Жизнь средневековых монахов!!

Пьет как целестинец...

Неумеренность монахов в потреблении вина постоянно давала повод для шуток, правда, скорее дружеских, чем злых.

Известная французская поговорка гласит:
Пить как капуцин
Означает пить немного.
Пить как целестинец —
Это много пить.
Пить как якобинец,
значит, брать полпинты.
Пить как францисканец —
Погреб осушить...

Старинные монашеские уставы чаще всего категорически запрещали пить вино, но другие законодатели были более снисходительны и позволяли употреблять вино на отдельные праздники. С появлением Устава св. Бенедикта, распространившегося по всему Западу, вино окончательно сделалось разрешенным и рассматривалось как элемент ежедневного рациона питания. Бенедикт, этот патриарх Европы, вряд ли с радостным сердцем принимал такое решение. Он, подобно своим великим предшественникам, скорее бы запретил употребление вина, но, неизменно оставаясь верным чувству меры и принципу дискретности, проявил снисхождение к человеческим «немощам и слабостям», как сказал он на капитуле, обсуждавшем, что позволительно есть и пить. Св. Бенедикт добавлял при этом, что вино, конечно же, не подходит образу жизни монахов, но невозможно заставить их осознать причину и послушаться голоса разума, потому-то он и делает уступку общественному мнению. Кроме того, он позволил превышать рацион в трех случаях: в связи с местными условиями, когда слишком сухой климат и столу редко подаются фрукты и овощи (знаменательно, что патриарх Запада и не думал советовать просто воду); по случаю сезонной работа — жатвы, сенокоса, сбора винограда, а также работы в мастерских, и наконец, в период летней жары. Разумеется, разрешение сопровождалось советом избегать опьянения и несварения желудка.

С приходом св. Бенедикта Аньянского (IX век), уроженца Эро, к вину стали относиться строже: оно разрешалось как своего рода лекарство для стариков и больных, а также для тех монахов, «коим необходимо подкрепить свои силы в суровых дисциплинах», — по словам строгого св. Петра Дамианского.

Прибегали к авторитету апостола Павла, который в Первом послании к Тимофею (5, 23) писал: «Впредь пей не одну воду, но употребляй немного вина, ради желудка твоего, и частых твоих недугов».

По правде сказать, в Библии нередко встречаются высказывания по поводу вина, в основном положительные, хотя Екклесиаст отметил (и это напомнила Абеляру лукавая Элоиза), что «вино и женщины развращают мудрых». Но он говорит также: «Итак, иди, ешь с веселием хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим» (9: 7). Ной, единственный праведник в глазах Бога, посадил виноградник (Бытие, 9: 20). Цитируемый множество раз брачный пир в Канне Галилейской также возводит в обычай употребление вина.

Даже такой требовательный аскет, как Целестин V (1215–1261), основатель конгрегации монахов-бенедиктинцев, которая носит его имя, разрешает вино, конечно же, за исключением постов перед Пасхой, Рождеством и праздника св. Иоанна Предтечи. Что же касается св. Бенедикта, то он советовал монахам не роптать и не проявлять недовольства, если вино отсутствует или сокращена норма его потребления. Значит, уже в его время право на вино рассматривалось как неотъемлемое, а послушание старшим в монастыре и смирение перед волей Божией вовсе не были настолько безусловными, как полагают зачастую.

Вино наряду с хлебом стало одной из главных забот келаря, следившего теперь за пополнением винного погреба и хранением вина. Первая задача прибывшего в монастырь визитатора — проверить, достаточные ли там запасы вина. Он был вполне удовлетворен, если в своем отчете о том или ином монастыре мог написать: «У них есть запасы вина до следующего урожая».

Вину придавалось настолько большое значение, что сусло освящают, вспоминая на молебне одно из чудес, совершенных Иисусом Христом, когда Он накормил множество народа пятью хлебами и двумя рыбами (Матф., 24,13–20), хотя при этом не было ни единого намека на вино! В день благословения вина монахи не имели права ни на один лишний стаканчик. Вне всякого сомнения, они страшились навлечь на себя беду, проявив чревоугодие.

