Июльским днём 1015 года все колокола стольного града Киева понесли миру горькую весть: умер князь Владимир Красно Солнышко, креститель Руси.

Кто же теперь сядет на престол? Старший из сыновей Владимира – Святополк – знал, что отец хотел бы видеть на великокняжеском престоле не его, Святополка, а Бориса – своего младшего сына. И задумал страшное дело – избавиться от Бориса, чтобы самому княжить в Киеве. Святополк подослал к брату убийц. Но мало ему оказалось пролить кровь Бориса – решил он расправиться и со вторым своим младшим братом, Глебом.

Скромный юноша, Глеб мирно жил в своём Муромском княжестве. Никогда не мечтал он о великокняжеской власти, да и той, какую имел, тяготился. Любил молиться и читать святые книги, жить в одиночестве в лесу. Здесь-то и нашёл его гонец с грамотой Святополка.

«Брате, наш возлюбленный отец тяжко болен. Приезжай скорее в Киев, чтобы успеть проститься с ним», – писал старший брат, и это была ложь – ведь отца уже месяц как не было на свете.

Глеб с небольшой дружиной быстро собрался и отправился в Киев. Но по дороге Глебу передали грамоту от Ярослава, старшего брата, который княжил в Новгороде. «Не ходи в Киев, дорогой брат! – писал ему Ярослав, – отец наш давно умер. А брат твой Борис убит Святополком».

Это известие ужаснуло Глеба. Что же теперь делать? Дальше идти страшно – его ожидает смерть. Однако Святополк – старший брат, теперь он всем им заменяет отца. А долг сына – быть послушным отцу. Глеб перекрестился, снял меч, висевший на поясе, и приказал плыть в Киев.

Было начало осени. На берегах в воду роняли листву золотистые березы, в небесной выси далеко слышались трубные крики отлетающих на юг журавлей. И не хотелось верить в дурное. «Да и зачем брату убивать меня? – простодушно думал Глеб, стоя в ладье. – Он всегда был добр ко мне, даже как-то привёз мне игрушку – коня с золотой гривой...» Но, вспомнив убиенного брата Бориса, Глеб заливался слезами, и душа его скорбела и тосковала.

Внезапно из-за мыса показался большой струг. На палубе его стояли люди в одеждах княжеских дружинников. Гребцы слаженно работали вёслами, и струг стрелой летел по реке. Глеб, любуясь судном, и подумать не мог, что по водной глади к нему приближается его гибель.

Струг поравнялся с ладьёй Глеба, толкнулся о неё бортом, и на палубу мигом спрыгнули шестеро человек с мечами. И Глеб понял, зачем они здесь...

Сделав чёрное дело, мёртвое тело святого угодника снесли на берег и бросили без погребения в кусты, даже ничем не покрыв.

Смерть Бориса и Глеба ужаснула русских людей. К Ярославу, их брату, отовсюду стекались люди, призывавшие покарать нечестивца, который осквернил Русскую землю грехом братоубийства. Горько было Ярославу возвысить меч на брата, но страшное преступление требовало возмездия. К тому же Ярославу стало известно, что Святополк и ему готовит участь Бориса и Глеба.

И вот рати Ярослава и Святополка сошлись на реке Альте. Сеча была упорной и жестокой, только к вечеру Господь даровал победу войску Ярослава. Дружина Святополка была разбита. А сам он трусливо скрылся бегством. Долго скитался по разным землям и нигде не мог найти пристанища, люди сторонились и презирали его. Так и сгинул на чужбине и закопан был в землю без отпевания. В истории он остался как Святополк Окаянный.

А Ярослава прозвали Мудрым. Более тридцати лет княжил Ярослав в Киеве, враги дрожали от его имени. Много построил он Божиих храмов, основал городов, и до сих пор на волжских берегах красуется город Ярославль, носящий имя князя.

И первое, что решил сделать Ярослав Мудрый, – это отыскать убитого брата. Казалось, это не случится никогда. Больше трёх лет прошло уже после его гибели, может, даже косточки звери дикие растащили. Но однажды купцы, которые всюду ездят и многое видят, рассказали князю об одном пустынном месте. Будто свет там является – то в виде огненного столпа, то в виде множества мерцающих свечей. Пятерых священников и нескольких воинов послал туда Ярослав. А вдруг Глеб там?

Трудно было пробираться сквозь чащу, дорогу приходилось прорубать топорами. Вдруг один из священников воскликнул: «Смотрите!» Над деревьями сиял огненный столп, указывая дорогу, – и вкоре люди нашли, что искали. Как дивно Господь прославил Своего угодника! На середине поляны лежало тело святого князя Глеба. Никто и ничто не причинило ему ни малейшего вреда. Оно осталось светлым и красивым – юноша как будто спал. В слезах облобызав святые останки, священники положили Глеба во гроб, подняли на плечи и вынесли из леса. Пока шли до Киева, со всех сторон к печальному шествию сходился народ. Князь Ярослав с боярами выехал навстречу процессии и сам подставил плечо под край дорогого гроба. Глеба похоронили рядом с братом Борисом, в Вышгороде, что под Киевом. На месте погребения честных останков святых князей сразу же начались чудеса исцелений.

Борис и Глеб стали первыми святыми Русской Церкви. Они положили начало чину страстотерпцев, до них не известному в Православной Церкви. Подобно Христу, зная о неминуемой смерти, они не бежали от неё, а вольно шли на смертные страдания.

Борис и Глеб не одержали ратных подвигов на полях сражений, но они возглавляют собор Небесных сил, обороняющих землю Русскую от врагов.

Старец Епифаний говорил: «Математика Божия совершенно не похожа на математику людей. Для нас два плюс два равно четырём. Для Бога два плюс два может равняться пяти, или пятнадцати, или чему бы то ни было».

* * *

Старец Иероним говорил: «Внимайте тому, как проходит каждый день. Своё будущее возложите на Промысл Божий. Бог поможет. Чего желает Бог, то и будет. Не думайте о будущем и не отягощайте ум свой думой о нём. Бог поможет».

* * *

Говоря о любви Божией к человеку, старец Анфим, новоявленный святой с острова Хиос, подчёркивал: «Бог не отделяет праведного от грешного и не сравнивает лукавого с благим. Пчелу, если найдётся кусок сахара или чего-нибудь сладкого на куче навоза, не смущают нечистоты, и она прилетит забрать этот сахар или сладость, чтобы изготовить мёд. Так же и Бог. Он не видит, где находится человек, во грехе или в добродетели, в добре или во зле. Бог, чтобы помочь человеку, видит только ту минуту, которая приближает человека к Нему».

* * *

Старец Амфилохий советовал: «Возлюби Единого, чтобы тебя полюбили все. Тебя будут любить не только люди, но и сами бессловесные животные, ибо Божественная благодать, когда выходит наружу, электризует и притягивает к себе то, что находится перед ней».

* * *

Любовь никогда не иссякает. Обращённая ко многим, она не уменьшается. Об этом старец Епифаний говорил: «Настоящая любовь похожа на пламень свечи. Сколько бы ты ни зажёг от неё других свечей, первое пламя остаётся целым. Оно не уменьшается нисколько. И любая новая свеча имеет столько же пламени, сколько и другие».

* * *

Старец Иероним говорил: «Хочешь много любить людей? Возлюби много нашего Христа, и увидишь, насколько ты будешь любить людей, даже если и не будешь их видеть. Эта любовь, которая внутри любви нашего Христа, истинна и сильна. Возлюби много нашего Христа».

* * *

О достоинстве любви старец Филофей говорил: «Если человек построит дом и оставит его без крыши, то этот дом ни на что не годен. Так же и человек: если приобретёт все добродетели, но не стяжёт любви, то остаётся дом его добродетелей без крыши и совершенно непригодным».

* * *

Любви учил христиан и старец Георгий из г. Драма: «Великое достоинство и награду имеет тот христианин, который любит всех собратьев-человеков и первым прощает тех, кто сделал ему зло. Поэтому если мы и делаем все добрые дела, а ближнего своего не любим, то мы не делаем ничего. Сами по себе мы – ноль, ничто. Любви, братья мои, ждёт от нас Бог».

* * *

Старец Иаков говорил: «Ни одна молитва, чада мои, не пропадает даром. Меня самого молитва поддерживает столько лет».

* * *

Молитва – это источник силы. Старец Порфирий говорил: «Мученики испытывали сильную боль во время мучений. Так бы страдал и обычный человек с той разницей, что мученики постоянно молитвою были соединены со Христом и получали силу, превосходившую их боль, и таким образом достигали победы. Но если бы оставили молитву, даже и на одну секунду, то боли бы их стали нестерпимы и они были бы готовы отречься от Христа. Связанные молитвою со Христом, они получали силу и претерпевали до конца боль и все мучения».

* * *

Старец Паисий говорил, что только молитва смиренного бывает услышана Богом. Он советовал: «Если хочешь, чтобы Бог услышал тебя во время молитвы, нажми на кнопку смирения, ибо на этой частоте всегда работает Бог, и проси смиренно Его милости». (Отец Паисий в войну служил радистом.)

* * *

Молитве должна сопутствовать любовь. Старец Амфилохий говорил, что «молитва без любви – это всё равно что добрая и прекрасная птица, которая не имеет крыльев и не может летать».

* * *

Волю Божию о волнующем нас вопросе мы узнаём посредством молитвы. Старец Иосиф Исихаст говорил: «Когда вы хотите узнать волю Божию, оставьте совершенно самого себя, все свои намерения и мысли и с великим смирением просите в своей молитве познания её. И что образуется в вашем сердце или к чему оно склонится, то и делайте, и это будет по Богу. Имеющие большее дерзновение молиться об этом слышат внутри себя более отчётливое извещение и становятся более внимательными в своей жизни и ничего не делают без Божественного извещения».

* * *

Старец Иероним относительно ума, который рассеивается во время молитвы, говорил: «Это ничего, что ум часто уходит от молитвы, от слов, которые мы произносим. Лишь бы мы не уходили тотчас, и ум вернётся снова. Ум похож на жеребёнка. Бегает здесь и там и не сидит рядом со своей матерью, которая привязана к одному месту. Но когда устаёт, приходит и ложится спать, отдыхая у её ног».

* * *

Нашей молитве часто мешают образы разных лиц. Старец Иероним с о. Эгина советовал: «Если между тобою и Христом встаёт другое лицо, какое бы оно ни было, прогоняй его немедля, ибо оно пленяет твой ум, который должен быть отдан Богу».

* * *

Об отражении помыслов старец Евсевий говорил следующее: «Помыслы, как бы они ни рождались и откуда бы ни приходили, являются чужими. Как можем, будем их презирать и выгонять. Не должно скорбеть о них. Больше да следим за своими поступками. Помыслы эти чужие, и приносит их другой. Они уйдут».

* * *

Старец Евсевий в конце своей жизни говорил обступившим его духовным чадам: «Для меня сейчас жизнь – это большая тяжесть. Если я ещё живу, то не для чего другого, как только для лучшего познания самого себя. Прежде я думал, что знаю себя хорошо, но дела меня убеждают в том, что хорошенько самого себя я ещё не познал».

* * *

Старец Порфирий говорил своему духовному чаду: «Следи особенно за демоном уныния. Не пренебрегай им. Когда он овладевает душой, тогда усыпляет и парализует её. Это великий демон, он входит в человека вместе с толпой других демонов».

* * *

Старец Порфирий поучал: «Да приблизимся ко Христу, но не от страха за то, что с нами будет после смерти, а откроем Ему наши сердца – как мы стягиваем с окна занавес, и тут же внутрь врывается солнечный свет – чтобы пришёл Христос и к нам, и мы Его возлюбили истинно. Это лучший способ».

* * *

Полезный совет старца Иеронима: «Снаружи кажись одним человеком, а внутри будь другим. Будь человеком таинственным».

* * *

Старец Иаков, чтобы лучше уразуметь суетность жизни, часто посещал кладбища. Он говорил: «У меня вошло в привычку ходить на похороны и регулярно – на наше деревенское кладбище. Это, конечно, не значит, что у меня тогда была меланхолия или душевная тревога. Я ходил и философствовал о суетности и мимолётности жизни, и память смерти зарождалась в моей душе».

* * *

Достойны упоминания следующие практические советы старца Георгия из г. Драма: «Никогда не завидуй богатому. Всегда живи скромно и смиренно, без эгоизма, потому что эгоизм – это страшный грех. Когда слышишь, как осуждают другого, пусть это и правда, никогда не добавляй и своих осуждений, но всегда говори хорошее и скорби о нём. Всегда заботься о любви к нищим, старым, сиротам и больным. Общайся с теми нищими и, вообще, с теми людьми, которых другие унижают. Честным трудом зарабатывай свой хлеб. Не забывай милостыни. Это путь, по которому ты должен идти. Всегда думай о том, чего бы сделать доброго. Это и есть христианская жизнь».

* * *

О необходимости изучения Евангелия старец Иероним говорил: «В совершенно закрытом доме темно. Если откроешь окно, то увидишь самые большие вещи. Если откроешь больше и проникнет свет, то увидишь вещи и помельче. Когда же прольётся внутрь солнечный свет, то увидишь и пыль, висящую в воздухе. То же бывает и в душе, которая принимает свет Евангелия. Она видит и мельчайшие грехи».

* * *

Старец Порфирий часто использовал и следующий образ: «Вот ты находишься в тёмной комнате и машешь руками, чтобы прогнать тьму, которая, естественно, не уходит. Но если ты откроешь окно и внутрь ворвётся свет, то тьма исчезнет. То же самое и с поучением. Священное Писание, жития святых и святые отцы – это свет, который прогоняет душевную тьму».

* * *

Старец Порфирий о неспособности некоторых запоминать то, что читают, говорил: «Знайте, что всё это откладывается в вашей памяти и в подходящий момент Христос это нам открывает».

* * *

Дьявол находится повсюду. Старец Иосиф обращал внимание на следующее при молитве подвижников: «В трёх составных, которые формируют человека: душе, теле и окружающей среде – находится окопавшийся и вооружённый до зубов враг. Он не пропускает подходящего случая подавить или испытать веру человека. Дьявол, в зависимости от обстоятельств, нападает и противится нашим собственным решениям. Но главнейшая его цель – поразить веру в человеке и опозорить его, сделав предателем и скептиком. Если это удастся, то он отбивает и усердие с ревностью. Вся война из-за веры, но и вера всё содержит. Если поколеблется вера, то всё пошатнётся и прорвётся линия фронта».

* * *

Старец Амфилохий говорил: «Когда кто-нибудь бросает в собаку камень, то часто собака, вместо того чтобы накинуться на бросавшего, кидается на камень и кусает его. Так делаем и мы. Искуситель посылает кого-нибудь другого, чтобы он нас искусил словом или поступком, и мы, вместо того чтобы наброситься на кинувшего в нас камень, т.е. искушение, кусаем сам камень – своего ближнего, которого использовал ненавистник добра».

* * *

Старец Амфилохий о том, какими нужно видеть других людей, говорил своим духовным чадам следующее: «Всех нужно видеть высшими себя, сколько бы немощей они ни имели. В обращении с другими не имейте суровости, но имейте в мысли, что каждый человек имеет одно с вами предназначение».

* * *

Старец Амфилохий говорил: «Человек, когда причащается, получает силу, просвещается, видит новые горизонты и чувствует радость. Каждый по-разному, в соответствии с расположением и горячностью своей души. Один чувствует радость и покой, другой – мир, третий – дух верности, а четвёртый – неизречённое сострадание ко всему. Лично я часто бывал усталым, но после Божественного причастия я чувствовал, что у меня нет никакой усталости».

* * *

Старец Иосиф Исихаст подчёркивал, что добродетели приобретаются старанием человека при поддержке благодати Божией. Он использовал следующий пример: «Земледелец вскапывает землю, пропалывает, сеет и ждёт милости Божией. Если Бог не пошлёт в надлежащее время дождь и благоприятные ветры, то земледелец теряет награду за труды свои. Так бывает и с нами. Если Господь не пошлёт очистительные воды Своей благодати, мы остаёмся обнажёнными, без плодов и дела наши становятся пищею демонов, ибо их задушат наши страсти и мы ничего не пожнём. Не будем забывать, что добродетели, “не добре соделанные”, становятся злом».

* * *

Старец Епифаний постоянно говорил: «Я заключил с Богом договор: я освобождаю свои карманы, творя милостыню, а Он их наполняет. Он никогда не нарушал нашего договора. Что же, я нарушу его? Да не будет!»

* * *

Многие христиане, когда предстоит подать милостыню, смотрят на лица. Старец Иероним советовал прямо противоположное. «Когда творишь милостыню, не смотри на лицо того, кому её даёшь, хороший ли он человек или плохой. Ты, когда можешь, давай без исследования. Милостыня изглаживает множество грехов».

* * *

Почему Бог попускает, чтобы праведные и добродетельные люди терпели ужасные болезни? Старец Епифаний давал на это такой ответ: «Чтобы они очистились от ничтожных следов своих страстей и получили больший венец на небе. Кроме того, поскольку Он попустил, чтобы и сын Его претерпел смерть на Кресте, то что же сказать о людях, которые, сколь святыми бы они ни были, имеют грязные пятна грехов?» Старец говорил и ещё нечто, очень важное, что полезно и для других: «Скорбь нас очищает. Настоящий человек всегда в скорби. В радости он изменяется, становится другим. В скорби он становится таким, какой он есть на самом деле. И тогда, по преимуществу, он приближается к Богу».

* * *

Старец Порфирий говорил: «Пойдём ли мы в рай или в муку, зависит не от того, сколько у нас денег, много или мало, а от того, как мы употребим то, что имеем. Деньги, имения и все материальные блага не наши, они Божии, а мы ими только заведуем. Бог потребует от нас отчёта, до последней нашей копейки, в том, как мы ею распорядились, согласно ли Его воле или нет».

Из книги свящ. Дионисия Тациса «Поучения старцев»

Мне часто ставят вопрос о болезни: о болезни телесной и особенно о болезни душевной. Как к болезни относится Церковь? Как каждый верующий в отдельности должен относиться к своей болезни и к болезни близких ему людей?

К своей болезни, большей частью, легче относиться спокойно и мужественно, чем к болезни дорогого человека, который иногда страдает невыносимо и идёт к своей смерти. Сначала я хочу сказать о нашей обыкновенной телесной болезни.

Болезнь так же, как смерть, с точки зрения православной веры, является результатом отпадения человека от Бога. Бог является гармонией, Бог является жизнью, полнотой, и, поскольку мы отпадаем от Бога, мы теряем жизнеспособность. И пустота, которую жизнеспособность за собой оставляет, заполняется смертностью и возможностью болеть. Большей частью это относится к нам всем, но существует ещё один момент. Может встать перед нами вопрос: ладно, мы, грешники, болеем, это результат нашего состояния оттого, что мы не полностью соединены с Богом или, во всяком случае, не полностью к Нему устремлены. Но что же сказать о святых? Почему они болеют? Почему они, вкраплённые в Божью благодать, могут болеть?

