liudmila_leto все записи автора Сегодня,22 Февраля - один из предполагаемых дней рождения Фредерика Шопена(1810—1849)


Не боясь показаться несерьезной,предлагаю вам рассказ австралийского писателя
Залмана ШМЕЙЛИНА.Когда вы дочитаете его до конца,вы все поймете...

И пусть эпиграфом к рассказу будут слова композитора-
Я не люблю тех, кто никогда не смеётся. Это несерьёзные люди.
Ф. Шопен

"Этот странный и почти невероятный случай рассказал мне один знакомый. Я не то, чтобы ему поверил, но очень хотелось. А охота, как известно пуще неволи. Ну, сами посудите, вы можете представить себе, что, скажем, остановил вас где-то в темном переулке некий тип ночью с вполне определенными намерениями и, поигрывая ножичком, и поблескивая железной фиксой и подрагивая тяжелой челюстью, предложил вам по-быстрому облегчить свои карманы, а заодно и добровольно пожертвовать клифт, скажем, на нужды голодающих детей Уганды. Нынче этот адрес может быть легко переделан на детей ДНР или ЛНР, в зависимости от чувства юмора указанного висельника, это не суть важно. А вы, вместо того, чтобы дрожащими руками выдать поскорее все требуемое и побежать, наконец, принять для успокоения рюмку чая, вдруг начали ему звонким голосом, задрав голову, читать нетленные строки Пушкина «Я вас любил...» или чего похуже, например, вывалить на его голову что-нибудь из Наума Коржавина. И незадачливый грабитель, покоренный силой высокого искусства, немедленно бы проникся, прослезился и отпустил вас домой, да вдобавок вытащил из кармана мятую, пропахшую табачищем и опасностями десятку – на такси. А то не дай бог, какой-нибудь разбойник, так его, нападет...
Однако же нечто подобное и приключилось с моим знакомцем.
Он тогда дослуживал свой срок на Дальнем Востоке, в глуши, в дивизионе ПВО. Их воинская часть стала в одночасье перевалочной базой для демобилизующихся солдат. И вот его, лейтенанта радиолокационной службы, нарядили сопровождать группу дембелей, собранных из разных удаленных точек, числом в сорок кирзовых душ. Лейтенант то, собственно, был из гражданских, подхваченный волной эксклюзивного призыва на излете 60-ых. Чистый, незамутненный продукт советской перегонной системы, добытый под девизом «студент-многостаночник». Процесс, как говорится, шел с грубой ломкой характерных для всех армий мира основательности, консерватизма и скрупулезного следования традициям при подготовке офицерских кадров.
Я знал про этот внезапный массовый набор армейских командиров. Они получили свои погоны не в военных училищах, а на военных кафедрах самых разнообразных вузов, не зная казарменной муштры и законов офицерской чести. Никто из них не готовил себя к военной карьере. Напротив, для многих из них институт был вожделенной щелью, чтоб закосить от армии. Но в 68-м году грянула Пражская весна, а за ней и зима международного интернационального долга. И тысячи и тысячи молодых специалистов, вместо конструкторских бюро, сменив приобретенный на первую зарплату костюм с галстуком, на суконную армейскую шинель, оказались в окопах, в Закарпатье. В тех самых окопах, которые, будучи вырыты в первую мировую, пережили и Великую Отечественную и слегка пообтрепавшись, отметили уже свое пятидесятилетие.
Я не попал в их число, хотя мой выпуск 1966-го и был основной кастрюлей, из которой огромным половником черпались эти кадры. Потому что свой плац оттоптал задолго до того на срочной в Забайкалье.

