Ptisa_Lucy все записи автора Автор Алексей_Груненков,

Глава вторая, в которой я спускаюсь в метро

Не помню, сколько времени я пролежал так, может месяц, а может и два. Пустая растрата дней, - нисколько не тяготила меня и не оставила ничего в моей памяти… Помню лишь, когда сделал первую попытку подняться, - на дворе была осень. ОСЕНЬ. Выключил бы ее кто-нибудь или сделал потише! Однако осень не умолкала. О ее неумолимом приближении, мне уже сообщали изредка залетающие в окно листья, но они, большей частью оставались незамеченными на том красно-желтом ковре, что устилал пол моей комнаты. Тогда, право, мне было не до них, и должно быть именно тогда я впервые осознал свое одиночество. Однако я решил окончательно в нем убедиться. И что же я сделал? Куда отправился?

Правильно, как вы догадливы, друзья мои! Одним ранним осенним утром, я приладил к ногам свои пластиковые ботинки-протезы и, опираясь на трость, отправился к ближайшей станции метро, кажется к “Тимирязевской”… В это трудно поверить, но наружу я выбрался только спустя два года…
До сих пор не знаю, почему я так полюбил метро! За что полюбил? Может, конечно, во мне проснулась некоторая ностальгия “по норе”, теперь уж трудно сказать… Но, как бы там ни было, городская подземка коронованная буквой “М” стала моим вторым домом. Впрочем, нет, не вторым, - первым, потому как в той квартире, где я до сих пор проживал со своими предками, находиться стало невыносимо… Стены все время выдавливали меня (оттого, вероятно, что спал я ногами к двери), как желтые от никотина пальцы моих сверстников пытаются выдавить прыщ у себя на роже... Обстановка вокруг меня, с каждым днем, накалялась – не проходило ни дня без ссоры. Нескончаемые попреки в безделье, нежелании искать работу, иждивении (кстати, а вы не знаете, кто такой иждивенец?), навевали какую-то усталость и, что мне особенно не понравилось – злобу, вот я и сбежал в метро от всего этого…

Родители не испытывали ко мне никакого уважения, - я со своей стороны, тоже не давал им повода уважать себя. Высшего образования более не желал, в работе особой нужды не испытывал (родители кормят, ну и ладно!), а людей просто чурался. Однако понаблюдать за ними мне всегда было любопытно, во всяком случае, я находил это куда интереснее, чем видеть по телевизору, где они и на самих себя-то уже не похожи. Теперь-то вы понимаете, почему под землею я чувствовал себя как рыба в воде или, извиняюсь, как крот или крыса, в своих норах-тоннелях… Такого созерцания не встретишь нигде, - поверьте на слово, - и открылось мне многое…

Первое открытие, которое я сделал, спустившись, одним ранним осенним утром, под землю, на станции метро “Тимирязевская”, и методично объездив, все 11 линий, - что-то около 260 км. пути и 20-ти часов, - привело меня в сильное замешательство. Мне даже стало немного обидно за самого себя, что я, в своей слепоте, прежде не замечал этого. Я нашёл, что каждая линия нашего Московского Метрополитена, имеет свой запах… Индивидуальный, неповторимый, особый, свойственный только какой-то одной конкретной линии аромат. Или зловоние…
Вот, к примеру, взять хотя бы мою “Серпуховско-Тимирязевскую”; знаете как она пахнет? По утрам она источает слабый аромат не шибко дорогого парфюма (в основном, - это “Nivea”), джина с тоником (конечно, “Очаковского”), растворимого кофе “Nescafe”, а по вечерам накапливает в атмосфере неприятный пивной душок “Старого Мельника”, запах сигарет “Pall-Mall”, а также раздражение, усталость, разочарование в прожитом дне и отрыжку... И все это, изо дня в день, под тихое перелистывание страниц очередного бестселлера от Александры Марининой или Дарьи Донцовой… Ну чем не метафизика, в самом деле?

А если сойти на “Чеховской” и, внедрившись в густую, пахучую толпу, перейти на “Пушкинскую” и прокатиться, скажем, до “Выхино”, по “Таганско-Краснопресненской”? Особо приятных ощущений я вам не обещаю, зато шансов испортить себе настроение на весь оставшийся день, у вас прибавится… Начнем с того, что от “Пушкинской” до “Выхино”, вся “Таганско-Краснопресненская”, как я успел заметить, пахнет потом, водочным перегаром и папиросами “Беломорканал”. А также машинным маслом, бензином и еще чем-то промышленным и до крайности неприятным. В любое время суток, заметьте, друзья… Там, к слову, не редкость грубая, нецензурная брань, а уж ноги-то вам точно отдавят. Наступят грязным, нечищеным башмаком и будут настаивая молчать, отвернувшись, как будто не произошло ничего… И все это, опять же, изо дня в день, под новые приключения “Бешеного”, “Слепого” или какие-то ну очень замороченные учебники и конспекты, также с примесью чего-то индустриального…

