Случился как-то митинг овощей,
Которые боролись против щей.
Но, чтоб не наломать случайно дров,
Договорились говорить о щах,
И чтоб ни слова о таких вещах,
Которые могли б обидеть поваров.

И митинг тот прошел во всей красе,
Все овощи пришли, буквально все!
А под конец, под выкрики "Ура!"
На сцену вышли сами повара:
"Ну, что ж, друзья, мы отменяем щи!
И щи, и даже все борщи!"...
Гуляли овощи - до самого утра!
- - -
Мораль проста, ее сказать могу -
С утра все овощи пустили на рагу.

В одном лесу, где весь народ был дружен, жили тихо,
Дал повод сплетням эпизод - влюбился ёж в слониху!
Он обаял её в момент - настойчивый парниша.
И вот случился прецедент - слониха замуж вышла.

Слониха, надобно сказать, давно сидела в девках.
И тут порадовала мать трёхтонненькая детка.
А ёж был счастлив от того, что у неё он первый,
Но после свадьбы у него вдруг зашалили нервы.

Кто ж знал? Скромна не по годам, но первой брачной ночью
Забыла всё - и стыд, и срам! Ежу сказала:
"Хочешь...Вот так.. вот так.. а может, так? Я знаю Камасутру!"
Какой же ёжик был дурак, он понял только утром..

Себя с постели он отскрёб, едва живой от ласки.
Решил: "Семейной жизни - стоп! Вернуcь я к холостяцкой!"

© Copyright: Маргарита Шушкова, 2011
Свидетельство о публикации №111080600414

«Прощай, соседка! – Волк Кукушке говорил, –
Напрасно я себя покоем здесь манил!
Всё те ж у вас и люди и собаки:
Один другого злей; и хоть ты ангел будь,
Так не минуешь с ними драки». –

«А далёко ль соседу путь?
И где такой народ благочестивой,
С которым думаешь ты жить в ладу?»
«О, я прямёхонько иду
В леса Аркадии* счастливой.
Соседка, то-то сторона!
Там, говорят, не знают, что война;
Как агнцы, кротки человеки
И молоком текут там реки;
Ну, словом, царствуют златые времена!
Как братья, все друг с другом поступают.
И даже, говорят, собаки там не лают,
Не только не кусают.
Скажи ж сама, голубка, мне,
Не мило ль, даже и во сне,
Себя в краю таком увидеть тихом?
Прости! не поминай нас лихом!
Уж то-то там мы заживём:
В ладу, в довольстве, в неге!
Не так, как здесь, ходи с оглядкой днём
И не засни спокойно на ночлеге».
«Счастливый путь, сосед мой дорогой! –
Кукушка говорит. – А свой ты нрав и зубы
Здесь кинешь, иль возьмёшь с собой?»
«Уж кинуть, вздор какой!» –
«Так вспомни же меня, что быть тебе без шубы».

Чем нравом кто дурней,
Тем более кричит и ропщет на людей:
Не видит добрых он, куда ни обернётся,
А первый сам ни с кем не уживётся.

Ну стоит ли богатым быть,
Чтоб вкусно никогда ни съесть, ни спить
И только деньги лишь копить?
Да и на что? Умрём, ведь всё оставим.
Мы только лишь себя и мучим и бесславим. 

Нет, если б мне далось богатство на удел,
Не только бы рубля, я б тысяч не жалел,
Чтоб жить роскошно, пышно,
И о моих пирах далёко б было слышно;
Я даже делал бы добро другим,
А богачей скупых на муку жизнь похожа. –
Так рассуждал Бедняк с собой самим,
В лачужке низменной, на голой лавке лёжа;
Как вдруг к нему сквозь щёлочку пролез,
Кто говорит – колдун, кто говорит – что бес,
Последнее едва ли не вернее:
Из дела будет то виднее. 

Предстал – и начал так: «Ты хочешь быть богат,
Я слышал, для чего; служить я другу рад.
Вот кошелёк тебе: червонец в нём, не боле;
Но вынешь лишь один, уж там готов другой.
Итак, приятель мой,
Разбогатеть теперь в твоей лишь воле.
Возьми ж – и из него без счёту вынимай,
Доколе будешь ты доволен;
Но только знай:
Истратить одного червонца ты не волен,
Пока в реку не бросишь кошелька».
Сказал – и с кошельком оставил Бедняка.
Бедняк от радости едва не помешался;
Но лишь опомнился, за кошелёк принялся.

И чтó ж? – Чуть верится ему, что то не сон:
Едва червонец вынет он,
Уж в кошельке другой червонец шевелится.
«Ах, пусть лишь до утра мне счастие продлится! –
Бедняк мой говорит. –
Червонцев я себе повытаскаю груду;
Так завтра же богат я буду –
И заживу, как сибарит». 

Однако ж поутру он думает другое.
«То правда, – говорит, – теперь я стал богат;
Да кто ж добру не рад!
И почему бы мне не быть богаче вдвое?
Неужто лень
Над кошельком ещё провесть хоть день!
Вот на дом у меня, на экипаж, на дачу;
Но если накупить могу я деревень,
Не глупо ли, когда случай к тому утрачу?
Так, удержу чудесный кошелёк:
Уж так и быть, ещё я поговею
Один денёк,
А, впрочем, ведь пожить всегда успею». 

Но что ж? Проходит день, неделя, месяц, год –
Бедняк мой потерял давно в червонцах счёт;
Меж тем он скудно ест и скудно пьёт;
Но чуть лишь день, а он опять за ту ж работу.
День кончится, и, по его расчёту,
Ему всегда чего-нибудь недостаёт.
Лишь кошелёк нести сберется,
То сердце у него сожмётся;
Придёт к реке, – воротится опять.
«Как можно, – говорит, – от кошелька отстать,
Когда мне золото рекою са́мо льётся?» 

И, наконец, Бедняк мой поседел,
Бедняк мой похудел;
Как золото его, Бедняк мой пожелтел.
Уж и о пышности он боле не смекает:
Он стал и слаб и хил; здоровье и покой –
Утратил всё; но всё дрожащею рукой
Из кошелька червонцы вон таскает. 

Таскал, таскал… и чем же кончил он?
На лавке, где своим богатством любовался,
На той же лавке он скончался,
Досчитывая свой девятый миллион.

«Здорово, кум Фаддей!» – «Здорово, кум Егор!»
«Ну, каково, приятель, поживаешь?»
«Ох, кум, беды моей, что вижу, ты не знаешь!
Бог посетил меня: я сжёг дотла свой двор
И по миру пошёл с тех пор». 

