Итоговая пресс-конференция Владимира Путина стала, по сути, первым за год подробным выступлением президента – «прямую линию» отменили, а доступ журналистов к главе государства резко сократили из-за пандемии. При этом вопросов накопилось немало – от обнуления и коронавируса до белорусского кризиса и отравления Навального. Этот год вместил в себя столько событий, что другими стали и страна, и ее президент; и пресс-конференция не могла не отразить этих фундаментальных изменений. 

Информационный дисбаланс

Раньше большие выступления Путина напоминали сеансы социальной терапии: президент распределял бюджетные деньги, отчитывал чиновников, раздавал поручения прокуратуре и прочим органам власти, показывая, как быстро и эффективно все решается под его руководством. Но на этот раз, несмотря на некоторое внешнее сходство, суть сеанса изменилась.

Изменились тональность и психологический настрой президента – с решительного на куда более вальяжный и расслабленный. В содержании ответов акцент тоже сместился с проблем на хорошие новости. Президент выглядел довольным тем, что происходит в стране, и уверенным, что все складывается намного лучше, чем ожидалось. Путин не скрывал своей гордости за то, как Россия справляется с беспрецедентными сложностями этого года.

Такая смена тона подразумевает серьезные практические последствия. Если в стране все хорошо и власти справляются, то отпадает нужда в более активной социальной политике. Логика благодетеля сменяется логикой эконома. Неслучайно на вопрос об индексации пенсий работающих пенсионеров Путин ответил, что это «зависит от бюджетной обеспеченности», и напомнил, что в Советском Союзе работающим пенсионерам пенсии вообще не платили.

Отсюда вытекает и выбор главной социальной темы – ею стала борьба с ростом цен. Деньги не раздаем, а помогаем меньше тратить. Подарочные пять тысяч рублей для семей с детьми, обещанные под конец выступления, стали редким исключением, подтверждающим правило.

Концентрация президента на успехах – с нефтяной иглы слезаем, парады проводим, с пандемией справляемся лучше многих – отражает новое положение Путина внутри системы власти. Он фокусируется только на том, что ему интересно (а «цифры тоску наводят», как он сам признался), а многочисленные проблемы делегирует на нижние уровни – президентской администрации, правительству, ФСБ, Совбезу, – что заставляет всю остальную систему приспосабливаться.

В такой ситуации самый надежный способ выжить и преуспеть – это рисовать радужные картины о повсеместных успехах. Это одновременно и спасает от излишнего интереса президента к недоработкам, и помогает укрепить собственные позиции. Меняется сама политика информирования президента о происходящем. Разделение важного и второстепенного постепенно перекашивается в сторону акцента на успехах и замалчивания провалов. А единственным способом сообщить о неудачах становится не объективный доклад, а донос на противника – то есть представление заведомо ангажированной информации.

Жить дружно

Новое благодушие Путина коснулось даже геополитических противников. Суть его послания Западу на этой пресс-конференции была однозначной – да, враждуем, но пришло время остановиться и начать работать вместе. Российский президент даже заступился за США, назвав их «великой державой», и сделал реверанс в сторону недавно выигравшего выборы Джо Байдена: «Вновь избранный президент Соединенных Штатов поймет, что происходит, он человек опытный и во внутренней политике, и во внешней политике. Рассчитываем на то, что все проблемы, которые возникли, – не все, хотя бы часть из них, – будут решаться при новой администрации».

В этом ответе видна надежда хоть на какую-то нормализацию, замедление санкционного маховика, возвращение к основам сотрудничества в стратегической сфере. Устав от оказавшегося слишком антисистемным Трампа, от Байдена в Кремле ждут хоть и жесткого, но зато стабильного и предсказуемого курса.

За время пресс-конференции Путин несколько раз призывал Запад к примирению и сотрудничеству. Сначала, когда отвечал на вопрос про последние расследования о его семье и друзьях. Все эти публикации для Путина не более чем массированная атака условного Вашингтона, от которой тому следует отказаться в пользу «взаимного уважения», чтобы «добиваться общих успехов на нужных для всех нас направлениях».
 
Позднее, зачитав список прегрешений Запада, Путин завершил речь еще одним призывом к примирению – фразой кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно». Эти призывы и использованные в них образы отражают возросшую самоуверенность российского лидера. Он убежден, что Россия за последние годы стала гораздо более защищенной и сильной державой, а образ Запада в его глазах, наоборот, постепенно трансформируется из мощного и почти непобедимого противника в кучку мелких мышей-провокаторов.

Новая политика

Наконец, пресс-конференция выявила еще одно важное изменение в мировоззрении российского президента – его реакция на вопросы об отравлении Навального показала, что для него окончательно стерлась грань между внутренней и внешней политикой.

Рассуждения на тему, что за всем случившимся стоит ЦРУ и Госдеп, были ожидаемы. Примерно то же ранее говорил Дмитрий Песков и ведущие кремлевские пропагандисты. Для значительной части российского руководства происходящее – это война, которая ведется все более подлыми и низкими средствами. А значит, не важно, какие вскрываются факты, – они лишь орудия наступления.

Для Путина отравление Навального – глубоко внутреннее дело, и исходит он из того, что Запад использует Навального как таран для дестабилизации России. В этой логике войны расследование о том, кто отравил Навального, утрачивает свою фактологическую ценность.

Путин легко признал аутентичность данных, приведенных в расследовании, прибегнув к проверенному информационному приему Кремля – признать часть, чтобы уклониться от общего. Частичное признание позволяет сформулировать альтернативное объяснение: да, охотились, но не травили.

Кроме того, легко подтверждая верность фактов в расследовании, Путин, по сути, объявляет войну несистемной оппозиции. Президент открыто дает понять, что не видит ничего зазорного в слежке, а ФСБ – под его защитой, какие бы ошибки ее сотрудники ни совершали. О том же говорит и однозначный отказ возбуждать уголовное дело.

Причина такого отношения – в неформальном статусе Навального. Для Кремля он не политик, а разрушительный инструмент в руках западных спецслужб. А значит, его отравление – это вопрос не отношений власти и оппозиции, а защиты государственной безопасности.

Конституционные поправки трансформировали российский режим в гораздо более консервативный и непримиримый, что резко изменило статус не только лично Навального, но и всей несистемной оппозиции. Раньше ее ограничивали, сдерживали, дискредитировали, не пускали на выборы, но не уничтожали физически. Теперь наступил новый порядок – внесистемная оппозиция криминализуется и практически приравнивается к госизмене.

Слова Путина, что за Навальным следили, потому что он сотрудничает с иностранными разведками, легитимируют эту линию. Системность окончательно превращается в лояльность, а оппозиционность – в преступление.

Любая реальная оппозиционная деятельность воспринимается как антигосударственная, а любая реальная оппозиция лишается права на субъектность. Она в понимании власти – исключительно инструмент иностранного влияния.

Логичное продолжение этих процессов – пакет законодательных инициатив о борьбе с иностранным вмешательством, недавно внесенный в Госдуму. Он радикально расширяет понятие «иностранный агент».

Все вместе это означает фактический запрет на либеральную оппозицию в России, в том числе как идеологически враждебную. Власть требует однозначного размежевания на тех, кто с нами, и тех, кто против нас.

Пресс-конференция Путина подвела главный итог этого года – начавшись с конституционной реформы и обнуления сроков, он завершается достройкой крепости для затяжной осады.