Святой несёт на себе крест всея земли. Святой – это человек, который вместе со Христом несёт все последствия человеческого греха. Святой может болеть, может страдать, потому что он умеет сострадать, разделять страдания и плакать над страданием, над греховностью, над отпадением от Бога всея Земли.

Когда мы говорим о болезни, мы имеем в виду болезнь таких людей, как мы сами. И что же нам с ней делать? Люди «благочестивые» часто мне говорят:

– Зачем мне идти к доктору? Я могу пойти и попросить священника помолиться или попросить, чтобы меня помазали святым маслом.

– Да, можешь. Но зачем это делать, если Бог нам дал другие средства, более доступные, более простые, не спрашивающие с тебя той целостности, той глубокой веры, которая не требует обращения к таинствам и действиям Церкви. Спросите: кто это говорит? Серафим Саровский это говорит: «Лечись, потому что Бог создал и врача, и лекарства, и в Его руках твоё выздоровление». И в этом он повторяет то, что мы можем прочесть в 38-й главе книги Сираха. Там говорится, что Бог, действительно, создал и врача, создал и лекарства, и дал врачу власть исцелять. В книге Сираха сказано ещё очень важное: прежде чем идти к врачу, в течение всего времени, которое ты будешь употреблять на то, чтобы быть исцелённым естественным образом, ищи покаяния, ищи духовного очищения. Болезнь связана, с одной стороны, со всеобщей судьбой человека, с ослаблением человека, с тем, что мы смертны и подвержены страданию и болезни, а, с другой стороны, с тем состоянием души, которое в нас качествует.

Замечательно в Священном Писании описывается судьба человека после падения: постепенно в человеческом роде водворилась смерть. Смерть вошла, но люди жили долго. Если смотреть на родословную человечества, эта долгота жизни всё уменьшалась, потому что люди слабели, их связь с миром делалась глубокой и смерть делалась всё более и более властной над ними. К этому я ещё вернусь, а сейчас я хочу сказать следующее.

Как только человек заболел, он должен прежде всего войти в внутрь себя и поставить вопрос о том, насколько он далёк от Бога, какая в нём есть неправда по отношению к ближнему, по отношению к самому себе, насколько он оскверняет и уродует образ Божий, который заложен в нём. И вместе с этим он должен смиренно, не надеясь на то, что силами чудесного своего покаяния может победить телесную болезнь, идти к врачу и терпеть от него лечение.

Ещё может быть более серьёзный вопрос, который возникает у людей: что происходит с человеком, когда он заболевает душевной болезнью. Что такое душевная болезнь? Мы знаем, что психические состояния в значительной мере зависят от того, что происходит физиологически, с точки зрения физики, химии, в нашем мозгу и в нашей нервной системе. Поэтому каждый раз, когда человек заболевает психически, это нельзя приписывать злу, греху или бесу. Очень часто это бывает вызвано скорее каким-то повреждением в нервной системе, чем наваждением бесовским или результатом такого греха, который человека оторвал от всякой связи с Богом. И тут медицина входит в свои права и может очень многое сделать.

Мне вспоминается ещё один случай. Был в Париже замечательный иконописец, ещё не совсем зрелый, который вдруг заболел: он начал чувствовать запах серы. Его мать и сестра решили ему не перечить в надежде, что он успокоится. Когда он говорил им, что он чувствует запах серы, они тянули носом и говорили, что это правда. По мере того как это происходило, ему делалось всё хуже. И тогда благочестивая семья обратилась к Церкви. Я помню, как этого молодого иконописца отчитывали, исповедовали, кропили святой водой, причащали, мазали маслом, а он заболевал всё больше и больше. Я тогда был врачом, и ко мне обратились с вопросом: «Что делать?» Я своим ответом очень рассердил их:

– Бросьте всё это. Он болен, а не одержим. Пошлите его в больницу, чтобы к нему применили электрический шок (в то время это было единственным, что умели делать в этой области). Я помню, с каким возмущением и семья, и духовенство ко мне обратились: «Как ты можешь? А вдруг это на самом деле одержимость, что ты об этом знаешь?»

– Простите. Но я только одно знаю, хотя это вам может показаться циничным: что электрический ток, если это одержимость, никаким образом бесу не повредит. А если это просто болезнь, то наш друг выздоровеет.

И он выздоровел через год. Но за время этой болезни случилось нечто чрезвычайно интересное. Он вступил в болезнь незрелым иконописцем, он вышел – созревшим. Его иконы стали иные, зрелые, глубокие. И мы ставили перед собой вопрос: что же это такое? Каким образом это может быть? И уже позже я нашёл ответ у св. Иоанна Кронштадтского: есть души очень хрупкие, они могут быть разбиты окружающим миром. И Бог спускает между такой душой и миром пелену или безумия, или какого-то частичного отчуждения и непонимания, пока эта душа не созреет. Она может и вовсе не созреть на этой земле, но она будет созревать в тишине этого, так называемого, безумия, этой отлучённости от окружающего мира и вступит в вечность зрелой, созревшей. А иногда бывает, что эта пелена снимается, как это случилось с иконописцем. И вдруг оказывается, что за этой пеленой происходит нечто ведомое только Богу и самому человеку и во что никакая человеческая сила не должна вмешиваться.

Когда человек заболевает психически, надо помнить, что это может быть физиологическим явлением, на которое должен обратить внимание врач. С другой стороны, одновременно мы должны об этом человеке молиться, как мы молимся о всяком человеке, оказавшемся в нужде, молиться всеми силами души. Мы можем применять и некоторые церковные действия: помазать человека освящённым маслом и, если он на это способен, допустить его до святого причащения. Но мы должны знать, что здесь будет действовать двоякая сила: Божественная сила через таинства и Божественная сила через врача и лекарства.

Из книги «Ступени»

От учеников старца мы узнали, что старец мечтал найти лекарство от рака и просил Бога открыть ему, что это за вещество. Наконец Господь открыл ему, какое вещество является лекарством от рака. Оказалось, лекарство от рака – это вещество, которое врачи постоянно используют в быту... Тем не менее старец так и не рассказал никому, что это за вещество... Старцу было открыто и то, почему Бог не даёт этого лекарства людям... А именно, что рак вызывается страхом, и Господь открыл другое лекарство от рака, которое и хочет видеть у людей: “Вас убивает не боль, а ваш собственный страх боли! Вы должны перебороть этот страх...”»

Болезнь – это духовное таинство. Это шанс, который даётся нам, чтобы устремиться к благодати.

Болезни приносят огромную пользу душе, нужно лишь терпеть их без ропота и благодарить Бога, прося Его милости. Когда заболеем, то дело не в том, чтобы не принимать лекарств или поехать помолиться святому Нектарию. Мы должны знать, понять, что болезнь – это таинство, более того, это возможность для нас броситься в благодать Божию...

В этом и заключается само таинство. Остальному нас научит благодать, то есть тому, каким образом это сделать, как предать себя Христу. Как предать? А вот так! Мы презираем болезнь, не думаем о ней; а думаем о Христе спокойно, помышляем просто, незаметно, бескорыстно, и Бог сделает Своё чудо на пользу нашей душе. Как говорим за Божественной литургией: весь живот наш Христу Богу предадим…

Но мы должны сделать усилие, чтобы презирать болезнь. Нужно перебороть себя... Если мы этого от всей души не хотим, то трудно, почти невозможно сказать самому себе: «Я больше не обращаю внимания на болезнь». И хотя мы думаем, что презираем её, что не придаём ей значения, мы всё-таки придаём ей значение, всё время думаем о ней и не можем находиться в спокойном состоянии. И я вам докажу, что здесь у нас ошибка. Мы говорим: «Верю, что Бог исцелит меня. Я не принимаю лекарств. Я сделаю так: всю ночь не буду спать и буду просить Его об этом. И услышит меня Бог».

Мы молимся всю ночь, просим, молим, ищем, взываем, принуждаем Бога и всех святых сделать нас здоровыми. Мы принуждаем их день и ночь. Бежим то туда, то сюда. Но разве всем этим мы не показываем, что мы не презрели болезнь? Чем больше мы настаиваем и принуждаем святых и Бога исцелить нас, тем больше мы придаём своей болезни значения.

Чем больше мы пытаемся её изгнать, тем больше мы живём ею. Поэтому ничего и не происходит. У нас складывается впечатление, что обязательно произойдёт чудо. Но в действительности мы не верим в чудо, поэтому и не выздоравливаем.

Мы молимся, не принимаем лекарств, но не можем успокоиться, поэтому чуда и не происходит. Но ты скажешь: «Я ведь не принимал лекарств, как же я не верю?» Но всё же внутри нас, в глубине, сидит сомнение и страх, мы думаем: «Разве это может произойти?»

Понимаете, всё дело в страхе, который внутри нас! Нас убивает не боль, а наш собственный страх боли! Вы должны этот страх перебороть, или он убьёт нас...

Здесь действует слово Писания: «Если будете иметь веру и не усомнитесь, не только сделаете то, что произошло со смоковницею, но если и горе сей скажете: поднимись и ввергнись в море, – будет» (Мф. 21, 21).

Когда вера настоящая, тогда она действует независимо от того, принимаешь ты лекарства или нет. И через врачей и лекарства действует Бог: «Оказывай уважение врачу, ведь ты нуждаешься в нём, а кроме того, Господь создал его. Господь создал из земли врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими. И дай место врачу, ибо и его создал Господь, и да не удаляется он от тебя, ибо он нужен» (Сир. 38, 1, 4, 12).

Глубина этого таинства заключается в вере, в вере без рассуждения, спокойной, простой и бесхитростной. В благостыне и в простоте сердца (Прем. 1,1). Усилием, порывом и понуждением этого нельзя добиться... Понуждение может делать какой-нибудь факир, хоть это слово и режет слух. Будем верить в то, что Бог очень сильно любит нас и хочет, чтобы мы стали Его. Поэтому Он и попускает болезни, пока мы с доверием не предадим Ему себя.

Возлюбим Христа, и всё изменится в нашей жизни. Не будем Его любить с той целью, чтобы получить воздаяние, например здоровье. Но будем любить Его с жаждой, из благодарности, не думая ни о чём, кроме Божественной любви. Не будем молиться корысти ради и говорить Богу: «Пошли такому-то здоровье, чтобы он приблизился к Тебе». Это неправильно – указывать Богу, как Ему надо поступать. Как мы скажем Богу: «Сделай меня здоровым»? Что мы можем поведать Тому, Кто знает всё? Мы будем молиться, но Бог может не захотеть нас послушать.

Когда-то давно один человек спросил меня:

– Когда я выздоровею?

– Если ты говоришь: «Когда я стану здоровым?» – то не станешь здоровым никогда. Это неправильно – просить Бога о таких вещах. Ты с волнением просишь Бога забрать у тебя болезнь, но тогда она ещё больше сжимает тебя в своих объятиях. Не надо нам молиться об этом. Даже и не молись об этом.

Он испугался и сказал:

– Не молиться?

– Упаси тебя Бог! – говорю ему. – Ты, конечно, молись много, но о том, чтобы Бог простил твои грехи и дал тебе силы полюбить Его и предать Ему себя. Потому что, чем больше ты просишь, чтобы болезнь ушла, тем больше она прилипает к тебе, обнимает, сжимает в своих объятиях и не отпускает тебя. Если, конечно, как человек, ты почувствуешь внутреннее затруднение и немощь, тогда смиренно попроси Господа забрать у тебя болезнь...

По материалам портала «Святая гора Афон»

http://www.rusvera.mrezha.ru/619/9.htm

Война

Прибегаю на плац, а рота уже строится. Из репродуктора – голос Молотова о нападении Германии на нашу Родину. Перед строем – командир полка. Приказ был краток: «Задержать врага! Наносить врагу как можно больше урона, не щадя своей жизни!»

Впереди колонны выступила мотобатарея, танки. Ехали километров сорок. Заняли огневую позицию по обеим сторонам дороги. Слева – пятая рота, за ней танки, мотобатарея. Справа – наша, четвёртая, рота и рота пулемётчиков. Окопались для стрельбы с колена, продолжаем углублять окопы. Грунт был мягкий – пашня. По цепи передают: «Без приказа не стрелять! Приказ – три красные ракеты!» А стрелять-то и не в кого: немцев нет. Впереди в километре лес и дальше на горизонте лес, а на пути, метрах в 350, деревушка. Домов двадцать пять – тридцать.

Вдруг вылетает из-за леса фашистский самолёт «Рама», пускает по обеим сторонам дороги чёрные струи дыма. Кто-то крикнул: «Газы!» А командир: «Отставить газы! Сохранять спокойствие! Это всего лишь опознавательный знак для фашистской артиллерии – куда стрелять!» Мне, несмотря на такой невесёлый момент, стало чуток смешно. «Успокоил» командир: это не газы, а «всего лишь» по нам артиллерия фашистская стрелять будет. Пустяки, дело-то житейское. Смотрю, ребята тоже немного расслабились, кое-кто улыбнулся даже.

И вот на горизонте стало видно пять фашистских бронетранспортёров, а за ними – пехота. Страха я не чувствовал, в памяти всплывали милые лица Галинки, детишек, родителей. Казалось, чувствовал на плече слёзы жены политрука и как несу её, беременную, с её уже заметным животиком, бережно в машину, а она ищет моей мужской защиты. Чувствовал гнев и желание драться. Посмотрел вокруг: у ребят на лицах было такое же настроение.

Наконец колонна подошла на такое расстояние, что по Уставу огонь по противнику можно вести без приказа. Но по цепочке передают: «Без команды не стрелять!» Это потому что колонна вошла в деревню, а там могли остаться мирные жители. Голова колонны вошла в деревню, начался пожар, загорелось несколько домов… Слышны стали душераздирающие женские крики... Товарищ прошептал: «Вот гады, с бабами воюют!»

Колонна вышла из деревни. Триста метров, двести пятьдесят, двести… Руки дрожат, но не от страха, а от напряжения. И наконец, три красные ракеты! По колонне фашистов ударили враз наши танки, пушки, застрочили «максимы», «дегтярёвы», и все стрелки пустили в дело боевую подругу – винтовку. Вели прицельный огонь.

Бой был горячий. Колонна фашистов раздвоилась – одни пошли направо, другие налево, обходя нас с обеих сторон. Вступила в бой немецкая артиллерия, после поддержки их самолётов «Рама» мы попали под ураганный артиллерийский обстрел. Вышли у нас и патроны. Погиб на наших глазах наш командир полка. Наконец приказ: «Захватить убитых и раненых, отойти назад, к машинам!»

Отход обеспечивали наши танки. Мы под огнём очень быстро, в братской могиле, похоронили убитых, а раненых погрузили в машины. Отступать не хотели. Могу сказать от лица всех наших ребят, что готовы были бить врага голыми руками – такой гнев мы испытывали за их вероломное нападение. Ведь мы их не трогали, зачем они пришли на нашу землю?! Но приказ есть приказ, мы понимали, что нужны боеприпасы: с голыми руками против бронетранспортёров много не навоюешь.

Проехав километров двадцать на запад, снова заняли оборону. Раненых увезли в тыл. Получили боезапас и окопались. И снова колонна врагов. Всё повторилось. Трусов среди нас не оказалось: каждый пятый пал в этих схватках, многие были ранены. Глубокой ночью с болью мы оставили нашу позицию. Лавина фашистской армии хотела пройти по нашей земле победоносно и легко. Но лёгкости у них не получилось: мы стояли насмерть.

Оказалось, что вокруг почти все верующие. Правильно говорят: в окопах атеистов не было. В бой обычно шли с криками «Ура!», в атаку поднимались по призыву: «За мной, товарищи!» Никто не кричал: «Коммунисты, вперёд!» – как сейчас иногда пишут, потому что это было бы очень странным: а беспартийным – лежать, что ли?

Пришлось нашему подразделению выполнять очень много задач: немецкие самолёты выбрасывали диверсантов. Начались взрывы, поджоги объектов. Лазутчиков нужно было обезвредить. Участвовали в военных действиях. Приходилось вести разведку, иногда боем. Действовали гранатами РГД-34, не была дурой пуля, помогал и штык-молодец.

Ну, что ещё рассказать? Дальнейшие события такие были напряжённые, что казалось, за сутки переживаешь месяц. Это потому что за плечами стояла смерть. Так что, если всё рассказывать (а в памяти очень хорошо сохраняются такие экстремальные обстоятельства), то, пожалуй, мне бы пришлось не дневник написать, а роман целый. Но романов писать я не умею. Что сказать? Воевал честно. Летели дни, месяцы. Товарищи мои уже многие погибли или были ранены, а я всё ещё оставался в строю. Наконец пуля настигла и меня. Дело было так.

Ранение

Проходила операция по выполнению приказа: зайти в тыл к немцам и уничтожить два гарнизона. В начале войны немцы ночью обычно всегда спали, наступали только днём. Считали, видимо, что ночной отдых способствует здоровому образу жизни. Ну а мы защищали родную землю, нам было не до здорового образа жизни. Ночью мы уничтожили один гарнизон. Операцию закончили в четыре утра, а в это время уже светает. Пришлось дневать в лесу, прежде чем провести уничтожение второго гарнизона. И эта операция прошла успешно. Только появились раненые. Перевязали их, двинулись обратно.

Вдруг с правого фланга подходит мужчина лет шестидесяти пяти и рассказывает, что в пустой деревне (жители её покинули при наступлении врага) расположился фашистский отряд. Посовещались мы и решили отправить раненых под надёжной охраной в санчасть, а остальным пойти на новое задание по своей инициативе. Отряд фашистов был небольшой, и справились мы с ним относительно легко. Нужно было возвращаться. Операция длилась больше запланированного времени, сухой паёк кончился сутки назад. Мы были очень голодны. Во взятом нами блиндаже рядом с деревней были остатки пищи фашистов. Но как мы ни хотели есть, никто из нас не смог заставить себя воспользоваться объедками врага. А ничего другого не было.

Возвращались к части, брезжил рассвет. Как есть-то хотелось! Почувствовали запах кухни и уже представляли, как будем уплетать кашу за обе щеки. Но запах каши так и остался запахом. Навстречу вышел лейтенант Галясный с остатками своего подразделения: «Вам и нам командование приказало выбить немцев из деревни Катково!» Остатки обеих наших рот пошли в бой. Для большей части моих друзей этот бой был последним.

Наши снайперы успешно сняли часовых, которые охраняли спящих врагов. Мы брали один дом за другим, уничтожая фашистов. После первых выстрелов сладкий сон немцев и их «здоровый образ жизни» потерпел крушение. Началась ожесточённая перестрелка. На моих глазах гибли товарищи. Приказ был почти выполнен, но из последнего дома строчили немецкие автоматы. Крайне необходимо было уничтожить врага в этом последнем доме.

