7 июля 1936 года родился один из самых ярких поэтов-сатириков современности Игорь Миронович Губерман. Он знаменит своими афористичными четверостишьями — «гариками», в которых лаконично рассказывает о том, что близко каждому из нас: о советской и постсоветской действительности, о борьбе добра и зла в душе человека, о повседневности и вечных ценностях. И главное, Губерману веришь, как веришь всякому, кто выстрадал свою горькую усмешку и все равно не разочаровался в людях.

Современный поэт-сатирик Игорь Губерман знаменит своими афористичными четверостишьями — «гариками», — в которых лаконично рассказывает о том, что близко каждому из нас: о советской и постсоветской действительности, о борьбе добра и зла в душе человека, о повседневности и вечных ценностях. И, главное, Губерману веришь, как веришь всякому, кто выстрадал свою горькую усмешку и все равно не разочаровался в людях.

Сегодня AdMe.ru вспоминает любимые «гарики».

***

На собственном горбу и на чужом

я вынянчил понятие простое:

бессмысленно идти на танк с ножом,

но если очень хочется, то стоит.

***

В цветном разноголосом хороводе,

в мелькании различий и примет есть люди,

от которых свет исходит,

и люди, поглощающие свет.

***

За радости любовных ощущений

однажды острой болью заплатив,

мы так боимся новых увлечений,

что носим на душе презерватив.

***

Жить, покоем дорожа, —

пресно, тускло, простоквашно;

чтоб душа была свежа,

надо делать то, что страшно.

***

Вчера я бежал запломбировать зуб,

и смех меня брал на бегу:

всю жизнь я таскаю мой будущий труп

и рьяно его берегу.

***

В наш век искусственного меха

и нефтью пахнущей икры

нет ничего дороже смеха,

любви, печали и игры.

***

Вся наша склонность к оптимизму -

от неспособности представить,

какого рода завтра клизму

судьба решила нам поставить.

***

Есть личности — святая простота

играет их поступки, как по нотам,

наивность — превосходная черта,

присущая творцам и идиотам.

***

Всего слабей усваивают люди,

взаимным обучаясь отношениям,

что слишком залезать в чужие судьбы

возможно лишь по личным приглашениям.

***

Поездил я по разным странам,

печаль моя, как мир, стара:

какой подлец везде над краном

повесил зеркало с утра?

***

Мы сохранили всю дремучесть

былых российских поколений,

но к ним прибавили пахучесть

своих духовных выделений.

***

Текут рекой за ратью рать,

чтобы уткнуться в землю лицами;

как это глупо — умирать

за чей-то гонор и амбиции.

***

За то люблю я разгильдяев,

блаженных духом, как тюлень,

что нет меж ними негодяев

и делать пакости им лень.

***

Увы, но я не деликатен

и вечно с наглостью циничной

интересуюсь формой пятен

на нимбах святости различной.

***

Слой человека в нас чуть-чуть

наслоен зыбко и тревожно,

легко в скотину нас вернуть,

поднять обратно очень сложно.

***

Ворует власть, ворует челядь,

вор любит вора укорять;

в Россию можно смело верить,

но ей опасно доверять.

***

Мужик тугим узлом совьется,

но, если пламя в нем клокочет,

всегда от женщины добьется

того, что женщина захочет.

***

Мне моя брезгливость дорога,

мной руководящая давно:

даже чтобы плюнуть во врага,

я не набираю в рот говно.

***

Любил я книги, выпивку и женщин

И большего у бога не просил.

Теперь азарт мой возрастом уменьшен,

Теперь уже на книги нету сил.

***

Живя в загадочной отчизне

из ночи в день десятки лет,

мы пьем за русский образ жизни,

где образ есть, а жизни нет.

***

Вожди России свой народ

во имя чести и морали

опять зовут идти вперед,

а где перед, опять соврали.

***

Вся история нам говорит,

что Господь неустанно творит:

каждый год появляется гнида

неизвестного ранее вида.

***

Нам непонятность ненавистна

в рулетке радостей и бед.

Мы даже в смерти ищем смысла,

хотя его и в жизни нет.

***

Когда, глотая кровь и зубы,

мне доведется покачнуться,

я вас прошу, глаза и губы,

не подвести и улыбнуться.

***

Когда мы раздражаемся и злы,

обижены, по сути, мы на то,

что внутренние личные узлы

снаружи не развяжет нам никто.

© Игорь Губерман

Мужчин соблазнить легко, нужна только смекалка в поисках отмычки к сердцу.

Рассказывали мне о мужике, который в женщинах ценил грамотность.

Он говорил: «Ты понимаешь, мы выпили вина, она готова лечь в постель, а тут я даю ей бумагу и карандаш и прошу написать слово «фейерверк».

Если не напишет правильно, все желание тут же исчезает».

Мой приятель работал в лаборатории, занимавшейся противоядиями.

Однажды я увидел, как он скармливал змеям живых мышей. Сначала он мышку бил о каменный пол, и только потом кидал змеям. Я отошел подальше, но все равно слышал: шмяк, шмяк.

Потом он мне объяснил – это акт милосердия: он таким образом мышей от мучений спасает. Я ушел потрясенный.

Мне стало ясно – творец довольно часто поступает с нами так же, но мы этого не понимаем.

После концерта заново пересматриваю все записки. Похвала особенно приятна:

«Мне кажется, что писатель – это не профессия, а ваша половая ориентация».

Безалаберным, беспечным и легкомысленным я был всегда.

