... Как проходит время...

25 июля 1980 года от нас ушёл Владимир Высоцкий.

30 лет прошло, но он с нами. Выдающийся советский поэт, певец и актёр, автор нескольких прозаических произведений, заслуженный артист РСФСР (1986, посмертно) и лауреат Государственной премии СССР (1987, посмертно).

Высоцкий сыграл около тридцати ролей в фильмах (в том числе «Место встречи изменить нельзя», «Маленькие трагедии», «Короткие встречи», «Хозяин тайги», «Вертикаль»). Участник постоянной труппы театра Драмы и комедии на Таганке.

Владимир Высоцкий — самый любимый еврей России

У самого любимого русским народом барда и актера есть еврейские корни: его дед по отцу — тезка по имени, отчеству и фамилии — Владимир Семенович Высоцкий — был родом из Брест-Литовска, "черты оседлости". Дед по воспоминаниям родных, отличался глубокой интеллигентностью, беспокойным характером и страстью к обучению. У него было три высших образования — юридическое, экономическое и химическое.

Владимир Семенович отдал богатую дань "еврейской теме". Ниже помещаю самые известные из его "еврейских песен".

* * *

Зачем мне считаться шпаной и бандитом,
Не лучше ль податься мне в антисемиты,
На их стороне, хоть и нету законов,
Поддержка и энтузиазм миллионов.

Решил я, и значит кому-то быть битым,
Но надо ж узнать, кто такие семиты,
А вдруг это очень приличные люди,
А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет.

Но друг и учитель, алкаш с бакалеи,
Сказал, что семиты — простые евреи,
Да это ж такое везение, братцы,
Теперь я спокоен, чего мне бояться.

Я долго крепился, и благоговейно
Всегда относился к Альберту Эйнштейну
Народ мне простит, но спрошу я невольно,
Куда отнести мне Абрама Линкольна.

Средь них пострадавший от Сталина Каплер,
Средь них уважаемый мной Чарли Чаплин,
Мой друг Рабинович и жертвы фашизма,
И даже основоположник марксизма.

Но тот же алкаш мне сказал после дельца,
Что пьют они кровь христианских младенцев,
И как то в пивной мне ребята сказали,
Что очень давно они бога распяли.

Им кровушки надо, они без запарки
Замучили, гады, слона в зоопарке.
Украли, я знаю, они у народа
Весь хлеб урожая минувшего года.

По Курской, Казанской железной дороге
Построили дачи, живут там, как боги,
На все я готов, на разбой и насилье,
Бью я жидов, и спасаю Россию.

***
Мишка Шифман башковит,
У его — предвиденье.
"Что мы видим, — говорит, — Кроме телевиденья?
Смотришь конкурс в Сопоте
И глотаешь пыль,
А кого ни попадя
Пускают в Израиль!"

Мишка также сообщил
По дороге в Мнёвники:
Гврить: "Голду Меир я словил
В радиоприёмнике," — И такое рассказал,
Ну до того красиво,
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива!

Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я.
Говорю: "Моше Даян — Сука одноглазая!
Агрессивный, бестия,
Ну чистый фараон!
Ну, а там, где...
Ну, а где агрессия, — Там мне не резон!"

Мишка тут же впал в экстаз
После литры выпитой.
И говорит: "Они же нас
Выгнали с Египета!"
"Оскорбления простить
Я, — гврит, — Не могу такого!"
"И я, — гврит, — позор желаю смыть
С Рождества Христова!"

Мишка взял меня за грудь:
Говорит: "Мене нужна компания!
Ведь мы ж с тобой не как-нибудь,
Там, это — "Здравствуй — до свидания".
Мы побредем в паломники,
Чувства придавив..."
Гврит: " Ну хрена ли нам Мнёвники?
Едем в Тель-Авив!"

Я сказал: "Я — вот он весь.
Ведь ты же меня спас в порту.
Но, — говорю, — загвоздка есть:
Русский я по паспорту.
У меня только русские в родне!
Прадед мой — самарин...
Ну, если кто и влез ко мне,
Так и тот — татарин".

Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой — прочь сомнения!
У него евреи — сплошь,
Вон, в каждом поколении.
Вон, дед, параличом разбит, — Бывший врач-вредитель...
А у мене — антисемит
На антисемите.

Мишка — врач, он вдруг затих:
В Израиле — бездна их,
Там, вон, гинекологов одних — Как собак нерезанных.
И нет зубным врачам пути:
Слишком много просится.
Ну, а где на всех зубов найти?
Значит — безработица!

Мишка мой кричит: "К чертям!
Виза — или ванная!
Едем, Коля! Море там
Израилеванное!"
Видя Мишкину тоску — А он в тоске опасный, — Я еще хлебнул кваску
И сказал: "Согласный!"

...Хвост огромный в кибенет — Из людей, пожалуй, ста.
Мишке там сказали: "Нет!"
Ну, а мне: "Пожалуйста!"
Он кричал: "Ошибка тут!"
"Это, — гврит, — я — еврей!"
А ему: "Не шибко тут!
Выйди, вон, из дверей!"

Мишку мучает вопрос,
Кто же враг таинственный,
А ответ безумно прост,
И ответ — единственный.
Я — в порядке (тьфу, тьфу, тьфу),
Мишка — пьёт проклятую.
И говорит, что за графу
Не пустили, пятую.

* * *

Запретили все цари всем царевичам
Строго-настрого ходить по Гуревичам,
К Рабиновичам не сметь, тоже — к Шифманам!
Правда, Шифманы нужны лишь для рифмы нам.

В основном же речь идет за Гуревичей:
Царский род ну так и прет к ихней девичьей — Там три дочки — три сестры, три красавицы...
За царевичей цари опасаются.

И Гуревичи всю жизнь озабочены:
Хоть живьем в гробы ложись из-за доченек!
Не устали бы про них песню петь бы мы,
Но назвали всех троих дочек ведьмами.

И сожгли всех трех цари их, умеючи,
И рыдали до зари все царевичи,
Не успел растаять дым костров еще — А царевичи пошли к Рабиновичам.

Там три дочки — три сестры, три красавицы.
И опять, опять цари опасаются...
Ну, а Шифманы смекнули — и Жмеринку
Вмиг покинули, махнули в Америку.

* * *

Он был хирургом, даже "нейро",
Хотя и путал мили с га,
На съезде в Рио-де-Жанейро
Пред ним все были мелюзга.

Всех, кому уже жить не светило,
Превращал он в нормальных людей.
Но огромное это светило,
К сожалению было еврей.

В науке он привык бороться.
И за скачком — всегда скачок!
Он одному первопроходцу
Поставил новый мозжечок.

Всех, кому уже жить не светило,
Превращал он в нормальных людей.
Но огромное это светило,
К сожалению было еврей.

В современном литературоведении довольно прочно мнение о том, что гений Высоцкого проявляется прежде всего в его энциклопедичности, в том необычно широком охвате явлений жизни, в котором отражена «не только энциклопедия жизни советского человека, но и энциклопедия русской, советской и общечеловеческой философии и морали, культуры и псевдокультуры, государственных и социальных институтов власти»1. При этом без внимания остаются некоторые характерные особенности его поэтики, которые – при всем многообразии их проявлений – стабилизируют мировоззренческую позицию автора. В их числе – наличие в поэзии Высоцкого еврейской тематики и ее влияние на формирование личности поэта и художника.

