнь, которой могут страдать только мелкие буржуа, мещане. Ни капиталисты, ни тем более пролетарии ей не подвержены.
Никаких героев в отечественной истории при таком понимании патриотизма быть не могло. Считалось, что время героического понимания истории безвозвратно ушло. У всех героев (начиная с былинных богатырей) и творцов культуры прошлого всегда находили одни и те же изъяны: они или представляли эксплуататорские классы, или служили им. Старая Россия с её многовековой историей приговаривалась революцией к забвению. В августе 1925 года в «Правде» был помещён оскорбительно-издевательский стихотворный «некролог» В. Александровского по поводу её мнимой гибели.
«Русь! Сгнила? Умерла? Подохла?
Что же! Вечная память тебе.
Не жила ты, а только охала
В полутёмной и тесной избе».
Позднее дело дошло до того, что конференция историков-марксистов «установила» в январе 1929 года полную неприемлемость термина «русская история», из-за того, что этот старый, унаследованный от царской России термин был будто бы насыщен великодержавным шовинизмом, прикрывал и оправдывал политику колониального угнетения и насилия над нерусскими народами. Согласно Покровскому, «термин «русская история» есть контрреволюционный термин одного издания с трёхцветным флагом». Утверждалось, что русские великодержавно-шовинистические историки напрасно лили слезы по поводу так называемого татарского ига. Перевод «ига» с «националистического языка на язык материалистического понимания истории» превращало его в рядовое событие феодальной эпохи. Устанавливалось далее, что, начиная с XVI века царская Россия «всё более и более превращается в тюрьму народов», освобождение из которой свершилось в 1917 году.
Историки школы Покровского упраздняли определение «отечественная» из названия войны 1812 года.
М.В. Нечкина
«Отечественная» война, писала историк М.В. Нечкина в начале 1930-х годов, это «русское националистическое название войны». В переводе с «националистического» в данном случае оказывалось, что никакого нашествия Наполеона на Россию не было — «войну затеяли русские помещики». Поражение французской армии объявлялось случайностью, и с сожалением отмечалось, что «грандиозность задуманного Наполеоном плана превосходила возможности того времени».
Никакого подъёма патриотического духа в России, естественно, не обнаруживалось, просто «вооружённые чем попало крестьяне защищали от французов своё имущество. Победа в войне, по Нечкиной, «явилась началом жесточайшей всеевропейской реакции».
При таком изображении русской истории герои «Грозы 12-го года» (М.И. Кутузов, П.И. Багратион, атаман М.И. Платов), как и подлинные патриоты — участники других войн (генерал М.Д. Скобелев, адмирал П.С. Нахимов), не должны были заслуживать у «настоящих советских патриотов» доброй памяти.
Для достижения этой цели в 1920-е годы и в начале 1930-х было, к сожалению, сделано немало. В фундамент для компрессоров превращены могилы героев Куликовской битвы Александра Пересвета и Родиона Осляби.
Останки организатора и героя национально-освободительной борьбы русского народа Кузьмы Минина взорваны вместе с храмом в нижегородском кремле, а на том месте сооружено здание обкома партии. Мрамор надгробия с места захоронения другого народного героя, князя Дмитрия Пожарского в Спасо-Евфимиевом монастыре в Суздале пошел на фонтан одной из дач.
Сам этот монастырь, как и многие другие, был превращён вначале в тюрьму, потом в колонию для малолетних преступников.
25 апреля 1932 года в Наркомпросе постановили передать «Металлому» памятник H.H. Раевскому на Бородинском поле ввиду того, что он «не имеет историко-художественного значения». В Ленинграде была перелита на металл Колонна Славы, сложенная из 140 стволов трофейных пушек, установленная в честь победы под Плевной в русско-турецкой войне. Стену монастыря, возведённого на Бородинском поле, на месте гибели героя Отечественной войны 1812 года генерал-майора A.A. Тучкова, «украшала» (т. е. оскверняла) огромных размеров надпись:
«Довольно хранить остатки рабского прошлого».
Колоссальный ущерб памятникам архитектуры был нанесён в результате антирелигиозного призыва: «Сметём с советских площадей очаги религиозной заразы». Одним из первых разрушенных памятников культовой архитектуры была часовня Александра Невского, построенная в центре Москвы в 1883 году в память воинов, погибших в русско-турецкой войне 1877–1878 годов.
