МАГИЯ: ЕЕ МНИМЫЕ ОТКРЫТИЯ И ПОДЛИННЫЕ ТАЙНЫ

И. Т. КАСАВИН

Онаученное сознание современного человека требует признать за наукой право решать все социальные проб­лемы и определять перспективы общественного развития. Оно вполне открыто внушает мысль о том, что лишь наука открывает высшие ценности и является достойной основой всей человеческой жизни. Но позвольте! Где вы нашли это онаученное сознание? Не в умах ли некоторых ограниченных теоретиков-сциентистов, погруженных в утопические замыслы и фантазии?

Мышление в меру образованного и в меру культурно­го человека, напротив, задыхается от нехватки подлинно научных знаний (прежде всего гуманитарного харак­тера), а кроме того, вполне прочно покоится на стихий­но формирующихся навыках, стереотипах, здравом смысле. Люди физического труда в подавляющем боль­шинстве обходятся без науки и в сфере своей профессио­нальной деятельности, и в быту, и уж тем более в обще­нии. А разве в самой науке люди ведут себя исключи­тельно но нормам научности, в соответствии с идеалами истины и рациональности?

Сегодня мы знаем, что даже при социализме в науке остается монополизм и карьеризм, зажим критики и фи­зическое уничтожение оппонентов, слепая вера и пред­рассудки— вещи, без сомнения, далекие от подлинной научной деятельности. Ученый иной раз уподобляется спи­риту или впадает в мифотворчество и пытается воздей­ствовать на сознание аудитории магией бессмысленных цифр и формул, при помощи невероятных предвидений и сказочных образов. На это его, как правило, толкает низкая профессиональная культура и неустойчивая нрав­ственность, так же как и бюрократизация, догматизация социальной действительности.

Задумываясь об очищении науки и общественного соз­нания от иррационалистических наслоений, мы сталкиваемся с тем, что очень плохо представляем себе подлин­ный смысл вненаучного сознания и знания. Что такое. например, магическое знание? Как оно формировалось? Какова его структура и функции? Каким социальным потребностям оно соответствует? Размышление над эти­ми вопросами позволит глубже понять и «темные исто­ки» современной науки, и природу социальной мифоло­гии, и некоторые загадки феномена сознания, особеннос­ти не основанной на науке практической деятельности, притягательность религиозных культов.

Представим себе картину, которую и сегодня можно наблюдать у финских лопарей, аляскинских эскимосов или бразильских индейцев. Ярко пылает костер, вокруг которого собралось племя. У костра приплясывает ша­ман. Звучит магическая песня — заклинание. В широко раскрытых глазах его с расширенными зрачками свер­кает отраженное пламя. Он одет в расшитый пестрым орнаментом костюм, увешанный символами магической силы: чучелами мышей, лягушек, змей, зубами зверей и людей, амулетами. Причудливо раскрашенная шапка-маска изображает тотем его рода и одновременно — ду­ха, на содействие которого он рассчитывает. В одной руке шамана — бубен, сделанный из куска священного «мирового древа», в другой — ударная палочка. Шаман убыстряет движения, песня его становится все более вы­разительной и страстной, зрители подпадают под ее ритм и, покачиваясь, прихлопывая в ладоши, присоединяют свои голоса к голосу шамана.

И вот наступает кульминация: обратив лицо к небу, шаман издает последний пронзительный вопль, конвуль­сивная судорога сотрясает все его тело и, закрутившись волчком, он обрушивается на землю. Зрители в оцепене­нье, шаман недвижим, его экстаз сменился трансом, и душа покидает бренное тело, отправляясь в странствие в заоблачные выси — обитель предков... Проходит полча­са, быть может больше, и остекленевшие глаза шамана теплеют, руки содрогаются, он приподнимается в изум­лении, не узнавая сидящих вокруг, и- затем, словно пос­ле долгого отсутствия, обходит круг, здороваясь с каж­дым. Круг сжимается, шаман садится на землю и веща­ет о том, что видел в мире духов и какая судьба ожидает народ.

Примерно такое описание мы находим в исследовани­ях, обобщающих многочисленные антропологические и исторические данные, анализирующих магические тексты. Каждый элемент магического обряда — танец шама­на, камлание, экстаз — насыщен особым, с одной сторо­ны, культурно-этническим, и с другой — личностно-символическим смыслом. И едва ли будет преувеличением сказать, что мировоззрение шамана — квинтэссенция первобытной культуры. Парадокс состоит в том, что ма­гическое знание, будучи тесно связано с этим типом ми­ровоззрения, является в то же время формой выхода за пределы, очерченные наличным культурным контекстом, и в определенном смысле оно представляет собой даже его критику.

Это предположение требует, естественно, обоснования, которое я постараюсь построить сквозь призму анализа личности шамана. Говоря о шаманизме и магии с точки зрения их наиболее общих характеристик, я воздержусь от принятия той или иной этнографической или религиовед­ческой дефиниции этих феноменов. Очевидно, что магия на разных этапах своего исторического развития играла различные социальные роли и выполняла многообраз­ные функции. Соотношение магии, мантики (гадания), жертвенного культа богов и ряда других культов и ми­ровоззрений весьма сложно и требует специального ана­лиза. Эти и другие подобные вопросы останутся за рам­ками данной статьи. Здесь же ограничимся рассмотре­нием деятельности шамана, мага или колдуна (в данном случае различие их несущественно) как вида неко­торой предельной практики, парадоксальным образом удовлетворяющей реальные социальные потребности.

Посвящение в шаманы

Как становятся шаманом? Антропологи свидетельст­вуют, что это происходит не столько в результате произ­вольного «выбора профессии», сколько в силу ряда объ­ективных условий. Шаман, как правило, человек, пос­тавленный до известной степени вне племени, отмечен­ный непохожестью на других людей, будь то родимым пятном, шестым пальцем, регулярно повторяющимися приступами истерии или эпилепсии, связью с тем или иным неординарным явлением (молнией, ударившей у самых его ног, затмением, совпавшим с его рождением) и т. п. Индивидуальные особенности его организма, опы­та или истории жизни побуждают племя относиться к такому человеку со смешанным чувством страха и любопытства, связывать с ним различные таинственные со­бытия, ожидать от него необычных поступков, приписы­вать ему способность общения с духами. После специ­ального обряда посвящения, в ходе которого осваиваются профессиональные магические ритуалы и знания, такое отношение получает узаконенное основание.

Обратим внимание на то, что обучение шаманской практике совершенно непохоже на образование и воспи­тание в общепринятом понимании — как усвоение тра­диционных стандартов культуры. Сердцевину процесса формирования шамана составляет преобразование его сознания, что нередко описывается как кризис личности, трагическая, пограничная ситуация, коренным образом перестраивающая мировоззрение и способы восприятия мира. Этому предшествует странствие, или магический поиск, в ходе которого почувствовавший призвание адепт ищет учителя, знакомится с чужими странами и народа­ми, формируя тем самым свой особенный и более бога­тый, чем у рядового члена рода, опыт.

Первым индивидуалистическим шагом, выделяющим шамана из других людей, оказывается добровольная са­моизоляция от племени, совершенно неоправданная с точки зрения обыденного рассудка,— вспомним, что са­мым тяжелым наказанием, помимо смерти, было изгна­ние. Здесь очевидным образом присутствует личный вы­бор судьбы, который в рамках племенного единства не имел объективного основания, противоречил традицион­ному следованию закону рода. Уединяясь в пустыне или в лесу, кандидат в шаманы подвергает себя (иногда с помощью учителя) тяжелым испытаниям — у эскимосов Аляски, например, он пребывает в ледяной хижине на­гишом без пищи в течение месяца.

В результате подобных испытаний он заболевает, как считается, особой «шаманской болезнью», позволяющей переживать состояния, близкие к смерти, интерпретируе­мые как «отлет духа из тела», «приключение в мире ду­хов» и т. п. Данная экстатическая ступень инициации да­ет возможность овладевать особым типом восприятия, способностью произвольно переходить от «обычного», по определению современных магов и мистиков типа Л. Грея, М. Харнера, К. Кастанеды, к «необычному» со­стоянию сознания. Так складывается фундаментальная структура магического знания, или ядро шаманизма.

Чем же характеризуется этот способ восприятия? Во-первых, ощущением органического единства с природой, «океаническим чувством» (3. Фрейд). Во-зторых (как следствие первого), шаман приобретает способность ви­деть и слышать не только иначе, но и значительно ост­рее обычного человека. Поэтому возникает впечатление, что он, скажем, «видит невидимое» — то, что происходит у него за спиной, за стенами дома, под водой. В-третьих,— и это главное — он начинает «общаться с духами».

Этимологически слово «шаман» в ряде индоевропей­ских и угрофинских языков означает буквально «тот, кто знает»; но знание это в контексте демонологической кар­тины мира, в которой отсутствует понятие естественной причины, касается того, как общаться с духами и осу­ществлять сверхъестественные воздействия. Поэтому ша­манская практика есть способ магического общения (с природой, демонами, другими людьми), осуществляемый на «ином уровне реальности». Причастность к этой ре­альности якобы позволяет шаману не только видеть и слышать не так, как другие, но и становиться невиди­мым, летать, произвольно изменять свой облик и физиче­ские способности, существовать одновременно в двух ме­стах и т. п. Принимая представление о двух реальностях, первобытное (а также болезненное или мистически ори­ентированное) сознание легко смиряется с самыми неве­роятными способностями шамана.

Шаманский космос

Магическое знание не исчерпывается особым типом восприятия, но включает в себя исходную мифологиче­скую структуру, технику так называемой «трансиндук­ции», практические сведения о лекарствах, растениях, минералах, металлах, человеческой психологии и физио­логии, поведении животных, движении планет. Миф яв­ляется основанием мировоззрения шамана; он тесно свя­зан с ритуальной заданностью общинного бытия челове­ка и с уже упомянутым способом органического видения природы. Шаман воспринимает природу метафорически в образе человеческого тела, живого существа, функцио­нирование которого обусловлено взаимодействием всех его частей.

Природа, понятая как упорядоченное и организован­ное целое, предполагает источник такого целесообразного строения — так возникает образ Великого духа, заняв­ший центральное место в монотеистических учениях. Для повседневного обращения к этому духу шаман нуждает­ся в некотором опосредующем звене, объединяющем мир людей и потусторонний мир,— «священном мировом дре­ве» или «священной горе» (отсюда и сказочное «бобовое дерево», и новогодняя елка, и Олимп, зиккураты, храмо­вая архитектура). Другим, противоположным образом, символизирующим недоступность потустороннего мира для смертных, служит река (типа греческого Стикса, иногда — огненная), через которую можно перебраться только по узкому мосту (волшебному шарфу, острию ме­ча). Переправа по такому мосту — своеобразное испыта­ние веры и магического искусства.

Особую роль в шаманском космосе играет мистика чисел, которую легко проследить, скажем, на числе «семь», будь то семь звезд и небесных сфер, семь смерт­ных грехов или чудес света. Другой важной частью это­го космоса является магическая антропология — шаман­ское учение о человеке,— для которой характерно упо­добление различных аспектов внутреннего мира миру внешнему. Дж. Фрэзер, например, отмечает, что для мно­гих первобытных племен душа представляется «малень­ким человечком»: «Индейцы-гуроны считают, что у души есть голова, тело, руки и ноги, короче, что она является уменьшенным подобием самого человека. У эскимосов бытует верование, согласно которому «душа обладает такой же формой, как и тело, частью которого она явля­ется, только более тонкой и воздушной природы». Со­гласно верованиям индейцев-нутка, душа имеет вид кро­шечного человечка...»[1]. В отождествлении психических процессов с внешними объектами коренятся многочис­ленные таинственные запреты. Так, многие табу на со­зерцание пьющего или едящего человека проистекали из убеждения в магической силе взгляда, способного в этот момент извлечь душу изо рта, а обычай завешивать зер­кала в доме умершего восходит к опасению, что отраже­ние живого человека (понимаемое, как его душа) может быть похищено духом покойного.

Аналогичным образом субъективные переживания че­ловека, в том числе внутренние ощущения своего тела, интерпретируются шаманом в предметной форме. Так, например, шаман описывает путь, который проходят внутри тела роженицы призванные на помощь духи, как  «определяемый настоящей мифической анатомией, соот­ветствующей не столько истинному строению детородных органов, сколько некой эмоциональной географической карте, на которой отмечены все укрепления противника и все точки перехода в наступление... Картина внутриматочного мира, населенного фантастическими чудовищами и свирепыми животными, может получить аналогич­ное объяснение, подтверждение чему мы находим в сло­вах одного аборигена: это, говорит он, животные, кото­рые усиливают боли рожающей женщины, т. е. персони­фицированные страдания»[2]. Трудно удержаться, чтобы не вспомнить в этой связи анатомо-географические фан­тазии И. Босха или «гротескное тело» великана у Ф. Рабле.

Шаманская космология не совпадает с магическим знанием, хотя формируется и изобретается прежде всего шаманом. Она позволяет облечь в мыслимую и нагляд­ную форму, по существу, запредельные для первобытно­го мышления феномены, знанием о которых обладает шаман как творец и хранитель этой картины мира, орга­нически входящей в общеплемеиное мировоззрение. Знанием же, которым шаман владеет исключительно и которое потому может считаться собственно магическим, следовало бы назвать знание о технике трансиндукции, т. е. о том, как переходить от «обычного» к «необычно­му» состоянию сознания[3].

Техника и психология экстаза

Трансиндукция — это, в сущности, форма своеобраз­ного психосоматического «воспоминания» о том «призы­ве», или духовном кризисе, который испытал человек, становясь шаманом; это типичное «повторное отреагирование», если использовать язык психоанализа. И шаман знает, как ввести себя в это состояние, которое в хрис­тианской культуре традиционно интерпретировалось как одержимость злыми духами и тем самым как способ контакта со сверхъестественными злыми силами. Экста­тическое состояние — почти обязательный этап перед вхождением в транс. За несколько дней до обряда ша­ман, как правило, начинает воздерживаться от еды, от контактов с соплеменниками, а затем уже в их кругу устраивает своеобразный спектакль с музыкой, песнями и танцами. Возбуждение, достигшее своего предела — экстаза, завершается обмороком — трансом.

Еще недавно исследователи видели в трансе лишь об­ман и спекуляцию на невежестве. В настоящее время имеются попытки понять транс как особую форму психо­физиологического состояния, соответствующую «пребыва­нию» на ином уровне реальности. Так, уже упомянутый М. Харнер организовал в США курсы шаманов, которые в основном посещают студенты. Согласно их свидетель­ствам, вовремя транса действительно переживаются связ­ные и красочные картины «иного мира», дающие основа­ния для мнения, что душа способна выходить за пределы тела и совершать удивительные путешествия.

Из этого мира душа якобы способна наблюдать за те­лом и, выходя из транса, люди действительно сообщали о той позе или условиях, в которых их тело находилось во время обмороков. В специальной литературе зафик­сированы сообщения людей, которые во время болезни, а также под действием лекарств, музыки или танца осу­ществляли переход в «иные состояния сознания», путе­шествуя в пространстве и времени. По-видимому, только комплексное исследование предельных способностей че­ловеческого организма способно раскрыть природу этих явлений и тем самым показать, каковы психофизиоло­гические основания и механизмы деятельности шамана.

По мнению этнографов, из главных атрибутов маги­ческого обряда наиболее важен костюм шамана, в кото­ром запечатлено исходное устройство мироздания и ко­торый поэтому дает материал для изучения природы магии наряду с мифологическими и магическими текста­ми. Особую роль играет нагрудное украшение шамана — ожерелье из блестящих камней, полированный металли­ческий диск и т. п., олицетворяющие магическое зеркало, предназначенное для видения сокрытого и чтения тайных мыслей. Маска шамана предназначена для лучшего кон­такта с соответствующим духом и является его изобра­жением. Она задает шаману соответствующий способ по­ведения, моделируя его перевоплощение в этот дух или тотем.

Барабан или бубен — важнейший инструмент шама­на, изготовление его — отдельная страница магической техники и познаний. Его завораживающий ритм гипно­тизирует и возбуждает соплеменников, вовлекая их в эксстатическое состояние, что, в свою очередь, еще больше разжигает самого шамана. Кроме того, барабану припи­сывается способность доставлять душу шамана в иные миры, в силу чего он получает наименование «лошадь» или «лодка шамана». Имея в виду его мощное воздейст­вие на людей и духов, он также именуется «луком ша­мана». Характерно, что эти свойства барабан получает только в руках шамана, на которого он, в свою очередь, влияет более сильно, чем на других людей, вводя его в состояние магического транса. Одежда и тело шамана, как правило, испещрены магическими символами, кото­рые в сумме представляют собой картину мироздания, магическую космологию, а также карту, описывающую путь шамана в потусторонний мир и обратно.

Зачем нужен шаман!

Авторитет шамана зиждется не на том, что шаман — лучший среди равных, и в этом его принципиальное отли­чие от авторитета вождя, более сильного, более опытного, более умного, чем другие. Все эти качества не явля­ются специфическими для характеристики шамана. Ува­жение, оказываемое ему,— следствие его принципиаль­ной непохожести на рядового члена племени. Шаман не только и не столько хранитель коллективного опыта, сколько первопроходец, открывающий неведомое ранее знание, опираясь при этом на закономерности сверхпри­родного и, казалось бы, сверхъестественного свойства.

Особое положение шамана следует из его интерпре­тации той роли, которая навязывается ему племенем, со­циумом. Шаман прежде всего врач, но он не будет объ­яснять заболевание переохлаждением организма или ис­порченной пищей, хотя такой диагноз вполне способно воспринять примитивное сознание и он, казалось бы, наи­более целесообразен для успешного излечения. Напро­тив, шаман обнаружит, что больной потерял «своего ду­ховного двойника» или «жизненную силу», в него «все­лился злой дух» и т. п.

Поэтому главную роль в магическом лечении играют по средства народной медицины, но обряды, создающие вокруг больного особый коллективный настрой, позво­ляющий шаману с помощью племенного сознания влиять на состояние сородича. Такая процедура есть, в сущно­сти, социоморфная попытка решения природной проблемы: в качестве фактической цели выступает не излечение конкретного больного, но удовлетворение родовых и эмо­циональных мифологических потребностей. Эта сторона деятельности шамана в предельно ясном, даже карика­турном виде проявляется в его функции «проводника к смерти».

Он обеспечивает благополучное путешествие души умершего в страну его предков, чтобы она не терзала жи­вых,— так поддерживается и воспроизводится основной миф племени, ликвидируется угроза и обеспечивается единство перед лицом смерти. Далее, будучи носителем приемов охотничьей магии, шаман не пытается указать лучший способ охоты (хотя порой фактически делает именно это), но подчеркивает свою способность общать­ся с животными, переселяться в их обличье, руководить их поведением и тем создавать благоприятные условия для охоты. Очевидно, что шаман прежде всего обеспечи­вал психологический настрой охотников (так сегодня в спортивных командах вводят штатную должность психолога-«мага», настраивающего на коллективную борьбу за победу).

Социальная природа магического знания проясняет­ся и тем обстоятельством, что шаман — это первый юрист и законодатель. «Именно шаман обычно определяет ре­гулятивные механизмы в форме племенных законов, изначальным источником которых является тотем, с кото­рым лишь шаман уполномочен консультироваться,— пи­шет В. Рутерфорд.— Постепенно выстраивается совокуп­ность прецедентов и интерпретаций, передаваемых уст­ной традицией от одного поколения к другому».

Множество социальных и нравственных норм, возник­ших из налагаемых шаманом табу, описывает Дж. Фрэ­зер. Он, например, показывает, как табу на пищу уста­навливает санитарно-гигиенические правила общежития, как вера в симпатическую магию совместной трапезы, «безосновательный страх и ложное понимание причинно­сти косвенным образом укрепили у дикарей нормы госте­приимства, чести и доверия»[4]. Напомним, что эти нормы никоим образом не вытекали из структуры родоплеменного сознания, ориентированного дихотомией «свое» — «чужое». Шаман тем самым как обладатель «расширен­ного» опыта оказывался выразителем социальных смыслов более широких культурных контекстов, чем родоплеменной.

Шаман известен как хранитель народной памяти, тво­рец мифологии и эпоса, изобретатель музыкальных ин­струментов, художник и певец. Он же следит за кален­дарем и фиксирует первые астрономические наблюдения. Может быть прослежена особая связь между магическим культом огня и практикой обработки металлов, шагнув­шая в образе алхимии далеко за пределы каменного ве­ка. Но шаман не культивирует эти знания сами по себе. Они сохраняются в магическом сознании лишь потому, что нужны для выполнения его общественных функций и могут быть социоморфным образом интерпретированы.

Тем самым магия оказывалась первой формой соци­альной критики позитивного знания (повседневного опы­та) в то время, когда еще не было ни философии, ни нау­ки. Более того, шаман, отбирая и изобретая правила общежития, картины мира и процедуры практической деятельности, формировал такие нормативно-регулятив­ные условия общественного развития, которые сами по себе, «объективно» не могли бы появиться. Такие усло­вия, опережающие наличные социальные потребности и обеспечивающие их свободным пространством и перспек­тивой, не могли возникнуть стихийно в локальном родо­вом общежитии. Видимо, именно здесь, а не в сфере предметного содержания первобытных знаний следует искать подлинную тайну магии.

Почему эффективна магия?

Но где же истоки силы шамана, почему его индиви­дуальность рассматривается всеми как высшее мерило коллективных норм и представлений? Уже отмечалось, что человек, становясь шаманом, перерождается в суще­ство совершенно иного рода: он изменяет имя, а иногда даже пол. Продолжая поддерживать связи с людьми (он, например, может вступать в брак), шаман в то же время приобщается к «иной форме социальности», воз­можность которой допускается первобытным сознанием. Это, в сущности, сфера потенциальности первобытного бытия, область его неосознанной социальности, частью выходящей за пределы наличного контекста общения.

