источник: https://www.pravmir.ru/vozvrashhenie-ne-budet-byst...-uminskij-ob-itogah-2020-goda/

28 ДЕКАБРЯ, 2020. МАРИЯ БОЖОВИЧ



Протоиерей Алексий Уминский. Фото: Анна Данилова

Пандемия будто поставила духовную жизнь на паузу. Мы говорим себе: «Все закончится — и мы будем, как раньше, посещать храм, причащаться, участвовать в жизни прихода и делать добро. А пока подождем». Зато зло не дремлет — достаточно вспомнить события в Беларуси или в Нагорном Карабахе. Отец Алексей Уминский объясняет, почему завтра не будет лучше, чем вчера, а значит, надо жить здесь и сейчас, не опуская руки.

— Пасхальный онлайн из вашего храма стал свежим и неожиданно сильным впечатлением. Рождественское богослужение тоже пойдет в онлайн-трансляции?

— Возможно, это будет частично онлайн. Если честно, я еще не знаю. За это время многое изменилось в сознании людей. Из-за пандемии количество мест в храме ограничено, поэтому я и сейчас провожу трансляции. Их все еще смотрят такие люди, как, скажем, мой папа, которым тяжело пойти в храм, их причащают дома, поэтому это для них единственная доступная форма участия в богослужении. Но за время пандемии большинству людей трансляция стала неинтересна.

И вообще богослужение стало многим неинтересно. Я с некоторым недоумением замечаю, что в храмах очень мало людей — даже там, где настоятели не соблюдают никаких предписаний, где нет масочного режима и так далее.

— Может, люди уже наконец научились осторожности?

— Не знаю… Мы в нашем храме жестко соблюдаем все необходимые меры, ради этого стали служить две Литургии — раннюю и позднюю, но у нас не набирается людей, храм всегда свободен, всегда есть места. Те, кто ходил раньше в храм, ходить в него перестали. Почему — загадка. Я этим отчасти обескуражен и, конечно, ищу причины.

Думаю, очень многие, действительно, напуганы тем, что происходит, и даже паникуют сверх меры. Чувство тревоги и паники вселилось в человека, и это лишает… тонуса какого-то. Проще не пойти, чем пойти.

— Так же было всегда?

— Да. Но есть всем знакомые «неблагочестивые» причины — лень вставать, выходить из дома — но зато ты преодолел себя, и это твоя личная небольшая христианская победа. Ты духовно растешь. А сейчас не ходят не потому, что лень, а потому что не нужно. Это ничего не меняет, ничего не дает.

Я заметил очень опасную тенденцию… Может быть, я ошибаюсь, конечно, но этот год с ковидом как-то смыл с людей не только тончайший слой церковного благочестия, но и просто человеческую порядочность и благородство, которые вообще-то без большого труда даются человеку, но только до тех пор, пока все нормально. Плохо воевать, все понимают это, но не выдерживают – и начинают.

Меня очень шокировала история с детским хосписом, с «Домом с маяком». Что вообще происходит с людьми? Ведь на Лидию Мониаву, директора Благотворительного фонда «Дом с маяком», кто-то написал донос ну просто в стиле 37-го года. И последствия могли быть ох какие серьезные. Причина доноса — ненависть к тому, что делает Лида. Неприятие того, что человек делает доброе дело. Два года назад была другая крайность, от которой становилось не по себе: «Лида, ты святая» — и миллионы лайков. Но тут Лида взяла Колю, мальчика с тяжелой инвалидностью, — и все ополчились на нее, даже пожертвования в фонд сократились.

Какое количество людей вдруг перестало быть людьми! Просто потому, что надо себя немножко напрягать, а ни у кого нет ни сил, ни желания. Уходит живое, остается пластмассовое.

Это происходит и с людьми, и с самой Церковью. Очень тревожно.

«Ко мне в храм стали ходить совершенно новые люди»
— Тревожно, что ковид закончится, а в церковь так никто и не вернется?

— Вернутся, но возвращение будет не быстрым. Не то чтобы сразу все придут. И возможно, это будут другие люди.

Ко мне в храм сейчас ходит половина совершенно новых, неизвестных мне людей. Записываются, приходят семьями. Я вот только сейчас начинаю запоминать, кого как зовут. Эти люди встали на те пустые места, которые освободили мои прихожане.