Среди прочих ответов Путин рассказал о своем «универсальном правиле» – оценивать решения с точки зрения того, идут ли они на благо страны. Мало кто обратил внимание на эту рутинную фразу, но сегодня она звучит довольно зловеще. За этим универсальным правилом – монополизация права решать, что есть благо, и примат интересов режима над интересами граждан.

Станислав Макшаков

Каюсь, еще недавно я с некоторой иронией наблюдал за тем, как сограждане набивают в «Ашане» тележки пачками макарон, мешками с сахаром, канистрами подсолнечного масла. Ведь уже проходили все это весной, когда граждане испугались, что эпидемия коронавируса приведет к дефициту продуктов. Уж теперь-то, в декабре, пора понять, что у нас рыночная экономика и недостатка товаров не может быть в принципе.

В очередной раз пришлось убедиться в собственной наивности, если не сказать глупости. У народа нашего чуйка развита необыкновенно. Начальство еще только готовится о нем, народе, как следует, во всю силу административного ресурса, позаботиться, а граждане уже бегут в магазины.

Вот и вчера, слушая главного российского начальника, я понял, что бездарно опоздал с закупками про запас. Выслушав победный доклад сельхозминистра, сына близкого друга, Владимир Путин велел подчиненным о людях подумать. Так прямо и сказал: «Самое главное — это интересы и благополучие наших граждан». Тут уж даже мне, человеку легкомысленному, стало понятно, что хорошего ждать не приходится. И точно, глава государства решительно возмутился тем, что при полном ажуре в продуктовом самообеспечении и импортозамещении цены на продукты питания растут как на дрожжах. «Смотрите, — предостерег он подчиненных, — как бы у нас не получилось, как в Советском Союзе было. Помните, как тогда говорили? …”В Советском Союзе есть все, только не всем хватает”. Но тогда не хватало, потому что дефицит был, а сейчас может не хватать, потому что у людей денег недостаточно для приобретения определенных продуктов по тем ценам, которые мы наблюдаем на рынке».
 

Уже на другом совещании он добавил конкретики. Оказывается, цены на сахарный песок выросли, о ужас, на 71,5 процента, на подсолнечное масло — на 23,8 процента, мука — 12,9; макаронные изделия — 10,5; хлеб и хлебобулочные изделия — 6,3 процента.

На самом деле грозные вопросы главного начальника, обращенные к испуганным подчиненным, не более чем риторика. Он прекрасно знает в чем дело: «Объяснение есть, есть конечно. Это динамика цен на мировых рынках и попытка подогнать внутренние цены под мировые, а также использовать экспортные возможности». В Европе — неурожай рапса, и Россия увеличила экспорт подсолнечника в 10 раз. Понятно: чтобы в этих условиях было выгодно продавать подсолнечное масло россиянам, цены нужно поднимать. А тут, как назло, людишки из-за ковида обнищали, экспортную выгоду для Отчизны в толк никак взять не могут, злятся. «Послушайте, мы же с вами знаем, что нужно делать в этих случаях, — обращается Путин к подчиненным. — Все инструменты сдерживания роста цен, во всяком случае по этим позициям, известны, нужно только своевременно реагировать на то, что происходит».
 

Одним словом, самое время заняться ручным управлением. И уже начали. Вице-премьер Юрий Борисов уже сообщил, что с нового годы экспортные пошлины на подсолнечник и рапс поднимут до 30 процентов (против нынешних 6,5%). Я не экономист, но скромный жизненный опыт подсказывает: ни на сахар, ни на подсолнечное масло цены не упадут. Если выгодно продавать за границу, то любым способом эти продукты будут продавать. Раздавая взятки, вывозя один товар под видом другого. Понятное дело, Путин опять придет в раздражение и опять рявкнет на министров и губернаторов. Те прибегнут к административному ресурсу и заставят-таки торговцев снизить цену себе в убыток. После чего товар, объявленный подешевевшим, просто исчезнет с прилавков. Вернемся к ситуации, когда продукты вроде дешевые, но их, беда какая, не всем хватает. И тогда, почувствовав суровую путинскую заботу, граждане рванут в магазины. Но будет уже поздно.

Фото: 1-2. Россия. Ростовская область. 24 сентября 2015. Президент РФ Владимир Путин на встрече с представителями фермерских хозяйств Ростовской области на полевом стане сельскохозпредприятия "Исток - 1" в хуторе Шаминка.  Михаил Метцель/ТАСС
3. Россия. Москва. 09.10.2020. Сотрудник магазина собирает заказ для дальнейшей доставки. Сергей Карпухин/ТАСС

Похороны Абдуллы Анзорова прошли в атмосфере медийного сюрреализма, впрочем, совершенно обычной для новостей из Чечни. 18-летний парень в октябре убил и обезглавил под Парижем учителя Самюэля Пати, который показывал ученикам карикатуры на пророка Мухаммада. Предание Анзорова земле на родине предков, в селении Шалажи, прошло при большом стечении народа и силовиков. Глава села Салман Магомадов сказал журналистам, что они патрулировали Шалажи не из-за похорон, а из-за коронавируса. 

Затем Магомадов сообщил, что Анзорова не хоронили с почестями. Однако на видео, предположительно снятом на похоронах, видно: тело сопровождает много людей. Они беспрерывно скандируют славословия покойному. Сельский глава тут же сам себя опроверг: «Для всего исламского мира он герой. Во Франции и Европе “голубые” герои, а здесь нет». Звучат предложения назвать именем Анзорова улицу в селе.

История была бы неполной без участия Дмитрия Пескова. Он ответил на вопрос о похоронах так, как и полагается любому российскому чиновнику, кроме Рамзана Кадырова, когда речь заходит о Чечне: мол, ничего не знаю, не ведаю, не слышал. Впрочем, «речь идет о террористическом акте, который не подлежит ничему, кроме как глубокому осуждению и неприятию», добавил alter ego Владимира Путина, вступив таким образом в заочную полемику со своими соотечественниками из Урус-Мартановского района, которые, судя по видеокадрам, считают деяние покойного не просто похвальным, но и богоугодным. Бог, с их точки зрения, справедливо покарал Самюэля Пати смертью за «клевету на пророка».

Жители села Шалажи вольны хоронить своих покойников как им угодно. Однако и откровенная ложь сельского старейшины, и уклончивость президентского пресс-секретаря, и крики «Аллах акбар», слышные на видео, напомнили о том, о чем в России не принято говорить на публике: Чечня, формально один из регионов федерации, на самом деле живет по своим правилам. Она, скорее, напоминает государство, находящееся с Россией в конфедеративных отношениях.

Только там, помимо портретов Путина, везде висят портреты предыдущего главы региона, отца нынешнего. Сам глава, одетый в некую особую форму, проводит на телекамеры длительные совещания, на которых ругает силовиков и раздает им директивы. Или собирает многотысячные митинги — то в свою поддержку, то в защиту мусульман Бирмы. В его честь названы улицы и парки Чечни. Когда началась эпидемия COVID-19, он первый, не спросив разрешения Москвы, закрыл республику для въезда жителей других регионов.