«Как так? Плохая, кум, игрушка!»
«Да так! О рождестве была у нас пирушка;
Я со свечой пошёл дать корму лошадям;
Признаться, в голове шумело;
Я как-то заронил, насилу спасся сам;
А двор и всё добро сгорело.
Ну, ты как?» – «Ох, Фаддей, худое дело! 

И на меня прогневался, знать, бог:
Ты видишь, я без ног;
Как сам остался жив, считаю, право, дивом.
Я тож о рождестве пошёл в ледник за пивом,
И тоже чересчур, признаться, я хлебнул
С друзьями полугару;
А чтоб в хмелю не сделать мне пожару,
Так я свечу совсем задул:
Ан, бес меня впотьмах так с лестницы толкнул,
Что сделал из меня совсем не человека,
И вот я с той поры калека». 

«Пеняйте на себя, друзья! –
Сказал им сват Степан. – Коль молвить правду, я
Совсем не чту за чудо,
Что ты сожег свой двор, а ты на костылях:
Для пьяного и со свечою худо;
Да вряд, не хуже ль и впотьмах».

Стрелок весной малиновку убил.
Уж пусть бы кончилось на ней несчастье злое,
Но нет; за ней должны ещё погибнуть трое:
Он бедных трёх её птенцов осиротил.
Едва из скорлупы, без смыслу и без сил,
Малютки терпят голод
И холод
И писком жалобным зовут напрасно мать.
«Как можно не страдать,
Малюток этих видя;
И сердце чьё об них не заболит? –
Лисица птицам говорит,
На камушке против гнезда сироток сидя. –
Не киньте, милые, без помощи детей;
Хотя по зёрнышку бедняжкам вы снесите,
Хоть по соломинке к их гнёздышку приткните:
Вы этим жизнь их сохраните;
Чтo дела доброго святей! 

Кукушка, посмотри, ведь ты и так линяешь:
Не лучше ль дать себя немножко ощипать
И перьем бы твоим постельку их устлать,
Ведь попусту ж его ты растеряешь.
Ты, жавронок, чем по верхам
Тебе кувыркаться, кружиться,
Ты б корму поискал по нивам, по лугам,
Чтоб с сиротами поделиться.
Ты, горлинка, твои птенцы уж подросли,
Промыслить корм они и сами бы могли:
Так ты бы с своего гнезда слетела
Да вместо матери к малюткам села,
А деток бы твоих пусть бог
Берёг. 

Ты б, ласточка, ловила мошек,
Полакомить безродных крошек.
А ты бы, милый соловей, –
Ты знаешь, как всех голос твой прельщает, –
Меж тем, пока зефир их с гнёздышком качает,
Ты б убаюкивал их песенкой своей.
Такою нежностью, я твёрдо верю,
Вы б заменили им их горькую потерю.
Послушайте меня: докажем, что в лесах
Есть добрые сердца, и что…» При сих словах
Малютки бедные все трое,
Не могши с голоду сидеть в покое,
Попадали к Лисе на низ.
Что ж кумушка? – Тотчас их съела
И поученья не допела.

Читатель, не дивись!
Кто добр поистине, не распложая слова,
В молчанье тот добро творит;
А кто про доброту лишь в уши всем жужжит,
Тот часто только добр на счёт другого,
Затем, что в этом нет убытка никакого.
На деле же почти такие люди все –
Сродни моей Лисе. *

Два Голубя как два родные брата жили,
Друг без друга они не ели и не пили;
Где видишь одного, другой уж, верно, там;
И радость и печаль, всё было пополам.
Не видели они, как время пролетало;
Бывало грустно им, а скучно не бывало.
Ну, кажется, куда б хотеть
Или от милой, иль от друга?
Нет, вздумал странствовать один из их – лететь
Увидеть, осмотреть
Диковинки земного круга,
Ложь с истиной сличить, поверить быль с молвой,
«Куда ты? – говорит сквозь слёз ему другой; –
Что пользы по свету таскаться?
Иль с другом хочешь ты расстаться?
Бессовестный! когда меня тебе не жаль,
Так вспомни хищных птиц, силки, грозы ужасны,
И всё, чем странствия опасны!
Хоть подожди весны лететь в такую даль:
Уж я тебя тогда удерживать не буду.

Теперь ещё и корм и скуден так, и мал;
Да, чу! и ворон прокричал:
Ведь это, верно, к худу.
Останься дома, милый мой,
Ну, нам ведь весело с тобой!
Куда ж ещё тебе лететь, не разумею;
А я так без тебя совсем осиротею.
Силки, да коршуны, да громы только мне
Казаться будут и во сне;
Всё стану над тобой бояться я несчастья:
Чуть тучка лишь над головой,
Я буду говорить: ах! где-то братец мой?
Здоров ли, сыт ли он, укрыт ли от ненастья!»

Растрогала речь эта Голубка;
Жаль братца, да лететь охота велика:
Она и рассуждать и чувствовать мешает.
«Не плачь, мой милый, – так он друга утешает, –
Я на три дня с тобой, не больше, разлучусь.
Всё наскоро в пути замечу на полете,
И, осмотрев, что есть диковинней на свете,
Под крылышко к дружку назад я ворочусь.
Тогда-то будет нам о чём повесть словечко!
Я вспомню каждый час и каждое местечко;
Всё расскажу: дела ль, обычай ли какой,
Иль где какое видел диво.
Ты, слушая меня, представишь всё так живо,
Как будто б сам летал ты по свету со мной».
Тут – делать нечего – друзья поцеловались,
Простились и расстались.

Вот странник наш летит; вдруг встречу дождь и гром;
Под ним, как океан, синеет степь кругом.
Где деться? К счастью, дуб сухой в глаза попался;
Кой-как угнездился, прижался
К нему наш Голубок;
Но ни от ветру он укрыться тут не мог,
Ни от дождя спастись: весь вымок и продрог.
Утих помалу гром. Чуть солнце просияло,
Желанье позывать бедняжку дале стало.
Встряхнулся и летит, – летит и видит он:
В заглушьи под леском рассыпана пшеничка.
Спустился – в сети тут попалась наша птичка!
Беды со всех сторон!
Трепещется он, рвётся, бьётся;
По счастью, сеть стара: кой-как её прорвал,
Лишь ножку вывихнул да крылышко помял!
Но не до них: он прочь без памяти несётся.
Вот пуще той беды беда над головой!
Отколь ни взялся ястреб злой;
Невзвидел света Голубь мой!
От ястреба из сил последних машет.
Ах, силы вкоротке! совсем истощены!
Уж когти хищные над ним распущены;
Уж холодом в него с широких крыльев пашет.
Тогда орёл, с небес направя свой полёт,
Ударил в ястреба всей силой –
И хищник хищнику достался на обед.

