Анекдоты о Вольтере (Исторические анекдоты)

__________________________________________________________________________________

Анекдоты о Вольтере (Исторические анекдоты)

Вольтер и Фридрих II

Король Пруссии Фридрих II пригласил однажды Вольтера покататься с ним на лодке. Вольтер согласился, но, увидев, что лодка протекает, быстро выскочил из нее на берег. Король рассмеялся:

"Как вы боитесь за свою жизнь, а я вот не боюсь".

Вольтер холодно ответил:

"Это легко понять: королей на свете много, а Вольтер только один".
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Разрыв с Фридрихом II

Однажды Вольтер сидел в своей комнате с прусским генералом, который составил свои записки о России, а Вольтер переводил их на французский язык. В это время Вольтеру передали очередное сочинение Фридриха II, который передавал свои труды гостю с просьбой оценить их и исправить, где надо. Вольтер сказал генералу:

"Друг мой! Нам придется отложить нашу работу. Видите, король прислал мне в стирку свое грязное белье. Надо его постирать".

Эти слова сообщили королю, после чего последовал разрыв между Вольтером и Фридрихом II.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Вольтер и стихотворец

Один тщеславный стихотворец долго читал Вольтеру свои стихи в холодной комнате. Наконец он спросил, что тот о них думает. Вольтер ответил:

"Мы бы не замерзли, если бы в ваших стихах было больше огня, или больше ваших стихов в огне".

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
>>>>>>>>>

ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ: ТВОРЧЕСТВО И БОРЬБА. ОТ "АРУЭ" - К "ВОЛЬТЕРУ"

"Биография Вольтера - это история прогресса, которым искусства обязаны его гению, история влияния, которое он имел на мнения своего века, наконец, история долгой войны с предрассудками, объявленной им с самой молодости и не прекращавшейся до последнего его вздоха."

Ж. А. Кондорсе

Франсуа Мари Аруэ, начавший с 1718 г. именовать себя Вольтером и под этим именем вошедший в историю французской и мировой культуры, родился 21 ноября 1694 г. в Париже-столице одного из наиболее могущественных в Западной Европе феодально-абсолютистских государств. Шел тридцать четвертый год правления Людовика XIV, когда королевский абсолютизм во Франции находился в зените силы и своеобразного блеска. Версаль, ставший новой резиденцией короля, поражал современников роскошными и изящными дворцами, непрерывной чредой пышных празднеств, сосредоточением при дворе первоклассных художественных и литературных дарований. Казалось, что Людовику XIV удалось превратить французскую литературу в послушную служительницу королевской власти и посредством католической церкви (в угоду интересам которой было развернуто жестокое преследование протестантского меньшинства-гугенотов) полностью подчинить себе души подданных, заставляя их терпеливо переносить бесконтрольный произвол верховной власти. Однако именно в это время началось почти незаметное, а в последующие годы (на которые пришлись детство и юность Вольтера) все более явное движение феодально-абсолютистского строя Франции по нисходящей линии. Конец царствования Людовика XIV (1715) был ознаменован крахом его экспансионистской политики в Европе, крайней степенью разорения французской экономики в результате бесконечных неудачных войн, усилением обнищания крестьянства и городского плебса, ростом числа вооруженных восстаний социальных низов, наконец, распространением в стране недовольства королевской властью.

Дальние предки Вольтера по отцовской линии жили на юго-западе Франции в провинции Пуату, где занимались различными ремеслами и торговлей, т. е. принадлежали к городским мелкобуржуазным слоям третьего сословия. Дед Вольтера поднялся ступенькой выше по лестнице социальной иерархии, став состоятельным торговцем сукнами в Париже. Это позволило отцу Вольтера продвинуться еще дальше. Сделав удачную карьеру на государственной службе, сначала в качестве преуспевающего нотариуса, а затем чиновника казначейства, он на свои доходы приобрел личное дворянство и в дополнение к этому женился на дочери мелкопоместного дворянина (который тоже был выходцем из буржуазных слоев).

Франсуа Мари был пятым, последним ребенком в этой семье, реальный статус которой в обществе в немалой степени определялся помимо названных факторов также наличием деловых (со стороны отца) и в некоторой мере личных (со стороны матери) знакомств с рядом влиятельных аристократов.

Родительская воля предназначала Франсуа Мари выгодную службу по судебному ведомству, подкрепленную покровительством титулованных особ, а также мещански-добропорядочный образ жизни в соответствии с предписаниями католической веры, в которой ребенок был крещен. Хотя отец Вольтера был приверженцем янсенизма, представлявшего собой течение католического инакомыслия, Франсуа Мари было решено воспитывать в духе тогдашней христианской ортодоксии, ревнителями которой выступали иезуиты. Немаловажную роль в этом сыграл, видимо, факт усиления преследований янсенистов со стороны церковной верхушки и властей.

Довольно продолжительное домашнее воспитание и образование ребенка, который в семилетнем возрасте лишился матери, осуществлялось под руководством очень привязанного к нему его крестного отца аббата Франсуа Кастанье де Шатонефа. В десятилетнем возрасте Франсуа Мари стал учеником находившейся в ведении иезуитов (как большинство французских школ в то время) коллегии Людовика Великого-среднего учебного заведения, известного своими педагогами; в его стенах обучалось много отпрысков самых аристократических семей. Несмотря на то, что Франсуа Мари был в числе лучших учеников и отличался к тому же незаурядным крепнущим год от года поэтическим дарованием, одно время стоял вопрос о его исключении из коллегии за сомнения в истинах христианства и чтение вольнодумных сочинений. Перед лицом этой неприятной перспективы юноша круто изменил свое поведение, и ему удалось создать у рассерженных воспитателей впечатление, что он под влиянием их увещеваний превратился в одного из самых набожных учеников. В действительности же молодой человек лишь сделал для себя жизненно важный вывод, что следует не только избегать афиширования, но и тщательно скрывать свою иррелигиозность перед людьми, которые в состоянии ответить на нее чувствительным наказанием. Как в самые юные годы, так и впоследствии характер Вольтера формировался под влиянием почти непрерывных столкновений с острыми углами феодально-абсолютистского строя, и он старался всеми средствами оградить себя от их болезненного воздействия, не поступаясь при этом ни на йоту своим вольномыслием. В 1713 г. курс обучения в иезуитской коллегии закончил юноша, который тремя годами позже напишет как о чем-то само собою разумеющемся, что "просвещенный разум" не может "поверить в химерическую историю обоих заветов, в священные сны безумных мистиков, набожных бездельников и нелюдимов, которые отказываются от подлинного удовольствия ради мнимой славы" (6, 10, 232).

В этой иррелигиозности воспитанника аббата и отцов-иезуитов нет, однако, ничего загадочного (многие клерикальные хулители Вольтера, например, считали ее "дьявольским наваждением"). Дело в том, что сознание Франсуа Мари буквально с младенчества начало впитывать в себя идеи французского вольномыслия, которое в конце XVII-начале XVIII в. под именем "либертинаж" было распространено в среде высокообразованных французских аристократов, недовольных всевластием короля и подвергавшихся опале со стороны последнего. Слепой вере в христианское Священное писание и его толкование теологами либертены противопоставили принцип критическо-рационального отношения к религиозным догматам.

На место христианских идеалов "святости", ориентировавших на мрачно-аскетический образ жизни, либертены ставили жизнерадостный эпикуреизм. Отвергая миф о посмертном блаженстве "праведников" в "царстве божием", они считали единственно реальной формой человеческого существования посюстороннюю, земную жизнь людей во плоти и крови. Отсюда либертены извлекали заключение, что люди в меру своих возможностей (у самих либертенов, как состоятельных аристократов, эти возможности были весьма значительными) должны пользоваться всеми земными благами и радостями.

Наряду с изысканным столом, комфортабельным жилищем и любовью в число таких благ и радостей включались дружеское общение с просвещенными людьми, культивирование ума и художественного вкуса, сопровождаемое творческими усилиями в области литературы, искусства и философии, прежде всего моральной (хотя христианские святоши квалифицировали либертенов как людей "распущенных" и даже "развращенных" из-за их пренебрежения евангельскими моделями "нравственности"). Либертинаж явился симптомом начала утраты доверия к господствующей клерикальной идеологии со стороны влиятельных представителей как раз тех привилегированных сословий, которые по своему социальному положению были заинтересованы в ее всемерном укреплении. При атом в рядах самих либертенов изобиловали лица духовного звания.

Будучи формой протеста против религиозного ханжества, усиленно насаждавшегося в стране и при дворе в последние десятилетия царствования Людовика XIV, либертинаж сам по себе, правда, не представлял серьезной идеологической угрозы феодально-абсолютистскому строю. Он был принципиально эзотеричен, не предназначен для того, чтобы стать убеждением и образом жизни массы населения, сфера его распространения была ограничена кружками ("обществами") аристократов. Однако идеи либертинажа после их соответствующего преобразования могли стать и действительно стали (благодаря Вольтеру в первую очередь) семенами идеологии Просвещения, связав ее, таким образом, с прогрессивным наследием национальной философской мысли XVI-XVII вв. (Монтень, Рабле, Декарт, Гассенди, Сент-Эвремон, Ламот-Левайе, Бейль).

Аббат де Шатонеф был убежденнейшим либертеном. Вместо того чтобы наставлять крестника в основах христианской веры, он начал свою педагогическую миссию с чтения трехлетнему Франсуа Мари вольнодумной сатирической поэмы "Моизада", которую ребенок заучил наизусть. В ней легендарный основатель древнееврейской религии изображен бессовестным обманщиком, эксплуатирующим легковерие невежественного народа с целью установления над ним своей власти. Затем последовало чтение других вольнодумных стихов. Первые поэтические опыты самого Франсуа Мари вдохновлялись образцами такого рода.

Аббат де Шатонеф не упускал случая продемонстрировать перед авторитетными знатоками расцветающее поэтическое дарование своего воспитанника. Франсуа Мари был представлен главе французских поэтов того времени Ж. Б. Руссо (1671-1741), который сам в своих ранних произведениях отдал немалую дань идеям либертинажа. Стихами Франсуа Мари восхищалась на склоне лет знаменитая куртизанка XVII в. Нинон де Ланкло, ставшая к этому времени в глазах вольнодумцев своего рода символом протеста против официального ханжества. Наконец, 12-летний ученик иезуитской коллегии был введен своим крестным отцом в "общество Тампль" - один из самых значительных кружков парижских либертенов. "Общество" было названо по имени резиденции опального герцога Филиппа Вандомского. Здесь на застольные пиршества-беседы собирались видные представители свободомыслящей светской и духовной аристократии: аббаты Шолье, Сервьен, Куртен, де Бюсси, маркиз Ля Фар, герцог Сюлли, кавалер Эди, герцог Арамбер, маркиз Комартен и др.

"Общество" явилось для Вольтера высшей школой либертинажа. Атмосфера "общества" была непринужденно-жизнерадостной, интеллектуально-артистичной (в его рядах было немало поэтов и тонких ценителей искусства) и вместе с тем пронизана духом критичности и оппозиционности по отношению ко двору и всей политике Людовика XIV. Здесь совершенствовалось поэтическое мастерство Вольтера, оттачивалось его остроумие и осуществлялось усвоение им комплекса этико-философских, антиклерикальных и антиабсолютистских идей, выработанных передовой французской мыслью XVII-начала XVIII в. Ко времени окончания коллегии литературное творчество, проникнутое вольномыслием, стало для Вольтера непреодолимой потребностью, так же как возможность вращаться в среде интеллектуально-артистической элиты и принимать самое деятельное участие в обсуждении волнующих общество злободневных проблем. Юному Вольтеру импонировало внимание и восхищение аудитории, которая оценивала человека только по таким достоинствам, как ум и талант, а не по сословному происхождению и положению.

Все это повлияло на решение шестнадцатилетнего Вольтера стать писателем, несмотря на риск необеспеченного существования и сильнейшее противодействие отца. Так в семье Аруэ возник конфликт, имеющий глубокий социальный смысл. Глава семьи (и пошедший по его стопам старший сын) принадлежал к тем слоям французской буржуазии, которые, несмотря на известную оппозиционность, были все же прочно интегрированы в феодально-абсолютистскую систему. Младший же сын, увлекаемый новыми жизненными ориентациями (они лишь на первый взгляд казались сугубо личными и безрассудными "прихотями"), вступил на путь, который вел его к роли идеолога той растущей и усиливавшейся части французской буржуазии XVIII в., которая пришла в непримиримое противоречие с названной системой и, встав во главе третьего сословия, совершила победоносную революцию.

Попытки отца сделать из своего младшего сына добропорядочного чиновника окончились неудачей. Тяготясь навязанной ему службой в одной из парижских адвокатских контор, молодой Вольтер, желая получить общественное признание в качестве поэта, посылает на объявленный Академией конкурс благочестиво-верноподданническую "Оду на обет Людовика XIII", написанную по всем правилам классической поэтики. Однако победителем оказывается другой претендент, поскольку ему покровительствовал влиятельный академик. Найдя решение несправедливым, Вольтер обрушился на Академию в сатирической поэме "Трясина", более соответствующей направлению его таланта. Поэма стала быстро распространяться в рукописных копиях, а вскоре была напечатана французскими эмигрантами в Голландии. Убежище от возможных неприятностей со стороны властей Вольтер нашел в замке давнего знакомого семьи маркиза де Комартена (беседы с ним о царствованиях Генриха IV и Людовика XIV дали юному изгнаннику новые творческие импульсы). В дальнейшем Вольтеру еще не раз придется поспешно и тайно покидать горячо любимый им Париж, скрываясь от преследований за все более активную и острую критику феодально-абсолютистского строя.

Вскоре после начала эпохи регентства (1715-1723) Вольтер попадает на 11 месяцев (1717-1718) в главную тюрьму для государственных преступников - печально знаменитую Бастилию. Он был заключен за сочинение сатиры на герцога Филиппа Орлеанского, временно правившего страной при малолетнем короле Людовике XV и оказавшегося бессильным противодействовать углублению кризиса "старого режима". В свое время в послании к аббату Сервьену (1714), томившемуся в другой королевской тюрьме - Венсенском замке. Вольтер советовал не предаваться меланхолии, а сохранять бодрость духа и веселость, поскольку-де "философ свободен и в цепях" (6, 10, 218). Теперь и сам он не пал духом, а принялся, обманывая бдительность тюремщиков, за напряженную творческую работу: написал трагедию "Эдип" (в соответствии с канонами классицизма-в стихах), черновой набросок которой был сделан им еще несколько лет назад, и начал "Поэму о Лиге". Хлопотами влиятельных друзей Вольтер вышел на свободу, а спустя семь месяцев его "Эдип" был с громадным успехом поставлен на парижской сцене и долгое время не сходил с нее. Это была первая французская трагедия XVIII в., признанная классической, и это был первый триумф молодого поэта. Он был представлен регенту, оказавшемуся незлопамятным человеком. Посвятив супруге регента свою трагедию, он впервые подписался: "Аруэ де Вольтер"; вскоре первое из этих слов исчезло, а оставшееся "Вольтер" недвусмысленно символизировало сознательный и тяжело выстраданный разрыв с теми традициями рода Аруэ, в противоречие с которыми пришла творческая деятельность его самого прославленного представителя.