Сиреневым цветом обозначены снесённые постройки Московского Кремля
К концу открытой войны пролетарского государства с Православной церковью в России из 80 тысяч православных храмов сохранились лишь 19 тысяч. Из них 13 тысяч были заняты промышленными предприятиями, служили складскими помещениями. В остальных размещались различные учреждения, в основном клубы. Только в 3000 из них сохранилось культовое оборудование, и лишь в 700 велась служба. В Московском Кремле разрушили мужской Чудов и стоявший рядом женский Вознесенский монастыри.
Снос Храма Христа Спасителя
Был взорван Храм Христа Спасителя, построенный в Москве в 1837–1883 годах как храм-памятник, посвящённый Отечественной войне 1812 года.
Не щадились и светские постройки. Были снесены такие шедевры русской архитектуры, как Сухарева башня, «сестра Ивана Великого», Красные ворота, стены и башни Китай-города. В 1936 году была разобрана Триумфальная арка на площади Тверской заставы в Москве, сооружённая в честь победы в Отечественной войне 1812 года.
Защитников шедевров нередко называли классовыми врагами. Академику A.B. Щусеву, обратившемуся к руководству Москвы с письмом о нецелесообразности сноса памятников, был дан публичный ответ: «Москва не музей старины, не город туристов, не Венеция и не Помпея. Москва не кладбище былой цивилизации, а колыбель подрастающей новой культуры, основанной на труде и знании».
Борьба с прошлым и титанические усилия по переустройству страны и общества освящались «благой» целью — «обогнать» в историческом развитии, как писал известный журналист М.Е. Кольцов, «грязную, вонючую старуху с седыми космами – Россию». О России и русских в печати того периода можно было прочитать: «Россия всегда была страной классического идиотизма»; завоевание Средней Азии осуществлялось с «истинно русской подлостью»; Севастополь — «русское разбойничье гнездо на Черном море»; Крымская республика — «должное возмещение за все обиды, за долгую насильническую и колонизаторскую политику царского режима».
Джек Алтаузен
Такое видение русской истории и её героев с предельной откровенностью воплощено Джеком Алтаузеном в его «Вступлении к поэме», опубликованной в журнале «30 дней».
Сетуя, что на памятник H.A. Некрасову «бронзу не даёт Оргметалл», советский поэт, проводивший в жизнь лозунг «одемьянивания» советской поэзии, проблему решал запросто:
Я предлагаю
Минина расплавить,
Пожарского.
Зачем им пьедестал?
Довольно нам
Двух лавочников славить –
Их за прилавками
Застал.
Случайно им
Мы не свернули шею.
Я знаю, это было бы под стать.
Подумаешь, они спасли Рассею!
А может, лучше было б не спасать?
Это, впрочем, не помешало ему погибнуть смертью героя 27 мая 1942 года под Харьковом.
(Из книги профессора МГУ, доктора исторических наук, члена Союза писателей России Вдовина Александра Ивановича «Русская нация в XX веке»).
Внутренняя русофобия никуда не делась и в наши дни. Наоборот, можно вспомнить замечание поэта Юрия Кублановского: «Средний гуманитарный либерал испытывает к России настороженную брезгливую антипатию». Вот это и создаёт очень агрессивную и в целом удручающую психологическую обстановку. В результате можно констатировать, что современному русскому самосознанию свойственно сильное чувство затравленности.
Правда, следует всё же различать, так сказать, «патриотическую русофобию» — критику русской жизни и истории ради более возвышенного идеала национальной жизни, бытия и образа России; и унижение всего русского ради потакания своим комплексам и предрассудкам, голому желанию в отношении России: «А, провались ты пропадом!».
Такова в целом русская тема в различных изданиях русофобии — отечественной и заграничной: Россия — это большая страна, во всём обратная цивилизации, населённая рабским народом, нелюдьми, слепо подчиняющимся всевластным правителям, страна повсеместной жестокости и насилия, агрессивная в отношении всего остального мира, желающая его подчинить и уничтожить всё доброе на земле.
Однако относительно будущего нашего Отечества среди русофобов есть старое расхождение во мнениях, не преодолённое по сей день.
1. Россия – это просто самая тёмная часть нецивилизованного мира, закоренелая в своём невежестве и потому имеющая особые проблемы для приобщения к цивилизации;
2. или же это абсолютная её противоположность, вечный враг, причём как для цивилизованного мира, так и для всего остального, поскольку она препятствует его приобщению к цивилизации.