Роль, место и значение еврейской проблематики у Высоцкого литературоведением детально не рассматривались, хотя добавочным и очевидным фактором, предрасполагающим к более внимательному отношению к данной проблеме, является происхождение Высоцкого. Как известно, родился он в русско-еврейской семье, в которой еврейские традиции не сохранялись, но проблемы, связанные с принадлежностью к еврейству, отнюдь из-за этого не исчезали. Отец Высоцкого был евреем, который по причине своей профессии – кадровый офицер Красной Армии – был вынужден скрывать свою родословную. Схоже вынужден поступать и его сын-поэт, хотя, казалось бы, времена жесткого антисемитизма миновали вместе со смертью его главного конструктора. Владимир Высоцкий извлекает из такого состояния вещей творческий и вместе с тем иронический подтекст. В своей открытой форме еврейство или, скорее, принадлежность к еврейству выступает у него под видом «запретного плода», то есть вещи запрещенной и поэтому вожделенной, причем оговоренной с двух сторон – со стороны официальных властей и с точки зрения самого автора. Это наглядно прослеживается на примере двух его стихотворений – «Мишка Шифман» и «Москва – Одесса», — которые, взаимодополняясь, каламбурно обыгрывают явление скрытого антисемитизма. Оба стихотворения написаны в сказовой манере, рассчитанной на «концепированного» слушателя, способного преодолеть хаотичность изложения и «пробиться через внешнюю недосказанность к внутренней ясности»2. В первом из них рассказывается о том, как два собутыльника – русский и еврей – задумали поехать в Израиль, но соответствующее советское учреждение визу на выезд дало не Мишке Шифману, у которого «евреи сплошь, В каждом поколении», а его русскому дружку, у которого родня – «антисемит на антисемите»3. Обыденный здравый смысл подсказывает, что разрешение на поездку должен был получить заглавный герой этого произведения, но парадоксальная сущность «запретного плода» – этот вопрошаемый Мишкин «враг таинственный»(1. 320) – сильнее любой логики и выявляет свою действенную силу именно по отношению к судьбе еврея. В результате рождается комический эффект, наполненный глубинным библейским смыслом.

Второе из обследуемых стихотворений – «Москва – Одесса» — вводит понимающего слушателя, на которого рассчитано его игровое слово, в проблему, а скорее в атмосферу, русско-еврейских отношений. Тон сказового изложения здесь явно снижен, но зато явственнее проступает авторская позиция. Злоключения героя, связанные с невозможностью перелета, «уже который раз»(1, 478), из Москвы в Одессу, равнозначны тому пространству, которое отделяет официозную столицу России от построенного на окраинах империи провинциального города, сыскавшего в русской культуре статус своеобразного еврейского рая с его неповторимым колоритом и животворящим влиянием юга. Приобщение к этому утерянному раю – равно как и вкушение запретного – чревато последствиями, о чем наглядно свидетельствует вынесенное в тексте слово «Магадан», ставшее также и для русских евреев синонимом страшных сталинских репрессий.

В написанной несколько позже «Балладе о манекенах», Высоцкий воспринимает свое «неполноценное» еврейство как «огрызки божественных генов»(2, 223), как творческий дар, эксплицируемый перепадами еврейской судьбы. Его принадлежность еврейству проявляется не столько в тематике его поэтического творчества, сколько в генетической памяти об универсальном источнике поэзии, каким является Священное Писание. Поэт культивирует и творчески поддерживает эту память. В его поэзии наглядно функционируют характерные для библейского стиля синонимические и антитетические параллелизмы, сопоставляющие слова и явления как схожие, так и противоположные по своему значению. Основанные на технике повторов, они создают рядом с внешним текстом свое особое энергетическое пространство, в котором сходства разъединяются, а различия наделяются тенденцией к единению.

В Библии синонимический параллелизм является скорее стилистической, чем поэтической фигурой, и используется чаще всего в псаломах и книгах назидательного характера. Простым примером такой стилистической фигуры является Псалом 6, 10: «Услышал Господь моление мое; Господь примет молитву мою». Синонимические параллелизмы Высоцкого сложнее по своей конструкции, поскольку, сохраняя назидательность, они одновременно указывают на свой библейский первоисточник. Когда в стихотворении «Я из дела ушел» автор пишет: «Открылся лик – я встал к нему лицом»(1, 349) – то имеет ввиду наличие божественного в человеке, ибо «сотворил Бог человека по образу Своему»(Бытие 1, 27). Оттеняя величие «лика» и греховность «лица», автор в дальнейшем пользуется лексической оппозицией «Бог – человек». К такому же синонимичному мыслительному разряду относится акцентируемое в тексте стихотворения «Живу я в лучшем из миров» сопоставление: «Земля – постель, а небо – кров»(2, 307), открывающее перед читателем божественный план мироздания, рассчитанный на участие в нем человека. Когда в «Балладе о Любви» поэт говорит: «и вечностью дышать в одно дыханье, И встретиться – со вздохом на устах»(1, 403) – то, описывая земное чувство, несомненно ориентируется на вечный гимн любви, каким является «Песнь Песней». В данном случае подчеркивается скорее отсутствие, чем наличие в жизни этого образца мировой поэзии.