«Подлинный» род и семья шамана есть общество ду­хов, демонов и тотемов-животных, в которых он якобы переселяется и с которыми общается на «иных» уровнях реальности и с помощью «расширенного» сознания. Об­лекая в явную (хотя и неадекватную) форму апелляцию к прогрессирующей социальности человеческого бытия, шаман тем самым подводит основу под девиантное — от­клоняющееся от обыденного — магическое знание. Сверхприродность магии оказывается, в сущности, открытием факта социальности познания.

В противовес невероятному многообразию милетских космологии Сократ призвал человека к самопознанию, выразив тем самым сомнение в ценности и содержатель­ности глобальных картин мироздания. Но первые вариа­ции на сократическую тему «Я знаю, что я ничего не знаю» можно обнаружить уже в магическом знании. Ша­маны, отвергая стихийно формирующийся опыт каждого отдельного члена племени как «мнимое знание», фактиче­ски основывали «культ незнания». Их опыт показал, что не позитивные знания, но вера является основой успеш­ной магической деятельности.

Американский антрополог Ф. Боас довел до нас пора­зительное документальное свидетельство — автобиогра­фию одного из североамериканских шаманов, в которой описан весь путь и опыт приобретения магических навы­ков. Шаман по имени Квесалид с самого начала настро­ен весьма критически: он не понимает, почему магия эф­фективна, ведь она не способна дать обещанных резуль­татов. Он обучается технике лечения с помощью «высасывания болезни» и удивляется наивности больных, не только доверяющих ему, но и чувствующих реальное облегчение от мнимого извлечения окровавленного ко­мочка пуха. Со временем его скептицизм уступает место сомнению — быть может, его жульническое лечение об­ладает реальной магической силой? Ф. Боас поясняет, что Квесалид не потому стал великим колдуном, что из­лечивал своих больных, но излечивал их потому, что смог завоевать их доверие, в основе которого лежало тщатель­но культивируемое им незнание, облеченное в мифологи­ческие и магические образы.

Однако шаман не только тщательно оберегал неве­жество первобытного человека; отвергая коллективный хаотический опыт деятельности, он выдвигал ему на сме­ну методы экспериментирования со знанием, отражаю­щие более широкий, совокупный практический опыт. Так, вместо тех манипуляций с телом роженицы, которые про­делывали невежественные повитухи, шаман испытывает способ «психологического манипулирования» с органа­ми больного, использующий соответствующую магиче­скую символику. Критикуя невежественное мнение и пре­небрегая им, шаман в то же время активно использует его в интересах группы, придавая ему форму мифологи­ческого знания.

Общество ждет от шамана не развернутого обоснова­ния причин болезни и способов ее лечения — для рода ценность отдельной личности невелика. Требуется иное — воссоздание всех деталей картины, которая известна лишь по одному — реальному — элементу, т. е. факту за­болевания. Этот элемент надо дополнить до целостного, завершенного образа — мифа, способного дать «удовлет­ворение вымыслом» и избавить от мучительного чувства неопределенности и бессилия.

Для этого шаман предоставляет группе глобальную и фантастическую космологию, включает данное событие в развернутую метафорическую и символическую систе­му значений. Объединенные в этой космологии племенная традиция и индивидуальный вымысел шамана дают, по выражению К. Леви-Строса, «гибкую структуру, т. е. та­кую систему оппозиций и корреляций, которая включала бы в себя все элементы ситуации, иначе говоря, отводит место колдуну, больному и зрителям, представлениям и процедурам»[5].

И в то же время индивидуальный вымысел шамана несет в себе не столько позитивное знание, сколько социоморфное описание природы, в котором объективные закономерности действуют в образе личных сверхъесте­ственных сил. И это удивительным образом совмещается с натуралистической интерпретацией познавательного процесса, превращающегося в первобытном сознании в магический акт. Магия, истолкованная в терминах внечеловеческой социальности, превращается в своеобразно понятую процедуру социального производства знания.

Две главные интерпретации магии

Предлагаемая нами трактовка магии как формы зна­ния в значительной степени не совпадает с ее интерпре­тациями, известными в мировой литературе. Однако она достаточно тесно связана с ними и представляет их кри­тическое переосмысление. Предваряя наши завершаю­щие выводы и формулировки, обратимся ненадолго к двум основным интерпретациям природы магической дея­тельности и мышления, истоки которых восходят к XIX в. Первая — социологическая — была наиболее ярко выра­жена Э. Дюркгеймом и его учениками А. Юбером и М. Моссом. Она привлекала внимание не к форме или содержанию магических обрядов, но к положению магии в обществе.

В отличие от религиозной практики, которая обычно официальна, обязательна и представляет собой публич­ный культ, магический обряд, с их точки зрения, есть ча­стное дело индивида, совершаемое вдали от людских глаз, окутанное тайной. Это социологическое разграниче­ние магии и религии может быть интерпретировано, по-видимому, лишь на весьма ограниченной области, приме­нительно, скажем, к так называемой вредоносной магии, которая представляла собой обычно запретную деятель­ность. В остальном же известно немало эзотерических и индивидуальных культов в религии, с одной стороны, и публичных магических процедур — с другой. Это, впро­чем, не означает бесплодности социологического подхода к магии вообще.

Дж. Фрэзер, психологически интерпретируя магию, полагал, что она основана на ошибочном применении за­кона ассоциации идей по сходству и смежности (этот за­кон был сформулирован в английской психологии XIX в.): ассоциативная связь идей принималась прими­тивным сознанием за связь вещей. С другой же стороны, по Дж. Фрэзеру, магия разделяет с наукой убеждение в постоянстве и единообразии природных закономерностей, и потому она противоположна религии, которая прямо обращается к покровительству личных высших сил. Ма­гия же исходит из способности человека самому воздей­ствовать на объект и достигать поставленной цели не тогда, когда боги удосужатся помочь, но когда соответствующим образом организована сама деятельность ин­дивида.

Дж. Фрэзер как добросовестный историк был не совсем последователен в своих представлениях: он фактиче­ски связывал магию с тотемизмом и анимизмом и тем са­мым придавал значение вмешательству сверхъестественных существ. Так получалось, видимо, потому, что его не интересовал вопрос о выделении феномена магии в «чи­стом виде», а он просто стремился полнее описать реаль­ные магические обряды. В них, конечно, самостоятельная деятельность человека сплавлена в одно целое с умило­стивительными ритуалами и попытками принудительного воздействия на духов, демонов и богов. С. А. Токарев, критикуя Дж. Фрэзера, предлагает говорить о магии в узком смысле слова, включая в нее «только те обряды, которые имеют своей целью непосредственное воздейст­вие человека сверхъестественным образом на тот ила иной материальный объект и которые не связаны при этом с анимистическими представлениями»[6].

В этом определении магии скрыто весьма глубокое и плодотворное противоречие. Пытаясь вывести за преде­лы магической космологии образы сверхъестественных сил, С. А. Токарев не проясняет, каким образом дейст­вие человека — в общем-то не сверхъестественного су­щества — может быть сверхъестественным, притом что он не прибегает к помощи богов или демонов. Этот пере­нос таинства магической деятельности из внешнего мира в мир самого человека остается неоправданным, если не задуматься о происхождении идеи сверхъестествен­ного.

Как известно, она возникала из бессилия человека пе­ред природой, из неподвластности ему социальной реаль­ности, выступавшей в образе нерукотворного, нечелове­ческого, неуправляемого данного. Но бессилие человека не только ограничивало, но и стимулировало его деятель­ность, и сверхъестественное оборачивалось мечтой о мо­гуществе и всесилии человека, догадкой о богатстве его субъективных сил. А это, в свою очередь, было скрытым предвидением того, что человек — как социальное суще­ство — сам делает свою историю и в этом смысле овладе­вает природой, конструирует свою собственную — соци­альную — объективность.

Магия представала как раз таким способом скрытого, неосознаваемого, превращенного способа социализации природы, и это обстоятельство играло решающую роль в формировании ее как типа знания. Сверхъестественное как сверхприродное означало, в сущности, социальное, но такое, которое субъективно освоено человеком. Поэтому сверхъестественный образ деятельности, свойст­венный магии, может быть истолкован как первая фор­ма социально-активного отношения к миру, а в гносео­логическом отношении — как исторически первая ступень социального производства знания.

Оставим эти предварительные соображения пока не­раскрытыми и продолжим анализ указанных истолкова­ний сущности магии. Так, социологический подход к магии Э. Дюркгейма и М. Мосса и психологически-рацио­налистическая интерпретация Дж. Фрэзера были пере­осмыслены К. Леви-Стросом, который построил социаль­но-психологический (или психоаналитический) образ магии. Французский ученый исходит из неявного предпо­ложения, что из анализа лечебной магии можно сделать вывод о природе магии вообще; магия рассматривается как психологическое и социально-психологическое воз­действие на человека.

В основании магического эффекта, по К. Леви-Стросу, лежит феномен «дополнения» нормального мышления (больного и группы) патологическим мышлением шама­на. «Здоровое мышление,— пишет он,— жадно стремится познать вселенную, механизмы которой ему не удается себе подчинить, а потому оно пытается постигнуть смысл непостижимых вещей; так называемое патологическое мышление, напротив того, имеет всегда наготове массу толкований и эмоциональных откликов, которыми оно всегда готово с излишками снабдить порой недостаточно богатую действительность»[7]. Шаман истолковывает бо­лезнь символическим образом, что служит выздоровле­нию больного,— это обстоятельство шаман усваивает из традиции и своего личного опыта, хотя реальных причин болезни он может себе и не представлять. Тем самым процесс лечения представляет собой, по выражению К. Леви-Строса, «превращение в сказку действительно­сти, которая сама по себе остается неизвестной» — неиз­вестной в принципе, по определению, как нечто запре­дельное.

«Комплекс шаманства», в терминологии того же ав­тора, составляется из трех элементов, трех видов опыта: особого психосоматического опыта самого шамана, сло­жившегося в период «ученичества», инициации и всей магической практики; опыта больного, ощущающего или не ощущающего облегчение от лечения; зрительского опыта группы, которая своей эмоциональной реакцией, пониманием н согласием участвует в процедуре и легали­зирует, удостоверяет эффективность обряда. Последний является, в сущности, повторением (быть может, в более легкой форме) того духовного кризиса, который пережи­вается человеком в процессе формирования магических способностей. Заимствуя у психоанализа терминологию, К- Леви-Строс называет шамана «профессиональным отреагирующим» (отреагированием в психоанализе назы­вается решающий момент лечения, когда больной интен­сивно переживает ситуацию, приведшую к заболеванию, что способствует излечению). И этим шаман вызывает у больного аналогичную реакцию, хотя может никак не за­действовать его индивидуальный опыт.

Но каков же механизм воздействия символически и метафорически оформленных действий и переживаний шамана на физическое состояние больного? К. Леви-Строс, на наш взгляд, не дает убедительного ответа на этот вопрос. Он лишь замечает, что способ отреагирования, избираемый шаманом, «индуцирует с помощью сим­волов у больного отреагирование травматической ситуа­ции»[8]. Но когда он разбирает саму деятельность шамана, оказывается, что тот вовсе не переживает тот исходный духовный кризис, но лишь строит миф, символически опи­сывающий течение болезни и способ ее лечения. «Шаман предоставляет в распоряжение своей пациентки язык, с помощью которого могут непосредственно выражаться неизреченные состояния и без которого их выразить бы­ло бы нельзя. Именно этот переход к словесному выра­жению (которое вдобавок организует и помогает осо­знать и пережить в упорядоченной и умопостигаемой форме настоящее, без этого стихийное и неосознанное) деблокирует физиологический процесс, т. е. заставляет события, в которых участвует больная, развиваться в благоприятном направлении»[9].

Этот вывод автор делает на основании анализа текста магической песни южноамериканских индейцев, испол­няемой при родовспоможении. Сравнивая шамана с пси­хоаналитиком, французский этнограф подмечает свойст­венную им обоим способность влиять, пусть несколько по-разному, своей психикой (невротической, по опреде­лению К. Леви-Строса) на душевное состояние больного. Переход же от психики шамана к физиологии его пациента предстает как неоправданный скачок, хотя здесь приводятся весьма интересные соображения о воздейст­вии коллективного сознания группы на сознание больно­го. В остальном же дальше корреляции ряда одних фак­тов с другими (психических переживаний, языковых вы­ражений и физиологических изменений) дело не идет — ни о какой необходимой связи нет и речи. Поэтому и «эф­фективность символов», на которую так рассчитывает К. Леви-Строс, не становится доказательством реальной практической эффективности магического обряда.

К. Левк-Строс в ряде мест как бы намекает на то, что сам больной играет роль средства в системе отноше­ний «шаман — больной — группа», что факт реального успеха магического лечения не так уж и важен по срав­нению с тем, насколько убедителен обряд с точки зрения группы. Это же касается, кстати, и вредоносной магии — здесь «магическая ситуация есть язление, зависящее от общего мнения»[10]. И все же данное обстоятельство не попадает в фокус анализа, хотя, как представляет­ся, оно способно раскрыть подлинный смысл и тайну магии.

Даже в этом кратком обзоре нетрудно увидеть, как происходило постепенное вызревание — от Дж. Фрэзера до К. Леви-Строса — идеи активно-деятельностной приро­ды магии. Если сначала познавательное содержание этой деятельности виделось лишь в особенностях интерпрета­ции ассоциативных связей, то в дальнейшем главное зна­чение было придано языковому символизму, который так же способствует заблуждению, как спутывание ассоциа­ции с причинностью. Тем самым выяснялось, что незна­ние— фундаментальный элемент магического сознания, тесно связанный с коллективным убеждением в эффек­тивности работы шамана.

Возникающая в таком интеллектуальном контексте деятельность оказывается неизбежно загадочной, непред­сказуемой, непознаваемой. Именно загадочность рас­сматривается фрэзеровской традицией как конституирующая черта магии. Но разве простое отсутствие знания является достаточным признаком магической деятельно­сти? Мы можем не знать, каков механизм переваривания пищи у коровы, но из-за этого молоко не станет магиче­ским продуктом. Рационалистическая интеллектуалистская трактовка магии страдает тем же недостатком, что и объяснение природы религии просветителями, выводив­шими ее из обмана, из простого факта невежества.

А что же психоаналитическая трактовка магии? До­пустим, что гипотеза об «индукционной способности фор­мально гомогенных структур» — мифа и физиологическо­го механизма человека — справедлива, что символизм способен «перевести» психологическое воздействие в сфе­ру неуправляемых физиологических реакций. Но даже в этом случае мы объясняем только ту магию, которая связана с воздействием на человека, т. е. лечебную, по­ловую, вредоносную магию. Как же быть со способностью шамана (быть может, и мнимой) обеспечивать удачную охоту, вызывать дождь?

Современному человеку в целом ясно, что психическое воздействие на объективную реальность, на природу не­возможно. Но если такая деятельность обнаруживала свою неэффективность, то почему же она сохранялась на протяжении тысячелетий? Не значит ли это, что какой-то элемент магического знания сохранял свою ценность вопреки процессу рационализации человеческой дея­тельности?

Для более подробного ознакомления с различными интерпретациями магии в зарубежной и советской лите­ратуре мы отошлем читателя к вышеуказанной превос­ходной статье С. А. Токарева, однако скажем заранее, что ни одно из известных объяснений не снимает пелены таинственности с феномена эффективности магии. Это же касается и позиции самого С. А. Токарева, который видит сущность магии в том общем, что объединяет ее разные виды, «а это общее заключается... исключитель­но в чисто психологической, субъективной стороне этих актов»[11], в том, что тот или иной «прием (идет ли речь об охотничьем промысле, о лечении больных и пр.), рацио­нальный в своей основе, начинает постепенно осознавать­ся самим человеком как колдовство, т. е. как действие, основанное на сверхъестественной связи явлений»[12].

С. А. Токарев полагает, что такое осознание имеет своим источником обособление культовой деятельности в руках шаманов и жрецов, которое сделало ее непонят­ной и таинственной. Но само разделение труда проис­ходило не только потому, что в племени образовывался излишек, за счет которого могли жить не участвующие в трудовом процессе шаманы (на ранних ступенях разви­тия племенного общества шаман, кстати, охотится и тру­дится наравне с другими мужчинами). Возникновение излишка имело в своей основе прогрессирующую рацио­нализацию трудовой деятельности, а консервативная об­щественная структура сама по себе не была способна обеспечить развитие производительных сил.

Здесь была чрезвычайно велика роль шамана и его особенной практики, которая не столько порождалась на­личной социальностью, сколько возникала вопреки ей. Именно эффективность магии как таковой (так же как и эффективность, скажем, скотоводства или ремесла) по­зволила обособиться шаману как представителю социаль­ной группы. Магия не была нахлебницей на шее перво­бытного общества, но несла в себе мощные, стимулирую­щие деятельность человека силы.

Так что же такое магия!

Социальный антрополог Б. Малиновский, наблюдая за туземцами на островах Тихого океана, заметил любо­пытную регулярность. В земледелии магические обряды применялись только при культивировании ямса и таро, но никогда в случае сбора кокосов или бананов. Рыболо­вецкая магия относилась только к опасной ловле акул, но не использовалась при безопасных видах ловли. По­стройка лодки, в отличие от строительства хижины, сопровождалась магическими действиями, так же как и практика художественной резьбы по твердым сортам де­рева в противоположность обычной резьбе.

Вывод Б. Малиновского гласит: сфера магии — это область повышенного риска; там, где господствует слу­чай и неопределенность, где не существует надежного алгоритма удачи, где велика возможность ошибиться, там на помощь человеку нередко и приходит магия. Тем самым магия понимается, в сущности, как процесс творчества, в котором всегда результат не задан и не из­вестен гарантированный путь его достижения, и в этом смысле магия представляет собой исторически первую форму рискованного творческого познания. Позитивное содержание магического знания я бы обозначил, как соци­ально-психологический проект экстремальной ситуации, как эмоционально, рационально и социально оправдан­ный план деятельности в условиях принципиальной не­определенности и смертельной угрозы, план, задействующий все социальные резервы тела, духа и общественного организма.

Могут возразить, что такого рода проектирование дея­тельности могло быть значимо применительно лишь к охоте или рыболовству, где была надежда на реальный успех. Но какова роль магии, например, в управлении погодой — сфере чрезвычайной заинтересованности не только первобытного, но и современного человека? Ведь, как указывает С. А. Токарев, «это единственный вид ма­гии, объект которого в действительности никак не может зависеть от воли и действий человека и который... не име­ет под собой никаких объективных оснований»[13]. Мы не можем исследовать статистику, касающуюся влияния танцев дождя на формирование облаков, не станем апел­лировать к новейшим парапсихологическим исследовани­ям, делающим акцент на мощи коллективного биоэнер­гетического эффекта. Ограничимся примером, показы­вающим социальные резервы магического знания.

«Вызыватели дождя» в первобытных обществах обыч­но выделялись в особый разряд колдунов. Дж. Фрэзер пишет, что «средства, с помощью которых колдун стре­мится выполнять свои профессиональные обязанности, обычно, хотя и не всегда, опираются на принципы гомео­патической, или имититативной, магии. Если он хочет вызвать дождь, то подражает ему разбрызгиванием во­ды или имитацией облаков; если же он ставит своей це­лью прекратить дождь и вызвать засуху, то, напротив, обходит воду стороной и прибегает к услугам огня, для того чтобы выпарить слишком обильные выделения вла­ги»[14]. Магия этого типа, заимствуя свою технику (имита­цию) от магии, складывающейся на основе реальной практики — земледелия, лечения и пр., сама не может воздействовать ни на какой природный объект. Это, од­нако, приводит к развитию иных — непредметных — со­держаний магического знания, подменяющих собой про­екты преобразовательной деятельности.

Представим себе (вслед за Дж. Фрэзером), как люди австралийского племени диери во время сильной засухи, громко оплакивая свое бедственное положение, взывают к духам предков, которых они называют «мура-мура», чтобы те даровали им силу вызвать обильный дождь. Счи­тается, что дождь зарождается в облаках от магических обрядов под влиянием мура-мура и для этого надо со­вершить примерно следующее. Роется яма размером три на четыре метра, над ней устраивается хижина кониче­ской формы. Старейшины племени пускают кровь двум колдунам, которые, как считается, получили от мура-му­ра особое вдохновение. Кровь, стекающая с их локтей, попадает на соплеменников, сгрудившихся в хижине. Од­новременно с этим истекающие кровью колдуны пригор­шнями разбрасывают вокруг себя птичий пух, часть ко­торого прилипает к обрызганным кровью телам людей, а другая кружится в воздухе. Считается, что кровь симво­лизирует дождь, а пух — облака. Во время церемонии на середину хижины выкатывают два больших камня: они изображают собирающиеся облака и предвещают дождь.

Затем те же колдуны относят камни на расстояние в два десятка километров и поднимают их как можно выше на самое высокое дерево. В это время остальные мужчины собирают гипс, растирают его в порошок и бро­сают в яму с водой. Считается, что мура-мура видят это и незамедлительно побуждают облака появиться на не­бе. В заключение молодые и старые мужчины окружа­ют хижину и, наклонив головы, бодают ее, как бараны, пока она не обрушится, причем руками можно пользо­ваться лишь тогда, когда остаются самые тяжелые брев­на. Протыкание хижины головами символизирует продырявливание облаков, а падение хижины — выпадение дождя. Водружение двух камней, также символизирую­щих облака, на вершины деревьев является способом за­ставить появиться на небе действительные облака.