Представим себе судьбу губернатора Челябинской области или даже главы соседнего с Чечней Дагестана, учини он нечто подобное. Ведь для всей остальной России такие действия, такие совещания, такие митинги, такие высказывания — это прерогатива исключительно одного человека, президента страны. И разумеется, никто в России не может и помыслить выступить с угрозами главе иностранного государства. А Кадыров может без всяких последствий публично поносить Эмманюэля Макрона и оправдывать убийцу Самюэля Пати. Предание земле террориста едва ли состоялось бы в таком публичном формате без негласной санкции Грозного, считает много лет занимающаяся темой Чечни журналист Елена Милашина.

Похороны Анзорова отражают важный элемент полуофициального образа Чечни. Ислам в республике не просто антизападнический. Это в России норма. Кремль поощряет такие тенденции у всех «традиционных» конфессий. 30 лет обучения российских имамов и богословов в арабских странах тоже сделали свое дело — теории заговора и антисемитизм в среде российских мусульман укоренены ненамного слабее, чем в Дамаске или Каире. Однако публичные проявления ислама в Чечне часто имеют резко антисветский, радикальный характер. Если бы не снег и зимняя одежда людей на кадрах видео из села Шалажи, можно было бы подумать, что это съемка похорон ближневосточного «шахида». Представить себе такое в Башкирии или Адыгее сложновато.

Примеры особого статуса Чечни можно приводить еще долго. При этом бюджет республики два последних десятилетия минимум на 85 процентов формируется за счет прямого федерального финансирования. 

Как сложилось такое положение дел? В начале своего президентства Путин понял: чеченскую войну невозможно выиграть. Вместо продолжения бессмысленных боевых действий республику отдали под наследственное управление одной из местных семей — на «эксклюзивных» условиях. Нельзя сказать, что Кремль не извлекает из этого совсем никаких выгод. «Кадыровским спецназом» пугают оппозицию, когда она выходит на улицы. Выходцы из Чечни, как правило, очень своевременно предъявляют претензии оппонентам Путина и разбираются с ними, как это было с Борисом Немцовым. Они же в нужный момент оказываются в местах вроде Донбасса. Рамзан Кадыров работает своего рода неофициальным спецпредставителем Кремля по отношениям с исламским миром, где он служит примером восхождения мусульманина на недосягаемую в западных странах ступень могущества и влияния. Вдобавок, острота эмоций и горечь воспоминаний о чеченской войне в российском обществе притупились и отношение к чеченцам медленно, но улучшается. 

Сегодня Чечня существует на далекой периферии общественного сознания. В ее статусе ничего не изменится, пока в Кремле сидит Владимир Путин, а клоунадой, которую в России именуют «политикой», руководит его администрация. Но что будет дальше? Смена режима и свободные выборы, когда бы они ни произошли, будут означать, не побоюсь этого слова, «обнуление» обязательств федерального центра перед республикой. Хотя бы потому, что эти отношения фактически производная от взаимных симпатий и обязательств Путина и Кадырова. На одном из первых же заседаний настоящей Госдумы, а не той массовки, которая сидит в Охотном ряду сегодня, обязательно встанет депутат от Оренбургской области или Республики Тыва и спросит: «Почему мне и моим избирателям не дают такие же деньги, которые выделяют Грозному?» Будут и другие вопросы — о неформальном распространении норм шариата, фактически особом статусе спецформирований местного МВД и многом другом. 

Какие бы люди ни встали во главе российских государственных институтов после ухода со сцены путинского режима, им придется решить проблему особого статуса Чечни.

Строго говоря, путей может быть всего два: попытаться встроить республику в федеральный мейнстрим, ликвидировав персоналистское правление и лишив республиканское руководство привилегий, или оставить все как есть, но дать остальным регионам такую же независимость от центра. Российский исторический опыт подсказывает, что новая власть скорее выберет первый вариант. Это может привести к конфликту с местными элитами, возможно, очень жесткому. Ведь даже нормальные выборы провести в Чечне будет нелегко из-за их сопротивления. Второй вариант, на первый взгляд, кажется опасным для единства страны. Однако после бесконечной и бессмысленной путинской централизации новому Кремлю было бы логично дать регионам максимальную свободу. Но какой должна быть ее степень?

Главный вопрос: как отнесется к изменениям чеченское общество? С одной стороны, из того самого «85-процентного» бюджета ему перепадает немного, а давление кадыровской системы испытывают многие. С другой — память о войне в чеченских семьях жива, а представления об окружающем мире во многом сформированы пропагандой, замкнутостью и традициями. Глядя на кадры из села Шалажи, понимаешь: это один из символов того вызова, с которым столкнется и новое — надеюсь, демократическое и легитимное — российское руководство, и российское общество. Включая не абстрактную «Чечню», а вполне конкретный чеченский народ.

Чеченский вызов станет для нового российского руководства не менее серьезным, чем замирение с Украиной.

Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь

Ровно год ученые, экологи, общественные активисты воюют с государством, чтобы оно не переписывало главную охранную грамоту Байкала — Перечень видов деятельности, запрещенных в центральной экологической зоне Байкальской природной территории. Тем не менее Минприроды (МПР) изменило его до неузнаваемости, разрешив все что можно и что нельзя. 9 декабря «дозволение убивать Байкал» (такова оценка экспертов) планируют направить для утверждения в правительство, чтобы 14-го документ подписал Мишустин. Поскольку прежнее постановление вопреки протестам экологов уже гильотинировано, для бюрократии это императив — успеть утвердить до 1 января новые правила. Иначе с Нового года действующих запретов не останется.

 

Свод комплексных послаблений режима охраны Байкала принимается под привычную шарманку: ранее иркутский губернатор Кобзев объявил 2021-й Годом Байкала. Президент инициативу поддержал, поручив трем правительствам — РФ, иркутскому и бурятскому — «проработать вопрос» о проведении Года Байкала во всей стране. Доклада о Годе Байкала Путин ждал до 1 декабря, Мишустин — ответственный.

Если новый перечень премьер подпишет, это и станет докладом по существу.

На Байкале разрешат:
 

• коммерческие (хоть и не сплошные) рубки прибайкальских лесов;
• застройку ранее незатронутых природных территорий и водоохранных зон в границах населенных пунктов;
• транспортировку по озеру пестицидов, сильнодействующих и ядовитых веществ;
• сохранение и продолжение накопления мусора на свалках бытовых отходов, а также сжигание отходов при «очистке выбросов до нормативов качества».

Будет поощряться строительство:
 

• новых портов;
• любых объектов для рекультивации загрязненных Байкальским ЦБК территорий.

Выдадут бессрочную индульгенцию на любую деятельность, связанную с эксплуатацией объектов, построенных РЖД и другими лоббистами в рамках скандального закона о «магистральной инфраструктуре» (сам он хотя бы ограничен 2024 годом).

Это ускорение байкальского экологического кризиса.

Вряд ли именно этот результат имели в виду президент и правительство, выделяя в рамках нацпроекта «Экология» специальный проект «Охрана озера Байкал» и создавая для его обеспечения проектный офис.

Вот что говорят эксперты.

Ирина Орлова,
ученый секретарь научного совета Сибирского отделения РАН по проблемам озера Байкал:
 

— Официальная позиция СО РАН относительно байкальского законотворчества: необходимо прекратить вносить точечные, не взаимоувязанные изменения в отдельные нормы. Допустима только комплексная программа изменений в законодательство с обязательным участием научного сообщества и общественности. И должно быть нормативно установлено: любые законодательные инициативы рассматриваются лишь при условии системной научной экспертизы и учета мнения общественности.