Другой, чаще всего встречающийся у Высоцкого, тип семантического параллелизма максимально приближен к реальности и соотносится с ней по принципу сходства: «Штанга, перегруженная штанга – Вечный мой соперник и партнер»(«Песня о штангисте» 1, 294); «Где учатся – все, где учитель – Сам в чем-то еще ученик!»(«Гимн школе» 2, 312).

В более широком объеме и с несомненным творческим мастерством используются Высоцким антитетические параллелизмы, в которых вторая часть высказывания противопоставлена первой. Благодаря такому стилистическому приему, создается параллельное тексту мыслительное пространство, в границах которого определяется, чем данная вещь должна или не должна быть. В Библии по такому антитетическому принципу построен Псалом 1, 6: «Ибо знает Господь путь праведных, а путь нечестивых погибнет». Следует подчеркнуть, что антитетические параллелизмы Высоцкого отличаются особой экспрессивностью, вызванной прямым столкновением несходных по значению слов, образов, ситуаций и действий: «Пустое все, — здесь – прозябанье, А где-то там – такая жизнь!»(«Мне скулы от досады сводит» 2, 142); «Кто зол – молчит, Кто добр – поет»(«Пугачев» 2, 173); «Развитие идет не по спирали, А вкривь и вкось, вразнос, наперерез»(«У профессиональных игроков» 2, 123). В этом последнем примере марксистской теории прогресса в открытую противопоставлена идея «разбитого времени», прочно укоренившаяся в русском литературном сознании после большевистской революции. В зрелом творчестве Высоцкого идея эта обретает форму развернутых семантических рядов, рисующих полную противоречий картину человеческих деяний:

Я мажу джем на черную икру,
Маячат мне и близости и дали, — На жиже – не на гуще мне гадали, — Я из народа вышел по утру –
И не вернусь, хоть мне и предлагали.
(«Я был завсегдатаем всех пивных» 2, 88)

Мастерство поэта в творческом использовании антитетического параллелизма наиболее полно проявилось в стихотворении «Мой Гамлет», ставшем кульминационной частью спектакля, в котором Высоцкий сыграл заглавную роль. Антитетичность распространяется здесь на всю структуру художественного произведения. Развиваемая где-то до половины повествования шекспировская линия героя, неожиданно обрывается антитетическим сопоставлением: «Я прозревал, глупея с каждым днем», — за которым следует уже явно не-шекспировский и необычный по своей интеллектуальной емкости финал:

Но гениальный всплеск похож на бред,
В рожденье смерть проглядывает косо.
А мы все ставим каверзный ответ
И не находим нужного вопроса.
(«Мой Гамлет» 2, 51)

Перевернутый финал «Моего Гамлета», где антитетически смещены и по-иному расставлены акценты, является результатом «обратного» прочтения гениальной трагедии Шекспира – от небытия к бытию. Адресуясь современнику, автор «Моего Гамлета» не только говорит с ним на понятном ему языке, но и помогает избрать оптимистический вариант бытия, позволяющий пройти жизненный путь с начала и до конца. Гамлетовской разрушительной логике авторефлексии противоставляет он извечную тайну бытия, которая ничего окончательно не решает – ибо не дает ответа на вопрос: «что там?», – но которая открывает перспективу для поэтической самореализации личности. Высоцкий, кажется, всем собой выражать эту бьющую через край полноту бытия, которая создала из него поэта и вынесла на вершины поэзии. Рождение и грех относятся у него к одному и тому же ряду вопросов. Он любит «порочную» жизнь, и свою любовь выражает в живом поэтическом слове, действующем побуждающе и конструктивно. Органически вживаясь в образ «своего» Гамлета, автор привносит в свой поэтический рассказ характерное для еврея ощущение быта как собственного бытия, позволяющее жить с надеждой, что в этом мире никогда и ничто до конца не решается.