Итак, вместо того чтобы заниматься «рациональной деятельностью» — рыть колодцы, искать источники,— племя под руководством шаманов занимается явно беспо­лезным делом, впустую растрачивая силы. Однако заду­маемся: не явилась бы совершенно бессмысленной эта самая рациональная деятельность? Ведь колодцы и ис­точники можно искать или рыть, не дожидаясь засухи, и, как бы ни были беспечны первобытные люди, они бы обязательно занялись этим раньше или позже при неко­торой надежде на успех. Но бывает так, что воды нет и достать ее никак нельзя. Более того, подобные экстре­мальные условия были нормой жизни человека, только начинающего овладевать природой. Отказ от «рацио­нальной» (с точки зрения современного человека) деятельности был, в сущности, формой осознания объек­тивных пределов своих возможностей, а в магическом знании отражалась как эта фундаментальная ограни­ченность примитивной практики, так и стремление вый­ти за ее пределы.

При невозможности реального воздействия на приро­ду происходила подмена целей. Шаман заменял природу как объект деятельности другим объектом — группой лю­дей, а квазицелесообразное, никогда не достигающее своей цели действие преобразовывал в целеполагающую активность. Магический ритуал «управления погодой» служил сплочению племени, обеспечивал его единство, мобилизовывал и концентрировал все его жизненные си­лы в условиях абсолютной невозможности изменить внешние условия существования. Активная деятельность питала надежду и вселяла веру в собственные силы, обеспечивала внимательное наблюдение за малейшими изменениями ситуации и готовность к неожиданным ре­шениям. И в этом смысле магия была вполне эффективной преобразовательной силой, давая не предметный резуль­тат, но конкретную программу поведения в условиях, ка­залось бы, невозможности и бессмысленности всякой дея­тельности.

Геродот повествует, как одно из западноафриканских племен в отместку за то, что ветер Сахары высушил все водоемы, отправилось в пустыню на войну против южно­го ветра и в полном составе было погребено самумом. Нам очевидно, что самум следовало бы переждать в бо­лее безопасном месте. Но разве не более достойным че­ловека является борьба с опасностью, чем пассивное ожидание мучительной смерти? Индивидуализм шамана и критика им племенного сознания и практики отражали нежелание людей смириться с ограниченностью соб­ственного бытия, отступить перед лицом природных стихий.

Магии мы обязаны исторически первыми идеалами активного отношения к миру: она гносеологически моде­лировала творческую деятельность и давала социоморфный проект решения природной проблемы, генерируя но­вые формы общения. Средневековая теология изгнала магию из сферы разумного миропорядка в область демонических сил, где случайность оставляла просвет для свободной деятельности человека. Альтернативность по отношению к официальному религиозному мировоззре­нию сделала магию идейной основой социального проте­ста в эпоху ранних буржуазных революций: в то время как женщины-крестьянки колдовали, мужчины брались за топоры и косы, будучи одержимы единым порывом социального переустройства мира.

Одновременно с этим алхимики, астрологи и адепты магии, критикуя зарождающееся экспериментальное ес­тествознание («механистическую философию природы»), подчеркивали, что «скрытые качества» вещей нельзя ис­следовать с помощью одного лишь разума. Предвосхи­щая субъективно-идеалистическую критику науки, они подчеркивали необходимость подлинно «эксперименталь­ного вопрошания природы». На заре экспериментально­го познания наука, «увязая в теологии» (Ф. Энгельс) и критикуя ее, была вынуждена учиться методам опытного исследования у традиционно противостоящей религии «натуральной магии».

Ренессанс прославил герметический идеал, зовущий я будущее, в мир творчества и открытых возможностей, где природа и судьба пластичны, где они внимают и подчи­няются человеку. «Бесконечное могущество человека со­средоточивается в цельности Акта,— пишет Э. Гарэн.— И вот — мудрец, имеющий власть над звездами, маг, ко­торый формирует стихии; вот — единство бытия и мыш­ления, всеобщая открытость реальности. Это, и ничто иное, подразумевала защита магии, которую Возрожде­ние включило в свое прославление человека»[15].

Всплеск интереса к магии и шаманизму в наши дни также обязан включению магии в движение, объединяю­щее стремление к демократическому плюрализму, эколо­гии природы и культуры, поиск новых возможностей че­ловека и загадок окружающего его Космоса. И поэтому едва ли стоит сожалеть о том, что, продвигаясь по пути понимания магии, мы, к счастью, не можем лишить ее присущей ей тайны, даже если из всего шаманского арсе­нала в нашем распоряжении остаются лишь магия слова и чары любви.

^[1] Фрэзер Дж Золотая ветвь. М., 1980. С. 206.

^[2] Леви-Строс К.  Структурная  антропология. М.,   1983.  С.   173.

^[3] Об измененных состояниях сознания см.; Спивак Д. Л. Язык при измененных состояниях сознания//Природа. 1988 № 5.

^[4] Фрэзер Дж. Золотая ветвь. С. 230.

^[5] Леви-Строс К. Структурная антропология. С. 161.

^[6] Токарев С.А. Сущность и происхождение магии//Исследования и материалы по вопросам первобытных религиозных верований  М 1959. С. 14.

^[7] Леви-Строс К. Структурная антропология. С. 161.

^[8] Леви-Строс К. Структурная антропология.  С.  160.

^[9] Там же. С.  176.

^[10] Леви-Строс К. Структурная  антропология   С.  148.

^[11] Токарев С. А. Сущность и происхождение магии//Исследования и материалы по вопросам первобытных религиозных верований. С. 72.

^[12] Там же С. 73.

^[13] Токарев С.А Сущность и происхождение магии//Исследования и материалы по вопросам первобытных религиозных верований. С. 14.

^[14] Фрэзер Дж. Золотая ветвь. С. 76—77.

^[15] Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения. М., 1986. С. 347.

Серия сообщений "Краткий курс Магии":
Часть 1 - Введение в Магию
Часть 2 - Краткий экскурс в историю Магии
...
Часть 10 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ4 Часть1
Часть 11 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ4 ЧАСТЬ2
Часть 12 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ5
Часть 13 - Практика Мигии! Текст 1
Часть 14 - ПРАКТИКА МАГИИ! ТЕКСТ 2
...
Часть 25 - ПРАКТИКА МАГИИ! ТЕКСТ 13
Часть 26 - Проверь свои экстрасенсорные способности
Часть 27 - Теория Магии я перенес магию читайте куда

РАЗМЫШЛЕНИЯ О МАГИИ, ЕЕ ПРИРОДЕ И СУДЬБЕ

И.Т. КАСАВИН

Часть 2

 

ПАРАНОРМАЛЬНЫЕ ФЕНОМЕНЫ

Ясновидение, телепатия, духовидение и левитация, билокация, телекинез, полтергейст вкупе с НЛО, или иноземными астронавтами, - феномены, входящие в магический космос с необходимостью. Они описывают либо условия, либо методы и способности мага. Однако и ученые пытаются объяснить паранормаль­ные явления, рассматривая их как виды природной энергии, до сих пор не познанные наукой. Вспомним, что магнит вплоть до возникновения электромагнитной теории тысячелетиями считался «магическим камнем». Почему бы не попробовать понять экстрасенсорное восприятие как проявление особой биоэнергии, свойства которой не укладываются в современные представления о типах взаимодействия?

Однако современной физике известны только четыре типа взаимодействия: гравитационное, ядерное, слабое и электромагнитное. Именно последние лежат в основе химических реакций животного организма. Все другие несопоставимы с доступной человеку энергией. Но опыты показывают, что в момент паранор­мальных реакций субъект не излучает необычного электромагнитного поля. И вместе с тем большой ряд экспериментально зафиксированных фактов (эксперименты X. Патхофаи, Р. Тарга, например) не могут быть объяснены электромагнитной передачей сигналов.

Вместе с тем современная физика (в частности, теория относительности и квантовая механика) нередко избирается базой для объяснения паранормальных психических явлений. Ссылаются на парадокс Эйнштейна — Подольского — Розена. Утверждают, что квантованная информация может мгновенно и вирту­ально передаваться из одной части Вселенной в любую другую. Принцип неоп­ределенности Гейзенберга, далее, якобы свидетельствует, что на субатомном уровне детерминизм разрушается и сознание наблюдателя некоторым образом взаимодействует с наблюдаемой материей: физика сливается воедино с метафизи­кой и магией. В теории относительности гипотетические частицы, называемые тахионами и движущиеся как бы «вспять» во времени, якобы способны служить объяснению предвидений и предчувствий, поскольку пришли к нам в настоящее из будущего. И здесь далеко не очевидно каким образом истолковывать парадоксы современной науки — как ее временное состояние, которое рано или поздно будет редуцировано к известным фундаментальным принципам, или как грядущее появление революционных (и несоизмеримых с прежними) теорий.

То обстоятельство, что некоторые парапсихические феномены можно понять как проявления статического электричества (телекинез), статистического совпаде­ния (предвидение), влияния галлюциногенов (ясновидение) или эффекта плацебо (паранормальное врачевание), по мнению Д О'Кифа, не играет никакой роли. Напротив, важно рассматривать именно те случаи, которые никак не объясняют­ся физикой, биологией или психологией. «То, что нам нужно понять, заключается в том, почему человечество постоянно формирует себя в малые группы, продуцирующие и подтверждающие паранормальный опыт. Быть может, вопрос об элементах объективности, содержащихся в этом опыте, не так важен, как вопрос о функционировании всей системы магии... И мы должны исследовать все паранормальные феномены, а также и тех субъектов, которые посвящают себя их изучению, и выяснять, как их институты, коллективы и секты организо­ваны... Все они представляют собой вечные, традиционные, широко распрост­раненные формы социального опыта, и все они связаны с деятельностью малых групп в рамках института магии». Похоже на то, что именно такой подход наиболее соответствует возможностям философского анализа паранормальных явлений.

МАГИЧЕСКИЕ КУЛЬТЫ И СЕКТЫ

 Существенной чертой магии (хотя она и проявляется не во всех ее институтах) является ее замкнутость в рамках некоторой культовой группы или секты. Исторически это могли быть объединения для защиты от ведьм, для инициации или лечения. В дальнейшем доминирующие мировые религии спровоцировали появление сект, берущих на себя функции идейных альтернатив. Таким сектам свойственно объединяться вокруг человека, обладающего харизмой (М. Вебер). Тем самым все харизматические секты и движения обнаруживают свое родство с магическими сообществами. Всякая новая религия возникает в качестве магии, всякая новая вера появляется как надежда на неведомые силы, способные изме­нить статус-кво. Быть может, это чересчур расширит наше представление о ма­гии, но можно предположить, что всякое новое общественное движение несет в себе элемент магического. Таким было возникновение христианства и Рефор­мация. Таким было возникновение античной и новой науки. Такими были ранние буржуазные революции и утопические коммунистические движения. А разве не верой в чудотворную магию пропитано сознание жителей Чевенгура и почита­телей великих вождей и кормчих? И всякий раз, когда мы недооцениваем стихий­ность и инерцию общественного развития и переоцениваем возможность ради­кальных социальных преобразований, разве не погружаемся мы тем самым в вековечный магический Космос?

СТУПЕНИ ПОСТИЖЕНИЯ: ОТ ОБЪЯСНЕНИЯ К ПРОЖИВАНИЮ

 Какие же основные пути постижения природы магии выявила история науки и вненаучных форм познания? Рискуя упростить до неузнаваемости эти пути, отважусь все же на обобщение.

Первый путь прокладывало в течение всей человеческой истории обыденное сознание, за ним - философия и. наконец, физика, биология и психология Я бы назвал сложившийся таким образом способ объяснения магии космологическим, или натуралистическим. Он строится по стандартной схеме объяснения неизвест­ного через известное и использует логический прием аналогии. Так. магия рассматривается как реализация объективных возможностей, заложенных в природе (психокосмических связей — астрология: психической энергии - - экстрасенсорное восприятие и психокинетические эффекты, дальнодействия и обратного течения времени телепатия, ясновидение, предвидение) и в самом человеке Подобно тому как известные законы природы служат объяснению ряда практических и духовных способностей человека, еще неизвестные, но в принципе познаваемые природные потенции могут лечь в основу объяснения магии (тем более что ряд магических — якобы магических — эффектов объясняется с помощью статисти­ки, электромагнитной теории и нейрофизиологии).

Преимущество космологического подхода к магии в том, что он так же неопровержим, как и сама магия. Природа неисчерпаема, а научное познание бесконечно; разве можно усомниться в грядущей перспективе науки? Естествознанию мы действительно многим обязаны в плане понимания магии: оно все больше и больше сужает возможную область магического мировоззре­ния и практики — магия, становясь понятной, превращается в науку, а большая часть непонятного объявляется суеверием и шарлатанством. Так что перспективы космологического объяснения магии — это, в сущности, ее безжалостное вытеснение из культуры, редукция ее к чему-то другому, «рациональному».

Но неужели наука в принципе отказывает магии в реальности, сводит ее к незнанию, заблуждению? Неужели магия не может быть понята «сама в себе», безотносительно к иным реальностям? С конца XIX в. на этот вопрос пытаются ответить религиоведение, культурология, этнография, социальная психология, лингвистика. Эти науки попытались объяснить магию как функцию некоторых способов социальной организации (отсюда название одного из главных подходов к магии — «функционализма» Б. Малиновского), функцию культуры, функцию языкового символизма. Основным принципом этого способа объяснения явилось рассмотрение магии как реакции на определенные социальные потребности (един­ство племени, организация труда и общения), а также потребности психологичес­кого характера (смягчение стресса, чувства вины, страха, неуверенности). Сущ­ность магии обнаружилась в ее принципиальной приграничное™ с наукой и прак­тикой: там, где практика не достигла уверенной регулярности, а наука не предоставляет убедительного объяснения, всегда находится место для магии. А поскольку природа неисчерпаема, то и наука всегда ограничена, значит, магии суждена вечная жизнь. Данный — социокультурный — способ объяснения магии, будучи структурно подобен космологическому, приводит к прямо противополож­ным выводам, утверждает принципиальную неизбывность магического отноше­ния к миру. Эти два способа объяснения представлены в предлагаемой антологии в первом и втором разделах. Труды известных социальных антропологов текуще­го столетия Б. Малиновского, Э. Эванс-Причарда и А. Элькина являются клас­сическими иллюстрациями социокультурного подхода. Собранные во второй раздел работы крупных специалистов в области психологии и парапсихологии К. Юнга, Ч, Тарта, Г. Прайса и Дж. Кларка типичны (с некоторыми оговор­ками) для космологического подхода. Так, для Ч. Тарта фундаментальным явля­ется понятие психической энергии, для Г. Прайса — идеомоторного действия. Понятие «мистическое переживание», используемое в интересной статье Дж. Кларка, отличается от двух упомянутых тем, что оно отражает не столько некоторый, объективно существующий феномен, сколько избранный автором способ говорить о нем. Иными словами, Дж. Кларк строит не онтологию, а лингвистическую аналитику магии, которая — пусть очень опосредованно — все же предполагает наличие некоторого объективного денотата. Однако есть и принципиально иной путь постижения тайны магии. Его иллюстрацию за пределами собственно магического контекста мы находим в художественной литературе, живописи, музыке, архитектуре. В самом деле, прочитав Апулея или Карлоса Кастанеду, посмотрев гравюры Гойи, картины Сальвадора Дали или бросив взгляд на химеры собора Парижской богоматери, мы скорее и явственнее ощутим магический дух и проникнем в тайну магии едва ли не глубже, чем смогли бы это сделать с помощью самых солидных научных концепций. Мы словно начинаем жить в магическом Космосе, полном таинственных сил и чудесных событий, и окружающие нас вещи наполняются загадочным и пугающим смыс­лом. И здесь мы вспоминаем, что и в наши дни немало людей искренне верит в магию и целенаправленно овладевает ее приемами. Неожиданная перспектива открывается перед нами. Мы можем отбросить привычный нам способ видения мира, использующий понятия науки и обыденного сознания, и попытаться овла­деть языком мистических переживаний, научиться переходить в иные состояния сознания. На такой шаг решиться непросто, тем более что никаких гарантий вы не получите, а порвать с привычным миром — это не то, что одну теорию пред­почесть другой. Третий путь постижения магии — путь жизни в магической культуре, взгляд на нее изнутри, магическое творчество. Этот путь был проделан знаменитыми магами — Алистером Кроули, Карлосом Кастанедой и Майклом Харнером, труды которых помещены в третьем разделе антологии. Если А. Кроули стоял у колыбели «магического возрождения» конца XIX в., то К. Кастанеда и М. Харнер — ныне живущие и активно практикующие и пишу­щие американские шаманы, у которых множество поклонников и последователей. Это люди, обладающие фундаментальными знаниями в области социальной антропологии и религиоведения, психологии и медицины, блестящие стилисты, авторы бестселлеров, обладающие мировой славой. Их опыт поучителен, а пафос их творчества глубоко гуманистичен: они верят в неисчерпаемые силы человека и в благотворную силу его связи с природой.

[1] Касовин И. Т. Шаман и его практика // Природа. 1988. № 11.

[2] Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения. М., 1986. С. 333.

[3] Уайтхед А. Н. Избранные работы по философии. М., 1990. С. 72.

[4] Рабинович В. Л Алхимия как феномен средневековой культуры. М., 1979. С. 310.

Серия сообщений "Краткий курс Магии":
Часть 1 - Введение в Магию
Часть 2 - Краткий экскурс в историю Магии
...
Часть 9 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 3 продолжение
Часть 10 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ4 Часть1
Часть 11 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ4 ЧАСТЬ2
Часть 12 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ5
Часть 13 - Практика Мигии! Текст 1
...
Часть 25 - ПРАКТИКА МАГИИ! ТЕКСТ 13
Часть 26 - Проверь свои экстрасенсорные способности
Часть 27 - Теория Магии я перенес магию читайте куда

РАЗМЫШЛЕНИЯ О МАГИИ, ЕЕ ПРИРОДЕ И СУДЬБЕ

И.Т. КАСАВИН

Магия! Само это слово — словно завеса, скрывающая таинственный и зага­дочный мир. Мир, рассыпанный мерцающими крупинками в запыленных рукопи­сях-откровениях Гермеса Трисмегиста; вспыхивающий бликами шаманских кост­ров под мрачным покровом ночных джунглей; открывающийся увечному в не­внятном бормотанье ворожеи; пронизывающий волшебным лучом из алхимической реторты; мир, говорящий неумолимым голосом рока; мир, яв­ляющий торжество человеческой силы. Мы постигаем этот мир с первым прикос­новением материнской руки, утоляющей боль, и с первым взглядом на ночное звездное небо. Мы поражаемся его непостижимостью, открывая для себя таинство рождения, смерти и любви. Мы страшимся и отвергаем его, лелея свою самонадеянность, надеясь на трезвый расчет, логику и факты. Мы загоняем его глубоко в историю, не обнаруживаем в настоящем, отказываем в будущем. И мы снова и снова смиряемся перед ним, видя его новые превращения и возрождения из небытия. Вслушаемся же в этот мир со всей наивностью младенца и искушен­ностью зрелого человека, взывая к силам души и способностям науки. Всмотрим­ся, чтобы в чужом обнаружить родное, в забытом — знакомое, в фантастичес­ком — реальное; вслушаемся, чтобы открыть в себе этот неведомый, таинствен­ный мир и найти в этом мире себя — неизвестного и загадочного.

ЖИЗНЬ НА ГРАНИ СМЕРТИ

 ...Страшный звериный рев прокатился по скалам, и обитатели пещер съежи­лись в своем ненадежном укрытии, бросая отчаянный взгляд на жаркое пламя костра — единственного защитника от холода и хищников. Сжимая в руке рогатину, вождь яростно зарычал и вскочил на ноги. Его примеру последовали еще четверо самых сильных мужчин племени. Сейчас они выйдут из пещеры и вонзят дротики в саблезубого, избавят людей от ночного страха. Их дубины тяжелы, а топоры остры, и сердца полны отваги. Но тут из темного угла пещеры выступает на свет седая иссохшая старуха с горящими глазами и простирает к ним руки. «Великий Отец говорит, что в эту ночь мужчинам нельзя покидать пещеру,— тихо произносит она,— ибо не зверь с длинными клыками, а злой дух-кровопийца ищет добычу во мраке. Против него не помогут ваши копья и топоры!» — «Вождь не боится, и руки его способны сломать хребет зубра!» — «Руки вождя встретят пустоту, а злой дух настигнет его сзади,— продолжала старуха.— Великий Отец рассказал мне, как справиться с ним. Завтра, когда Красный Шар утонет в Далеких Джунглях, вождь разбросает эти белые круглые амулеты на тропе, ведущей к пещере. Они охранят людей от зла».

С этими словами старуха закуталась в шкуру оленя и исчезла в глубине пещеры. Фыркая от еще не прошедшего возбуждения, мужчины рассаживались у костра и осторожно рассматривали скатанные из кабаньего жира и золы шары. Мужская честь была сохранена, кому взбредет в голову сражаться со злым духом. Вот если бы это был просто тигр...

Следующей ночью скалы содрогнулись от ужасного рева, в котором слыша­лись ярость и боль. Казалось, дерутся между собой два кровожадных зверя, сцепившись в смертельной схватке и пуская в ход когти и зубы. Наконец рев стал удаляться и затих вдали. Пещерные люди с облегчением перевели дух.

С тех пор злой дух больше не тревожил их. С каждой охоты вождь приносил старухе сердце и печень добытых животных, и она долго жевала их беззубыми челюстями, тряся седой головой.

ЗАМАНЧИВАЯ, ЖУТКАЯ ИГРА, ПОЛНАЯ СМЕХА И СЛЕЗ

Ранним утром светлокудрый голубоглазый юноша благородной наружно­сти, ведя в поводу уставшую белую лошадь, приблизился к пределам фессалийского города Гипата. Истосковавшись от одиночества во время пути по прекрас­ным холмам и долинам Средней Греции, он с интересом прислушивался к невероятному рассказу одного из своих новых попутчиков — торговца сыром.