Я подполз к дому под огнём. Страха не было – я полз и думал только о том, чтобы не ранили раньше времени, чтобы успеть поразить врага. Почему-то был уверен, что не погибну, – я уже писал, что с детства чувствовал над собой покров. Может, это были молитвы родных и близких, может, мой маленький ангелочек, братишка мой Вова, молился обо мне. Но покров этот я точно чувствовал.

Правда, в этот раз было предчувствие, что ранят. Я воевал практически без единой царапины, а вокруг гибли и получали ранения товарищи. И вот перед этой операцией, как обычно, почитал про себя молитвы, приложился к образку моего любимого святого Николая Чудотворца. Образок этот у меня всегда был с собой, в нагрудном кармане, рядом с фотографиями родных. И вот, хотите верьте, хотите нет, почувствовал опасность. И так подумал, что ранят, наверное.

В общем, подполз под огнём к дому прямо-таки чудом, потому что огонь был шквальный, из всех окон – автоматные очереди. Ребята лежали – голов не поднять. А я ползу себе и удивляюсь: как заговорённый – пуля не берёт. «Ну, – думаю, – ещё немножко, помоги, Господи! Давай, Иван – крестьянский сын, защищай родную землю!» Дополз до окна и бросил гранату внутрь.

Ударило меня что-то сильно в левое плечо, как обожгло. Да с такой силой, что отбросило от дома. И потерял я сознание. А в доме часть автоматчиков погибли, но кто-то остался недобитым. И вот меня попытался оттащить в безопасное место боец пятой роты. Но был убит насмерть. Вечная ему память! Имя его не получилось у меня узнать.

Я потом думал, что такой должник этому человеку! Теперь нужно мне было столько добра сделать, столько пользы людям принести! Чтоб не зря, значит, он собой-то пожертвовал! Вот так и живу теперь: за себя и за того парня.

Я пришёл в сознание, когда ко мне подполз боец нашей четвёртой роты, Ефим Фёдорович Пепеляев. Он был учителем из деревни Сергино Нытвенского района. Перетащил он меня в канаву, но сам был ранен в правую лопатку. И наконец друг мой, Алексей Иванович Белкин (живёт сейчас в Соликамске), переволок меня через дорогу, поднял и помог идти. Ребята к этому времени завершили операцию.

Я пришёл в себя, перевязали мне плечо, кровопотеря была сильная. И пошёл я, поддерживаемый другом, покачиваясь от слабости, пешком два километра по тропинке к полевому госпиталю. Живой!

Ранение моё оказалось тяжёлым. Были повреждены кости и ключица. В пути из-за большой кровопотери несколько раз отключался – терял сознание.

В госпитале

Приезжает ко мне в госпиталь моя Галинка. Я даже поверить не мог, когда сказали, что жена ко мне приехала. Пока своими глазами не увидел, всё поверить не мог. Ведь дома оставалась большая семья: старики, дети, младший брат Витя. А главное – все пути, дороги были забиты людьми.

Но когда она узнала, что муж близко, сразу приняла решение ехать ко мне. Думала ещё, что из госпиталя меня, может, опять на фронт, под пули. Будет ли ещё возможность увидеться? Мои родители, хоть и любили меня сильно, стали её отговаривать: дорога опасная, военное время, да и денег нет. Случись беда с ней, а они уже старики, что с детьми-то будет. Но Галинка моя решительно им ответила, что ничего с ней не случится, а мужа она должна увидеть. Любила она меня очень. Я вот, к слову, удивляюсь иногда, что у молодых любовь быстро проходит. Думаю, если так быстро прошла, то была ли она?

Ехать Галинка решила кратчайшим путём: на пароходе из Чистых до Казани. Чтобы не отнимать хлеб у детей, с собой почти не собрала продуктов, взяла самый минимум. Дорога получилась длинной и голодной, быстро кончился хлеб, который взяла из дома, хоть и растягивала, сколько могла. Кто-то из попутчиков, видя, что голодает она, делился с ней своими припасами. Но в то время все почти были голодными. Добралась наконец до госпиталя.

Меня ребята позвали: «Жена приехала!» Я кое-как, пошатываясь, спустился, а часовой Галинку не пускает: «Не положено! Не велено! Попадёт и вам и мне!» Ну, пришлось его чуток отстранить. Говорю ему: «Браток, ты меня не пугай, что попадёт. Мне уже и так попало – иначе бы в госпитале не лежал». Он сконфузился. «Ладно, – шепчет, – идите тихонько, авось пронесёт, начальство не узнает».

Поднялись ко мне в палату. Я на кровать упал, Галинка рядышком на стул села. А тут набежало раненых – ну, со всего этажа, не знаю, как в палату вместились. Все радуются, все хотят хоть словечком с ней перемолвиться. Вот, дескать, и моя жёнушка, может, приедет. Не дали нам и минуты вдвоём побыть. Засыпали Галинку вопросами. А я, проделав путь по лестнице, немного отключаться стал, голова кружится, только держу её за руку – и как будто на небесах от счастья. Хорошо, что пришла пожилая санитарка-татарочка. Зашумела: «Да что ж вы делаете-то?! Да девчушка же на стуле еле сидит, того и гляди в обморок упадёт! Бледненькая такая! Уставшая! Да, поди, и голодная! Ну, что с вас, мужиков, взять, хоть чаем-то напоили её? Нет?! Так! Все по палатам! Сейчас, милая, я тебя покормлю. Доченька милая!»

Мне так стыдно стало. Вот, думаю, не догадался первым делом покормить жёнушку. Одно извиняет – слабость сильная. Рано, видимо, подниматься и спускаться мне по лестнице было. Санитарочка принесла Галинке чаю, хлеба. Только вышла, пошли мужики наши в палату прокрадываться. И каждый гостинчик несёт – усовестился, значит, решил подкормить гостью. Потихоньку на тумбочку положат и, сконфуженные, скроются. Ну ни дать ни взять – партизаны или разведчики на спецзадании. Столько натаскали, что обратная дорога у Галинки сытная была. Да и домой получилось гостинцы довезти.

Увела нянечка её к себе ночевать, на свою кровать положила, а сама и не спала всю ночь. Очень добрая была. А утром повидались мы только полчасика. Нужно было жене успеть на обратный пароход, а путь вверх по реке ещё длиннее. Ну, успела она мне все новости рассказать, про детишек милых, про родителей, про школу нашу. Обнялись осторожно на прощание, поцеловались. Тут уж, как раньше, не могла она у меня на шее повиснуть, а я не мог её на руки подхватить: сам пока на ногах еле держался. И поехала моя любимая жёнушка домой.

У фронтового друга оказались кости целыми и рука быстро зажила. Через неделю провожал его обратно в полк. Больше мы с ним не увиделись. Позднее узнал о его гибели. Мне же дали месячный домашний отпуск, а потом нужно было на комиссию, так как моё ранение оказалось тяжёлым.

Нестроевая служба

На комиссии сказал, что чувствую себя прекрасно и готов идти на фронт, очень хочу вернуться в родной полк. Но мне ответили, что отвоевался я. Выдали справку: годен к нестроевой службе в период военного времени в тылу.

Отправили меня в учебный батальон для подготовки новобранцев. Командирами отделений были фронтовики, все, без исключения, воевавшие на фронте. Командир учебного батальона – лейтенант, только что, как и я, прибывший из госпиталя, – ходил с палочкой. Начал я работать. Личный состав учебного батальона получал хорошую подготовку, потом шли благодарственные письма с фронта.

Появилась возможность привезти семью, и я с разрешения командования поехал за женой и детьми. Приехали в батальон, дали нам комнату в общежитии, где жил командный состав части. Мои сослуживцы с нежностью отнеслись к моим детям, так как многие жили раздельно с семьёй и скучали по детишкам. У одного из наших ребят, старшины, погибла семья – жена и маленькая дочь. Дочка была ровесницей нашей четырёхлетней Надюшки, и старшина очень привязался к ней, всегда встречал гостинцем. Если нечем угостить, так хоть кусочек сахара даст. Погладит её по кудрявой головёнке, а у самого в глазах такая боль… Надюша, хоть и малышка, чувствовала эту любовь и тоску. Старалась его порадовать, приласкать. Увидит издалека и бросится к нему, кричит: «Милый мой старшин!»

Устроили мы детей в детский сад, сдали туда же их продуктовые карточки, как и полагалось. Я весь день на службе, кормили нас в столовой батальона. Галя нашла работу в школе. Приведёт она детей из садика домой, достанет свою пайку хлеба, а ребятишки уже проголодались, смотрят на хлеб голодными глазами. Она, как мать, им всё и отдаст. Я со службы позднее приходил. Сначала и не понял ничего, только смотрю: худеет моя Галинка, а мне – ни звука. «Что такое?» – думаю. Потом догадался. Надо было что-то делать, а то она довела себя до полуобморочного состояния. С командиром поговорил, и мне разрешили брать домой продукты сухим пайком.

Летом мы сумели посадить немного картошки в поле, и это стало нам хорошим подспорьем.

Потом случилась беда – заболел Виталик, наш младший. Лежал в больнице. Когда его выписали, нужно было усиленное питание, чтобы восстановить здоровье сына. Но шла война. О том, чтобы отправить Виталия к моим родителям, вопрос не стоял, было понятно, что это невозможно. Неужели нам придётся расстаться и жене с детьми уехать в деревню? Как ни тяжело было мне это, но ради здоровья сына я уже склонялся к такому варианту. И тут на помощь пришли мои родители. Они без нас вырастили тёлочку, которая стала давать молоко.

И мой отец привёл её к нам пешком, переправляясь через большие и малые реки, через Уральские горы, в такое страшное и голодное военное время! Делился потом, что особенно опасался скрывающихся в лесах голодных дезертиров. Но Бог миловал. Ночевать с коровой его не все, но пускали. Делились скудной едой, а он – молоком. И, как мог, помогал по хозяйству, где была нужда в мужских руках на вдовьих подворьях. Так и пришли они к нам вдвоём с молодой Бурёнкой. Об этом путешествии можно было бы написать отдельную книгу. В ноги поклонились мы моему отцу. Не было цены его мужеству, этому, прямо сказать, героическому поступку ради внуков.

Нашёлся сарайчик для нашей Бурёнки, ребята помогли заготовить сено. Многие были из деревни и за годы войны соскучились по крестьянской работе, так что просить особо не пришлось, все сами наперебой помощь предлагали. Бурёнка была ещё молодой, в дороге, видимо, натерпелась, стала пугливой. Для того чтобы её подоить, приходилось привязывать за рога и задние ноги. Но она всё равно ухитрялась лягнуть подойник. Галинка, однако, была не промах. Я потом смеялся: «Моя жёнушка и тигра бы укротила ради детишек, а тут всего лишь Бурёнушка». Галя быстро нашла подход к корове, и та стала спокойной и больше не лягалась. Пошёл у них с женой такой мир, что Бурёнка за ней была готова на край света идти. Даже, наверное, на такое же путешествие согласилась бы.

Виталик на парном молоке быстро окреп. А Надюшка и вообще была готова пить молочко и утром и вечером. Корова наша оказалась стельная. В конце марта она родила бычка. Погода стояла ещё холодная, холодно было и в хлеву. Принесли мы телёночка в комнату, чтобы обсушить и обогреть. Я отгородил для бычка сундуком угол у печки, и мы с женой отлучились по делам.

Бычок быстро освоился, выскочил из своего уголка и стал бегать по всей комнате. Старался пососать уголки покрывал на постели. Надюшка забралась на кровать и испуганно косилась на телёнка. А Виталий обложил сестрёнку подушками, отгонял бычка от неё. Ещё бычок постоянно делал лужи, а Виталик, чувствуя ответственность за порядок в доме, ходил за ним с тряпкой, вытирая лужи. Так и встретил нас на посту, с тряпкой. И охраняя сестрёнку. Мы с трудом удержались от смеха, глядя, как величественно восседает Надюшка в подушках, а Виталик, как часовой, охраняет её покой и затирает лужи. Такими дружными росли наши дети.

Вот так и дожили мы до дня Победы! Но демобилизовали меня только 15 августа1946 года. И вот сегодня, 16 августа 1946 года, моя толстая кожаная тетрадь, как специально, подошла к концу. Надо будет приобрести новую тетрадь и вести дневник дальше. Жизнь-то продолжается. Только теперь это будет уже совсем другая история – мирная. Как я рад, как счастлив, что со мной в эту мирную жизнь вступает моя любимая семья! Помоги нам, Господи!

Ольга РОЖНЁВА

«Господь через театр дал мне понять...»

– Вы были актрисой?

– Да, до сорока пяти лет, – отвечает она. – Три года, как оставила это.

Мы встретились в Великом Устюге. Мысль записать наш разговор пришла не сразу, но она говорила так интересно, что я всё-таки сообразил – не одному мне интересно будет послушать.

– Господь через театр дал мне понять, что такое истина и что такое ложь, – говорит Наталья, без энтузиазма поглядывая на диктофон. Это особенность верующих. Они, как правило, говорят лично с тобой. И если перестанешь записывать, это ничего не изменит, разве что к лучшему. То, что ты журналист, воспринимают с терпением, не более того.

– Актёр, пропуская через себя отрицательную роль убийцы, самоубийцы, проживает это, – продолжает моя собеседница, – и это очень пагубно влияет на его душу. Я играла в спектакле «Цианистый калий, или Кофе с молоком или без», где мою героиню Лауру заставляют отравить человека. В результате она сходит с ума. Я тоже боялась, что со мной что-то случится. Моей игрой были довольны, даже повысили тарификацию, но я всё яснее понимала, что мне необходимо оставить эту профессию. А это не так-то просто. Даже сейчас, в монастыре, я ощущаю, что страсть игры во мне всё ещё жива. Желание делать всё напоказ, фарисействовать у актёра становится частью натуры. Так хочется молитвой, с Божьей помощью её победить.

– Вы монахиня? – удивляюсь я.

– Послушница.

Встреча с батюшкой

Всё началось, наверное, с того, что она отправилась в Ленинград поступать в театральное. Не поступила, но и не отступилась и спустя какое-то время оказалась в Горно-Алтайске. Там в 80-е годы обретался прекрасный режиссёр, ученик Мейерхольда, Попова и Кнебель – Анатолий Дмитриевич Никитин. Он учил Наталью не только играть. Мастера лирической комедии, его заставляли ставить кассовые спектакли невысокого пошиба. Борьба с ветряными мельницами массовой культуры закончилась для него то ли поражением, то ли победой: он всё бросил и уехал в глубинку создавать народный театр. Смерть учителя потрясла Наталью, после неё она и пришла к вере, театр стал ей тесен. Оказалось, человек важнее, и она стала искать уже не своего, начала искать человека. Мы все его ищем, и Бог милостив, это искание в нас ценит.

Так она встретилась с батюшкой – отцом Василием Ермаковым. Впрочем, произошло это не сразу. Прежде чем во второй раз оказаться в Питере, Наталья поступила на актёрский факультет ГИТИСа, где училась у известной актрисы Галины Волчек. «Но можно сказать, мы друг друга не поняли, – объясняет она, – я должна была смириться, согнуться перед педагогом, но тогда не могла этого сделать».

Приехала к сестре в Ленинград, где угодила в секту Агни-Йога. Не то чтобы ей была интересна восточная мистика, просто писала стихи, была восторженной, а на таких охотятся – их за версту видно. Вот и Наталью поймали. Она начала таять как свечка, смутно догадываясь: происходит что-то ненормальное. Однажды на Пасху захотелось пойти в церковь. Тогда она впервые переступила порог Серафимовского храма. Всё ночное богослужение выглядывала подруг-сектанток, живших неподалёку. Ей было хорошо в церкви, и она не понимала, почему не видит тех, кто так хорошо умеет говорить о духовности. Может, что-то случилось? Верующие начали христосоваться. Отец Василий трижды поцеловал Наталью, и ей стало так тепло, радостно, что из храма она выбежала совершенно счастливая.

Сектанты тоже не спали.

– Христос воскресе! – воскликнула Наталья с порога.

Руководительница посмотрела на неё стеклянными глазами, глухо ответив:

– Воистину воскресе...

Наталья поняла, что помешала. В квартире звучала музыка, прежде казавшаяся приятной (там занимались медитацией), но после той музыки и той молитвы, которую Наталья только что слышала в церкви, это было так уныло, так печально. Пасхи для людей в этой красивой квартире не существовало. Больше Наталья туда не возвращалась.

«Батюшка, что с вами?»

На первой исповеди Наталья была как каменная, а батюшка стоял, закрыв лицо руками, и плакал. К нему подошли: «Батюшка, что с вами? Что случилось, отец Василий?» Он махнул рукой – не мешайте. Наталья не понимала ещё, что обрела духового отца, что впереди её ждут десять прекрасных лет рядом с ним.

Ей в детстве очень не хватало внимания и так хотелось, чтобы батюшка уделял его побольше. Но кто бывал в то время в Серафимовском храме, знает – там было не протолкнуться, духовных чад у отца Василия было великое множество. И каждый, как ребёнок, мечтал – когда же он меня увидит, подойдёт, приласкает. Однажды Наталья стояла в церкви чуть не плача, думала: «Нет, батюшка меня не любит». Отец Василий решительно вышел из алтаря и, не глядя на неё, положил руки на плечи духовного сына. «Если бы ты знал, как я их всех люблю, всем сердцем люблю», – произнёс он. Наталья не знала, куда деваться от стыда. Она поняла, что была услышана. Но мысль, что отец её не замечает, всё возвращалась. «Батюшка меня не любит», – вырвалось однажды в разговоре с духовной сестрой. Та улыбнулась: «Тебя-то не любит? Если б ты знала! Однажды ты стояла молилась, ничего не замечая вокруг, а он шёл с кадилом. Ты оказалась у него на пути, люди зашептали: “Отодвиньте её”, а отец Василий с такой нежностью произнёс: “Не троньте её, она молится”».

* * *

Нет, он не со всеми был ласков. Однажды зашёл в церковь небрежно одетый человек. На это никто не обратил бы внимания – петербургские христиане, как правило, небогаты, но небрежность сквозила во всём облике пришельца, что-то нечистое было в его глазах. Полез к Чаше, не исповедавшись. «Эй ты, советский башмак, куда пришёл?» – вознегодовал отец Василий. Он трепетно относился к святыне, к храму и не терпел расслабленного к ним отношения.

* * *

То, что он прозорлив, что Дух дышит в нём свободно и сильно, открывалось Наталье не сразу. Вот подходит к батюшке прихожанка, спрашивает, можно ли ей сегодня ложиться на операцию – у неё была опухоль языка. «Подожди», – отвечает отец Василий. На следующий раз всё повторяется. «Нет, не сегодня», – твёрдо говорит батюшка. Наконец произносит: «А теперь можно». Операция прошла прекрасно. Может, именно в этот день оперировал хороший хирург или организм оказался готов. Мы ведь таких вещей не знаем – Бог знает и, если может быть услышан, вразумляет, как вразумил Ноя. Мы, конечно, не всегда к этому готовы, как и семья Ноя, спаслась лишь потому, что последовала за Ним. Так же вот и батюшка своих чад спасал от смерти.