Из своего ареста и тюремного заключения Вольтер сделал вывод, что направлять оружие сатиры непосредственно на того или иного правителя не только крайне опасно, но и нецелесообразно. В дальнейшем Вольтер почти неукоснительно придерживался правила, которое, перефразируя известную поговорку об усопших, можно было бы сформулировать так: публично о коронованных особах следует говорить только хорошее или не говорить о них вовсе. И Вольтер практически нащупывал такой плодотворный путь борьбы с феодально-абсолютистским строем, при котором огонь критики направляется не прямо против стоящих у власти лиц, а против господствующих сословий и социальных институтов. Так, лейтмотивом вольтеровской трагедии является антиклерикализм. Героиня трагедии Иокаста, отвергая претензию священнослужителей выражать волю богов и предсказывать будущее, заявляет: "Наши жрецы - это совсем не то, что думает о них суеверный народ. Вся их мудрость создана нашей доверчивостью" (6, 2, 93). Призывая больше не доверять жрецам и не возлагать надежд на чудодейственную помощь от жертвоприношений и молитв, один из персонажей пьесы формулирует мирское и антитеоцентрическое кредо: "Будем доверять только себе, на все будем смотреть своими глазами, - в них наши треножники, наши оракулы" (там же, 80). В стране, где еще совсем недавно насаждалось почитание короля как некоего земного божества, политически смело звучали слова героя трагедии Филоктета: "Царь для своих подданных-это бог, которого они почитают, а для Геракла и для меня это обыкновенный человек" (там же, 78). Дружба с человеком, обладающим большими личными достоинствами, ставится в пьесе выше царского происхождения и царского звания. Имея в виду своего друга Геракла, Филоктет говорит: "Кем был бы я без него? Только сыном государя, только простым государем..." (там же, 65). Устами того же Филоктета провозглашается даже правомерность решительной борьбы с монархами: "Я защищал царей; поверьте, что я мог бы сражаться с ними и мстить им" (там же, 78).

Развенчание официально культивируемого пиетета перед духовенством и монархической властью, отрицание их богоданности и священности, утверждение права просвещенных людей критически судить о них на основании своего разума, а в случае необходимости не повиноваться им и бороться с ними-таков довольно прозрачный идейно-политический смысл пьесы. Не только своими идеями, но и своей сознательной экзотеричностью, обращенностью к широчайшей аудитории зрителей и читателей "Эдип" является произведением, знаменующим в мировоззренческом развитии Вольтера важнейший качественный скачок - переход от либертинажа к Просвещению. Ряд существенных моментов просветительской идеологии здесь уже налицо, хотя это лишь ее первые ростки.

Успех "Эдипа" принес Вольтеру первый значительный литературный заработок, на который, однако, нельзя было рассчитывать длительное время. Не желая ставить себя в рабскую зависимость от даров титулованных или коронованных меценатов, хотя и не отказываясь от этих традиционных в его время источников существования писателей, Вольтер настойчиво ищет пути самостоятельного обеспечения себя материальными средствами не просто для скромной жизни, но для того, чтобы приблизиться к чрезвычайно привлекавшему его житейскому комфорту, к которому он быстро привык в домах своих аристократических друзей. Как раз в эти годы меры, предпринимаемые регентом для оживления французской экономики, привели к возникновению множества компаний, стремившихся привлечь капиталы. Обещания больших и скорых прибылей большей частью оказывались невыполнимыми, компании терпели банкротства, а доверившиеся им люди разорялись.

В конце 1720 г. обанкротился даже государственный банк, возглавлявшийся пропагандистом кредитной системы шотландским финансистом Ло. Правительство было вынуждено объявить о своей неспособности выплатить государственный долг, подведя тем самым мрачный итог разорительному царствованию Людовика XIV. Вольтер обнаружил поразительное чутье и способности буржуазного дельца, участвуя своими капиталами именно в тех финансовых операциях, которые в целом оказывались прибыльными. Уже в начале 20-х гг. Вольтер имел в своем распоряжении довольно крупные средства, а к концу жизни стал весьма богатым человеком (см. 26, 17-18; 118). Вопреки утверждениям злопыхателей приумножение богатства, однако, никогда не было для него самоцелью, а всегда лишь средством обеспечения определенного образа жизни и независимости действий.

Ради обладания материальными благами Вольтер никогда не поступался своими убеждениями философа-просветителя. Факты неопровержимо свидетельствуют о том, что творческая деятельность, борьба за разум и справедливость были смыслом существования Вольтера и ради них он постоянно и крупно рисковал всем, вплоть до своей свободы и самой жизни.

Характеризуя трансформацию философской мысли в эпоху Просвещения, Маркс в "Святом семействе" делает знаменательную ссылку на мнение Вольтера о том, что "равнодушие французов XVIII века к спорам иезуитов с янсенистами вызвано было не столько философией, сколько финансовыми спекуляциями Ло. И в самом деле, низвержение метафизики XVII века может быть объяснено влиянием материалистической теории XVIII века лишь постольку, поскольку само это теоретическое движение находит себе объяснение в практическом характере тогдашней французской жизни. ... Ее антитеологической. антиметафизической, материалистической практике должны были соответствовать антитеологические, антиметафизические, материалистические теории. Метафизика практически потеряла всякое доверие" (1, 2, 140-141). Вольтер так чутко уловил связь между экономическим ажиотажем и утратой интереса своих соотечественников к религиозным распрям в силу того, что сам глубоко пережил обмирщающее воздействие этого экономического процесса в качестве одного из его непосредственных и счастливых участников. Будучи, с одной стороны, ярким воплощением отмеченной Марксом направленности французской жизни "на непосредственную! действительность, на мирское наслаждение и мирские интересы, на земной мир" (там же, 141), Вольтер, с другой стороны, теоретически осмысливал данный феномен и делал из него антитеологические и антиметафизические выводы, склоняясь к материалистической философии.

После "Эдипа" перед Вольтером как восходящим светилом французской драматургии широко раскрываются двери в те многочисленные аристократические дома Парижа, где проявляют интерес к искусству. Круг его титулованных знакомых сильно расширяется. Успех в аристократической среде и усвоение некоторых черт образа жизни "светского человека" не приводят Вольтера к отказу от критического отношения к феодально-абсолютистскому строю, напротив, оно углубляется.

Во время своего непродолжительного путешествия в Голландию в 1722 г. (совместно с маркизой де Рюпельмонд) Вольтер с позиций третьего сословия фиксирует свое внимание на тех чертах социально-экономических отношений этой буржуазной страны, которые, на его взгляд, выгодно отличают ее от Франции: размах и интенсивность экономической деятельности, созидающей национальное богатство; отсутствие массовой и кричащей нищеты, паразитических сословий, надменности носителей высшей власти, религиозных преследований (см. 7, /, 171-172).

Отвечая на поставленные его спутницей вопросы относительно того, должен ли человек строить свою жизнь в соответствии с предписаниями христианской религии, Вольтер в 1722 г. пишет яркую антиклерикальную поэму " За и против", подводящую итог циклу аналогичных поэтических размышлений предшествующего десятилетия. Ставя себя в число последователей Лукреция, Вольтер пишет о необходимости разоблачить при помощи философии вредоносные суеверия и священный обман, освободить людей от мрачной сосредоточенности их помыслов на своей судьбе в "загробном существовании", научить их жить насущными интересами посюстороннего, единственно реального мира. В принципе отрицая, что в какой бы то ни было религии заключено божественное откровение, Вольтер в то же время доказывает, что христианская религия, предписывающая любить милосердного бога, на самом деле рисует его жестоким тираном, "которого мы должны ненавидеть" (6, 9, 359). Тем самым Вольтер провозглашает решительный разрыв с христианскими верованиями: "В этом недостойном образе я не признаю бога, которого я должен чтить... Я не христианин..." (там же, 361). Этот вызов христианской религии Вольтер решился опубликовать - притом анонимно - только десять лет спустя, и такая предосторожность не была излишня.

Поэма вызвала большой шум. Церковники выступили с многочисленными опровержениями ее положений и требовали строгого наказания Вольтера, ибо все были уверены, что автором является именно он. Призванный властями к ответу, Вольтер заявил, что поэма написана аббатом Шолье, к тому времени давно умершим. Ему не поверили, однако доказательств его авторства найти не удалось, и дело было прекращено. Заранее ограждая себя от подобных неприятностей, Вольтер в дальнейшем публиковал под псевдонимами все те свои многочисленные произведения, которые могли навлечь преследование. К концу его жизни число этих псевдонимов приблизилось к 140! Читающая публика большей частью догадывалась, кто написал эти произведения, но нередкими были и ошибочные предположения. Это объяснялось тем, что под псевдонимами публиковалось подавляющее большинство "крамольных" работ и других просветителей. "Псевдонимность", т. е. фактическая анонимность просветительской литературы, была необходимым защитным приемом в борьбе с феодально-абсолютистским строем, который обрушивал на своих идеологических противников самые жестокие репрессии. Утверждая явочным порядком свое право на свободу публичного обсуждения всех интересующих человека проблем, Вольтер в письмах к своим друзьям из просветительского лагеря постоянно советовал придерживаться той же продиктованной обстоятельствами тактики: "Смело и сильно говорите то, что у вас на сердце. Бейте, но прячьте вашу руку" (7, 46, 17).

В 1723 г., после смерти Филиппа Орлеанского, началось долгое, окончившееся лишь в 1774 г., правление Людовика XV. В этот период кризис феодально-абсолютистского режима углубился настолько, что даже королевские министры (из числа наиболее проницательных и откровенных) говорили, с одной стороны, что Франция вступила "в последнюю фазу упадка", а с другой стороны, что страна неудержимо движется к большому народному восстанию (см. 19, /, 295, 305). Хотя экономика и развивалась (правда, сравнительно медленными темпами), львиная доля возраставшего национального дохода поглощалась королевским двором и привилегированными сословиями, шла на содержание администрации и армии, тратилась на войны, которые нередко развязывались из-за династических и узкосословных интересов, велись неумело, изобиловали поражениями и приводили к большим территориальным потерям. Вследствие огромных непроизводительных расходов королевской казне постоянно не хватало денег, и государственный долг угрожающе рос. Увеличение налогов ставило основную массу третьего сословия во все более тяжелое положение. В особенности страдало крестьянство (оно составляло 80% населения), которое подвергалось возрастающим поборам также со стороны дворян и церкви. Частые недороды и обусловленные ими голодные годы делали положение народных масс невыносимым, на что крестьянство и городские низы отвечали восстаниями, которые, однако, удавалось подавлять с помощью армии. Утопавшая в роскоши, разлагавшаяся в моральном и интеллектуальном отношении, правящая верхушка относилась с циничным безразличием к тяжелейшему положению и растущему недовольству подавляющего большинства французского населения. На высшие должности в государственном аппарате и вооруженных силах большей частью назначались - по протекции фавориток и фаворитов короля - родовитые, но некомпетентные и недобросовестные люди. При дворе царило весьма беззаботное отношение и к проблемам дальнейшего развития страны. Тон задавал Людовик XV, который удовлетворялся тем соображением, что на его век денег хватит. Именно ему приписывается фраза, прекрасно выражающая дух его безответственного царствования: "После нас хоть потоп". Большая, самая интенсивная и плодотворная часть жизни Вольтера, охватывающая отрезок времени в 51 год, пришлась именно на правление Людовика XV.

В год восшествия этого короля на престол во Франции была подпольно опубликована вольтеровская "Поэма о Лиге". Поэма рисовала ужасающую картину религиозных войн XVI в. и прославляла политику веротерпимости первого французского абсолютного монарха Генриха IV, сумевшего благодаря ей восстановить необходимый стране гражданский мир. А в следующем, 1724 г. новый король подтвердил все меры против гугенотов, принятые при Людовике XIV (включая отмену Нантского эдикта Генриха IV о правомерности существования во Франции наряду с католицизмом также и протестантского вероисповедания). Это санкционировало начало новой волны жестоких преследований, увидевшем в ней великое эпическое творение, уберег ее автора от неприятностей.

Вольтер купался в лучах славы, его состояние увеличивалось, но вскоре он чрезвычайно болезненно ощутил свою социальную бесправность перед самыми ничтожными представителями аристократии. В конце 1725 г. Вольтера избили палками слуги некоего де Рогана. Таким привычным для французского дворянства путем де Роган доказал свое "превосходство" над прославленным поэтом и драматургом, после того как на глазах "высшего общества" проиграл ему состязание в обмене колкостями. Не найдя защиты в суде и заступничества у тех влиятельных аристократов, которых он прежде считал своими друзьями, Вольтер попытался вызвать де Рогана на дуэль. За это он был препровожден в Бастилию, а после двухнедельного заключения ему было предписано покинуть Париж. Местом своего изгнания Вольтер избрал Англию, куда он прибыл в мае 1726 г. и где прожил около трех лет

ВОЛЬТЕР ВООРУЖАЕТСЯ ФИЛОСОФИЕЙ. НЕУДАВШЕЕСЯ АМПЛУА ПРИДВОРНОГО ФИЛОСОФА

Англия в это время была передовой в социально-экономическом отношении страной, имела высокоразвитую культуру, отличалась большими достижениями естественнонаучной мысли и, по выражению Энгельса, "играла первую скрипку в философии". Длительное пребывание в ней сыграло большую роль в становлении Вольтера как философа-просветителя. Он был встречен здесь с почетом, как крупнейший представитель современной французской культуры, принят в кругах английской аристократии и представлен наследнику престола, который в 1727 г. стал королем Англии под именем Георга II. Вместе с тем Вольтер приобрел много знакомых и в других слоях общества. Его в особенности интересовали писатели, поэты, драматурги, деятели театра, ученые и философы. Следует отметить, что Вольтер встречался и беседовал с крупным религиозным философом С. Кларком, а также с самым значительным представителем английского идеализма того времени Дж. Беркли. Быстро овладев английским языком, Вольтер знакомится с величайшими произведениями английской литературы, поэзии и драматургии; изучает философские труды Бэкона, Гоббса, Локка, Толанда, прочитывает критические исследования о христианской религии английских деистов (см. 74). Он жадно наблюдает английскую жизнь в ее разнообразных и противоречивых проявлениях: от королевского дворца до лондонских трущоб, от парламента до кофейных домов, от собраний религиозных сект до народных гуляний и кулачных боев.