— Разве это не хороший знак?

— Да, но я больше 25 лет в этом храме настоятель, и с этими прихожанами, как мне казалось, нас связывало нечто большее, чем праздники, ярмарки и пирожки. То, что называется духовной жизнью, хоть это и высокопарно звучит.

А сейчас я вижу, что всего этого становится все меньше, как будто не интересно больше ничего из себя строить в глазах других людей, быть лучше, чем ты есть на самом деле, изображать из себя благочестивого прихожанина, или доброго христианина, или просто хорошего человека. Какое-то массовое уныние.

— Дело не в том, что мы плохие, а в том, что наша жизнь последнего времени требует замкнутости и разобщенности.

— Действительно, многое изменилось, но в жизни всегда меняются обстоятельства, круг людей, тусовка, место, куда ты едешь отдыхать. Но при этом ты все равно остаешься тем, кто ты есть. А если ты меняешься вместе с декорацией, то где ты сам?

Я очень устал от этой церковной безжизненности. Надо бороться, не давать себе унывать, внутренне соглашаться с разобщенностью, с чем угодно. Но это даже труднее, чем просто пойти на обычную воскресную службу, потому что ты должен это сделать сам. Один. Без опоры на коллективный разум. Коллектив — вообще вещь плохая.

— Как так? Только что мы говорили про эту новую разобщенность, которая мешает людям собираться на службу.

— Да вот в том и дело, что за последнее время церковная соборность и коллективизм стали тождественными понятиями. Это совершенно разное. В коллективе ты никто, у тебя нет ничего своего, только общее. А соборность — когда все вместе, но каждый остается со своей собственной свободой, со своим потенциалом. Соборность — это всегда уважение к чужой личности. А коллективизм — это торжество обезличенности.

Мы привыкли к пионерлагерю, общаге, комсомолу под видом церковности. И вот сейчас этот коллективизм терпит крах, а личностного, христианского, оказывается, не хватает. Потому что очень легко уйти в себя, и тебе никто не нужен. А если есть кто-то активный, вот как Лида, то это скорее это раздражает.


«Все стоят в масках и не болтают. Тишина идеальная»

— Что испытывает священник, который служит в пустом храме?

— Это прекрасно, и это бывает с любым человеком. Он приходит на какую-нибудь раннюю службу — и вдруг оказывается, что вся Литургия для него открыта, а он особенным образом открыт для Бога. Тишина и немноголюдность бывают удивительно хороши.

Священнику и без ковида часто приходится служить в пустом храме, в будние-то дни в центре Москвы. Мы все привыкли. Это огромное наслаждение, когда в храме есть три-четыре человека, и они молятся вместе с тобой. Не то что кто-то пришел «постоять» Литургию, кто-то — встретить друзей, кто-то детей в воскреску привел, кто-то — на чаепитие. В этом нет ничего плохого, это нормально, но в храме наступает иногда такой шум, что деваться некуда. Во время причащения священников в алтаре должна быть полная тишина, а у людей — переменка.

Сейчас все стоят в масках и не болтают. Тишина идеальная. Расставлены стульчики, можно посидеть, всем хватает места. И все, кто приходят сейчас в храм, молятся и причащаются.

— Так что же мы тогда переживаем, что люди в храм перестали ходить? Наоборот, тишина, сосредоточенность, ушло все лишнее.

— Переживаем, потому что все случилось неправильным образом. Как только внешних обстоятельств не будет, этого тоже не будет. Человек не станет делать то, что ему не свойственно.

Да, иногда священнику бывает очень хорошо послужить в пустом храме, потому что там очень маленький круг молящихся, но он — настоящий. Это не значит, что надо всех других как-то выгонять. Храм — это место, где людям хорошо, даже если они не понимают до конца, почему это так. Даже если они не умеют себя держать в таком духовном напряжении, чтобы все время быть как свеча горящая. Да и священник таким не бывает. Мы все люди. Поэтому чего требовать от других…

Я просто говорю о том, что сейчас есть какая-то странная ситуация. Все вроде правильно, но оно произошло каким-то неестественным образом, помимо нашей воли. Чему-то она может научить, конечно, но мы быстро забываем такие уроки.