Меж тем наш Голубь милой,
Вниз камнем ринувшись, прижался под плетнём.
Но тем ещё не кончилось на нём:
Одна беда всегда другую накликает.
Ребёнок, черепком наметя в Голубка, –
Сей возраст жалости не знает, –
Швырнул и раскроил висок у бедняка.
Тогда-то странник наш, с разбитой головою,
С попорченным крылом, с повихнутой ногою,
Кляня охоту видеть свет,
Поплёлся кое-как домой без новых бед.
Счастлив ещё: его там дружба ожидает!
К отраде он своей,
Услуги, лекаря и помощь видит в ней;
С ней скоро все беды и горе забывает.

О вы, которые объехать свет вокруг
Желанием горите!
Вы эту басенку прочтите,
И в дальний путь такой пускайтеся не вдруг.
Что б ни сулило вам воображенье ваше;
Но, верьте, той земли не сыщете вы краше,
Где ваша милая, иль где живёт ваш друг. *

Из дальних странствий возвратясь,
Какой-то дворянин (а может быть, и князь),
С приятелем своим пешком гуляя в поле,
Расхвастался о том, где он бывал,
И к былям небылиц без счёту прилагал.
«Нет, – говорит, – что я видал,
Того уж не увижу боле.
Что здесь у вас за край?
То холодно, то очень жарко,
То солнце спрячется, то светит слишком ярко.
Вот там-то прямо рай!
И вспомнишь, так душе отрада!
Ни шуб, ни свеч совсем не надо:
Не знаешь век, что есть ночная тень,
И круглый божий год всё видишь майский день.
Никто там ни садит, ни сеет:
А если б посмотрел, что там растёт и зреет!
Вот в Риме, например, я видел огурец:
Ах, мой творец!
И по сию не вспомнюсь пору!
Поверишь ли ну, право, был он с гору».

«Что за диковина! – приятель отвечал, –
На свете чудеса рассеяны повсюду;
Да не везде их всякий примечал.
Мы сами вот теперь подходим к чуду,
Какого ты нигде, конечно, не встречал,
И я в том спорить буду.
Вон, видишь ли через реку тот мост,
Куда нам путь лежит? Он с виду хоть и прост,
А свойство чудное имеет:
Лжец ни один у нас по нём пройти не смеет;
До половины не дойдёт –
Провалится и в воду упадёт;
Но кто не лжёт,
Ступай по нём, пожалуй, хоть в карете».

«А какова у вас река?»
«Да не мелка.
Так, видишь ли, мой друг, чего-то нет на свете!
Хоть римский огурец велик, нет спору в том,
Ведь с гору, кажется, ты так сказал о нём?»
«Гора хоть не гора, но, право, будет с дом».
«Поверить трудно!
Однако ж как ни чудно,
А всё чуден и мост, по коем мы пойдём,
Что он Лжеца никак не подымает;
И нынешней ещё весной
С него обрушились (весь город это знает)
Два журналиста да портной.
Бесспорно, огурец и с дом величиной
Диковинка, коль это справедливо.
Ну, не такое ещё диво;
Ведь надо знать, как вещи есть:
Не думай, что везде по-нашему хоромы;
Что там за домы:
В один двоим за нужду влезть,
И то ни стать, ни сесть!»

«Пусть так, но всё признаться должно,
Что огурец не грех за диво счесть,
В котором двум усесться можно.
Однако ж мост-ат наш каков,
Что Лгун не сделает на нём пяти шагов,
Как тотчас в воду!
Хоть римский твой и чуден огурец…»
«Послушай-ка, – тут перервал мой Лжец, –
Чем на мост нам идти, поищем лучше броду». 

Потерянный Алмаз валялся на пути;
Случилось наконец купцу его найти.
Он от купца
Царю представлен,
Им куплен, в золоте оправлен
И украшением стал царского венца. 

Узнав про то, Булыжник развозился,
Блестящею судьбой Алмаза он прельстился
И, видя мужика, его он просит так:
«Пожалуйста, земляк,
Возьми меня в столицу ты с собою!
За что здесь под дождём и в слякоти я ною?
А наш Алмаз в чести, как говорят.
Не понимаю я, за что он в знать попался?
Со мною сколько лет здесь рядом он валялся;
Такой же камень он, и мне набитый брат.
Возьми ж меня. Как знать? Коль там я покажуся,
То также, может быть, на дело пригожуся». 

Взял камень мужичок на свой тяжёлый воз,
И в город он его привёз.
Ввалился камень мой и думает, что разом
Засядет рядом он с Алмазом;
Но вышел для него случай совсем иной:
Он точно в дело взят, но взят для мостовой.

Был в древности народ, к стыду земных племён,
Который до того в сердцах ожесточился,
Что противу богов вооружился.
Мятежные толпы, за тысячью знамён,
Кто с луком, кто с пращой, шумя, несутся в поле.
Зачинщики, из удалых голов,
Чтобы поджечь в народе буйства боле,
Кричат, что суд небес и строг и бестолков;
Что боги или спят, иль правят безрассудно;
Что проучить пора их без чинов;
Что, впрочем, с ближних гор каменьями нетрудно
На небо дошвырнуть в богов
И заметать Олимп стрелами.

Смутяся дерзостью безумцев и хулами,
К Зевесу весь Олимп с мольбою приступил,
Чтобы беду он отвратил;
И даже весь совет богов тех мыслей был,
Что, к убеждению бунтующих, не худо
Явить хоть небольшое чудо:
Или потоп, иль с трусом* гром,
Или хоть каменным ударить в них дождём.
«Пождем, –
Юпитер рек, – а если не смирятся
И в буйстве прекоснят*, бессмертных не боясь,
Они от дел своих казнятся».
Тут с шумом в воздухе взвилась
Тьма камней, туча стрел от войск богомятежных,
Но с тысячью смертей, и злых, и неизбежных,
На собственные их обрушились главы.

Плоды неверия ужасны таковы;
И ведайте, народы, вы,
Что мнимых мудрецов кощунства толки смелы,
Чем против божества вооружают вас,
Погибельный ваш приближают час,
И обратятся все в громовые вам стрелы. 

Овечкам от Волков совсем житья не стало, 
И до того, что, наконец, 
Правительство зверей благие меры взяло 
    Вступиться в спасенье Овец,— 
    И учреждён Совет на сей конец. 

Большая часть в нём, правда, были Волки; 
Но не о всех Волках ведь злые толки. 
Видали и таких Волков, и многократ,— 
    Примеры эти не забыты,— 
    Которые ходили близко стад 
    Смирнёхонько — когда бывали сыты. 