Витя Спиваковский, мой сокурсник, даже согруппник, жгучий красавец из Одессы завалился ко мне как-то осенней ночью 70-го, в лейтенантских погонах, в какой-то потрепанной, три раза БУ, длинной шинели, но пахнущий табаком, мужеством и какой-то неведомой, забытой, очень земной реальностью. Он привез солдат на стажировку в ракетную часть. Расположенную прямо за дальней оконечностью нашего завода. От него я впервые узнал, куда делась добрая треть мужской половины нашего выпуска. Витя уже готовился вернуться обратно в Одессу, где он до того, как..., – был главным инженером портового холодильника. И, как он высказался по этому поводу, – у него тогда было всего два пути: или в подпольные миллионеры, или в тюрьму. Другого варианта эта хлебная должность не предлагала. Армия оказалась третьим и даже не нерассматриваемым. Выходом. Грядущая гражданка сулила всякие сюрпризы. Мы тогда просидели с ним всю ночь, а утром его ждали на поверку.
Еще один такой воин поневоле, Женя Василивецкий, был мне близким приятелем и веселым собутыльником все пять лет незабываемой студенческой поры. Но с окончанием учебы он из нашей жизни как-то неожиданно и загадочно исчез и появился только через четверть века в полковничьих погонах. Его «забрили» в том же 68-м. Службу он проходил на Крайнем Севере. У него была профессия – нефтяник. Поэтому сразу попал на склады ПФС. Действительно, а что еще в армии нефтянику делать. Хозяйственник, одним словом. Парень Женя всегда был с характером, вырос на бандитских, браконьерских Лисках в Бердянске. Так что прекрасно знал, где взять и куда положить. А потому был незаменимым специалистом по приему высокого начальства, включая Маршалов Советского Союза. Охота, рыбалка, банька, медсестры в белых халатах, что еще нужно простому советскому военачальнику. Так что, как говорится, «у нас судьбы разные»...
Вот и знакомец мой был из таких же. Готовился стать, так сказать, «Королевым», ну пусть не совсем «Королевым», но не лейтенантом же. А попал в эту дальневосточную трубу, через которую, как через турбину гонит воздух с Тихого океана и до самого Урала, выдувая вместе с потоками воздушных масс и массы людские, населяющие нынче добрую часть Восточной Европы. Я на своей шкуре прочувствовал неудержимое движение этих тугих масс, когда, стоя на плацу в Чите, принимал хорошо многим знакомую «забайкальскую стойку», пытаясь ужаться до размеров мухи.
Но вернемся к нашим баранам. Срок службы моего знакомца, как я уже отмечал, заканчивался, он уже в полупраздничном настроении чувствовал себя почти дома, в Харькове, когда ему подсунули эту подлянку. Собрать дембелей со всех точек, подождать пока на них оформят все документы и сопроводить их до поезда, следующего в направлении столицы нашей Родины – Москвы.
А вы знаете, что такое дембеля. Не знаете? Ну, так лучше и не знать. Дикие бизоны американских прерий по сравнению с ними покажутся кроликами. Когда эта масса возвращается домой, вся жизнь на Восточно-Сибирской магистрали на всякий случай замирает. Как будто саранча мигрирует с Востока на Запад. Талмуд хвастается тысячами историй, своей многозначимостью как бы охватывающими весь спектр сложных человеческих отношений.
Истории, которые случаются ежегодно по пути следования поездов Владивосток – Москва и далее везде, могли бы увеличить объем Талмуда до размеров Энциклопедии Британика. Одна такая, не менее фантастическая, а, значит, по известному принципу физики и наиболее вероятная приключилась во время моей службы. Наша часть базировалась в городке с названием романтическим и памятным – Отпор, расположенном на самой, самой китайской границе. Тот самый Отпор, который «прицелом точным врагу в упор – Дальневосточная, даешь Отпор!». Кстати, Википедия ошибается в отношении текста этой песни. Здесь слово отпор должно именно быть с большой буквы и с восклицательным знаком, потому что имелось в виду не отстоять что-то, то есть дать отпор, а, именно захватить, в данном случае город Отпор у китайцев. Как: «Даешь Хабаровск!», «Даешь, Читу!» Это такой дальневосточный вариант славянского (правда позаимствованного у монгольского хурру), неодолимого «Ура!» Короче, мы стояли в этом городке, а командировку имели за 500 километров от Отпора на реке Шилка. Там мы были с ответственным заданием, которое и через пятьдесят лет военная этика и врожденная скромность не позволяют разглашать. Место было чрезвычайно живописное. На соседних сопках, в пределах видимости паслись дикие козы. Ветер, который здесь, кажется, никогда не утихает, гонял туда-сюда большие шары