В первом случае с ней надо работать в надежде на улучшение, во втором – всеми силами бороться с нею, ведь она слишком большая, чтобы быть уничтоженной, но её можно сделать слабой.
Это различение двух подходов я бы условно назвал «оптимистичной» русофобией и её «пессимистичной» вариацией. Оптимизм первой заключается в предположении, что европеизация русских возможна; пессимизм второй – в заключении, что русские неисправимы. Оба варианта вполне русофобские, но предполагают разную политику.
Пессимистическая русофобия, разочарованная в перспективах западного мессианства на российской почве, вещает устами американского писателя Гленна Донована:
«Вы ещё никогда не встречали такого человека как я, который так ненавидит русский народ за то, что он отбросил свободу, которую мы в течение многих десятилетий так сильно стремились помочь ему обрести. ... Я чувствовал гордость от того, что нахожусь на правильной стороне против советчиков, и иногда думал, что русский народ будет благодарен США за свою свободу. ... Эта бестия, обладающая тотальной властью, руководит безграмотным, расистским, злым и антилиберальным населением. Я подумываю, может быть, русские заслужили Сталина? ... Ясно то, что Россия и её народ не достойны сидеть за одним столом на равных с цивилизованными и свободными странами, обществами и людьми. Я ненавижу русский народ за то, что они это допустили. Нам нужно было их атомизировать бомбами и отправить Россию в небытие, и пусть там природа начнёт по новому заходу. ... Я пришёл к выводу, что русские люди философически ущербны, они не способны сами править, и они это знают – отсюда их любовь к тиранам».
Приведённая цитата указывает на ещё один типичный сюжет русофобии: утверждение русской вины. Вины перед Богом за схизму, вины перед цивилизацией за сопротивление ей, и вины перед «порабощёнными народами». Концепция русской вины опять же напоминает нам идеологию антисемитизма, с его утверждением коллективной вины евреев вначале за распятие Христа, а потом и за многие иные грехи, совершённые по общей злой воле.
Закончу словами откровенным признанием С. Хантингтона, который писал, что Запад может принять марксистскую Россию, но никогда не примет русскую Россию:
«Конфликт между либеральной демократией и марксизмом-ленинизмом был конфликтом идеологий, которые, невзирая на все различия, хотя бы внешне ставили одни и те же основные цели: свободу, равенство и процветание. Но Россия традиционалистская, авторитарная, националистическая будет стремиться к совершенно иным целям. Западный демократ вполне мог вести интеллектуальный спор с советским марксистом. Но это будет немыслимо с русским традиционалистом. И если русские, перестав быть марксистами, не примут либеральную демократию и начнут вести себя как россияне, а не как западные люди, отношения между Россией и Западом опять могут стать отдалёнными и враждебными».
Эти слова — ключевые для осмысления отношений современной России с Западом.
Только развитие свобод поможет побороть русофобию, ведь главный тезис русофобов: Россия — страна рабов.
Помимо простого соблюдения конституционных свобод, нужно ещё общее чувство свободы, разлитое в обществе.
Для тех, кто хочет удивить меня своей щедростью
Сбербанк 4274 3200 2087 4403
ЮMoney https://donate.stream/ya41001947922532
Мои книги
https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/
У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!
Последняя война Российской империи (описание и заказ)
ВКонтакте https://vk.com/id301377172
Мой телеграм-канал Истории от историка.
|
Метки: русофобия |
Не наука |
П. Антокольский
История — это воскрешение.
Жюль Мишле
Ты как любовь, история! Ты мука
И радость для пытливого ума.
Ты что угодно — только не наука,
Не пыльные, прочтенные тома;
Не мертвая Помпея, не Пальмира,
Не спекшаяся в жидкой лаве мышь.
На всех путях и перепутьях мира
Ты грозами весенними гремишь.
Встань во весь рост, гляди в живые лица,
В загадочные действия людей,
Осмелься их весельем веселиться,
Их горькими заботами владей.
Рифмуй куплет, малюй плакаты ярче,
Расти, опара, на живых дрожжах,
Тощай и бедствуй на пайковом харче,
Всем сострадай, рыданья не сдержав.
Всё пригодится, всё тебе на благо,
Всё ты вплетешь в сверкающую ткань.