Вразумлять старался просто и весело. Наталья вспоминает, как в первое время, ничего не понимая в церковной жизни, очень боялась, что называется, упасть в грязь лицом. Как-то сидела возле сосуда святой воды, хотела испить, но не знала, как это сделать. Тут батюшка мимо идёт – ученица к нему, с умным, благочестивым видом спрашивает: «Как бы водички попить?» Отец Василий недоуменно взирает, потом громко произносит, упирая на «о»: «Эй, тётка, ковшом надо черпать! Ковшом!» Мол, не умничай, проще надо быть.

– В другой раз, – рассказывает Наталья, – сижу перед исповедью, вспоминаю, записываю грехи. А у нас была одна женщина в храме, которая, к сожалению, занималась экстрасенсорикой. Батюшка знал об этом и потихонечку её вразумлял. Но исцеление в таких случаях наступает далеко не сразу. Увидев меня, женщина решила «помочь». «Чего ты тут пишешь? – спрашивает. – Давай я твои грехи заберу и выброшу». «Нет, – отвечаю, – я свои грехи только батюшке отдаю». Подаю ему лист исписанный. Он берёт, смотрит и начинает читать при всех, вернее, делает вид, что читает. Я в первые мгновения перепугалась страшно – сейчас обличит, но потом дошло, что же он всё-таки там у меня «вычитал»: «Первое: мало ела каши. Второе: мало ела грибов. Та-ак, да она голодная. Накормите её».

Потом поцеловал Наталью в голову, а лист бросил в печку. Бумага, вспыхнув, рассыпалась в пепел. Своих духовных чад отец Василий не ругал, с большой любовью приводил к покаянию. Когда грехи были серьёзные, старался так удобрить сердце прихожанина, что у того слёзы потом начинали литься сами собой. К пустяшным промахам относился с юмором. Однажды Наталья зашла к подруге, где, естественно, не обошлось без разговоров. А на следующий день – причастие. Стыдно было ужасно, что такая болтунья. Утром к отцу Василию подошла: «Батюшка, я столько вчера наболтала у подруги в гостях!» А старец наклоняется и заговорщицки, шёпотом спрашивает: «О чём говорили-то?»

Один раз Наталья в сердцах бросила: «Я от вас уйду!» «Ну и уходи!» – с любовью сказал батюшка, глаза его смеялись. Всерьёз обижаться на него было невозможно. Как-то вышел из алтаря, увидел молящихся чад и лицо его просияло: он смотрел на всех на них, а каждому казалось, что только на него. А может, так оно и было. После этого Наталья написала стихотворение. Воспроизведу его, как услышал:

Хлебушек с Небушка –
Божья благодать.
Под крылом батюшки –
Горю не бывать.
Молятся чадушки
Единой душой,
Радуется батюшка
Молитве такой.
Обнимает ласково
С алтаря всех нас –
За молитву дружную,
За соборный час.
Хлебушек с Небушка –
Божья благодать.
За молитвы батюшки,
За молитвы чадушек
Будет Русь стоять.

Получив его, отец Василий радовался как ребёнок. Одно из последних воспоминаний – Наталья приехала в Питер с экскурсионной группой и смогла улучить момент, чтобы забежать в Серафимовский храм. Он был полон людей, но было очень тихо, как батюшка приучил. Когда он шёл мимо с кадилом, Наталья передала подарочек. «Побудь», – сказал о. Василий. «Меня группа ждёт». – «Подождут». Когда началось помазание, подозвал к себе, чтобы не пришлось стоять в очереди. Начертил крест и сказал: «Дуй!» – то есть теперь можешь бежать.

Снова сирота

Батюшка сидел за столом, вокруг толпились люди, а он всё пытался что-то сказать Наталье. Уста открывались, но она не слышала ни звука. Проснувшись, она попыталась понять, к чему бы это. На следующий день пришла телеграмма, сообщавшая о смерти отца Василия. Позже она узнала, что несколько дней после инсульта её духовник действительно не мог говорить. Когда ехала к нему в междугороднем автобусе, батюшка снова пришёл во сне. Надел на дочь жилетку со словами: «Ну вот, теперь будет тепло». Он всё время был рядом. На кладбище она впервые узнала, что такое пасхальное настроение во время похорон. Прежде слышала о таком, но не знала – верить ли?

Отец Василий не раз говорил: «Мои дети от меня никуда не уйдут!» Спустя три года состоялся вечер его памяти, который вела одна из духовных чад батюшки – актриса Нина Усатова. Дочь Кирилла Лаврова читала стихи, она пришла вместе с отцом – он тоже был духовным сыном отца Василия. Люди приехали со всех концов России.

У каждого в сердце были какие-то важные слова, сказанные когда-то духовником и помогающие жить. Своих чад он вёл очень бережно, ничего не навязывая. Например, Наталью уговорил закончить режиссёрское отделение Института культуры. Это очень пригодилось, когда в Устюге занемог её родной отец. Опять же именно батюшка дал понять, что тому немного осталось, нужно побыть рядом. «Папу не оставляй», – сказал он. Несколько лет Наталья Глухих руководила в Устюге молодёжным театром. После смерти отца стала думать, что делать дальше.

«Езжай в Брянскую область»

В монастырь ей хотелось давно, но отец Василий всё не благословлял, хотя и не отговаривал. Один раз пришёл к нему человек со словами: «Я хочу быть монахом». «Ну какой ты монах!» – воскликнул батюшка и хорошенько его отчитал. С Натальей всё было иначе. Давал понять, что не против её ухода в монастырь, но не стоит спешить. Однажды она долго за ним ходила, приставая: «Батюшка, можно мне уйти в монастырь, можно уйти?» Он удалялся молча, наконец, развернулся и задал вопрос: «Зачем?» Вразумительного ответа она дать не смогла.

В другой раз батюшка, увидев её, с юмором заметил: «Это Наташка, которую монашки убить хотели?» Какие монашки? За что убить? Спустя какое-то время инокиня, с которой Наталья очень сдружилась, набросилась на неё и начала душить. Эта монахиня, ныне покойная, была очень добрым человеком, но монашество – это война, где враг подчас одолевает. Хороший монах – не тот, кто не знает поражений, а тот, кто смог вернуться после них в строй. «Если кто надеется найти в монастыре покой – разочарую, лучше им поискать другое место», – говорит Наталья.

Именно отец Василий подобрал ей в конце концов обитель – уже после своей смерти. Однажды она пришла на его могилку и помолилась: «Батюшка, куда мне теперь?» Ответ последовал немедленно. Подошла знакомая – тоже духовная дочь батюшки, спросила, не хочет ли Наталья поселиться в Николо-Одринском монастыре: «Отец Василий любил эту обитель и её матушку». Наталья тем не менее продолжала сомневаться. Была мысль, не определиться ли в Иоанно-Кронштадтский монастырь. Отправилась туда к знакомой матушке. И второй раз за день услышала: «Езжай в Брянскую область, в Николо-Одринскую пустынь».

Брянские святыни

Матушке игуменье Мариам уже за восемьдесят. В прошлом была певчей. В мантию её постриг в 1994 году славный архиепископ Мелхиседек.

О нём не раз в прошлом писала наша газета. Ещё в советское время он начал трудиться для будущего прославления Царственных мучеников. При нём в Екатеринбурге началось их широкое почитание. Брянскую епархию владыка окормлял в последние годы перед выходом на покой. Поднимать её приходилось из руин. Довольно сказать, что из девяносто двух строений Николо-Одринского монастыря уцелели только два – игуменский корпус и один из братских. Примерно в таком же состоянии находились другие обители и храмы Брянщины.

* * *

Когда возникла Николо-Одринская обитель, точно неизвестно. В 1352 году в грамоте инокини Евпраксии упоминается Богородице-Рождественский женский монастырь близ Карачаева. Инокиня та была не простая, а дочь литовского князя Ольгерда. «Но девушка тяготела к православию, – рассказывает Наталья Глухих, – и, приняв постриг, стала в монастыре игуменьей».

Что дальше произошло с женской обителью, неизвестно. Но однажды отправились примерно в то место, где она находилась, три брата-лесоруба. И увидели огненный столп, сходящий с небес. Когда подошли к нему поближе, увидели на земле икону Святителя Николая. Отнесли её в Брянск, где бушевала моровая язва, и как только ступили в город, болезнь полностью прекратилась, исцелились даже те, кто уже был заражён. В память о чуде на месте появления иконы был построен храм, но вскоре он сгорел во время грозы, а образ исчез.

И снова был найден. Увидев в этом Промысл Божий, мужики по просьбе монаха Симеона, которому открылась икона, воздвигли храм на месте нынешнего монастыря. В 1705 году по приказу Петра Великого обитель возглавил игумен Варнава, успевший возвести каменный храм с трапезной, колокольню, странноприимную, где монахи принимали паломников. Это не понравилось местным разбойникам, жившим в местечке Девять дубов. Там и правда росли из одного пня девять деревьев, которые срослись между собой. Чем больше прибывало монахов, строителей, странников, тем более беспокойной становилась жизнь лихих людей. В конце концов они напали на монастырь, до смерти замучили игуменов Варнаву и Антония, разрушили всё, что смогли.

* * *

Спустя примерно полвека монастырь вновь начал расцветать и ко времени революции превратился в райский уголок. Особую известность обитель приобрела благодаря чудотворной иконе «Споручница грешных». В 1844 году в Одринский монастырь пришла женщина с маленьким сыном, у которого были сильные эпилептические припадки. После литургии мать попросила отслужить молебен перед иконою Божией Матери «Споручница грешных». Молебен был отслужен – и больной мальчик полностью исцелился. За этим последовали новые чудеса, а спустя два года список иконы был подарен подполковнику Дмитрию Бонческулу. То был человек добрый и верующий, охотно принимал у себя одринских монахов, вот и решено было его хоть как-то отблагодарить. Отблагодарили щедро. Икона «Споручница грешных», что пребывает в храме святителя Николая в Химках, прославилась многими чудотворениями.

Отец Макарий

– А что же стало с оригиналом иконы? – спрашиваю я Наталью.

– Это замечательная история, хотя началось всё очень худо. Когда большевики начали разрушать монастырь, местные жители разобрали иконы по домам. Образ «Споручницы» достался христианке по имени Евдокия. Потом у неё дома случился пожар и она передала икону соседям. Оттуда образ попал в монашескую общину в Карачаеве, а затем в Одессу. Что с ним, где он, было известно – непонятно только, как возвращать. Человек, возомнивший себя владельцем иконы, заломил за неё немалую цену.

И вот в путь отправился добрый монах, живший при обители, схимонах Макарий. Это был удивительный человек. Во время войны служил артиллеристом, вернулся живым и уже дома неудачно упал с крыши. Обезножев, он до конца жизни передвигался на тележке, но не унывал. Был прекрасным резчиком по дереву, помогал матери поднять сестёр, братьев и всю жизнь мечтал послужить Богу. Постриг принял в Оптиной, когда она открылась, потом поселился у нас. Узнав, где хранится «Споручница», он вместе с помощницей матушкой Сусанной на перекладных добрался до Одессы, собрав в дороге сумму, необходимую для выкупа образа. Пока оформляли документы для таможни, он начал мироточить. А день 24 октября 1996 года, когда икона вернулась, стал нашим праздником. Владыка благословил.

Скончался отец Макарий в 2000 году. На его теле обнаружились вериги, которые впились в тело, а ведь запомнился как человек лёгкий, писал стихи, умел и любил шутить, во всём был самобытен. Например, считал, что слово «воробей» следует произносить так: «Вора бей!» На вопрос о возрасте ответил однажды с улыбкой: «Мне сорок лет – столько я служу Богу, а до этого, считай, не жил». В монастыре вспоминают одну сцену: батюшка Макарий сидит на каменном холодном полу, вырезает иконостас, а глаза у него сияют, как у ребёнка.

Послушница

– Трудно вам? Ведь вы почти двадцать лет провели на сцене в качестве актрисы, а потом режиссёра.

– Трудно. Монастырь – это голгофа. Одно послушание следует за другим: читать в храме, столы накрывать, читать за трапезной, посуду мыть, проводить экскурсии – и так весь день. Очень много работы – пасека, скотный двор, молочный цех... А рабочих рук мало. Трудно, потому что, как ни стараемся мы в обители любить друг друга, враг бьёт часто и редко промахивается. Кто пришёл в монастырь за покоем, не выдерживают – покоя у нас мало, но кто оказался у нас по любви к Богу, тот терпит. Как святой отец Алексей Мечёв учил: «Что больше всего нам мешает спасаться? Яшка да окаяшка». Яшка – это наше самолюбие, а окаяшка – дьявол. Но поссоришься – потом помиришься, упадёшь – поднимут. Актёру в обители особенно трудно, потому что он постоянно наблюдает за поведением людей – это профессиональное – и видит многое, чего видеть не нужно. Нужно учиться закрывать глаза на чужие страсти и открывать на свои.

http://www.rusvera.mrezha.ru/619/7.htm

Вечером у меня в квартире раздался телефонный звонок.

– Боря, это ты? – услышал я незнакомый голос. Вроде бы Борей называть меня некому, старых друзей я давно растерял. Так называет меня только моя жена, а для остальных я – Борис Сергеевич.

– А с кем я разговариваю?

– Да Коля это, из Филичихи. Помнишь, лет пятнадцать назад ты у нас был? Ну, на коттеджах антенны ставил. Я тебе ещё тогда машину чинил.

Конечно, Колю я сразу вспомнил. В перестроечные годы с заработками у меня было туго и я подрабатывал установкой телевизионных антенн на пригородных домах. Возле вымирающей деревни Филичихи вырастал посёлок новоявленных богачей, и я нанялся к одному обеспечить его роскошное жилище полноценным телевизионным вещанием. Работал, помню, весь день, установил на крыше аж три разные антенны, чтобы принимать все каналы (спутникового телевидения тогда не было), протянул кабель по дому к двум телевизорам, маялся с делителями и сумматорами и долго настраивал всю систему, пока не получил хороший сигнал. А когда поздним вечером собрался уезжать, обнаружилось, что у моей «шестёрки» глохнет движок. Хозяин предлагал заночевать у него, но я рвался домой. Тогда он съездил в деревню и привёз Колю. Тот с ходу нашёл неисправность, разобрал карбюратор, прочистил – в общем, управился быстро и взял за это совсем небольшие деньги. Виделся я с Колей потом ещё раза два: покупал у него картошку, подсказал ему, как сделать хорошую телевизионную антенну, и подарил чертёж конструкции, которую он брался сварить из трубок за полчаса. Этот деревенский умелец, худощавый, с открытым приветливым лицом, вызывал у меня симпатию. Работал он тогда шофёром в лесничестве, было ему на вид лет тридцать, но он уже имел крепкий дом из бруса, большой участок земли, домовитую жену, двоих детей. Я даже позавидовал ему, чувствуя, насколько прочнее его жизненное устройство по сравнению с моим. Что мне делать со своими книжными знаниями, долгим опытом работы в радиопромышленности, защищённой диссертацией, городской квартирой в панельной девятиэтажке, если вдруг разразится то страшное, чего боялись в начале 90-х годов: страна опустится в хаос гражданской войны. Большие города вымрут без отопления, без воды, без электричества, без подвоза продуктов. А вот деревня выживет – с печами, с колодцами, с огородами, с домашней скотиной…

Побывал я с Колей и на рыбалке, благо речушка была недалеко от его дома. В общем, расстались мы друзьями, оставил я ему свой городской телефон и приглашал в гости.

– ...Здравствуй, Николай. Конечно, помню. Как вы там поживаете?

– Живём помаленьку. Дочки в городе живут, обе замужем. Здесь у нас теперь особняки «новорусских». Лесничество наше закрыли, я работаю водителем у одного бизнесмена. Так вот я и звоню по его просьбе, чтобы ты подъехал к нам, как тогда.

– Я теперь, Коля, установкой антенн не занимаюсь. У меня другой профиль.

– Я знаю. По телевизору показывали вашу контору и тебя там показали. Говорили, что измеряете излучения всякие да поля. Вот потому меня хозяин и просил тебе позвонить. Он завтра к тебе в контору придёт, так ты с ним, Боря, по-хорошему поговори. Может, договоритесь. Ты не думай, я ведь звоню не потому, что хозяин велел, просто жалко его. Мужик он неплохой, родом сам из наших мест, а совсем замучился.

– Излучения, что ли, замучили?

– Вроде этого. Завтра сам придёт, расскажет.

* * *

Стояла изнуряющая июльская жара. У себя в офисе мы спасались кондиционерами, мечтали об отпуске, но последнее время нас завалили заявками на проверку радиотехнических объектов. Перед обедом ко мне в кабинет зашёл хозяин Николая, полноватый мужчина лет пятидесяти, в лёгком светлом костюме. С важностью преуспевающего бизнесмена он вручил мне свою визитку, но, когда он начал свой рассказ, в глазах его я увидел тоску.

Поведал он мне, что полгода назад женился и привёл жену в свой дом, но жить в нём спокойно она не может. Жалуется, что ночью на неё неизвестно откуда идёт какое-то излучение. Мучается, не может спать.

– А вы бы обратились официально в Санэпидемнадзор, вам бы прислали бригаду и всё бы проверили, – посоветовал я.

– Обращался. Приезжали двое, делали измерения в доме и на участке. Оставили нам протокол, что никакого излучения нет. Правда, на ночь они остаться не захотели: сказали, что не имеет смысла, поскольку никаких источников излучения поблизости нет. Точнее, есть единственный источник – высоковольтная линия передачи напряжением 110 киловольт, но до неё 100 метров, поэтому поле от неё совсем слабое.

– А какие-нибудь военные объекты, или научно-исследовательские учреждения, или аэродромы есть поблизости?

– Ничего такого нет. Базовая станция сотовой связи в двух километрах от нашего дома. Я и соседей спрашивал, может, кто-то по ночам спутниковой связью пользуется. Нет таких. И никто из соседей ничего плохого ночью не ощущает. Да и я ведь ничего не ощущаю.

– Вы знаете, – сказал я, – подобные женские жалобы встречаются нередко. Вот недавно приходила к нам женщина средних лет, интеллигентного вида. Говорила, что у её соседа есть радар, что он его периодически включает и облучает её через стенку. Я её успокаиваю: «Не волнуйтесь, через бетонную стену излучение радара не проходит». А она заявляет: «Откуда тогда он знает всё, что происходит у меня в квартире?» Представляете? Я тогда её спрашиваю: «Ну а вы откуда знаете, чем он занимается в своей квартире?» В общем, обычно такие жалобы говорят о психическом расстройстве.

Мой посетитель нервно постукивал пальцами по столу.