перекати-поле. И ни деревеньки, ни поселка на расстоянии ближе, чем за десять километров от нашего военного городка. За исключением будки путевой обходчицы буквально в сотне метров от КПП. Обходчица, женщина лет сорока, с помятым жизнью лицом, постоянно в телогрейке и кирзовых, явно солдатских сапогах, иногда появлялась в поле зрения, то со шпалой на плече, то с двумя красными флажками в руках. К ней и повадился ходить по амурным делам один из дембелей как раз накануне объявления вожделенного «приказа». Все знали, что демобилизация – это акт стратегического международного значения и осуществляется не раньше, чем прозвучит торжественный Приказ Министра Обороны. Вся фишка в том, что с обходчицей жила ее мама, старушка хорошо за шестьдесят, вечно хворая. Она, как говорили, в основном лежала на печи и практически из будки носа не показывала. В самый канун отъезда незадачливый Ромео решил пойти устроить последний лирический вечер. А это значит: выжрал с приятелем бутылку водки, для приобретения которой они в воскресенье сбегали во время увольнения на соседний урановый прииск (ближний свет – туда и обратно больше двадцати километров пехом, но что не сделаешь во имя любви). Вторую бутылку он приберег для банкета тет-а-тет. И сиганул через забор в самоволку. Но на месте свидания ждал его облом. Его Джульетта куда-то запропастилась. Да мало ли куда. Она ж на службе, ядрен корень. Раздраженный дембель сидел, кипел, а потом открыл пузырь и начал потихоньку в одиночестве посасывать. Пока не высосал почти всю (так потом установило следствие). И не дошел до полной кондиции. А подруги все нет. А уже хочется. И тут бабка дотоле молчавшая, вдруг зашевелилась на печке. Это была ее самая большая ошибка в жизни. Короче, через короткое время обходчица обнаружила нашего дембеля рядом со своей мамашей и в самом непрезентабельном виде. Форменная солдатская роба с тщательно выдраенными с помощью асидола пуговицами валялась на полу. Среди жалких остатков дешевой закуси и пролитой водки копошились тараканы. Сверчок тянул свою волынку из какого-то запечного далека. Праздник состоялся. Но не с ней. Естественно, поднялся гвалт. Женщина требовала сатисфакции от изменщика. Попранная семейная честь и ревность – жуткая смесь. Приехала военная прокуратура, которая вовсю старалась не раскрыть, а скрыть. И незадачливый любовник отправился не на Запад, а на Восток. На два года в дисбат.
Короче, 40 дембелей, которых мой знакомец привез на громыхающем Камазе в свою часть – это были сорок весьма вероятных ЧП районного масштаба. И вероятность увеличивалась многократно, потому что привез он их в пятницу, а в субботу и воскресенье макаронники, которые должны были заниматься их оформлением, как все белые люди, – что делают? Вы правильно догадались. Отдыхают. Пьют чай с вареньем. И что делать с этими сильно подросшими Томами Сойерами, которые уже вовсе не чувствовали необходимости кому бы то ни было подчиняться, за исключением собственных стихийно образовавшихся вожачков. Как три дня удержать в узде это бродящую закваску? Лейтенант сводил их на ужин, и заманил в кинозал, соблазнив польским боевиком, который по его просьбе заранее заготовил клубный киномеханик. Он даже представить себе боялся, на что они могут решиться ночью. И тут он вспомнил о Борьке Шнитцере. Это был его хороший знакомый, еще по Харькову. Борька когда-то был талантливым, перспективным музыкантом, пианистом. Закончил в свое время консерваторию и поступил в аспирантуру. Он выступал на концертах и участвовал в конкурсах. Даже стал Лауреатом в какой-то маленькой европейской стране. Но был у него свой конек-горбунок. Музыкант Шнитцер был известен в милиции, как выпивоха и дебошир. Его несколько раз за это выгоняли из аспирантуры, но пожалев и простив за талант, возвращали обратно. Вас смущает в связи с таким тривиальным обстоятельством фамилия? Только вот это не надо. А Миша Светлов, а Володя Высоцкий? Хорошо, расскажу для убедительности историю, которой сам был свидетелем. Наше предприятие было первое на Украине, а, может быть, и в стране, которое для заводских нужд получило большую вычислительную машину «Минск 22». Поскольку директор наш был энтузиаст и романтик и решил полностью перепоручить управление заводом этой чудо-машине, исключив навсегда процветающее здесь кумовство, некомпетентность и неискоренимый расчет на авось. Вычислительный Центр расположили в самом живописном уголке заводской территории. Под сенью пирамидальных