Sapfir_t все записи автора
Продолжение. Начало здесь.


navy_korabel


Одна из боевых машин РСЗО "Град" нашего артдивизиона. К сожалению, не был близко знаком с парнями, хотя жили с ними в соседних комнатах и виделись ежедневно – скриншот из выпуска новостей от 02.09.2014 одного из центральных телеканалов

Краснодон

"Валдаи" остановились на базе ополчения, расположенной на территории автохозяйства где-то на окраине Краснодона, километрах в пятнадцати от границы. Разгружали их негры, но в общем контексте абсурдности происходящего на Украине это даже не показалось странным (позднее выяснилось, что молодые чернокожие грузчики были иностранными студентами, застигнутыми войной врасплох и зарабатывавшими на дорогу домой). Мне и ещё одному "нелегалу" выдали одну банку тушёнки на двоих и стали думать, что с нами делать дальше.

Этот второй был довольно странным типом. Низкого роста, худой, какой-то совсем не военный, он пришёл на базу на российской стороне – без документов, в шлёпанцах на босу ногу – и стал проситься перевезти его через границу. Его взяли, скорее всего, из жалости и потому, что, по его словам, он уже участвовал в боевых действиях. Мне он рассказал, что служил на блокпосту где-то в Луганской республике, а когда началось наступление ВСУ, он вслед за отступавшими ополченцами (якобы даже бросавшими оружие, которое он подбирал) оказался на территории России.

В компании с ним мне было неуютно и как-то стыдно – на его фоне я выглядел бравым молодцем, но вместе мы, наверное, производили впечатление инвалидной команды (поэтому я постарался сразу дистанцироваться от него). Рассказываю об этом потому, что в ополчении, как и везде, встречаются очень разные люди, а вовсе не для того, чтобы бросить тень на ВС ДНР и ЛНР – взяться за перо меня побудили прямо противоположные намерения.

Посовещавшись, командиры решили, что ехать в Луганск уже поздно, и отпустили водителей по домам. Договорились, что нас разбудят, и мы выедем часа в четыре утра. Между тем, на территории базы началось движение – появились хорошо экипированные люди с оружием, разговаривавшие не по-русски. Местные старались уклоняться от прямых вопросов на эту тему, но всё же удалось выяснить, что это были чеченские добровольцы. Мужчинам в Чечне скучно жить без войны.

Чеченцы собирались на очередную ночную вылазку, об устрашающей эффективности которых ходили легенды – они атаковали спящих и пьяных укров на блокпостах и в расположениях и, говорят, не щадили никого. Из боксов выехали два бронированных КамАЗа и тентованный "Урал". У КамАЗов было по три бойницы с каждого борта, две сзади, на крыше – пулемёт ПК. В кузове "Урала", скорее всего, была установлена ЗУ-23. Сборы шли не спеша (не менее часа) – очевидно выжидали условленного времени, и когда это время настало, группа численностью до взвода быстро погрузилась и уехала в ночь. Зрелище было завораживающее.

Когда совсем стемнело, на меня – в легкомысленной белой рубашке, наконец-то обратила внимание караульная служба. После тщательной проверки документов (с каверзными вопросами о петербургских мостах (паспорт был выдан в СПб) – с целью убедиться, что я тот, за кого себя выдаю) меня разместили на ночлег в шикарном спортзале местного футбольного клуба, приказав не высовываться до утра ради сбережения жизни и здоровья. Впервые за долгое время я спал не в постели (на голых матах, положив под голову дорожную сумку) и без традиционной рюмки перед сном. Ночью в помещении за стеной стреляли из автоматического оружия. Я подумал, что, наверное, так надо.

Утром оказалось, что автобусы благополучно уехали без нас. О том, когда будет командир, никто не знал. Поднявшись на вышку КПП, я обнаружил, что единственный караульный спит. Из разговора с ополченцами выяснилось, что ночью была не плановая стрелковая подготовка – стрельбу устроили два пьяных бойца, которых я видел таковыми ещё вечером, но не понял, точнее, не мог себе представить, что такое возможно (был уверен, что в ополчении строгий сухой закон).

Наконец, мне рассказали о том, как здесь относятся к личному составу и к поддержанию боеготовности: назначив на дежурство на два дня с соответствующим запасом провизии, меняют через четыре; несколько ЗУ-23 стоят без дела, неукомплектованные расчётами; прибывший профессиональный снайпер, прождав назначения несколько дней, уехал искать счастья в соседнюю республику.