— О, Фессалия единогласно прославлена как родина магического искус­ства,— соловьем разливался тот.— Немало магов и колдуний, подобных Медее, ты можешь здесь повстречать, мой Луций. Невдалеке от большого города Лариссы есть трактир старой кабатчицы Мерое, там-то я и попал в историю с моим старым приятелем Сократом. Да, ведьмы жестоко мстят своим недругам. А не плотному ли ужину, сдобренному неразбавленным вином, обязаны твои фантазии, почтенный Аристомен?

— Молчи, молчи! Ведьма она, колдунья; может небо спустить, землю подве­сить, ручьи затвердить, горы расплавить, покойников воскресить, богов низвести, звезды загасить, ад кромешный осветить! Неверного своего любовника она превратила в бобра, а конкурента - в лягушку; злословившую о ней беременную женщину обрекла на восьмилетнюю задержку, до сих пор та ходит не разродив­шись, словно собирается разрешиться от бремени слоном. Жителей же города, задумавших расправиться с ней за ее злодеяния, колдунья заперла в домах, да так, что никакими силами те не могли выбраться, пока не поклялись страшной клятвой, что откажутся от своих замыслов. Смотри, мой Луций, будь осторожен в этой стране чародейства и колдовства!

Не прошло и недели, как Луций смог убедиться в правоте своего спутника. Жена горожанина, у которого остановился наш герой, оказалась искушенной в магических ритуалах: отправляясь по ночам к любовнику, она превращалась в сову с помощью волшебной мази. Луций не мог удержаться, чтобы не прове­рить на себе силу этой мази, но зачерпнул не из той баночки и превратился в осла. И тут начались его удивительные приключения в ослиной шкуре, в которых было место и кровавым дракам, и сокровищам, и нещадным побоям, и пикантным любовным интрижкам.

О владычица Исида, древняя богиня! Только тебе, Матери Мира, обладатель­нице тайных сил, ведомо, как избавиться от колдовского заклятия! К тебе обратится несчастный Луций и принесет тебе священный обет верности, и ми­лость твоя вернет ему прежний облик. И возрадуются благоразумные и доб­ронравные, и посрамлены будут нечестивые!

ДАЙ СИЛЫ ОБЕССИЛЕННОМУ И ИЗБЕГИ КОСТРА!

Во Фландрии, в Дамме, когда май уже распускал лепестки на кустах боярыш­ника, в доме угольщика родился сын.

Повитуха завернула его в теплые пеленки и, осмотрев головку, показала на кожицу.

—    В сорочке родился, под счастливой звездой! — весело сказала она. Но тут же заохала, заметив на плече ребенка черное пятнышко -   Ай-ай-ай! -   запричи­тала она.— Эта черная отметина — след чертова когтя.

—  Стало быть, господин сатана нынче поднялся спозаранок, коли уже успел поставить на моем сыне метку,— молвил угольщик и принял из рук повитухи младенца.

На следующий день у дверей ратуши возглашали, что государыня, супруга императора Карла, на сносях, а потому все должны молиться, чтобы она благо­получно разрешилась от бремени.

К угольщику, вся дрожа, вбежала повитуха.

—  Что с тобой, соседка? — спросил он.

—  Ох! — простонала  повитуха  и  прерывающимся  от  волнения  голосом заговорила: — Нынче ночью привидения косили людей, точно косари траву... Девушек заживо в землю закапывали! На их трупах палач плясал... Камень девять месяцев кровоточил, а нынче распался, в эту самую ночь.

—  С нами крестная сила, с нами крестная сила! — запричитали все вокруг.— Недоброе сулят Фландрии этакие страсти!

—  Во сне ты все это видела или наяву? -   спросил угольщик.

—  Наяву,— отвечала повитуха.

Бледная как смерть, она продолжала, рыдая:

—  Два младенца народились: один — в Испании, инфант Филипп, а дру­гой — во Фландрии, сын  Клааса, ему потом дадут прозвище Уленшпигель. Филипп станет палачом, а из Уленшпигеля выйдет великий балагур и проказник, но сердце у него будет доброе, потому как он сын труженика, а Филипп — отродье Карла, губителя нашего отчего края. Король Филипп промчится по жизни, всем досаждая войнами, поборами и прочими злодеяниями. Вечно юный Уленшпигель никогда не умрет, по всему свету пройдет, ни в одном месте прочно не осев.  Кем он только ни будет:  и крестьянином,  и дворянином,  и  ваяте­лем, и живописцем, и солдатом, и шпионом. И странствовать ему по белу свету, славя  все  доброе  и  прекрасное,  а  над  глупостью  хохоча  до  упаду.   Добле­стный народ фламандский! Клаас — эго твое мужество; Сооткин, его жена — это твоя стойкая мать; Уленшпигель — недаром его назовут «ваше зеркало»  -твой дух; Неле, славная милая .девочка, спутница Уленшпигеля, бессмертная, как и он,—  это твое сердце, а толстопузый простак Ламме Гудзак — это твоя утроба.   Наверху —  душители   народа,   внизу -    жертвы;   наверху    -   разбой­ники-шершни, внизу — трудолюбивые пчелы, а в небе будут кровоточить язвы Христовы.

И, сказав все это, добрая ведунья Катлина уснула.

Прошли годы, и наступило время исполнения предсказания. Земля Фландрс­кая покраснела от крови и задрожала от топота обутых в железо сапог. Задыми­лись костры, сжигавшие несчастных мучеников; огонь, щипцы и дыба вытягивали признания в ереси, восстании против папы и короля, вредоносном колдовстве. Погибли Клаас и Сооткин, осужденные по навету, Катлина от пыток повредилась в уме, а доносчик пересчитывал денежки.

На кострах дымилась плоть новых жертв. Уленшпигель, вспоминая Клааса и Сооткин, втихомолку плакал.

Однажды вечером он пошел к Катлине посоветоваться, как лучше всего отомстить.

Она сидела у лампы и шила. Когда он вошел, она посмотрела поверх его головы и сказала:

—  Огонь! Пробейте дыру! Душа просится наружу! — А Неле заплакала. Уленшпигель сказал:

—  Пепел Клааса стучит в мое сердце, я хочу спасти землю Фландрскую. Я спрашивал творца неба и земли, но он ничего мне не ответил.

—  Творец не станет тебя слушать,— возразила Катлина.— Тебе надобно было сперва обратиться к духам стихий; у этих духов две природы — небесная и земная, и они, выслушав жалобы несчастных людей, передают их ангелам, а те уже несут их к престолу всевышнего.

—  Помоги мне осуществить свой замысел,— сказал Уленшпигель,— я запла­чу тебе своей кровью, если понадобится.

—  Помогу,— ответила Катлина,— если только девушка, которая тебя лю­бит, возьмет тебя с собой на шабаш весенних духов, на Пасху соков земли.

—  Я возьму его с собой,— молвила Неле.

Катлина налила в хрустальный бокал какой-то мутной жидкости и дала им выпить. Затем той же самой жидкостью натерла им виски, ноздри, ладони и запястья, дала проглотить по щепотке белого порошка и велела смотреть друг другу в глаза, чтобы души их слились.

Уленшпигель и Неле смотрели друг на друга и чувствовали, что их тела обретают легкость и их подхватывает неведомый вихрь. Они взлетели и силой волшебства унеслись в чудесный и страшный мир, где духи, феи и гномы кружились в нескончаемом танце под музыку природных превращений. Уленш­пигель держал Неле в объятиях, боясь потерять ее в этом безумном полете, а потом они опустились у подножия трона царя Весны. Царь милостиво говорил с ними и на просьбу о помощи ответил загадочно:

Средь войны и огня,

Средь убийства и смерти

Ищи Семерых.

В смерти, крови,

В разрухе, в слезах

Найди Семерых.

Уродливых, злых,

Отечества бич,

Сожги Семерых.

Жди, слушай, смотри;

Возлюби Семерых

И Пояс.

Так колдовским ритуалом и волшебным заветом началась бурная история борьбы Тиля Уленшпигеля за свободу Фландрии. И завершиться ей предстояло таким же образом; всякий раз, когда собственные силы человека иссякают, он ищет помощи в мире духов и демонов.

ОХОТА НА ЗЕЛЕНОГО ЛЬВА

 ...Поздно вечером по булыжной мостовой Кембриджа двигались две закутан­ные в плащи человеческие фигуры. Вот они завернули к зданию Тринити-Колледж, вот ступили на песчаную дорожку внутреннего двора...

Притаившийся в проеме стены студент мог бы без труда расслышать неосто­рожные слова воодушевившегося старика, обращенные к более молодому, мол­чаливому спутнику:

—  Ничто не отбрасывайте без тщательного изучения! Мыслите смелее, без­рассуднее, если хотите! —  убеждал он.— Мудрость часто таится в забытых трактатах философов-герметистов, и она может стать доступной, если подверг­нуть текст анализу в алхимическом горне. Поверьте, мой друг, одного Декарта для построения математической натуральной философии недостаточно.

Каблуки были пугающе звучны на каменных плитах первого этажа, они безжалостно дробили ночную тишину и вызывали неловкость у второго спутника, но старик продолжал, не понижая голоса:

—  Герметизм и математика — это две стороны одной монеты,— увлеченно жестикулируя, развивал он свою мысль,— более того, только герметизм в состоянии пролить свет разума на медицину и философию. Парацельс — Лютер медицины, Кеплер — Лютер астрономии! Я познакомлю вас с теми, кто не побоялся задуматься над загадочными идеями и рецептами Парацельса. Идите сюда, мой друг, это здесь.

Он постучал. Сказав открывшему им человеку несколько слов, он прошел, увлекая за собой своего спутника, через комнату, затем они миновали деревянную лестницу и спустились в сад.

—  Вот наша тайная лаборатория,— сказал старик, открывая небольшую дверь своим ключом.— Отныне, коллега, вы наш и можете свободно пользовать­ся всем, что здесь находится.

С загоревшимися глазами Исаак Ньютон шагнул в темноту, из которой лунный свет уже выхватывал реторты, весы, горны и другие орудия химичес­кого — или алхимического? — исследования. Сопровождавшим его стариком был кембриджский профессор Барроу.

...Современные исследователи-ньютоноведы разыскали несколько волосков Ньютона и подвергли их изощренному химическому анализу. Что бы вы думали? Он показал чрезмерное — десятикратное по отношению к норме — содержание золота. Значит ли это, что автору «Математических начал натуральной филосо­фии» удалось найти и философский камень?..

Творцы классической науки были кем угодно, но только не людьми научно ограниченными. Коперниканская картина мира впитала в себя пифагореизм Филолая (центральное положение главного светила), нлатонистское убеждение в «божественном совершенстве» небесных сфер и их кругового движения. Кеплер воспринял динамику магических сил и астрологическую символику вписанных друг в друга геометрических фигур. Мысленные эксперименты и аргументация Галилея проникнуты духом схоластики. Дань, которую отдал Ньютон увлечению алхимией, из этого же ряда явлений.

...Отбросив со лба прядь поседевших от ртути волос, Ньютон потер усталые глаза и вновь вчитался в текст Джона Рипли, который он давно знал наизусть:

«Чтобы приготовить эликсир мудрецов, или философский камень, возьми, сын мой, философской ртути и накаливай, пока она не превратится в зеленого льва. После этого прокаливай сильнее, и она превратится в красного льва. Дигерируй этого красного льва на песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй. Собери отдельно жидкости различной природы, которые появятся при этом. Ты получишь безвкусную флегму, спирт и красные капли. Киммерийс­кие тени покроют реторту своим темным покрывалом, и ты найдешь внутри нее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост. Возьми этого черного дракона, разотри на камне и прикоснись к нему раскаленным углем. Он загорится и, приняв вскоре великолепный лимонный цвет, вновь воспроизведет зеленого льва. Сделай так, чтобы он пожрал свой хвост, и снова- дистиллируй продукт. Наконец, мой сын, тщательно ректифицируй, и ты увидишь появление горючей воды и человеческой крови».

— А ведь Бойль уже получил философскую ртуть, смешав ртуть с порошко­образным золотом,— подумал Ньютон.— Недаром при их смешении происходит необъяснимое повышение температуры. Алхимия выявляет в природе силы, которые Декарт оставил без внимания. Это то самое, производное от Бога, немеханическое активное мировое начало, без которого тела Земли, планет, комет и Солнца начали бы охлаждаться, замерзать и превратились бы в безжизненные массы.

Ученый бережно закрыл фолиант и вышел в сад. Незакрытая дверь лаборато­рии манила его, но он знал, что если не ляжет вовремя спать, то утром ум будет лишен ясности, а глаза — остроты и внимания. Тайна материи манила его со всей сладостью единственного доступного кембриджскому затворнику греха, и ал­химия обещала подарить частицу божественной мощи.

Возникающая наука была далека от того, чтобы беречь свою стерильность, и не чуралась учиться у натуральной магии.

МАГИЯ, МЕРЦАЮЩАЯ В ТОЛЩЕ ИСТОРИИ

 Перед нашими глазами прошли исторические образы магии, навеянные худо­жественной литературой. Жозеф Рони-старший, Апулей, Шарль де Костер, Вла­димир Карцев... Однако это лишь случайная выборка. Вся история литературы пронизана интересом к магии как фундаментальному элементу человеческой жизни. И каждая историческая эпоха давала собственные образы мага и его практики, соответствующие их реальной социальной роли, с одной стороны, и отношению к магии со стороны иных форм сознания — с другой.

Жизнь в первобытную эпоху — это жизнь на грани смерти. Человек как тупиковая ветвь биологической эволюции — иначе не объяснить его плохой природной приспособленности — столкнулся с грозными реалиями борьбы за существование и долгое время находился на грани вымирания. И если представить себе человека в свободном и открытом соревновании с другими животными периода раннего неолита, то его будущая великая история покажется немыслимой. На этой стадии развития спасение человека не могло быть обеспечено ни примитив­ными орудиями труда, ни первобытным коллективизмом; оба эти фактора сами нуждались в некоторой прочной основе для последующей эволюции, в некотором проекте, идеальном плане, перспективе. Но сценарий развития человека не был простым обобщением его наличного состояния, напротив, первым мыслительным шагом рождающегося человека стало сознание собственной ограниченности и без­граничного многообразия мира. Сознание, обязанное странному несоответствию между относительно несовершенным телом и гипертрофированным мозгом, телес­ность, показывающая себя в непреодолимости внешних объектов — расстояния, огня, камня, животного, разграничивали макрокосм Вселенной и, стремящийся к слиянию с ним, микрокосм человеческого Я. Первобытная магия выступила преодолением этой границы.

Научное изучение феномена магии началось с исследования первобытной магии именно потому, что для современного человека характерно неверие в ре­альность магии и недооценка своих первобытных предков. Магия как экзотика, а не как элемент всякого человеческого действия и мировосприятия,— вот что привлекло внимание прежде всего, когда социальная антропология открыла для всей образованной Европы многообразие иных культур: этого зверинца странных обычаев и менталитетов, паноптикума заблуждений и неэффективных, бессмыс­ленных ритуалов и обрядов.

У Дж. Фрэзера и Б. Малиновского — столпов британской социальной ант­ропологии — мы находим первые наброски, которые можно составить в некото­рую общую теорию магии.

Фрэзер: Психологическая основа магии — ассоциация идей, между которыми не существует реальной причинной связи; магия позволяет умному человеку доминировать над остальными, основывать королевские династии и новые госу­дарства, получать статус святых и богов после смерти; магия вырабатывает первые санкции, закрепляющие частную собственность и целостность, самосто­ятельность индивида. Таковы основные положения фрэзеровской концепции ма­гии, изложенные им в работах «Золотая ветвь», «Божественный король» и «Зада­ча Психеи».

Малиновский: Магия обеспечивает уверенность в ситуациях неопределенно­сти; магия создает церемониальную структуру торговли; магия часто организует коллективный труд; магия действует с помощью усиления социального давления на индивида; миф является схемой магического действия, которое нередко сво­дится к проговариванию мифа; магия представляет собой в основном языковый феномен и использует специальный высокопарно-сакральный язык, который от­личается от языка, применяемого в контексте трудовой деятельности и обще­ственных отношений; магия — предельный случай, демонстрирующий силу и ак­тивность языка, так как всякий язык имеет магическую функцию; магия укрепляет неравенство людей в примитивных обществах; магия подтверждается чудесами, порождаемыми мистической верой. Эти положения сформулированы в «Магии, науке и религии», «Основаниях веры и морали», «Коралловых садах и их магии» и других работах Б. Малиновского.

Уже из этих выводов Фрэзера и Малиновского следует, что магия, в сущ­ности, закладывала социальную структуру первобытного общества, организовы­вала важнейшие формы деятельности, являлась основой развития индивидуаль­ности и сферой приложения всех духовных и практических новаций. Не повторяя описания первобытного шаманизма и личности шамана, предложенных в пред­шествующих публикациях[1], хочу лишь отметить, что магия воплощала в себе фундаментальное и плодотворнейшее противоречие первобытной жизни. Так, она формировала новые социальные структуры, критикуя племенную повседневную реальность и мышление, и она также культивировала свободную индивидуаль­ность, сосредоточивая все формы творчества в «обожествленном еретике» — шамане. Именно магии оказалось под силу провести зарождающееся человечест­во по острию бритвы, убедить его в собственной сверхъестественной исключите­льности и внушить ему идею господства над природой в то время, когда вся реальная жизнь неопровержимо доказывала обратное. Найдя первое эффективное применение свободной игре воображения, магия описала и объяснила пугающе неохватный мир, упростила его, сделала более предсказуемым и возвела стро­ительные леса его переустройства. И пусть даже эти леса регулярно рушились, хороня под обломками наиболее отважных первопроходцев — что с того! Нашим предкам зато было кого хоронить с почестями, было о ком слагать легенды, было у кого учиться, было что восстанавливать и перестраивать, было что терять и что воскрешать

Б. Малиновский пишет, что магия дает человеку ряд готовых ритуальных актов и стандартных верований, оформленных в определенную практическую и ментальную технику Тем самым как бы воздвигается мост через те пропасти, которые возникают перед человеком на пути к его важнейшим целям, преодолевается опасный кризис. Функция магии заключается, по Малиновскому, в ритуализации человеческого оптимизма, в поддержании веры в победу надежды над отчаянием. Малиновский, Эванс-Причард и ав­стралийский этнограф А. Элышн, работы которых представлены в данной книге, исследуют магию в основном социологическими средствами и пред­лагают ее объяснения как феномена, удовлетворяющего некоторую потребность (единства племени, успешности деятельности и т. п.). Однако для харак­теристики магии важно описать и соответствующий ей тип ментальное™. Поэтому этнографическое исследование смыкается здесь с психологией и ли­нгвистикой.

Определенные психологические объяснения магии предприняты были уже эволюционистской этнографией, функционализм пошел по другому пути, и только структурализм, взяв на вооружение фрейдистские и не­офрейдистские концепции, продолжил психологический анализ оккультного опыта.

В центр внимания психологов попала личность первобытного шамана и хара­ктер его отношений с племенем. Наиболее яркий пример и модель психомагичес­кого действия — это способность мага наслать порчу на человека, в результате которой тот умирает. Для объяснения этого феномена следует, видимо, выстро­ить цепочку между психическими способностями шамана, известным магическим культом и далее — психикой и физиологией околдованного человека. Французс­кий этнограф и философ К. Леви-Строс предлагает следующий вариант такой связи.

Психика шамана, по Леви-Стросу, паталогична, т. е. существенно отличается от психики рядового члена племени. Она характеризуется «океаническим чув­ством» (3. Фрейд) причастности природе, способностью мысленного перевоп­лощения в животных и растения, в природные силы. Шаман-— обладатель «расширенного сознания»: в его духовном мире с образами людей и природных объектов легко уживаются фантастические представления, изобретаемые им са­мим, не укладывающиеся даже в традиционный племенной миф. В самом себе шаман обнаруживает раздвоенность, подобную шизофренической, убеждающую его в том, что он способен существовать одновременно в разных обличьях, находиться в разных местах, путешествовать во времени, перемещаться из мира людей в мир духов и пр. Богатый внутренний мир шамана, частью данный ему в силу его психологических особенностей, а частью — в результате его специфи­ческой практики, позволяет ему находить объяснения непонятных явлений и пре­тендовать на обладание особыми, сверхчеловеческими силами Магический об­ряд, выполняемый шаманом, объединяет в себе фантастическую картину мира и способы действия в этом мире, переведенные на язык, хотя бы частично понятный племени. Это превращение в сказку действительности, которая сама по себе остаться неизвестной, объединяет психосоматическое состояние шамана с «коллективным бессознательным» племени и психикой человека, на которого направлен обряд. Этому соответствует вера шамана в эффективность использу­емых приемов, вера и психологическая потребность общества и, наконец, вера в магию самого объекта колдовских действий.

Шаман, по Леви-Стросу, - типичный «профессиональный отреагирующий» в том смысле, что он в ходе обряда всякий раз воспроизводит психосоматическое самочувствие, пережитое им в период становления шаманских способностей. Обряд — это повторение «призыва», т. е. первого озарения, потрясения, припад­ка, который открывает человеку его магическое призвание. Шаман делает свой невроз — органического или приобретенного свойства — своей профессией, и поскольку первобытные люди постоянно погружены в ситуации стресса, то они живо сопереживают шаману. Жизнь на грани смерти требует регулярного очищения от страха, и шаман осуществляет эту процедуру как опытный психоаналитик.

Шаман предлагает язык, полный символов и способный описать самую непонятную ситуацию, включая ее тем самым в мир привычного опыта. Леви-Строс апеллирует здесь к гипотезе об изоморфизме языковых и психофизи­ологических структур и способности языкового символизма индуцировать соот­ветствующие воздействия через психику на организм человека. Главная нагрузка в этом психологическом объяснении магии падает на «эффективность символов», хотя, как мы понимаем, именно ее и надо обосновать.