тополей. Огромный машинный зал, паркетный пол, кондиционеры, выписанные из-за бугра со специальной бригадой обслуги, поддерживающие температуру 18 градусов плюс минус украинский гак даже, когда на улице плюс 40. Машина в центре, мигающая бесчисленными лампочками, характерный шелест непрерывно вращающихся за стеклом магнитных боббин, пулеметный стрекот АЦПУ, около которого в трехсменном режиме трудились целых три бригады, программисты и программистки в накрахмаленных белых халатах. В общем, двадцать хрен знает какой век. И сто двадцать человек персонала. Вместе с машиной коллектив предприятия получил в качестве главного научного консультанта Ефима Геллера, аспиранта Минского Госуниверситета. Геллер был человеком незаурядным. Небольшого росточка, с характерным носом, с выражением вселенской тоски в глазах за толстыми стеклами, он, тем не менее, сразу вызывал уважение окружающих. Встретив его даже ночью, в полутьме, к нему неизменно хотелось обращаться только в форме: «Фима, вы...». При нем как-то неудобно было разговаривать за футбол, хоккей и за «вчера поддали»... Кроме того, Ефим Геллер, как и его более успешный тезка из Одессы, был очень известным и серьезным шахматистом. Только любил он шахматы любовью чистой и почти платонической. Выступать на соревнованиях категорически не желал, но, говорили, а этому можно верить, что в личном зачете между двумя тезками наш минский протеже вел с большим отрывом.
Я встречал его неизменно с пачкой книг под мышкой. Одна из которых непременно была по программированию на английском языке, а другая – что-нибудь из теории и практики шахмат.
Фима был полностью погружен в мир математики, шахматного искусства и экзистенциальной философии, ни в каких междусобойчиках участия решительно не принимал, а спиртного и в рот не брал. Никогда в жизни. Вот это обстоятельство чрезвычайно раздражало наш дружный и порой весьма изобретательный коллектив. С какого бодуна и у кого родилась эта дикая идея – история вряд ли уже уточнит. Он приезжал несколько раз в год. Иногда на пару недель, иногда на пару месяцев. И вот к очередному его приезду в коллективе созрел план. Который должна была исполнить пара молодых соблазнительных фемин, не отличающихся особой щепетильностью.
Ну, то, что они свою роль отыграют, можно было не сомневаться. Юг Малороссии богат на женскую неотразимость. Девочки сходили к нему пару раз проконсультироваться насчет программирования. Повосхищались ясностью и доходчивостью его мысли. И затянули на очередную производственную пьянку – типа слегка посидеть, послушать музычку. Фима расцвел от женского внимания и потерял бдительность. Первый стаканчик он заглотнул как-то даже случайно, вместо минеральной воды. Зато закусил основательно тушеными баклажанчиками. Именуемыми в простонародье «синенькими». Вторую уже принял вполне сознательно под очищенную услужливыми женскими ручками вяленую селяву. К середине банкета Фима куда-то исчез, думали, что пошел домой читать что-нибудь из Шопенгауэра. Однако смущало, что книги из его подмышки остались лежать на подоконнике. Утром Ефим Геллер на работу не вышел, к телефону в гостинице никто не подходил. А обнаружился он через пару часов на пригорке поблизости от Вычислительного Центра. Он мирно похрапывал лежа на зеленой травке, обсиженный муравьями и мухами. Его с трудом привели в себя. Но это был уже другой человек. В компании его больше не приглашали – ночевать в неположенных местах на территории режимного предприятия – это чревато. Через неделю Фима уехал и больше на нашем предприятии уже не появлялся. Вместо него прислали другого математика – философа, но рангом пониже. К тому времени директор-романтик раньше времени (как это часто бывало в то романтическое время) отчитался в полном выполнении поставленной цели, получил орден Ленина и от всех сопутствующих потрясений умер. Кибернетический центр управления 6000-тысячным коллективом как-то плавно превратился в автоматизированную бухгалтерию, балансовый отчет которой наш главный бухгалтер непременно дублировал на счетах. А насчет Фимы доходили нехорошие слухи, что он категорически спился. Стал постоянным клиентом Минского вытрезвителя, где рассказывал соседям о богатстве дебютной идеи в партиях Капабланки и Стейница. Из института его поперли и он устроился на работу в какой-то мелкой торговой конторе. А потом о нем уже никто больше не рассказывал.