Предубеждение против службы в ЛНР зародилось ещё в России, когда я читал в Интернете о нецелевом использовании военной помощи, поставляемой в Луганск (Стрелков говорил, что из танков там делали ДОТы, вместо того чтобы атаковать), и о трудноразрешимых разногласиях между полевыми командирами, выливавшихся подчас в криминальные разборки. Спросив у координатора, правда ли, что в Донецке порядка больше, нежели в Луганске, я получил утвердительный ответ.

Повторюсь и прошу понять меня правильно: здесь и далее я не ставлю целью порочить народное ополчение Донбасса, к которому отношусь с искренним уважением (тем более, что с июля 2014 г. там многое изменилось к лучшему). Тем не менее, описывая свои впечатления и мотивы в конкретные моменты времени, я буду вынужден иногда давать негативные характеристики – ради достоверности картины в целом. 23 июля в Краснодоне мозаика сложилась таким образом, что я принял решение вернуться к своему первоначальному плану. Выяснив, в каком направлении мне следует двигаться, и раздав распечатки по оружию (на случай, если нарвусь на украинский блокпост), я покинул расположение части (благо не давал присягу и ещё не получил назначения) и отправился в Донецк, до которого было чуть более двухсот километров.

Краснодон – Донецк

Мне посоветовали ехать сначала в Луганск, а оттуда – в Донецк, что оказалось ошибкой. Я вышел на шоссе и довольно быстро поймал попутку – рейсовый автобус, курсировавший между населёнными пунктами осаждённого Донбасса как ни в чём не бывало. Водитель согласился принять оплату рублями (всего 50), я сел и поехал по бывшей территории Украины почти как турист.

Вскоре я впервые увидел танк ополченцев – он стоял на обочине, с экипажем и готовый к бою (сердце забилось тревожно и радостно – в июле 2014-го наличие у вооружённых сил Новороссии тяжёлой техники не было столь очевидным, как сейчас), однако главное впечатление от этой автобусной поездки было связано не с Т-72.

Я ехал по территории, где говорили преимущественно по-русски – кроме одного единственного случая, когда мой собеседник во время дружеского застолья в Снежно́м прочитал мне в подлиннике стихотворение Шевченко, я вообще не слышал в Донбассе другой речи (краснодонские чеченцы не в счёт). Однако все без исключения виденные мною дорожные указатели, и, как оказалось позднее – таблички с названиями улиц русскоязычного Донецка, были на украинском и английском (!) языках. И если наименования населённых пунктов ещё как-то можно было прочесть (не факт, что правильно), то понять, о чём идёт речь в многострочных информационных сообщениях было решительно невозможно.

Сложно найти более веский довод в пользу сепаратизма: государство, столь пренебрежительно относящееся к праву людей, проживающим в его границах, говорить и читать на родном языке не заслуживает того, чтобы эти люди относились к нему с уважением и считали себя его гражданами.

Впервые оказавшись за границей, увлечённый мелькавшими за окном пейзажами не заметил, как доехали до Луганска. Город встретил пустыми улицами, без людей и машин – в тот день проводилась спецоперация против диверсионно-разведывательных групп противника – по приказу Болотова (того самого, с кого началось повстанческое движение в Донбассе) с целью нейтрализации украинских миномётчиков, обстреливавших городские кварталы из грузовых микроавтобусов и получавших по 50 долларов за выстрел. Следы обстрелов были видны на всём пути до автовокзала – сгоревшие, лежащие вверх колёсами прямо на проезжей части внедорожники и легковушки.

По приезде в Луганск выяснилось, что добраться отсюда до Донецка нет никакой возможности – северная трасса была перерезана украми в районе Дебальцево (так продолжалось вплоть до ликвидации знаменитого Дебальцевского котла). По совету водителя я решил проехать с ним же в обратном направлении до Све́рдловска, куда мы успевали до отправления последнего автобуса на Донецк, шедшего по южному маршруту.

Касса. Билет за рубли не продают, но обещают помочь договориться с водителем за наличные. Замечаю, что местные часы отстают от моих на один час. Реплика женщины, стоящей у кассы: "Все из Донецка, а он в Донецк". Чувствую, что проголодался, но купить поесть не могу – рубли не принимают и не меняют. Пирожки и пицца, выставленные в витринах, недоступны. Поворчав про российскую валюту ("а зачем мне она?!"), водитель берёт деньги по сходному курсу и сажает меня в автобус. Ехать четыре часа.

Ситуация на трассе была не ясна до самого конца – линия фронта непрерывно менялась, и никто никого в известность об этом не ставил. Встреча на блокпосту с украинскими военными не входила в мои планы на отпуск. Распечатки по оружию я оставил в Краснодоне, но в сумке были наколенники и много всяких походных мелочей. В самом лучшем случае меня ожидал допрос с пристрастием и бесславная депортация.