Так почему ж Волкам в Совете и не быть? 
Хоть надобно Овец оборонить, 
Но и Волков не вовсе ж притеснить. 
Вот заседание в глухом лесу открыли; 

    Судили, думали, рядили 
    И, наконец, придумали закон. 
    Вот вам от слова в слово он: 
    «Как скоро Волк у стада забуянит, 
    И обижать он Овцу станет, 
    То Волка тут властна Овца, 
    Не разбираючи лица, 
Схватить за шиворот и в суд тотчас представить, 
В соседний лес иль в бор». 

В законе нечего прибавить, ни убавить. 
    Да только я видал: до этих пор,— 
Хоть говорят. Волкам и не спускают, -
Что будь Овца ответчик иль истец, 
    А только Волки всё-таки Овец 
    В леса таскают.

Две Бочки ехали: одна с вином, 
Другая 
Пустая. 
Вот первая — себе без шуму и шажком 
Плетется, Другая вскачь несется; 
От ней по мостовой и стукотня, и гром, 
И пыль столбом; 
Прохожий к стороне скорей от страху жмется, 

Ее заслышавши издалека. 
Но как та Бочка ни громка, 
А польза в ней не так, как в первой, велика.

***
Кто про свои дела кричит всем без умолку, 
В том, верно, мало толку; 
Кто делов истинно,— тих часто на словах. 
Великий человек лишь громок на делах 
И думает свою он крепко думу 
Без шуму.

Волк долго гнался за козлом,
Пока загнал его с трудом
На край обрыва у реки —
Но… ждать внизу пришлось потом…

Прошло три дня, и волк завыл:
«Пора бы мне набраться сил!
Там, за рекой, поесть смогу
И вновь к обрыву прибегу…»

Вот и козёл, уж налегке,
Спустился быстренько к реке.
И только воду пить он стал —
В воде свой облик увидал.

Воскликнул громко он: «Ага!!!
Что за прекрасные рога!
Какие ноги, борода!..
Не врёт мне зеркало-вода!
Так сам за волком погонюсь
И tet a tet я с ним боднусь!»

Тут хитрый волк из-за кустов:
«Встречал немало я козлов,
Но чтобы вслух так рассуждать,
Пожалуй, Льву-царю под стать!..»

Взмолился пойманный врасплох:
« О, пощади меня, мой бог!
Ведь таковы уж мы, козлы,
Когда напьёмся — болтуны!»

Но волк козла не пожалел
И сделал то, чего хотел…


Мораль бы к басне написал,
Но всё о ней… козёл сказал!

Мартышка, в Зеркале увидя образ свой, 
Тихохонько Медведя толк ногой: 
«Смотри-ка,— говорит,— кум милый мой! 
     Что это там за рожа? 
Какие у нее ужимки и прыжки! 
Я удавилась бы с тоски, 
Когда бы на нее хоть чуть была похожа. 

     А ведь, признайся, есть 
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть: 
Я даже их могу по пальцам перечесть».— 
«Чем кумушек считать трудиться, 
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» — 
     Ей Мишка отвечал. 
Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.

     ***
     Таких примеров много в мире: 
Не любит узнавать никто себя в сатире. 
     Я даже видел то вчера: 
Что Климыч на руку нечист, все это знают; 
     Про взятки Климычу читают, 
А он украдкою кивает на Петра.

Был в древности народ, к стыду земных племён,
Который до того в сердцах ожесточился,
Что противу богов вооружился.
Мятежные толпы, за тысячью знамён,
Кто с луком, кто с пращой, шумя, несутся в поле.
Зачинщики, из удалых голов,
Чтобы поджечь в народе буйства боле,
Кричат, что суд небес и строг и бестолков;
Что боги или спят, иль правят безрассудно;
Что проучить пора их без чинов;
Что, впрочем, с ближних гор каменьями нетрудно
На небо дошвырнуть в богов
И заметать Олимп стрелами.

Смутяся дерзостью безумцев и хулами,
К Зевесу весь Олимп с мольбою приступил,
Чтобы беду он отвратил;
И даже весь совет богов тех мыслей был,
Что, к убеждению бунтующих, не худо
Явить хоть небольшое чудо:
Или потоп, иль с трусом* гром,
Или хоть каменным ударить в них дождём.
«Пождем, –
Юпитер рек, – а если не смирятся
И в буйстве прекоснят*, бессмертных не боясь,
Они от дел своих казнятся».
Тут с шумом в воздухе взвилась
Тьма камней, туча стрел от войск богомятежных,
Но с тысячью смертей, и злых, и неизбежных,
На собственные их обрушились главы.

Плоды неверия ужасны таковы;
И ведайте, народы, вы,
Что мнимых мудрецов кощунства толки смелы,
Чем против божества вооружают вас,
Погибельный ваш приближают час,
И обратятся все в громовые вам стрелы. 

Мужик на лето в огород
Наняв Осла, приставил
Ворон и воробьёв гонять нахальный род.
Осёл был самых честных правил:
Ни с хищностью, ни с кражей незнаком,
Не поживился он хозяйским ни листком,
И птицам, грех сказать, чтобы давал потачку;
Но Мужику барыш был с огорода плох.
Осёл, гоняя птиц, со всех ослиных ног
По всем грядам и вдоль и поперёк
Такую поднял скачку,
Что в огороде всё примял и притоптал.
Увидя тут, что труд его пропал,
Крестьянин на спине ослиной
Убыток выместил дубиной.
«И ништо!» — все кричат, — «Скотине поделом!
С его ль умом за это дело браться?»

А я скажу, не с тем, чтоб за Осла вступаться;
Он, точно, виноват (с ним сделан и расчёт),
Но, кажется, не прав и тот,
Кто поручил Ослу стеречь свой огород.

Случилось это 
Во время птичьего банкета: 
Заметил Дятел-тамада, 
Когда бокалы гости поднимали, 
Что у Воробушки в бокале 
Вода! Фруктовая вода!! 
Подняли гости шум, все возмущаться стали, 
"Штрафной" налили Воробью. 
А он твердит свое: "Не пью! Не пью! Не пью!" 

"Не поддержать друзей? Уж я на что больная, 
Вопит Сова, - а все же пью до дна я!" 
"Где ж это видано, не выпить за леса 
И за родные небеса?!" 
Со всех сторон стола несутся голоса. 
Что делать? Воробей приклювил полбокала. 
"Нет! Нет! - ему кричат. - Не выйдет! Мало! Мало! 
Раз взялся пить, так пей уже до дна! 
А ну налить ему еще бокал вина!" 