Я хочу успокоить читателя. Жизнь разнообразна. И темные ее стороны с лихвой перекрываются светлыми. Иначе жизнь прекратила бы свое течение. Случай, которым мы начали рассказ, например, имеет весьма благополучный конец и как бы подтверждает вышеозначенный тезис.
Так мы насчет Бори Шнитцера, который пил и выступал. Иногда.
Но в последний раз ректор консерватории прямо рассвирепел. Фишка в том, что Боря терпеть не мог военных, ну просто патологически их не выносил, считая всех надутыми тупицами. Эта его странная необузданная неприязнь часто заканчивалась скандалами. Вся эта тягомотина закончилась тем, что наш музыкант, будучи сильно под буцером, устроил некультурную разборку в ресторане и засветил какому-то старшему офицеру остроносой, модной туфлей в лицо. Ректор, у которого начались немедленно неприятности, решил больше не церемониться с сильно подзадержавшимся на стадии «подающего надежды» аспирантом, поднял трубку, позвонил в военкомат и лабуха Бориса Шнитцера срочно отправили служить в ракетные войска. Ему повезло с замполитом в дальневосточном захолустье, куда он добирался из Харькова целых пятеро суток – было время подумать за жизнь. Тот, разрушая все устоявшиеся представления Бориса, оказался не тупицей и не солдафоном. Он познакомился с его личным делом и проникся. «Я понимаю, – заявил он со всей возможной доброжелательностью, – тебе, парень, надо сохранить руки. Но армия не самое лучшее место, где это можно сделать. А поэтому стрелять ракетами или пулями тебя никто обучать не станет. Это не нужно и даже вредно. Будешь служить себе при клубе. Вместо автомата у тебя будет пианино. Которое в твоем распоряжении все 24 часа в сутки. И каждую субботу ты будешь давать нашим ребятам концерт. Пусть приучаются к хорошей музыке. Ты можешь даже в клубе ночевать. И каждый день будешь убирать клуб с помощью швабры и тряпки, и так старательно, чтобы все сверкало. Насчет нарядов посмотрим. Армия, однако». Так для Бори начался новый и, как оказалось, неожиданно судьбоносный период его творческой карьеры.
Вот про этого Борю мой знакомец вспомнил после кино.
Он не знал, как эта публика прореагирует на музыканта. Но на всякий случай спросил, хотят ли уважаемые старослужащие послушать хорошую музыку. Те были несколько в расслабухе после боевика и пропустили этот гол, потому что только как-то вяло поинтересовались:
– А что, можно будет танцы устроить, девочек позвать?
– Да вы ему заказывайте, что хотите, – сообразил офицер, – он хороший музыкант, может сыграть все, что вы попросите.
Ну, ребята в этом деле рубили. Дома на танцы ходили, на точках радио гремело с подъема до отбоя. А последние месяцы у дембелей не смолкало и ночью. Боря сыграл им по заявкам «Черного кота», пару раз «Электричку», «Сиреневый туман». Кое-кто даже подпевал. Он сыграл им что-то из Визбора, потом «Я сказал тебе не все слова». Репертуар решительно сходил на нет. Чарльстон. Летка-Енка. Все.
Две стороны застыли в ожидании. И тут кто-то предложил: «Слышь, чувак, а ты можешь что-то свое слабать, ну то, что вы там друг другу пиликаете».
У Борьки загорелись глаза, это был нехороший признак. Обычно такой блеск предшествовал серьезному кипешу.
Боря размял руки, подержал их пару мгновений в воздухе, а потом обрушился на клавиши.
Руки порхали, а из-под них наплывал на зал, наполненный кирзушниками, Шопен. Осенний сад, грезы. Прощание с родиной. Одна тема сменяла другую. Борю понесло. Он никогда еще не играл так раскованно и свободно. И зал это почувствовал. Кураж он есть кураж. И эта масса солдат это в полной мере ощутила. Она каким то внутренним звериным чутьем почувствовала, что здесь происходит нечто очень значительное. Рождался большой музыкант. В своей будущей большой концертной жизни, на пике успеха Борис Шнитцер всегда будет вспоминать эти свои ощущения и пытаться их себе возвратить. И каждый раз, когда это у него получалось – он знал, он был уверен, что успех обеспечен.
Он отыграл тогда им полчаса. Потом дембеля долго и отчаянно хлопали, а один бугаистый подошел и сказал: «Знаешь что, – ты никогда больше не играй “Электричку”. А если тебя кто-то будет заставлять, то тут у нас остаются надежные кореша. Запомни, они тебя в обиду не дадут».
Как ни странно, но оставшиеся два дня прошли очень спокойно, ни одного эксцесса.
Сила искусства. Это вам не тля."

*****

В рассказе не сказано какие произведения Шопена исполнял пианист,но если бы он сыграл вот эти,я думаю,что дембелям понравилось...

Вальс до-диез минор, соч. 64 №2




Полонез в ля-бемоль мажор, ор. 53 «Героический»




Полонез ля мажор, соч. 40 №1




Фантазия-экспромт до-диез минор, соч. 66




*****