Говоря о психологических интерпретациях оккультного опыта, мы пока воздержимся от обсуждения вопроса об экстрасенсорных способностях шамана, хотя и подчеркиваем особенности его «ненормальной», «расширенной» психики.

Этнографическое и психологическое объяснение первобытной магии сфор­мулировало парадигму ее восприятия применительно и к другим историческим контекстам. И все же историческая специфика разных форм магии — отдельный и сложный вопрос.

Бели для неолитического человека магия едва ли не единственное средство выжить на грани смерти, то для человека античности она постепенно становится в ряд других, часто не менее эффективных и убедительных форм деятельности. Сфера магии резко локализируется; определенный круг людей вообще перестает участвовать в магических обрядах, для других магия смыкается с развлечением, ряд важных умилостивительных функций магии начинает выполнять религия. С другой стороны, в самой магии происходит расслоение между элементами, включаемыми в официальные обряды (разные формы предсказаний и гаданий), и теми, которые отныне культивируются лишь тайно (черная магия). Это рас­слоение, начавшееся еще в первобытном обществе, теперь окончательно оформ­ляется в официальный религиозный культ, направленный на публичное умилости­вление богов, и магическую сакральную мистерию, задействующую злые сверх­природные силы.

Одновременно с отмежеванием магии от религии происходит десакрализация искусства, обмирщение права, науки, морали. Конечно, в античности мы об­наруживаем только самое начало этого процесса. Гомеровский человек не только преклоняется перед богами, но порой и заставляет их предпринимать выгодные ему действия; математика еще тесно связана с астрологией и, практикой гадания, а науки о природе — с поисками чудесных субстанций. Религия и миф продолжают занимать в сознании античного человека центральное место, но постепенно вытесняются — вместе с магией — в сферу идеологии, за пределы практической деятельности. Люди, овладевшие искусством создавать прибавочный продукт, могут себе позволить не принимать магию всерьез. Теперь уже магия — это обряд и ритуал, понятый как обряд и ритуал, не более того. Магия — это превращение действительности в сказку, и люди подозревают, что это всего лишь сказка, т, е. что-то не слишком реальное, редкое, сказание, а не сама жизнь. Жизнь богаче магии: в ней есть деньги, любовь, власть, на долю же магии остается пикантное приключение, игра для ума и тела, без которых, в принципе, можно и обойтись.

Важный момент античного понимания магии — ее демократичность. Гностик-герметист апеллирует к магии, строя картину взаимодействия Бога и мира, реализации в природе божественного начала. Пифагореец, потрясенный гармони­ей небесных сфер и музыкального ряда, обратится к магии чисел. Но юноша, домогающийся своей неуступчивой подружки, просто добавит ей в вино колдовс­кого напитка, не задумываясь над механизмом его действия. И любопытный бездельник, возжелавший поглазеть на шабаш ведьм, проглотит галлюциноген­ное снадобье и отправится в умопомрачительное странствие. Каждый найдет в магии то, чего ищет, нарушит древние табу и не узнает об этом, невзначай проникнет в тайное тайных — и посмеется. Свобода обращения с культурными ресурсами магии, характеризующая античность, обязана погружению магичес­кого мировоззрения и практики в иные типы практик и мировоззрений.

Средневековье — эпоха, когда магия проходит все возможные трансмутации на пути от господства к оппозиции, от центра к периферии. От Мерлина к Уленш­пигелю - такова эволюция магии в период от шестого и до пятнадцатого веков.

Образ Мерлина — мага, приведшего к власти легендарного короля Артура, родоначальника всего европейского рыцарства и, следовательно, всей рыцарской культуры,— типичен для раннего средневековья. Он — знаток тайны человечес­ких недугов и резервов (телесных и духовных), но он же и хранитель политической власти, которую вместе с тем сам взять неправомочен (меч-кладенец). Насквозь язычник, он — духовный пастырь христианского монарха; не занимая никаких официальных постов, Мерлин тем не менее вершит судьбы королевских домов.

Вторую сторону образа магии в раннее средневековье высвечивает легенда о пагубной страсти валлийца Дростана и ирландки Эссилт, окрещенных куртуаз­ной литературой XII в. Тристаном и Изольдой. Древняя легенда описывает некоторую космическую мистерию, в которой под видом любовников действуют два мифологических начала — мужское и женское, истолковываемые в архаичес­ких образах матриархата (первое — сопротивляющееся, колеблющееся, ведомое, второе — властное, уверенное, ведущее). Магическая традиция образует контекст их конфликта: женщина, владея «темным знанием», колдовством, подчиняет себе мужчину силой заклятия, обрекает его и себя на любовь — роковую, трагическую, поскольку она не сообразуется с иными человеческими установлениями. Любовь для древних кельтов — магические оковы, судьба, заклятие, уклониться от которой постыдно (Н. Малиновская). В свете этой древней традиции меркнут вассальные обязанности Тристана перед королем Марком и кровные запреты Изольды, брата которой убивает Тристан,— их заслоняет магическая сила любви, которая, впрочем, не мешает смерти погруженных в нее созданий. Недавно христианизированный германец, отброшенный в племенные политические струк­туры и натуральное хозяйство крахом Римской империи, мыслил себя как пороч­ное, обреченное на грех и страдание, осаждаемое силами зла и соблазнами существо, гонимое и бегущее от мира. Внося свой вклад в этот образ человека, магия вместе с тем добавляла отчаявшемуся христианину если не надежды, то силы и гордости достойно нести свой крест и искупать страх смерти безумством великого чувства.

Ииституциализация христианства и слияние его с политической властью в период позднего средневековья вели к идейному кризису религии в Европе, частично задержанному (лишь для образованной прослойки знати и духовенства) Аквинатом. В душных подвалах оживились алхимики, расцвели каббалистические учения, астрологи заняли пустующий трон Дельфийского оракула. Но это все были игры образованного сословия, пусть даже частично и связанные с будущей экспериментальной наукой. В народе пышным цветом поднялись ростки недово­льства не только церковной десятиной, но и оторванностью религии от духовных потребностей простого человека, от его стремления изменить что-то уже в этой, а не в загробной жизни. Возрастающая надежда на собственные силы в условиях невозможности их применить, желание избавиться от посредника между челове­ком и богом, когда лишь к богу можно обратиться за помощью, поиски идейной альтернативы догматической церковной идеологии — вот что объединяло кре­стьянские бунты, религиозную Реформацию и мистико-магическую ересь в социа­льном пространстве позднего средневековья.

Повитухой, способствовавшей появлению на свет борца за народное освобо­ждение Тиля Уленшпигеля, оказалась знахарка и колдунья. Магия стала кипучим ферментом" восстания «простецов» против папы и короля. В то время как муж­чины-крестьяне брались за топоры и косы, женщины-крестьянки колдовали, и все вместе они вносили вклад в дело социального протеста. Из рук Мерлина магичес­кие силы перешли в руки придурковатой Катлины; магия удалялась на перифе­рию общественного развития, чтобы указать его грядущее направление.

Томмазо Кампанелла в книге «О способности вещей к ощущению и о магии» писал: «Все, что совершается учеными в подражание природе или в помощь ей тайным искусством, кажется магическим действием не только несведущей черни, но и всем людям вообще, так что не только вышеозначенные науки, но и все прочие прибегают к магии. Магией было то, что Архит сделал голубя, который летал, как настоящий, и то, что во времена Фердинанда, императора Германии, некий немец сделал искусственного орла и муху, которые летали сами по себе; ибо пока искусство не становится понятным, его всегда называют магией; только потом — просто наукой».

Э. Гарэн, цитируя этот отрывок, квалифицировал программу Кампанеллы как «сведение магии к науке». На рубеже средневековья и Нового времени происходит фундаментальное изменение мировоззрения, затрагивающее отноше­ние к магии: «вся богатая гамма мотивов, которые были изгнаны, осуждены, спрятаны как нечестивые и дьявольские, выходит на первый план, раскрывает свою плодотворность и очищается, не теряя при этом своего первоначального значения»[2]. Магия выходит из подполья культуры и становится общей темой философии и науки. Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола находят в от­кровениях Гермеса Трисмегиста гуманистические мотивы. Джордано Бруно назы­вает мага мудрецом, умеющим не только мыслить, но и действовать. Он вообще делает акцент на важности магической деятельности, пронизывающей весь миро­порядок, возносящей на небо, гармонизирующей противоположности. Маг, творя чудеса и очаровывая людей, строит из несовершенного материала Царство Божие на Земле. Кардано, Агриппа и Парацельс — ученые, мистики, монахи, чудотворцы — стояли у колыбели научной революции Нового времени. Магия занимает важное место в классификации наук Фрэнсиса Бэкона, который представляет себе науку не по-аристотелевски, не как созерцание, а как активное действие, овладевающее природой по ее собственным законам. Переход от коперниковской небесной кинематики к динамике Кеплер совершал, будучи убежден, что небесные сферы вращаются духами. Холодный и аналитический ум Картезия смолоду искал у Агриппы тайну «великого искусства» и надеялся постичь «чудесное основание» всего знания в трудах Раймунда Луллия. И именно в кабалистических таинствах роется великий Лейбниц, штудируя оккультистов от Луллия до Бруно, предпринимая поиски универсального логического ключа ко всем мировым загадкам.

Наука о природе, возникая как синтез многообразных интеллектуальных и культурных традиций, «так и не стряхнула с себя отпечаток своего возникнове­ния в процессе исторического переворота позднего Ренессанса. Она оставалась прежде всего антирационалистическим движением, основанным на наивной ве­ре»[3]. Отказ от прозрачной умозрительности античной философии и логического пуризма средневековой схоластики был весьма непрост, бэконовское «разделение природы» никогда не давало столь очевидных истин. Быть может, именно поэтому натурализм итальянских гуманистов и все науки эмпирико-описательного типа (биология, геология, география) не смогли занять лидирующей позиции по отношению к механико-математическому знанию - астрономии и механике, так и не расставшимися с Платоном и Аристотелем, Евклидом и Архимедом. Натуральная магия, т. е. учение о тайных силах, присущих самой природе, а также практика их использования, была близка именно натуралистической науке. Адепты магии поэтому критически оценивали зарождающееся математи­ческое естествознание («механистическую философию природы»). Острие их кри­тики было направлено против картезианского рационализма: «скрытые качества» (эфир, флогистон, теплород и пр.) нельзя исследовать с помощью одного лишь разума. Предвосхищая критику науки Дж. Беркли и Д. Юмом, они подчеркивали необходимость подлинно экспериментального «вопрошания природы». Влияние этой критики на физику и химию трудно переоценить, но даже математика и механика постепенно уходили от греческих идеалов строгости и связывали себя практическими задачами. Таким образом, на заре экспериментального познания наука, еще «увязая в теологии» (Ф. Энгельс) и стремясь выйти из-под ее влияния, была вынуждена учиться идеологии и методологии опытного исследования у еретичной и маргинальной своей соседки — магии.

СЕМЬ ПРОВИНЦИЙ

Прервем наш исторический экскурс эволюции магии в тог момент, когда практические и интеллектуальные потребности человечества породили вновь, повторяя античность, демократическое отношение к разным формам знания, что и вывело магию из подвалов и чердаков на всеобщее легальное обозрение. По-видимому, как раз к XVIII в. и сформировались основные ипостаси магичес­кой мысли и деятельности, основные социальные формы их существования. Какой может быть их самая приблизительная типология?

Язык — великое зеркало человеческого мира. Даже без апелляций к Хайдеггеру и Витгенштейну философы, пытаясь уяснить себе некоторый «культурный факт», заглядывают в это зеркало. Магия предстает в нем одной из универсаль­ных категорий типа пространства или времени: во многих языках она обозначает­ся словом, производным от «мана» — вид некоторой мошной социальной силы. Феномены, которые хотя бы частью своего смысла пересекаются с магией, могут быть без труда идентифицированы. Это религия, ритуалы и обряды, оккультизм. паранормальные явления, сектантство, колдовство и медицина. Однако помимо этих социальных институтов с магией обычно связывают и ряд метафор, характеризующих человеческое поведение и общение. Психиатры называют невротические симптомы «магическими» операторами. Философы находят «магические» свойства во всяком культурном символизме. Писатели и поэты используют «магию» слова. Влюбленные охвачены «магической» властью своего чувства. Это — магия в некотором широком значении слова, которое нельзя не учитывать при философском анализе. Однако главной задачей последнего является интерпретация магии в узком смысле, магии, воплощенной в реальных социальных институтах.

МЕДИЦИНСКАЯ МАГИЯ

1992 г. объявлен ЮНЕСКО годом нестандартных способов лечения Нас ожидала волна телешаманов, которые категорически отрицают свою связь с магическими приемами и силами. Впрочем, нам и здесь не угнаться за развитыми странами: по некоторым данным, в США в 1968-м насчитывалось 10 тысяч астрологов и 150 тысяч врачевателей, частично использующих астрологию; во Франции в 1973 г. пользовали 6 тысяч факиров и предсказателей. Сегодня колдуны и знахари, как правило, именуют себя иначе, чем в доисторические времена, и связываются со множеством самых различных интеллектуальных течений. Предсказатели, ясновидящие, астрологи поступают в ученики к Юнгу, Сулливану и другим неофрейдистам, Рейху, представителям гештальтпсихологии и трансакционизма; они разрабатывают технику хатхи, кармы и йоги, занимаются заклинанием змей, врачеванием верой, магнетизмом, спиритуализмом и гипнозом, ста­новятся гуру и вуду, изгоняют дьявола параллельно с акупунктурой, траволечением и контролем биоритмов, используют идеи и техники дзен, суфизма и тантризма.

Синкретическое смешение магических идеологий и практик в современной культуре обязано новому уровню коммуникации и иным социальным факторам. Однако схема магического лечения, его «идеальный тип» остался таким же, как в племени азанде — как его описал Эванс-Причард в знаменитой работе «Кол­довство, оракулы и магия у азанде». В стране азанде всякий, кто чувствует себя больным, первым делом обращается к гадателю низшего разряда и полученный диагноз проверяет у более квалифицированного специалиста — ясновидящего. Причиной его заболевания могут быть объявлены враждебный знахарь, дух, злой демон, нарушение табу или какая-либо естественная причина. Диагноз требует соответствующего лечения у узкого специалиста, к которому и направляется больной. Характерно, однако, что в рамках каждого племени принято объяснять заболевание лишь одной из всех возможных причин. Так, для азанде это колдовство. Здесь следует пояснить, что колдовство и магия (в смысле азанде) — вещи разные. Говоря о магии вообще, мы выделяем, так сказать, интерсубъектив­ные ее компоненты — предсказателей, шаманов, колдунов, заклинания, снадобья и другие аксессуары, а также и такие, которые имеют воображаемый характер,— духи, демоны, магические силы. Механизм колдовства относится ко второму ряду явлений. Колдун убивает ментально: его дух, отделяясь от тела, наведывается к человеку во время сна и высасывает его внутренности. Знахарь может использо­вать магические средства первого разряда для защиты от колдовства (белая магия) или для нанесения вреда (черная магия), но в любом случае это будет использование предметов или слов, а не непосредственная эксплуатация мифоло­гических персонажей и веры в них.

Итак, если для азанде причина болезни чаще всего кроется в колдовстве, то добу и пейют придают большее значение знахарству, а маори — нарушению табу, в то время как динка и нуэры в качестве основных патогенов рассматривают демонов. Даже если магически-медицинский комплекс в некоторых племенах не играет такой роли, как у азанде (для них он задает основную космологию и даже поглощает представления о богах), то он все равно присутствует в мировоззрении в виде необходимого элемента (у нуэров, например, часть медицинских функций выполняет религиозный культ).

Когда заходит речь о возможном влиянии медицинской магии на совре­менного человека, то обычно сталкиваются две точки зрения. Первая исходит из психологии больного, который рассматривается как невротик или сугге­стивный тип. Вторая утверждает приоритет магико-медицинского контекста, способного влиять на любого индивида. Очевидно, что поставленная в такой форме дилемма не только не разрешима, но и неправильно сформулирована. Фактор внутреннего психологического давления, так же как и фактор внешнего социального давления, каждый в отдельности, достаточен для эффекта ме­дицинской магии, но вместе с тем не необходим. Оба подхода игнорируют третий важнейший фактор — роль индивидуального экзистенциального выбора. Поскольку этот вопрос носит общий характер, мы к нему еще вернемся более подробно в последнем разделе статьи. А пока перейдем к описанию второй ипостаси магии, второй «магической провинции».

ЧЕРНАЯ МАГИЯ

 Хотя Эванс-Причард проводит четкое различие между колдовством и знахар­ством (магией), в рамках магической культуры неолита или средневековья такая дихотомия выглядела бы искусственно. Колдун или ведьма всегда практикуют черную магию, но обратное суждение было бы неверным, так как и знахари способны причинять зло. Различение по методу (непосредственное, колдовское воздействие и опосредованное, магическое) здесь не проходит так же, как и раз­личение по цели (благой или злой). Поэтому колдовство нельзя однозначно отождествлять с черной магией (такова же, кстати, и позиция Ордена колдунов России). Чтобы уяснить себе характер черной магии, следовало бы пройти долгий путь от мягко-агрессивной любовной магии до тривиальной злой и защитной магии, добраться до самых темных уголков колдовства и демонологии.

Черная магия — это не только средство причинения зла; едва ли не в большей степени это способ устрашения. Бояться же свойственно всего загадочного, необъяснимого, и в этом отношении черная магия смыкается с колдовством.

Эванс-Причард называл колдовство «преступлением, которое невозможно», а ма­гию (знахарство злой направленности) — «преступлением, которое маловероят­но». Невозможно понять и объяснить (даже для первобытного дикаря), каким образом колдун посылает своего двойника причинить кому-либо зло. Это нахо­дится за пределами наблюдаемости и не подтверждается ничем, кроме мифа. Знахарство, напротив, использует доступные для критического анализа действия и предметы, ритуал можно наблюдать и прервать, обезопасить себя симметрич­ным образом и т. п. Действия же колдуна ненаблюдаемы, в них нельзя вмешать­ся, они нелокализуемы в пространстве и времени. В «Молоте ведьм» — извест­нейшем демонологическом трактате позднего средневековья — особое внимание уделяется тому, как отличить ведьму от ведуньи, знахарки: действия последней неподсудны инквизиции, поскольку доступны социальному контролю.

По-видимому, черная магия характеризуется тайным использованием знахарс­кого арсенала (ядов, необычного оружия, заклинаний). Ее второй неотъемлемой чертой является социальная оппозиционность, претензия на альтернативную власть.

Любопытны в контексте анализа черной магии документы комиссии амери­канского сената по расследованию деятельности ЦРУ. Как утверждается, агенты секретной службы пытались подсыпать специальные химикалии в обувь Фиделя Кастро в расчете на то, что у него выпадет борода и тем самым его харизма, или мана, как основа его политической власти будет сведена на нет. А по­скольку считается, что обвинение в колдовстве есть в свою очередь магиче­ский акт, то комиссия сената, выходит, обладала высокой магической квалифи­кацией.

Закончить обсуждение вопроса о черной магии хочется двумя другими приме­рами. Энн Парсонс, американский социолог, опубликовала исследование смерти женщины под воздействием колдовства. Будучи убеждена, что ее сглазили, та обратилась к предсказателю, который подтвердил ее диагноз. Женщина покон­чила с собой, не будучи в силах бороться с колдовскими чарами, хотя пред­сказатель снабдил ее соответствующим снадобьем. Это была американка итальянского происхождения, и дело происходило в Бостоне в шестидесятые годы.

Другой пример приводится австралийским этнографом А. Элькиным. Двое мужчин племени бороро нарушили брачное правило и были осуждены на смерть. Колдовской обряд «отпевания» исполнялся долго и впечатляюще. Вскоре один из аборигенов умер, а другой не придавал значения ни приговору, ни колдовству и жил как ни в чем не бывало. Это был выдающийся воин, сильный и смелый, имевший также много друзей.

Эти примеры служат хорошей иллюстрацией способности человека, в зависи­мости от личных качеств, самому определять свою судьбу, даже если этому не способствует «магический контекст». (Заметим в скобках, что первобытная жизнь, будучи насквозь онтологичной, не позволяла, по-видимому, проводить различие между черной и белой магией в нашем, вышеприведенном смысле. Локальные и нерефлексивные контексты магии вообще настолько культурно-относительны, что с трудом поддаются классификации.)

ЦЕРЕМОНИАЛЬНАЯ МАГИЯ

 Этот вид магии есть не более чем общее название для коллективных магичес­ких ритуалов, имеющих ценность для всех членов общества и совершаемых открыто, публично. Такова производственная магия, метеорологическая магия, военная магия, праздничная магия. В отличие от других магических ритуалов, в церемониальной магии не выдерживается схема «клиент — профессионал», хотя в рамках коллективной процедуры шаманы и знахари играют руководящую роль. Пренебрежительная оценка церемониальной магии О'Кифом, по-видимому, не­сколько односторонняя: ее нацеленность на непосвященных и отсутствие эзотери­ческой утонченности никак не свидетельствуют о ее поверхностном характере. Нам уже случалось обращать внимание на сложность и продуманность коллек­тивных магических культов, например танцев дождя. Представляется, что, будучи в «концептуальном» отношении более простыми, такие ритуалы обладают боль­шой социально-психологической силой и тонкостью. Более того, коллективный магический церемониал образует и внушает индивиду тот самый магический контекст, который служит необходимой основой индивидуальной магии. Это становится очевидным, если вспомнить подчеркиваемую К. Леви-Стросом роль группы в индивидуальном лечении больного. Больной, как мы помним, выполня­ет роль средства в контакте шамана с группой, и шаману (как и группе) в конце концов даже не очень важно, будет ли вылечен этот конкретный индивид. Главное — это воздействие на группу, ритуальное моделирование глобальной коллективной космологии, создание стабильного психологического микроклима­та. В этом смысле всякая индивидуальная форма магического ритуала в принципе редуцируема к церемониальной магии.