Запенься же морской соленой брагой,
Шей и пори, мни глину и чекань!
Как под тобою почва благодатна!
Как над тобою Млечный блещет Путь!
Чем хочешь будь — Вергилием у Данта,
Голубкой у Пикассо, — только будь!
Я твой слуга, но критике подвергнусь,
Как интеллектуал-интеллигент,
За то, что защищаю достоверность
Недостоверных мифов и легенд.
1975
|
Метки: история |
И что с этими рыбинами делать? |
Удачная «рыбалка циклопа Полифема», художник Макс Пичманн (1865—1952).
Циклоп поймал в сети нереид, морских нимф. Полифем и сам был сыном нимфы Фоосы, а также был влюблён в нимфу Галатею.
|
Метки: живопись |
Москва: на пути к великому княжению |
Самые важные исторические перемены приближаются, как правило, незаметно. Вот и на Руси в последние десятилетия XIII века никто не обратил внимания на одно, поначалу вроде бы незначительное явление. А между тем именно оно направило течение русской истории в новое русло. Начиная с этого времени как-то вдруг начинает набирать силу Москва. В этом стремительном возвышении малоизвестного прежде городка было что-то необъяснимое, почти чудесное. Не случайно, в одном позднесредневековом сказании о начале Москвы говорится: «Кто думал-гадал, что Москве царством быти, и кто же знал, что Москве государством слыти?» Поразмыслим сегодня и мы над этим вопросом.
1. А. Васнецов. Строительство Москвы.
Наши крупнейшие историки не стеснялись признаться, что возвышение Москвы представляет собой историческую загадку. Пытаясь вскрыть тайные исторические силы, работавшие над подготовкой успехов Московского княжества, учёные указывали прежде всего на благоприятные естественные факторы. Например, говорили о выгодном географическом расположении Москвы. Действительно, Москва возникла на перепутье трех больших дорог, связывавших русский юг с севером, и запад с востоком. Это будто бы привлекало на московскую землю переселенцев, что, в свою очередь, приводило к неуклонному подъёму экономической жизни. Вероятно, так оно и было. Но с другой стороны, мало ли на Руси городов, которые тоже стояли на оживлённых торговых путях? Взять хотя бы тот же Смоленск, Тверь, или Ростов. И, однако же, столицей Руси они не стали, уступив первенство Москве.
А произошло это, думается, потому что историю творит не природа, не география, не экономика. Историю творят люди. И стало быть, мы вряд ли ошибёмся, сказав, что главную роль в возвышении Москвы сыграли личные качества её князей. Послушаем, как характеризует их наш выдающийся историк Василий Осипович Ключевский. «Прежде всего, — пишет он, — эти князья дружно живут друг с другом. Они крепко держатся завета отцов: «жити заодно». Они — очень почтительные сыновья: свято почитают память и завет родителей… Сберечь отцовское стяжание и прибавить к нему что-нибудь новое — вот на что были обращены их правительственные помыслы. Эти свойства и помогли их политическим успехам».
Таковы были люди, которых позже летописцы назовут «собирателями Русской земли». Объединительная политика московских князей и определила историческую роль Москвы: стать центром притяжения для всех русских земель.
Продолжение читайте здесь
Удивить автора своей щедростью
Сбербанк 4274 3200 2087 4403
ЮMoney https://donate.stream/ya41001947922532
Мои книги
https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/
У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!
Последняя война Российской империи (описание и заказ)
|
Метки: Русское тысячелетие |
Русофобия внутренняя. Часть 3. Норманнизм |
Немалую роль в становлении внутренней русофобии сыграл норманнизм, или норманнская теория.
17. Рерих. Варяги
Напомню, что эта историческая школа говорит о том, что Древнерусское государство было основано благодаря усилиям норманнов (скандинавов) и что первая государственная элита Руси состояла из конунгов, ярлов и хёвдингов.
18. Первые норманнисты Петербургской АН
Норманнизм в русской исторической науке зародился в XVIII веке благодаря усилиям трёх заезжих немцев-академиков: Байера, Миллера и Шлёцера. Это научное заблуждение было успешно преодолено к концу этого столетия.