– Я тоже до последнего времени думал, что это у неё… ну, психическое отклонение, – ответил он после минутной паузы, – хотел вести её к психиатру. Но недавно, буквально неделю назад, я вот что обнаружил. Случайно ночью включил приёмник, слышу: сильная помеха идёт. Стал наблюдать и обнаружил, что так каждую ночь, примерно с часу ночи до пяти утра. Как раз тогда, когда жена мается, места себе не находит.

– А приёмник на какой диапазон был настроен? – поинтересовался я.

– Диапазон FM. Днём никаких помех не слышно, а ночью такой мощный треск стоит по всему диапазону! Все станции забивает.

– Интересно. Широкополосные помехи обычно создают электродвигатели, но в этом диапазоне у них интенсивность практически нулевая... Значит так: напишите мне свой подробный адрес, я буду звонить в Радиочастотный центр, узнавать, есть ли там у вас поблизости излучающие объекты.

Как выяснилось, никаких таких объектов в том районе не значилось. С Валентином Алексеевичем – так звали моего посетителя – договорились, что завтра в восемь часов вечера он пришлёт за мной машину. На следующий день я оформил себе командировку на двое суток. Не столько для отчётности, сколько для спокойствия жены. Собрал в баул измерительные приборы: для низкочастотных полей промышленной частоты, для радиочастотных полей, для рентгеновского излучения. Взял даже дозиметр для измерения радиоактивности. Вечером Николай заехал за мной домой и на шикарном джипе повёз в Филичиху. По дороге не спеша рассказывал про своё житьё-бытьё:

– В деревне нашей живут теперь в основном старики да дачники. Кто помоложе – в город уехал. Поумирало много мужиков. И почти все из-за пьянства: кто замёрз, кто сгорел, кого задавило, кто сам на себя руки наложил, а кто просто упился до смерти. Работы здесь никакой нет, только обслугой идти в особняки, да и то не всякого возьмут. Я вот человек малопьющий, потому и устроился неплохо.

Казалось бы, радоваться надо такому везению, но что-то не чувствовалось радости в голосе Николая.

– А жена у Валентина Алексеевича какова из себя? – поинтересовался я.

Он тяжело вздохнул:

– Между нами говоря, настоящая стерва. С капризами. Никто от неё доброго слова не слышал, всё приказывает. А глядит волком, будто все вокруг неё враги. Вот первая жена у него была женщина хорошая. Он после её смерти два года жил холостяком, а потом эту привёз из города. Секретаршей она у него была. Моложе его лет на пятнадцать. Окрутила мужика.

– А дети есть у них?

– Нет пока. От первой жены у него сын, живёт где-то за границей.

– А кто ещё у них в доме живёт?

– Два охранника. Тот, кто постарше, ещё и за домоправителя. Кухарка и горничная приходящие, из деревни. Я тоже приезжаю из своего дома по вызову.

* * *

Уже стемнело, когда мы доехали до места. Дюжий молодец в камуфляже открыл ворота и повёл меня по песчаной дорожке к двухэтажному зданию. Валентин Алексеевич встретил приветливо, пригласил поужинать. Мы поднялись в гостиную, где был накрыт стол. В углу, как мне показалось, висела икона, и я уже поднял руку, чтобы перекреститься, но увидел, что это «Чёрный квадрат» Малевича. Висели на стенах и другие подобные опусы, а также жутковатые глиняные маски, но икон не было.

– Африканские маски, – пояснил хозяин, – это Луиза, моя жена, увлекается.

За столом прислуживал широкоплечий мордастый парень в белой сорочке с бабочкой. У него было совершенно непроницаемое выражение лица, под стать висящей на стене маске, но случайно я поймал на себе его пристальный взгляд.

– Андрей, – сказал, обращаясь к нему, хозяин, – ты иди отдыхай до утра. Мы тут с Борисом Сергеевичем долго будем сидеть.

Мы ужинали вдвоём. Валентин Алексеевич сказал, что жена уже ушла спать.

– Я ведь никому не говорил, что вы приедете. В том числе и жене. И Николая просил не говорить. Не хочу спугнуть возможного облучателя.

– Какого облучателя? – до меня не сразу дошло, о чём он говорит. – Вы что, думаете, что кто-то намеренно вас облучает?

– Ох, достало меня это излучение. Тут что угодно в голову придёт.

Сразу же после ужина я достал из баула приборы и там же в гостиной сделал замеры. Все приборы показывали излучение на уровне обычного фона. А дозиметр отметил уровень радиации в несколько раз меньший, чем в городе.

Валентин Алексеевич отвёл меня в предназначенную мне комнату.

– Давайте договоримся так, – предложил он. – Вы спокойно ложитесь спать, а как только мой приёмник затрещит, я к вам зайду и разбужу. И займёмся делом.

Обычно на новом месте я засыпаю с большим трудом, но тут, едва устроившись на мягкой постели, я будто провалился в небытие. Показалось, будто через мгновенье меня извлёк из него Валентин Алексеевич, потряхивая за плечо.

– Который час? – спросил я, одеваясь.

– Половина второго. Уже затарахтело, как по расписанию.

Я включил измеритель радиочастотного поля и увидел на экране показание: 0,35 ватта на квадратный метр. Это примерно в три раза больше нормы, принятой для населения. Конечно, при такой мощности облучения какой-то серьёзной опасности нет, но при длительном воздействии возможны вредные последствия для организма. Удивил меня частотный спектр излучения: интенсивность распределялась почти равномерно во всём микроволновом диапазоне частот. Это не было похоже ни на излучение радара, ни на какое-либо средство связи, для которых характерен узкий диапазон частот.

Мы пошли на кухню, выпили крепкого кофе, потом вышли на крыльцо. Свежий ночной воздух и деревенская тишина царили вокруг. Большой участок, окружённый высоким забором, освещался фонарями на столбах. «Да, хорошо им живётся, – подумал я. – Природа как в деревне, а бытовые условия городские. Впрочем, чему тут завидовать, у них свои проблемы».

Я обошёл с прибором вокруг дома, делая замеры через каждые десять шагов, и доложил Валентину Алексеевичу:

– Излучение здесь заметно меньше, чем в доме, а при удалении от здания в любом направлении интенсивность резко убывает. Значит, источник находится в доме.

Даже при слабом свете было видно, как вытянулось его лицо.

– Так пойдёмте в дом его искать!

Я с сомнением посмотрел на внушительных размеров особняк:

– Нам на это ночи не хватит. Вы видели, когда мы шли по коридору, показания сильно менялись: то больше, то меньше. Это влияние стены да мебели. А ещё у прибора такое свойство – он инерционный: показание устанавливается не сразу, а через полминуты. Вот и считайте, сколько надо времени, чтобы обойти все ваши комнаты, коридоры да кладовые.

– Пусть объём работ вас не смущает. Я заплачу, сколько скажете. И потом, покажите мне, как пользоваться прибором, и я сам буду ходить искать.

Я раздумывал. Перспектива ночного блуждания по дому меня не вдохновляла. Но случай, конечно, уникальный. Источник надо найти. Сонливое состояние исчезло, взамен появился интерес исследователя.

– Нет, давайте мы сделаем по-другому. У этого прибора есть возможность определять направление на источник излучения. Мы определим направления с двух позиций, а точка пересечения этих направлений укажет нам местоположение источника. Есть у вас план вашего участка вместе с домом?

– Найду.

– Несите его сюда. И ещё понадобится план самого дома со всеми помещениями. А я схожу за дополнительным оборудованием.

Когда я зашёл в холл, то увидел стоящего у окна Андрея. По-видимому, он наблюдал в окно за нашими действиями. На меня он взглянул как-то угрюмо.

Через некоторое время я установил приёмную антенну на штативе в тридцати метрах от дома и мы с Валентином Алексеевичем занялись радиопеленгацией. Он по моей команде вращал ручку, медленно поворачивая антенну, а я следил за индикатором. Наконец я засёк направление прихода волны. Мы отметили на плане участка точку, где стоял штатив с антенной, и точку на фасадной стене дома, куда показала антенна. Эта точка оказалась на уровне второго этажа. Затем мы перешли на другое место и таким же образом засекли направление излучения со стороны боковой стены.

Вернувшись в гостиную, мы развернули на столе план. Я взял линейку и провёл линию через две точки, полученные во время первого измерения, а затем таким же образом провёл линию, полученную на основе второго измерения. В точке пересечения этих линий я поставил жирный красный кружок.

– Теперь, Валентин Алексеевич, посмотрите на плане дома, в какое помещение попадает красный кружок.

Он долго сравнивал два плана и, наконец, сдавленным голосом произнёс:

– Похоже, что это в той комнате, где сейчас находится моя жена.

Мы взяли прибор и пошли к этой комнате. Валентин Алексеевич попросил меня подождать у дверей и зашёл внутрь, а через пять минут пригласил меня. Его жена, брюнетка с большими чёрными глазами, стояла у кровати в лёгком халатике и насторожённо смотрела на меня. Бросились в глаза её худоба и бледное, измождённое лицо. Я поздоровался, посмотрел на прибор и объявил:

– Микроволновое излучение, интенсивность в 20 раз больше нормы.

Валентин Алексеевич попросил жену:

– Луиза, иди в нашу спальню, ложись спать, я сейчас к тебе приду.

Когда она вышла, он заговорил быстрым шёпотом:

– Подождём пока, не будем сразу искать источник. У нас есть шанс найти его хозяина. По идее, он должен прийти сюда, чтобы забрать своё устройство. Я сейчас пойду к жене и сделаю вид, будто мы улеглись спать. А вас попрошу, спрячьтесь в этот стенной шкаф и ждите.

Как ни дико звучала эта просьба, но отказаться я не смог: слишком велика была энергия этого взволнованного человека. Он открыл дверцу шкафа, сдвинул в сторону одежду, потом достал из кармана миниатюрную рацию и вручил мне:

– Как кто-то зайдёт в комнату, сразу жмите на красную кнопку, и я мигом прибегу. Свет я выключаю, здесь от уличного фонаря светло.

«Начитался детективов или, скорее всего, насмотрелся», – ворчал я про себя, забираясь в шкаф. Вот уж не думал, что придётся играть роль сыщика. Оставшись в тёмном шкафу, я взглянул на светящийся дисплей прибора. Что за ерунда! Излучение снова уменьшилось в несколько раз. Не могла же эта глазастая брюнетка унести с собой передатчик. Нет, в таком халатике его не спрячешь. Чтобы излучать такую мощность целую ночь, надо иметь массивный источник питания. Да и антенна должна быть приличных размеров.

Так, размышляя о возможной конструкции широкополосной антенны, я простоял в шкафу минут пятнадцать. Нет, всё-таки я не комиссар Мегрэ, я просто усталый инженер, которому надоела эта ночная игра в кошки-мышки. Я уже собрался выходить из шкафа, как вдруг услышал чьи-то осторожные шаги. Неприятное чувство страха засосало под ложечкой. А вдруг здесь действительно какой-то криминал? Вспомнились мощные плечи Андрея и его недобрый взгляд. Вот ведь попал в историю! Я припал к дверной щёлке, но ничего не мог разглядеть. Осторожно сдвинув дверцу, я увеличил щель и вдруг увидел знакомый халатик. Жена Валентина Алексеевича рылась в комоде при свете уличных фонарей. Это так удивило меня, что я забыл про лежащую в кармане рацию. Она что-то вытащила из-под груды белья и стремительно пошла к двери. Тут я проявил решительность, чего сам от себя не ожидал. Распахнув дверцу шкафа, я шагнул ей наперерез и включил свет. От неожиданности она вскрикнула и выронила из рук небольшую шкатулку. Из неё веером полетели бумажки, по полу рассыпались чёрные камушки и какие-то белые фигурки на верёвочках. Она некоторое время стояла, закрыв лицо руками, потом бросилась всё это собирать. Я увидел на полу газетную вырезку и поднял её. Это было объявление: «Приворожу. Гарантия» – и номер телефона.

Когда она поднялась со шкатулкой в руках, я вручил ей эту вырезку. Вид у неё был жалкий, она смотрела на меня с испугом и злостью, как затравленный зверь.

Тут запищал висевший у меня на поясе прибор, сигнализируя о высоком уровне микроволнового излучения. Я взглянул на экран и увидел почти стократное превышение нормы. Меня вдруг осенило.

– А ведь излучение исходит от вас, – сказал я, глядя в испуганные глаза.

– Да, – ответила она тихо, – я это уже поняла.

Тут я вспомнил про рацию и нажал на кнопку. Через несколько мгновений в комнату ворвался Валентин Алексеевич с пистолетом в руке. Пистолет, видимо, был травматический, но вид у его владельца был самый боевой.

– Луиза, ты здесь? – он оторопело уставился на жену.

«Чему здесь удивляться, – подумал я. – Явилась, потому что испугалась, что мы перероем всю комнату в поисках излучателя и наткнёмся на шкатулку».

– Уберите оружие, Валентин Алексеевич, оно вам не поможет, – сказал я. – Здесь надо мирно разбираться…

* * *

После этого ночного кошмара мне удалось немного вздремнуть, а в девять часов утра мы с Валентином Алексеевичем сидели в гостиной за завтраком. В открытое окно струился свежий утренний воздух, никаких излучений прибор не показывал, но на лице моего хозяина оставались обеспокоенность и чувство тревоги. Я пытался прояснить ситуацию:

– Понимаете, любое нагретое тело излучает не только инфракрасные волны, но и весь спектр электромагнитных волн, в том числе и микроволны. Конечно, микроволны идут и от любого живого организма. Это было обнаружено и с успехом используется в медицине для диагностики. Регистрируя излучённые организмом микроволны, можно судить о температуре внутренних органов, а значит, об их состоянии. Такой вид диагностики был развит у нас в России под руководством академика Гуляева и получил название СВЧ-термографии. Но с вашей супругой случай совершенно уникальный: спектр излучения такой же, как у нагретого тела, но интенсивность на много порядков больше. Такое впечатление, что излучатель – тело, нагретое до огромной температуры, такой, какую в земных условиях получить нельзя. До адской температуры!

При последних словах Валентин Алексеевич вздрогнул. Я вспомнил, что, передавая Луизе газетную вырезку, я коснулся её пальцев и ничего особенного не почувствовал.

– Но у неё температура самая обычная, поэтому известными законами природы это явление не объяснить, – закончил я свой экскурс в радиофизику.

– Так что же ей делать? – спросил Валентин Алексеевич.

– Я бы посоветовал ей идти в церковь.

– В какую ещё церковь, – он обречённо махнул рукой.

– Как в какую? В нашу. В православную. Принять крещение, а потом – на исповедь и причастие.

«А как же ещё избавиться от последствий колдовства», – подумал я, но вслух говорить этого не стал. Не хотел вмешиваться в семейные дела. Ведь вполне возможно, что Валентин Алексеевич так и не узнал про секретную шкатулку.

Затянувшуюся паузу прервал Николай, подъехавший к крыльцу, чтобы отвезти меня в город.

Приехав домой, я сразу полез в Интернет, пытаясь отыскать что-нибудь об аномальном нетепловом излучении живого организма в микроволновом диапазоне. Но ничего, подобного тому, что мне довелось встретить этой ночью, я не нашёл. Наткнулся лишь на статью в толстом биофизическом журнале, где между прочим сообщалось, что при определённых условиях живая клетка излучает мощный электромагнитный импульс. Что это за условия, автор объяснял очень туманно, и в последующих номерах журнал к этой теме не возвращался.

Потом зашёл я на сайт «Православие.ру», чтобы узнать, как Церковь относится к ворожбе. Оказывается, на VI Вселенском Соборе было принято правило, запрещающее все виды колдовства как сатанинского занятия. Нарушение этого правила грозило епитимией, а при упорствовании в этом грехе – отлучением от Церкви. Ещё нашёл я там такую цитату из Библии: «Не должен находиться у тебя... прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мёртвых. Ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это...» (Втор. 18, 10-12).

После той ночи, проведённой в особняке богатого бизнесмена, у меня долго стояло перед глазами измождённое лицо Луизы, а по ночам мерещилась всякая жуть. Почему-то я долго не решался позвонить Валентину Алексеевичу, но, наконец, всё-таки позвонил.

– У нас всё понемногу улаживается, – отвечал он на мой вопрос. – Луиза крестилась. Теперь она Лариса. Со стен все маски поснимала. Ходит в церковь, спать стала лучше. И треск в приёмнике постепенно сошёл на нет. Так что мы очень благодарны вам за хороший совет.

«Ну что же, – подумал я, – дай Бог ей выбраться из этой пропасти, где живая плоть, страшась адского пламени, взывает о помощи».

Ещё месяца через два, уже глубокой осенью, я случайно встретился с Валентином Алексеевичем на вокзале, куда пришёл встречать своих гостей из Москвы. Он шёл энергичной походкой делового человека, и мы с ним успели лишь перемолвиться парой слов.

– Брак наш распался, а этот микроволновый кошмар я уже стал забывать, – услышал я слова спокойного, уравновешенного человека.

Давний наш автор, уехавший из Петербурга в провинцию, где он восстанавливает сельский храм и подрабатывает в райцентре на заводе, прислал очередные заметки.

Жара

Северная провинция Нечерноземья. Несносной жаре исполнился месяц. Вода в реках нагрелась, в озёрах зацвела, уж пресытились солнышком, почернели, обуглились, накупались мои капризные земляки. Все ругательски ругают жару, как ругали минувшей зимой «ненормативный» мороз, а прежде ругали тёплые зимы и прохладные лета. Теперь в пустой надежде глазами ощупывают каждую мимолётную тучку на странно белесом небосводе, да не вылазят из Интернета, ищут там сайты, которые больше льстят глазу. Сеть – новый кумир, оракул, наше всё!

Я стражду заодно со своим народом на обращённой к безжалостному солнцу заводской проходной, худо укрывшись за распахнутой дверкой шкафчика с ключами от кабинетов и помещений. Притом голова неотключимо трудится, фиксируя ситауации, которые дают надежду на понимание ни много ни мало – смысла жизни! Надежду, только надежду, ибо сути большинства явлений мне понять не дано, как ни тщусь.

Заводчане в шортах и полосатых штанишках по моде – до колен, преодолевая слабое сопротивление турникета, оживлённо обсуждают последнюю новость из телевизора: оказывается, что при температуре свыше определённого градуса рабочий день актируется, то бишь укорачивается.

ТАК!

ВЕЛИТ!

ЗАКОН!

– Надо требовать от начальства! – звучит громче и задорнее.

Вольно же столичным дикторам, сидя под кондиционерами, будоражить население. Нынешняя экстремальная жара, что гибель «Курска» или заморочки в Чечне – события эти журналистов возбуждают, будто слепней и оводов потная лошадиная шкура.