Сколько вина потреблять ежедневно? Св. Бенедикт позволял одну гемину в день. Но чему равнялась гемина? На протяжении веков и в разных регионах ее значение изменялось от 10 до 18 унций, как пишет Кальме в своем «Комментарии к Уставу Св. Бенедикта», следовательно, либо 0,5 сетье, либо 1 сетье — такова порция умеренного человека. Другие утверждают, что гемина — это мера того, что выпивается за один прием пищи, а некоторые комментаторы усматривали в ней объем вина, предназначенный для двух раз в день! Подобная неясность открывала путь к различным толкованиям и бесчисленным дискуссиям, подчас весьма интересным.

Если верить историку Кастельно, в IX веке потребление вина составляло 1132 литра в год на монаха (а по моим подсчетам, даже больше!). В конце XIV века монахи бенедиктинского аббатства Сен-Пьер-де-Без получали по литру вина в праздники и примерно по пол-литра — в будние дни. В 1389 году они добились того, чтобы в память об умерших за год монахах служилась особая литургия. В этот день «аббат устраивал в монастыре обед, напоминающий воскресный, с четырьмя пинтами вина», то есть литром вина за обедом! В XIV веке австрийские монахи выпивали от двух до четырех литров вина в день.

Высмеивая это пристрастие монахов к вину, средневековый автор пишет: «Как бы ни велика была жажда монаха, он никогда не утолит ее молоком». А вот поговорка, словно предостерегающая монахов от злоупотребления выпивкой: «Как рыба попадается на крючок, так и пьющий вино монах может попасться на эту свою слабость». Но все тщетно.

Во всяком случае, вино в монастырях всегда разбавляли водой. Это было вовсе не по вкусу монахам, и когда по праздничным дням к столу подавалось чистое, неразбавленное вино, они, что весьма показательно, называли его «неиспорченным». Разбавленное же вино называли «вином-бастардом», что тоже знаменательно для эпохи, когда слово «бастард» (внебрачный ребенок) считалось оскорблением.

Неизвестно, в каких именно пропорциях разбавлялось вино. Вероятно, это зависело от количества запасов в винном погребе, строгости устава или требований аббата. Во всяком случае, решение капитула в Мон-Сен-Мишель предупреждало келаря о том, что нельзя чересчур разбавлять вино под предлогом слишком большого числа сотрапезников! Правда, монахи этого знаменитого аббатства действительно настойчиво требовали вина, дабы «поддержать свои силы в этом суровом климате». Гильомиты же, напротив, так сильно разбавляли вино водой, что от него оставался только цвет, как пишет Элио. Один клюнийский монах сетовал: «Нет, я никогда не был пьян от монастырского вина. В Клюни лучше умереть, чем жить». Действительно, некоторые аббатства слишком усердствовали с разбавлением вина водой, даже несмотря на то, что посещавшие монастырь визитаторы сами признавали, что вино для стола монахов сильно разбавлено. И к тому же его недостаточно.

Вначале на стол монахам подавали по одному кубку или кружке на двоих, соответственно, с двойной порцией напитка. Но даже среди священников, а не все монахи имели духовный сан, этот обычай не считался хорошим. Затем вино стали подавать в индивидуальных чашках. В Клюни для этого использовали деревянные чашки, что наверняка заставит вздрогнуть современных дегустаторов. В других местах встречались и стеклянные стаканы. Размер порции зависел от иерархии. Для простого монаха, ребенка или клюнийского конверза она составляла одну меру за обедом, а для монастырского приора — две меры. Главный приор получал вина вволю... уже с утра… В определенные дни монахи получали дополнительную порцию вина, так называемое «вино милосердия» (аналог съестного пайка), которая, согласно Кальме, равнялась трети обычной нормы или, в случае необходимости, ее половине.

Наконец, в летние вечера после девятого часа монастырская братия шла в трапезную выпить глоток вина. Этот обычай отмечен еще в уставе Учителя, который соблюдался в Клюни, в Гирсау, у регулярных каноников и даже у цистерцианцев, не посмевших отменить его, настолько он был старинным. Эту традицию не соблюдали только картезианцы. В XIV веке в Клюни ежегодно раздавали сто четыре порции «вина милосердия» и еще пять раз — увеличенную обычную порцию (поистине «примиренческий» орден)...