«Надо привыкнуть жить так, как сейчас»

— Пандемия — это попытка нас вразумить?

— Конечно, это испытание. Я ее воспринимаю в том числе как какой-то личностный урок. Потому что я очень нетерпеливый. Очередь из пяти человек или автомобильная пробка — это для меня катастрофа. Я раздражаюсь, меня колотит. А с пандемией не поспоришь, не поругаешься, хотя я не был готов к тому, что это будет так долго, и еще долго-долго-предолго. И непонятно, когда и чем все это кончится.

И не начнется ли что-то другое. Я часто вспоминаю Откровение Иоанна Богослова. Эта книга про то, как человек должен воспринимать мировые катастрофы. И можно к ним отнестись так: «Ну вот, мы сейчас переждем это время, а потом опять все будет хорошо».

Но Апокалипсис последовательно показывает, что одно время умножает другое. Это последовательность событий, к которым никто не хочет быть готовым. Что после пандемии может наступить еще что-то худшее — нет, с этой мыслью жить невыносимо.

— Действительно, невыносимо. Поддерживает только то, что мы сейчас зажмуримся, сожмем зубы, перетерпим — и будет как раньше.

— А ты просто привыкни жить так, как сейчас живешь, попробуй воспринять это как норму и жить во всей полноте. Попробуй что-то сделать уже сейчас, не откладывая на потом. К концу года все мы измучены и думаем, что сейчас начнется новый год и что-то изменится. Но это же иллюзия.

Надо просто принять эту данность нашей сегодняшней жизни. Мы не голодаем, храмы открыты, парки открыты, даже театры работают. Да, страшно пойти и заразиться, с кем-то это все время происходит.

Но нельзя жить в постоянном страхе и панике, потому что они становятся оправданием тому, что мы больше не делаем никакого внутреннего усилия, чтобы жить по Евангелию. Дескать, сейчас у меня молиться не получается, мне сейчас так уныло, так тяжко, люди вокруг умирают, но ведь это же кончится… И вот тогда я начну причащаться.

Мы словно поставили себя на паузу. Но беда не ставит себя на паузу, ведь ничто ужасное из жизни никуда не делось. Война в Карабахе или то, что происходит в Беларуси, — все это, конечно, не дает покоя. Ты ничего не можешь сделать, а там так много и близких друзей, и священников, которые нуждаются в молитве и в помощи.


— Что с финансами прихода в этот период? Треб меньше, свечи не покупают, но и расходов меньше, наверное?

— Расходы все те же самые.

— Откуда деньги-то брать — элементарно на отопление?

— Для многих храмов это огромная проблема. В нашем храме она решена так. У нас есть список постоянных прихожан и их ближайших родственников, за каждого мы молимся во время Литургии, и все они молятся друг за друга. Каждый член прихода имеет обязанность вносить регулярное пожертвование. Сумма не назначается и не оговаривается, человек сам решает, какой ежемесячный денежный перевод на содержание прихода ему по силам.

Слава Богу, в пандемию эти пожертвования почти не сократились. И вот эта вот ниточка — хоть я не хожу в храм, хоть я не ставлю свечей, хоть я не причащаюсь, но по-прежнему содержу приход — она осталась. Это позволяет выживать.

— А из Патриархии есть помощь?

— Московская епархия отменила взнос на викариатство, Святейший Патриарх отменил по Московской епархии сбор за квартал. И более того, московские священники (точно знаю только про них) получили материальную помощь в размере 100 тысяч. Также были выплаты на тех священников, у которых детям не исполнилось 18 лет.

Это было в тот самый период, когда были все храмы закрыты, Великий Пост, Пасха, Троица оказались с экономической точки зрения мертвым сезоном. Именно в этот момент пришла помощь от Святейшего Патриарха. За что ему огромная благодарность.


«Нельзя дать чуме нас победить»

— Давайте все-таки вернемся к Рождеству. У вас в храме это всегда самое веселое время — с аукционом, с чаепитиями, с рождественской ярмаркой. Неужели всего этого не будет?