Едем по дороге, то и дело объезжая воронки от снарядов. Впереди виднеются бетонные блоки и какой-то флаг. Какой? – зрение ни к чёрту. Блокпост всё ближе, флаг никак не разобрать, состояние нервное. Наконец, вот он – луганский, донецкий, российский триколор или похожий на гюйс флаг Новороссии. Слава Богу.

Вооружённые ополченцы входят в автобус, проверяют документы. В Луганской области отношение не то чтобы недружелюбное, но какое-то не слишком радушное (а может быть, сам себя так настроил). На вопрос, как себя вести, если нарвусь на укров, бросают раздражённо: "Никак". В Донецкой – иначе: увидев герб России на первом развороте паспорта, дальше уже не смотрят. Иногда спрашивают цель поездки. При этом чувствуется, что даже такая поддержка (пока что в виде намерений) им нужна и приятна. На выходе из автобуса молодая женщина, заметившая мой паспорт, благодарит за помощь. Это окрыляет.

В Донецке направляюсь к первому увиденному блокпосту, предъявляю документы, называю цель визита и спрашиваю, как пройти в штаб. Штаб совсем рядом. Поворачиваю за угол, подхожу к металлическим воротам и говорю караульному, которого вижу в смотровую щель: "Я приехал из России, хочу записаться в ополчение". Ворота открываются.

Казарма

Начальник караула всем своим видом выражал удовольствие моим прибытием. В ожидании командира учебной роты меня угостили пиццей. Было очень вкусно и очень кстати – не ел с самого утра. Документов не спросили – ни тогда, ни впоследствии – в этом была одна из странностей службы в ополчении. Никакого паспортного контроля (кроме, как ни странно, Краснодона), никаких собеседований в особом отделе, никаких проверок – верили на слово, все данные записывались со слов, говорили, что доверяют (приходится доверять), т. к. на счету каждый доброволец.

Теоретически в ряды ополчения мог проникнуть и затеряться там кто угодно – беглый преступник, украинский шпион или диверсант, который мог запросто установить в расположении части радиомаяк и взять увольнительную, а то и просто скорректировать артиллерийский налёт по сотовому телефону, укрывшись в безопасном месте. Слава Богу, при мне подобных случаев не было, что лично я склонен считать большой удачей.

В день моего прибытия батальон (позднее ставший бригадой) понёс потери. Взрывом реактивного снаряда был разорван на части командир подразделения, двум бойцам, видевшим это своими глазами, потребовалась психиатрическая помощь. Прямым попаданием в санитарную машину была убита главвоенврач батальона и тяжелораненый ополченец, которого она только что спасла, оказав ему своевременную первую помощь. Это была уже не сводка потерь из выпуска теленовостей или интернет-сообщения Стрелкова, это было уже совсем рядом.

Подошёл Чика, командир учебной роты, загорелый 45-летний мужчина невысокого роста, крепкого телосложения, с бритой головой и точёными чертами лица (похожий на голливудского актёра Пита Постлетуэйта) – командир от Бога, которому можно доверить свою жизнь. К сожалению, я почти ничего не знаю о его прошлом, но судя по возрасту, тому, как он учил тактике, и обрывкам разговоров, это была разведка, и это был Афганистан. После короткого разговора с Шаманом (борода, казачья папаха, хромота, скорее всего – замкомбата), задавшим несколько вопросов о навыках, мотивах и осознании превратностей войны (убитый РСом командир был его другом), меня зачислили в учебную роту.

Рота располагалась в одном из зданий бывшего украинского военного городка, на территории которого также находились штаб батальона и ремонтные мастерские. У батальона было несколько баз, эта значилась под номером 4 (в обиходе – "четвёрка"). Казарма с самодельными трёхярусными койками была переполнена. Из размещённых там трёх десятков человек, разбитых на четыре отделения, большая часть прибыла на переподготовку из Харцызска и представляла собой местный отряд самообороны и охраны правопорядка. В отряде были самые разные люди, по большей части принявшие меня радушно, и именно от общения с ними я получил своё первое представление о жителях Донбасса.

Это были точно такие же русские люди, как и по нашу сторону границы, с тем же самым менталитетом и чувством юмора, говорившие даже не на суржике, а на чистом русском языке с редкими вкраплениями украинских слов: "нехай", "шо", "як". Мат отличался от нашего в основном тем, что из известной конструкции из трёх слов "твою мать" были исключены категорически, осталось только "е..ть". Мата в казарме было много, иногда доходило до половины сказанного текста, однако я совершенно не уверен, что в этом смысле донецкая казарма чем-то отличается от российской или любой другой.

