РЕМОНТ ЗЕМЛИ
К дню памяти Андрея Платонова

Андрей Платонов – загадочный писатель. Рожденный в стране с апокалипсическим, катастрофическим ощущением мира и поэтому тешащей себя мессианскими идеями, - всегда проще думать о преобразовании мира, чем приводить в порядок собственную жизнь, - Платонов за короткий срок прошел все искусы, все обольщения и обрел удивительно проницательное, трезвое понимание происходящего, что случается крайне редко.

Он оказался, может быть, единственным художником, которому удалось изобразить сознание простого человека изнутри, и в то же время увидеть и оценить этого человека и его деяния с точки зрения вечности, почти космическим взглядом. 

Зыбкость, текучесть российской жизни, отсутствие прочных основ, отчего и возникает катастрофическое ощущение реальности, требует устремленности в будущее. Отсюда все эти наши: «через сто, через двести лет…»

А как иначе, если настоящее, как правило, неприглядно, прошлое подернуто мглой, поскольку «мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед, прошедший миг исчезает для нас безвозвратно» (П. Чаадаев).

Остается одно только будущее. Не случайно вера в великую миссию, которая суждена когда-нибудь России, объединяла самых непримиримых врагов – «западников» и «славянофилов». 

Платонов начинал, горя верой в это самое будущее, в новое жизнеустройство. Оно представлялось ему как мир, в котором будет господствовать наука, разум, способные облагородить, наполнить смыслом, подчинить стихийные, темные начала хаотичной природной жизни.

Он пишет «Ремонт земли» и почти одновременно «Епифанские шлюзы»(1926).

В основе повести реальное событие – неудачная попытка Петра I соединить каналом Волгу и Дон. Платонов сохранил имена строителей канала, Перри и Труссона, судьбу их проектов, но факты никогда не закрывали для него сути явлений.

Платоновский Бертран Перри живет по «римскому гражданскому праву и другим народным обычаям», совершенно не учитывая, что русский царь «горазд на всякую лютость», что существуют «воеводские расправы» без суда и следствия, «пóрочные хаты», костоломная жизнь.

Его гибель в застенке, в объятиях извращенца-палача, по мысли Платонова, вполне закономерна. Европейцу трудно понять русского царя, для которого никакой закон не писан и человеческая жизнь не стоит и плевка. В результате все жертвы и страдания во время рытья канала оказались бессмысленны. Нельзя кораблям плавать в безводной степи: «А что воды мало будет и плавать нельзя, про то все бабы в Епифани еще год назад знали. Поэтому и на работу все жители глядели как на царскую игру и иноземную затею, а сказать, к чему народ мучают, не осмеливались». 

В том же году Платонов пишет и «Город Градов». Уже в названии слышится перекличка с «Городом Глуповым» Салтыкова-Щедрина. Помимо блистательных романов и повестей, Михаилу Евграфовичу принадлежат еще и удивительно емкие афоризмы: «Когда и какой бюрократ не был убежден, что Россия есть пирог, к которому можно свободно подходить и закусывать»; «российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления»…

В повсеместной бюрократизации российской жизни Платонов первым увидел явные зачатки жизнеустройства, превратившего вскоре немецкого интеллигента, ученого-физика Альберта Лихтенберга, (рассказ «Мусорный ветер»(1934) «в незнакомое, ненаучное, убитое животное».
Народ стал «отучен от цели жизни и лишен сознания и интереса», народ стал бояться жить, поскольку никому не верит.

Народ стал «притворяться мертвым». («Джан» 1933-35).

Отчуждение вырастает из бессилия человека перед государственной системой, основанной на беззаконии, насилии и принуждении. Но и сами герои Платонова дают власти право подобным образом распоряжаться собой, поскольку с трудом понимают мир и себя в мире.

«Дурак новой жизни» становится героем времени. Платонов показывает изнутри работу слабого, затрудненного, замороченного сознания.

Филат из «Ямской слободы» (1927) слышит в себе «сердечный гнет от неясного тоскующего зова. Этот зов звучал и вечерами, превращался в явственный голос, говорящий малопонятные глухие слова. Но мозг не думал, а скрежетал – источник ясного сознания в нем был забит навсегда и не поддавался напору смутного чувства». 

Герои Платонова не наделены чувствительностью.

Фома Пухов «на гробе жены колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки».

Их речь, как и мысли, заемная, состоит из стереотипов, канцеляризмов, клише, лозунгов, того, что вдалбливает в пустые головы власть, но при этом они по-своему предприимчивы - механики, доморощенные философы, фантазеры-изобретатели - могут разобрать телегу, из ее колес, оглобель и ремней соорудить машину, которая использует силу ветра или солнечную энергию. 

Л. Аннинский писал о героях «Чевенгура»: «это сны наяву,…когда человек не чувствует, где реальность, а где мираж, и вообще не чувствует себя реальным, отдельным существом, а чем-то вроде полого сосуда, вроде пустой трубы, сквозь которую мир проходит неразгаданным, нерассказанным и неназванным... Это бессилие ума… готового поверить во что угодно, только бы придать существованию смысл».

И при этом проза Платонова сохраняет свой космический, планетарный масштаб.

И этот масштаб никогда не мешает изображать сочувствие и сострадание к ближнему, тепло человеческой любви, которая для Платонова была, главным образом, духовным чувством.

В основе этого чувства заключено стремление вместить другого человека в свою душу и сердце, оградить от страданий и одиночества. В этом стремлении – ключ к разгадке законов, по которым живет в прозе Платонова и весь окружающий мир.

Здесь самая малая малость всегда имеет собственное место и назначение, все связано со всем удивительной гармоничной связью, и даже какой-нибудь совсем бросовый рваный лапоть находит свою судьбу: «он дал из себя отросток шелюги, а остальным телом гнил в прах и хранил тень над корешком будущего куста».