Наш скромный трезвенник недолго продержался 
Все разошлись, он под столом остался... 
С тех пор прошло немало лет, 
Но Воробью теперь нигде проходу нет, 
И где бы он ни появился, 
Везде ему глядят и шепчут вслед: 
"Ах, как он пьет!", "Ах, как он разложился!", 
"Вы слышали? На днях опять напился!", 
"Вы знаете? Бросает он семью!" 
Напрасно Воробей кричит: "Не пью-ю! 
Не пью-ю-ю!!"

 Стрекоза и муравей

Попрыгунья Стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.
Помертвело чисто поле;
Нет уж дней тех светлых боле,
Как под каждым ей листком
Был готов и стол и дом.
Всё прошло: с зимой холодной
Нужда, голод настает;
Стрекоза уж не поет:
И кому же в ум пойдет
На желудок петь голодный!
Злой тоской удручена,
К Муравью ползет она:
"Не оставь меня, кум милый!
Дай ты мне собраться с силой
И до вешних только дней
Прокорми и обогрей!"-
"Кумушка, мне странно это:
Да работала ль ты в лето?"-
Говорит ей Муравей.
"До того ль, голубчик, было?
В мягких муравах у нас -
Песни, резвость всякий час,
Так что голову вскружило".-
"А, так ты..." - "Я без души
Лето целое всё пела".-
"Ты всё пела? Это дело:
Так пойди же, попляши!"

Когда Смоленский Князь,
Противу дерзости искусством воружась,
Вандалам новым сеть поставил
И на погибель им Москву оставил:
Тогда все жители, и малый и большой,
Часа не тратя, собралися
И вон из стен Московских поднялися,
Как из улья пчелиный рой.
Ворона с кровли тут на эту всю тревогу
Спокойно, чистя нос, глядит.
«А ты что ж, кумушка, в дорогу?»
Ей с возу Курица кричит:
«Ведь говорят, что у порогу
Наш супостат». —
«Мне что до этого за дело?»
Вещунья ей в ответ: «Я здесь останусь смело.
Вот ваши сестры, как хотят;
А ведь Ворон ни жарят, ни варят:
Так мне с гостьми не мудрено ужиться,
А, может быть, еще удастся поживиться
Сырком, иль косточкой, иль чем-нибудь.
Прощай, хохлаточка, счастливый путь!»
Ворона подлинно осталась;
Но, вместо всех поживок ей,
Как голодом морить Смоленский стал гостей —
Она сама к ним в суп попалась.

Так часто человек в расчетах слеп и глуп.
За счастьем, кажется, ты по пятам несешься:
А как на деле с ним сочтешься —

Попался, как ворона в суп!

Что волки жадны, всякий знает:
Волк, евши, никогда
Костей не разбирает.
Зато на одного из них пришла беда!
Он костью чуть не подавился.
Не может Волк ни охнуть, ни вздохнуть;
Пришло хоть ноги протянуть!
По счастью, близко тут Журавль случился.
Вот кой-как знаками стал Волк его манить
И просит горю пособить.

Журавль свой нос по шею
Засунул к Волку в пасть и с трудностью большею
Кость вытащил и стал за труд просить.
"Ты шутишь! - зверь вскричал коварный, -
Тебе за труд? Ах ты, неблагодарный!
А это ничего, что свой ты долгий нос
И с глупой головой из горла цел унес!
Поди ж, приятель, убирайся,
Да берегись: вперед ты мне не попадайся".

Мораль басни Волк и журавль

Помощь нужно оказывать только достойным людям, попавшим в беду, а делая добро, не ожидать благодарности.

В прекрасный летний день,
Бросая по долине тень,
Листы на дереве с зефирами шептали,
Хвалились густотой, зеленостью своей
И вот как о себе зефирам толковали:
"Не правда ли, что мы краса долины всей?
Что нами дерево так пышно и кудряво,
Раскидисто и величаво?
Что б было в нем без нас? Ну, право,
Хвалить себя мы можем без греха!
Не мы ль от зноя пастуха
И странника в тени прохладной укрываем?
Не мы ль красивостью своей
Плясать сюда пастушек привлекаем?
У нас же раннею и позднею зарей
Насвистывает соловей.
Да вы, зефиры, сами
Почти не расстаетесь с нами".
"Примолвить можно бы спасибо тут и нам",-
Им голос отвечал из-под земли смиренно.
"Кто смеет говорить столь нагло и надменно!
Вы кто такие там,
Что дерзко так считаться с нами стали?" -
Листы, по дереву шумя, залепетали.
"Мы те,-
Им снизу отвечали,-
Которые, здесь роясь в темноте,
Питаем вас. Ужель не узнаете?
Мы корни дерева, на коем вы цветете.
Красуйтесь в добрый час!
Да только помните ту разницу меж нас:
Что с новою весной лист новый народится,
А если корень иссушится,-
Не станет дерева, ни вас".

Мораль басни Крылова «Листы и корни» - в последних строках. В разговор вступают Корни, о которых несправедливо забыли. Они напоминают заносчивым листьям, что именно из корней всему дереву поступает питание, а каждой «новою весной лист новый народится» - то есть, власть меняется, а народ – всегда остается на своем месте. Пока живы корни – будет живо и общество, государство.

Дворовый, верный пёс
Барбос,
Который барскую усердно службу нёс, 
Увидел старую свою знакомку, 
Жужу, кудрявую болонку, 
На мягкой пуховой подушке, на окне. 
К ней ластяся, как будто бы к родне, 
Он с умиленья чуть не плачет,
И под окном Визжит, вертит хвостом
И скачет.

«Ну, что, Жужутка, как живёшь, 
С тех пор, как господа тебя в хоромы взяли? 
Ведь, помнишь: на дворе мы часто голодали.
Какую службу ты несёшь?» — 

«На счастье грех роптать,— Жужутка отвечает,— 
Мой господин во мне души не чает; 
Живу в довольстве и добре, 
И ем, и пью на серебре; 
Резвлюся с барином; а ежели устану, 
Валяюсь по коврам и мягкому дивану. 

Ты как живёшь?» — «Я,— отвечал Барбос, 
Хвост плетью опустя и свой повеся нос,— 
Живу по-прежнему: терплю и холод, 
И голод,
И, сберегаючи хозяйский дом, 
Здесь под забором сплю и мокну под дождём;
А если невпопад залаю, 
То и побои принимаю. 

Да чем же ты, Жужу, в случай попал, 
Бессилен бывши так и мал, 
Меж тем как я из кожи рвусь напрасно? 
Чем служишь ты?» — «Чем служишь!
Вот прекрасно! 
С насмешкой отвечал Жужу.— 
На задних лапках я хожу». 