РЕЛИГИОЗНАЯ МАГИЯ

Религиозный культ обычно включает в себя ряд магических ритуалов, часть которых вытекает из содержания данной религии, а другие рассматриваются в качестве противодействия враждебным магическим представлениям. Примером последних является экзорцизм, или изгнание злого духа (дьявола),— ритуал, широко распространенный в католической церкви. Это своеобразная религиозно-медицинская магия, направленная на борьбу с черной магией. Другим примером может служить теургия, т. е. использование магических средств для поклонения или слияния с богом. Теургия значима в особенности для египетских и индуистс­ких религиозных культов. Однако это далеко не все. Такие стандартные для христианства ритуалы, как крещение, причащение, молитва, покаяние, а также множество праздничных и гастрономических обрядов несут на себе явные призна­ки магии. Иисус Христос — образ великого мага, владеющего арсеналом лечеб­ной магии, техникой экзорцизма, левитацией и пр. Во многих религиях точное соблюдение погребального ритуала — своеобразная магия, гарантирующая воск­решение для вечной загробной жизни не только самого покойного, но и его жен, слуг, домашнего скота и другой живности. Религиозный культ египетской богини Исиды возникал из традиции женской магии и в дальнейшем служил основой разнообразных магических верований. Каббалистическая магия органи­чески включалась в религиозную систему иудаизма. Для индуистской религии особое значение имеет магическая сила, производная от «тапас» — аскетической практики умерщвления плоти. В буддизме важное место занимают описания чудотворных способностей не только богов, но и людей, достигших высшего предела своего личного развития — архатов и пратьекабудд. Их силы являются или психическими (телепатия, ясновидение), или физическими (левитация, билокация, телекинез).

По-видимому, было бы неверно представлять себе религиозную магию как «пережиток» архаических языческих культов. Религия постоянно воспроизводит магию и тем больше, чем больше ориентирует человека на самостоятельную активную деятельность. Идеология религиозной Реформации и сатанинская ма­гия в эпоху позднего средневековья боролись против одного и того же врага, призывая к свободному выбору судьбы, к ее рукотворному созиданию. Даже когда Мартин Лютер обрушивается на сатанинское и мирское — средоточие греха и свободной воли (хотя, между прочим, свободная воля есть «лучшее в человеке»), он в первую очередь относит эти упреки к рационализму и скеп­тицизму. К магии же протестантизм, подчеркивающий таинство личного (эк­статически-магического?) слияния с божеством, относился как к недавней союз­нице, нужда в которой уже отпала. Так нарождающаяся буржуазия относилась к своему временному союзнику в буржуазной революции — крестьянству, убоясь его силы и изменив ему. И именно английский преуспевающий обыватель, прогоняя от ворот своего дома обезземеленных, нищенствующих крестьян, му­чился от неспособности разрешить противоречие между христианским обетом помогать обездоленным и требованием каждому в поте лица добывать хлеб насущный. Снятию чувства вины в этой ситуации служило обвинение в колдовст­ве, которое предъявлялось навязчивым нищенкам, якобы виновным в неурожае, падеже скота, эпидемии и т. п.

Современные нетрадиционные формы религиозности (неортодоксальные сек­ты, прежде всего) демонстрируют тесную связь религиозного и магического мировоззрений.

ОККУЛЬТНЫЕ НАУКИ

Под оккультными науками обычно понимаются астрология и другие формы мантических учений (гадание по руке, внутренностям и костям животных, по картам), алхимия, каббалистика и разные типы магии чисел, теософия и, наконец, собственно магия, поскольку она достигает рационализированной формы. Ча­стью они укладываются в схему поиска откровения, частью — в схему поиска путей творения. Так, примером первой схемы может служить астрология, задача которой в магической мобилизации всего окружающего Космоса, дабы обес­печить предпосылки для успешного действия в нем. Диагноз — медицинская магия это отчетливо демонстрирует — есть мощная процедура, способная повли­ять на результат деятельности. Это первый шаг на пути вписывания человека в мир магии и космологическое обоснование действенности магических способ­ностей, производных от сверхчеловеческих природных сил. В астрологии парадок­сальным образом соединяется миф и мистическая практика, с одной стороны, с математикой и астрономией, космобиологией и астропсихологией — с другой. Астролог утверждает, что судьба человека зависит от положения звезд и планет, но сама зависимость понимается не в физическом, а в математико-коррелятивном смысле; небо выступает вечной и много раз читанной книгой жизни, биографичес­кой картон, часами судьбы. И у серьезного астролога есть немало оснований для подобных претензий.

Так, египетские жрецы, наблюдая ночное небо и фиксируя основные события жизни фараонов, естественным образом пришли к сопоставлению этих двух рядов явлений. Известно, что династии египетских фараонов строились как чистые генетические линии — браки между родственниками, даже братом и сест­рой, были обычным делом. В таком случае можно говорить о закономерностях небесного влияния на достаточно стабильную психофизиологическую структуру. Если представитель чистой генетической линии двести лет тому назад повел себя некоторым образом, когда звезды предвещали успех, и действительно добился успеха, то у его далекого потомка есть основания в аналогичных условиях поступить гак же.

Набор эмпирических данных и математических способов вычисления арха­ической и античной астрологии был скорректирован в средние века опять-таки благодаря наличию относительно чистых генетических линий, реализующихся в королевских домах Европы и вообще в аристократических династией. Все это позволяло рассматривать астрологию как оккультную науку об индивидуальной человеческой судьбе. Ясно, что имеются в виду только тс судьбы, которые в то время обладали высокой социальной значимостью,— судьбы королей, герцогов, графов, баронов, но не судьбы простых людей, генетически чистые линии которых не фиксировались придворными астрологами, с одной стороны, и геральдической наукой — с другой. Однако буржуазные революции нарушили основы астрологи­ческой гармонии. Все смешалось. Астрологи были лишены возможности апел­лировать к родословной человека, поскольку единственно достоверная инфор­мация, хранившаяся в церковных книгах, исчерпывалась датой рождения, годами женитьбы и рождения детей и смерти. Становящееся равноправие людей лишало их права быть астрологическими субъектами. Изменился и статус астрологии. Она стала оккультной наукой исключительно о массовых событиях, единственной основой которой является статистика. Предсказывать индивидуальную судьбу астрологу стало не под силу. Сходство картины неба в момент рождения разных людей перестало свидетельствовать об общности их судьбы, поскольку невоз­можно установить тождество их психофизиологических структур. А разные люди даже в одинаковых обстоятельствах пойдут каждый по своему собственному жизненному пути.

В современной астрологии поэтому особенно силен психологический компонент, а не космобиологические догадки, математическая техника или точность астрономических наблюдений. Гороскоп, составленный на основе древней астрологической традиции, в настоящее время не может быть оценен как объективное предсказание. Это прогноз, учитывающий «взаимодействие объекта с прибором», как сказал бы физик, т. е. внутренне связанный с нашей собственной реакцией на него. Данный психологический компонент, само собой, имел место и в прежнее время, но тогда он представлял комплекс объективных (учет фиксированной психофизиологической структуры) и субъективных (реакция на сам гороскоп) факторов. И хотя статистическая вероятность склонности к профессии в зависимости от рождения под знаком определенной планеты превышает 0,5 и, следовательно, не является случайной, этот факт трудно объяснить с помощью гипотезы о том, что человек, рожденный в определенный момент положения звезд и планет, наделяется соответствующими психофизи­ологическими характеристиками. Объяснить механизм подобной гипотетической причинной связи пока можно лишь с помощью большого числа дополни гельных гипотез о «запечатлении на нахальной карте», «натальном стрессе», «космобиологической гармонии» и т. п. Критическая оценка астрологического предсказа­ния на основе здравого смысла такой должна быть позиция современного человека, не желающего попасть в плен к своим собственным подсознательным иллюзиям и тревогам.

Классической иллюстрацией второго типа оккультных наук, укладывающих­ся в схему творения, служит алхимия как форма натуральной магии. Она объеди­няет в себе индивидуальное подвижничество алхимика и познание законов транс­мутации металлов (овладение тайной развития природы в целом) Рассудок алхимика, воспитанный мистической верой в чудеса, зафиксированные в религи­озных мифологиях, без большого сопротивления воспринимал идею «роста» и «созревания» металлов (веществ) в «лоне Земли» и возможность их качествен­ного перехода друг в друга. В сознании алхимика отражались мифологические и ритуальные представления о связи ремесленника (кузнеца, рудокопа) с продук­тами его труда, понимаемыми как часть его образа жизни. Об этом говорят алхимические представления о «свадьбе металлов», «росте руды», «мужском» и «женском» началах (сере и ртути). Кропотливый труд алхимика был нацелен на то, чтобы создать условия для трансмутаций, в которых бы реализовывались возможности «живого» развития «одушевленных» веществ. Однако алхимик не только рассчитывает на то, что магические действия, объединенные с процедура­ми фильтрации, прокаливания, перегонки и сублимации, помогут получить чудес­ные субстанции. Для него алхимическая практика была своеобразным аналогом жизненного пути средневекового человека на пути от грехопадения к очищению и спасению души. Идеал алхимика вменял в обязанность не только овладение искусством трансмутаций, но и соблюдение христианских добродетелей; алхимик не только постигает тайны природы, но и живет, помогая «рождению нового существа», формированию магической субстанции.

Именно благодаря этической ориентации и была возможна вся алхимическая теургия: «помолвка» «женского» и «мужского» начал, затем «свадьба», потом — зарождение и рост «плода». Истолковывая, скажем, железо как «недозрелый», а золою как «созревший» металл, алхимик вкладывает все силы в то, чтобы ускорить процесс созревания. И одновременно, постигая тонкости алхимического мастерства и проникаясь духом тайных идей, он постепенно сам превращается в совершенного человека, достойного быть приобщенным к святая святых — в златоделии и в жизни.

Акт трансмутации - «пресуществление» вещества. Несовершенный ме­талл — больное, греховное золото. Алхимик — искупитель и спаситель Он врачует больное золото, даруя ему новую душу силой философского камня, или крещального огня. Алхимическая трансмутация становится аналогом причаще­ния и крещения. Алхимик врачует не только тело металла, но и его душу: он - «великий врачеватель»[4]. И сам врачеватель проходит длительный путь иници­ации и духовного совершенствования.

Серия сообщений "Краткий курс Магии":
Часть 1 - Введение в Магию
Часть 2 - Краткий экскурс в историю Магии
...
Часть 8 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 3
Часть 9 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 3 продолжение
Часть 10 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ4 Часть1
Часть 11 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ4 ЧАСТЬ2
Часть 12 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ5
...
Часть 25 - ПРАКТИКА МАГИИ! ТЕКСТ 13
Часть 26 - Проверь свои экстрасенсорные способности
Часть 27 - Теория Магии я перенес магию читайте куда

ИЗГНАНИЕ

или

непростые отношения Адама и Евы

c запретным плодом,

Богом и Дьяволом

«Сила в правде. Можно посмеяться над собственной верой.

Вера, выраженная в словах, не есть вера. Вера внутри,

а снаружи лишь лицемерие и фарисейство.

Если ты не можешь посмеяться над своей верой,

то твоя вера связана словами, а это значит,

что ее нет, потому что истинная вера словами не выражается.

Ты просто веришь, что ты веришь, а это совсем другое.

Если твоя вера крепка, ее не поколеблет ничто,

включая твои собственные сомнения.

Если ты одеваешь на глаза шоры какого-то одного учения,

если ты закрываешь глаза для любой другой истины,

твоя вера недолго сможет двигать горы.

А со временем она съест сама себя». (В. Проскурин)

Как известно, сюжет для Библейского сотворение мира и человека евреи почерпнули в мифах древних народов. В подтверждении этого читаем у Блаватской Е.П. в «Разоблаченной Изиде»: «Древние евреи получали все свои познания (религиозные так же, как и светские) от тех народов, с которыми они смешивались с самых древних времен».

То есть Библия это «компиляция древних текстов, особенно Шумерского происхождения» см. например: http://astrologia-master.ru/2012-03-01-17-56-01.html  (Подробнее читай Крамер Самюэль. Шумеры. Первая цивилизация на Земле. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2002.)

Итак, комментируя Библейское сказание об изгнании из Рая, будем привлекать к толкованию и Шумерские мифы

Из Библии мы знаем, что Господь Бог изгнал Адама и Еву из Рая, за то, что они вкусили плод от Древа Добра и Зла (далее Дерево Познания).

Давайте посмотрим, что говорит об изгнание в религиозной среде.

Так, например Раввин д-р Гилель бен Давида называет Дерево Познания «деревом сомнения»http://www.betemunah.org/thetree.html#Toc344842074 , т.е. он считает, что Добро и Зло, существовавшее в Дереве Познания раздельно, в человеке соединилось и породило новое психическое состояние – сомнение.

Далее Раввин д-р Гилель бен Давида пишет, что отведав запретный плод с этого древа, Адам соединил и смешал Добро и Зло. В результате мир неузнаваемо изменился: Добро и Зло так тесно в нем переплелись, что их стало трудно отличать друг от друга.

Здесь причина изгнания – нарушение запрета, т.е. Адам пошел против воли Бога, за что и поплатился.

Сексуальный аспект изгнания, основанный на книге Зоар (но только не в комментах М. Лайтмана – здесь очень кратко, а в переводах Раби Шимона бар Йохая см. http://kabbalist.ru/zoar.html?), где Ева имела интимную связь со Змеем, рассматривать не буду как, на мой взгляд, чересчур экстравагантную.

П. Полонский в книге Две истории сотворения мира, считает, что Адам, после съедания плода с Дерева Познания «получил представление о неразделимости Добра и Зла. То есть, Адам приобрел понимание невозможности полностью разложить мир … на чистое Добро и абсолютное Зло». «…он ощутил, что сама его личность неразрывно связана с Добром и Злом». «Съедение плода Дерева Познания давало человеку понимание того, что в корне Добро и Зло в чем-то неразрывны друг с другом, что они исходят, в конечном счете, из одного источника. Это знание не только очень важно, но оно также и опасно…». «Проблема состояла только в том, как, познав связь Добра и Зла, суметь продолжать видеть различие между ними».

Адам получил от Бога заповедь возделывать и хранить Райский сад. П. Полонский считает, что действие «возделывать» относится не только к саду, но и ко всей земле, и тогда, изгнание Адама, есть превентивная мера Бога, чтобы Адам, под действием новых знаний, не сотворил что-то непоправимого на земле. То есть Бог посчитал Адама еще слишком «незрелым» для владения знаниями Добра и Зла. http://www.machanaim.org/tanach/pol2ism/glava7.htm

Анализ проблемы изгнания приводит Б.А. Тихомирова http://www.pravenc.ru/text/180453.html к следующим выводам:

«Заповедь воздержания от плодов древа познания, дарована человеку Богом «для развития... нравственных сил... человека... Это воздержание Бог назначил служить символом повиновения и покорности Ему со стороны человека, в силу чего соблюдение этой заповеди выражало со стороны человека чувство любви, благодарности и преданности Богу; тогда как нарушение ее, совершенно наоборот, свидетельствовало о недоверии к Богу, пренебрежение Его словам и черной неблагодарностью к Творцу, вместе с желанием жить по своей воле, а не по заповедям Бога». Именно поэтому «такое, по-видимому, ничтожное преступление получало такое огромное, моральное значение»

Как мы видим в большинстве своем толкователи остаются внутри проблемы и решают вопрос исходя из  фактов, отраженных в Библии или в близких к ней источниках.

Но, как я говорил уже выше, Библия «потомок» древних восточных текстов и корни ситуации следует искать там.

Рассмотрим кратко, что известно о Деревьях в других религиях

Похожие деревья появляются и в других религиях. История с мужчиной, женщиной, змеёй, и деревом можно найти изображенной на месопотамских цилиндрических печатях, известных с 2200 г. до н.э.

Ассириолог Джордж Смит (1840-1876) описывает рисунок печати как двух смежных фигур (мужчина и женщина) сидящих по обе стороны дерева, и протягивающих руки к фруктам, в то время как между их спинами находится змея.http://en.wikipedia.org/wiki/Tree_of_the_knowledge_of_good_and_evil

Но если мы внимательно рассмотрим картинку, то поймем, что сюжет печати не имеет никакого отношения к истории Адама и Евы.

http://www.britishmuseum.org/explore/highlights/hi...dam_and_eve_cylinder_seal.aspx

Сидящая мужская фигура интерпретируется как Бог, из-за наличия головного убора с рогами, кто такая женщина, не совсем понятно (считается, что она молится, но  её поза ставит женщину на равных с мужчиной – Богом). Финиковая пальма между ними и змея могут быть символом плодородия, и нет никаких причин, чтобы считать эту сцена аналогом со сценой изгнания в Книге Бытия.

Хотя я считаю, что древним евреям была известна эта печать, как и др. древние сказания Месопотамии, но только этот сюжет был пересказан евреями по своему – и такой переинтерпретации есть примеры, но не в рамках этой статьи говорить о них.

Намного позже, данный сюжет повторяется в греческой мифологии: главная особенность сада Гесперид это охраняющая его змея получившая имя Ladon.

Образ Ладона вместе с ветхозаветным Левиафаном, скорее всего, восходит к угаритскому Латану, нежели к змею искусителю книги Бытия. (Материал из Википедии)

Но и змей искуситель книги Бытия, так же восходит если не к угаритскому Латану, то уж наверняка к каким либо сказаниям шумерской мифологии. Знать бы к каким?!

По-видимому к мифам о Левиафане, где он представлен первобытным хаосом, враждебном Богу-творцу и некогда им покорённом. http://paranormal-zone.ru/2011/09/26/leviafan

Религиозное движение New Age считает, что, по некоторым данным, Дерево Познания книге Бытие может означать начало дуалистическое мышление, и райский сад представляет предыдущий духовный мир, мир просвещенного человечества, мир, единства.

Здесь можно согласиться с New Age-истами, так как все христианские толкователи Библии сходятся в том, что Бог не мог сотворить ничего по-настоящему злое, а значит Дерево Познания Добра и Зла, чуждое благому и является остатком предыдущего мира.

Но почему же Бог не уничтожил это дерево? Вывод напрашивается сам собой. Бог должен был изгнать Адама и Еву из Рая. И не потому, что они в чем-то там провинились. Просто земля нуждалась в человечестве. Земле был нужен уход и присмотр, а Богу  нужен был повод.

Ведь Бог всеведущ и конечно Он знал заранее, как поступят первые люди в ответ на Его запрет о не вкушении.

Тут почти все комментаторы считают, что Дерево Познания – это своего рода тест, мол Бог, посредством Дерева Познания, хочет дать Адаму и Еве право выбора: повиноваться Ему или нет.

Но какое же здесь право выбора, если Бог заранее знал что и как произойдет?

Но из Айванхова видим, как можно право выбора совместить с планом Бога

«Но не надо думать, что, когда Бог увидел, что они (АДАМ И ЕВА) съели плод, Он разгневался. Почему бы Ему гневаться, спрашиваю я вас? Вы скажете, что было бы нормально, если бы Он разгневался, потому что Адам и Ева его ослушались. Но откуда вы знаете, не входило ли в планы Господа это ослушание?

История первородного греха это история спуска человека в материю; таким образом, встает вопрос: действительно ли решение приняли сами человеческие существа, или же у Господа были непостижимые, далеко идущие, замечательные планы, в которых, несмотря ни на что, у людей оставалась некоторая свобода выбора: оставаться в Раю или же отправиться осваивать другие области Творения...» (Омраам Микаэль Айванхов. Дерево познания Добра и Зла. Собрание сочинений. Издательство Просвета)

Если мы обратимся к сказаниям, то увидим: в весьма древнем вавилонским мифе о герое Адапе сообщается, что Адапе позволено было созерцать все тайны земли и неба, но ему же было запрещено божественным отцом его Эа вкушать от «пищи жизни» и пить «воду жизни». «Когда ты явишься пред лицо Ану, — говорит Эа своему сыну Адапе, — они поднесут тебе пищу смерти, но ты не ешь; они поднесут тебе воду смерти, но ты не пей».

Адапа повинуется, но впоследствии оказывается, что бог Ану предлагал ему пищу жизни и воду жизни, Адапа же, не зная этого, отказался от этих драгоценных даров, вследствие чего человечество лишилось бессмертия. http://www.fanbio.ru/mif/1127-e----.html

Общее в этом мифе и Библии то, что люди лишаются бессмертия.

По Библии Бог лишь только изгнал людей, хотя ранее предупреждал их, что:

17 а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь (Бытие 1, 17)

Видимо Бог предполагал, что в Раю люди будут жить вечно, а, покинув Рай, люди стали смертны.

Но определенно, в отрывке о Сотворении человека не говориться о бессмертии людей.

О жизни в Раю в Библии сказано:

15 И взял Господь Бог человека, [которого создал] и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его.

В шумерских мифах о сотворении  человека высказано более определенно:

«Ануннаки (великие Боги) поделили мир между собой, а игиги (незначительные Боги) вынуждены были копать реки и каналы, строить дворцы и обиталища. Так продолжалось долгие годы, пока однажды игиги не возмутились и не начали восстание. Предводитель иггигов повел их к Экуру, дворцу Энлиля.

Верховный бог тут же созвал совет, на котором Ану предложил создать людей, чтобы на них возложить бремя тяжкого труда»http://ulenspiegel.od.ua/mif-ob-atrahasise. (подробнее читай Миф об Атрахасисе. Таблица I).

Здесь мы видим причины восстания младших Богов. Эти причины несколько отличаются от Библейского толкования восстания ангелов. Неправда ли?

Кстати, в другом мифе Энума элиш о восстании говорится несколько по-другому, но, главное, здесь побеждают младшие Боги.

