Чабуа Амирэджиби написал несколько романов, среди которых самый известный – «Дата Туташхиа», о благородном и справедливом разбойнике, не присоединившемся ни к бандитам, у которых была черная, ночная власть, ни к буржуазному обществу, властвовавшему днем в начале века, ни к справедливым красным, готовым днем и ночью захватывать все и всех с их душами и телами. Он был сам по себе. И ценности духа у него были простые и вечные. Собственно, те же самые, которыми пренебрегали все, кто их декларировал, партиями, конфессиями и толпами.

Мир, поделенный на повелевающих, которые попирают законы и нормы, и остальных людей, зависимых от тех же норм и законов, одинаково неприемлем для одинокого абрага. Не то чтобы он презирает холопов, рабски и искренне целующих руку власти предержащей, или самого обладателя руки – он не учитывает их в своей жизни.

Он бегает из тюрем, и его возвращают в них, чтобы он опять бежал. Он ищет свой собственный путь, простой и достойный. Он живет по опыту шедшего по земле своей дорогой философа с котомкой за плечами и чудесной мыслью в голове: Бог так устроил, что все простое (пусть и сложенное из разного) – правда, а все сложное – неправда. И хотя ни вымышленный Дата Туташхиа, ни реальный Чабуа Амирэджиби не читали Григория Сковороду, они исповедовали простоту. И чувствовали дискомфорт, оттого что кто-то рядом живет несложно, но скверно.

Мир никогда не будет жить справедливо, потому что он населен людьми. Свобода и равенство несовместимы, а многим обитателям хочется одинаковых, достаточных для проживания условий. Но если невозможно, чтобы большинство жило лучше, то их успокоила бы ситуация, в которой остальные станут жить как все.

Печаль о прошлом равенстве подарена избирательностью памяти, которая выхватывает из ушедших времен приемлемые знаки. Знаки закрепляются сознанием неловко сложившихся жизней и создают основу веры и раболепной ненависти. Веры в то, что сильный унизит богатого, и ненависти к удачливому меньшинству.

Эти чувства имеют психологическую почву. Еще недавно все принадлежало всем. Точнее, ничего никому не принадлежало. А теперь что-то принадлежит, но не мне, не народу (кто он?), а тому, кто воспользовался ситуацией, украл, честно заработал. Важно, что не мне. И надежда на возвращение утраченного равенства – одна. Сильная рука.

Но сильная рука – все равно из другой части, из меньшинства. И это меньшинство тоже неоднородно. Оно враждует между собой. Власть и деньги. Интеллигенция, приспособившаяся жить в ладу с государством и полагающая жить без него. Промышленники, отхватившие кусок, и те, кто желает его перехватить. Молодые волки и старые шакалы... И все (почти все) они демонстративно покончили свои отношения с большинством. Украшения ценой в месячный бюджет детского дома. Машины, за которые выложены деньги, превышающие годичную зарплату научного института, загородные дома стоимостью в больницы... И все хвастливо, громко, без ощущения неточности поведения и с демонстративным пренебрежением к окружающей бедной стране.

Бесстыдны парламентарии, члены кабинета, кремлевские сидельцы, церковные олигархи, бесстыдны много больше банкиров и нефтебаронов, поп-звезд и телегероев, потому что, обслуживая большинство, они у него и воруют. Именно эти официанты наиболее опасны для людей. Они строят систему, от которой избавиться можно, лишь когда к народу придет осознание, что жизнь каждого человека важнее для этого человека, чем жизнь страны. Только осознание собственного достоинства своего «одинокого голоса» медленно приведет к мысли, что и для большинства свобода выше равенства.

А меньшинство?.. Как оно бросилось жить красиво и на виду. Как упивается большинство этого меньшинства своей новой болезнью – буржуазностью и нуворишеством – болезнью, которая в пристойном обществе считается малоприличной, на манер венерической. Сколь пренебрежительны манеры и безвкусны пристрастия.

Ах, Чабуа Амирэджиби. Ах, многолетний скиталец по политическим лагерям, трехкратный беглец и возвращенец, ах, блестящий писатель и красивый человек.

Мы сидим в его скромной квартире, пьем чай, слушаем стихи Пастернака, замечательно переведенные Тамарой – женой Амирэджиби, разговариваем.Точнее, говорю я, а Чабуа пишет свои слова фломастером на пластмассовой табличке. Прощаясь, Чабуа одним дыханием, поскольку голос потерял после тяжелой операции, словно извиняясь за скромность обстановки и приема, говорит:

– Вот так мы живем, Юра. Но мне кажется, что в наше время иначе жить неловко.

***



Nino Katamadze - The Ordinary Day