Все это сочетается у Вольтера с напряженной творческой деятельностью. Он перерабатывает и дополняет свою эпическую поэму, усиливая в ней мотив осуждения религиозного фанатизма. Переименованная в "Генриаду", она публикуется в 1728 г. в Лондоне с посвящением английской королеве. И поэме, снова сопутствует значительный успех. В качестве приложения к ней публикуется эстетическая работа "Опыт об эпической поэзии" и первый труд Вольтера по истории - "Опыт о гражданских войнах во Франции". Он начинает работу над новыми трагедиями и историческими исследованиями, а также задумывает написать книгу о,б Англии.

Реализацией этих творческих планов заполнены первые пять лет по возвращении Вольтера во Францию. За это время он написал четыре трагедии, из которых "Заира" (1732) оказалась высшим достижением вольтеровской драматургии (в целом это более пятидесяти произведений, образующих весьма влиятельный на европейской сцене XVIII в. "театр Вольтера"). "История Карла XII" (1731) приносит Вольтеру известность выдающегося историка. Наконец, в 1733 г. в Англии под заглавием "Письма об английской нации", а в 1734 г. во Франции под названием "Философские письма" публикуется самое важное сочинение Вольтера этого периода, которое справедливо приобрело репутацию "первой бомбы", брошенной им в "старый порядок" (см. 28, 45).

Вольтер сосредоточил почти все свое внимание на тех аспектах английской жизни, тщательно продуманное и обобщенное изображение которых воспринималось французскими читателями как острейшая критика положения в их стране. Людям, для которых повседневной реальностью был произвол королевского абсолютизма, засилье надменной аристократии и бесправие третьего сословия, сообщалось, что англичане-это нация, "которая сумела ограничить власть королей, сопротивляясь им, и которая от усилия к усилию установила, наконец, это мудрое управление, где государь всесилен, когда он хочет творить добро, но его руки связаны, если он замышляет зло, где вельможи величественны без надменности и вассалов и где народ принимает участие в правлении, не производя смуты" (6, 22, 103). Эти же люди, которым было прекрасно известно об ужасающей нищете и полуголодном существовании французского крестьянства, узнавали, что в Англии "ноги крестьянина не разбиты деревянными башмаками, он ест белый хлеб, хорошо одет, не боится увеличить поголовье своего скота или покрыть крышу черепицей - из опасения, что на следующий год возрастет налог. Имеется много крестьян, доход которых достигает 500-600 фунтов стерлингов, но которые не считают зазорным продолжать обработку земли, которая обогатила их и на которой они живут свободными людьми" (там же, 109). Гонениям на гугенотов и янсенистов во Франции "Философские письма" противопоставляли изображение свободного отправления в Англии культа приверженцами любой из многочисленных религиозных сект, мирно сосуществующих с официальной англиканской церковью и между собой. Вольтер делал также акцент на том, что в Англии выдающиеся писатели, драматурги, актеры, ученые, философы окружены всеобщим почетом и что тем аристократам, которые успешно трудились на поприще культуры, это принесло большее уважение, чем их наследственные титулы.

Значительное внимание Вольтер уделил характеристике английской философии, крупнейшим достижением которой он считал учения Ф. Бэкона и особенно Локка. Он отдавал решительное предпочтение их эмпирико-сенсуалистическому материализму не только перед схоластикой, но и перед рационалистической "метафизикой" Декарта с ее подчеркнутым идеализмом, который брался на вооружение тогдашними христианскими "модернистами" во главе с Мальбраншем. В тесную связь с бэконовско-локковской философией Вольтер ставил физику Ньютона, указывая на ее неоспоримое научное превосходство над физической теорией Декарта, которую Вольтер характеризовал как "роман о мире".

Колоссальный успех "Философских писем" объяснялся тем, что в них наряду с острой критикой феодально-абсолютистского строя Франции была развернута также определенная позитивная программа, сформулирован ряд объективно значимых целей, к осуществлению которых следует стремиться в области экономики, политики, культуры, включая науку и философию 2.

"Философскими письмами" Вольтер заявил о себе как мыслитель, способный понять с точки зрения революционизирующегося третьего сословия назревшие задачи в жизни Франции. Не удивительно, что это произведение сыграло колоссальную роль в дальнейшем развитии просветительской идеологии, способствуя существенным сдвигам в общественном сознании Франции в 30-40-х гг. Парижский парламент, являвшийся высшей судебной инстанцией в стране и игравший в XVIII в. крайне консервативную роль, постановил сжечь "Философские письма". Власти отдали приказ об аресте Вольтера, но тот успел уехать в Голландию.

Когда обстановка несколько разрядилась, он без шума вернулся на родину, но целые десять лет не рисковал появляться в Париже. Местом его пребываия стал расположенный в Сире (на северо-восточной окраине Франции) замок маркизы Эмилии дю Шатле (1706-1749), с которой Вольтер познакомился после своего возвращения из Англии и с которой его до самой ее кончины связывала глубокая любовь, подкрепленная общностью интеллектуально-эстетических интересов и мировоззренческих позиций3.

Продолжая плодотворно трудиться как драматург и поэт, Вольтер в Сире (1734-1744) приступает к серьезной разработке философских проблем. Первым, предварительным и не публиковавшимся при жизни Вольтера сводом его философской мысли явился "Метафизический трактат" (1734). В опубликованных "Замечаниях на "Мысли" Паскаля" (1734, 1743) и двух поэмах - "Светский человек" (1736) и "Рассуждение о человеке" (1737) Вольтер предлагает новое философское осмысление проблемы человека. В "Основах философии Ньютона" (1738) Вольтер излагает одновременно свои философские и естественнонаучные взгляды.

В этот период он серьезно занимается исследовательской работой в области физики; его "Опыт о природе и распространении огня" был удостоен почетного отзыва Академии наук. В нем Вольтер высказал поистине гениальную догадку, что увеличение веса металлов при прокаливании объясняется, возможно, присоединением к ним не мифического теплорода, а какого-то пока неизвестного газа, "материи, распространенной в атмосфере", "части разреженного атмосферного воздуха" (6, 22, 289; 6, 27, 179). Философия как антитеза теологии и метафизике превращается в теоретическое знамя борьбы со "старым порядком", становится мировоззренческой основой всех вольтеровских произведений. Любой из рассматриваемых вопросов Вольтер стремится осветить "светильником философии".

Это приводит к целому ряду новшеств в понимании природы, человека, общества и всемирной истории. К разработке последней Вольтер приступил в 1740 г., а в 1745-1746 гг. опубликовал первые фрагментарные результаты своего нового труда. Первое, впоследствии значительно расширенное, издание "Опыта о всеобщей истории и о нравах и духе народов" в трех томах было предпринято Вольтером в 1756 г. (этому предшествовала искаженная "пиратская" публикация первых двух томов в 1753 г. и публикация самим автором третьего тома в 1754 г.).

Живший напряженной творческой жизнью и связанный с окружающим миром как гостями из Парижа и зарубежных стран, так и обширной вольтеровской корреспонденцией, Сире постепенно становился заметным культурным центром не только французского, но и европейского значения. Число читателей вольтеровских произведений возрастало, издатели начали буквально охотиться за всем написанным Вольтером, не всегда спрашивая авторского согласия на публикацию.

В августе 1736 г. Вольтер получил исполненное преклонения перед его трудами письмо из Берлина от наследного принца Пруссии. Открывшаяся этим письмом многолетняя переписка стимулировала формирование у Вольтера убеждения в том, что он в качестве философа может и обязан давать правителям благодетельные для них. и для их народов советы. Такого рода советами властителям Франции были насыщены, по сути дела, и "Эдип", и "Поэма о Лиге", и "Философские письма".

Однако Вольтер не нашел отклика во Франции, хотя и не терял надежды на него в будущем. Теперь же, начиная с послания "Наследному принцу Пруссии о пользе знаний для государя" (1736), он обращает свои рекомендации в иную сторону, туда, где к ним демонстрируется уважительное внимание. Это не только поднимало престиж будущего властителя Пруссии. но вместе с тем способствовало и росту авторитета самого Вольтера. Когда в 1740 г. вольтеровский корреспондент был коронован под именем Фридриха II, доверительные отношения с ним Вольтера заинтересовали французское правительство. Оно обращается к Вольтеру с просьбой помочь выяснить внешнеполитические планы Фридриха II, который являлся союзником Франции в войне за "австрийское наследство" (1741-1748). Это воспринимается Вольтером как первый знак того, что и на родине власти готовы прислушаться к его мнению, и он не без успеха выполняет деликатную дипломатическую миссию.

После этого благодаря усилению влияния при дворе его высокопоставленных друзей и расположению к нему как к драматургу любовницы короля маркизы де Помпадур Вольтер имеет возможность не только вернуться в Париж, но и получить доступ в Версаль: он назначается камергером и придворным историографом. Людовик XV не возражал против эпизодического использования Вольтера в дипломатическом зондаже и был не прочь иметь его при дворе для прославления своего царствования и участия в создании развлекательных спектаклей, являвшихся атрибутом версальской жизни. Однако он ни в коей мере не собирался позволять Вольтеру играть роль философского наставника при своей особе, к чему последний страстно стремился и в чем он усматривал главный смысл своего пребывания при дворе. Избрание во Французскую академию в апреле 1746 г. (в том же году Вольтер стал почетным членом русской Академии наук) произошло уже в период разочарования Вольтера своей фактической ролью в Версале и нарастающего раздражения тем, что многочисленные пасквилянты, подстрекаемые его ненавистниками в придворных кругах, развернули шумную кампанию с целью опорочить его как человека, литератора и мыслителя. Опасаясь преследования за вырвавшееся у него крайне нелестное высказывание о придворных, Вольтер в октябре 1746 г. бежит из Парижа и несколько недель скрывается в замке герцогини Мэнской. Здесь, критически осмысливая версальскую жизнь и свое участие в ней, он пишет "Видение Бабука", явившееся блестящим дебютом в столь прославившем Вольтера жанре философской повести*. В начале 1748 г.

[Наиболее значительными вольтеровскими произведениями этого жанра являются "Задиг" (1747). "Микромегас" (1752), "История путешествий Скарментадо" (1756), "Кандид" {1759), "Простодушный" (1767), "Принцесса Вавилонская" (1768), "Письма Амабеда" (1769), "История Дженни" (1775).]

Вольтер возвращается в Сире, а после смерти в 1749 г. "божественной" Эмилии некоторое время живет в Париже. В середине 1750 г., уступая давним настойчивым просьбам Фридриха II, Вольтер прибывает в Берлин. Поначалу он очарован своей жизнью в Пруссии, где, как ему кажется, он наконец-то нашел гавань после тридцати лет бурь, обрушивавшихся на него. Вольтер был счастлив вниманием короля и тем, что он мог без опасений высказывать свои самые смелые суждения в кружке известных своим вольномыслием лиц (среди них был воинствующий материалист Ламетри). Но, украшая своим остроумием застолья в Потсдамском дворце, Вольтер постепенно начал с разочарованием осознавать, что и Фридрих II в сущности вовсе не желает иметь его своим философским советчиком в вопросах управления государством.

Обязанности Вольтера ограничивались литературной правкой работ, написанных прусским королем на французском языке. Независимость же вольтеровских суждений оказалась неприемлемой для Фридриха II. В начале 1753 г. Вольтер сложил с себя обязанности при королевском дворе и покинул пределы Германии (предварительно просидев по воле прусского монарха более месяца под домашним арестом во Франкфурте). После этого у Вольтера на всю жизнь отпала охота посещать монархов, даже самых "просвещенных", поступать к ним на службу и жить при дворе (он отклонил, в частности, соответствующее приглашение со стороны австрийской императрицы Марии-Терезии).

"РАЗДАВИТЕ ГАДИНУ I" СРАЖЕНИЯ "ФЕРНЕЙСКОГО ПАТРИАРХА"

В конце 1754 г. после курса лечения на водах во французском городе Пломбьер Вольтер в сопровождении своей овдовевшей племянницы Марии Луизы Дени (дочери его сестры, которая с тех пор почти постоянно находилась при нем в качестве домоправительницы и наследовала его состояние) прибыл в Швейцарию. Здесь он приобретает усадьбу близ Женевы, многозначительно назвав ее "Отрада" (Ле Делис-Les Delices) и дом в Лозанне. Но и в республиканской Швейцарии Вольтер не нашел желанной безопасности существования. Власть в стране принадлежала фанатичным приверженцам кальвинизма, которые с самого начала настороженно отнеслись к поселению в их стране всемирно известного вольнодумца. Их крайне раздражала публикация все более смелых антиклерикальных произведений Вольтера по всемирной истории и философско-этическим проблемам. Чашу терпения женевских святош переполнила борьба Вольтера за театральные представления, которые не допускались из ханжеских соображений в кальвинистской республике.

Не отказываясь от своей усадьбы и дома в Швейцарии, Вольтер 24 декабря 1758 г. переселяется в граничащий с этой страной французский округ Жекс, купив там два имения - Турне и Ферне, причем последнее стало его основной резиденцией. Одной из своих титулованных корреспонденток Вольтер так разъяснял выгоду нового места жительства: "Левой рукой я опираюсь на Юрские горы, правой - на Альпы; Женевское озеро расположено прямо против моих полей; я обладаю прекрасным замком на французской границе, убежищем Делис на территории Женевы и хорошим домом в Лозанне. Перекочевывая из одной норы в другую, я могу спасаться от королей и армий..." (7, 34, 207).

Превратив запущенный фернейский замок в некое подобие маленького комфортабельного дворца, Вольтер вместе с тем отдал немало сил экономическому развитию подвластных ему территорий и проявил выдающиеся способности организатора сельскохозяйственного и промышленного производства на капиталистических началах. По его инициативе осваиваются пустоши, вводятся в севооборот новые, более доходные сельскохозяйственные культуры. Из Женевы в вольтеровские владения охотно репатриируются умелые ремесленники-протестанты, предки которых покинули Францию по причине религиозных гонений.

Вскоре изготовляемые ими фернейские часы начинают - при содействии вольтеровской рекламы - конкурировать в различных европейских странах с прославленными швейцарскими изделиями. Вольтер с удовлетворением отмечал, что в результате всех этих мероприятий приписанная к Ферне полунищая деревушка с четырьмя десятками умиравших от золотухи жителей превратилась в процветающий городок с населением около 1300 человек. Жители всего Жекса благословляли Вольтера и за успешный исход его хлопот по освобождению их округа от разорительной откупной системы.

Прибыв в Ферне 64-летним старцем, Вольтер, однако, на протяжении всего последующего двадцатилетия своей жизни продолжал с неослабевающим интересом следить за всем, что происходило на его родине и за ее рубежами. Со всех концов Европы к "фернейскому патриарху" потянулся нескончаемый поток визитеров. Непосредственное общение с множеством посещавших Ферне людей дополнялось интенсивнейшей перепиской Вольтера с массой корреспондентов из самых различных стран, причем среди них возросло число коронованных особ и их министров. Самой именитой корреспонденткой Вольтера стала вскоре после своего восшествия на престол русская императрица Екатерина II, объявившая себя ученицей энциклопедистов и претендовавшая на роль "просвещенной" государыни. Находясь вдали от дворов, Вольтер больше и эффективнее, чем когда бы то ни было, воздействовал на европейских монархов, обращаясь к ним с советами и поучениями относительно их обязанностей перед народами. Крупнейший представитель младшего поколения французских просветителей Кондорсе писал о Вольтере фернейского периода: "Русская императрица, прусский король, короли польский, датский и шведский интересовались его работами, читали его труды, старались заслужить его похвалу, временами помогали ему в его благих делах. Во всех странах все вельможи и все министры, которые претендовали на славу и желали быть известными Европе, добивались одобрения фернейского философа, поверяли ему свои надежды или опасения относительно прогресса разума, свои проекты о распространении просвещения и уничтожении фанатизма" (6, /, 255; см. также 22, 101).

