Кроме Набоковых, в Гаспру съехалось немало родственников Петрункевичей-Бакуниных-Паниных во главе с матерью и отчимом Софьи Владимировны, которые и поселились во дворце. Поэтому Набоковым отвели так называемый "флигель у фонтана". На его месте, по предположению, теперь находится лечебный корпус санатория.

Двухэтажное каменное сооружение, в два раза меньшее чем дворец, с двумя наружными лестницами и с девятью жилыми комнатами, с массивной мебелью, временно перенесенной из закоулков дворца, было немым свидетелем жизни в Гаспре юного В. Набокова. Здесь появлялись новые бабочки в коллекции страстного энтомолога и не меньшее количество прекрасных стихотворений Сирина. Калейдоскоп драматических событий гражданской войны в Крыму, окрашенных лирическими переживаниями поэта впоследствии образует единую мозаичную картину. Бок о бок застынут в ней и "повиснут на кончике пера" и "потемкинская флора в парках побережья", и сумрачный "ялтинский мол", где "дама с собачкой потеряла когда-то лорнет", а теперь "большевистские матросы привязывали тяжести к ногам арестованных жителей и, поставив спиной к морю, расстреливали их" {"Другие берега").

Как прежде молодой Пушкин искал и находил вдохновение в местных ориенталиях, так через сто лет после него другой поэт жаждал тех же впечатлений. Для Пушкина Крым навсегда остался "волшебным краем", "очей отрадой". Для Сирина-Набокова здесь был "приют любви... туманной", потерянный рай, и вместе с тем страшный и через четверть века сон его героев, в котором они у "пустынной полосы" ждут "из-за безнадежного моря" "какого-то загадочного избавителя". Пнин, Ганин, Смуров, Никитин, Мартын Эдельвейс в роковые минуты грезят, прозревают былое, невозвратное, пытаясь сквозь затуманенное сознание отыскать утраченный первообраз. Их преследует запах мушмулы, глицинии и акации; они чувствуют на губах вкус спелой черешни и терпкого вина из "чеховской корзины", они спускаются высохшим руслом ручья, блуждают в темных аллеях, созерцая знаковый символический пейзаж - "опоясанный каракулевой хвоей, зубчатый Ай-Петри".

По скрупулезно составленным дневникам неутомимого энтомолога и проставленным под многими стихотворениями датам, можно было бы составить хронику жизни и творчества будущего писателя, по крайней мере, за один гаспринский год. Можно прочувствовать, как много значили для него заветные письма девушки, которые он читал "на той кременистой тропинке, над белым, как мел, руслом ручья, отдельные струйки которого прозрачными дрожащими полосками оплетали яйцеподобные камни, через которые они текли..." ("Другие берега").

Эти "пять писем" и горный ручей - то высыхающий, то наполняющийся (символы ускользающего времени) - вместе с незыблемым по своей сути знаком "горы" будут с завидной настойчивостью кочевать у Набокова из стихотворения в стихотворение, из романа в роман, сплетая самые невероятные "тематические узлы", помогая в иномирии сюжетов отыскивать знакомые черты. "Ганин вспомнил, как получил это письмо, как пошел в этот далекий январский вечер по крутой каменистой тропе, мимо татарских частоколов, увенчанных там и сям конскими черепами, и как сидел над ручьем, тонкими струями омывающим белые гладкие камни, и глядел сквозь тончайшие бесчисленные, удивительно отчетливые сучки голой яблони на розовато-млеющее небо..." ("Машенька").

Ассоциации с Гаспрой возникают сразу, и становится ясно, что за знаковой фигурой профессора Пан-Нина стоит целый мир людей, вещей, понятий, связанных с вполне конкретным местом - усадьбой графини С. В. Паниной.

Итак, знакомый пейзаж. Гора, господствующая над местностью и спрятанная в романе за псевдонимом "Этрик". В Крыму ее узнают по византийскому звучанию слова "Ай-Петри", по выразительной набоковской метафоре "опоясанный каракулевой хвоей, зубчатый Ай-Петри".