В проект постановления правительства РФ от 30.11.2020 («Об утверждении перечня видов деятельности, запрещенных в центральной экологической зоне Байкальской природной территории». — А. Т.), включены нормы, которые ранее не рассматривались на заседаниях межведомственной рабочей группы, на экспертном уровне. В первую очередь это касается пункта 3 — новой нормы, устанавливающей для конкретной организации — РЖД — исключение из общих правил, что и несет технически неоправданные, весьма высокие имиджевые риски для РЖД, и представляет высокую опасность для экосистемы.

Этот проект постановления не направлен для согласования или обсуждения членам межведомственной группы, не представлен для заключения в СО РАН, представителей СО РАН не приглашают на совещания в МПР по данному вопросу.

Евгений Симонов,
международный координатор коалиции «Реки без границ»:
 

— Байкал управляется броуновским движением клерков — на первый взгляд. Уже на второй — видно воздействие сил лоббизма. Чиновник улавливает, какой из лоббистов сильнее, и отстегивает ему кусок Байкала, соразмерный его общественному весу. Именно так составляли новый перечень. Регионы, ведомства и акулы бизнеса представили длинный список ослабления режимов охраны. Некоторым лоббистам, как РЖД, такие послабления в рамках перечня показались не соответствующими их весу, и они еще и специальный закон о «магистральной инфраструктуре» пролоббировали, временно отменив на Байкале экологическую экспертизу транспортных проектов и получив разрешение вырубать под них лес. Но теперь их опять интересует перечень, чтобы сделать временное ослабление запретов постоянным. По мере того как в проектный офис по Байкалу заглядывают разные лоббисты, список запретов скукоживается и выхолащивается. Он уже не столько природоохранный, сколько отражающий интересы РЖД, ВЭБа, «Росатома», чиновников, лоббирующих застройку берегов, и чиновников, прикрывающих коммерческие рубки у Байкала.

При этом от природоохранных организаций МПР требует «всестороннего обоснования» поправок, тогда как предложения, вносимые чинами собственно МПР с подачи лоббистов, не имеют ни экологического, ни социально-экономического обоснования. То есть сам процесс подготовки нового перечня насквозь коррумпирован.

 

Александр Федоров,
руководитель рабочей группы «Охрана окружающей среды» общественного совета при МПР России:
 

— Байкал — единственный природный объект в России, для сохранения которого принят специальный закон. Тему Байкала постоянно поднимает президент. При таком уровне внимания Байкал — это тест для государства: может оно что-то или нет. Президент год назад дал жесткие поручения о сохранении озера. Срок исполнения основных мер истек к концу мая сего года. Ничего не выполнено. Еще раз подчеркну: не выполнено.

Определение видов деятельности, способных навредить Байкалу, — ключевая госзадача. К сожалению, лоббисты разных мастей — от лесорубов до мусоросжигателей — таки продавливают возможность ведения своего бизнеса. И МПР не может этому противостоять. Намучившись с непрерывным перекраиванием документов по Байкалу, наш общественный совет в итоге предложил МПР создать министерскую комиссию в целях качественной проработки нормативно-правовых актов и других предложений по Байкалу.

Любовь Аликина,
председатель комитета ТОС «Рубин», руководитель региональной группы «Народные инициативы — общественный контроль», Иркутск:
 

— Перечень запрещенных видов деятельности имеет долгую историю. Первые послабления в него внесли в 2009 году, затем еще четырежды. Теперь решили еще больше разрешить бизнесу, инвесторам в рамках нацпроектов, прикрываясь нуждами и интересами местного населения. Режим охраны озера ослабляется. Бизнес рулит, и все идет к тому, что Байкал выведут в самостоятельную федеральную территорию, и население, общество уже не смогут повлиять на то, что там будут творить те, кому в ведение его отдадут.

Кристиан Ринчинов,
руководитель проекта по поддержке общественного лесного мониторинга, член Бурятского регионального объединения по Байкалу:
 

— Ответственный рекреационный, познавательный и экстремальный туризм мог бы стать основой местной экономики и заменить собой действующий сейчас тренд региональной экономики на постепенное распиливание, раскапывание и уничтожение природы вокруг Байкала. Но предлагаемые изменения вновь направлены на упрощение использования и добычи природных ресурсов вокруг Байкала. Даже те, что должны способствовать развитию туризма, в действительности могут нанести серьезный ущерб природе и местным жителям. Правительство могло бы просто не мешать развитию честного малого предпринимательства, но вместо этого оно упрощает приватизацию (исключительно городским бизнесом и крупными инвесторами) самых посещаемых мест, таких как Листвянка и остров Ольхон, которые и без того страдают от повышенного турпотока. Такой подход разрушает природу берегов Байкала, ради которой люди сюда и приезжают.

Для чиновников и их приближенных следующий год, возможно, и станет Годом Байкала: если все предлагаемые ими поправки примут, то долгожданное освоение этой территории получит мощный импульс. А мы прежний Байкал можем потерять.

 

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Кто продал Байкал. Единороссы отменили природоохранный статус территорий вокруг озера

 

 

 

Михаил Крейндлин,
руководитель программы ООПТ российского отделения ОМНО «Совет Гринпис»:
 

— Из перечня исключается запрет строительства на незатронутых природных территориях, включая водоохранные зоны и прибрежные защитные полосы Байкала и впадающих в него рек. Это даст старт бесконтрольному строительству коттеджей и гостиниц. В том числе в местах обитания и произрастания редких и исчезающих животных и растений (например, реликтовой монгольской жабы, или растения черепоплодник, занесенных в иркутскую Красную книгу, или орла-могильника из Красной книги РФ).

Возникает еще одна реальная угроза. Все эти новые, построенные — раз будет позволено — жилые и коммерческие объекты могут быть подтоплены, поскольку МПР также готовит и расширение диапазона уровней озера Байкал. Сейчас из-за застройки нижнего бьефа сброс с Иркутской ГЭС производится менее необходимого. Разрешение строительства в водоохранной зоне автоматически влечет массовую застройку берега, и при подтоплении ущерб ляжет на бюджет. Таким образом, если перечень будет принят в таком виде, это может привести к уничтожению ценнейших природных территорий, в будущем — к чрезвычайным ситуациям с тяжкими последствиями.

По проекту перечня можно будет заготавливать древесину при выборочных санитарных рубках и рубках ухода. Исходя из Лесного и Гражданского кодексов, кто угодно, включая арендаторов леса, сможет вести заготовку леса с целью получения прибыли. По Правилам ухода, при рубках в целях ухода за лесными насаждениями допустимо вырубать 71–90%. Рубки ухода и санитарные рубки являются одними из самых криминализованных видов рубок. Достаточно вспомнить громкое дело заказника «Туколонь».

Александр Колотов,
член Ангаро-Байкальского бассейнового совета, член Общественного совета Росводресурсов:
 

— Проектом перечня в последней редакции из запретов исключены «строительство, реконструкция, эксплуатация объектов, предназначенных для производства работ по рекультивации территорий, подвергшихся негативному воздействию в связи с деятельностью Байкальского целлюлозно-бумажного комбината».