Позиция пассивного наблюдателя была всегда чужда Вольтеру. Но именно в фернейский период он проявил наибольшее стремление и вместе с тем умение активно воздействовать на окружающий мир. Нисколько не ослабевающая творческая деятельность Вольтера как драматурга, поэта, писателя-прозаика, историка, философа органически сочетается у него со все более ожесточенной борьбой с теми социальными силами, которые он считает ответственными за многочисленные страдания людей в современном ему мире. Руссо высказал неоправданное мнение о том, что искренне возмущаться человеческими несчастьями может лишь тот, кто сам непосредственно страдает от голода, нищеты, унижении и т. д.

Поэтому он упрекал Вольтера чуть ли не в лицемерии за отрицание последним идеи всеблагого провидения: "В пресыщении славой и суетным величием, вы живете в лоне изобилия, будучи вполне уверены в своем бессмертии... а между тем находите на земле одно только зло" (7, 30. 115). Спустя двести лет современный французский вольтеровед Р. Помо не менее наивно пишет о "фернейском патриархе": "Благоразумие (?-В. К.) предписывало старику мирное наслаждение славой и возделывание своего сада. Но темные (?-В. К.) силы, которыми он одержим, снова бросают его в бой" (64, 457).

Буржуазный исследователь не понял, что Вольтер был начисто лишен мещанского благоразумия, предписывавшего заботиться только о своем личном благополучии, и что на склоне лет лишь укрепилась его давняя живая восприимчивость к страданиям других людей, способность самому тяжко мучиться ими. Именно эта светлая сила сострадания и сочувствия бросала "фернейского патриарха" в яростные атаки на действительно темные силы, гнетущие людей: "ему были свойственны, - говорил о Вольтере В. Гюго, - нежность женщины и гнев героя. То был великий ум и необъятное сердце" (16, 659). Явно преувеличивая свою былую "умеренность", но прекрасно понимая, что его борьба поднимается на новую ступень, Вольтер в начале 60-х гг. писал своему другу видному просветителю Д'Аламберу: "Сорок лет я терпел оскорбления от святош и негодяев. Я понял, что сдержанностью ничего не добьешься и что терпеть глупо. Нужно воевать и достойно умереть "над грудою святош, повергнутых во прах"" (3, 2, 260). Самую большую радость Вольтеру приносило сознание того, что он, активно борясь с силами зла, обрушивая на них непрерывные удары, дискредитирует их в общественном мнении и кое-где заставляет отступить.

Все текущие события внутренней и внешней политики различных стран, в первую очередь Франции, рассматривались Вольтером под углом зрения того, что он считал главной задачей современности: утверждение в человеческой жизни принципов разума, справедливости, гуманности. С одной стороны, он с удовлетворением отмечал, что во, второй половине XVIII в. во всей Европе выросли силы, выступающие за эти идеалы. С другой стороны, он обеспокоенно констатировал, что на его родине и во многих других странах по-прежнему царит произвол властей, люди страдают от несправедливости и жестокости, народные массы влачат жалкое существование, а привилегированная паразитическая верхушка утопает в роскоши, превратив свою жизнь в нескончаемый веселый праздник. Поэтому Вольтер делает вывод, что просвещенные люди должны действовать решительнее, борясь с теми, кто распространяет и поддерживает пагубные для людей заблуждения. В его письмах к единомышленникам с начала 60-х гг. то и дело встречаются такого рода призывы:

"За дело, смелый Дидро, неустрашимый Д'Аламбер, вперед на фанатиков и глупцов... Обрушьтесь на пошлую декламацию, на жалкие софизмы, на лживые искажения истории, на противоречия и бесчисленные нелепости. Воспрепятствуйте тому, чтобы люди, обладающие здравым смыслом, становились рабами тех, кто его лишен; грядущее поколение будет вам обязано разумом и свободой" (3, 2, 311)4.

С 1755 г. Вольтер начал активно сотрудничать в возглавлявшейся Дидро знаменитой "Энциклопедии, или Толковом словаре наук, искусств и ремесел", которая своим апофеозом разума и созидательной деятельности человека внесла крупнейший вклад в борьбу с феодально-клерикальной идеологией.

Идеологический штурм феодально-абсолютистской системы, развернутый просветителями в 60-х гг., был направлен своим острием против ее клерикального компонента. Воинствующую римско-католическую церковь Вольтер окрестил "гадиной" (l'infame) и считал ее ответственной едва ли не за все пороки названной системы5. "Чем более я старею, - писал Вольтер одному из самых своих доверенных корреспондентов, Дамилавилю, 9 мая 1763 г., - тем больше становлюсь непримиримым по отношению к гадине. Какое ужасающее чудовище!" (7, 52, 58). Вольтер подчеркивал необходимость для всех просвещенных людей беспощадно бороться с этим чудовищем и сам подавал пример непримиримости к нему: "Преследуйте гадину, я не заключаю с ней никакого мира!" (7, 50, 125). Многие письма Вольтера соратникам по просветительскому движению заканчиваются призывом "Раздавите гадину!", который сознательно уподобляется знаменитым словам Катона "Карфаген должен быть разрушен". Из Ферне на "гадину" обрушивается град чувствительных ударов, Вольтер метит в нее каждым своим произведением и действием. Подчеркнуто антиклерикальна серия его философских повестей от "Кандида" до "Истории Дженни", заострены против римско-католической церкви "Карманный философский словарь" (дополненный в последующие годы публикацией девяти томов вольтеровских "Проблем, относящихся к

"Энциклопедии"") и другие многочисленные философские работы Вольтера. Такой же характер имел законченный в Ферне (1769) многотомный труд по всемирной истории "Опыт о нравах и духе народов", введением к которому явилась столь же антитеологическая "Философия истории" (1765). Резкая и прямая атака на христианский клерикализм проводится в таких работах Вольтера, как "Проповедь пятидесяти" (1761), "Проповеди, произнесенные в Лондоне" (1763), "Обед у графа Буленвилье" (1767), "Важное исследование милорда Болингброка, или Могила фанатизма" (1767), "Речь императора Юлиана" (1768), "Права людей и узурпации пап" (1768), "Наконец-то объясненная Библия" (1776), "Бог и люди" (1769), "История установления христианства" (1777). Работая по 18-20 часов в сутки, Вольтер создает также массу небольших памфлетов, диалогов, сатирических миниатюр (les faceties). Эти общедоступные по цене (30 су) и содержанию книжечки чуть ли не еженедельно выбрасывались под всевозможными псевдонимами на подпольный книжный рынок Франции. Придавая им исключительное значение в борьбе с "гадиной", Вольтер сам приобретал их и передавал для бесплатного распространения тем отъезжающим из Ферне посетителям, к которым проникался доверием.

Серьезный научный анализ трактуемых вопросов неизменно сопровождается в этих произведениях всесокрушающим сарказмом, знаменитым вольтеровским смехом, который, по меткому замечанию Герцена, "бил и жег, как молния" (14, 7, 255). Имея в виду это оружие сатирического разоблачения зла, Вольтер писал в одном из писем: "Что делаю я в моем уединении? Лопаюсь от смеха. А что буду делать? Буду смеяться до самой смерти" (7, 53, 51).

Постоянным рефреном писем "фернейского патриарха" является мысль о том, что необходимо объединение усилий "братьев", ведущих борьбу с "гадиной": "Да объединятся наши братья, чтобы сделать людей как можно менее неразумными" (3, 2, 91). Вольтер убежден, что для того, "чтобы низвергнуть колосса, понадобилось бы всего пять-шесть философов, действующих сообща" (там же, 255). Надо признать, что с начала 60-х гг. просветительская критика религии и церкви приобрела во Франции громадный размах, стала особенно интенсивной и острой и в ней принимало участие большое число самых выдающихся мыслителей. Однако Вольтеру представлялось, что следовало бы действовать еще более активно и целенаправленно. Выходившие одна за другой книги просветителей осуждались королевскими судами на конфискацию и уничтожение, их распространение и чтение сурово карались, но они тем не менее все шире распространялись, а их идеи глубоко проникали в общественное сознание, вызывая нарастающую волну враждебности к религии, духовенству, церкви и строю, который они освящали. Хотя репрессивные органы феодально-абсолютистской системы действовали еще в полную силу, их представители уже к началу 70-х гг. были крайне растерянны, объяты страхом и почти паникой. Обвинительное заключение королевского прокурора Сегье, на основании которого парижский парламент в 1770 г. приговорил к сожжению несколько книг Гольбаха и Вольтера, начинается словами испуганного человека, чувствующего за своими идеологическими противниками колоссальную общественную поддержку: "Мы не скрываем от себя, какой ненависти мы подвергаемся, осмеливаясь выдать властям клику столь же предприимчивую, сколь и многочисленную. Но каким бы ни был риск, связанный с нашим выступлением... мы с бесстрашием выполним доверенное нам поручение..." (70,4). Сегье нельзя отказать в проницательности, когда он заявляет, что философы, выступающие под лозунгом свободы мысли и претендующие на роль новых "учителей человеческого рода", "одной рукой пытались свалить трон, а другой рукой хотели опрокинуть алтари". Сегье констатирует, что "самые гибельные удары эти новаторы старались нанести религии... Ныне религия насчитывает почти столько же открытых врагов, сколько имеется так называемых философов... а правительство вынуждено трепетать (!-В. К.) и терпеть у себя воинствующую секту неверующих, которая, кажется, стремится только возмутить народы под предлогом их просвещения" (там же, 5).

В высшей степени показательно рассуждение Сегье о проникновении иррелигиозных произведений в социальные низы французского общества и их "подрывном" воздействии на последние: "Едва становятся известны они в столице, как распространяются, подобно бурному потоку, в провинциях, сметая все на своем пути. Осталось мало убежищ, которые свободны от заразы. Она проникла в мастерские и достигла хижин; скоро там не будет больше ни веры, ни религии, ни нравственности (в ее охранительном толковании королевским прокурором. -В. К.). Первобытная невинность развращена. Обжигающее дыхание безбожия иссушило души и. истребило добродетель. Прежде народ был беден, но имел утешение; ныне он угнетен своими трудами и сомнениями... Раньше он надеялся на лучшую жизнь. Теперь он слишком обременен тяжестью своего состояния и видит конец своей нищете только в смерти и уничтожении" (там же, 5-6).

Из Ферне Вольтеру удалось также нанести серию очень чувствительных ударов по ненавистной для всех просветителей французской судебно-юридической системе. Потрясенный и возмущенный необоснованными смертными приговорами ряду лиц (Калас, Сирвен, де Ля Барр, д'Эталонд, Мартен, Монбайи, Лалли и др.), Вольтер предал эти дела всеевропейской огласке и выступил организатором кампаний самого широкого общественного протеста против бесчеловечности и несправедливости французского судопроизводства. В большинстве случаев речь шла о жертвах религиозного фанатизма.

Протестанта Каласа подвергли пыткам и зверской казни, обвинив в убийстве сына (который в действительности сам покончил с собой) с целью помешать ему перейти в католицизм. Обвинение в убийстве по тем же мотивам было предъявлено и протестанту Сирвену (его дочь также оказалась самоубийцей). Де Ля Барр был казнен по обвинению... в богохульстве и порче распятия. Его друг д'Эталонд спасся только благодаря тому, что вовремя бежал в Ферне, откуда был переправлен Вольтером в Пруссию. Трехлетняя борьба за посмертную реабилитацию Жана Каласа увенчалась в 1765 г. полным успехом. В дальнейшем Вольтеру удалось добиться оправдания Сирвена и его семьи, которые остались в живых, поскольку сумели вовремя скрыться за границу. Оправдана была и приговоренная к смерти супруга казненного Монбайи. В других случаях смертные приговоры не были отменены, но и в делах де Ля Барра, д'Эталонда, Мартена, Лалли несомненная нравственная победа была па стороне Вольтера: общественное мнение всей Европы было уверено в несправедливости решений французских судов, в результате чего был самым основательным образом скомпрометирован важнейший институт репрессивной системы "старого порядка". По словам Кондорсе, Вольтер "создал по всей Европе союз, душою которого был он сам, а лозунгом-разум и терпимость. Совершалась ли в какой-то стране большая несправедливость, узнавали ли об акте фанатизма или надругательстве над гуманностью, - произведение Вольтера разоблачало виновных перед всей Европой. И кто знает, сколько раз страх перед этим неотвратимым и страшным мщением удержал руку угнетателей!" (6, 1, 225; см. также 22, 101-102). Вступаясь за жертвы судебного произвола и жестокости, Вольтер выдвинул программу полной деклерикализации и широкой гуманизации правосудия, которая имела чрезвычайно прогрессивное значение не только для Франции, но и для других стран (см. 5 и 57).

Глубокий социальный смысл этой деятельности Вольтера превосходно охарактеризовал великий революционный демократ XIX в. Д. И. Писарев: "Вступаясь за мучеников французского правосудия, Вольтер... просто и спокойно проводил самые широкие теории в действительную жизнь. Он не рассуждал о souverainete du peuple6. Он прямо и решительно прикладывал ее к делу... Процессы Каласа и всех других вольтеровских proteges7 нанесли старому порядку более жестокие удары, чем могли бы то сделать десятки томов самой тонкой, остроумной и разрушительной теоретической критики.

Защитительные мемуары Вольтера были уже не словами, а делами. Это уже не подготовление переворота, а настоящее его начало. Здесь живая сила общественного мнения, живая воля мыслящего и энергического народа действительно, на самом деле, стала выше всех существующих законов" (32, 4, 170).

Начало царствования Людовика XVI (1774- 1792) породило было надежду на возможность радикального преобразования сверху социально-экономического строя Франции. Назначение на пост генерального контролера финансов (фактически первого министра) известного просветителя Тюрго, который выдвинул и начал проводить обширный план реформ в интересах третьего сословия, создавало впечатление, что молодой король готов прислушаться к советам философов и привлечь их к определению государственной политики. Но сильное недовольство привилегированных сословий привело к тому, что уже в 1776 г. Тюрго был уволен в отставку, а его нововведения отменены. Ограниченные и робкие реформы, проводившиеся с 1778 г. Неккером, которому было поручено руководство французской экономикой, оказались совершенно неспособными предотвратить близившийся к кульминации кризис феодально-абсолютистского строя.