Библейские по своему происхождению синонимические и антитетические параллелизмы служат у Высоцкого повышению эксплицитных и имплицитных возможностей поэтической речи и углублению подтекста, в котором выражается своя сюжетная линия и задается тон всему повествованию. В стихотворении «Райские яблоки» понимание «райского сада» строится с явным учетом библейского первоисточника, но при этом он пропущен через земную реальность, припоминая скорее состояние ада, чем рая. Так или иначе, ощущение конкретно-бытового реализуется у Высоцкого в духе библейской цитаты, — что является одной из оригинальнейших характеристик еврейского художника как такового и заставляет говорить о его особой поэтической предопределенности. Как справедливо отмечает современный исследователь, «придавая слишком большое значение лексическим сопоставлениям, отрывая слово от интонации, мы навязываем поэту несущественные, а нередко и несуществующие аналогии»4. Высоцкий внутренне диалогичен, но эта диалогичность относится не столько к определенному типу интертекстуальных импликаций, сколько, в первую очередь, к особенностям поэтики его авторских стихов-песен. Поэт изображает своих героев и рассказывает их истории поистине с темпераментом библейских «вольнодумцев». Пристрастие к «запретным» темам и открытая игра ненормативной лексикой, смеховой тон, граничащий с самоотверженностью, и охриплый крик на равнодушие мира – все это служит выражению органической связи поэта с его утерянным во времени и пространстве еврейским наследием. В обращенной к современности тематике поэзии Высоцкого наиболее часто повторяется мысль Экклезиаста о вечном кружении и повторении, отвергающая ходовое мнение о том, что счастье в этом мире достижимо. Поэт явно имеет ввиду этот не во всем совпадающий с еврейскими нормативами источник мудрости, когда в игровой форме говорит: «Сколько лет счастья нет, Впереди – все красный свет...»(«То ли – в избу и запеть» 1, 191) или подтверждает как бы уже заранее оговоренную мысль: «Как счастье зыбко!»(«Танго» 2, 195). И заключительная часть его раздумий над смыслом жизни также выдержана в духе Экклезиаста: «Пустое все, — здесь – прозябанье, А где-то там – такая жизнь!»(«Мне скулы от досады сводит» 2, 142). Благодаря таким антитетическим вкраплениям, вызывающим прямые ассоциации с библейским источником, в его поэзии никогда не исчезает внутреннее ощущение недостаточности бытия и не пропадает необходимость поиска «другой» реальности.
Будет преувеличением утверждать, что еврейская традиция составляет основу мировоззрения Высоцкого, но она является одной из значимых реминисценций его поэтического самосознания. В нем утверждается пророческое призвание поэта, уходящее своими корнями к освященной веками традиции. К концу жизни поэта она определяется как главная творческая цель, преследуемая также героями его произведений:

Душа его просила и плоть его хотела
До истины добраться, до цели и до дна, — Проверить состоянье таинственного тела –
Узнать, что он такое: оно или она.
(«Баллада о Кокильоне» 2, 218)

В процитированном фрагменте, который мог бы служить эпиграфом всего творчества Высоцкого, налицо не только характерное для иудаизма субстанциональное понимание души, «таинственной» связи души и тела, но и кабалистическое учение об отдаленных друг от друга двух половинках души, возникших из первоначальной единой души. Из такого стремления к постижению сущности единого вырастают афористические и аллегорические элементы стиля, которые углубляют перспективу изображения, не отрывая ее от многообразия проявлений жизни. Поэт пытается соединить разорванное революцией время, и, отдавая себе отчет в «зыбкости» такой связи, обращается к своей устойчивой памяти о трансцендентном. Мир Высоцкого соткан из противоречий, за которыми скрывается божественный замысел и стремление к соединению взаимоисключающихся явлений. Синкретическое по своей природе творчество Высоцкого складывается в целостный художественный мир, благодаря наличию в нем еврейского начала. Лауреат Нобелевской премии, Иосиф Бродский, в своих интервью указывал на феноменальный поэтический дар Высоцкого и его вклад в развитие современной русской поэзии5. К сказанному можно лишь добавить, что Владимир Высоцкий – как и Иосиф Бродский – внес в поэзию свою долю еврейского мироощущения, приближающего жизнь к вечности.