Чем пристальнее вчитываешься в текст, тем чаще находишь совпадения: "Зеленое море, которое составляли по большей части клены, буки, душистые тополя и сосны". И наконец, сам "замок", заклейменный выражением, явно заимствованным из арсенала советской критики. Он назван "вычурным и уродливым образцом ублюдочной эклектики" с остатками "французского и флорентийского стилей". "Внутри дома, - иронично сообщается далее, - разнобой был столь же велик, как снаружи ... разнообразные громоздкие и убогие предметы". При более внимательном знакомстве с этой вымышленной американской усадьбой выясняется, что она "кишмя кишела русскими emigre" - либералами и интеллектуалами, покинувшими Россию около 1920 года. Затем следует весьма важное дополнение: "Самуил Львович Шполянский и граф Федор Никитич Порошин, маленький зайка, легко приходящий в возбуждение, - оба они году в 1920 были членами краевых правительств, сформированных в провинциях России, чтобы противостоять большевистской диктатуре". При этом можно впасть в соблазн и начать распутывать авторское хитросплетение из титулов, имен, отчеств, фамилий и даже национальной принадлежности героев, узнавая за ними портреты и характеристики соратников и сподвижников Петрункевича, графини Паниной и Набокова-старшего. Все они неоднократно появлялись в Гаспре. Возможно, это не бесплодная задача. Нам же сейчас куда важнее уловить главную мысль писателя - эти либералы и интеллектуалы образца первой половины XX столетия русской истории, словно птицы в клетке, сидящие "на занавешенной металлической сеткой террасе" чуждого им Запада - плоть от плоти той самой террасы (корневое слово - терра-земля), на которой кажется "так недавно сидели Толстой и Чехов", совсем как на памятной гаспринской фотографии. Оказавшись не по своей воле в Америке, они ни в чем не изменились. Все так же продолжают есть свою botwin'a, все так же не устают спорить по поводу разницы "между духовным миром Левина и физическим миром Вронского".

В творчестве юного Сирина гаспринского периода ощутимо прослеживается влияние художественной среды Ялты, переполненной в годы гражданской войны широко известными в культуре серебряного века именами. Организаторами и вдохновителями множества концертов, выставок, творческих и философских диспутов, бурливших несмотря на гибельное для России время, словно "пир во время чумы", были редактор журнала "Аполлон" Сергей Маковский, художник Иван Билибин и музыкант Владимир Иванович Поль (1875-1962), с которым Набоков соприкасался более других, так как находился под одним с ним кровом.

В своей книге "На Парнасе серебряного века", изданной в Мюнхене в 1962 году, Маковский посвятил В.И. Полю, возглавлявшему после войны русскую парижскую консерваторию, проникновенный очерк. Из него мы узнаем, что многое связывало этого одаренного музыканта и композитора с Ялтой, куда он впервые приехал лечиться от туберкулеза в 1904 году и вскоре, по рекомендации Цезаря Кюи, стал директором "Крымского отделения Императорского Русского музыкального общества".

Здесь Владимир Иванович встретил женщину, с которой связал свою дальнейшую судьбу и для которой сочинил большинство своих романсов на стихи Ф. Тютчева, К. Бальмонта, Ал. Толстого и других русских поэтов. Вспоминая его всегда рядом с женой, камерной певицей Анной Михайловной Петрункевич (1875-1955) - "молодой красавицей с породистым профилем и гордо поднятой головкой в пышных темных косах", - Маковский, между прочим, заметил, что именно в высококультурной среде семьи Петрункевичей и "в атмосфере энциклопедической просвещенности, выработал Поль свое мировоззрение пианиста и композитора, и расцвел удивительный дар ее, Ян-Рубан, камерной певицы". Это была та атмосфера, "где музыка дружила с философией красоты Италии, с русским фольклором, где встречались постоянно - Лев Шестов, Евгений Трубецкой, С. Н. Булгаков, Вячеслав Иванов, Глиэр, Гречанинов, Метнер". По свидетельству того же Маковского, оба они часто бывали в Ясной Поляне и Хамовниках, потому что "великий старец благоволил к молодой чете". Видимо, репутация многоопытного "мудреца", закрепившаяся за Полем, завораживала Набокова. Юноша охотно бывал в его обществе, участвовал в совместных дальних прогулках по горам и даже выступал с чтением стихов в организованных Полем и Маковским концертах. В частности, в Симеизе, во дворце родственников Петрункевичей - Мальцевых юный поэт впервые исполнил в жанре мелодекламации свою поэму "Ангелы", которую, как известно, В. И. Поль заказывал специально для написанной им музыкальной сюиты. Их совместное выступление имело оглушительный успех. Этому необыкновенному человеку посвящены написанные Набоковым уже в эмиграции стихотворение "Эфемеры" и поэма "Капли красок", все семнадцать строф которой есть ни что иное как словесный портрет музыканта художника и философа, увлекавшегося, как и многие его собратья по искусству серебряного века, всем сразу - идеями христианства, буддизма, толстовства, откровенного декаданса.

Еще охотнее Набоков бывал в компании своих сверстников из соседнего с Гаспрой "Олеиза". Внучка владельцев усадьбы Токмаковых - Лида Водовозова, в будущем Лидия Николаевна Серебровская (1896-1934) - предмет недолгого крымского увлечения поэта, адресат нескольких лирических стихотворений. Вместе с остальными обитателями "Олеиза" она войдет в число героев другого зарубежного романа Набокова - "Подвиг".