Я, работая на проходной, вольно-невольно пребываю в курсе здешних событий, хоть не всегда того и хочется. Вот и теперь перед моими глазами проходит мини-эпопея, открывающая, что такое развитой капитализм, западное демократическое общество, в которое мы так отчаянно рвёмся. Итак! Протест удовлетворён! Рабочие добились своего! Трудовой день укорочен на час, новое расписание вывешено. Но гальваники, токари и сборщики огорошенно чешут затылки, когда им передают слова директора:

– Хотите по уставу? Хорошо! Будем жить по уставу! Отныне за территорию в любое время, кроме обеденного перерыва или после окончания работы, ни ногой! Любое нарушение производственной дисциплины будет наказываться по прогрессивной системе штрафов, как на предприятии западного образца.

Какой-то упрямец бормочет: «Ну и хорошо! Всё правильно! Везде должен быть порядок!» На упрямца шикают и даже дают подзатыльника.

Наш завод до недавнего перегрева умов был похож на маленькое семейное предприятие, где царили постепенно уходящие в прошлое прежние ещё – как будто нелогичные, незаконные – порядки. Люди могли при необходимости сбегать на горушку в магазинчик, отлучиться домой, чтобы покормить порося или выключить рассольник, кипящий на плите. Могли без оплаты решить свои бытовые проблемы – заказать у сварщика оградку или крест на могилку сродников, черенок для лопаты в столярке. Но и в КЗОТ особенно не посматривали.

Возможно, наш директор просто построжится и простит этих умников. Жара ведь! Дай Бог! А ну как нет? Увы, вижу и понимаю, что последние годы, если не дни, сохраняются, держатся прежние патриархальные, личностные, человеческие устои.

Уборщица с нашего завода не любит, не умеет читать, но слышу, как она обсуждает по мобильному телефону домашнюю проблему – «не активируется виндовс, система пишет что-то, а я не могу понять. Где взять крэки?»

Что крэки! Где взять, набраться нам ума – элементарного здравомыслия?!

Я убежал из столицы туда, где пока ещё люди живут проще. Живут? Или… жили?

Уже совершенно понятно, куда мы движемся, от чего должны неизбежно погибнуть. Вопрос только: возможно ли остановить занесённую над пропастью ногу? Так ведь сзади напирают…

Благодарность

Ходил за водой на родник. Волочу обратно запотевшую флягу, глядь, а в ручку двери нашей избушки сунуты почтальоншей какие-то листки. Разворачиваю – извещения о денежных переводах. География отправителей самая разная, названия населённых пунктов, каких и не слышал.

– Юрий Николаевич! – кричу в жёлтое окошко. – Вам тут деньги какие-то пришли…

Пока дедушка мой губами озадаченно шевелил, до меня дошло: это же реакция читателей на моё последнее послание в «Веру»-«Эском»! Сделалось вдруг сильно умилительно. Надо же, такая действенная обратная связь!

Бережно перенесли мы имена благотворителей в книжицу, вечером на молитве по соглашению поминали. И впредь поминать намерены, отписали письма. А на другой день – обратно переводы, потом ещё и ещё.

Сердечно благодарю. И понимаю: мои случайные унылые настроения есть следствия глупого помысла, будто мало нас «таких», нелепая мода «последних времён» – считать праведников по головам, со своей начиная счёт. Нечестно это!

На рейсовом автобусе везёт Андрюшеньке, то есть мне, бабушка Аня заботливо приготовленный компот в литровой банке. На кухне в эту минуту бренчит посудой Юрий Николаевич, готовит ужин, покуда я складываю трогательные слова и, разбирая в основном провинциальные адреса на извещениях, сознаю, что деревня, которую согласился было похоронить, метя с ней в один гроб улечься, живёт ещё, а тем паче жива душа русская.

Когда радость улеглась, стало немного грустно. Да, деньги – реальная помощь. Но хотелось бы увидеть этих добрых людей, поговорить, хотя бы письменно. Отчего разучились в народе письма писать? Вспоминаю с блажной ностальгией из советских ещё времён побелевшие дырочки почтового ящика – почту принесли!

Дорогие мои, спаси Господи вас за сердечную доброту, за отклики! Денег довольно нам, железо на крышу храма купили, Толю-кровельщика дожидаем после Смоленской.

Пишите нам. Пишите письма друг дружке, сродникам, всем, кому есть что сказать. Подбирайте тщательно слова, если хотите кого-то поправить в нелучшем проживании быстротечного века земного. На то и письмо, на то и бумага.

И спасибо газете православной, которая укрепляет веру, и получается, что названа правильно.

Жизнь продолжается

Иван Сергеевич Шмелёв – Царство ему Небесное! – так здорово описал церковный годовой круг своей эпохи. И сладко, и горько читается «Лето Господне», на ум приходит невольное: «Да, были люди… Да, жили люди… Не то, что нынешнее племя!» Так-то так, да не этак!

Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать,
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменившуюся жизнь…
От чувства затаённой злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир…
                               Ф. Тютчев

Сегодня праздник большой, церковный – Преображение Господне. Жара отступила, второй день приколачивает взъерошенные ураганом скатные крыши одноэтажной Окуловки долгожданный дождь. Бабушка Аня пришла в храм вымокшая, жалуясь на сломавшийся зонт, но это было ей такое малое искушение от бесов – зонт вовсе не сломался, а у старенькой просто не хватило силы и догадки против прошлого года, чтобы дёрнуть купол порешительнее, покуда защёлка не сработает.

Но это мелочи, ибо и бабушка Аня, и я, и ещё около нескольких сотен местных прихожан нынче сподобились Святого Причастия. Я стоял, смотрел на длинную цепочку, протянувшуюся к батюшке, и думал: «Отчего мне недавно приходили такие глупые мысли, что всё кончилось?! Вот же! Сколько самых разных людей, сколько ребятишек, сколько мужичков, причём ещё крепкой поры! Откуда у меня такое унылое видение современной жизни?»

«Откуда, откуда! От верблюда!» – как сквозь радиопомехи пробился в мои мысли гадкий, насмешливый голосок.

Понятно. Ну что же, будем жить!

Наисовременного вида беременная молодуха приступает к батюшке со сложенными накрест руками: зажмурив глаза, торжественно принимает Святые Дары. За ней, пусть не по чину, но так умилительно высится неуклюже прижавший к мощной груди внушительные длани мужичок-лесовичок. Кто кого привёл в храм – вопрос второстепенный. Главное, что здесь «оба-трое», и что у них есть теперь воспоминание на всю оставшуюся жизнь. Когда имеется из чего выбирать, выбирают лучшее, если не полные глупцы. Бог даст, выберут Божье. Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже!

– Благодарю Тя, Господи Боже мой, яко не отринул мя еси грешного, но общника мя быти святынь Твоих сподобил еси…

Закончен молебен, на отпусте батюшка одной рукой подносит крест, другой кропит яблоки, иные приношения; по храму разлит ароматный дух. Полслужбы провисевший на шее у семижильной мамки шестилетний Егорка, оживясь, запрыгал по половицам; скачет мимо меня – ловлю огольца и сую ему яблоко, на котором блестят капельки Святой воды.

– Вкусное! – сообщает он, вонзив в плод редкие зубки.

– Ты спасибо сказал? – спрашивает батька.

– С праздником! – к месту путается малыш.

Выходим с Анной Александровной на улицу. Всё так же наяривает дождь, в выщербленных ступенях скопилась прозрачная, чистая вода. У Анны Александровны насквозь дырявые туфельки, я открываю это со стыдом для себя, ибо она в каждый свой приезд на Курортную привозит нам с Юрием Николаевичем что-нибудь вкусненькое; когда же я отправляюсь в магазин, то норовит мне сунуть «бумагу». Старый зонт, дырявые туфли, похороненные сыновья и муж – типичная сельская судьба…

С человека, полвека прожившего да сколько-то воцерковлённого, неблагоприобретённые условности облетают, как берёзовый лист после продолжительной засухи. Вот сижу, подперев уж не такую буйну голову рученькой, и без натуги и фальши пою-выговариваю: «Ой, то не вечер, то не вечер…» Внимают моему пению две бабушки, два Божиих одуванчика – Анна Александровна да соседка её, на незначительный десяток лет младше, – Галина Антоновна; в лад шевелят бесцветными губами, а я не придуриваюсь, старательно вывожу в каждом куплете повторы, под конец снова пою куплет первый – для людей да для себя пою, не для галочки!

Я, кажется, понял, что такое нынешняя Русь. Уяснить помогла мне та непраздная молодка из церкви. Я прежде видал её на улице – вульгарная, накрашенная девица. Отвернулся ещё тогда от её вызывающего погляда. Безнадёга!

А нынче в храме на Преображение увидел – и обомлел. Красавица, лицо, каких поискать. В Европе таких не сыщешь! И мужик у ней загляденье – богатырь!

«Русский человек без православия дрянь!» – Достоевский сказал.

«Мы воруем, да не запираемся! От водки мрём, а без неё быстрей бы умерли!» – это из сельского фольклора.

Вот и разгадка русской стороны – в простоте.

Не сильно нужно голову ломать, чтобы вспомнить, как автор этих строк махал квадратными носами модных ботинок под «Бони М», как прижимал к себе озорную девчонку, которой пишет теперь правильные письма. Развесёлая музыка оказалась не такой уж безопасной. Не так уж зря, пожалуй, серьёзные дядьки, восходившие 7 ноября на Мавзолей, запрещали нам знать лишнего. Другое дело, чем заниматься в свободное от пороков время.

– Жизнь всегда такая! – сказал автору этой зарисовки новгородский батюшка Николай Ершов, когда тот заикнулся было, что теперь стало хуже, труднее – простительнее за ненадлежащее исполнение церковных правил.

Батюшка произнёс эти слова убеждённо, со знанием дела. Похоже, что так оно и есть. Жизнь всегда такая! Просто поменялись декорации. Вышки, колючая проволока, собачий лай. Неоновые огни, рэп, турникеты. Жизнь всегда такая! А «Откровение» Иоанна Богослова по плечу далеко не каждому… Святые отцы не всем его и читать советуют.

Андрей Михайлов (Еграшов)
Фото А. Бабаева
http://www.rusvera.mrezha.ru/618/5.htm

Послушание у них такое

В прошлом номере нашей газеты вышла информация о предпринимателе из Подмосковья Василии Бойко-Великом. Напомним, он запретил своим сотрудникам делать аборты, а крещёных и состоящих в браке и вовсе обязал венчаться. Моей первой реакцией на это было возмущение. Как это – заставить человека венчаться против его воли?! Вот и отец Владимир Вигилянский, руководитель пресс-службы Патриарха, говорит, что Бойко-Великий превзошёл в своей требовательности фарисеев из Евангелия. Даже священнослужители, хотя и призывают к покаянию, но делают это не путём угроз и административных взысканий, заметил протоиерей Владимир.

Согласившись с этим, я попытался вообразить священника, готового спустить явное безобразие своей дочери. Вот батюшка увещевает её, потом, смиренно понурив голову, уходит прочь... Живописно, но не реалистично. Выпороть ослушницу он, может, и не выпорет, но к покаянию очень даже принудит. А ведь духовник готовит нас прежде всего к Царствию Небесному. Что говорить о царе, князе, промышленнике или, скажем, околоточном, ведь они пекутся о том, чтобы мы не развалили страну, не пустили по ветру хозяйство – послушание у них такое.

И когда мать несёт младенца на причастие, не спросив его согласия, она готовит дитя не только к будущей жизни. Безусловно, и к будущей тоже, но вместе с тем мать надеется, что со Христом её дитя будет здорово и благовоспитанно и, дай Бог, вырастет человеком. И вот стоишь в храме, смотришь на орущее чадо, без приязни взирающее на батюшку с Чашей, и почему-то радуешься. А вслед за малюткой тянутся дети постарше, сложив ручки на груди, очень даже довольные тем, что происходит. Год за годом они впитывали родительское отношение к Святым Дарам, а потом уже сами начинали тянуть маму в церковь. Однако подростков в храме почти нет. Сверстники успели им внушить, что есть вещи поинтереснее. И теперь уже не родителям, а другим людям придётся вести их с Божьей помощью в церковь. Не обращая подчас внимания на крики.

Первая исповедь

Вспоминаю, как это произошло со мной. Времена были советские, духовной литературы тогда почти не издавалось, но нашлись люди, которые распечатывали её на ксероксе. И однажды друзья доверили мне эти неказистые книги распространять. Дело было хорошее и, как выяснилось, прибыльное. За несколько часов заработал больше двадцати рублей – полстипендии, но при этом отказал двум старушкам отдать брошюрки подешевле – по себестоимости. И так муторно стало, что я просто взвыл и всю выручку едва не бегом отнёс в церковь.

А вечером друзья – Андрей, в прошлом офицер-подводник, и Анатолий, студент-экономист, – вдруг говорят: «Нельзя тебе больше доверять распространение православной литературы. Ты же не причащаешься». Я так обиделся, что забыл им сказать: не выйдет из меня торговца, не стану больше этим заниматься. Да и неважно это было, нас и без книгоношества многое связывало. Быть поражённым в правах не хотелось, а ребята стеной встали: «Ступай на исповедь!» – и всё тут. Как ни странно, я толком не понимал, что это такое – причастие. О христианстве много чего знал, истины от зубов отлетали, а главное, оказывается, упустил.

И хотя на друзей я рассердился (не люблю, когда нажимают), начал всё-таки готовиться к исповеди. Три дня готовился, а насколько повзрослел за это время – не знаю. Худо было. Такое вспоминалось, что, казалось, давно и надёжно похоронено в памяти. Обнаруживались связи между преступлениями и наказанием за них, рушилась вера в собственную непогрешимость. Как мне раньше казалось: ну, здесь нехорошо поступил, за то стыдно, но в целом... Оказалось, что и в целом всё очень нехорошо. Открытие неприятное, а ведь я и прежде любил покопаться в себе – получается впустую. Отчего так выходит? Как раз в то время мне в руки попала книга «Самопознание» Николая Бердяева. Философ там себя журит, подчас основательно, но нет страницы, где бы он не любовался собой. И постепенно крепла догадка: да ведь этот человек так ничего в себе и не понял. «Думаешь, Господь всё тебе открыл о себе, – поясняли друзья, – но если бы так случилось, ты умер бы на месте». Господь бережно провёл меня через ад, а потом наступило утро принятия Святых Христовых Таин – один из самых счастливых дней в моей жизни.

Спасибо Андрюше и Толику, что были они просты и тверды в своей вере, а не высокоумны и корректны, что не слишком высоко ценили моё право выбора и по-дружески пеклись о спасении моей расслабленной души. Нажим, давление, когда они совершаются по любви, ради дела, а не по прихоти, не из ханжества, – имеют право на существование, более того, иногда необходимы.

«Почему не указал?»

И всё-таки, подготовив информацию о Бойко-Великом для «Веры», я был очень сильно против него настроен. Вдруг жена, вычитывая газетную полосу, спрашивает: «Почему ты не указал, что он не просто так начал настаивать на венчаниях и прочем? Этот человек решил, что пожары – это наказание за грехи...» А я и не знал. Не сказано было об этом на сайте Интерфакс-Религия, откуда я позаимствовал новость. Там вообще много чего не было сказано. Зато имелась масса ссылок на издания, где Бойко-Великого клянут на чём свет стоит.

Вот, например, «Огонёк» пишет: «Василий Бойко больше известен как финансовый воротила, который в 1990-е годы вёл активные корпоративные войны. В 2007 году угодил за решётку по обвинению в мошенничестве. Это, похоже, стало толчком к его неистовому обращению к Церкви. Освободили Бойко под залог в конце 2008 года, не исключено, не без вмешательства РПЦ».

Журналист так спешил, что сам запутался во вранье. Если Бойко только в камере обратился (вообще-то, на двадцать лет раньше), с какой стати за него стали бы заступаться в Патриархии? И верно ли, что заступались? А как легко у нас честному предпринимателю в камере оказаться! Взятку не дал, отказался уступить своё дело рейдерам, перешёл дорогу конкурентам – поводов выше крыши. Кстати, именно рейдеры Бойко в 2008 году и попытались раскатать в лепёшку. Но кому это интересно? Православный! Против абортов выступил! Ату его! «И ладно, – пугает некий Сергей Бутман с радио “Эхо Москвы”, – на русских будут смотреть с ещё большим страхом и недоумением братья-христиане, но самим бы не завалиться в какой-нибудь псевдоправославный имамат».

Насчёт мусульман, это, конечно, сверху лежит – оплот мирового терроризма, можно сказать; только ленивый не вспомнит про хиджабы. То ли дело цивилизованные страны. В США, например, суд велел снести кресты у дорог, поставленные в штате Юта в память о погибших полицейских. Не нахлебались ещё радостей атеизма, вот и куролесят. У нас безбожие – это всё-таки дурной тон, поэтому так кстати пришлись исламисты. Шаг влево, шаг вправо от новомодных представлений о христианстве – и ты попал: журналистское перо под ребро, ярлык пособника мирового терроризма тебе обеспечены. То, что страна физически захлёбывается в безбожии, стремительно слабеет и вымирает, – это за рамками дискуссии. А тут ещё эти пожары, против которых мы оказались фактически бессильны.

Беда

Некий гражданин из Тверской области написал недавно письмо Владимиру Путину. Рассказал, не стесняясь в выражениях, что в проклятое советское время у них в округе были два противопожарных пруда, пожарная машина и рында – колокол такой, помогавший поднимать окрестные селения на борьбу с огнём. Потом пруды засыпали, отдав землю под застройку, машина убыла в неизвестном направлении и, что самое обидное, – рынду спёрли. Премьер-министр откликнулся, утешил не без юмора. В результате рынду мужику вернули, вся районная администрация на уши встала, но рынду нашла. Бей теперь в неё, сколько хочешь. Тушить всё равно нечем.

А Бойко, да ещё в придачу Великому, мало рынды оказалось, в этом его вина. Журналист «Комсомольской правды» попытался ему объяснить:

– Но у нас всё-таки светское государство, у нас Церковь отделена от государства.

– В этом светском государстве, – раздаётся в ответ, – десятки людей гибнут в пожарах, потушить их не могут, несмотря на все грамотные, надо сказать, усилия. Дышать нечем в Москве, а у нас – светское государство.

Ужаснувшись пожарам, засухе, которая поставила в очень трудное положение его компанию «Русское молоко», Бойко-Великий внятно сказал своим сотрудникам и соратникам то, что всегда у нас говорилось во время войн и бедствий: либо мы с Господом сдюжим, либо дело труба.

Смехотворны обвинения в адрес предпринимателя, что его угрозы увольнять за аборты идут вразрез с КЗОТом. «Земледелец, – объясняет Бойко-Великий, – зависит от воли Божьей в гораздо больше степени, чем какие-то другие производства. Если это наказание Божье, то надо каяться и исправляться». Все 6,5 тысяч его сотрудников рискуют остаться без работы, пусть не в этом году, так в обозримом будущем, – если жить, как жили. А страну нашу просто снесут, если мы не обратимся к Богу. «Времени остаётся МАЛО! Русский народ может исчезнуть с лица земли в ближайшие десятилетия», – обращается к стране предприниматель. Звучит как кликушество. При этом все, включая злейших врагов Бойко-Великого, знают – это правда, многие уже подготовили «запасные аэродромы» вдали от родимых берёз.