Итак, на берегу Байкала лежат опасные и токсичные отходы БЦБК. Вместо того чтобы ликвидировать их максимально безопасным способом, еще до начала работ чиновники услужливо предлагают развязать руки ликвидаторам до такой степени, что при расширительном толковании предлагаемых нормативов все побережье Байкала практически станет одной большой территорией БЦБК, в которой можно будет сбрасывать стоки в Байкал без надлежащей очистки, переводить лесные и заповедные земли в земли более удобных для освоения категорий и даже возводить и эксплуатировать объекты с негативным воздействием на окружающую среду, отнесенным к первой и второй категориям опасности. Когда-то власти СССР допустили ошибку, построив ЦБК на берегу Байкала. Теперь власти РФ, исправляя промах предшественников, готовы совершить ошибку еще более чудовищную.

***

Озеро и так переживает острый экологический кризис (оценка экспертов), в его прибрежных водах небывало размножились подпитываемые загрязнениями чужеродные водоросли, гибнут уникальные эндемики (например, байкальская губка — природный фильтр, хранитель озера). Комитет Всемирного наследия ЮНЕСКО уже устал запрашивать у Российского государства сколько-нибудь внятных оценок воздействия на озеро кипучей бюрократической деятельности и все новых ослаблений режима его охраны: изменений регулирования водного режима, создания специальных экономических зон для развития туризма, десятикратного сокращения водоохранных полос, неконтролируемой застройки берегов.

Де-факто Байкал давно приравнен к участкам центральноафриканских стран, внесенных в список «Всемирное наследие в опасности».

Проблемы охраны Байкала обсуждались на 23-х из 24-х сессий Комитета ЮНЕСКО, прошедших со времени зачисления великого озера во Всемирное природное наследие.

У России есть все шансы получить включение озера в позорный список уже де-юре. И прямо в Год Байкала, объявленный властями. Международные организации нам, конечно, не указ, но обязательства перед миром за Байкал Российское государство брало на себя добровольно.

Во-вторых, в этом году бюджетный процесс базируется на совсем уж шат­ких основаниях. Заложенные в него базовые параметры (прирост ВВП на 3,3%, инфляция в 3,7%, курс 72,4 рубля за доллар в среднем по году) обозначены в макроэкономическом прогнозе, составленном до начала второй волны коронавируса, победы Джо Байдена на выборах в США и довольно резкого ускорения темпов роста потребительских цен в последние недели. Прогноз этот, замечу, никто не попытался пересмотреть на протяжении все­го времени прохождения бюджета через Думу, и уже поэтому надеяться, что депутаты-таки попали пальцем в небо, я бы не стал. По сравнению с 2020 годом (сейчас проекции Счётной палаты говорят о том, что по итогам года в казну удастся собрать 17,6–17,8 трлн рублей) доходы бюджета к 2022 году должны вырасти на… 4 трлн рублей; напомню, что такой прирост в течение двух лет в российской истории случался лишь дважды — с 2009 по 2011 год и с 2016 по 2018-й, однако за эти периоды среднегодовая цена нефти прибавляла приблизительно по $40 за баррель, чего в ближайшее время ожидать не приходится.

Однако даже будучи тем, чем он является — декларацией о пожеланиях и намерениях, — бюджет важен как документ, дающий некое представление о приоритетах и планах властей в новом году и на более отдаленное будущее. И если подходить к его оценке с этих позиций, очевидными выглядят несколько моментов.

Прежде всего надо отметить, что составители главного финансового плана признают, что федеральный бюджет останется дефицитным в течение ближайших трех лет, а к соблюдению так называемого бюджетного правила удастся вер­нуться в лучшем случае в 2022 году (хотя и это неочевидно). Дефицит порождается существенным сокращением доходов (как нефтегазовых, так и прочих) при значительном росте расходов — и сама по себе решимость поддерживать относительно высокие расходы на фоне серьезно сократившихся поступлений похвальна, так как удовлетворительные экономические итоги пандемического 2020-го во многом обусловлены увеличением бюджетных трат, без которых падение было бы гораздо чувствительнее (сейчас Мин­экономики ожидает его на уровне 3,9%, хотя большинство независимых экс­пертов говорили весной о провале чуть ли не на 10%).

Покрытие дефицита предполагается осуществлять за счет наращивания государственного долга, который увеличится до 21,3% ВВП к 2023 году по сравнению с 8,85% ВВП на 1 января 2019 года. В этом — самое существенное отличие бюджетной политики начала 2020-х годов от ответа властей на кри­зис 2008–2009 годов, когда основным источником покрытия финансового разрыва был Резервный фонд, общий объём которого за 2009–2010 годы сократился в 5 раз, с 9,8 до 1,7% ВВП. Судя по всему, в нынешних условиях нечто подобное считается недопустимо рискованным — и потому, согласно принятому закону, объем Фонда национального благосостояния в ближайшие годы практически не изменится, составляя 12,45–12,64 трлн рублей (хотя реальные показатели вряд ли будут столь стабильными —ведь ФНБ в основном размещен в валютных активах, и их рублевая оценка будет расти). Тем не менее курс на наращивание долга объявлен, и, в отличие от ряда экспертов, я бы поддержал данную меру.

Увеличение государственного долга предполагается осуществлять в основном за счет скрытой эмиссии Банка России: Минфин будет выпускать облигации федерального займа, текущая доходность которых составляет чуть выше 6% годовых, а банки, приобретая их, смогут реповать их в ЦБ (первые такие операции на общую сумму в 620 млрд рублей уже осуществлены в октябре). В результате получателем основной части дохода по облигациям окажется Банк России, который, согласно ст. 26 Закона о Центральном банке Российской Федерации, должен направлять 75% своей прибыли обратно в бюджет. Таким образом, в результате осуществления подобной схемы я не ждал бы того «высасывания» ресурсов с внутреннего финансового рынка, о котором сейчас многие начали рассуждать, а своего рода «количественное смягчение а-ля рюс» экономике не помешает.

Несколько странными выглядят лишь цифры утвержденных заимствований (2,94 трлн рублей в 2021 году, 2,10 трлн в 2022-м и 2,39 трлн в 2023-м), которые составляют в первом случае 107% заявленного дефицита, а во втором и третьем — по 169% (к чему прив­лекать займы на сумму бóльшую, чем разница между расходами и доходами, остается непроясненным, но депутаты такими мелочами, судя по всему, интересоваться не стали, да и проблемы точности трехлетнего прогноза я уже касался).

Стоит сказать и несколько слов о расходах. В 2021 году они запланированы на уровне 21,5 трлн рублей, что окажется более чем на 1 трлн меньше, чем по факту будет израсходовано в текущем году. Это уже породило мнение о том, что правительство намерено начать экономить на здравоохранении и социальной политике, что не совсем верно: действительно, некоторое формальное сокращение и дальнейшая стабилизация расходов на медицину имеют место, но нужно учитывать, что многие траты по этой статье обеспечиваются через рост трансфертов региональным бюджетам, которые и финансируют местное здравоохранение.

В то же время нужно признать, что параметры бюджета 2021 года очевид­но указывают: власти не смогли реализовать свои наиболее спорные рефор­мы последних лет. Все помнят, как активно велись в 2015–2016 годах разговоры о передаче в регионы дополнительных финансовых полномочий, но в итоге это обернулось неспособностью субъектов федерации обеспечить наполняемость своих бюджетов: общий объем трансфертов из федеральной казны регионам в 2021 году вырастет до 2,84 трлн рублей с 1,47 трлн в 2016 году (в результате часто обсуждаемое урезание расходов по линии нацпро­екта «Здравоохранение» с 253 до 243 млрд рублей компенсируется общим ростом затрат по этой статье в консолидированном бюджете с 3,8 до 4,4 трлн, что превышает данную экономию в 60 раз).