***
Как счастье многие находят 
Лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят!

Однажды юный горностай сэр Твинки
Влюбился в Роззи – маленькую свинку,
И на втором свиданьи средь цветов
Решил, что в жены взять ее готов.
А всем известно, что у горностаев
Натура очень даже непростая –
Они любой чуждаются грязи,
Не ступят в лужу, хоть копьем рази.
И то не удивительно, коль скоро
Им гибель предпочтительней позора.
Прослышав о помолвке, вся семья
Вскричала разом: «Только не свинья!
Такой союз представить невозможно!
Её родня грязна! Грязна безбожно!
Нет, даже и не думай о таком,
Забудь про то, что с нею был знаком!»
Но юный горностай влюблен был страстно
И пылко возразил: «Она прекрасна!
Вас за презренье к свиньям не виню,
Но Роззи не похожа на родню!
Меж ними никакой не видно связи –
Она чистюля и не терпит грязи.
Что за прелестный розовый бочок!
Какие щечки! Хвостик! Пятачок!
И в том, что родилась в хлеву когда-то,
Она сама ничуть не виновата,
Но я согласен, мать ее – свинью –
Вводить необязательно в семью!»
«Нет! Нет и нет!» – родные возражали,
И Твинки с Роззи к речке убежали,
Там альбатрос, спустившись на причал,
Их властью капитана обвенчал.
И поначалу все прекрасно было –
Шалаш из роз и клятвы до могилы,
Гамак из трав, чтоб первенца качать…
Но только стал сэр Твинки замечать,
Что Роззи прибирает в доме плохо, 
Ведет себя, как полная дуреха,
То там, то сям прихрюкнет невпопад,
Корыто ей милей прогулки в сад,
Готовить лишь помои и умеет,
И что ни день – все толще и грязнее. 
Так стала Роззи через год, друзья,
Ну вылитая мать ее – свинья!

Мораль ясна: жену представить проще,
Не на невесту глядя, а на тещу.
Знай, не жена одна – весь жений род
В ней после свадьбы в жизнь твою войдет.

Олеся Емельянова

Сидели рядом как-то бык со львом... 
Беседу, вдруг, нарушила звонком 
Супруга льва, мол, жду тебя домой... 
Лев встал покорно... Бык орёт: "Постой!..
Не слушай бабу! Что ты, не мужик?! 
 

Желая светлым днем вполне налюбоваться.
Орел поднебесью летал
И там гулял,
Где молнии родятся.
Спустившись, наконец, из облачных вышин,
Царь-птица отдыхать садится на овин.
Хоть это для Орла насесток незавидный,
Но у Царей свои причуды есть:
Быть может, он хотел овину сделать честь,
Иль не было вблизи, ему по чину сесть,
Ни дуба, ни скалы гранитной;
Не знаю, чт_о_ за мысль, но только что Орел
Немного посидел
И тут же на другой овин перелетел.
Увидя то, хохлатая наседка
Толкует так с своей кумой:
"За чт_о_ Орлы в чести такой?
Неужли за полет, голубушка-соседка?
Ну, право, если захочу,
С овина на овин и я перелечу.
Не будем же вперед такие дуры,
Чтоб почитать Орлов знатнее нас.
Не больше нашего у них ни ног, ни глаз;
Да ты же видела сейчас,
Что п_о_низу они летают так, как куры".
Орел ответствует, наскуча вздором тем:
"Ты права, только не совсем.
Орлам случается и ниже кур спускаться:
Но курам никогда до облак не подняться!"
 
Когда таланты судишь ты, -
Считать их слабости трудов не трать напрасно,
Но, чувствуя, что в них и сильно, и прекрасно,
Умей различны их постигнуть высоты.

Пастух нашёл зимой в пещере Диких Коз;
Он в радости богов благодарит сквозь слёз;
«Прекрасно, – говорит, – ни клада мне не надо.
Теперь моё прибудет вдвое стадо;
И не доем и не досплю,
А милых Козочек к себе я прикормлю
И паном заживу у нас во всём полесье.
Ведь пастуху стада, что барину поместье:
Он с них оброк волной берёт;
И масла и сыры скопляет.
Подчас он тож и шкурки с них дерёт;
Лишь только корм он сам им промышляет,
А корму на зиму у пастуха запас!» 

Вот от своих овец к гостям он корм таскает;
Голубит их, ласкает;
К ним за день ходит по сту раз;
Их всячески старается привадить.
Убавил корму у своих,
Теперь покамест не до них,
И со своими ж легче сладить:
Сенца им бросить по клочку,
А станут приступать, так дать им по толчку,
Чтоб менее в глаза совались. 

Да только вот беда: когда пришла весна,
То Козы Дикие все в горы разбежались,
Не по утёсам жизнь казалась им грустна;
Своё же стадо захирело
И всё почти переколело:
И мой пастух пошёл с сумой,
Хотя зимой
На барыши в уме рассчитывал прекрасно.

Пастух! тебе теперь я молвлю речь:
Чем в Диких Коз терять свой корм напрасно,
Не лучше ли бы Коз домашних поберечь? 

«Сенюша, знаешь ли, покамест, как баранов,
Опять нас не погнали в класс,
Пойдём-ка да нарвём в саду себе каштанов!»
«Нет, Федя, те каштаны не про нас!
Хоть, кажется, они и недалёко,
Ты знаешь ведь, как дерево высоко:
Тебе, ни мне туда не влезть,
И нам каштанов тех не есть!»
«И, милой, да на что ж догадка!
Где силой взять нельзя, там надобна ухватка.
Я всё придумал: погоди!
На ближний сук меня лишь подсади.
А там мы сами умудримся –
И досыта каштанов наедимся». 

Вот к дереву друзья со всех несутся ног,
Тут Сеня помогать товарищу принялся,
Пыхтел, весь потом обливался
И Феде, наконец, вскарабкаться помог.
Взобрался Федя на приволье:
Как мышке в закроме, вверху ему раздолье!
Каштанов там не только всех не съесть, –
Не перечесть!
Найдётся чем и поживиться,
И с другом поделиться. 

Что ж! Сене от того прибыток вышел мал:
Он, бедный, на низу облизывал лишь губки;
Федюша сам вверху каштаны убирал,
А другу с дерева бросал одни скорлупки.

Видал Федюш на свете я,
Которым их друзья
Вскарабкаться наверх усердно помогали,
А после уж от них – скорлупки не видали!