А когда я оказался на “Филевской”? Помнится, я долго и старательно водил тогда из стороны в сторону своим носом, но, что странно, не чувствовал никакого запаха… Не знаю, конечно, но дело, наверное, в том, что из-за своей, так сказать, “обнаженности”, голубой линии не удавалось, по примеру всех остальных линий, накопить в атмосфере никаких обонятельных особенностей, достаточного количества запахов, чтобы их можно было вот так почувствовать носом. Какой-то нехитрый набор их, даже если и присутствовал, был фактически неуловим и быстро выветривался через открытые перегоны между станциями … Я склонен думать, что голубой цвет, в который она окрашена, символизирует небо, его голубую гладь, как бы напоминая этим об “эксбиционистских” наклонностях линии…

Как меч в ножны поезд погружался снова в тоннель, откуда он только что вынырнул, после чего я обычно чувствовал какое-то протрезвление, словно бы отходил от необыкновенно-приятного сна, возвращался из мечты в реальность. Это было жестоко!
Быть может, я мыслю несколько ассоциативно, и любой работник Метрополитена может запросто упрекнуть вашего покорного слугу в том, что он где-то преувеличивает или, напротив, преуменьшает то единственное, что творится на всех этих линиях, но картина моя, в целом, объективна и он не сможет с этим не согласиться…

Зато знает ли этот работник как, например, по утрам пахнет “Сокольническая”? Признаться, я сильно бы удивился, если в один из дней, она вдруг перестала источать “Клинское пиво”, дорогие духи, не менее дорогой лосьон после бритья, под мерное гудение зубрежки и перелистывание страниц учебников. Под вечер, правда, содержание духов и лосьона, в атмосфере этой линии, постепенно уменьшаются, а после чего и вовсе сходит на нет, содержание “Клинского”, напротив, существенно возрастает, зато зубрежка и перелистывание страниц стихают полностью уже где-то к часам пяти вечера, заменяясь на хриплый и веселый гомон, добирающихся домой, студентов…
А “Замоскворецкая”? А “Калужско-Рижская”? А “Арбатско-Покровская?” Или, наконец, эта феерическая “Кольцевая”?

Поверьте, я мог бы часами говорить про линии Метрополитена и про то, смесь чего с чем они источают в определенное время суток! Я даже пробовал написать об этом, но у меня не вышло… Я был не в состоянии отразить на листе обыкновенной писчей бумаги, всю ту разнообразную “обонятельную” гамму, с которой я поневоле сталкивался тогда, изо дня в день, из недели в неделю, из года в год, сначала на эскалаторах, потом в голубых экспрессах, далее на станциях-пересадках, и, наконец, в переходах, при выходе на поверхность! Там, в метро, она была естественна и неопровержима, а на бумаге выглядела сущей нелепицей. Чушью…
Но вот “Кольцевая”! Как и свои глаза, я не могу обойти ее стороной, так и ничего не сказав… И чем только не несет – вот именно, не “несет”, - от этой поистине невероятной линии! Наверное, неспроста у нее такой характерный цвет… Эта линия почему-то представляется мне своеобразным фильтром, где оседают некоторые, так сказать, неперспективные элементы, исходящие ото всех остальных линий. Основной контингент ездящих по ней людей, - это, конечно, люмпены и созерцатели, между тем, являющие собой удивительно сходный продукт… Ни те, ни другие не ставят перед собой задачи куда-то приехать.

Я часами разъезжал по этой линии и всегда находил, что основной костяк едущих вместе со мной в вагоне, круг от круга, остается неизменным. Довольно редко, когда в нем появлялись новенькие, которые, проезжая с нами несколько станций, исчезали бесследно, - не оставляя после себя ни пустых бутылок, мигрирующих по всему вагону, ни обертки от гамбургеров на сиденьях, ни тяжелого запаха мочи в воздухе… Как я уже говорил, люди, составляющие постоянную величину на “Кольцевой”, - делились на две категории; если первые, почти всегда пребывающие в объятьях Морфея и безжалостно изгоняемые из вагонов резиновыми дубинками, только и занимались тем, что портили, своим присутствием воздух а, заодно, и настроение окружающим, то вторые, - прямая противоположность первым, - пребывали скорее в плену собственных мыслей и никого не стесняли, даже если вы их об этом попросили бы… Я относился к разряду вторых, зато всякий раз, совершая очередной круг, внутренне поражался тому единству духа и понятиях о бесконечности, кои, без сомнения, сплачивали нас, созерцателей и люмпенов. Люмпенов и созерцателей…