То же самое касается и пенсионной реформы: в 2018-м правительство убеждало всех в том, что бюджет Пенсионного фонда России будет сбалансирован к 2030 году — результат же оказался обратным: трансферт в его пользу, составлявший в 2018 году 3,28 трлн рублей, вырастет в 2021-м до рекордных 5,8 трлн, впервые в истории превысив собственные доходы фонда, и, вероятно, вряд ли сократится в последующем. Эти два момента, на мой взгляд, обнажают главную про­блему страны: в случае резкого падения цен на экспортные товары правительству нечего противопоставить этой беде. За 9 месяцев текущего года неф­тегазовые доходы рухнули на 2,15 трлн рублей, а всё дополнительное крохоборство Минфина обеспечило лишь 335 млрд дополнительных поступлений, закрыв менее 1/6 потерь. Повышения налогов, которые были анонсированы в этом году, не исправят ситуации: нужно готови­ться к тому, что российский бюджет останется дефицитным навсегда. На мой взгляд, весьма высока вероятность, что в 2020-е годы расходы федерального бюджета придется постоянно поддерживать на уровне в 20% ВВП или выше — просто потому, что нужно будет исправлять ошибки разного рода «оптимизаций» и помогать регионам в условиях сокращения питающих их бюджеты поступлений подоходного налога.

Подводя итог, я бы сказал: ничего катастрофичного в самом по себе бюд­жете на 2021 год нет. Важнейшей его особенностью стало признание властью необходимости долгового финансирования бюджетного дефицита, что при нынешних размерах государственных обязательств представляется более чем приемлемым (рассуждения о дефиците бюд­жета-2020 чуть ли не в 4,5% ВВП выглядят немного лукаво: да, формальное увеличение госдолга по итогам года составит около 6,7 трлн рублей, но с начала года Фонд национального благосостояния прибавил 5,6 трлн, так что в реальности «дыра» намного меньше). Так как значительная часть дефицита будет направлена на трансферты в ПФР и региональные бюджеты, можно предполагать, что деньги не будут потрачены на бесполезные «инвестиции», а в значительной части дойдут до граждан, что является хорошим инструментом экономического оживления. Общая логика составителей бюджета понятна и разумна — проблемы скорее будут связаны с его исполнением.

Принимая бюджет на 2021 год и последующие годы, власти ориентировались, на мой взгляд, на прошлые кризисные периоды, когда в 2010–2012 и в 2017–2018 годах бюджетные доходы росли стремительно, а экономика показывала относительно здоровый восстановительный рост (хотя на устойчивый подъем выйти не удавалось, падения ВВП бывали компенсированы за 1–2 года). На мой взгляд, сейчас такой вариант выхода из коронакризиса куда менее вероятен. Экономика к концу 2020 года обескровлена; рост потребления в значительной мере поддерживается тратой сбережений и увеличением закредитованности граждан; мотивов для инвестиций у предпринимателей нет, а новые мегапроекты власть начинать не может; наконец, в 2021 году истекают налоговые льготы и отсрочки для бизнеса, и многие компании, пережившие этот год, разорятся в наступающем.

И поэтому мне кажется, что в очередной раз бюджетный прогноз существенно разойдется с реальностью: пандемия не пойдет на спад до весны; доходы не увеличатся существенно по сравнению в 2020-м годом; реальный дефицит ока­жется заметно больше прогнозируемого, а восстановительный рост ВВП не превысит 2%. Катастрофы это не вызовет, но с надеждами на «опережающее развитие» придется распрощаться — и тогда в 2021-м или 2022 году правительству действительно придется всерьез задуматься о том, каким образом можно добиться повышения реальных доходов и жизненного уровня граждан после десятилетия стагнации. Ведь пока, судя по всему, новых идей в этой сфере не наблюдается…

2020 год стал вехой в самых разных процессах: от глобальных до вполне локальных, но имеющих важное прикладное значение. 23 ноября российское правительство заявило о масштабной реорганизации «институтов развития» – квазибюрократических структур, которые должны обеспечивать опережающее развитие отдельных регионов или отраслей экономики. Сильнее других эту перезагрузку ощутит на себе Дальний Восток – российский полигон для отработки передовых управленческих практик, многие из которых, впрочем, за несколько лет так и не смогли доказать свою эффективность.

Синусоида

Сама идея создания особых, отделенных от основной бюрократической машины структур для обеспечения опережающего развития на приоритетных направлениях, конечно, не нова. Она тесно связана с концепцией особых экономических зон, преференций, кластеров и является частью неолиберального подхода, утверждающего, что рыночную конкуренцию можно выиграть с помощью не ограничений, а, наоборот, дерегулирования и облегчения частной инициативы. Государство при этом должно не управлять бизнесом, а помогать ему.

Российский Дальний Восток всегда осваивался в особом режиме. Можно вспомнить Китайско-Восточную железную дорогу или трест «Дальстрой», «государство в государстве», реорганизованный из-за ассоциаций с ГУЛАГом и чрезмерную самостоятельность. Периоды государственного патернализма сменялись в регионе периодами опоры на собственные силы и привлечение иностранного капитала. Последние 40 лет тоже прекрасно вписываются в эту синусоидальную траекторию.

На рубеже 1980–1990-х из-за государственного коллапса дальневосточникам пришлось взять развитие в свои руки. С опорой на местную инициативу появилась целая россыпь проектов, завязанных на особые административные режимы: от свободной экономической зоны Находка до Приграничного торгово-экономического комплекса, предполагающего безвизовый обмен между Россией и Китаем (сейчас они изучаются командой историков и антропологов).

По мере выхода государства из комы Москва стала вспоминать о державных интересах и сворачивать вольницу. Центру не особо нравилось, как выглядели инициативы ретивых дальневосточников на фоне разговоров о китайской угрозе и страшилок о дальневосточном сепаратизме.

Нефтяное благополучие позволило Москве сменить стратегию. С 2006 года резко выросли трансферты из центрального бюджета, и регион на какое-то время приблизился к знакомой советской схеме. Государства опять стало много, и оно опять было готово платить дальневосточникам за то, что они живут на Дальнем Востоке и тем самым выполняют «миссию государственного значения».

Ставший первым министром по развитию Дальнего Востока (создано в мае 2012 года) бывший хабаровский губернатор Виктор Ишаев сформулировал эту популярную среди местных мысль так: «С царских времен до развала Союза перед дальневосточниками стояли государственные задачи: приезжать и жить, охранять границы, добывать сырье и поставлять на внутренний и внешний рынок».

Пока у государства было много денег, была и готовность платить. Когда их стало меньше, начался поиск способов перевести периферийный регион на самодостаточность. Как отмечает исследователь региональных проектов развития Сергей Иванов: «На рубеже 2000–2010-х годов дискурсивная спираль дальневосточной политики в России начала очередной виток, вызванный ухудшением финансового положения государства».

Концептуально этот виток оформили после заседания правительственной комиссии в октябре 2013 года в Комсомольске-на-Амуре. Тогда центральная власть предложила реализовывать принципиально новую модель развития Дальнего Востока, основанную на «раскрытии потенциала региона как альтернативы сокращению централизованных финансовых вливаний».