Огорчаясь явным консерватизмом верховной власти и отдавая себе отчет в могуществе сил, противостоящих в его стране социальному прогрессу, Вольтер был все же полон оптимистической уверенности, что борьба, проводимая им и его единомышленниками из просветительского лагеря, не может быть бесплодной, а должна в недалеком будущем обязательно привести к крупному перевороту в общественных отношениях и решительному улучшению условий человеческой жизни. "Все, что я вижу, - пророчески заявлял Вольтер в письме Шовлену от 2 апреля 1761 г., - сеет семена революции, которая неизбежно придет... Французы всегда запаздывают, но в конце концов они все же достигают цели; свет понемногу настолько распространился, что взрыв произойдет при первом же случае, и тогда будет большой шум. Молодые люди поистине счастливы: они увидят прекрасные вещи" (7, 54. 331). В относящемся к тому же периоду письме Д'Аламберу от 1 марта 1764 г. Вольтер уточнял свое понимание сути грядущих благодетельных перемен: "... растет новое поколение, которое ненавидит фанатизм; наступит день, когда главную роль будут играть философы. Подготавливается царство разума" (там же, 146).

Фернейская деятельность Вольтера получила широкое общественное признание. Одним из выражений этого явился начатый в 1770 г. сбор средств на статую Вольтера. В нем приняли участие все деятели просветительского движения и масса сочувствующих ему лиц, включая ряд европейских монархов во главе с Екатериной II и Фридрихом II. Созданная в 1772 г. знаменитым скульптором Пигалем, статуя была увенчана лавровым венком на квартире известной актрисы Клерон в Париже.

Весьма любопытный факт сообщает авторитетный мемуарист XVIII в. Башомон. Он пишет, что некий аббат, рассчитывая на помощь Вольтера в бедственном для себя положении, отправил ему письмо, обозначив адресат следующим образом: "Князю поэтов, непременному питомцу славы, Меркурию Европы, оратору родины, будителю граждан, историку королей, панегиристу героев, Аристарху Зоилов, судье вкуса, творцу во всех жанрах, неизменному во все возрасты, покровителю искусств, благодетелю талантов и подлинных заслуг, поклоннику гения, бичу преследователей, врагу фанатиков, защитнику утесненных, отцу сирот, примеру богатым, опоре бедняков, бессмертному образцу наивысших добродетелей" (44, 5, 19). Чиновники почтового ведомства не колеблясь направили письмо Вольтеру, полагая, что все эти наименования подходят только ему.

В начале 1778 г. Вольтер счел, что он может позволить себе хоть на какое-то время вернуться в горячо любимый им Париж, не спрашивая на то разрешения властей, и 10 февраля "фернейский патриарх" прибыл в столицу Франции, которую не видел почти тридцать лет. Очевидец этого события русский писатель Фонвизин писал: "Прибытие Вольтера в Париж произвело в народе здешнем действие, как бы сошествие какого-нибудь божества на землю... Почтение, ему оказываемое, ничем не разнствует от обожания" (41, 291). Восторженный прием, оказанный Вольтеру парижанами, в глазах которых он был не только величайшим представителем современной французской культуры, но и славным борцом за справедливость и гуманность, заставил власти отказаться от замысла его новой высылки из столицы. Вольтер принимает многочисленные визиты своих друзей и почитателей, присутствует на заседаниях Академии и театральных спектаклях, встречая со всех сторон глубоко трогающие его знаки широчайшего общественного признания и уважения. "Прием, который был ему оказан, - отмечал русский ученый-просветитель А. Шахов, - был в XVIII столетии перед революцией самым сильным взрывом общественного мнения во Франции. До сих пор оно, никогда не высказывалось с такой решительностью и с такой восторженностью" (43, 226). И в этих условиях Вольтер продолжает напряженную творческую деятельность, лихорадочно работает и полон новых замыслов. Он завершает новую трагедию "Ирина", которая сразу же ставится на парижской сцене, разрабатывает проект создания Академией нового словаря современного французского языка. Однако его подкашивает неизлечимая и быстро прогрессирующая болезнь, что, возможно, было связано с исключительным напряжением последних месяцев его жизни. 30 мая Вольтер скончался. Парижские церковные власти не дали разрешения на погребение его тела, а парижская полиция запретила печатать извещения о его смерти и ставить его пьесы. Племянник Вольтера аббат Миньо (брат мадам Дени), не теряя времени, втайне сумел отвезти тело покойного в провинцию Шампань и похоронить на кладбище аббатства Сельер, прежде чем там было получено запрещение местных церковных властей на совершение этого обряда.

Однако усилия клерикалов и королевской власти заставить Францию забыть Во

М. Дубницкий. Женщины в жизни великих и знаменитых людей


История любви двух известнейших людей своего времени — Вольтера (1694–1778) и Эмилии дю Шатле (1706–1749), связавшая влюблённых на долгие годы, изменила их жизни с того самого дня, когда они встретились и влюбились с первого взгляда.




Великий, гениальный Вольтер (его настоящее имя Мари Франсуа Аруэ), французский философ, поэт, писатель, историк, романист, просветитель, ещё при жизни заслужил широкую известность. Его боготворили, перед ним преклонялись, словно перед святым, а слово мыслителя было истиной не только для простых людей, но и для знатных особ, министров и даже самого короля.

Историки и биографы гения всерьёз отмечают, что, возможно, и не было бы того Вольтера, какого мы знаем, не встреть он на своём пути незаурядную женщину того времени — блистательную, оригинальную, «божественную Эмилию», маркизу дю Шатле. Она была не только его другом, искренним советчиком, любовницей и спасительницей, но и женщиной, вдохновившей великого писателя и философа на труды и литературные подвиги.




Впрочем, еще до знакомства с маркизой дю Шатле Вольтер встретился с двумя актрисами, с которыми сблизился, а потом полюбил. Имя одной из них осталось неизвестно потомству. Зато известна сцена из жизни Вольтера, в которой она приняла участие. Он окончил тогда свою трагедию «Артемиза» и главную роль поручил красивой, но бездарной артистке. При постановке на сцене трагедия после второго акта была освистана. Это привело знаменитого уже в то время поэта в сильнейший гнев. Он бросился на сцену Французского театра и обратился к публике с речью, в которой то умолял, то требовал пощадить хотя бы последний акт его произведения. Его слова были встречены громким смехом и свистом, пока, наконец, часть публики не узнала, что перед ней сам автор «Эдипа». Свист, тотчас же уступил место рукоплесканиям, и последний акт был спасен. Тем не менее Вольтер был слишком оскорблен происшедшим и больше уже не ставил «Артемизы». Неуспех он приписал исключительно любимой, но лишенной таланта актрисе, а этого было достаточно, чтобы она потеряла в его глазах прежнее обаяние и сделалась Предметом отвращения. Больше с тех пор он не встречался с ней.




Не так обстояло дело с другой артисткой, которая была так же талантлива, как и прекрасна, с Адриенной Лекуврер. Привязанность поэта к этой прелестной, но несчастной женщине длилась долго, хотя и она не была лишена горьких случайностей, сыгравших большое значение в жизни Вольтера. Таким стало большое торжество у президента Демезона, богатого покровителя бедных знаменитостей. Дача его была великолепной, выстроенной тем Мансардом, который изобрел мансарды. На сцене в этом доме должна была выступить Адриенна Лекуврер в новой пьесе Вольтера, и приглашения были разосланы отборнейшей части парижского общества. Все с нетерпением ждали поднятия занавеса, как вдруг с Вольтером приключился припадок горячки. Врачи установили, что у него черная оспа, и в одну минуту гости поднялись с мест и бросились к выходу. Никто не остался в чудном здании Демезона, кроме Адриенны Лекуврер, которая самоотверженно ухаживала за больным поэтом и поставила его на ноги. Дружба между Вольтером и Адриенной перешла после этого в нежную любовь. Бедная, она не предчувствовала, что всего через несколько лет Вольтер заплатит ей такой же любовью, но только при ужасных обстоятельствах, которых она и представить себе не могла.



Останавливаться ли подробно на жизни Адриенны? Она не сложна и известна всем. Артистка эта сделалась знаменитой больше благодаря своей трагической любви к графу Морицу Саксонскому, чем благодаря своему таланту. Дело в том, что легкомысленный сын короля, находясь в связи с артисткой, завязал также сношения с двумя другими дамами, и одна из них отравила бедную Адриенну, послав ей пропитанный ядом букет (по другой версии, она ей послала коробку конфет). Артистка умерла в одиночестве, покинутая всеми. Один только Вольтер явился к ней в последнюю минуту, закрыл ей глаза и присутствовал на ее похоронах. Артисты и артистки отлучались тогда от церкви и хоронить их, как прочих смертных, нельзя было. Без всякой церемонии, без свеч, ладана, даже без гроба, а просто закутанной в холст наподобие пакета знаменитая покойница была положена на наемные дроги и погребена на берегу Сены. Вольтер был возмущен этим и написал апофеоз, который остался прекраснейшим, истинно нерукотворным памятником Адриенне Лекуврер.

Вскоре после этого Вольтер поехал в Лондон, где присутствовал на торжественных церковных похоронах артистки Сиддонс, что дало ему повод сравнить Францию и Англию по степени толерантности. Величественные похороны Ньютона, гроб которого несли шесть герцогов и шесть графов, также произвели на него сильное впечатление. Он негодовал против французского правительства, которое не признавало еще культа гения. Если бы только он мог предчувствовать, что его собственные похороны будут еще более блестящими, чем погребение Ньютона, то, конечно, у него не хватило бы столько негодования против Франции и ее правительства. Но он не знал и поэтому, вернувшись на родину, обрушился там на власть имеющих со всей силой могучей сатиры. Вполне естественно, что ему опять пригрозили Бастилией. И вот, чтобы избавиться от этой опасности, Вольтер уехал из Парижа и под ложным именем поселился в Руане. Там именно сошелся он с маркизой дю Шатле, которую, как сказано, он называл «божественной Эмилией» и которая, как мы сейчас увидим, имела огромное влияние на всю его дальнейшую жизнь и писательскую деятельность.





Габриэль-Эмилия дю Шатле (настоящее имя Габриэль-Эмилия ле Тонелье де Бретёй) во Франции больше известна как писательница. Но помимо литературы она занималась философией, физикой, математикой. Она переводила на французский язык труды Ньютона, решала сложнейшие геометрические задачи и среди современников слыла достаточно необычной женщиной. Разумеется, её ум и оригинальность привлекали мужчин. А свободные нравы позволяли Эмилии вступать в любовные отношения с приглянувшимися ей кавалерами. Из всех поклонников она выбирала мужчин знатных и влиятельных. Маркиз де Гебриан и герцог Ришельё были среди её самых известных любовников.



С маркизой дю Шатле Вольтер встретился при исключительных обстоятельствах. Находясь в вечном страхе быть узнанным и отправленным в Париж, где его уже ждала Бастилия, он никуда не выходил из дому и вел жизнь настоящего отшельника. Однажды в лунную ночь он все-таки решился выйти на прогулку. Возвращаясь домой в свою скромную квартиру, он заметил недалеко от нее нескольких человек, которые, по-видимому, кого-то поджидали. Они делали угрожающие жесты своими палками, и Вольтер невольно вспомнил случай из своей жизни, происшедший с ним в Париже и наполнивший его сердце ненавистью к сливкам дворянства. Это была знаменитая выходка герцога Роган-Шабо, который приказал своим слугам поколотить Вольтера на улице за то, что тот задел его в памфлете. Физически слабый поэт едва не умер тогда под ударами усердных слуг, и вполне понятно, что, увидев теперь мужчин, вооруженных палками, почувствовал, что душа его уходит в пятки. Не решаясь войти в свою квартиру, он стал думать, куда бы бежать, как вдруг новое зрелище привлекло его внимание. Стройная амазонка с развевающимися перьями на шляпе ехала в сопровождении кавалера и остановилась у дома, в котором он жил. Ее появление испугало, по-видимому, группу мужчин с палками, и они разошлись. Ободренный этим, Вольтер вышел из своего укрытия и поклонился даме, которую мог считать своей спасительницей.

При волшебном сиянии луны женщина эта могла показаться поэту поистине божественной, и это первое впечатление врезалось в его память навсегда. Она действительно явилась его спасительницей. Войдя к нему, прекрасная незнакомка рассказала, что, узнав в Париже от друзей о его пребывании в Руане, где ему постоянно грозит опасность быть открытым, она прискакала на коне в Руан, чтобы предложить ему помещение в своем замке. Ее муж, которым оказался сопровождавший ее кавалер, относился с таким же уважением к поэту и решился ограждать его от всяких насильственных мер со стороны правительства. Нечего и говорить, что Вольтер с радостью принял предложение и много лет провел в их замке. Впоследствии он жил в полуразрушенном замке Сирей, который при его содействии был опять превращен в жилое помещение. Вольтер уже мог в это время оказать денежную поддержку, так как, благодаря подписке на его «Генриаду» в Англии, а также благодаря многочисленным удачным операциям, у него оказалась ежегодная рента в 80 000, а по другой версии — даже в 150 000 ливров.

Пятнадцать лет провел он со своей подругой в этом замке, которому придал характер настоящего волшебного уголка, и время это совпало с высшим подъемом его творческой деятельности, так что влияние дю Шатле можно считать благотворным для всей его литературно-общественно-философской карьеры. Там, в уединенном уголке, он мог основательно обдумать впечатления, вынесенные из свободной Англии, и, претворив их в собственные убеждения, выступить со всей силой мощного таланта против разъедающих зол тогдашнего общественно-политического строя во Франции. Он ополчился против тиранов, хотя признавал Бога и короля, и восстановил против себя целую армию врагов — королей, парламентских советников, священников, артистов, писателей. Его сочинения не раз сжигались публично рукой палача в Париже, Берлине, Женеве. Гонения не достигали цели, так как беспокойная натура его только окрылялась после каждого насильственного шага и в своей беспощадной борьбе за людей и человечество он иногда казался даже противникам одним из священных рыцарей, присланных на землю для высокой миссии служения добру. «Да, — восклицает Карлейль восторженно, говоря о Вольтере, — этот человек пришел на землю не для того, чтобы прославить ваши сухие кучи и счастливых петухов, которые в них роются, а для того, чтобы метать молнии и в одно прекрасное время произвести в мире пожар».