Среди моих новых харцызских знакомых были ещё один Шаман, Копчёный и Банзай – командиры отделений, уверенные в себе мужчины средних лет, имевшие навыки руководства людьми, коммуникабельные и с чувством юмора – такие как правило автоматически становятся лидерами, когда в этом возникает необходимость. Был Казак – настоящий мужик, сильный и немного угрюмый, но душевный и отзывчивый, с подорванным в шахте здоровьем (шахтёров там вообще было много). Банзай и Казак по сути взяли надо мной шефство, помогали (опекали) во всём. В Донбассе я был в гостях, они – дома, и вели себя так, как и подобает гостеприимным хозяевам. С их помощью я смог быстро адаптироваться в новой для себя обстановке.

Был ещё Заяц – бригадир грузчиков, общительный и с аналитическим складом ума, с которым мы провели немало времени в беседах обо всём на свете (особенно – о вооружении и военной технике). Был Захар – предприниматель, торговавший сотовыми телефонами, молодой парень, надо полагать – любимец женщин, казалось, очень далёкий от войны человек, но влившийся в ряды ополчения без лишних раздумий. Были Чечен и Кекс – балагуры и хохмачи, без конца пересказывавшие на разные лады историю о том, как поехали резать телят для полевой кухни, попали под обстрел украинских "Градов" и вернулись на базу по уши в коровьем дерьме.

Свободных коек в казарме вначале не было вовсе, и первые две ночи спать пришлось на надувном матрасе, который сдувался примерно через четыре часа – приходилось вставать и шуметь ручным насосом, беспокоя соседей. Три раза в день ходили строем в шикарную столовую с зеркалами, доставшуюся от ВСУ. Питание не отличалось особым разнообразием, но было и первое, и второе, и компот, и я никогда не чувствовал себя голодным. Почти всегда был лимонад или газированная вода в бутылках плюс "шведский стол" с чаем и кофе.

На "четвёрке" был строгий сухой закон, и я ни разу не видел, чтобы кто-то посмел его нарушить. Рассказывали, что незадолго до моего приезда двое оступившихся были нещадно биты на плацу и с позором изгнаны из ополчения. После ежедневных 50 граммов перед сном, в первую казарменную ночь было не слишком комфортно, но уже на вторую уснул как младенец.

Обращались друг к другу чаще всего по позывным, на имена переходили в тех редких случаях, когда завязывались приятельские отношения. С позывным я определился ещё по дороге в Донбасс. Для шахтёрского края слово было не совсем понятное, и при знакомстве часто приходилось повторять его дважды, однако, вникнув в смысл, меня уже не забывали и не путали ни с кем другим (в отличие от Рыжих, Лысых и Малы́х). На несколько месяцев мне пришлось забыть своё имя и стать Корабелом.

Учебка

Подъём в 7 утра, одевание, умывание из шланга, туалет (далеко и грязно, по малой нужде предпочтительнее кусты), пробежка (без меня), завтрак строем, разборка-сборка оружия, тактические занятия на импровизированном полигоне, обед, снова полигон, какой-нибудь инструктаж, вечерний приём пищи, политинформация, отбой в 22:00. На общевойсковую подготовку ополченца отводилась одна неделя.

Обладатели дефицитных ВУСов в учебной роте не задерживались. Командиров боевых машин, наводчиков, механиков-водителей часто отправляли в часть в первый же день – с ними даже не успевали познакомиться. Остальных по завершении программы обучения ждало распределение, о котором поначалу я особенно и не задумывался. Был готов пойти куда пошлют, кроме караульной роты, патрульной или тыловой службы. Ехал всё-таки воевать.

С разборкой-сборкой оружия (АКМ, СКС) особых проблем не возникло, они возникли там, где и ожидались – в части переносимости физических нагрузок в ходе занятий по тактике пехотных подразделений. С учебным автоматом навскидку надо было пройти по пустырю в составе группы из двух-четырёх человек, периодически (по команде "Противник слева!", "Противник справа!"...) принимая положение для стрельбы с колена или лёжа. Нельзя сказать, что размеры пустыря и скорость передвижения по нему были слишком велики, скорее наоборот, но многолетнее сидение в кресле заявило здесь о себе в полный голос. Полсотни метров казались километрами, а ускоренный шаг с одним АКМом – бе́гом в гору в полной боевой выкладке.

Особенно тяжело давалась команда "Противник сзади!", по которой надо было в два приёма упасть на спину и, перевернувшись на живот, открыть воображаемый огонь в противоположном направлении. Несколько сильных ударов затылком о землю стали заслуженным наказанием за пренебрежение к утренней зарядке. Некоторые упражнения не давались совсем, например, быстрая посадка в кузов грузовика и прыжок оттуда на асфальт: по пути туда не удавалось закинуть ногу, обратно – был риск повредить голеностоп. Но я старался.