Потенциал региона виделся в основном в географической близости к растущим азиатским рынкам. Созданные тогда же территории опережающего развития (ТОР) представлялись эдакими островками благополучия, которое сгенерирует щедрый приток иностранных инвестиций. Предполагалось повторить на Дальнем Востоке опыт особой экономической зоны Шэньчжэнь в Китае (深圳经济特区). Эта маленькая рыбацкая деревушка близ Гонконга превратилась в один из самых продвинутых городов мира благодаря вливаниям зарубежного капитала (на самом деле благодаря финансированию из Пекина и реэкспорту китайского капитала под видом гонконгского).

Система

Новую стратегию воплощал в жизнь уже не консерватор-государственник Ишаев, а «эффективный менеджер» Александр Галушка, возглавивший Министерство по развитию Дальнего Востока в неполные 38 лет. «В основе новой модели развития лежит международная интеграция со странами АТР, создание глобальных конкурентоспособных условий экономического развития, условий инвестирования и ведения бизнеса, ставка на частные инвестиции, малый и средний бизнес, развитие конкуренции», – объяснял свое видение будущего чиновник.

При нем стала формироваться разветвленная и весьма громоздкая система государственных и квазигосударственных структур, которую сами ее сотрудники называют «система Минвостокразвития» или «большое министерство».

В подчинении министра, помимо собственно министерства, два агентства: Агентство по привлечению инвестиций и поддержки экспорта на Дальнем Востоке (АПИ) и Агентство развития человеческого капитала на Дальнем Востоке (АРЧК). Первое должно было помочь региону зарабатывать деньги. Второе – обеспечивать его кадрами с помощью различных проектов, самым известным из которых стал «дальневосточный гектар» – каждый житель России мог онлайн получить гектар земли практически в любой точке региона. Оба агентства были созданы в форме АНО (автономных некоммерческих организаций).

Еще одной структурой в ведении министра стала Корпорация по развитию Дальнего Востока (КРДВ) – акционерное общество со 100%-ной долей государства в уставном капитале. Корпорация должна была управлять территориями опережающего развития и Свободным портом Владивосток (СПВ). Кстати, статус корпорации закреплен на уровне федеральных законов, чего нельзя сказать о входящих в систему Минвостокразвития агентствах.

Также в «большое министерство» вошел созданный под эгидой ВЭБ РФ Фонд развития Дальнего Востока, предназначенный для финансирования крупных (не менее 500 млн рублей) проектов. Вне министерства, при администрациях субъектов Федерации, были сформированы свои собственные агентства по привлечению инвестиций и корпорации развития, а в Приморье, например, существовала еще и отдельная управляющая компания, обслуживающая «особую экономическую зону промышленно-производственного типа» на базе завода «Соллерс».

В общем, трудно не запутаться во всех этих структурах. Мне на эту тему всегда вспоминается история о сотрудниках Китайской академии общественных наук (中国社会科学院), отправленных в Россию для работы над большим аналитическим докладом о «повороте на Восток». Они попросили меня отвезти их в «свободный порт Владивосток». Пришлось объяснять, что они уже на месте, потому что «свободный порт» – это не порт, а административный режим, и затрагивает он не только Владивосток, а целых пять субъектов Федерации.

Так что неудивительно, что созданная министерством система троила и давала сбои. Институтам развития не хватило полномочий, коих с лихвой было у того же правления КВЖД, пользовавшегося всей полнотой власти на подопечной территории. В теории корпорация должна была строить инфраструктуру, Агентство по инвестициям – привлекать инвесторов, Агентство по кадрам – кадры, а фонд все это финансировать. На практике же корпорация, например, не вполне справилась со своей задачей, потому что не везде смогла решить вопрос с газификацией и электроснабжением территорий опережающего развития, а тому же «Газпрому» ее интересы были не указ.

Специальные режимы (23 ТОР, СПВ, к которым в 2018 году прибавился еще и Специальный административный район – «офшор на острове Русском»), так и не смогли привлечь иностранные инвестиции в количествах, достаточных для самостоятельного развития региона. В основном в них заходит российский капитал – в немалой степени госкомпании, а также местные фирмы, которые и так работали, но решили получить преференции, обещанные специальными режимами.

Огромные средства уходили на содержание квазибюрократического аппарата. Видимого и быстрого результата, способного оправдать существование институтов развития в глазах казны, не было. Поэтому их деятельность вылилась в постоянную демонстрацию своей нужности и успешности.

Фактически исследователи развития Дальнего Востока имели дело с двумя параллельными реальностями – одну можно было лицезреть своими глазами во время полевых поездок; другая существовала исключительно на страницах сайтов корпорации и агентств. Хотя «позитивная движуха», как выразился один высокопоставленный инсайдер, в наш медийный век действительно очень важна, не исключено, что разительный диссонанс между этими двумя реальностями смущал не только исследователей, но и контролирующие органы.

Также достаточно сложным и громоздким оказалось взаимодействие между различными частями «большого министерства». Сотрудники корпорации постоянно жаловались на Агентство по инвестициям, а те на корпорацию. Вместе они жаловались на Агентство по кадрам и вообще не понимали, чем оно занимается.

Взаимодействие осложнялось огромной текучкой кадров (вызванной колоссальным объемом рутинной работы, вынуждающей сотрудников сидеть допоздна и работать без выходных) и оторванностью различных центров принятия решений друг от друга. Значительная часть штата структур, развивающих Дальний Восток, сидела в Москве, остальные – в самом регионе. Почти все руководство составляли люди, не связанные с Дальним Востоком и рассматривающие работу на его благо только как строчку в резюме. Постоянные перелеты и смена часовых поясов также не добавляли эффективности.

Так продолжалось пять лет. К министерству копились претензии: и у местного населения, и у традиционной бюрократии, которая видела в работе «институтов развития» сокращение налоговой базы. Жертвой этого недовольства стал их демиург Галушка, которого в 2018 году заменили на человека из региона – бывшего губернатора Амурской области Александра Козлова, также на момент назначения 37-летнего.

Козлов управлял «системой» чуть больше двух лет и ничем особенно не запомнился. Хотя именно при нем министерство заметно расширило свое географическое влияние, получив в подчинение Забайкалье (ноябрь 2018 года), а также всю Арктику (февраль 2019 года). Впрочем, ключевая заслуга в этом принадлежит не министру, а вице-премьеру Юрию Трутневу – влиятельному шефу всего развития Дальнего Востока.

Перезагрузка

Нельзя сказать, что столь сложная система не дала результатов. Результаты есть, и их много. Новые преференциальные режимы, электронная виза, упрощенные процедуры ведения бизнеса – это лишь основные. Правда, отличить, чего достигло само министерство, а чего – подчиненные ему структуры, сложно. Так что шансов пережить кризисный 2020 год у них было немного.

В ноябре правительство приняло давно ожидавшееся решение реорганизовать институты развития, в том числе те, что отвечают за Дальний Восток. Вполне возможно, аналогичные решения последуют и в региональных правительствах, где существуют свои агентства и корпорации.

Суть новшеств заключается в том, что ликвидированы те структуры, которые, во-первых, показали свою низкую эффективность, во-вторых, возможно, были уместны в более сытые времена, но не сейчас. В «системе МинДВ» под нож пошли оба агентства. Их функции передали частично Корпорации по развитию Дальнего Востока, а частично ВЭБу, куда вливается также упраздненный Фонд развития Дальнего Востока.