Но вдруг в течение каких-нибудь тридцати лет взгляды российских историков резко меняются. Байер, Миллер и Шлёцер из скандалистов превращаются в научные авторитеты. Норманнизм торжественно воцаряется в русском университете и в русской школе, он оформляется в догматы и становится частью национального самосознания. И что поразительно, двери в русскую историографию распахнули перед ним сами же русские учёные, причем именно те, чьи имена составляют славу отечественной науки.
Я говорю, разумеется, о Н. М. Карамзине, Н. А. Полевом и С. М. Соловьёве, которые сформировали исторические представления русского общества первой половины XIX в. Их «Истории» России, такие разные по стилю, духу, пониманию самобытных основ русской жизни, сходятся в одном: во всех них варяжский вопрос окутан густым туманом норманнского Севера. Мы не будем сейчас вдаваться в причины этого явления, просто констатируем факт.
Впрочем, в научных заблуждениях русских норманнистов не было такой уж большой беды. Истина в науке рано или поздно торжествует (и в настоящее время норманнизм опровергнут во всех его аргументах). Но в полуучёной или вовсе не учёной части русского общества норманнизм весьма ощутимо начинал отдавать смердяковщиной. Русское государство образовано норманнами? Ничего страшного, милостивые государи, просто культурная нация подчинила себе менее культурную...
19. Сенковский
Вот до чего дописался, например, даровитый беллетрист Осип Иванович Сенковский, являвшийся в 1830-1840-х гг. перед читающей публикой под именем барона Брамбеуса. Начитавшись исландских саг, герои которых то и дело отправляются на восток в «страну городов» — Гарды или Гардарику, то есть на Русь, — он признал скандинавский эпос первоклассным источником по древней русской истории, в сравнении с которым даже «Повесть временных лет» поставил ни во что. «Нравственный и политический быт норманнского Севера, — писал Сенковский в 1834 г. в комментариях к изданной им в «Библиотеке для чтения» Эймундовой саге, — есть первая страница нашего бытописания. Саги принадлежат нам, как и прочим народам, происшедшим от скандинавов или ими созданным». Да, именно так: «нам, происшедшим от скандинавов», ибо «не трудно видеть, что не горстка солдат вторглась в политический быт и нравы славян, но что вся нравственная, политическая и гражданская Скандинавия, со всеми своими учреждениями, нравами и преданиями поселилась в нашей земле; что эпоха варягов есть настоящий период славянской Скандинавии; ибо хотя они скоро забыли свой язык, подобно маньчжурам, завоевавшим Китай, но, очевидно, оставались норманнами почти до времён монгольских».
Вам, господа, угодно считать себя славянами, русскими? Ваше право, хотя ваша национальность — чистая случайность. Альтернативный ход русской истории видится Сенковскому таким. Население древней Руси состояло, по его мнению, наполовину из славян, наполовину из финнов; те, и другие управлялись скандинавами. И «если бы русские князья избрали себе столицу в финском городе, посреди финского племени, русским языком, вероятно, назывался бы теперь какой-нибудь чухонский диалект, который также, на большом пространстве земель, поглотил бы язык славянского корня, как последний язык поглотил многие финские наречия даже в том месте, где стоит Москва и Владимир...».
Сенковскому досталось от самих же отечественных норманнистов. Профессор М. П. Погодин назвал последнюю из приведённых выписок «нелепой крайностью», погубившей «прекрасную статью» (против переехавшей в Россию Скандинавии он ничего не имел). Как, негодует Погодин, «Россия славянская есть государство случайное! Чуть-чуть не заняла её места Чухляндия со своим языком и народом, а вместо имени русского гремело бы теперь в Европе финское и сорок миллионов русских славян как ни бывало, и язык их погиб!»
Завирания Сенковского обыкновенно объясняли тем, что он был поляк и ему вольно было глумиться над Россией... Но сами русские — что писали они? Как они, к примеру, читали свои летописи? «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет». Перевели «нет наряда» как «нет порядка». А у кого же искать порядка как не у немцев? Из собственной филологической ошибки создали целую национальную психологию или, если угодно, историософию:
Ведь немцы тароваты,
Им ведом мрак и свет.
Земля ж у нас богата,
Порядка в ней лишь нет.
20. Порядок
Это пишет в сатире «Русская история от Гостомысла» один из величайших знатоков русского слова А. К. Толстой. Уж он-то мог бы знать, что «нет наряда» в устах новгородских послов означало: нет князя, княжеской власти. А отсутствие князя и отсутствие порядка, согласимся, далеко не одно и то же...