Качество вина также было разным, от вина простого до вина для литургии, «особенно хорошего вина, достойного короля», по словам Анри Этьена. Он пишет также: «Пусть стремятся к воздержанию от пития и довольствуются малыми количествами». Это не столько приказ для монахов Сен-Бернардена, сколько запрет (встречающийся во всех сборниках обычаев) самостоятельно определять способ и степень умерщвления плоти каждым монахом. Столетия опыта показывали, что наряду со святым подвижничеством существовало изрядное число крайностей.

«Французскому вину» противопоставлялось более грубое «вино гуннов» или «венгерское» вино. Гренаш, ликер из Русильона, мальвазия, мускатное вино из Греции, и другое мускатное вино мускателлум, ценились высоко. Было известно также критское вино из очень спелого винограда (spatlesse, позднего сбора, как говорят немцы), вино сладкое и очень насыщенное. Также было известно португальское зеленое вино и мюскаде.

В своей книге «Европа за столом» я уже описывал, почему шампанское, изобретенное бенедиктинцами очень строгой конгрегации Сен-Ван, стало «наиболее европейским из всех европейских вин». Поэтому в этой книге я не буду возвращаться к его истории. ...

ТРУДЫ И ДНИ

В каких областях трудились монахи? Можно открыть любую монографию, посвященную самому скромному из приоратов, и даже там обнаружить перечень работ, которые совершенно далекие от того, что мы привыкли считать жизнью монашества прошлых веков. Можно увидеть, как монахи занимались добычей угля (в Шотландии аббатство Калрес в 1217 году владело 170 судами для экспорта угля), торфа (премонстранты), мрамора (мрамор из Сен-Реми в Бельгии будет использован для могилы Наполеона), свинца (в Фоунтен), сланца (в Орвале), гипса (близ Эгбель), квасцов (в Льежской провинции), серебра, золота и железа (в Вальдзассене). В Бредской долине, в Дофине, в Шампани монахи устраивали подземные штольни с деревянной крепью — это была новейшая для того времени технология — и добывали железо. В Сентонже и Они во Франции, в Честере, Бартоне, Биркенхеде в Англии, а также во многих других местах разрабатывались соляные копи. В XIV веке в Штейермарке аббатства объединялись друг с другом для использования соляных копей Магдебурга, Марлоу и Люнебурга. В 1147 году Раин в Австрии экспортирует соль.

В других местах (например, Без в Бургундии) монахи создавали настоящие промышленные центры: дубильное, кожевенное и суконное производства, маслобойни, мельницы, черепичные заводы, а также занимались торговлей. Аббатства специализировались на производстве стекла (картезианцы, цистерцианцы), витражей, эмалей, занимались ювелирным делом (Эйнзидельн), топили воск. Цистерцианцы изготовляли кирпичи больших размеров с несколькими отверстиями для облегчения обжига и последующего использования. Они известны как «кирпичи св. Бернара». Их можно обнаружить на всех цистерцианских стройках во Франции, Италии, Германии. В Безе монахи устроили множество черепичных мастерских и везли черепицу и кирпич во все монастыри и приораты своего аббатства к большому неудовольствию местного сеньора, считавшего монахов чересчур предприимчивыми: они рубят лес, причем строевой лес, используют дерево для производства повозок, изготавливают дубовую клепку, высушивая ее на огне в своих бараках, построенных здесь же в лесу. Иск сеньора был передан арбитру, избранному обеими сторонами, и тот запретил монахам производить кирпич для кого-то другого, кроме самих себя; однако он разрешил им продолжать работать в лесу, как и прежде.

В заключение упомянем еще об одном любопытном роде деятельности монахов, который, несмотря на свою логичность, все же представляется неожиданным: в Кордуане долгое время охрана маяка была доверена еремитам. По крайней мере они не бастовали.

СКРИПТОРИЙ

Скрипторий

Есть много причин такого пристрастия. С точки зрения Петра Достопочтенного, переписывание является самой полезной работой, так как оно позволяет отшельнику «взращивать плоды духа и замешивать тесто для небесного хлеба души». Для других это занятие служило способом побороть праздность, победить плотские пороки и тем самым обеспечить «спасение своей души» (св. Иероним). У третьих же переписывание составляло часть их аскезы.

Во всяком случае, переписывание книг требовалось всегда, ведь книги были редкими и дорогими. Чтобы обеспечить нормальное функционирование монастыря, нужен хотя бы минимум книг. Конечно, книги можно и занять, но опять-таки для того, чтобы снять с них копию.