Предпринимателя спрашивают относительно венчаний:

– А если люди не готовы?

Он отвечает простодушно:

– Даже гражданский брак – это некое обязательство любить, что называется, до гробовой доски и быть вместе до гробовой доски. Я иных браков, даже гражданских, не знаю. А венчание – это просто подтверждение того же самого перед Господом и освящение этого брака Церковью. Как может человек быть к этому не готов?

– Может быть, они не до конца воцерковлённые?

– Который находится к браке, крещёный, как он может к этому не готовым быть? Значит, он думает развестись и начать блудить. Только тогда он должен ожидать, что у него могут быть всякие неприятности и на работе, и со здоровьем, и со всем.

Сурово? Да, я бы так не смог поставить вопрос. Но я и не отвечаю за 6,5 тысяч человек, за благополучие их семей. И ни один из тех, кто ругает Бойко-Великого, не отвечает. Уверен ли я в правоте этого человека? Нет, не до конца, тут сплошные сомнения – раздружились мои деревенские корни с городскою кроной в этом вопросе. Представляю себе разговор двух доярок:

– Ты уже обвенчалась со своим?

– Успеется ещё.

– Смотри не затягивай. Знаешь, что будет.

Как-то не очень всё это. Думается, надо искать другой путь. Но Бойко я очень даже понимаю, и на вопрос, нравится ли мне этот мужик, искренне и чётко отвечаю: «Да!»

Сплошная нелепость

Он, кстати, не собирается увольнять невенчанных холостяков или некрещёных мусульман, а говорит: если крещён, венчайся, иначе я тобой руководить отказываюсь. Если ты человек – не убивай своих детей, иначе нам не сработаться. «Поймите, я не хочу работать с убийцами. Не хочу и не буду! Если тебе нравится жить, как ты хочешь, – живи, но сам по себе, а к нам не суйся».

И нет ни одной развитой экономики, которая выросла бы на иных принципах. В Либерии – другие принципы, но там и экономики нет. В Германии сейчас, правда, тоже другие, но и она вымирает. Уходят в небытие потомки религиозных общин, основавших Соединённые Штаты. Политкорректно и заумно можно только издыхать. Жизнь, начиная с тайны зачатия, – проста и абсурдна. «Верую, ибо нелепо», – воскликнул Тертуллиан. Нелеп, совершено невозможен Василий Бойко-Великий. Образован, логичен Бутман. Вы с Бутманом в одном окопе оказаться хотите?

Вспоминается рассказ об одной архангельской деревне, где местные мужики остановили на околице приезжих:

– Водка есть?

– Есть.

– Достаньте и разбейте. Въезд со спиртным к нам запрещён.

Принятый в стране закон, позволяющий упиваться до смерти, эти мужики, конечно, нарушили. Да только кому он нужен, такой закон?

После того, как Бойко-Великого обругали в прессе все кому не лень, на его компанию обрушился шквал писем от желающих устроиться на работу. Особенно людям нравится, как здесь относятся к сотрудницам во время отпуска по беременности и уходу за ребёнком. Им в полном объёме сохраняют зарплату. Одновременно у «Русского молока» вырос объём продаж молочной продукции. Прогноз, что Бойко-Великий может отвратить людей от православия, похоже, не желает сбываться. Вроде и должен сбыться, но почему-то не хочет. В таком «странном» мире мы живём.

Председатель одного дачного товарищества вдруг заявляет, что все славяне – свиньи. Ему говорят: «Да ведь ты и сам славянин». – «Ну и что? – раздаётся в ответ. – Я тоже свинья»... И ведь на самокритику не спишешь. Один нерусский строитель рассказывает: «У нас в бригаде русских нет». «Почему?» – спрашивают его. «Они плохо работают, много болтают, пьют водку, скандалят, да ещё и воруют». Вот и знакомый, отдыхавший в Турции, заметил: «Турки любят российские денежки, а самих русских не уважают и относятся к ним свысока». Говорю ему: «Сейчас настоящих русских почти нет». «Я так туркам и сказал, – отвечает собеседник. – Вот если бы к ним приехали туристы из России лет 25-30 назад, они их непременно бы зауважали. Это был совсем другой народ». Замечаю: «Это был тоже народ нерусский – советский, русского в нём было немного».

Известный заокеанский политический деятель ставил задачу: изменить генетический код россиян. Что это за код такой, который славянские и не только славянские племена собрал в единое могучее государство? Государство, в котором многие малые народы искали защиты от своих притеснителей. Бог святым крещением Руси благословил её, дал идеал, который много лет вёл народ Божий – народ русский – ко спасению. Изменить этот идеал пытались многие: и немцы, и монголы, и прочие. Что же его надорвало?

В середине девятнадцатого века святой Амвросий Оптинский писал: «В России допущена веротерпимость: иноверцы наравне с православными занимают у нас важные должности, начальники учебных заведений по большей части иноверцы, начальники губернских и уездных городов часто бывают иноверцами, полковые и батальонные командиры нередко иноверцы. Где ни начни духовное лицо открыто проповедовать, что вне Православной Церкви нет спасения, сановитые иноверцы оскорбляются. От такого положения русское православное духовенство и получило как бы навык и укоренившееся свойство говорить об этом предмете уклончиво».

К чему привела веротерпимость в России? Из истории двадцатого века знаем: в гибели православной державы большую роль сыграли иноверцы, они оказались причастны к гибели Помазанника Божия, его семьи и более шестидесяти миллионов человек, погубив их за то, что они веровали в Бога. То есть были русскими, как и их предки. Уничтожалась и уничтожается среда, в которой мог бы восстановить силы русский народ. В гимне Советского Союза воспевалось: «Навеки сплотила великая Русь», но настоящая Русь, по существу, оказалась под спудом. А на её территории во властных структурах надолго занял место антихристианский люд. С тех пор меняются гегемоны, на которых сильные мира сего делают ставку, но не меняется суть дела. Нас разделяют, чтобы властвовать. Не случайно в руководители всех звеньев, структур и уровней господами сверху назначаются не любящие, совестливые люди с христианскими устоями, а умеющие снимать стружку с подчинённых властолюбцы.

Хочу обратить внимание читателей на то, что, в отличие от всех мировых религий, только в христианстве служение, самопожертвование не вспомогательные, а главные качества, которые должен иметь человек. Бог-Любовь Христос пришёл к людям послужить, показал пример служения, в муках умер за нас, распятый на Кресте. Причём перед этим оправдал и тех, кто Его казнил, и нас, грешных, перед Богом Отцом: «Не вмени им во грех, не ведают что творят». Омыл нас Своей божественной кровью, искупил нас ею у зла. Через таинство Евхаристии сделал Своими единокровными родственниками и предков наших, и нас, ныне живущих. Этого нет ни в одной другой из так называемых авраамических религий – иудаизме и мусульманстве. Наши великие предки Александр Невский, Кутузов, маршал Василий Чуйков и множество других наших соотечественников служили конечно же не ради поместий, чинов и орденов. Они просто иначе жить не могли.

А мы, современные русские, очень ослабли. Часто боимся собственной тени. У нас возле храма прижилась кошечка. Она входит в храм, и десятки верующих пытаются её выдворить: «Пошла вон, пошла вон», но никто не сделает решительного шага. И ладно, вреда от неё никакого, но ведь точно так же мы ведём себя, когда сталкиваемся с хамом, наглецом, богохульником. Шикаем на него, но терпим. Не из-за терпимости, кротости и других похвальных качеств, а из малодушия – слабенькие мы стали. А должны стать сильными, должны осознать, что мы сильные, потому что с нами Бог, должны вспомнить, что мы отвечаем за свою страну.

Смотрел недавно телепередачу «Открытое голосование», где мой прихожанин писатель Григорий Спичак дебатировал с политиком Алексеем Колеговым. Спор шёл о том, есть ли место Церкви в большой политике или нет. Согласен с Григорием: Церкви не надо идти во власть, за исключением тех случаев, когда Церковь просто обязана вмешаться. Ну, например, выступить против попыток навязать России ювенальную юстицию. А вообще, задача Церкви не идти во власть, а одухотворять деятельность человека. Совсем другое дело – добиваться того, чтобы во власти было как можно больше наших единоверцев и единомышленников. Хорошо бы нам, гражданам, знать и помнить, из кого нам выбирать – из господ или из тех, кто знает, что такое долг служения Богу и Отечеству.

И так во всём. Нам нужно вернуть себе страну, родных, самих себя. Когда-то наше Отечество было духовной крепостью. Крепостями были и города, и деревни, и каждая семья. Друг за друга молились, друг друга любили, друг друга поддерживали. Сейчас же крепостей не стало. Даже я, проживая в скиту, не ощущаю себя в крепости. Я чувствую себя припёртым к Божьему храму, как к спасительной стене, а меня, как голодные звери, злые собаки, терзают соблазны, искушения современного мира. И если мне, монаху, немолодому человеку, так трудно, то каково остальным?

Недавно был в строительном магазине. Видел массу народа покупающего и продающего, видел суету как через увеличительное стекло. Ведь всё купленное как-то надо прибить, приклеить. Эх, если бы хотя бы малую толику этой предприимчивости, энтузиазма мы вкладывали в строительство духовных крепостей! Если бы заботились не только о нарядности стен в квартире, но и о красоте отношений в семье! Мы снова бы стали русскими. Быть русским трудно, но радостно. Не быть им ещё труднее, а в придачу страшно и горько.

Об исканиях известного лондонского фотохудожника

Английский дневник

Что ближе лежит – тем мужик не дорожит. Вот придумал я такую поговорку – так сказать, в дополнение к собранию Даля – после того, как в Интернете наткнулся на блог одного англичанина. Как и Владимир Иоганович Даль, происходивший не от русского роду-племени, так и этот англичанин – Ричард Дейвис – всей душой проникся русским народным наследием. И стал собирателем. Только не слов и поговорок, а... храмов. Восемь лет он уже ездит по дальним уголкам Русского Севера и фотографирует деревянные церкви. Конечно, и среди наших соотечественников есть такие энтузиасты (скажем, питерец Валерий Корсаков, давний наш автор, изъездивший Карелию с целью зафиксировать на плёнке умирающие старые церковки), но чтобы иностранец...

Почему мне горькие поговорки-то в голову полезли – Ричард в своём блоге упомянул храм Петра и Павла, что в селе Вирма Беломорского района. А ведь это моя родина. Помню, закадычный друг моего детства лазил туда в «попа» играть – голосил там и по-поповски, и по-дьяконски. А крёстная его, бабка Фотиния, дружка моего гоняла. Она была смотрительницей «памятника архитектуры», который долгие годы стоял в лесах. Ничего выдающегося в этом храме мы не видели. Ну, старинный – на охранной табличке 1625 год значится. Чего ж такого? Мы и подумать тогда не могли, что сюда, в отдалённое поморское село, из-за моря-океана иностранцы потянутся – лишь чтобы взглянуть на старые брёвна. Ричард Дейвис приезжал аж дважды – в разные времена года запечатлеть «пятиглавое чудо с чешуйчатыми куполками». В его интернет-блоге много таких снимков: храмы зимой и летом, до реставрации и после. Не лень же ему возвращаться на одно и то же место и фотографировать, фотографировать...

В своём блоге Ричард пишет только по-английски (русским он не владеет), поэтому его читают в основном на Западе. Не знаю, насколько интересны им приключения фотографа в России, но я читал с любопытством. Вот одна из дневниковых записей – о том, как он ездил на Пинегу:

«26 февраля 2005 г. Ранний подъём. Солнце (красное, удивительно красивое) только что поднялось, и ландшафт покалывает глаза искрящимся снегом. Мы проехали по лесу мимо четверых парней, сидящих на обочине с бурами, рыболовными снастями и котлами. Дорога петляет, и аккуратный Леонид управляет УАЗом осторожно, 80 км в час. Через два часа прибываем в Пиринемь. Здесь на берегу реки возвышалась чудесная церковь XVII века, но сгорела дотла двадцать лет назад (фото её знаю по книге 1976 года). Но есть ещё два храма, которые уцелели за рекой Пинегой в деревне Едома. Молодой парень объясняет нам маршрут, как добраться до церкви – оказалось, что можно только на лошади. Леонид видит лошадь и убегает договариваться с её хозяином. Слава запрягает её в сани, и вскоре Алекс и я (Леонид остался с УАЗом) уже в пути. Увлёкшись, я пытаюсь фотографировать поверх крупа Алиски (лошади) и лечу в снег. Поездка бодрит...

Прибыв в деревню, мы поняли, что церковь ещё на километр дальше и там снега по пояс. Один из пятерых жителей-зимовщиков Едомы – пожилой человек, нуждающийся в косметическом лечении зубов, – доброжелательно предложил нам две пары лыж. Мне достались лыжи с весьма несовременным креплением, но кое-как приладили их к своим ногам. Мы с Алексом пошли к храму, и Слава мужественно последовал за нами, проламывая наст и глубоко утопая в снегу в своих валенках. Я шёл осторожно, но скоро свалился и барахтался в сугробе как жук. Так мы продвигались, пока не достигли храма. К этому времени я был вывалян в белом, как снежный человек. Установил штатив, ножки его ушли глубоко в снег, но верхушка ещё торчала, так что смог установить фотоаппарат. Надо было как-то исхитриться маневрировать на лыжах у фотоаппарата и не провалиться. В уже упомянутой книжке фото этой церкви Святителя Николая (1700 г.) было опубликовано в 1976 году, тогда ещё с великолепным шатром, ныне утраченным. Сейчас особенно красиво смотрится стоящая чуть поодаль колокольня – на фоне мягко падающего снега.

На обратном пути в санях Алекс попросил Славу приглядывать за мной, чтобы я не свалился. Я вежливо ответил, что в этом нет надобности. Слава – 25-летний человек приятной наружности, с голубыми глазами и румяными щеками, он женат и имеет двухмесячную дочку, работает водителем грузовика. Работы, правда, мало, он вынужден подрабатывать, но и на подработке бывает трёхмесячная задержка с зарплатой. Мы с ним сердечно попрощались.

Леонид рассказал, что выше по Пинеге, в Верколе, монахами-энтузиастами восстанавливается церковь пророка Илии (XVII век). Наше путешествие продолжается...»

Как можно понять из дневника, Алекс – это Александр Гаврилович Попов, доцент Санкт-Петербургского университета. Звоню ему в Петербург, трубку поднимает супруга (сам хозяин оказался в отъезде):

– Ричард Дейвис? Да, знаю такого. Он однажды приехал в Петербург по линии туристического агентства, ему понадобился переводчик – и с той поры муж его сопровождает в поездках. А я помогаю выбирать маршруты, где есть красивые храмы.

Интересуюсь у Елены Гдальевны, кто же этот англичанин: учёный или просто чудаковатый турист?

– Знаете, сейчас по нашему Северу ездит много интуристов, и все щёлкают фотоаппаратами, – ответила она. – Но Ричард не такой. Во-первых, он известный на Западе фотохудожник. Является официальным фотографом Лондона – если в британской столице появляется новая постройка, меняется архитектурная среда, тогда Ричарду дают заказ это запечатлеть. Заказы ему приходят со всего мира – и он ездит фотографировать все более-менее выдающиеся здания. Много лет он сотрудничает с ведущими архитектурными мастерскими, в том числе со студией Нормана Фостера – того самого, что построил знаменитый небоскрёб Мэри-Экс и спроектировал новый Всемирный торговый центр в Нью-Йорке. Не так давно лорд Фостер представлял в Петербурге своей проект Новой Голландии – и в качестве фотографа с ним приезжал Ричард.

То есть Ричард живёт этим, у него много замечательных архитектурных снимков. Но что интересно, первую свою персональную выставку фоторабот он посвятил именно русскому деревянному зодчеству – тем церквушкам, что находятся под угрозой уничтожения. И проходила эта выставка в России. Потом были другие выставки, буквально в эти дни его экспозиция находится в Каргополе – она как колокольный набат призывает спасти древние храмы.

Елена Гдальевна работает в «Ленспецреставрации», поэтому её сопереживание деревянным храмам понятно. Спрашиваю: а почему англичанин так ими заинтересовался?

– Это, наверное, личное. Однажды Ричард листал книгу с иллюстрациями русского художника Билибина и был впечатлён... Да вы у него сами спросите. Он человек общительный.

С помощью Интернета связываюсь с Лондоном. И Ричард, действительно, нашёл время ответить на вопросы.

100 лет спустя

– Ричард, а что в рисунках Билибина вам так понравилось?

– Они очень красивые, очень романтические и, главное, очень русские. Конечно, мир его рисунков сказочен, и я ни минуты не сомневался, что этот мир никогда не существовал в реальности. Просто был благодарен Ивану Билибину, что могу погрузиться в этот мир, листая книгу «Сказки» с его иллюстрациями. Но однажды я наткнулся на открытки с билибинскими фотографиями деревянных русских церквей и был поражён: а ведь архитектура его «сказочного» мира вполне реальна! Тогда я решил отправиться на Вологодчину, где он их фотографировал, а также в Карелию и Архангельскую область, чтобы своими глазами всё увидеть. Была надежда, что эти чудные деревянные храмы ещё существуют, хотя с того времени прошла целая эпоха – революция, разные войны, годы советской власти. Билибин ездил по Русскому Северу летом 1902 года, и в своё путешествие я отправился летом 2002 года – ровно через сто лет.

– И много сохранилось храмов – из тех, что были на открытках Билибина?

– К сожалению, немного. Например, на одной из его открыток меня восхитила церковь Преображения Господня. Ныне от неё осталась лишь одна колоколенка. Стивен Грэм, мой соотечественник, в своей книге в 1912 году написал, что видел на Русском Севере тысячи церквей. А я за девять поездок встретил всего семьдесят. С собой я всегда беру справочники, изданные в СССР в 70-е годы, в том числе замечательную книгу Александра Ополовникова «Деревянная архитектура России», переведённую на английский. Увы, даже из того, что было сфотографировано в 70-е годы, многое утрачено. Деревянные церкви горят от пожаров, разрушаются по нерадению. Один прекрасный храм рассыпался на брёвнышки, когда местный тракторист случайно дал задний ход и врезался в него. Причины разные...

Отчасти в России произошло то, что было и в Англии. У нас иконоборцы на протяжении веков делали всё, чтобы разрушить средневековое наследие. Во время реформации сжигали иконостасы, разбивали скульптуры и витражи. Между тем большинство церковных зданий у нас сохранилось доныне. Русским не так повезло, и деревянные церкви во время богоборчества были особенно беззащитны. Они уникальны, и надо приложить все усилия, чтобы обеспечить их сохранение.

Поиск вечности

– В своём блоге вы пишете, что не только Билибин, но и Левитан с его картиной «Над вечным покоем» подвигнул вас к путешествиям по Русскому Северу. Кажется, вы даже пытались найти место, идентичное тому, что на картине?