Именно там, на “Кольцевой” поджидало второе открытие. С ним, кстати, у меня связан один забавный эпизод из жизни, но об этом позднее. Итак, как всегда, я убивал свой досуг, мчась по кругу, под несмолкающий стук колес и вялое перешептывание пассажиров… Люди в вагоне были довольно скучны. Они не занимали внимание; я смежил веки и, завершая уже восьмой круг, поглядел на схему, расположенную на стене вагона, напротив меня… Не то чтобы я обладаю особо пылким воображением, но, скажите, она вам никогда не напоминала стилизованного осьминога, с коричневым туловищем-кольцом и разноцветными лапками-линиями?
Помню образ гигантского, расположившегося под городом, осьминога, настолько поразил мое воображение, что я в ужасе выскочил на “Белорусской” и, поднявшись по эскалатору на поверхность, бешено заходил по вокзалу, периодически останавливаемый местной милицией, для проверки документов. Ей Богу, туда-сюда, туда-сюда, как заведенный…

Осьминог никак не хотел выходить у меня из головы, тревожил душу, и тогда я впервые усомнился в своей вменяемости… Наверное, в тот момент, у меня была такая перекошенная физиономия, что прохожие как-то странно поглядывали на меня, а поглядывая, - обходили стороной… Не помню, сколько времени я ходил так, из конца в конец по вокзальной площади, прежде чем привлек к себе внимание одного паренька, вероятно также бесцельно слонявшегося по округе, примериваясь к таким мрачноватым типам вроде меня. Как только я заметил этот пристальный интерес, к своей скромной персоне, поймал его взгляд, то покрепче сжал трость и приготовился к неприятностям. Он, как видно, ожидал этого и, поэтому, подошел, подчеркнуто ненавязчиво и осторожно, улыбаясь как старому другу…

“Извините, можно задать Вам один вопрос?” – обратился ко мне молодой человек.
“Извольте…” – пробурчал в ответ я, не сбавляя шага.
“Верите ли Вы в Бога?..”

Последовавшая затем пауза, дала мне возможность сориентироваться в сложившейся ситуации… Судя по вопросу, молодой человек был сектантом, намеревающимся захватить вашего покорного слугу в свои сети. Должен сказать, что у меня всегда было однозначное отношение к любого рода сообществам, где подавляется индивидуализм, возможность самому принимать решения и навязывается чья-то чужая воля, но, поскольку молодой человек разговаривал со мной приторно вежливо – бывает такая вежливость, знаете - то зачатки воспитания не позволили мне отправить его по известному адресу, а оставить вопрос без ответа я уже не мог, раз согласился на разговор и не прошел мимо. Но, тем не менее, ответить положительно или отрицательно, означало навлечь на свои уши долгую религиозную мутотень, в которой, признаться, я разбираюсь довольно слабо. Единственное что мне оставалось, - это перехватить инициативу и позабавиться самому. Удалось это следующим контрвопросом:
“А верите ли Вы сами в Бога?” – спросил тогда я, уже заранее зная какого ответа мне ожидать.
Помнится, я с пониманием выслушал всю ту несусветную чушь, которую порол молодой человек, клятвенно уверяя меня в своей любви к Богу и, задал очередной вопрос:
“А верите ли Вы, что я и есть Бог?”
Вы бы видели лицо этого паренька… Описать появившееся на его лице выражение я не в силах, - это надо было видеть - и мне искренне жаль, дорогие мои друзья, что вас не было тогда со мной на “Белорусском”. Густое, протяжное, утробное “Н-Е-Е-Е-Т!!!” – было мне ответом, и я чуть не рассмеялся.
“А почему?” – невинным голосом спросил я, едва сдерживаясь от смеха, а молодой человек, тем временем, растерялся уже окончательно. Уверен, он успел пожалеть, что заговорил со мной…
“Ну, тогда если вы Бог” – выдавил, наконец, он – “ я хочу, чтобы это дерево, впереди нас, засохло…”
“Гм… А разве Бог когда-нибудь творил перед Вами чудеса чтобы, Вы в него поверили, но, тем не менее, Вы все равно продолжаете верить. А когда встречаете на улице человека, который напрямую Вам заявляет, что он и есть Бог, Вы почему-то начинаете сомневаться в его словах. Где же логика?” - вполне резонно спросил тогда я.

Паренек поскреб в затылке и погнал уже такое, что прежняя его чушь и в подметки не годилась той ахинее, которую он понес сейчас. “Нигде, говорит, ни в каком писании, не сказано, что Господь Бог вот так ходит по улицам и делает такие смелые заявления.” - я точно не помню, что он там говорил… Однако, одно могу сказать с совершенной уверенностью - в вопросах религии, молодой человек разбирался еще слабее меня, ну а мне, признаться, уже прискучила эта “божественная” комедия…
“Так вы не будете посещать наши собрания?” – спросил молодой человек, стараясь расставить все точки над “i”, в нашей сумасшедшей беседе.
Помнится, я сослался на дела, и он ушел, посрамленный…
Но, как бы там ни было, настроения у меня существенно прибавилось, так что, если вам, дорогие мои друзья, доведется встретить где-нибудь того молодого человека, передавайте ему от меня привет, ладно?