Автомат Калашникова я держал в руках два раза в жизни: на стрельбах от военной кафедры ЛКИ я сделал из него три выстрела, а, позднее, на борту эсминца "Спешный" принимал с ним в руках военную присягу. Возможно, в институте мы занимались и разборкой-сборкой оружия, но память не сохранила на сей счёт никаких воспоминаний.Поэтому я испытывал необходимость и, конечно же, желание познакомиться с АКМ поближе – так, чтобы он стал таким же привычным предметом обихода, как наручные часы или сотовый телефон. Сделать это можно было единственным способом – проводить с ним как можно больше времени. Спать с оружием в учебке мне бы не разрешили, но инструктор (позывной Медведь, много старше меня – настоящий дед) согласился выдавать мне свободный учебный автомат для ношения и привыкания. И я ходил и привыкал.

Усвоив азбучную истину, что автомат должен всегда висеть на ремне, я перепробовал все возможные варианты и выбрал три наиболее функциональных и комфортных для себя лично: 1) ремень на шее, автомат на груди стволом вниз; 2) ремень на шее, автомат лежит на скрещённых на груди руках; 3) ремень на левом плече, автомат закинут за спину за правое плечо стволом вниз. При этом, оружие можно было достаточно быстро перевести из одного положения в другое, его невозможно было уронить, забыть, оно не могло быть отброшено взрывной волной, но, самое главное, из первых двух положений (особенно из первого) автомат изготавливался к стрельбе почти мгновенно. Был ещё один немного пижонский способ для обстановки, далёкой от боевой, и коротких дистанций – оружие переносится правой рукой за пистолетную рукоятку стволом вниз.

Помимо хождения и упражнений с автоматом, я отрабатывал упражнения, которые давались мне нелегко, стараясь делать это не на виду (по крайней мере, до того, как что-то начинало получаться). Надев наколенники и налокотники, я падал на колено, на грудь или на спину прямо на полу в казарме или в актовом зале, который был неподалёку, перекатывался, занимал позицию для стрельбы, прицеливался и нажимал на спуск. Я научился без посторонней помощи забираться на высокий подоконник и в кузов грузовика, а потом спрыгивать на землю в два приёма (предварительно заняв положение сидя, что, как оказалось было перестраховкой).

Нас учили досматривать автотранспорт на примере реальной "ауди" с пассажирами, Зачищать помещение из нескольких комнат, маскироваться на местности и устраивать засады. К недостаткам обучения можно отнести отсутствие стрелковой и фортификационной подготовки. На первую не хватало патронов (все боеприпасы шли в боевые подразделения), рыть окопы и обороняться в них обещали научить, но не хватило времени.

Несмотря на определённые успехи в самоподготовке, я довольно скоро осознал, что, не то чтобы не смогу служить в пехоте, но при определённых обстоятельствах буду подвергать риску своих товарищей, например – при необходимости быстро сменить позицию или совершить марш-бросок на большое расстояние. При всём желании я не смог бы за неделю привести свою физическую форму в такое состояние, которое позволило бы мне соревноваться в беге и выносливости со здоровыми молодым парнями.

Начав думать об этом, я пришёл к выводу, что, наверное, был бы гораздо полезнее в артиллерии, которая по некоторым сведениям начала появляться у ополченцев в ощутимых количествах. Чика, с которым я переговорил на эту тему, отнёсся к моим пожеланиям с пониманием и обещал оказать возможное содействие, которое, по независящим от него причинам, дважды обернулось для меня разочарованием и только на третий раз принесло свои плоды.

В один прекрасный день, из личного состава учебной роты в авральном режиме была собрана группа, которая должна была выехать в неизвестном направлении, принять боевую технику и, пройдя обучение, усилить собой боеспособность батальона. Отбирали людей с высшим образованием, математическими способностями и умевших управлять грузовым автомобилем. Чика включил меня в группу, мы собрали вещи, второпях попрощались с товарищами и пошли на построение к штабу.

Командир батальона – человек публичный, известный в России под своим настоящим именем, оглядел строй и задал несколько вопросов, один из которых был обращён ко мне. Различив в моей речи "российский говор" (что стало для меня известной неожиданностью), он отправил меня обратно в казарму. О причинах случившегося я могу лишь догадываться, но поделиться своими соображениями сейчас не вправе (давал подписку о неразглашении). Могу лишь сказать, что они никак не связаны с дискриминацией по какому-либо признаку.