Таков был человек, с которым Эмилия дю Шатле отважилась заключить союз тесной дружбы. Несмотря на то что она обладала крупными знаниями и по образованности стояла на высоте века, в ее мировоззрении замечалась романтическая струя. «Она немножко пастушка, — сказал про нее однажды Вольтер, — правда, пастушка в бриллиантах, с напудренными волосами и в огромном кринолине». Вольтер не мог любить всей силой существа, но он, несомненно, питал к ней глубокую привязанность, и этому, вероятно, нужно приписать то, что пятнадцать лет, проведенные с ней, были временем расцвета его творчества. После разлуки с ней он только один раз сумел подняться до прежней высоты вдохновения — в «Танкреде». Недаром он называл Сирей «земным раем» и в 1733 году писал: «Я больше не поеду в Париж, чтобы не подвергать себя бешенству зависти и суеверия. Я буду жить в Сирее или на своей свободной даче. Ведь я вам всегда говорил: если бы отец, мой брат или мой сын сделался первым министром в деспотическом государстве, я бы от них отрекся на следующий же день. Поэтому можете судить, как неприятно я себя здесь чувствую. Маркиза для меня больше, чем отец, брат или сын. У меня только одно желание — жить затерянным в горах Сирея».

Вольтер и затерян!

Маркиза хорошо понимала характер великого поэта и, зная, что значит иллюзия в жизни человека, писала в статье «О счастии»: «Не надо разрушать блеск, который иллюзия бросает на большую часть вещей, а наоборот, ему нужно придать поэтический оттенок».

Была ли красива Эмилия? Современники отзываются неблагоприятно о ее наружности. Маркиза Креки, кузина дю Шатле, старается выставить ее совсем некрасивой женщиной. «Она,— рассказывает маркиза,— была крепкого телосложения, лихо ездила верхом, охотно играла в карты и пила крепкое вино. У нее были ужасные ноги и страшные руки. Кожа ее была груба, как терка. Словом, она представляла собой идеального швейцарского гвардейца, и совершенно непонятно, как это она заставила Вольтера сказать себе столько любезных слов».

Единственно, что можно сказать в пользу ее наружности, — это то, что она была очень стройна. По временам она со своими неподвижными глазами и длинным лицом напоминала привидение; но та же Эмилия, когда она мчалась на своем быстром коне по горам и долинам, казалась плодом поэтического воображения. Она родилась в 1706 году, получила серьезное научное образование, понимала по-латыни, знала геометрию и философию. «Каждый год,— замечает одна язвительная современница,— она производила смотр своим принципам из боязни, как бы они не ускользнули от нее».



Отражающие зеркала, которые держит маркиза Эмилия дю Шатле.

С большим удовольствием занималась она естественными науками и перевела сочинения Ньютона на французский язык. Маркиз дю Шатле женился на ней, конечно, не из любви и не из жадности, так как Эмилия де Бретейль была бедной девушкой. Супруги жили так, как жили вообще во времена регенства, когда признаком хорошего тона считалось, чтобы муж находился в одном месте, а жена — в другом. Он волочился за оперными артистками, она завладела сердцем герцога Ришелье. Все эти грустные истории были забыты, когда летом 1733 года она сошлась с Вольтером и «остепенилась». Поэту было в то время 39 лет, а маркизе 27.

Жизнь возлюбленных в Сирее подробно описана современниками и современницами Вольтера. Покои в замке были обставлены с волшебной роскошью. Мраморные статуи, бронза, серебро, драгоценные каменья — все это приковывало к себе внимание на каждом шагу. Особенно роскошно были обставлены комнаты самой «божественной Эмилии», напоминавшие сказку из «Тысячи и одной ночи». Немало сплетен передавалось о них в парижском обществе, но что им было до этого за дело? Они работали усердно, каждый для себя, и в этом, по-видимому, была цель их существования. Маркиза даже ночью решала геометрические задачи, а Вольтера приходилось иногда по 3 — 4 раза звать к обеду, о котором он совершенно забывал за письменным столом. Потом, за шампанским, живший в нем демон превращался в ту полусмешную, полузлую «обезьяну», которую видели в нем его враги. Он начинал рассказывать всякие истории, декламировал стихи, шумел, язвил, издевался и, как выразился один его современник, «стоя одной ногой в могиле, другой делал в воздухе веселые движения». Все время, однако, он оставался «королем Вольтером». Камердинер стоял за его креслом во время обеда, слуги подносили ему блюда и вина, «как пажи дворянам короля». По временам он только поворачивал свою некрасивую голову, чтобы сказать: «Позаботьтесь-ка о маркизе!»

И так проходили все вечера, пока какая-нибудь литературная ссора, какая-нибудь враждебная рецензия на его новую книгу не вызывала морщин на его лбу и еще больше на лбу маркизы. В этих случаях обеды возлюбленных напоминали трапезы Полифема в его мрачной, ярко-красной от огня очага берлоге. Только постепенно после этого прояснялось небо над Сиреем, и в замке начиналось дикое веселье, невольно заставлявшее вспоминать шабаши ведьм.

Так шла жизнь в Сирее. Говоря вообще, там было довольно скучно. Визитеры, для которых «божественная Эмилия» могла бы петь своим «божественным голосом», а Вольтер делать пунши, наезжали редко. Маркиз дю Шатле, иногда посещавший замок любовника своей жены, по обыкновению ворчал, был недоволен и скоро уезжал. Лавровые венки также не всегда получались из Парижа. Часто случалось, что Вольтер и Эмилия подолгу оставались во дворце одни. Однажды — это было в 1734 году — однообразие было нарушено неожиданным обстоятельством: Вольтеру сообщили, что его арестуют, и он бежал в Голландию. В отчаянии Эмилия писала своему другу д’Аржантайлю: «Сто пятьдесят миль отделяют меня от вашего друга, и вот уже двенадцать дней, как я не получала никаких известий о нем. Прощение, прощение! Но мое положение ужасно! Еще две недели тому назад я не могла без горя провести вдали от него два часа; затем я посылала ему записки из своей комнаты в его комнату, а теперь мне неизвестно, где он и что он делает, я не могу даже воспользоваться печальным утешением, которое доставило бы мне возможность разделить его несчастье!»

Несмотря на пламенную привязанность друг к другу, между возлюбленными бывали и ссоры, причина которых заключалась главным образом в том, что Эмилия слишком любила естественные науки, относясь индифферентно к поэзии и истории. В минуты недовольства она даже открыто говорила, что было бы гораздо лучше, если бы Вольтер вовсе не писал стихов. Его «Историю Людовика XIV» она держала под замком, а Тацита называла «старой прачкой». Все это вызывало пререкания между возлюбленными, и г-жа Графиньи, часто бывавшая в Сирее, рассказывает, что однажды в ее присутствии «тарелки летели через стол». Она забыла, летели ли также серебро и фарфор, но что тарелки летели, она отлично помнит. «Не гляди на меня так своими глазищами!» — сказал раз раздраженный поэт своим хриплым басом маркизе, которая тут же схватила нож.

Словом, сцены бывали серьезные, но они быстро прекращались, и тот же Вольтер, который бросал в возлюбленную тарелкой, посылал ей потом стихотворные комплименты.

В свою очередь и маркиза скоро забывала ссору и опять возвращалась к прежнему чувству. Однажды она написала на стене своего сада: «Одиночество – счастье, когда можно иметь хорошую книгу и великого друга».

Так, вероятно, текла бы жизнь возлюбленных и дальше, если бы Эмилия, несмотря на пламень своей любви, в одно прекрасное время не оказалась самой банальной женщиной, отдающейся первому мужчине, который произвел на нее впечатление. Она изменила. Случилось это в 1748 году, когда маркиза жила вместе с Вольтером при дворе польского короля Станислава Лещинского, окружавшего себя только гениальными людьми. Там, несмотря на свои сорок лет, она влюбилась в сухого, холодного и ограниченного офицера Сен-Ламбера, влюбилась, вероятно, потому, что ей было 40, а ему только 30 лег. Связь эта продолжалась недолго, но причинила много горя Вольтеру. Узнал он о ней случайно: войдя однажды к маркизе, Вольтер застал ее на софе около Сен-Ламбера в положении, исключавшем всякие сомнения насчет их настоящих отношений. Последовал очень оживленный разговор. Сен-Ламбер был дерзок, Вольтер — возмущен. Он тотчас же решил уехать и, вернувшись к себе, приказал приготовить карету, но маркиза не дала ему исполнить свою угрозу. Злые языки говорят, что, войдя в комнату разгневанного любовника, она спокойно села у постели, на которой он лежал, и сказала:

— Будьте же благоразумны, друг мой. Я знаю, вы всегда заботились о моем здоровье: вы одобряли режим, который наиболее соответствовал ему, и любили меня так долго, как только могли. В настоящее время вы сами сознаетесь, что не можете долее продолжать в том же духе без ущерба для вашего здоровья. Неужели же вы будете сердиться, если один из ваших друзей решился помочь вам?

— Ах, сударыня, — отвечал Вольтер, невольно преклоняясь перед логикой своей подруги, — всегда выходит так, что вы правы. По крайней мере, соблюдайте осторожность и не делайте таких вещей на моих глазах.

На следующий день Вольтер уже совершенно примирился с положением и при встрече с Сен-Ламбером протянул ему руку и сказал:

— Мой дорогой мальчик, я все забыл. Виноват во всем я. Вы в таком возрасте, когда нравятся и любят. Пользуйтесь же этими мгновениями: они слишком коротки. Я — старик, человек больной, и эти удовольствия уже не для меня.

Вечером за ужином у маркизы де Бурле Вольтер, обращаясь к Эмилии, продекламировал следующее двустишие:

Et les epines sont pour moi.

Связь с Сен-Ламбером стоила маркизе жизни: она забеременела, от чего и умерла 10 сентября 1749 года, через несколько дней после родов, оставив Вольтеру грустное воспоминание о днях блаженства, окончившихся таким печальным финалом. Вольтер и муж дю Шатле, потрясенные, стояли у ее смертного одра. Вдруг поэт вспомнил, что маркиза всегда носила на груди медальон с его портретом. Муж в свою очередь думал, что портрет в медальоне — его собственный. Огорченные ее смертью и в то же время сгорая нетерпением убедиться в чувствах покойной, оба они стали шарить на груди маркизы. Вот, наконец, медальон найден. Они его открывают. О, ужас! В нем действительно портрет, но не Вольтера и не мужа, а Сен-Ламбера! «Небо, — воскликнул поэт, подняв обе руки вверх, — таковы женщины! Я вытеснил Ришелье, Сен-Ламбер вытеснил меня. Клин клином выбивается. Так все идет на свете!»

Тем не менее смерть маркизы, которая имела такое большое влияние на его творческую деятельность, привела Вольтера в отчаяние, и он писал об этом Фридриху Великому: «Я только что присутствовал при смерти подруги, которую любил в течение многих счастливых лет. Эта страшная смерть отравит мою жизнь навсегда. Мы еще в Сирее. Ее муж и сын со мной. Я не могу покинуть помещение, освященное ее присутствием; я таю в слезах и в этом нахожу облегчение. Не знаю, что из меня будет, я потерял половину своего «я», потерял душу, которая для меня была создана». И действительно, жизнь его как бы была сломана. Одно время он думал даже поступить в монастырь и посвятить себя науке, а потом увлекся Англией и философией Локка. Наконец он поехал в Париж, а затем в Ферней, где нашел и почет, и поклонение женщин, но уже ни одна из них не заняла в его сердце места, которое принадлежало его «божественной Эмилии».

Последние годы жизни Вольтера ознаменовались влиянием новой женщины, но влияние это уже было совсем иного рода. Речь идет о племяннице Вольтера, г-же Дени, которая тиранила его в Фернее и таскала повсюду, где можно было пожать лавры и получить деньги. Г-жа Эпине так характеризует ее в своих мемуарах: «Племянница Вольтера уморительна. Это маленькая, толстая женщина, совершенно круглая, в возрасте около 50 лет. Другой подобной женщины, конечно, нет. Отвратительная, лживая, но без злости, без всякого ума, который ей так хотелось бы иметь, крикливая, любящая споры, рассуждающая о политике и литературе, о которых она не имеет никакого понятия. Она обожает своего дядю как дядю и человека; он также любит ее, но издевается над ней». Эта-то страшная племянница потащила престарелого Вольтера в 1778 году в Париж, где он и умер 30 мая от восторга по поводу оказанного ему приема.

Перед смертью, однако, ему еще раз пришлось вкусить прелесть женской любви и привязанности. Маркиза де Вильет, утверждавшая, что любит его, как дочь, пригласила великого человека к себе в дом, но не могла, спасти его от смерти, несмотря на свой теплый уход за ним. Это была последняя женщина, игравшая роль в жизни фернейского философа.

Они давно и прочно вошли в культуру и стали частью мышления современного человека. Мое любимое вольтеровское изречение звучит так:

Я не разделяю ваших убеждений, но буду до последней капли крови защищать ваше право высказать собственную точку зрения.





Государственное образование, именовавшееся Священной Римской империей, не было ни священной, ни римской, ни империей.

Идеальное правительство невозможно, потому что люди наделены страстями; а не будь они наделены страстями, не было бы нужды в правительстве.

Делать то, что доставляет удовольствие, – значит быть свободным.

Труд избавляет человека от трех главных зол: скуки, порока и нужды.

Всегда наслаждаться – значит вовсе не наслаждаться.

Всякое желание есть зачаток новой скорби…

Кто ограничивает свои желания, тот всегда достаточно богат.

Люди легко верят тому, чего страстно желают.

Кто не любит свободы и истины, может быть могущественным человеком, но никогда не будет великим человеком.

Беда тому, кто говорит все, что он может сказать.



Искусство быть скучным состоит в том, чтобы говорить все.




Чем дальше шествует вперед разум, тем сильнее скрежещет зубами фанатизм.

Величайшие распри производят меньше преступлений, чем фанатизм.

Времена наиболее суеверные были всегда временами ужаснейших преступлений.

Суеверные в обществе – то же, что трусливые в войске: они сами чувствуют и возбуждают в других панический ужас.

Все мои усилия сводились к тому, чтобы убавить у людей глупости и прибавить им честности.

Предрассудки – разум глупцов.

Я умею только сомневаться.




Бесконечно маленькие люди имеют бесконечно великую гордость.

Бурная ревность совершает больше преступлений, чем корысть.

Во все времена и во всех странах и во всех жанрах дурное кишмя кишит, а хорошее редко. В любой профессии все самое недостойное предстает особенно нагло.

Достаточно было одному мужчине влюбиться в женщину, чтобы мир стал таким, каков есть.



Все рассуждения мужчин не стоят одного чувства женщины.




Все, что становится обыденным, мало ценится.

Главное – ладить с самим собой.



Единственный способ заставить людей хорошо говорить о нас – это хорошо поступать самим.

Глаза дружбы редко ошибаются.

Гордость людей низких состоит в том, чтобы постоянно говорить о самом себе, людей же высших – чтобы вовсе о себе не говорить.

Доброта требует доказательств, красота же их не требует.




Журналы – это архивы пустяков.

Затянувшаяся дискуссия означает, что обе стороны не правы.

Знать много языков – значит иметь много ключей к одному замку.

История, по-видимому, только тогда и нравится, когда представляет собою трагедию, которая надоедает, если не оживляют ее страсти, злодейства и великие невзгоды.

Когда быдло берется рассуждать – все пропало.

Короли знают о делах своих министров не больше, чем рогоносцы о делах своих жен.