Довольный собой, я вновь спустился под землю и ездил по “Кольцевой” еще никак не менее часа, прокручивая про себя состоявшийся диалог, до того я себе в нем понравился…
Кстати сказать, еще в старших классах я прослыл человеком, который говорит загадками, что несколько оттеняло закрепившуюся за мной репутацию лоха. Загадками, правда, я говорил только наполовину. Сейчас постараюсь вам объяснить… Часто выходило так, что когда меня кто-то о чем-то спрашивал, то занятый какими-то своими мыслями, я не сразу входил в курс дела и чтобы не снискать еще и славу “тормоза”, то я бросал что-нибудь наугад. И странно – мои одноклассники зачастую находили в случайных фразах потаенный смысл, хотя сам я не вкладывал в них никакого смысла. Иногда это спасало меня от насмешек. Нет, серьезно, высмеивать остерегались и как будто уважением проникались. А вот попадая в тему, я почему-то молол какую-то чепуху, и эта самая чепуха не могла сойти за что-нибудь умное.
Третье же открытие, которое ожидало в недрах Московской подземки, погрузило меня в состояние глубокой депрессии – еще более глубокой, чем тогда, когда я потерял ступни, - и поспособствовало поискам рабочего места…

Это произошло годом позже, когда я, уже не знаю в который раз, спустился по эскалатору под землю и, проехав несколько перегонов, сделал, уже не знаю какую по счету, пересадку. Помню, в то ужасное утро я, как птица, порхал с ветки на ветку, ни о чем не думая и никого не замечая. Метро тогда состояло из обуви, то есть я рассматривал только обувь, я слышал обувь, как она шаркала и стучала, цокала и чеканила, видел “глухонемые” кроссовки на мягкой прочной подошве. Как всегда, я не задавался конкретной задачей куда-то добраться… Люди толкали, пихали меня, вслед, по моему адресу, неслись какие-то нелестные замечания, а я смотрел себе под ноги, другим под ноги и все куда-то ехал, ехал…

Поменялось немало поездов, людей, станций, пересадок, немало стоячих мест заменилось на сидячие, а сидячих, в свою очередь, на стоячие и износилось множество пар, прежде чем я, наконец, оторвал взгляд от пола и, подняв голову, огляделся вокруг. И увиденное, привело меня в ужас, друзья мои… Впрочем, нет конечно, - ничего особенного я не увидел, но одна мысль, одна страшная догадка, появилась у меня в мозгу, приводя, этим своим появлением, в ужас и содрогание…
Неожиданно для себя, я вдруг обнаружил, что Московский Метрополитен, - с самого первого дня моего появления в нем, - никогда не стоял на месте и постоянно двигался и обновлялся, будто река, в которую нельзя войти дважды. Менялись и поезда, и вагоны и люди в них, и контролеры пропускных пунктов, и менты, и уборщицы и даже ступени эскалатора у меня под ногами тоже всякий раз были разные…
И даже попив кофе в подземном бистро на “Третьяковской” и оставив на полу стаканчик или покурив на открытой станции и бросив окурок под лавку, - я уже никогда не находил всего этого на прежних местах, если возвращался туда еще раз. Похоже, что постоянной величиной оставался один только я, словно, выброшенная на берег реки, рыбешка. Это-то и пугало!.. Будто бы я никуда и не ехал весь этот год, а стоял все время на месте, глядя на отходящие поезда, в ожидании кого-то или чего-то! Без сомнения, жизнь протекала мимо меня, она проходила как поезд, а я будто памятник Максиму Горькому между станциями “Чеховская” и “Тверская” замер на одном месте прикрыв пах книжными листиками…

Помнится, с последним поездом я вернулся домой и, увидев оставленные на плите котлеты, впервые после долгого перерыва заплакал. Да, друзья мои, заплакал. Заплакал как малое дитя... Слезы скатывались у меня по лицу, но я даже не пытался сдержать их. Мне вдруг захотелось прижаться к кому-нибудь, излить все, что накопилось у меня на душе, поделиться своей страшной догадкой, но никого рядом не было, и я уснул, зарывшись заплаканным лицом в подушку…
А на следующее утро я устроился на работу. И знаете кем? О, ни за что не догадаетесь! Дежурным у эскалатора.


Глава первая, в которой я “переобуваюсь” и ложусь на диван