Перенося ситуацию на Библейскую «войну» ангелов и Бога, подозреваем, что под ангелами скрыты старшие боги, которых побеждают младшие, и возводят на престол богов Господа (подобное так же можно прочитать в мифах о Мардуке, где он побеждает Тиамат и становиться главным божеством)

Позже Бог решил исправить последствия изгнания людей (не ешь, ибо смертью умрешь) и послал в мир своего сына Иисуса Христа, чтобы тот возвратил  человечеству вечную жизнь. Нет не буквально, конечно, а после воскрешения.

Апостол Павел писал, что грех и смерть вошли в мир через Адама, но что Иисус спас нас от наказания греха и смерти (Римлянам 5:12-21, 1 Коринфянам 15:21-22).

Подтверждение видим и в других местах Библии.

Обратимся к Иоанна 6:53-57: «Иисус же сказал:…Истинно, истинно говорю вам: Если не будете есть Плоти Сына Человеческого И пить Крови Его, То не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь Имеет жизнь вечную, И Я воскрешу его в последний день...»

Иисус, своей жертвенной смертью, предоставил только «средство». И на основании этой жертвы Иегова теперь может дать людям истинную жизнь. То есть жизнь после воскрешения на райской земле – жизнь вечную.

Но эта жизнь ожидает только тех, кто будет послушен Богу. Беспрекословно послушен.

Но зачем Богу потребовалось посредством Иисуса возвращать человечество в лоно церкви? Ведь изгнание из Рая не предопределяло, что человечество отвернется от линии Бога.

Вспомним, что само изгнание было следствием непослушания, но первые люди не только ослушались повеления Бога, но и вкусили от плодов Дерева Познания, т.е. впитали некое Знание.

Тут напрашивается вывод:

Вот вам яд за ваше непослушание, но кто встанет на колени, тому дам противоядие.

А если учесть Шумерские мотивы создания человека, то получается, что у Адама и Евы открылись глаза на их истинное назначение. То есть Дерево Познания показало, что люди нужны в качестве исполнителей тяжкого труда (иначе – рабов, но в Библии мы так и называемся – рабы Божий, но не дети Божии, а Почему так?). Но также Дерево Познания дало людям некое знание…

И здесь же (согласно Шумерским мифам о восстании богов) мы можем предположить, что Змей это остаток от побежденных старых Богов.

А тогда и Дерево Познания - остаток от побежденного мира.

Все бы было нормально, но в ситуацию вмешался Змей, он подтолкнул Еву к тому, чтобы попробовать запретный плод и накормить им Адама.

Бог, конечно, всеведущ, но что-то пошло не так и знания, которые получили Адам и Ева не понравились Богу.

А иначе, зачем ему посылать Иисуса и спасать человечество от наказания за грех.

Проклятие понадобилось как средство, что бы объявить человека непослушным, а Иисус понадобился, что бы  водворить человечество в русло Богопочитания и Богопослушания.  Водворить тех, кто хочет быть послушным. Как увидим далее – это есть процесс отделения зерен от плевел (с Божеской точки зрения)

Давайте рассмотрим, что же приобрели люди от запретного плода.

Согласно самой же библии Адам и Ева стали равны Богам, об этом говорит Змей и об этом же говорит и сам Бог:

4 И сказал змей жене: нет, не умрете,

5 но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как Боги, знающие добро и зло(Бытие  3, 1-5).

И далее:

22 И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; (Бытие 3, 22-23).

Кстати, обратили внимание на местоимение НАС? Бог о себе говорит во множественном числе? Есть и такие комментаторы, которые считают данный оборот в порядке вещей. Мол, почему бы Богу не превозносить себя и не говорить о себе как о множестве. Но исходя из мифологии Нас это именно НАС – т.е. Богов несколько.

Ведь Библия это наследница древних месопотамских мифов. Замечу, что с точки зрения изучения месопотамской мифологии, важно отметить, что практически все образно-сюжетные линии были созданы шумерами.

Согласно шумерскому варианту космогонического предания, «первичной стихией мира являлся водный хаос, кишевший чудовищами. В его недрах зародилась твердь в виде огромной горы, вершиной которой был бог неба Ан (Анну). Плоское дискообразное основание же тверди мыслилось богиней земли Ки.

У Ану и Ки (земли и неба) стали рождаться дети-боги, важнейшим из которых является Энлиль (Эллиль) – «господин», бог воздуха.

Он разделил небо и землю и стал фактическим верховным божеством Шумера (Ану представляли находящимся очень далеко и мало вмешивающимся в дела мира)» - http://atlas9.narod.ru/babylon1.htm

Ну чем Энлиль не Библейский Господь Бог: «Я Господь, Элохим (Бог) твой, да не будет у тебя других богов перед лицом Моим»(Исх. 20:3).

Интересно, так же, употребление частицы «как»: а точнее «как Боги».

«Вот это вот «как», частица, она же такая двусмысленная. Если мы говорим, что Иван совсем как Павел, ну значит, он точно не Павел. Если обезьяна совсем как человек, значит за этим стоит понимание того, что обезьяна точно не человек». (Диакон Андрей Кураев. http://azbyka.ru/dictionary/04/adam_i_eva.shtml)

Чувствуете разницу? Не стать Богом, а стать как Бог, …как бы Бог!!

В Библейских комментариях изгнание Адама и Евы называют актом грехопадения, так как Адам ослушался Бога, нарушив Его прямую заповедь – не есть запретного плода.

И якобы за это Бог и наказал Адама – т.е. за непослушание.

Но Бог же сам высказал причину, по которой Он изгоняет Адама и Еву из Рая, повторю еще раз, т.к. все комментаторы это высказывание Бога почему-то обходят:

22 И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.

23 И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят (Бытие 3, 22-23).

Но вернемся к Змею

Змей вносит неопределенность в ситуацию. Каковы его намерения: благие или нет?

И зачем ему с первых шагов убивать то, что можно подчинить? Или он действовал по указке Бога?

Или хотел, чтобы мы получили какие-то знания?

Но если отвлечься от ситуации, то здесь мы видим столкновение двух поклонений Богов, столкновение двух религий. Змий – это предыдущая религия, вернее отголосок того, что от неё осталось. Это сложная тема, но аналогию мы можем увидеть на примере отношения Олимпийских богов и их предшественников Титанов.

Тогда из этой же аналогии можно предположить, что плоды дерева познания это плоды предыдущей религии, т.е. (по-гречески) это Яблоки Гесперид. Из греческих мифов (Википедия – Геспериды) читаем: - Согласно Ферекиду, когда Гера выходила замуж за Зевса(это олимпийцы), Гея (это древняя богиня – мать Титанов и Гигантов) подарила ей золотые яблоки вечной молодости. Гера посадила их в саду богов у Атланта (из Титанов), а так как дочери Атланта, Геспериды,  воровали их, поставила змея их охранять [7].

Здесь Змей это Ладон (Википедия) — титан, как и многие титаны после поражения в Титаномахии  (битва между богами Олимпийцами и Титанами) превратился в чудовище — дракона [1]

Но ни боги, ни люди не в силах вкусить это яблоко. Для них оно - игрушка из золота. Только вкусят его опаленные молниями титаны. У губ титанов нальется оно золотой молодостью и целительной силой вечной жизни.

См. здесь = http://www.ostrovskazok.ru/skazaniya-o-titanach/sk...-o-zolotich-yablokach-gesperid

Но все же аналогия и есть аналогия, а мы продолжим рассуждать в рамках Библии.

Итак, перед нами ряд вопросов.

Это: Получили ли мы знания и какие, вкусив от Дерева Познания  и  кто такой Змей.

Получается, что, несмотря на Всеведение Бога первые люди, вместе с непослушанием получают от Дерева Познания какие-то знания и эти знания неподвластны Богу. А так же, получается, что Бог не смог предвидеть об этих знаниях.

Иначе зачем ему посылать Иисуса и возвращать людей в полное Богопослушание.

В передачу нам знаний от Дерева Познания вмешался Змей,  а значит он одной природы с Богом, раз Бог не мог предугадать о природе знаний.

И тогда действительно здесь столкнулись интересы двух поколений Богов победителей в лице Библейского Бога и побежденных в лице Змея. Но побежденные не хотят терять своё влияние и дают свои знания людям.

Давайте пристальнее приглядимся к Змею!

В иудаизме считается, что Змей-искуситель — ангел Самаэль [2], в то время как в христианской традиции принято отождествлять Змея-искусителя с Сатаной.

Хотя и здесь находятся вменяемые комментаторы, которые говорят, что Сатана – это позднейшее приобретение Библии. А в актах творения присутствует просто змей, хоть и очень хитрый. Но есть и толкователи, приравнивающие Змея к богам хаоса:

«Появление змея в райском саду есть отзвук того обстоятельства, что за границами рая - еще не преображенная, "безвидная" земля, вселенная, а за ее границами - всё та же тьма небытия. Змей - это "партизан" бездны в раю». (Священник Лев Шихляров.Введение в Ветхий Завет. Конспект лекций. Тема 2. Основы библейского мировоззрения. 2.3. Грехопадение.http://azbyka.ru/hristianstvo/bibliya/vethiy_zavet/shihlyarov_vvedenie_v_vethiy_ zavet_08-all.shtml)

Купер Дж. В своей работе (Энциклопедия символов. М., 1996. http://dic.academic.ru/dic.nsf/simvol/275) так описывает Змея:Символическое значение Змея/змеи поливалентно. Она может быть и мужского пола, и женского, а также самовоспроизводиться. Как существо убивающее она означает смерть и уничтожение; как существо, периодически меняющее кожу, - жизнь и воскресение. Это и солнечное начало, и лунное, жизнь и смерть, свет и тьма, добро и зло, мудрость и слепая страсть, исцеление и яд, хранитель и разрушитель, возрождение духовное и физическое.

Поскольку змея живет под землей, она находится в контакте с подземным миром и имеет доступ к силам, всеведению и магии мертвых. Хтоническая змея - это проявление агрессивной силы богов подземного мира и тьмы. Она повсеместно считается источником инициации и омоложения и хозяйкой недр.

Это посредник между Небом и Землей, между землей и подземным миром. Змея ассоциируется с небом, землей, водой и в особенности с Космическим Деревом.

В контексте космологии змея - это изначальный океан, из которого все возникает и в который все возвращается, первобытный недифференцированный хаос.

Это тот бог ранних космогонии, который позднее послужил отправным пунктом для более психологичных и духовных интерпретаций. Змеи или драконы - это стражи порога, храмов, сокровищ, эзотерических знаний и всех лунных божеств.

Тресиддер Дж. в Словаре символов характеризует змея следующим образом:

Змея была в первую очередь магическими религиозным символом сил, породивших жизнь, иногда она изображала самого Бога-Создателя.

В германской мифологии Тор и Беовульф убивали змей-драконов, но и сами погибли, сраженные ими. Это дает возможность предположить, что убийство змеи – символ борьбы с властью отцов и старейшин – как в легенде о Геракле (Геркулесе), который, будучи еще младенцем, задушил двух змей.

Чтобы установить свой культ в Дельфах, Аполлон также должен был убить Пифона – дракона-кормильца ужасного монстра Тифона. Этот миф можно истолковать как борьбу со старым культом матери-змея и замену его новой верой.

То же самое может означать и убийство богом Ваалом семиголового змея Лотана в финикийском мифеhttp://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/JekTresidder/181.php

Бог, хоть и проклял род человеков, все же прислал Иисуса, чтобы тот, умерев за нас, снял действие якобы проклятия Бога. А точнее вернул людям вечную жизнь, а еще точнее вернул людей в лоно Церкви (т.е. водворил человека в русло Богопочитания и Богопослушания)

Выходит, что плоды дерева познания отвратили людей от Бога и дали какие-то знания (это вытекает из названия самого дерева), А что же они дали взамен? Раз знания отвратили людей от Бога, значит, эти знания входят в противоречие с Божеским словом и Божеским знанием.

Получается, что Дерево Познания создал явно не Бог, раз его плоды несут чуждые Богу знания

И тогда понятно, почему спасутся только послушные Богу

Зачем помогать тем, кто против, да еще и несёт в себе какое-то знание, ненужное для поклонения Богу. Вполне по человеческим меркам. Ведь мы подобие Бога. Но кто-то скажет: А что мы знаем о Боге? Ну, так загляните в себя, мы Его подобие, но и Он наше подобие – так мы и узнаем - какой Он наш  Бог!

Дерево познания и его плоды, как генный мутаген, распределяет людей на сторону Зла или Добра. Уже дети Адама и Евы доказали нам это – Каин, убивший Авеля. А дальше – больше, ведь в нас та же кровь и то же наследство, доставшееся  от Адама и Евы.

Но зачем, однажды прокляв, Бог решает спасти человечество, несущее неподвластные Ему свойство, видимо наряду со злом люди получили и еще что-то, что надо было сохранить.

И это что-то присутствовало в плодах, а Бог хотел, чтобы мы получили эти свойства, но действовал Он через Змея. А Змею была выгодна ситуация, даже, несмотря, на её исход. Змея, так же как и человечество, прокляли, да еще заставили ползать на брюхе (здесь нам звоночек – Змей не всегда ползал и ранее имел другое строение тела – А, ИНТЕРЕСНО, КАКОЕ?).

Может быть и так, что Бог не в силах уничтожить человека, как бы он не хотел (вспомним о Потопе), и именно благодаря знаниям от плодов Дерева Познания.

Но так что же человечество получило от дерева познания, стоило оно того, что бы покинуть Рай?  Что это за свойства, которых мы бы не приобрели, останься в Раю?

А что значимого есть сегодня у человека, из того чего не было в Раю? Это прогресс, сомнения и тайные знания. Все сходится, от плодов дерева познания мы получили тайные знания.

Значит, до Бога Иеговы существовало что-то. Знания сами по себе не существуют, их кто-то придумал и где-то он жил. Все это Иегова уничтожил в процессе своего творения. Мифы о богах неоднозначно говорят нам о таком развитии ситуации. Борьба Богов неизбежный этап истории, но каждый победитель уничтожает предшествующее и подчиняет себе оставшееся.

А теперь самое трудное.

Дерево Познания Добра и Зла – это дерево где на одном корне сосуществует и Добро и Зло. Одно без другого не может быть. То есть Добро и Зло – это два понятия одного явления, в частности Дерева Познания.

От понятия Добра и Зла всего один шажок к понятию Света и Тьмы. Можно сказать, что это синонимы.

Свет не бывает без Тьмы и Тьма невозможна без Света. И значит и Свет и Тьма два понятия одного явления. А какого??

Вот теперь труднее самого трудного.

Каждое Божество имеет двойника – темного двойника…

Этот двойник принимает (его питают) не возвышенные эманации молящихся, а темные испарения – или то, что сам человек почитает темным и дурным (греховным).

Для непосвященного темная половина Бога выступает Богом Хаоса…, но подлинным ударом для многих и многих было бы узнать, что их собственный Бог имеют темного двойника, не брезгующего ничем для усиления своей мощи. Боги не обязаны отчитываться перед смертными.  (Бояндин Н.Ю.)

Змей в своей высшей сущности светящийся, а в низшей сущности - темный. В «Зохарии», «Книге Великолепия/Сияния», есть образ белой светящейся головы, отражающейся в бездне, в озере из непрозрачной субстанции, в виде черной отвратительной головы. Это тень Бога... (Омраам Микаэль Айванхов. Дерево познания Добра и Зла. Собрание сочинений. Издательство Просвета).

Данное внутреннее слияние и внешнее противостояние лучше всего разобрано у Е.П. Блаватской в Тайной доктрине и Разоблаченной Изиде.

«Согласно догмам Розенкрейцеров «Свет и Тьма сами по себе тождественны, они разделены лишь в человеческом уме»; и как говорит Роберт Флудд: «Тьма восприняла Озарение, чтобы стать видимой» (О Розенкранце).

Даже в книге «Бытия» Свет создан из Тьмы – и «Тьма была на Лике Бездны» (Быт. 1.2), а не обратно. «В Нем (во тьме) была жизнь; и жизнь была свет человеков» (Еванг. от Иоанна, I. 4). Придет день, когда глаза людей раскроются и тогда они лучше поймут, нежели теперь, стих в Евангелии от Иоанна, гласящий: «И Свет во тьме светит; и тьма не объяла его». Блаватская Е.П. Тайная доктрина.  т 1 ч 1 станц. 3.

Так, например когда Адам поинтересовался, как был создан Свет, Бог дал ему два камня — Тьмы и Тени Смерти, которыми он ударил друг о друга и таким образом высек огонь. «Так это было сделано», — сказал Господь» (Mid. Tehillim, 404; Num. Rab. 15, 7).

«Нельзя утверждать, что Бог есть синтез всей Вселенной, как Вездесущий, Всезнающий и Бесконечный, а затем отделить Его от Зла. И так как в мире гораздо больше Зла, нежели Добра, то отсюда логически следует, что, или Бог должен вмещать Зло, или быть прямой причиной его, или же отказаться от своих притязаний на Абсолютность.

Древние настолько хорошо понимали это, что их философы, последователями которых являются теперь каббалисты, определяли Зло как “подоснову” Бога или Добра; Demon est Deus inversus (Дьявол есть обратное Бога) очень старая поговорка» Блаватская Е.П. Тайная доктрина.  Т. 1. ч. 2-3. отд. 11.

Без сомнения, Иисус из Назарета вряд ли советовал бы своим апостолам выказывать себя мудрыми, как змеи (От Матфея 10:16), если бы последние были символом Духа Зла; также и офиты, ученые египетские гностики «Братства Змия», не почитали бы живую змею в своих ритуалах, как эмблему Мудрости, божественную Софию, и как образ Все-Добра, но не Все-Зла, если бы пресмыкающиеся так тесно были связаны с Сатаною. Факт тот, что змий был двояким символом, а как дракон, он никогда не был ничем иным, как символом Проявленного Божества в его великой Мудрости.

«Дракон Мудрости» есть Единый - «Эка». Любопытно, что имя Иеговы по еврейски тоже Единый - Ахад. «Его имя Ахад», говорят раввины. «Единый» и «Дракон» выражения, употреблявшиеся древними в связи с соответствующими им Логосами. Иегова – эзотерически Элохим – является также Змием или Драконом, обольстившим Еву… Блаватская Е.П. Тайная доктрина. Т. 1. ч. 1. станц. 3.

Слово Бог (божество) произведено от санскритского Дэва, а Дьявол — от персидского даэва, каковые слова, по существу, одинаковы  Блаватская Е.П. Разоблаченная Изида. Глава Миф о дьяволе.

Духовенство упорствует, что Бог послал Дьявола искушать человечество но….

“Не введи нас во искушение” есть ежедневное обращение миллионов христианских сердец к “Нашему Отцу на Небеси”, но не к Дьяволу. Они это делают, повторяя те самые слова, которые вложены в уста их Спасителя и, в то же время, ни на минуту не задумываются над тем, что смысл их определенно опровергается Иаковом, “Братом Господа”. “В искушении никто не говорит: “Бог меня искушает”; потому, что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого”. Почему тогда говорим, что именно Дьявол искушает нас, когда церковь поучает нас на основании авторитета Христа, что, именно, Бог поступает так? Откройте любую богословную книгу, в которой слово “искушение” определено в его теологическом смысле и вы тотчас найдете два определения:

1) Те бедствия и тягости, которыми Бог испытывает свой народ;

2) те средства обольщения, которые употребляются Дьяволом для искушения и прельщения человечества.

Великий Змий Сада Эдема и “Господь Бог” тождественны… Блаватская Е.П. Тайная доктрина. Т. 1. ч. 2-3. отд. 11

Аналогичного мнения придерживаются и Роберт Грейвс с Рафаэлем Патай в книге Иудейские мифы. Книга Бытия.

«Еретики-офиты I в. н.э. верили, будто мир был порожден змеем. Медный змей был создан, согласно иудейской традиции, Моисеем по приказанию Бога (Числа XXI, 8–9) и почтен пребыванием в храмовом святилище вплоть до воцарения Езекии, который истребил его (4-ая Царств XVIII, 4), и это заставляет предположить, что Яхве некоторое время отождествлялся с богом-змеем. Память о Яхве как о змее сохранилась в позднем тексте, согласно которому Бог хотел умертвить Моисея (Исход IV, 24 и далее) в пустыне на ночлеге и, приняв обличье огромного змея, проглотил его до крайней плоти».

А теперь давайте обсудим имя Бога – Яхве, как он назван в  Бытие.

Согласно Википедии почитание Яхве было распространено не только среди древних евреев, а встречалось и у других западносемитских племен.

У финикийцев он был известен под именем Йево и в Библе под именем Йехи (Йихави) [11]. Отвечал за морскую стихию и считался покровителем г. Бейрута [12], где были обнаружены тексты, посвящённые Йево, безусловно созданные под влиянием мифов оБаал-Хаддаде, боге грозы, сыне угаритского Илу. Имя последнего перешло в иврит в нарицательной форме, в значении «бог», а функции Илу (Эла) вобрал Яхве. В Палестине считался покровителем древнеизраильского союза племён и, вероятно, покровителем Эдома. Борется с Йамму (морем) и левиафаном и одерживает победу [12].

В Угарите и Ханаане Яхве (Йаву) называли Йамму — бог моря, побеждённый в борьбе с Баалом [11]. Кроме того, в угаритских ритуальных молитвах Яхве отождествляется с Элом или он называется сыном Элла  [13] [14].

Кроме смешения имен происходит передача свойств: «Титулы и атрибуты многих ближневосточных богов были успешно переданы Яхве Элохиму. Например, в угаритской поэзии постоянным эпитетом для бога Ваала, сына Дагона, является "Скачущий На Облаках"; так вот, псалом 64 (6) наделяет этой способностью иудейского Бога, который тоже, как Ваал ("Бог Севера"), имеет дворец "на дальнем севере" (yark'the saphon), представляемый в виде высокой горы (Исайя XIV, 13; Псалтирь 47, 3)»  (Грейвс с Рафаэль Патай в книге Иудейские мифы. Книга Бытия).