Кто хорошо служит своей родине, тот не нуждается в предках.

Ленивые всегда бывают людьми посредственными…

Лучшее — враг хорошего.

Люди казались ему такими, каковы они на самом деле, т.е. насекомыми, поедающими друг друга на маленьком комке грязи.



Мы оставим этот мир столь же глупым и столь же злым, каким застали его.

Люди, которые заняты возвращением здоровья другим людям, выказывая удивительное единение мастерства и человечности, стоят превыше всех великих на этой земле.

Медленная рука времени сглаживает горы.

Метафизические системы для философов – то же, что романы для женщин.

Не бедность невыносима, а презрение. Я могу обходиться без всего, но я хочу, чтобы об этом не знали.

Нельзя иметь верного понятия о том, что не испытано.

Ни на что не годится тот, кто годится только для себя.



Никогда не бывает великих дел без великих препятствий.

Объясненная шутка перестает быть шуткой.

Он был великим патриотом, гуманным человеком, истинным другом, – если, конечно, это правда, что он умер.

Опасно быть правым, когда правительство ошибается.

Оптимизм – это страсть утверждать, что все хорошо, когда в действительности все плохо.

Осмельтесь мыслить самостоятельно.



Откапывая ошибки, теряют время, которое, быть может, употребили бы на открытие истин.

Первое обвинение отбрасывается, второе задевает, третье ранит, а четвертое убивает.

Платье внушает глупцам уважение.

Подумай, как трудно изменить себя самого, и ты поймешь, сколь ничтожны твои возможности изменить других.

Почти никогда не делалось ничего великого в мире без участия гения.

Прекрасная мысль теряет всю свою цену, если дурно выражена, а если повторяется, то наводит на нас скуку.

Прекрасно только то, что естественно.



Развод, вероятно, почти столь же стар, как и брак. Хотя я полагаю, что брак на неделю-другую древнее.

Самолюбие – это наполненный ветром воздушный шар, из которого вырывается буря, лишь уколешь его.

Свобода объявлять свои мысли составляет существенное право гражданина.

Сколько нелепостей говорится людьми только из желания сказать что-нибудь новое.

Словарь – это вселенная в алфавитном порядке.

Случай – это ничто. Случая не существует. Мы назвали так действие, причину которого мы не понимаем. Нет действия без причины, нет существования без оснований существовать.



Соперничество – пища для гения.

Старость создана для того, чтобы получать огорчения, но она должна быть довольно благоразумна для того, чтобы переносить их безропотно.

Страсти! Это ветры, надувающие паруса корабля, они его иногда топят, но без них он не может плавать.

Счастье – это только сон, а горе действительность.

Торжество разума заключается в том, чтобы жить в мире с теми, кто разума не имеет.

Человек рожден без всяких принципов, но со способностью их воспринимать.

Чем более мы размышляем, тем более убеждаемся, что ничего не знаем.

Чем более читаете, не размышляя, тем более, уверяетесь, что много знаете, а чем более размышляете, читая, тем яснее видите, что знаете еще очень мало.

Честного человека можно преследовать, но не обесчестить.

Честь – это бриллиант на руке у добродетели.

Читая авторов, которые хорошо пишут, привыкают хорошо говорить.

Читая в первый раз хорошую книгу, мы испытываем то же чувство, как при приобретении нового друга. Вновь прочитать уже читанную книгу – значит вновь увидеть старого друга.

Что бы ты ни делал, попирай все препятствия и люби тех, кто любит тебя.

Что сделалось смешным, то уже не может быть опасным.

Чудеса прекрасны, а утешить брата, помочь другу подняться из глубины страданий, простить врагу его заблуждения – это величайшие на свете чудеса.

Я горячий друг истины, но отнюдь не желаю быть ее мучеником.

Как-то у Вольтера спросили: где бы он хотел быть после смерти – в раю или в аду? Он ответил: “В раю климат лучше, но в аду компания настолько приятнее!”.

http://studentam.net.ua/content/view/8703/97/

Г.Ф. Бондаренко,
Філософська повість-притча (досвід Вольтера)

У статті досліджено літературний досвід Вольтера як творця нового жанрового різновиду "філософська повість-притча". З’ясовано основні жанрові домінанти: примат авторського задуму над життєвим змістом, алегоризм, умовність, особливості хронотопу, проблема автора тощо.
Доба Просвітництва в історії світової літератури – це не тільки ідейна та культурна революція буржуазії. На естетичному рівні відбувається колосальний злет саморозвитку художньої свідомості, оновлення стилетворних прийомів та засобів. Пізнавальна функція літератури саме у ХVШ столітті стає визначальною. І як наслідок – відбувається процес інтелектуалізації літературного процесу взагалі та жанрове оновлення на основі раціоналістичного аналізу явищ та подій ("Ідеї правлять світом"), їх філософського полемічного осмислення, пошуків взаємопорозуміння автора та читача: на авансцену історії виходить новий, третьостановий здобувач інформації.
Постать Франсуа-Марі Аруе, якого весь світ знає як Вольтера, завжди сприймалася символом Просвітництва. З його численної літературної спадщини (трагедії, поеми, публіцистика) філософським повістям судилася найбільш щаслива доля. І це не випадково, адже вони не лише для сучасників стали досвідом соціальної діагностики, але не втратили й досі в найкращих зразках ані своїх ціннісних орієнтирів, ані свого жанрового потенціалу. Вважається ледь не жартом думка відомого дослідника про те, що "програма філософського роману дуже проста: дві його складові сатиричний опис нравів і грайливе зображення плотської хтивості повинні були маскувати філософську тезу". Дефініції "філософська повість", "філософський роман" швидше констатують жанрову невизначеність подібних літературних творів, ніж виявляють їх жанрові ознаки . "Жанр філософської повісті був створений Вольтером під сукупним впливом Монтеск’є як автора "Перських листів" і Свіфта як автора "Мандрів Гулівера"" , – знаходимо стосовно жанрової природи в найбільш ґрунтовній академічній праці. У розділі "Романи та повісті" монографії К. Державина досить докладно розглянуто літературні джерела, що сприяли появі філософського оповідання та повісті в творчості Вольтера, – від "Критикона" (1673) Бальтасара Грасіана і "Мандрів Телемака" (1699) Франсуа Фенелона до справжніх та вигаданих мемуарів, спогадів про мандри до екзотичних країн та захопленості чарівними казками (Шарль Перро видає свої "Історії, або Казки давнього часу" в1696 році, а в 1709 р. відомий учений Антуан Галлан починає друкувати переклад "Тисячі та однієї ночі").
Таким чином, програма вольтерівської повісті, на нашу думку, дуже складна, адже виникає на схрещенні різноманітних традицій та впливів, має ознаки багатьох жанрів і стоїть біля джерел такого явища у мистецтві, як інтелектуалізм.
Словник літературознавчих термінів визначає цей процес якісно нового засобу художнього мислення ХХ століття таким, що веде походження від літератури Просвітництва, але наводить як засновників інтелектуальної течії прізвища Дідро, Лессінга і, як не дивно, Дефо. Відсутність імені Вольтера здається в цьому випадку непробачною неуважністю. Адже майже тридцять років (з 1746 до 1775) ця форма літературної діяльності була органічно притаманна його блискучому парадоксальному складу розуму. Серед найбільш знаменитих філософських творів Вольтера – "Задіг, або Доля (1748), "Мікромегас" (1752), "Кандид, або Оптимізм" (1759), "Простак" (1767) ,"Вавілонська царівна" (1768); менш досліджені – "Листи Амабеда " (1769) ,"Білий бик" (1774), "Історія Дженні, або атеїст і мудрець" (1775), "Вуха графа Честерфілда і капелан Гудман" (1775).
Звичайно, володар думок ХVIII століття в сучасному літературознавстві не є культовою фігурою, але його філософські повісті дозволяють довести тезу про перетворення притчі з жанрової на видову категорію. Вольтерівська повість часто містить у собі генотип притчі, хоча в наукових студіях щодо його творчості визначення повість-притча ми відзначили лише один раз , причому без будь-яких пояснень та доказів. Сам же Вольтер називав свої повісті та оповідання "філософськими казками". Відмовляючи вольтерівським повістям у художній цінності, критики часто називали їх байками, що автора не ображало: "Якщо нам потрібні байки, то нехай ці байки будуть у крайньому разі символами істини. Я люблю байки філософські" . Приблизно в той же час великий мислитель Г. Сковорода закликав не ставитися до байки з презирством: "Не треба нехтувати "баснословием". Байка й притча є одне й теж" .
Теоретики літератури генезу притчі визначають таким чином: "від міфу до казки, від казки до аполога, з якого і розвинулася власне байка і притча" . Якщо порівняти характерні жанрові ознаки притчі та філософської повісті, то дуже складно помітити різницю між ними: повчальність, алегоричність, філософічність; примат авторської думки над життєвим змістом, полемічна загостреність концепції; принцип параболи, очуження, очуднення, тяжіння до умовності, експериментальність обставин і ситуацій, логізованість характерів як рупора ідей автора, зовнішня спрощеність, "випрямленість" сюжетів, мотивів і образів з метою інтенції художнього тексту. Отже, притча як традиційний жанр стала протожанром, геноутворюючим началом для появи філософської повісті в цілому і вольтерівської повісті-притчі. Звичайно, не всі спроби цієї "Літератури Ідей", за визначенням Бальзака в "Етюді про Анрі Бейля", можна визначати як філософську повість-притчу, але й бачити в них лише злободенні соціальні та філософські дискусії недоречно: "Вся філософська проблематика пов’язана з конкретними і вельми точно локалізованими фактами дійсності, що взяті в полемічному та викривальному розрізі". Утилітарний погляд на культурний внесок Вольтера у світову літературу, акцентуація лише антифеодальної та антиклерикальної соціальної спрямованості, політичноі актуальності, філософської полеміки з Лейбніцом, Вольфом, Попом, Шефтсбері, Болінброком, – позиція вкрай тенденційна і в наслідок цього обмежена, бо породжує певну недооціненість новаторства письменника як творця нової художньої структури: "оповідання нагадує газету" , кокетлива гра з примітивізмом" , "спрощене, схематичне протиставлення однолінійних характерів послаблює реалізм вольтерівських повістей та т. ін. Так, явно негативно дослідник зазначає: "...повісті – алгебра життя, формула її, а не кінцевий зміст життя. Ми маємо ніби зашифроване зображення світу" . На нашу думку, це твердження позитивне і фактично констатує прояви притчевості у філософських повістях Вольтера. Але великий містифікатор так зашифрував корінні питання буття екзотичним калейдоскопом країн, екстравагантними вчинками своїх героїв, зачарував своїм неперевершеним блискучим стилем, що проблеми Теодоції, світового Добра і Зла, Свободи і Долі, тобто глобальні проблеми людської цивілізації, не завжди виявляють свій понадчасовий зміст.
Супротивники Вольтера не раз закидали йому, що в художніх творах він ніби зводить рахунки з конкретними людьми, що відстоювали певні філософські погляди. Але і в "Задізі" ,і в "Кандіді", "Простаку", "Вухах графа Честерфілда" письменник ніби створюе різні моделі, певні варіації на тему "гамлетівського" масштабу: чи здатна людина подолати світове всевладне зло. Осмислення феномена Життя в його оптимістичному або песимістичному контексті – ось осереддя всіх міркувань автора у філософських повістях. І якщо як просвітитель Вольтер однозначно констатує, що "наша земля – божевільня Всесвіту" ("Мемнон, або людська мудрість"), як філософ він швидше поділяє песимістичну концепцію, ніж оптимістичну, подібно до свого одноокого героя, який повірить, що "все іде добре", коли перестане бути кривим.
Отже, соціальні, моральні, сатиричні аспекти повістей Вольтера не затьмарюють їх глобальної проблематики в її взаємообумовленості та діалектичної єдності. Подолання однобокого потрактування філософських повістей, виявлення в них притчового начала дозволяє виявити глибинний понадтекст творів: наприклад, загальновідома антиклерикальна спрямованість аніяким чином не підриває божественний авторитет, а травестування біблійний текстів, насиченість біблійними ремінісценціями та алюзіями гармонійно поєднуються в автора з проповіддю теїзму, космополітичного братерства народів, попередженням про загрозу відсутності віри ("Листи Амабеда", "Білий бик", "Історія Дженні").
У тричленній структурі вольтерівських повістей – філософська, сатирична, казкова – саме останній компонент досліджено недостатньо, але саме він, на наш погляд, є важливою ланкою в процесі набуття філософською повістю певних притчевих форм. Мета Вольтера – створити "ненудний жанр", парадоксальність мислення письменника обумовили і парадоксальність зовнішньої форми – казки, авентюри, маріонетного театру, карнавалу. Досліджуючи художню природу повісті "Кандид, або Оптимізм", ми відзначали, що хронотоп у цій повісті дозволяє виявити не лише просвітительські тенденції, але й виводить оповідання на новий рівень художнього узагальнення – понадчасовий. Це стосується також багатьох інших повістей: умовні країни, епохи, планети у Вольтера не лише антитеза французькому побуту та моралі, але й вихід у притчеву площину.
Саме для казки характерна зовнішня параболічна структура. Вольтер також часто звертається до параболи: в "Мемноні" – параболічний час, простір, рух авторської думки; в "Кандіді" до того ж додається параболічність образної структури.
Свідома карнавалізація у філософських повістях Вольтера, реалізація тези, проголошеної в повісті "Вуха графа Честерфілда" про те, що "людина – маріонетка лялькового театру" позначається як на принципах створення характерів, так і на постаті автора, що усвідомлює себе (причому принципово свідомо) деміургом нової реальності. Карнавальне світовідчуття, коли, за М. Бахтіним, "ідеально-утопічне та реальне тимчасово зливаються" , у Вольтера виявляє себе і як східна екзотичність, екстравагантність думок та вчинків, травестування, і як утопії (Ельдорадо, країна гангарідів). Усе це створює атмосферу інших реальностей, варіативність позитивних моделей світобудови, певного пророцтва про майбутнє.
Інколи Вольтер прямо звертається до відомих біблійних або літературних притч і вводить їх у художню тканину своїх текстів. Так сталося з двадцятим розділом повісті "Задіг, або Доля": дослідники вважають, що зустріч Задіга з відлюдником та її наслідки запозичена зі збірки притч XIII ст. "Діяння римлян". Є також версія, що літературним джерелом цього епізоду може бути Коран, адже сура 18 має аналогічний зміст.
Афоризм "Треба обробляти свій сад", крім просвітительського заклику до творчої праці (в дусі Д. Дефо) та ідеї безупинного руху до істини (в дусі І.В. Гете), породжує розгалужену низку асоціацій: від переосмислення міфологеми саду в дусі просвітницького заклику бути активним до іронічного натяку на Едемський сад на землі як чергову утопію, що привносить у фінал повісті певну неоднозначність, амбівалентність потрактувань.
Таким чином, активне введення в текст філософських повістей Вольтера фольклорно-казкового, біблійно-апокрифічного та міфологічного надає тексту притчевого змісту, розширює варіативність літературних інтерпретацій, створює "ірреальні горизонти" (Ортега-і-Гассет), до яких і прагне справжня література.