— Я думаю, что все это разрешится каким-то способом. Мы обязательно проведем Рождественские службы, постараемся, чтобы Рождественская радость коснулась всех. Будем служить каждый день в течение всех святок. Обязательно устроим вертеп, как обычно, во дворе храма. А еще пройдут онлайн наши концерты, аукцион и лотерея в пользу бездомных — уже сейчас начали собирать вещи в пользу приюта «Теплый прием».

У нас, кстати, работает воскресная школа онлайн, и дети не прогуливают! Сейчас нет киноклубов, и поэтому я могу каждую неделю встречаться с нашей молодежной библейской группой. Все стараются поучаствовать в зуме, а если кто не может, смотрит потом записи.

У нас даже идет читка по зуму, мы готовимся репетировать онлайн «Шар и крест» Честертона в нашем приходском театре. В конце концов, когда кончится пандемия, у нас уже будет готовый спектакль, останется только несколько раз порепетировать на сцене.


— Тем более, что людей все меньше. Стольких уже нет с нами.

— Я про это даже боюсь говорить. Столько смертей, и не только из-за ковида. Три недели назад не стало очень близкого мне человека, отца Сергия Махонина, директора гимназии «Радонеж». Мы с ним долгое время были вместе, потому что занимались одним и тем же делом — были директорами и духовниками православных школ, когда они только-только открывались. В феврале у него умерла матушка, а сейчас он сам скончался во сне от сердечного приступа.

Я не могу не вспомнить отца Всеволода Чаплина, с которым мы всегда были антагонистами. И тем не менее, его смерть — одна из первых в бесконечной череде смертей священников, о которой мы тогда еще не подозревали, — стала для меня очень серьезным переживанием. Это был человек глубоко неординарный и очень искренний. Многие его высказывания вызывали отторжение, но в них никогда не было конъюнктуры. Он был честен, он действительно так думал.

Отец Дмитрий Смирнов, которого я очень любил. В последние годы многие слова отца Дмитрия вызывали у меня огромное огорчение и непонимание. Но при этом я никогда не забывал, что он абсолютно свободный человек, с очень широкой душой, с независимым внутренним миром. Вот две потери, когда скорбишь по людям, взгляды которых тебе были абсолютно не близки, но которые вызывали уважение цельностью и верностью самим себе.


— Начали за упокой, продолжили во здравие, про ярмарки и вертепы, а кончили опять за упокой. Среди этого тотального уныния что может нам служить утешением?

— Вы знаете, у меня среди прихожан довольно много актеров. Вот как они-то живут? Многие работают не в штате театра, а на антрепризе, то есть сидят уже вообще без гроша. Сериалы не снимаются, спектакли не играются, театры долго были полностью закрыты, жизнь умерла. Но лишь только появляется малейшая возможность работать — с каким же восторгом, с какой энергией все берутся за дело!

За последний месяц я дважды был на премьерах. Сначала на «Горбачеве» в Театре Наций. Ничего особенного не ждал, шел с кислой миной — и вдруг увидел такую историю любви, сыгранную великими русскими артистами Чулпан Хаматовой и Евгением Мироновым! На сцене как будто ничего не происходит, просто рассказ двух героев, но три с половиной часа смотрятся на одном дыхании. Я был под огромным впечатлением.

А на днях я ходил на «Бориса» Дмитрия Крымова. Этот спектакль вышел в прошлом году. Сейчас постоянно кто-то из актеров заболевает, надо срочно менять актерский состав, чтобы, пока есть возможность, выходить на сцену. В этот раз заболел актер, исполняющий роль Василия Шуйского, его подменял знаете кто? Дмитрий Быков.

Кроме того, в этом месяце у Дмитрия Анатольевича Крымова вышла еще и премьера «Все тут», совершенно новая, во многом автобиографическая работа.

И вот я все время поражаюсь: как можно было за такой период безжизненности, когда все болеют, когда даже репетировать нельзя без масок, выпускать премьеру за премьерой. Актеры и режиссеры, все, кто работают на спектакле, дают нам самый настоящий пример подвижничества, того, как можно и себя, и все вокруг себя оживить искусством. Мы тоже должны нести свою свечу и освещать мир вокруг. Проще всего задуть ее до лучших времен, но тогда эти времена точно не наступят.