– Когда я путешествую по Русскому Северу, то всегда держу в уме эту картину – в ней для меня заключён окончательный, совершенный образ северного Храма. Сам я не умею говорить красиво, поэтому лучше процитирую: «Безграничное водное пространство, глубокое как космос, обнимает островок с заброшенными церковкой и погостом и вводит в душу ощущение грандиозности, вечности Вселенной – и ограниченности человека, его такой краткой жизни». Это я прочитал в буклете в Третьяковской галерее. Но если внимательно взглянуть на картину, то видно, что церковка не совсем заброшена – из её крошечного окошка падает отсвет яркой лампады. Там кто-то молится – ангел или человек, неизвестно. Когда я это заметил, то весь пейзаж вдруг преобразился, стал одухотворённым.

– У нас в России есть самодеятельный поэт Эрнст Саприцкий, который в 65 лет начал писать стихи. У него родились такие строчки:

Над вечным покоем космический вид,
Как будто церквушка над миром парит...
Бескрайние дали, убогий погост,
От церкви лежит во Вселенную мост.
Отсюда стартуют бессмертные души,
С последнего мыса окраины суши,
Оставили здесь они тяжесть оков,
И машут им вслед только руки крестов.
Их ветер уносит в безбрежную даль,
А здесь остаются тоска и печаль...
Уходит на запад прощальное солнце,
Лишь светится ветхой церквушки оконце.

...Вот он тоже заметил на картине, что окошко-то светится! Как я понял, вы пытались найти эту церквушку в России?

– Однажды, читая книгу Аверила Кинга о Левитане, я узнал, что эту картину он писал близ Вышнего Волочка, на озере Удомля. Дальнейшие розыски подтвердили это, заодно я обнаружил, что если пейзаж он списал на Удомле, то храм для картины срисовал чуть выше по Волге, в городке Плёс. В мае 2009 года со своим московским другом я отправился туда в поисках «вечного покоя», надеясь увидеть хотя бы по отдельности пейзаж и храм – и всё это зрительно соединить.

Та церковка Петра и Павла, которую Левитан зарисовал в 1893 году, стояла чуть выше Плёса, на холме. К сожалению, как нам объяснил музейный работник, в 1903 году она сгорела, а рядом с пепелищем вместо неё построили каменный храм. В советское время в нём устроили электроподстанцию. А в 1974 году возник проект поставить на месте исчезнувшего левитановского храма точно такой же. Этот проект осуществил в 80-е годы реставратор Ополовников: похожий храм он нашёл в Ильинском районе Ивановской области. Этот храм несколько новее, XVII века (левитановский был XVI века), но имеет схожие очертания и конструкцию. Когда мы приехали, он стоял без купола и в лесах – реставраторы меняли подгнившие брёвна.

Из Плёса мы отправились на озеро Удомля. Да, там великий простор... а на другом берегу озера возвышается дымящийся гигантский конус из бетона – Калининская атомная электростанция. Позже я наткнулся в Интернете на репортаж о том, как премьер-министр Путин вместе с министром атомной энергетики Кириенко приезжали на левитановское озеро, куда атомная станция сбрасывает отработанную воду. Кириенко рассказывал Президенту, что самолично плавал в Удомле с аквалангом и ел уху из местной рыбы. Может, экология там и не нарушена, но левитановского пейзажа уже нет.

После той поездки я пытался найти «Над вечным покоем» на Русском Севере. В деревне Кондобережная на Онежском озере вроде бы увидел знакомый пейзаж. Тот же серебряный водный простор, космическое небо, церковка... Но сколько ни ходил вокруг с фотоаппаратом и штативом, так и не смог найти нужный ракурс. В итоге получился снимок с верёвкой на переднем плане, на которой сушатся рубашки, носки и полотенца. В довершение ко всему шест, к которому крепилась верёвка, венчал флюгер в виде деревянной модели аэроплана. Помню, с озера дул бриз, пропеллер самолётика вертелся и трещал. «Под вечным домашним бытом» – на иное название снимок не тянул.

– И вы оставили поиски?

– Русский Север большой. Там много мест, где я не был, о которых пока даже не знаю.

Север и северяне

– По вашему ощущению, есть ли разница между жителями центральной России и северянами, с которыми встречались? Насколько она велика – настолько же, как между англичанами и шотландцами?

– Я не ездил много по центральной России, поэтому не могу сравнивать. Хотя уверен, люди, живущие в изолированных местах Севера, в экстремальном климате, конечно, имеют свои особенности. Мы встретили там много замечательных, великодушных людей, в морозные дни насладились их тёплым приёмом и были очень благодарны за блины и водку, которую нам предлагали. Шотландцы, кстати, тоже большие патриоты своих напитков и горячей каши, которые хорошо согревают зимой. Но дождливые, ветреные шотландские зимы не сравнятся с волшебством искрящегося снега тех зимних дней, что я прожил на Русском Севере. Ещё одна отличительная черта русских поморов – у них есть уникальный опыт выживания в сложной природной среде с минимумом материальных ресурсов. Когда нет возможности решать проблемы с помощью денег, они начинают изобретать замечательные способы борьбы с трудностями. Этот жизненный принцип необыкновенно ценен, на него стоит обратить внимание каждому.

– Что ещё вам запомнилось в поездках?

– Для меня каждый день путешествия по Русскому Северу был приключением. Бесконечные мили лесных дорог никогда не вводили меня в скуку. Встречалось так много чудесных вещей, замечательных людей, поразительных историй, которые нам рассказывали. Мы путешествовали на джипах, лодках, поездах и самолётах, на санях и лыжах, и даже на собственных коленях, когда проваливались в сугробы. Запомнилось, как русский парень Валентин на своей величественной лошади Веточке, запряжённой в традиционные деревянные сани, перевозил нас через замёрзшую Пинегу – температура была -30 градусов. Или как в Плесецке нас задержали и в течение двух часов допрашивали органы безопасности. Не зная, что это закрытый для иностранцев город, мы остановились в нём на ленч. Или как гребли на лодке через Яндомозеро, или как нас накормили замечательной ухой в Медвежегорске, а в Ошевенске, близ Каргополя, потчевали превосходной пасхальной трапезой... Многое вспоминается.

– В нынешнем году вы из Каргополя ездили на Белое море. Какие впечатления?

– Нам рассказали, что близ города Онега сохранились древние храмы, и мы поехали, чтобы их сфотографировать. Сначала попали в Ворзогоры – в село, что стоит на Белом море, в 25 километрах от Онеги. Одна из двух ворзогорских церквей была на реставрации, и в ней уже возобновилась приходская жизнь. А другая до сих пор используется как клуб – она окрашена яркой, аляповатой краской, внутри устроены театральные подмостки, колокольня так перекосилась, что кажется, вот-вот упадёт на голову. Оба храма открыли для нас, позволили фотографировать.

На следующий день мы взяли лодку до села Пурнема, что на северном берегу реки Онега. Там тоже две церкви – в очень плохом состоянии, и, как мне показалось, их воля к жизни уже иссякает – они погибнут, если им срочно не помочь. Был солнечный день, и мы воспользовались редким случаем, чтобы искупаться в Белом море, ныряя с лодки. Из-за аномальной жары вода оказалась тёплой – даже не верилось, что четыре месяца назад это море было сковано льдом.

Затем мы отправились в Малошуйку, где также есть две церкви. Добраться туда можно только на поезде, который следует на Беломорск. Опять был солнечный, жаркий день, и две церкви с колокольней смотрелись великолепно на фоне синего неба. Матильда Маритон, которая путешествует со мной по Русскому Северу с 2005 года и умеет говорить по-русски, сходила пообщаться с местными. Она вернулась с несколькими интересными историями. Время до поезда ещё было, и мы присоединились к мальчишкам, купавшимся в реке близ храма.

На обратном пути в Каргополь мы посетили храмы в Подпорожье и Турчасово, где уже однажды были. Две изумительные церкви по-прежнему находятся там в плачевном состоянии и требуют незамедлительного ремонта, иначе скоро они исчезнут.

– Встречались ли вы с русскими священниками, монахами или просто верующими людьми? Какое впечатление осталось после общения с ними?

– Многие храмы, которые я посетил в первое своё путешествие, очень долгое время не видели священников, и там не было молитвы. Однако в последующие приезды я заметил признаки их оживления – на стенах внутри появились иконы, зачастую очень простые, бумажные. Их принесли местные православные люди. От них я услышал, что и священники стали приезжать в эти заброшенные храмы – как минимум раз в год, на престольный праздник. С некоторыми из священников мне тоже довелось общаться. Например, в Кеми местные монахи рассказывали о проблемах, связанных с присмотром за деревянным Успенским собором, что стоит на городской набережной. Храм этот называют «энциклопедией» северного деревянного зодчества, поскольку он один из древнейших на Беломорье.

А в 2008 году в Ошевенске, под Каргополем, мы удостоились привилегии присутствовать на Пасхальной всенощной службе. Храм был заполнен молодыми и старыми, и я почувствовал, как благожелательны к нам люди, каждый взгляд словно говорил: «Добро пожаловать». Матильда потом общалась с отцом Виктором и была очень впечатлена.

С прихожанами нам по-любому приходится встречаться. Как правило, ключи от храмов хранятся у старост, и мы обращаемся к ним, чтобы сфотографировать внутри. Когда объясняем цель своего приезда, то чаще всего нам оказывают содействие. Но иногда, пока не объяснишь, ключа не увидишь – его просто «niet». Но в целом русские северяне – потрясающий народ. Их архитектура повторяет их характеры – от деревянных храмов ведь даже в самый сильный мороз веет теплом. Так и от людей.

Где теплее молиться

– По профессии вы архитектурный фотохудожник. Чем, на ваш взгляд, отличается церковная архитектура от светской? Что именно придаёт ей религиозность?

– Церкви строятся во славу Божью – и они как бы сфокусированы на вечности. По сравнению с ними все другие строения приземлены в своих стремлениях – они нуждаются в водопроводе, туалетах, кухнях, спальнях, буфетах, начальственных кабинетах, местах для собак и кошек, кондиционерах и так далее, и так далее. Вот это внутреннее содержание – оно всегда себя проявляет. Как ни украшай обычное жилище, оно всегда будет жилищем. А храм всегда будет храмом.

– Как вы думаете, можно ли использовать стиль русских деревянных храмов в современном архитектурном дизайне? Я видел вашу фотографию «чешуи» на каком-то здании в Бирмингеме, которая очень похожа на деревянные лемеха церковных маковок. Кто придумал такое покрытие?

– Вы имеете в виду универмаг Сельфриджа в Бирмингеме? Его спроектировал Ян Каплицки, основатель и глава известной архитектурной и дизайнерской фирмы Future Systems. С Яном мне посчастливилось работать много лет. Он эмигрировал из Чехословакии, когда в 1968 году советские танки вошли в Прагу, так что у него не было резонов любить Россию и русских. И я немного нервничал, когда первый раз показывал Яну свои снимки деревянных русских церквей. Но он сразу же восхитился и проникся их простотой и величественностью... У него было удивительное, выходящее за рамки современной обыденности видение той архитектурной среды, в которой мы могли бы жить. Печально, что он умер год назад, так и не воплотив многие из своих идей.

Я думаю, архитектор не должен полностью копировать стиль русских деревянных церквей, но он может, вдохновляясь этой красотой, попытаться построить нечто равное по красоте.

Русские деревянные церкви могли бы многому научить современных дизайнеров. Эти храмы показывают нам, как технологическая ограниченность того времени подвигала плотников и архитекторов к совершенству – ведь приёмы строительства обыкновенной избы (простая рубленная клеть в четыре угла) использовались и при возведении изумительного, прекрасного Преображенского собора в Кижах. Нынешние архитекторы обязаны стремиться к ограничению современных технологий и тем самым учить нас и будущие поколения чувству меры, то есть основам истинной красоты.

Почему так привлёк меня образ русской деревянной церкви? Простота и утончённость её конструкции, её удивительно органичная вписанность в северный пейзаж под северными небесами, даже цвет и текстура её брёвен цельно входят в её совершенный образ.

– Наверное, в деревянных храмах «теплее» молиться Богу, чем в каменных? Как вы думаете?

– Знаете, лично мне русские деревянные храмы очень напоминают чудные средневековые соборы, какие есть у нас в Англии. Хоть те и каменные, но что-то общее есть. И те и другие изумительно «совпадают» с той местностью, где они построены, в них выражена вечность бытия. Дело ведь не в том, какой материал использован.

Что же касается молитвы, то по мне, так лучшее место для неё там, где я нуждаюсь в молитве. А там, где не чувствую «на земли мира, в человецех благоволения», – там вера начинает теряться.

– Как друзья и родственники относятся к вашим поездкам в русские «bears corners» (медвежьи углы)?

– Мои английские друзья и семья рады тому, что я счастлив в этих путешествиях, но не всегда разделяют мой энтузиазм. Говорят: ох, уж этот фотограф!

Планы на будущее

И всё же Дейвис не простой фотограф. Как рассказала Елена Гдальевна Попова, его сверхзадача – мобилизовать зарубежную помощь в сохранении русской архитектурной старины. В Лондоне проживает много русских эмигрантов, и Ричард два года назад организовал там фотовыставку, рассчитывая на их отклик. А в нынешнем году на свои же средства устроил выставку в Хельсинки и самолично на машине привёз туда из Лондона двести своих фоторабот в рамах.

– Я тоже там была и видела, какая масса народа пришла посмотреть, – вспоминает Елена Гдальевна. – Мне даже показалась, что финны наши северные церкви подспудно считают «своими», такое у них отношение. На той же выставке был стенд с рисунками одного финского учёного. Накануне аннексии Советским Союзом у Финляндии части «внутренней Карелии» он проник на эту территорию и зарисовал деревянные церкви. Думал, что их уничтожат. И отчасти был прав, поскольку многие церквушки потом разрушились. Так что Ричард нашёл в Хельсинки людей весьма заинтересованных в сохранении храмов. Нашёл он поддержку и у консула Великобритании в Петербурге, который на днях открывал его выставку в музее Иосифа Бродского, что на площади Искусств. Консул с большим интересом посмотрел фото северных церквей и обещал Ричарду поддержку.

Нынче в декабре будет презентация книги Дейвиса, которую печатают в Германии. В неё вошли не только фотоснимки храмов, но и разные истории, записанные при встречах с русскими северянами. Попал в книгу и удивительный случай, связанный с семьёй Поповых. Однажды Ричард Дейвис побывал в селе Верхняя Уфтюга, что в Красноборском районе Архангельской области, и сфотографировал там церковь св. Димитрия Солунского – самую древнюю в тех местах. Снимок получился очень красивым, и Александр Гаврилович попросил Ричарда подарить его.

– Из всех снимков за все годы мой муж попросил только одну фотографию – вот этого красивого шатрового храма, – рассказывает Елена Гдальевна. – И Ричард прислал ему из Лондона. Муж заказал рамку, и фотокартина стояла у нас на видном месте. Почему она была так дорога мужу, он и сам объяснить не мог. И вдруг мы получаем выписку из Вологодского архива о том, что в этой церкви в 1840-е годы служил его прапрадед – священник Иван Иванович Попов. Вот так генетическая память проявилась!

На самом деле русские не забыли о своём наследии, считает сотрудница «Ленспецреставрации»:

– Восстановление некоторых храмов потихоньку ведётся. Появляются спонсоры, какие-то московские люди берутся «шефствовать» над отдельными церквушками, каждое лето приезжают, вкладывают свои деньги. И местные православные многое делают. Но этого недостаточно, другие-то церквушки гибнут.

Слушал я рассказ питерского научного работника и вдруг представил, как «со стороны» смотрит на это англичанин Дейвис. Наверное, для него ситуация не лишена абсурда. Есть храм. Как правило, стоит он в деревне или неподалёку от того места, где живут люди. Также есть местная власть, есть и федеральная. Храм стоит и... разрушается. Разве не абсурд? Можно ли представить такое в Англии?

Чтобы исправить ситуацию, Ричард Дейвис собирался открыть фонд для сбора средств, но его отговорили: при нынешней ситуации в России фонд просто разворуют. Мол, уже есть Российский фонд культуры – и что? Да ничего. В прошлом году умер один из его основателей и член президиума – Савелий Ямщиков, «реставратор всея Руси», как его называл Н. Бурляев. Говорят, что этого кристально честного человека вогнали во гроб нынешние проблемы, связанные с фондом.

Между тем англичанин продолжает строить планы: «Если привлечь широкое внимание к уникальным памятникам, то на Север поедут туристы – как русские, так и из-за рубежа. И сразу найдутся средства на реставрацию церквей. На это совсем не нужно много денег. Необходимо лишь заменить сгнившие части на новые. Можно вспомнить опыт Японии, где деревянные храмы полностью перестраиваются каждые тридцать лет. Во время своих поездок я встретил женщину, которая на свои деньги нанимала рабочих для замены сгнивших перекрытий церкви в её родном селе, чтобы внутрь не проникали снег и дождь. Это и вправду небольшие деньги! В Британии я показываю свои фотографии архитекторам, с которыми работаю, – возможно, кто-либо из них заинтересуется этой проблемой...»

Так что же, «заграница нам поможет»? Или сами справимся? Не знаю. Пока что всё у нас происходит по известной поговорке: что имеем – не храним, потерявши – плачем. Или уже не плачем?

Михаил СИЗОВ
Фото Р. Дейвиса, присланные автором в редакцию «Веры»,
http://www.rusvera.mrezha.ru/619/3.htm

Многие и многие великие святые Церкви, будучи чище и светлее миллионов других людей, не стыдились называть себя псами. Так осознают себя истинно пробудившиеся люди, которые отрезвились от пьянства мирских и плотских страстей и увидели себя униженными в тине греха. Пока человек этого не почувствует, он баюкает себя в смрадной колыбели греха и не может ни увидеть необходимость веры, ни уверовать. Пока пес не чувствует стыда от того, что он пес, он не может захотеть стать львом; и пока жаба не почувствует омерзения к смраду своего болота, она не может захотеть подняться и полететь вслед за орлом. Несчастная женщина из евангельского рассказа глубоко прочувствовала бессилие языческого мира, его унижение, его нечистоту, грязь, гной и срам всего его бытия. Она тосковала по чему-то более могущественному, светлому и чистому. И то, по чему она тосковала, внезапно открылось ей во Христе, и притом в высшей мере и в величайшем блеске. Потому она не отступает от Него; потому она и смиряется с Его словами, что принадлежит к песьей стае. Не только смиряется, но и сама это признает! Но, чувствуя недостоинство своего происхождения, она просит хотя бы крох Хлеба жизни, посланного Богом Израилю. Хлеб сей есть Христос, а крохи — хотя бы самая малая Его милость. Голодные псы, не имеющие даже крох, и крохами удовлетворятся.

http://www.pravoslavie.ru/put/39226.htm