И.С. Тургенев остро чуял неладное и сказал об этом устами одного из героев романа «Дым» Потугина: «Немцы правильно развивались, — кричат славянофилы, — подавайте и нам правильное развитие! Да где же его взять, когда самый первый исторический поступок нашего племени — призвание к себе князей из-за моря — есть уже неправильность, ненормальность, которая повторяется на каждом из нас до сих пор. Каждый из нас, хоть раз в жизни, непременно чему-нибудь чужому, нерусскому сказал: иди владеть и княжить надо мною! Я, пожалуй, готов согласиться, что, вкладывая иностранную суть в собственное тело, мы никак не можем наверное знать наперёд, что такое мы вкладываем: кусок хлеба или кусок яда?»
В целом, как отмечал в 1876 г. историк Иван Забелин, «само русское образованное общество, воспитанное на беспощадном отрицании русского варварства, и потому окончательно утратившее всякое понятие о самостоятельности и самобытности русского народного развития, точно также не могло себе представить, чтобы начало русской истории произошло как-либо иначе, т.е. без содействия германского и вообще иноземного племени».
Неспособность русских к самостоятельному государственному развитию — краеугольный камень русофобии, не только внутренней, но и внешней.
Продолжение следует
Для тех, кто хочет удивить меня своей щедростью
Сбербанк 4274 3200 2087 4403
ЮMoney https://donate.stream/ya41001947922532
Мои книги
https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/
У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!
Последняя война Российской империи (описание и заказ)
ВКонтакте https://vk.com/id301377172
Мой телеграм-канал Истории от историка.
|
Метки: русофобия |
Новости спецоперации |
Как сообщает Министерство обороны РФ, с 1 июня услуга «сдача в плен» («эвакуация») станет платной.
И за возврат 100 руб.
|
Метки: юмор |
Бог накажет Англию |
Германо-австрийская пропаганда времен 1-й мировой войны. 1916 год.
|
Метки: Первая мировая война |
Как кушал Петр I |
Создатель русского флота обладал несокрушимым, подлинно матросским аппетитом (определение Ключевского), который он еще подогревал постоянным приемом спиртного. Петр мог есть всегда и всюду, и в его экипаже постоянно была наготове провизия, в основном холодные мясные закуски.
Дома, вдвоем с Екатериной, Петр обедал запросто, часто являясь за стол в одной рубахе. Обед подавали в час. Любимыми блюдами царя были щи, каша, жаркое, студень, холодное мясо с солеными огурцами или лимонами, миноги, ветчина, овощи. На десерт подавали фрукты и сыр. Особенно нравился Петру острый лимбургский. Царь считал, что рыба ему вредна, и в посты обходился хлебом, фруктами и овощами. Перед обедом он выпивал чарку анисовой водки, кушанье запивал квасом и венгерским. Дома ли, в гостях ли, Петр всюду пользовался своим столовым прибором — деревянной ложкой с черенком из слоновой кости и металлическими ножом и вилкой с зелеными костяными ручками.
Блюда для царского стола готовил повар Иоганн Фельтен, саксонец, которого Петр переманил у датского посланника. Царь ценил его за мастерство, но, признавался Фельтен «трость его частенько плясала у меня на спине». Однажды, не доев кусок лимбургского сыра, Петр замерил остаток и отдал Фельтену. На другой день он обнаружил, что кусок стал меньше. Основательно отходив прожорливого повара, Петр спокойно доел сыр и запил вином.
Изредка Петр приглашал к обеду гостей, министров и генералов, однако приборов на стол ставилось не больше 16-ти. Усаживаясь, Петр приглашал остальных занимать места без чинов, а тем, кому не хватило прибора, советовал ехать домой и обедать с женой. Когда подавали вино и десерт, Петр отсылал прислугу, оправдываясь тем, что «лакеи смотрят всякому в рот, понимают криво, а после того так же криво пересказывают».
Ну, а после обеда, выкурив трубку за чтением голландских газет, Петр по русскому обычаю, ложился вздремнуть часа на два.
Мои книги
https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/
Мой телеграм-канал Истории от историка.
Звякнуть пиастрами в знак одобрения и поддержки можно через
Сбербанк 4274 3200 2087 4403
ЮMoney 41001947922532
У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!
Последняя война Российской империи (описание и заказ)
|
Метки: быт |