ВЭБ выглядит главным выгодоприобретателем от перезагрузки. Банк фактически становится макроведомством по развитию всего и вся, оставаясь при этом формально вне правительства. Соответственно вырастает и аппаратное влияние его главы Игоря Шувалова, который вновь получает полномочия, сравнимые с вице-премьерскими.

Другая часть контроля над проектами по развитию Дальнего Востока остается в руках вице-премьера Трутнева – через министерство (его возглавил сорокалетний Андрей Чекунков, человек из «системы», ранее гендиректор фонда – структуры, к которой меньше всего претензий) и корпорацию. Вероятно, именно корпорация станет главной структурой по работе с зарубежными партнерами, а ее деятельность, видимо, станет более эффективной, потому что больше не нужно будет отвлекаться на взаимодействие с агентствами.

Черновая схема разграничения функций между Министерством ДВ и ВЭБом такова: все функции фонда, связанные с управлением, но не деньгами, уходят в министерство; все проекты, связанные с финансами, уходят из министерства в банк. Насколько эффективно будет  реализовано это разграничение – большой вопрос. Также непонятно, какие из запущенных проектов останутся, а какие потеряются при переезде.

Больше всего сомнений вызывают проекты Агентства по развитию человеческого капитала. Заманить переселенцев на Дальний Восток у людей, которые сами не спешат туда переселяться, не получилось. Наверняка через три-четыре года канет в Лету и нашумевший, но бестолковый «дальневосточный гектар». Российским аналогом Гомстед-акта эта программа так и не стала.

Неожиданно негативную роль сыграла и кажущаяся легкость получения земли – все можно сделать онлайн, не выезжая на местность. Например, в одном из приграничных районов Приморского края все выделенные гектары были распределены между заявителями. Однако на практике ни один даже не приехал на выделенную ему землю и тем более ничего не начал строить, а участок взял впрок, на случай, если вдруг когда-то в приграничье заработает шэньчжэньский сценарий. В администрации района ожидают волну отказов от гектаров по мере приближения срока, после которого за землю нужно будет платить налог.

Вероятно, попадут под ревизию и проекты Агентства по привлечению инвестиций и Фонда развития. Однако к смене парадигмы (как это было в 2012–2013 годах) ноябрьское решение не приведет. Как в любой уборке, цель оптимизации – выкинуть что-то, что сейчас кажется совсем лишним, но миг удовлетворенности наведенным порядком краток, и вскоре система вновь забивается мусором.

Это все тот же, «экономный» подход к развитию Дальнего Востока, откорректированный в сторону еще большей экономии. Павел Минакир и Ольга Прокапало из хабаровского Института экономических исследований описывают его как «эклектичное сочетание «колониальной» эксплуатации транзитных и природно-ресурсных полезностей региона, с одной стороны, и замещение финансово-экономических ресурсов государства институциональными стимулами – с другой».

Это означает, что, как и все предыдущие годы, Москва будет пытаться оптимизировать затраты на периферийный регион, рассчитывая, что бизнес и молодые эффективные управленцы за счет «позитивной движухи» как-нибудь вывезут развитие без масштабных финансовых вливаний и/или предоставления реальной самостоятельности территориям. Выглядит сомнительно.

kremlin.ru

Ну что же, кодификация граждан по признакам сотрудничества с различными иностранными организациями набирает обороты. До специально маркированных нарукавников дело пока не дошло, но это не потому, что нынешний российский режим гуманнее того, что практиковал эту меру 70-80 лет назад. В эпоху современных технологий есть способы понадежнее, чем повязка на рукаве вашей куртки.

В минувший понедельник сводная бригада из депутатов и сенаторов внесла в Госдуму законопроект, предусматривающий ужесточение наказаний для организаций и граждан, которые по-прежнему отказываются любой публикуемый ими текст сопровождать упоминанием о том, что он принадлежит «иностранному агенту», если первоисточником было СМИ, или организация, признанные иноагентами. Законопроект уже поддержан российским правительством, и вряд ли стоит сомневаться в том, что он обретет статус закона в самое ближайшее время. Другими словами, угроза наказания нависает над всеми отечественными организациями и всеми гражданами РФ. То есть теперь на каждого, помеченного штампом «иноагент», нам предписывают указывать пальцем.

Итак, статью Административного кодекса о «Злоупотреблении свободой массовой информации» (дивное название, правда?)  предлагается дополнить положением, в котором появляется ответственность за распространение информации об НКО, других общественных организациях и физических лицах, признанных иностранными агентами, а также материалов, производимых ими, без указания о включении их в реестр иноагентов. Штраф для обычных граждан будет составлять от 2 до 2,5 тысяч рублей, для людей при должности — от 4 до 5 тысяч рублей, для организаций — от 40 до 50 тысяч. Поясню на простом примере. Перепостили вы на своей странице в фейсбуке статью с сайта «Радио Свобода», не упомянув о том, что ресурс этот иноагент, извольте отдать в казну пару тысяч. Через десять минут процитировали BBC — теперь уже две с половиной тысячи.

Для тех, кто уже носит почетный титул, предусмотрены меры наказания совершенно иного порядка. Граждане, не указывающие свой статус в публикуемых материалах, будут оштрафованы на 10- 30 тысяч рублей, а штраф за непредоставление сведений о себе в надзорные органы составит от 30 до 50 тысяч. Наказания за те же провинности для НКО или общественных объединений в разы больше. При этом есть веские основания полагать, что армия «иностранных агентов» в ближайшее время получит весомое подкрепление.

Не поборами едиными пробавляются охранители-государственники, задумываются они, разумеется, и о расширении «штрафообразующей базы». Так, группа сенаторов и депутатов решила подкорректировать закон о регулировании иностранных агентов в России. Ими внесен в Госдуму законопроект, согласно которому все общественные объединения, получающие финансирование из-за рубежа, автоматически обретают статус «иноагентов» со всеми вытекающими последствиями. Речь, например, идет о ежеквартальной отчетности, финансовом аудите и т.д. Что же касается физических лиц, тот тут сенаторы и народные избранники предложили и вовсе революционный подход. Согласно их инициативе, статусом иностранного агента может быть одарен любой гражданин РФ, чья политическая деятельность ведется «в интересах иностранного источника». Другое основание — «сбор сведений о военно-технической деятельности государства».

Вы только задумайтесь над этими формулировками! Понятно же, о чем речь. После принятия вышеозначенного закона любой член оппозиционной партии или организации может быть объявлен «иностранным агентом». Потому что найдется немало надзорных ведомств, которые доказательно обоснуют, что деятельность этих партий и организаций ведется «в интересах иностранного источника». Это же просто как дважды два: критикуешь Путина? Значит, ты за Америку! А Америка — «иностранный источник»… Все, ты в реестре врагов народа (извините — иностранных агентов), иди сдавай квартальный отчет. Не сдал, плати штраф — суммы указаны выше. А что означает формулировка «сбор сведений о военно-технической деятельности государства»? Когда я читаю статью в военном обозрении, я тоже, получается, «собираю сведения»? Ну, не разбрасываю же…

Конечно, все эти новые попытки закручивания той самой гайки кажутся смешными и жалкими. Но тут не до смеха. Когда организованная группа, облеченная властью, навязывает людям позорные условия жизни, работы, творчества, это выглядит не столько забавно, сколько омерзительно. Ну и крайне унизительно, конечно. 

Фото: Михаил Терещенко/ТАСС