Я никому не рекомендую такой образ жизни, но к 70 годам убедился, что именно так нужно жить.

Только разгильдяи и шуты гороховые составляют радость человечества.

Наша жизнь – трагедия, это знает каждый, поскольку каждому известен финал этой пьесы.

Но что она еще и комедия, понимает не любой из ее участников.

Мне повезло: я ощущаю оба эти жанра. Дед мой по матери был купцом первой гильдии – торговал то ли зерном, то ли лесом, жил в Царицыне, но в одночасье был изгнан из города и разорился.

Есть две истории на этот счет. Первая о том, что он за слово «жид» ударил по лицу какого-то важного городского чиновника.

А вторая, что дед, жуткий бабник, дружил с губернатором и одновременно ухлестывал за его женой, причем не без успеха.

Разорившись, дед продолжал жить очень весело. О своих корнях, как абсолютное большинство советских людей, я знаю крайне мало – тогда не принято было интересоваться генеалогией.

Мы жили как Иваны, не помнящие родства. Хотя это сочетание – Иван, не помнящий деда Абрама – довольно странное.

Папа – инженер-экономист, на всю жизнь испуганный 37-м годом, очень боялся моих гуманитарных замашек, поэтому настоял, чтобы я получил полезную профессию и стал инженером.

Мама окончила консерваторию и юридический. Она всю жизнь посвятила семье и, кажется мне, прожила не свою судьбу.

В каждой семье должен быть один приличный и умный человек. У нас это мой старший брат Давид. Он внесен в Книгу рекордов Гиннесса за то, что пробурил самую глубокую в мире скважину на Кольском полуострове. Он отдал этому делу 35 лет жизни и все здоровье.

Меня, тихого мальчика из интеллигентной еврейской семьи, все мое детство и юность часто и крепко били сверстники. И я этим людям очень признателен – благодаря этому я вырос здоровым мужиком и знаю, что побои – это не страшно.

Потом, когда сел в тюрьму, когда был в лагере и в ссылке, я совершенно спокойно относился к ситуации.

Запаха страха, который точно существует, от меня никогда не исходило.

Приятно приплести к своей биографии звучное имя. Так, Петр Рутенберг, один из основателей государства Израиль, а до этого эсер-боевик, был моим двоюродным дедушкой.

Именно он организовал исторический разговор с попом Гапоном, которого потом повесили рабочие и о котором написано в каждом учебнике по истории.

Говорят, он любил повторять: только не забывайте мое прошлое.

В его устах это звучало угрожающе. Все мое сознательное детство пришлось на послевоенные годы. Это было чрезвычайно голодное время.

Я до сих пор помню 4 тарелочки, на которых лежали 4 маленькие порции хлеба – ежедневный паек.

Молодость должна быть бурной. Если это не так, человека просто жаль.

В отношении женщин в юности я был практически всеяден.

Это отчетливо видно по стишкам. Главным критерием красоты являлась худоба, а идеалом – Фанера Милосская.

В те годы я напоминал себе бычка, который вырвался на свободу из загона.

Мне как-то написали записку: Игорь Миронович, у вас действительно было много женщин или это только на бумаге? Могу сказать, это еще и воображение.

Первые любови у меня были все несчастные. В девятом классе влюбился в девочку с красивым именем Стэлла. А она отдала предпочтение студенту педагогического института. Как я его ненавидел!

Потом я полюбил однокурсницу. Но на ней женился мой товарищ. Я страдал. Но прошло пять лет, и я понял – какое это счастье, что на ней женился он, а не я!

Всегда полагал, что женитьба – это чудовищное ограничение свободы. И не ошибся. Но мы все когда-то лезем в добровольное рабство. Когда желание сильно, мужчина слепнет. Я нашел причину удачного брака: год рождения моей жены это размер моей обуви, а год рождения мой – это размер обуви Тани. 43 и 36.

Детей я не воспитывал. Я просто приходил и честно забирал их из роддома. Всем остальным занималась жена.Однажды жена поручила мне следить из окна за гуляющей во дворе Танькой, а сама пошла в музей на работу.

Позвонив, она уточнила, как там дочь. Я заверил ее, что каждую минуту выглядываю в окно – Танька играет в песочнице в своем красном пальтишке. Жена воскликнула в ужасе: «Таня свое красное пальтишко износила уже год назад, она гуляет в голубом! Я срочно выезжаю!»

Мне повезло, что я набрел на идею четверостиший. До этого я писал длинные и печальные стихи. Однажды я их все утопил в помойном ведре, о чем не жалею.

13 августа 1979 года меня вызвали повесткой как свидетеля, вернулся я ровно через пять лет.

С тех пор каждый год 13 августа устраиваю дома огромную пьянку для друзей.После пересыльной тюрьмы Челябинска я оказался с зэком, много лет уже отсидевшим. Он меня предупредил: Если ты не перестанешь говорить «спасибо» и «пожалуйста», то ты просто до лагеря не доедешь.

Я тогда засмеялся, а потом отчетливо понял – началась совершенно новая жизнь.

Тюрьмы отличаются друг от друга приблизительно так же, как семьи, в которые ходишь в гости: атмосферой своей, кормежкой, всем набором ощущений, что испытываешь, в них находясь.

Навсегда я запомню тюрьму в Загорске, расположенную в здании бывшего женского монастыря и поражавшую могучей кладкой стен, сводчатыми потолками и страшным режимом.

Я несвободен от огромного количества любовей: к семье, к друзьям, к книгам, к курению, к выпивке.