Библиография:
С. А. Артамонов Вольтер. Критико-биографический очерк / Артамонов С. А. - М. : Государственное издательство художественной литературы, 1954. - С. 137-160


ВОЛЬТЕР В РОССИИ

В России еще при жизни своей Вольтер вызвал живой интерес. Он привлек к себе внимание русских писателей, поэтов, ученых. Знаменитый сатирик Антиох Кантемир был первым русским, завязавшим непосредственные связи с французским просветителем. Они обменялись любезными письмами. Дело касалось родословной князей Кантемиров, о которой мимоходом сообщал Вольтер в своей книге «История Карла XII» (первое издание 1731 года). Позднее Кантемир, живя в Париже (он был тогда русским послом во Франции), перевел стихотворение Вольтера «Две любви» на русский язык и послал перевод в Россию, адресуя его к М. Л. Воронцову.
Знал Вольтера и Ломоносов. Один из его отзывов о французском писателе суров и неодобрителен. Вольтер в ту пору жил в Берлине, находясь на службе у Фридриха II. Всем известно было пренебрежительное отношение прусского короля к России. Ломоносову, который к тому же сам лично пострадал от прусского деспотизма, это было известно больше, чем кому бы то ни было. Прочитав подобострастное стихотворение Вольтера «К прусскому королю» (1751), Ломоносов послал его к И. И. Шувалову с резко отрицательным отзывом.Читать далее

Бібліографія:

Вольтер "Орлеанська діва"/Вольтер; переклад з франц. М. Т. Рильський>. - К. : Державне видавництво художньої літератури, 1956. - С. 3-8

Вольтер (Франсуа Марі Аруе), французький буржуазний просвітитель XVIII ст., здобув собі за свого довгого життя (1694— 1788) славу, якою міг би похвалитись рідко котрий із великих письменників. Досить пригадати кілька фактів: твір його «Філософські листи» спалено за вільнолюбні ідеї рукою ката; його ув'язнювано в Бастілії, його вислано раз і вдруге — вдруге на все життя — із Франції; він удостоївся переслідувань французького королівського уряду і католицької церкви, зненависті прусського короля Фрідріха II і — правда, пізніше, по смерті письменника — російської цариці Катерини II; вернувшись, після смерті Людовіка XV, до Парижа (що йому було офіціально заборонено назавжди), він мав там таку захоплену зустріч, що інакше, як тріумфом переможця, її не можна назвати. У французькому театрі на честь його було илпштовано почесну виставу — ішла його трагедія «Ірена»; на сцені бюст Вольтера, який сам сидів у ложі серед паризьких красунь, увінчано лаврами — і всі присутні встали, влаштувавши славетному старому чоловікові овацію...
Слава не залишала його й після того, як він зійшов у домовину: Гете, Пушкін, Міцкевич високо цінували його твори, Радіщев заявив, що Вольтер належить до тих письменників, яких людство буде читати, поки житиме, Герцен сказав, що сміх Вольтера знищив більше, ніж плач Руссо, Достоєвський мріяв написати «Російського Кандіда» (Кандід — герой однойменного романа Вольтера).
Були, правда, й смішні, і огидні сторони в тій славі: згадаймо російських «вольтер'янців», поміщиків, що, сидячи в вигідних «вольтерівських» кріслах, залюбки читали твори знаменитого «фернейського вільнодумця»,— а відірвавшись од книжки, давали розпорядження «провчити на конюшні» якого-небудь там Карпа чи Сидора...
Але важливо, що творчість самого Вольтера, далекого од будь-яких революційних настроїв, разом з творчістю інших французьких енциклопедистів, разом із творчістю Руссо, з яким у Вольтера була завзята полеміка,— творчість його багато чим підготувала уми до французької буржуазної революції, що відлуння її чути у Радіщева й Новикова, що на всій волелюбній, антифеодальній, антиклерикальній літературі XIX століття лежить відсвіт Вольтерового духа.
Життя й діяльність Вольтера сповнені були суперечностей. Син паризького нотаріуса, представник висхідної французької буржуазії, тягся замолоду Вольтер до аристократичних салонів; обдарований нищівним критичним розумом, Вольтер гадав, що ідеал державного ладу — абсолютна монархія з «освіченим монархом» на чолі, шукав собі ласки у короля Людовіка XV і у коханки його маркізи Помпадур,— а потім, підпавши під королівський гнів, перекинувся до Фрідріха II, «дружба» з яким закінчилась непримиренною во¬рожнечею; прибічник свободи людського духу, він довго листувався з Катериною II і називав її найоблесливішими іменами, порівнюючи з найбільшими монархами світової історії...
Заклятий ворог католицької церкви, яку він невтомно закликав знищити ( «Розчавіть підлу!»), бичуючи нещадним сатиричним бичем офіційні догмати й середньовічні передсуди, всіма силами свого розуму й таланту захищаюча від неправого суда її жертви (особливо відома справа Кйласа, посмертної реабілітації якого він таки добився),— Вольтер, одначе, обстоював ідею існування бога (деїзм), як вищого начала, що створило світ і ним керує. Мало того: він гадав, що релігія — надійна оборона супроти «простолюду», яка допомагає держати його «в узді», отже для «низів» її треба неодмінно зберегти. Це ж йому належить знаменитий вислів: «Якби бога не було, його треба було б вигадати»... Дбаючи не без успіху про інтереси селянства, про скасування кріпацтва, він одночасно був прибічником «священного» принципу власності і сам, у своєму чималому швейцарському маєтку, досить вигідно господарював.
Шукати пояснення цих суперечностей треба не тільки й не стільки в особистому характері Вольтера, як у тому соціально-політичному тлі, на якому він зріс, у рисах тієї доби, у суперечностях всередині самого класу, який він представляв,— буржуазії.
А втім, годі про суперечності. Вольтер увійшов в історію людства як великий популяризатор передових ідей свого часу, як палкий борець проти феодалізму й клерикалізму, як людина, що закликали людей мислити та обстоювати свої думки, як оборонець гонених і кривджених — не тільки пером, а й ділом. Він протистояв старому ладові, як втілення гуманності й віротерпимості.
Вольтер написав дуже багато. Повне зібрання його творів французькою мовою займає кілька великих полиць. Тут і політичні памфлети, і філософські трактати, і філософські та морально-повчальні романи чи вірніше повісті, і історичні розвідки, і трагедії, й поеми, і ліричні поезії і т. ін.Читать далее

Библиография:
С. А. Артамонов Вольтер. Критико-биографический очерк / Артамонов С. А. - М. : Государственное издательство художественной литературы, 1954. - С. 21-42

ЖИЗНЬ ВОЛЬТЕРА

Вольтер должен по праву считаться главой французских просветителей! хотя его социальные и политические убеждения были гораздо умереннее взглядов Дидро, Руссо, Мабли, особенно последних двух. Вольтер раньше них вступил в борьбу с феодализмом, он был старше всех просветителей по возрасту и опыту борьбы.
Первое произведение Вольтера, трагедия «Эдип», вышло за три года до первого произведения Монтескье, романа «Персидские письма» (1721). Главный труд Монтескье «Дух законов» был издан в 1748 году — в один год с первым сочинением Мабли «Публичное право в Европе». Двумя годами раньше Кондильяк напечатал знаменитый философский трактат «Очерк об источниках человеческого познания».
В 1749 году в печати выступили Бюффон («Естественная история», 1-й том) и Дени Дидро («Письмо о слепых в назидание зрячим»). Через год появилось первое сочинение Руссо«Рассуждение о науках и искусствах», сделавшее его имя знаменитым не только во Франции, но и за ее пределами. В 1751 году Дидро и Даламбер публикуют проспект «Энциклопедии» и приступают к ее изданию.
А далее в борьбу включаются Гольбах («Разоблаченное христианство», 1756), Гельвеций («Об уме», 1758) и многие другие противники феодальной системы.Читать далее

Библиография:
С. А. Артамонов Вольтер. Критико-биографический очерк / Артамонов С. А. - М. : Государственное издательство художественной литературы, 1954. - С. 42-69

НАУКА И ФИЛОСОФИЯ

Творческая деятельность Вольтера чрезвычайно многообразна. Он —философ, математик, физик, историк, выдающийся мастер слова. Вольтер проявил себя почти во всех жанрах поэтического искусства. Он был крупнейшим драматургом своего века, автором трагедий и комедий, поэтом, создателем изумительных по тонкости и прозрачности рисунка лирических стихов, творцом непревзойденных по ясности и отточенности языка философских поэм, наконец неподражаемых по остроумию и смелости политической сатиры философских повестей.
Вольтер говорил: «Все жанры хороши, кроме скучного». Его поэтическое творчество блестяще подтверждает это знаменитое изречение.
Он Фебом был воспитан,
Издетства стал пиит;
Всех больше перечитан,
Всех менее томит, —
писал о нем Пушкин.
Собрание сочинений Вольтера составляет целую библиотеку. Более, десятка томов занимают его письма, блестящие, остроумные, полные мысли и энергии.
Издание сочинений Вольтера накануне революции имело огромное агитационное значение. Это был значительный вклад в дело революции. Феодальная клика ясно понимала это. Не случайно против Бомарше ополчилось французское духовенство. В, печати появилось множество памфлетов и брошюр, направленных против издателя. Церковники заявляли, что ранее рассеянные сочинения Вольтера были не так опасны для религии и государства, как теперь, когда они собраны воедино. Правительство запретило Бомарше печатать книги Вольтера но Франции, он был вынужден организовать издание за пределами родины.
О том, как боялись Вольтера церковники даже после его смерти, какое огромное значение они придавали силе его духовного воздействия на массы, свидетельствует характерный эпизод из политической истории предреволюционной Франции. В 1785 году министр финансов Калонн обратился к французскому духовенству с просьбой выделить из фондов церкви двадцать миллионов ливров в государственную казну в качестве добровольного дара. Отнюдь не щедрые духовные отцы согласились дать правительству восемнадцать миллионов при том, однако, условии, чтобы король издал указ о запрещении издания полного собрания сочинений Вольтера. Постановление Государственного Совета о запрещении издания состоялось 3 июня 1785 года, текст постановления был расклеен повсюду и в двух экземплярах на дверях дома Бомарше, издателя Вольтера.Читать далее

Библиография:
С. А. Артамонов Вольтер. Критико-биографический очерк / Артамонов С. А. - М. : Государственное издательство художественной литературы, 1954. - С. 69-137

ЭСТЕТИКА И ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО

Однажды Вольтер представил на соискание премии Парижской академии свой труд «Опыт о природе огня». Ученые весьма лестно отозвались о научном исследовании философа, однако намекнули ему, что в области точных наук он не станет «Вольтером», и премию присудили выдающемуся математику Леонарду Эйлеру.
Действительно, Вольтер по своим личным дарованиям был прежде всего мастером художественного слова. Как и все просветители, он ставил перед своим искусством прежде всего ближайшие практические цели: воздействовать на умы поредством искусства и, таким образом, создав новое общественное мнение, содействовать свершению социального переворота. Искусство представлялось ему наиболее действенной формой распространения идей, и потому он широко использовал его в своей борьбе с феодализмом.
Вольтер в «Философском словаре» писал о том, что французская нация, «пресытившись стихами, комедиями, трагедиями, романами, моральными рассуждениями и богословскими спорами о благодати и судорогах, принялась, наконец, рассуждать о хлебе».Читать далее

Библиография:
Поэмы. Философские повести. Памфлеты: Пер. с фр. / Предисл. , сост., примеч., В. И. Пащенко. - К. : Политиздат Украины, 1989. - С. 3-19

Вольтер и его время

Обращаясь к Франции, М. Горький дал блестящую характеристику одному из выдающихся представителей ее народа: «Твой сын Вольтер, человек с лицом дьявола, всю жизнь, как титан, боролся с пошлостью. Крепок был яд его мудрого смеха! Даже попы, которые сожрали тысячи книг, не портя своего желудка, отравлялись насмерть одной страницей Вольтера, даже королей, защитников лжи, он заставлял уважать правду» '. Вольтер, именем которого называют XVIII в., стал вершиной долгих и мучительных исканий мыслителей пред¬шествующих эпох, вобрав в себя лучшие их традиции.
В своем творчестве Вольтер опирался, в первую очередь, на опыт гуманистов, представителей Возрождения, идеоло¬гов тогда еще молодой, передовой и решительной буржуа¬зии, которые защищали не узко классовые эгоистические интересы представителей своего сословия, а человека вооб¬ще. Человека, угнетенного многовековой жесточайшей диктатурой католической церкви, освятившей феодальный ук¬лад с его произволом и всей средневековой идеологией.' Гуманисты, страстные и в большинстве своем непоколебимые защитники новых идей, использовали все возможные формы борьбы для их утверждения. Подвергая острейшей кри¬тике и гневному осмеянию все феодальные установления и церковные догматы, они, тем самым, подрывали идеологиче¬скую основу старого общества. В то же время гуманисты первыми выступили с беспощадными разоблачениями тех пороков, которые были заложены в самом буржуазном об¬ществе с момента его появления.Читать далее

Ольга Янковая

http://www.natali.ua/culture/legend/12398/

Французский мыслитель ВОЛЬТЕР написал десятки статей, пьес, стихотворений, исторических трудов, философских романов, чем заслужил международное признание. Однако любовные романы, имевшие место в его личной жизни, во все времена привлекали внимание не меньше, чем оригинальное мировоззрение.

“Вот как пишется история”
Почти всегда бывает так, что мы редко управляем событиями, но события ведут нас за собой.
Вольтер
День 21 ноября 1694 года в Париже для большинства граждан ничем не отличался от остальных: все так же шел мелкий осенний дождь, зарядивший свою монотонную дробь еще в начале недели, заставляя глубже натягивать капюшон плаща. Те, кто мог позволить себе не выходить на улицу, с сочувствием смотрели в окно на своих сограждан, которых непогода застала в пути, и, вздыхая, просили у Бога подарить хотя бы несколько погожих дней перед наступлением зимы. И только обитателей дома нотариуса Франсуа Аруэ капризы погоды интересовали мало — у них были дела поважнее: ведь на рассвете Мари Маргерит Аруэ, в девичестве Домар, родила мальчика. Крик младенца, возвестившего о своем приходе в мир, был так пронзителен, что месье Франсуа раздраженно вышел из спальни, где на широкой кровати лежали его жена и сын. “Чует сердце, не даст он мне покоя, — хмурясь, думал отец, меряя шагами комнату. — Как только немного подрастет — возьмусь за его воспитание”. Мама, прижавшись щекой к головке Франсуа-Мари — так назвали мальчика, — едва слышно напевала ему старую французскую песенку. Читать далее

Вольтер. Орлеанська діва