Все ли монахи умели писать? И все ли обладали разборчивым почерком и хорошим зрением, чтобы дни напролет просиживать за этим занятием? Маловероятно. Однако искусство письма, скорее всего, было гораздо больше распространено в среде монашества, нежели в миру. Похоже, писать умели даже монахини, ибо говорили:

Монашкой суждено ей стать,
Коль славно может петь, читать.

Автор «Четырех возрастов человека» утверждает, что если девочек не готовят в монастырь, то учить их читать и писать не стоит.

Скрипторий (scriptorium) — помещение, где монахи переписывают манускрипты, для этого места предусмотрен специальный ритуал освящения. До XIII века книги переписывались исключительно монахами. Некоторые из них работали даже «на сторону», извлекая тем самым определенную выгоду. Но с XIII века переписыванием книг начинают заниматься также миряне и клирики.

В день монах переписывал три, пять, шесть листов форматом «in quarto» (в четверть). Для переписывания Библии требовался год. За всю свою жизнь переписчик успевал завершить до 40 трудов. Упоминают одного монаха-картезианца, переписавшего 50 книг. В аббатстве Санкт-Галлен переписыванием занималось три четверти братии, то есть около 300 монахов.

В Гирсау имелось девять постоянных «келий» для переписчиков. В этой сфере очень быстро начались разделение труда и специализация: одни изготовляли пергамент, другие карандашом проводили на нем линии, третьи шлифовали кожу; затем наступал черед собственно писцов, корректоров, миниатюристов, переплетчиков. В одном тексте даже упоминается монах, который был обязан следить за правильностью пунктуации! В Эйнсхеме переплетением книг и полировкой кожи занимались новиции, и все эти работы совершались бесшумно, ибо скрипторий был одним из самых тихих мест в монастыре.

Какими орудиями труда располагал переписчик? Например, у картезианцев, кроме «кафедры для письма» и скриптория, то есть мебели, на которой монах занимался перепиской (собственно говоря, это конторка или стол, а не общая мастерская по переписке, как в других орденах), имелись pennae — гусиные и лебединые перья; мел и пемза (pumices) — шлифовальный материал; два рога (cornua) — чернильницы для красных (rubrica) и черных чернил; скальпель для разрезания кожи; бритва, чтобы скоблить шероховатости и разрезать страницы; игла (punctorium), размечать пергамент, прежде чем провести на нем линии, «выделяя киноварью», как говорится в тексте XIV века; шило (subula), протыкать дырочки в страницах, чтобы сшить их в общий том маленькими кожаными ремешками; отвес, чтобы лучше выверить вертикальные линии; дощечка с линейкой, чтобы шлифовать пергамент, пробивать в нем отверстия и линовать его; покрытые воском дощечки, служившие черновиками или записными книжками; стило (graphium), писать на воске. В других картезианских текстах XIV века упоминаются «перья разные для письма», инструменты для заточки этих перьев, пропорциональный циркуль, «камень, на котором разводят краски», «металл для полирования», стамески, кожи из Кордовы и крашеные шкуры, медные «застежки», руанские гвозди и сусальное золото... Мошке отмечает наличие «большого скриптория (т. е. конторки) с перьями различной зачинки для выведения (и исправления) прописных и строчных букв» даже в помещении самой церкви.

Пергамент делался из шкур «недоношенных телят, козлят и ягнят», то есть из шкур мертворожденных животных и иногда из шкур оленя или свиньи. За разрезанием и шлифовкой пергамента, а также за считкой и корректурой манускриптов и их переплетением был обязан следить главный певчий. Но подготовка шкур заключала в себе столько сложностей и требовала таких забот, что вскоре это дело доверили специалистам, чаще всего мирянам. Иногда уже готовую кожу покупали (например, Сен-Жермен-де-Пре приобретало ее на ярмарке Ланди). Пергамент был редкостью и стоил дорого, поэтому монахи очищали старые, уже использованные листы, подобно тому, что практиковалось еще в Древнем Риме (очищенный для повторного использования пергамент назывался палимпсестом). Монахов часто обвиняли в том, что они жертвовали античными шедеврами ради переписки богословских трудов, уже имевшихся в достаточном количестве экземпляров. Но анализ манускриптов показывает, что все то, что мы имеем из классической латинской литературы (произведения Тацита, Сенеки, Тита Ливия, Апулея и др.), дошло до нас благодаря монахам-переписчикам. Они использовали только рукописи в плохом состоянии или, точнее, те страницы, которые невозможно было разобрать. Но никогда не приносили в жертву целую книгу. А сколько рукописей было уничтожено в течение веков по причине фанатизма и нетерпимости: в одном только Клюни кальвинисты сожгли более 1800 манускриптов...