Пастух под тенью спал, надеяся на псов,
Приметя то, змея из-под кустов
Ползёт к нему, вон высунувши жало;
И Пастуха на свете бы не стало,
Но, сжаляся над ним, Комар, что было сил,
Сонливца укусил. 
Проснувшися, Пастух змею убил;
Но прежде Комара спросонья так хватил,
Что бедного его как не бывало.

Таких примеров есть немало:
Коль слабый сильному, хоть движимый добром,
Открыть глаза на правду покусится,
Того и жди, что то же с ним случится,
Что с Комаром. 

Большой собравшися гурьбой,
Медведя звери изловили;
На чистом поле задавили —
И делят меж собой,
Кто что́ себе достанет.
А Заяц за ушко медвежье тут же тянет.
«Ба, ты, косой»,
Кричат ему: «пожаловал отколе?
Тебя никто на ловле не видал». —
«Вот, братцы!» Заяц отвечал:
«Да из лесу-то кто ж, — всё я его пугал
И к вам поставил прямо в поле
Сердечного дружка?»
Такое хвастовство хоть слишком было явно,
Но показалось так забавно,
Что Зайцу дан клочок медвежьего ушка.

Над хвастунами хоть смеются,А часто в дележе им доли достаются.

Голодная кума Лиса залезла в сад;
В нем винограду кисти рделись.
У кумушки глаза и зубы разгорелись;
А кисти сочные, как яхонты, горят;
Лишь то беда, висят они высоко:
Отколь и как она к ним ни зайдет,
Хоть видит око,
Да зуб неймет.

Пробившись попусту час целый,
Пошла и говорит с досадою: "Ну что ж!
На взгляд-то он хорош,
Да зелен - ягодки нет зрелой:
Тотчас оскомину набьешь".

Мораль басни Лисица и виноград

Не получив ожидаемой выгоды, человеку свойственно обвинять в этом обстоятельства, а не собственную несостоятельность.

Мартышка к старости слаба глазами стала;
А у людей она слыхала,
Что это зло еще не так большой руки:
Лишь стоит завести Очки.
Очков с полдюжины себе она достала;
Вертит Очками так и сяк:
То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет,
То их понюхает, то их полижет;
Очки не действуют никак.
"Тьфу пропасть! — говорит она, — и тот дурак,
Кто слушает людских всех врак:
Всё про Очки лишь мне налгали;
А проку на-волос нет в них".
Мартышка тут с досады и с печали
О камень так хватила их,
Что только брызги засверкали.

К несчастью, то ж бывает у людей:
Как ни полезна вещь, — цены не зная ей,
Невежда про нее свой толк все к худу клонит;
А ежели невежда познатней,
Так он ее еще и гонит.

Мораль басни Мартышка и очки

К несчастью, то ж бывает у людей:
Как ни полезна вещь, — цены не зная ей,
Невежда про нее свой толк все к худу клонит;
А ежели невежда познатней,
Так он ее еще и гонит.

Навозну кучу разрывая,
Петух нашел Жемчужное Зерно
И говорит: 
"Куда оно?
Какая вещь пустая!
Не глупо ль, что его высоко так ценят?
А я бы, право, был гораздо боле рад
Зерну ячменному: оно не столь хоть видно,
Да сытно".

Невежи судят точно так:
В чем толку не поймут, то все у них пустяк.

Чижа захлопнула злодейка-западня:
Бедняжка в ней и рвался и метался,
А Голубь молодой над ним же издевался.

"Не стыдно ль, - говорит, - средь бела дня
Попался!
Не провели бы так меня:
За это я ручаюсь смело".

Ан, смотришь, тут же сам запутался в силок.
И дело!
Вперед чужой беде не смейся, Голубок.

Мораль басни Чиж и голубь

Увидев несчастье ближнего, ты не только не должен смеяться над ним, но и обязан сделать попытку облегчить его судьбу. Ведь иначе, попав в беду, ты и сам не дождешься помощи, а от непредвиденных происшествий никто из нас не застрахован.

Полезно ль просвещенье?
Полезно, слова нет о том.
Но просвещением зовем
Мы часто роскоши прельщенье
И даже нравов развращенье;
Так надобно гораздо разбирать,
Как станешь грубости кору с людей сдирать,
Чтоб с ней и добрых свойств у них не растерять,
Чтоб не ослабить дух их, не испортить нравы,
Не разлучить их с простотой
И, давши только блеск пустой,
Бесславья не навлечь им вместо славы.
Об этой истине святой
Преважных бы речей на целу книгу стало;
Да важно говорить не всякому пристало:
Так с шуткой пополам
Я басней доказать ее намерен вам.
 
Мужик, простак, каких везде немало,
Нашел червонец на земли.
Червонец был запачкан и в пыли;
Однако ж пятаков пригоршни трои
Червонца на обмен крестьянину дают.
"Постой же, - думает мужик, - дадут мне вдвое;
Придумал кой-что я такое,
Что у меня его с руками оторвут".
Тут, взяв песку, дресвы и мелу
И натолокши кирпича,
Мужик мой приступает к делу.
И со всего плеча
Червонец о кирпич он точит,
Дресвой дерет,
Песком и мелом трет;
Ну, словом, так, как жар, его поставить хочет,
И подлинно, как жар, Червонец заиграл:
Да только стало
В нем весу мало,
И цену прежнюю Червонец потерял.

Руководителем Медведь был деспотичным,
Рычал на всех, прохода не давал,
Во все дела свой нос совал он лично,
Хоть многих дел совсем не понимал.
 
Невежей был Медведь и грубияном,
Далёким от культуры и наук,
Он важничал величием и саном
И щёки раздувал, как бурундук.
 
Учитывая все его пороки,
Медведя обходили за версту.
И вдруг идею выдала сорока:
«А пусть тогда один живёт в лесу!»
 
Недолго думая, собрали звери вещи,
Отправились в счастливые края.
 
И стала жизнь в лесу совсем зловещей,
Точнее, жизнь из леса вся ушла.
 
Ни пенья птиц, ни грызунов шуршанья,
Ни писка кровожадных комаров…
Вдруг встретился Медведю след бараний —
Ну, кто-то хоть прислуживать готов!
 
И на Барана он дела навесил сразу,
Но видимо, Баран был не в себе —
На все медвежьи крики и приказы
Он дразнился в ответ лишь: «Бе-бе-бе!»
 
Руководителю любого званья
Полезно помнить басни суть:
Не хочешь дел иметь с Бараном,
Так сам бараном ты не будь!
 
Сотрудников по их уменьям подбирай,
Цени их труд, в них личность уважай!
И соблюдая пункты данного устава,
Получишь ты успех, почёт и славу.
Источник: https://pritchi.ru/id_19394362

Чижа захлопнула злодейка-западня:
Бедняжка в ней и рвался и метался,
А Голубь молодой над ним же издевался.