В свое время Токмаковы по примеру графини Паниной организовали в Кореизе Народный дом, где устраивали концерты, спектакли и другие интеллигентские забавы для просвещения окрестного населения. В 1902 году на этой сцене дебютировала младшая дочь Льва Толстого - Саша, сыгравшая роль старой экономки в пьесе Островского "Не все коту масленица". Присутствовавшую на представлении Софью Андреевну Толстую удивило и порадовало "странное сочетание людей играющих: жена доктора, кузнец, фельдшерица, каменотес и графиня". Интересно, вспоминали ли этот спектакль основательница "Толстовского фонда" в Америке А. Л. Толстая и ее ближайшая помощница С. В. Панина, когда читали в романе "Пнин" про дебют на сцене главного героя? Сам автор дебютировал 19 августа 1918 года в пьесе Артура Шницлера "Забава", в маленькой роли Фрица Лобгеймера. Тот же эпизод в обрамлении иных подробностей появится в романе "Подвиг" и на минуту смутит сознание Лика в одноименном рассказе писателя.

В начале ноября 1918 года, после падения правительства Сулькевича, в Гаспре собралось совещание, чтобы сформировать Второе краевое правительство Крыма во главе с С.С. Крымом. Вместе с кандидатами от других партий были представлены кадеты. Министром юстиции предложили назначить В. Д. Набокова-старшего. 18 ноября новое правительство приступило к своим обязанностям и выехало в Симферополь. Семье Владимира Дмитриевича предоставили квартиру в Ливадии в бывшем доме придворной капеллы. Через пять месяцев, 15 апреля 1919 года, судно "Надежда" увезло Набоковых навсегда от берегов родины

В Гаспре тоже произошла некоторая смена "либералов и интеллектуалов". Небезосновательно опасаясь прихода большевиков, ее покинул в направлении западной границы России лидер потерпевшей крушение партии кадетов Иван Ильич Петрункевич с женой Анастасией Сергеевной. Вместо них появились новые, столь же известные лица.

Первый Президент Украинской Академии наук, знаменитый ученый В. И. Вернадский (1863-1945) - многолетний соратник Ивана Ильича по земскому движению и кадетской партии - в Гаспре отдыхал со своей семьей дважды: в 1912 и в 1914 годах. В начале лета 1919 года, в самый разгар гражданской войны, уже при Деникине, сюда приехал с молодой женой Ниной его сын Георгий Вернадский (1887-1973). Их встретил и поселил во дворце оставшийся вместо управляющего сын Ивана Ильича - Михаил Иванович Петрункевич (1867-1943). Кроме Вернадских во дворце также жили Владимир Иванович Поль с Анной Михайловной и неразлучная с ней сестра Александра Михайловна Петрункевич (1875-?), профессор, преподавательница Бестужевских курсов. Вернадские очень сблизились с обитателями Гаспры и с удовольствием участвовали в их традиционных прогулках по окрестностям, в которые, как мы помним, прежде ходил Набоков. Обладательница неплохого голоса Нина Владимировна Вернадская с большой пользой для себя брала уроки пения у Анны Михайловны, о чем спустя много лет написала " Воспоминания ".

Летний отдых в Гаспре для ее гостей закончился с началом занятий в Таврическом университете. Там Вернадскому-младшему предложили читать курс лекций по русской истории, а чуть позже предоставили место начальника отдела печати в правительстве Врангеля.

В эмиграции Георгий Владимирович сначала жил в Афинах, потом в Праге, где возглавлял Семинарий академика Н.П. Кондакова, по сути Общество археологов, историков искусства, занимавшихся изучением истории средних веков и византиноведением. Уехав в 1927 году в Америку, Георгий Владимирович Вернадский сделал там блестящую карьеру ученого, преподавал в Йельском университете и написал ряд замечательных книг, завершив свою жизнь в науке публикацией монументального пятитомного труда по истории России, начиная с древнейших времен и заканчивая XVII веком. Характеризуя в своих мемуарах период гражданской войны в Крыму, ученый назвал его "увлекательным и активным", ибо несмотря на трудные условия жизни, по его мнению, здесь был "расцвет умственной и религиозной жизни". Интересно, что именно Георгий Вернадский перед оккупацией Франции в 1939 году помог В. Набокову получить американскую визу и тем самым спас его семью от смертельной опасности.

Почти теми же дорогами скитаний из страны в страну протекала эмигрантская жизнь последней владелицы Гаспры Софьи Владимировны Паниной. Но даже оказавшись без всяких средств к существованию, она продолжала бескорыстную благотворительную деятельность, помогала всем нуждающимся. В Праге, опираясь на финансовую поддержку супругов Крамерж и президента Чехословакии Масарика, графине Паниной удалось создать общество "Русский очаг", помогавшее выжить русской студенческой молодежи. В Америке, куда Софья Владимировна эмигрировала после захвата Чехословакии нацистами, она занималась делами Комитета помощи русским эмигрантам, получившего известность как "Толстовский фонд". Его основала А. Л. Толстая, та самая "Саша", что в 1901-1902 годах гостила в Гаспре вместе со своими знаменитыми родителями. На склоне лет С.В. Панина вернулась в Европу, некоторое время провела в Швейцарии, а последние годы жила во Франции, где и скончалась в возрасте 86 лет.
(По материалам книги А.Галиченко "Старинные усадьбы Крыма")