ЧЕРНИЛА

Изначально чернила (французское название которых «enсre» происходит от позднелатинского слова «encautum», производного от «encaustum», то есть «пурпурные чернила») делались из капустного сока (succo cauli), из купороса (сульфат меди по-латыни «cupri rosa»), из чернильного орешка. Все эти ингредиенты варились на огне с гуммиарабиком и добавлением вина или пива! В келье монаха-переписчика было иногда так холодно, что ему разрешалось пойти в теплую комнату (или на кухню, если речь шла о Клюни), чтобы... растопить драгоценную смесь.

ПОЧЕРК

В каждом скриптории был свой особенный почерк. В итоге какой-либо один из них делался наиболее распространенным, вытесняя остальные. Так было с минускулом: ясный, четкий, элегантный почерк развивался в аббатствах Люксей и Корби. Принятый в Клюни, он затем возродится в печатном шрифте антиква. А «ломаный почерк», то есть готический шрифт, придет из Монте-Кассино и распространится от Мон-Сен-Мишель до Германии, где переживет расцвет уже как типографский шрифт, оставаясь в употреблении вплоть до конца XIX века. Отличавшееся своим пуританизмом аббатство Сито стремилось противостоять переливам цветов, предписав (в 1125 году) монахам использовать для заглавных букв только один цвет. К счастью, это распоряжение не соблюдалось.

FASTIDIUM
[Скука, тягость (лат.)]

Труд переписчиков невероятно скучен. И ничто не могло сделать его более привлекательным, хотя монахам и объясняли, что они творят богоугодное дело, ведь переписывание рукописей — самая благородная работа, не только умственный, но, прежде всего, аскетический труд, за который они получат воздаяние от Бога; что каждая написанная ими буква искупает их грех. Переписчиков пытались даже запугивать. Одно предание напоминает монахам, что существует демон, прозванный Titivilitarius или проще Titivillus, то есть Придирчивый. Каждое утро он приносит в ад полный мешок букв, которые были пропущены монахами! Но, похоже, что должного впечатления на переписчиков этот сюжет не производил, о чем предостаточно свидетельствует обилие ошибок в рукописях, пропущенных по невниманию. Отметим, что братья Общей жизни в Нидерландах специально занимались считкой рукописей.

Послушайте жалобы, которые переписчики оставляли на страницах рукописей:

«Дорогие читатели сего труда, прошу вас, не забудьте о том, кто переписал его: это был несчастный брат... он страдал от холода, а по ночам ему приходилось дописывать то, что он не успел сделать при свете дня».

Когда известно, какими скудными были средства для освещения помещения — коптящая горелка из жира и тряпки, нетрудно представить себе степень жертвенности этих переписчиков. Другой пишет следующее:

«Будьте осторожны в обращении с рукописью. Не кладите пальцы на страницы! Вы не знаете, что такое писать! Это тягчайшая повинность: она сгибает вам спину, ослабляет глаза, портит желудок и ребра... Молитесь о бедном Рауле»...

Глаза... Что же делал монах, когда у него ухудшалось зрение?

Похоже, что до XIII века не было никакого средства против дальнозоркости, и только лишь францисканец Роджер Бекон (1220–1293), один из первых творцов экспериментального метода, изобрел не только лупу, но и конвергентные линзы, позволившие ему самому читать в старости. Вопрос об очках как таковых вряд ли возникал до начала XII века. Один автор той эпохи говорил о «бериллах» («beryllus» — латинское название полудрагоценного камня берилла), помещенных в ковчежец, которые выполняли функцию увеличительных стекол. Вполне вероятно, что этот эффект увеличения вызвал и появление на свет очков, о чем свидетельствует немецкое слово «brille», старофранцузское «besides» и более старое «bericles», обозначавшее этот предмет. «Стекло, оправленное на манер круглых окошек», — гласит один текст XIV века. Но что же делали монахи до этого изобретения? Тем более что переписывать Евангелие, Псалтирь или молитвослов поручалось наиболее серьезным из монахов, значит, тем, кто был уже в возрасте. А если монахи в большей мере ощущали в себе строго спиритуальное, нежели интеллектуальное призвание? Возможно, они утешались тем, что говорили себе: занимаясь переписыванием, мы проявляем послушание уставу и своему аббату. А может быть, они укреплялись молитвой Господу, как тот монах эпохи Карла Великого:

«В изнурительном труде переписчика я не нахожу утешения (как видно, здесь далеко от той радости труда, которую наш век столь щедро приписывает строителям соборов и изготовителям манускриптов. — Л. М), поэтому, о, Господи, я возношу тебе эту молитву: да не помешают моему сердцу познавать сокрытое моя рука, выводящая эти буквы, и мои глаза, созерцающие форму слов; да бодрствует и печется мое сердце более о внутреннем, нежели о внешнем, и да не устанет писать моя рука!»

Как раз то, к чему в наши дни применяют выражение «обогащать труд».

БИБЛИОТЕКА

Дом Шмиц упоминает о библиотеках, насчитывавших одну-две тысячи манускриптов; для того времени это богатейшие книжные собрания. Большинство же библиотек были гораздо более скромными: 300 книг в аббатстве Флёри, 570 — в Клюни, 300 — в Сен-Жермен-де-Пре, 700 — в Боббио, 580 — в Рейхенау. Дар Одона, будущего аббата Клюнийского, который он передал библиотеке, еще только готовясь к вступлению в орден, изумил окружающих: 100 томов сразу! В XII веке говорили: «Монастырь без книг — все равно что гарнизон без продовольствия». А два столетия спустя в пламенеющем стиле эпохи утверждали:

«Библиотека является подлинной сокровищницей монастыря. Без нее он как кухня без котла, стол без яств, река без рыбы, сад без цветов, кошелек без денег, виноградник без винограда, башня без стражи, дом без мебели».

Возникает вопрос, почему перечисление кончается именно на этом...

Книги были столь редкими и столь дорогими (а желание «позаимствовать» их тайком было столь велико), что в некоторых аббатствах, в частности в Клюни, Шаффхаузе, их приковывали цепями. В монастыре Флёри библиотекарь, armarius, в определенный день составлял список всех братьев, которые взяли себе книги в прошлом году. Таким образом, каждый из этих братьев должен был сначала вернуть полученную книгу и лишь затем мог рассчитывать на получение вновь затребованной. А если в течение года монах не прочтет эту книгу целиком, то он должен будет просить прощения на обвинительном капитуле.

Подчеркивалось также, что посещающие библиотеку монахи «не должны надвигать свой капюшон слишком низко на глаза, дабы можно было видеть, не спят ли они вместо того, чтобы читать книгу».

В монастырях не только переписывали книги. Их также покупали, тратя на это большие средства. Книги являлись сокровищем (библиотекарь иногда назывался «thesaurarius» — «сберегающий богатство»), с ними следовало обходиться бережно, «чтобы не запачкать их грязью и копотью (это из картезианского текста; напомним, что картезианец в своей одинокой келье сам разводил огонь), или пылью, или какой-нибудь другой нечистотой». Если аббатству грозила опасность, именно книги следовало спасать в первую очередь (монахи Монте-Кассино захватили с собой устав основателя своего монастыря, но забыли его тело!). В 1371 году во время пожара, бушевавшего в Гранд-Шартрез, приор дом Гильом, видя, что с бедствием не справиться, воскликнул:

«Отцы мои, Отцы мои, к книгам! к книгам!» (То есть спасайте книги!)

Разумеется, из-за малого количества книг монахи чаще всего брали их в библиотеке. И как любой другой библиотекарь во всем мире, bibliothecarius не мог не опасаться за свои сокровища (тем более что в те времена книги выдавали на долгий срок — 10–20 лет, и уже тогда читатели не всегда возвращали их обратно!). Вот как один аббат извиняется за то, что не принес книгу: «Она такая большая, что ее невозможно спрятать ни на груди, ни в суме». Аббат боялся «встречи со злыми людьми, которых могла бы привлечь красота этой рукописи», и тогда книга была бы потеряна для всего мира.