"Не стыдно ль, - говорит, - средь бела дня
Попался!
Не провели бы так меня:
За это я ручаюсь смело".

Ан, смотришь, тут же сам запутался в силок.
И дело!
Вперед чужой беде не смейся, Голубок.

У Зайца в квартире случился пожар.
Сгорели все вещи, чуть сам не пропал.
И Мышка его приютила к себе.
Но тесно для Зайца в мышиной норе!
 
Он стены раздвинул, поднял потолок,
Из норки большой Мышку Кот уволок!
 
Прекрасно, конечно, что есть доброта,
Но истина жизни, увы, такова,
Что если добро проявил для других,
Не факт, что при этом останешься жив!
 
Так что же теперь? Не свершать доброты?
А как в данном случае думаешь ты?
Источник: https://pritchi.ru/id_83389051

Устал Котец, наш Дон усатый
от праведных своих трудов,
уснул ... закончены дебаты
в стране умнейших дураков

И снится сон ему чудесный,
что самый сильный в мире он.
Он - первым узнаёт секреты,
шпионский мир - ему знаком

И целый рой ракет крылатых
ему подвластен - жми на три.
Чё думать? все тут виноваты,
чужие - так же, как свои ...

- Пaльну от скуки я ракетой,
а может, просто - травануть?"
И правит он уже планетой,
ну, как же тут теперь уснуть?

Мораль сей басни - не проста,
попробуй ....... догадайся,
Семья нища ... у Котеца,
кто может - тот спасайся

© Copyright: Людмила Антони, 2018
Свидетельство о публикации №118041704550

Сиять в лучах Одной Звезды —
Лишь Первому дорога!
Порой не грех и быть вторым,
Когда тех «первых» много!


Раз у реки, завидев Мудрость,
Решила Зависть (мрачно хмурясь
От встречи сей) поспорить с ней:
Кто для людей из них нужней?
Но Мудрость предложила вскоре:
«Коль у реки столкнулись в споре,
Кто первой сможет переплыть,
Той Первой нужною и быть!»

И Мудрость (спорщик поневоле)
Плывёт… За надобной ли долей?
Ведь Человеку выбирать,
Кому нужнее Первой стать!

И к цели уж близка была,
Как вдруг… обратно поплыла!
Завистнице плыть легче стало.
И с тем от Мудрости отстала.


Стать Первой (в басенке видать)
Тут Зависти уж не отстать!

«Дружище! Мы с тобой не виделись сто лет!

Поздравить я хочу тебя с законным браком.

Ты пополнел, с иголочки одет…

Рассказывай, как ты живёшь, однако?» —

«Уж год, как я не ем студенческих котлет —

Живу как человек с тех пор, как стал супругом,

И всё ж кривить душой не буду перед другом…

Теперь меня домашний ждёт обед

И накрахмалена на каждый день рубашка.

Жена моя — заботливая пташка,

И коль случится занемочь,

Она меня со всем стараньем лечит

И всё щебечет, всё щебечет,

Щебечет и щебечет день и ночь,

Щебечет, хоть беги из дома прочь,

Чтоб самому себе варить опять сосиски…» —

«Зачем же ты женился?» —

«Для прописки!..»

Волк долго гнался за козлом,
Пока загнал его с трудом
На край обрыва у реки —
Но… ждать внизу пришлось потом…

Прошло три дня, и волк завыл:
«Пора бы мне набраться сил!
Там, за рекой, поесть смогу
И вновь к обрыву прибегу…»

Вот и козёл, уж налегке,
Спустился быстренько к реке.
И только воду пить он стал —
В воде свой облик увидал.

Воскликнул громко он: «Ага!!!
Что за прекрасные рога!
Какие ноги, борода!..
Не врёт мне зеркало-вода!
Так сам за волком погонюсь
И tet a tet я с ним боднусь!»

Тут хитрый волк из-за кустов:
«Встречал немало я козлов,
Но чтобы вслух так рассуждать,
Пожалуй, Льву-царю под стать!..»

Взмолился пойманный врасплох:
« О, пощади меня, мой бог!
Ведь таковы уж мы, козлы,
Когда напьёмся — болтуны!»

Но волк козла не пожалел
И сделал то, чего хотел…


Мораль бы к басне написал,
Но всё о ней… козёл сказал!

По кладбищу, где испокон веков
Железный мир крестов, надгробий и венков
С живою зеленью бок о бок размещался,
Приезжий человек ходил и возмущался:
«Какая благодать! Порядок здесь какой!
Благоустройство! Тишина! Покой!
Что за часовенки! Каким плющом увиты!
Какие мраморные плиты!
Вот ведь живут! Куда ни посмотри:
Здесь — два венка, а там — их целых три!»

Тот человек, что завистью томим,
Завидует и мёртвым, как живым!

Всех по дороге обгоняя,
Неслась машина легковая.
И тот, кто за рулём сидел,
На всех людей, пешком идущих
И на колёсах отстающих,
С пренебрежением глядел.
Но с ним в пути беда случилась:
Машина вдруг остановилась!
И тот, кто за рулём сидел,
Теперь уж на людей идущих
И даже на волах ползущих
С печальной завистью глядел.
Он над мотором неисправным
Капот бесцельно поднимал, —
По существу и в самом главном
Он ничего не понимал…

***
Тот, кто без знаний и уменья
Стремится вырваться вперёд,
Не так ли полон самомненья
В тот миг, когда ему… везёт?!

Весёлый Чиж в пансионате «Клён»
Не ведал, что творит, когда однажды он,
По простоте душевной, на скамейке
Спел песню на ушко знакомой Канарейке.
Наутро загудел лесной пансионат:
«Она ведь замужем! А он, поди, женат!» —
«Вы видели, как он ей лапку жал,
Когда её на ванны провожал!», —
«Он так влюблён, — вовсю злословят Куры, —
Что пропускает даже процедуры!», —
«Она меняет каждый день наряды, —
За туалетами её не уследишь!…»
Чиж ловит на себе с утра косые взгляды,
И слышит за спиной, и слышит где-то рядом:
«Чиж с Канарейкой!», —
«С Канарейкой Чиж!» —
«Они прошли!» — стрекочет вслед Сорока. —
«Они идут!» — шипит жена Орла…
Затравленный вконец, Чиж улетел до срока,
А Канарейка в клинику слегла…

Мещанское гнилое любопытство,
Как будто бы за нравственность борясь,
За дух морали выдаёт бесстыдство
И всё хорошее затаптывает в грязь!