В связи с этим, как подчеркивает Р. Патай, в книге Иудейская богиня: «Образ Яхве в глазах простых людей не очень отличался от Ваала и других ханаанейских мужских богов. Часто даже трудно определить, является ли тот или другой культ законным, или еретическим, или языческим. Поклонение Яхве, таким образом, легко дополнялось или вытеснялось поклонением мужским ханаанейским богам или сливалось с ними».

Более подробное подтверждение найдем у С.Ф. Панкина, который в своих трудах (Яхве – иудаистский Бог, его метафизическая сущность - http://www.sunhome.ru/religion/53703) показал что в качестве общенационального Бога иудеев Яхве мистически соединил в себе сразу три сущности:

Во-первых, - племенного божка «колена Иудина» - властолюбивого племенного идола, не выделяющегося, однако, особой злобностью из ряда себе подобных: «вспыльчивое, но, в сущности, добродушное божество».

Во-вторых, - еврейского уицраора: «демона еврейской государственности», преисполненного «гнева, ярости, воинственности, безжалостной требовательности».

В-третьих, - «местечкового демона»: «гения места» горы Синай, «стихиали горы Синай, духа сурового, жесткого и упорного».

Этих, слившихся в неразрывное целое трехголовых «синайских близнецов» мы и лицезреем на страницах Ветхого Завета под собирательным именем Яхве.

Отсюда и глубокая внутренняя противоречивость этого Бога, явно проступающая в Ветхом Завете. Если мыслить по аналогии, можно сказать, что это - нечто напоминающее патологическую диссоциацию личности, её раздробление на несколько антагонистических «я»: когда в Яхве верх берет незлобивый племенной божок – он милостив и снисходителен, когда верх берет злобный «местечковый демон», или жуткий «демон государственности» – он злокознен и мстителен. И порой добивается своего методами злостного шантажа и «широкомасштабного терроризма» - как, например, в случае «десяти казней египетских», когда к тому же, согласно Библии, он сам и «ожесточил сердце фараона», чтобы тот не отпускал евреев из египетского плена. (Исход, 10:20)».

И опять мы видим, что Яхве вмещает в себя понятия Добра и Зла, Света и Тьмы.

Был у меня соблазн опереться в своих доказательствах двуединства Света и Тьмы в одном Боге на амулеты/талисманы Змеевики, но данная тема не имеет достаточной расшифровки и толкования значения Змеевика.

 Но посмотрите, как соблазнительно выглядят эти Змеевики:

Вся история Змеевиков началась с:

В 1821 году в лесах на реке Беловосе местными жителями была найдена интересная вещица. Увесистый золотой медальон размером с хороший кулак был покрыт странными изображениями.

На одной стороне было изображение архангела Михаила. По кругу шла греческая молитва, означающая «Свят, свят, свят господь Саваоф, исполнены небо и земля славы твоей!»

Вторая сторона медали была куда интереснее — женский торс с большой головой и обнаженной грудью в окружении десяти переплетенных змей. По кругу шло некое языческое заклинание, внутри которого вторым кругом шла надпись «Господи помоги рабу твоему Василию. Аминь».

По этой надписи стало понятно, что медальон принадлежал, скорее всего, киевскому князю Владимиру Мономаху. Василий — крестильное имя князя, архангел Михаил — покровитель Киева, …но вот всё остальное вообще не укладывалось в голове.

Это был так называемый «змеевик», христианско-языческий амулет со змеями, эдакий древнерусский инь-ян. Две религии мирно занимали его разные стороны, отдельными элементами проникая друг в друга. На языческой стороне шло упоминание «господа», на христианской — был круг из языческих крин, символов растительной силы.

И. Г. Переседов, в книге Об амулетах и их связи с нательными крестами и иными предметами церковной культуры.www.bighobby.ru/articles/art_amulet_zmeevik1.html, о Змеевиках писал так:

«Амулеты-змеевики - круглые подвески, совмещающие на своих сторонах ортодоксальный христианский извод и образ человека, с радиально исходящими из него змеями, традиционные литургические воззвания и уникальное магическое заклятье. Своей структурой и опытом бытования эти изделия отличаются от стандартных памятников ординарного магизма».

Змеевики находят как на просторах нашей Родины, бывшей Руси, так и в Византии, откуда они и пришли на Русь. Но и в Византии они пришельцы и по видимому, появились здесь из Малой Азии.

«Нетрадиционная для Византии круглая форма этих подвесок, не вызывающее отвращения изображение змей, солярный характер композиции, встречающиеся астральные знаки, а также сведения по истории хождения отдельных памятников указывают на Малую Азию как на родину таких изделий». Переседов И.Г. Об амулетах и их связи с нательными крестами и иными предметами церковной культуры. www.bighobby.ru/articles/art_amulet_zmeevik1.html

В научном мире Змеевики  вызывать острые дискуссии и различные толкования....

Итак, Дерево Познания – это остаток от древних знаний, и Бог проклял людей за тягу к этим знаниям. И если потом Он и передумал, спасая человечество посредством Иисуса, то Он спасает людской род для себя и только тех, кто будет ему послушен и откажется от греховного знания.

А учитывая выше написанное, то Бог просто разделяет тех, кто верит разным его ипостасям. Но простым людям необязательно знать, что это разные ипостаси одного Бога.

Для простых, непосвященных это вообще разные явления, не привязанные к одному основанию. Так легче управлять. Есть два потока верующих, и есть два Божества для этих верующих.

А что есть такое «греховные знания»? То есть какие же знания мы получили от Дерева Познания?

В Библии прямо говорится об этом, например:

9 Когда ты войдешь в землю, которую дает тебе Господь Бог твой, тогда не научись делать мерзости, какие делали народы сии:

10 не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицатель, гадатель, ворожея, чародей,

11 обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых;

12 ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии‑то мерзости Господь Бог твой изгоняет их от лица твоего;

13 будь непорочен пред Господом Богом твоим;

14 ибо народы сии, которых ты изгоняешь, слушают гадателей и прорицателей, а тебе не то дал Господь Бог твой (Втор. 18, 9-14)

Но вкусив от плодов Дерева Познания человек получил доступ к этим знаниям и они приведут человека в соответствующий «лагерь». Библия не признает оттенков, только белое и только черное (или Свет или Тьма). Или полное «Да», или такое же полное «Нет». Нельзя одновременно знать и Божеское и Тайное. Как нельзя одновременно служить двум господам (типа Богу и Мамоне).

Но как Богу неугодно приобщение человека к Тайным знаниям, так и противоположной стороне не угодно приобщение человека к Божественным истинам.

Своим господином надо признать только одного или … никого!

Скорее всего, эти знания просто не совместимы друг с другом.

Но если приглядеться, то мы увидим, что у Божественных истин и Тайных знаний одна основа, одни ценности и заповеди.

Только Бог разрешает магические (ритуальные) действия лишь своим священнослужителям, а обращаться к тайным знаниям может любой, кто достаточно разобрался в этом. У Бога приобщение к высшим знаниям держится на кастовом запрете, а распространение Тайных знаний зависит именно от Знаний и от упорства их получить.

А более точнее – отличие в том, что Божественные ритуалы совершают именем Бога, а ритуалы Тайных знаний совершаются от имени носителя этих знания (здесь многие ритуалы завершаются словами: Такова моя воля).

Так, например, Диакон Андрей Кураевэ пишет в своем труде:

«Как известно в религиоведении, различие магии и религии проходит именно по этому критерию: религиозный человек молится, колдун приказывает. Колдун убежден в своих полномочиях и во власти своих заклинаний». (В чем согрешили Адам и Ева. Лекция в Гродненском Государственном Университете имени Янки Купалы. http://azbyka.ru/dictionary/04/adam_i_eva.shtml)

Да, вы правильно поняли, Бог против воли и самостоятельности человека – контроль,  контроль и еще раз контроль.

Истинно, надо иметь волю, чтобы воспользоваться Тайными знаниями. Магия производная воли.

Вот и еще одно свойство, какое получил человек от Дерева Познания – Воля.

Ведь не зря Бог проверял своим запретом, есть ли у человека свобода воли.

Вот и выходит, что Дерево Познания разделило человечество на тех, кто имеет свободу воли (и главное хочет её иметь) и тех, кто свою свободу обменял на Богопослушание.

Учителя Тайного знания не столь непримиримы к Божественным истинам (как Бог и его адепты к тайным или ими называемыми, греховным знаниям), и включают эти истины в свои учения, как одно из звеньев, признают эти ценности и с именем Бога творят свои ритуалы.

Потому что «Во все древние времена магия считалась божественной наукой, мудростью и знанием Бога» (Блаватская Е.П.  Разоблаченная Изида. Глава  Миф о дьяволе).

Сказано: Одни рождаются магами, другие ими становятся. Но никому магический дар не дается просто так. И ни один маг не властен отказаться от своего дара. Посмей он – и трижды проклянет судьбу, прежде чем умереть.

Маг вправе выбрать одно: отдаться ли алчущим Силы («Тьме») или примкнуть к братству Света.

Или же выбрать одиночество.

Но иным не дано и этого выбора. (Мазин Александр)

Для сравнения надо, конечно же, несколько глубже обывательского взгляда приглядеться к Божественной и Тайной магии, но это тема отдельного исследования.

А может это и есть отбор достойных Тайного знания, которое доступно немногим, несмотря на его кажущуюся открытость. Мало прочитать, надо уметь понять … Многие ли этого достойны!?

Докажи это!

Симон Вилар де Кэлуа.

 

Серия сообщений "Древние тайны":
Часть 1 - Тайны древнего Египта
Часть 2 - ИЗГНАНИЕ

Серия сообщений "Мои работы":

Вы думаете, что это я пишу прозу или стихи?? Конечно нет! Все это случайным образом приходит мне в голову... И остается только вовремя записать... )

Часть 1 - немного о себе
Часть 2 - и еще о себе...
...
Часть 26 - Мы Пришельцы на этой Земле ЧАСТЬ 5
Часть 27 - Миры, в которых мы живем
Часть 28 - ИЗГНАНИЕ

РАЗМЫШЛЕНИЯ О МАГИИ, ЕЕ ПРИРОДЕ И СУДЬБЕ

И. Т. КАСАВИН

 

ОККУЛЬТНЫЕ НАУКИ

Под оккультными науками обычно понимаются астрология и другие формы мантических учений (гадание по руке, внутренностям и костям животных, по картам), алхимия, каббалистика и разные типы магии чисел, теософия и, наконец, собственно магия, поскольку она достигает рационализированной формы. Ча­стью они укладываются в схему поиска откровения, частью — в схему поиска путей творения. Так, примером первой схемы может служить астрология, задача которой в магической мобилизации всего окружающего Космоса, дабы обес­печить предпосылки для успешного действия в нем. Диагноз — медицинская магия это отчетливо демонстрирует — есть мощная процедура, способная повли­ять на результат деятельности. Это первый шаг на пути вписывания человека в мир магии и космологическое обоснование действенности магических способ­ностей, производных от сверхчеловеческих природных сил. В астрологии парадок­сальным образом соединяется миф и мистическая практика, с одной стороны, с математикой и астрономией, космобиологией и астропсихологией — с другой. Астролог утверждает, что судьба человека зависит от положения звезд и планет, но сама зависимость понимается не в физическом, а в математико-коррелятивном смысле; небо выступает вечной и много раз читанной книгой жизни, биографичес­кой картон, часами судьбы. И у серьезного астролога есть немало оснований для подобных претензий.

Так, египетские жрецы, наблюдая ночное небо и фиксируя основные события жизни фараонов, естественным образом пришли к сопоставлению этих двух рядов явлений. Известно, что династии египетских фараонов строились как чистые генетические линии — браки между родственниками, даже братом и сест­рой, были обычным делом. В таком случае можно говорить о закономерностях небесного влияния на достаточно стабильную психофизиологическую структуру. Если представитель чистой генетической линии двести лет тому назад повел себя некоторым образом, когда звезды предвещали успех, и действительно добился успеха, то у его далекого потомка есть основания в аналогичных условиях поступить гак же.

Набор эмпирических данных и математических способов вычисления арха­ической и античной астрологии был скорректирован в средние века опять-таки благодаря наличию относительно чистых генетических линий, реализующихся в королевских домах Европы и вообще в аристократических династией. Все это позволяло рассматривать астрологию как оккультную науку об индивидуальной человеческой судьбе. Ясно, что имеются в виду только тс судьбы, которые в то время обладали высокой социальной значимостью,— судьбы королей, герцогов, графов, баронов, но не судьбы простых людей, генетически чистые линии которых не фиксировались придворными астрологами, с одной стороны, и геральдической наукой — с другой. Однако буржуазные революции нарушили основы астрологи­ческой гармонии. Все смешалось. Астрологи были лишены возможности апел­лировать к родословной человека, поскольку единственно достоверная инфор­мация, хранившаяся в церковных книгах, исчерпывалась датой рождения, годами женитьбы и рождения детей и смерти. Становящееся равноправие людей лишало их права быть астрологическими субъектами. Изменился и статус астрологии. Она стала оккультной наукой исключительно о массовых событиях, единственной основой которой является статистика. Предсказывать индивидуальную судьбу астрологу стало не под силу. Сходство картины неба в момент рождения разных людей перестало свидетельствовать об общности их судьбы, поскольку невоз­можно установить тождество их психофизиологических структур. А разные люди даже в одинаковых обстоятельствах пойдут каждый по своему собственному жизненному пути.

В современной астрологии поэтому особенно силен психологический компонент, а не космобиологические догадки, математическая техника или точность астрономических наблюдений. Гороскоп, составленный на основе древней астрологической традиции, в настоящее время не может быть оценен как объективное предсказание. Это прогноз, учитывающий «взаимодействие объекта с прибором», как сказал бы физик, т. е. внутренне связанный с нашей собственной реакцией на него. Данный психологический компонент, само собой, имел место и в прежнее время, но тогда он представлял комплекс объективных (учет фиксированной психофизиологической структуры) и субъективных (реакция на сам гороскоп) факторов. И хотя статистическая вероятность склонности к профессии в зависимости от рождения под знаком определенной планеты превышает 0,5 и, следовательно, не является случайной, этот факт трудно объяснить с помощью гипотезы о том, что человек, рожденный в определенный момент положения звезд и планет, наделяется соответствующими психофизи­ологическими характеристиками. Объяснить механизм подобной гипотетической причинной связи пока можно лишь с помощью большого числа дополни гельных гипотез о «запечатлении на нахальной карте», «натальном стрессе», «космобиологической гармонии» и т. п. Критическая оценка астрологического предсказа­ния на основе здравого смысла такой должна быть позиция современного человека, не желающего попасть в плен к своим собственным подсознательным иллюзиям и тревогам.

Классической иллюстрацией второго типа оккультных наук, укладывающих­ся в схему творения, служит алхимия как форма натуральной магии. Она объеди­няет в себе индивидуальное подвижничество алхимика и познание законов транс­мутации металлов (овладение тайной развития природы в целом) Рассудок алхимика, воспитанный мистической верой в чудеса, зафиксированные в религи­озных мифологиях, без большого сопротивления воспринимал идею «роста» и «созревания» металлов (веществ) в «лоне Земли» и возможность их качествен­ного перехода друг в друга. В сознании алхимика отражались мифологические и ритуальные представления о связи ремесленника (кузнеца, рудокопа) с продук­тами его труда, понимаемыми как часть его образа жизни. Об этом говорят алхимические представления о «свадьбе металлов», «росте руды», «мужском» и «женском» началах (сере и ртути). Кропотливый труд алхимика был нацелен на то, чтобы создать условия для трансмутаций, в которых бы реализовывались возможности «живого» развития «одушевленных» веществ. Однако алхимик не только рассчитывает на то, что магические действия, объединенные с процедура­ми фильтрации, прокаливания, перегонки и сублимации, помогут получить чудес­ные субстанции. Для него алхимическая практика была своеобразным аналогом жизненного пути средневекового человека на пути от грехопадения к очищению и спасению души. Идеал алхимика вменял в обязанность не только овладение искусством трансмутаций, но и соблюдение христианских добродетелей; алхимик не только постигает тайны природы, но и живет, помогая «рождению нового существа», формированию магической субстанции.

Именно благодаря этической ориентации и была возможна вся алхимическая теургия: «помолвка» «женского» и «мужского» начал, затем «свадьба», потом — зарождение и рост «плода». Истолковывая, скажем, железо как «недозрелый», а золою как «созревший» металл, алхимик вкладывает все силы в то, чтобы ускорить процесс созревания. И одновременно, постигая тонкости алхимического мастерства и проникаясь духом тайных идей, он постепенно сам превращается в совершенного человека, достойного быть приобщенным к святая святых — в златоделии и в жизни.

Акт трансмутации - «пресуществление» вещества. Несовершенный ме­талл — больное, греховное золото. Алхимик — искупитель и спаситель Он врачует больное золото, даруя ему новую душу силой философского камня, или крещального огня. Алхимическая трансмутация становится аналогом причаще­ния и крещения. Алхимик врачует не только тело металла, но и его душу: он - «великий врачеватель»[4]. И сам врачеватель проходит длительный путь иници­ации и духовного совершенствования.

Штрих из сегодняшней жизни алхимии В. Штутгарте собирается международ­ный конгресс алхимиков. Полторы сотни представителей черной и белой магии из Западной Европы и США заседают на горе Киннесберг, чтобы рассеять вульгар­ное представление об алхимии и обосновать ее научный характер. Среди докладов участников конгресса — «влияние зеленой звезды», «крапива в поле напря­женности между микро- и макрокосмом» и другие подобные проблемы. Оккульт­ная наука не исчезла бесследно в химии и физике, но зарезервировала себе прочное место в современной культуре.

ПАРАНОРМАЛЬНЫЕ ФЕНОМЕНЫ

Ясновидение, телепатия, духовидение и левитация, билокация, телекинез, полтергейст вкупе с НЛО, или иноземными астронавтами, - феномены, входящие в магический космос с необходимостью. Они описывают либо условия, либо методы и способности мага. Однако и ученые пытаются объяснить паранормаль­ные явления, рассматривая их как виды природной энергии, до сих пор не познанные наукой. Вспомним, что магнит вплоть до возникновения электромагнитной теории тысячелетиями считался «магическим камнем». Почему бы не попробовать понять экстрасенсорное восприятие как проявление особой биоэнергии, свойства которой не укладываются в современные представления о типах взаимодействия?

Однако современной физике известны только четыре типа взаимодействия: гравитационное, ядерное, слабое и электромагнитное. Именно последние лежат в основе химических реакций животного организма. Все другие несопоставимы с доступной человеку энергией. Но опыты показывают, что в момент паранор­мальных реакций субъект не излучает необычного электромагнитного поля. И вместе с тем большой ряд экспериментально зафиксированных фактов (эксперименты X. Патхофаи, Р. Тарга, например) не могут быть объяснены электромагнитной передачей сигналов.

Вместе с тем современная физика (в частности, теория относительности и квантовая механика) нередко избирается базой для объяснения паранормальных психических явлений. Ссылаются на парадокс Эйнштейна — Подольского — Розена. Утверждают, что квантованная информация может мгновенно и вирту­ально передаваться из одной части Вселенной в любую другую. Принцип неоп­ределенности Гейзенберга, далее, якобы свидетельствует, что на субатомном уровне детерминизм разрушается и сознание наблюдателя некоторым образом взаимодействует с наблюдаемой материей: физика сливается воедино с метафизи­кой и магией. В теории относительности гипотетические частицы, называемые тахионами и движущиеся как бы «вспять» во времени, якобы способны служить объяснению предвидений и предчувствий, поскольку пришли к нам в настоящее из будущего. И здесь далеко не очевидно каким образом истолковывать парадоксы современной науки — как ее временное состояние, которое рано или поздно будет редуцировано к известным фундаментальным принципам, или как грядущее появление революционных (и несоизмеримых с прежними) теорий.

То обстоятельство, что некоторые парапсихические феномены можно понять как проявления статического электричества (телекинез), статистического совпаде­ния (предвидение), влияния галлюциногенов (ясновидение) или эффекта плацебо (паранормальное врачевание), по мнению Д О'Кифа, не играет никакой роли. Напротив, важно рассматривать именно те случаи, которые никак не объясняют­ся физикой, биологией или психологией. «То, что нам нужно понять, заключается в том, почему человечество постоянно формирует себя в малые группы, продуцирующие и подтверждающие паранормальный опыт. Быть может, вопрос об элементах объективности, содержащихся в этом опыте, не так важен, как вопрос о функционировании всей системы магии... И мы должны исследовать все паранормальные феномены, а также и тех субъектов, которые посвящают себя их изучению, и выяснять, как их институты, коллективы и секты организо­ваны... Все они представляют собой вечные, традиционные, широко распрост­раненные формы социального опыта, и все они связаны с деятельностью малых групп в рамках института магии». Похоже на то, что именно такой подход наиболее соответствует возможностям философского анализа паранормальных явлений.

МАГИЧЕСКИЕ КУЛЬТЫ И СЕКТЫ

 Существенной чертой магии (хотя она и проявляется не во всех ее институтах) является ее замкнутость в рамках некоторой культовой группы или секты. Исторически это могли быть объединения для защиты от ведьм, для инициации или лечения. В дальнейшем доминирующие мировые религии спровоцировали появление сект, берущих на себя функции идейных альтернатив. Таким сектам свойственно объединяться вокруг человека, обладающего харизмой (М. Вебер). Тем самым все харизматические секты и движения обнаруживают свое родство с магическими сообществами. Всякая новая религия возникает в качестве магии, всякая новая вера появляется как надежда на неведомые силы, способные изме­нить статус-кво. Быть может, это чересчур расширит наше представление о ма­гии, но можно предположить, что всякое новое общественное движение несет в себе элемент магического. Таким было возникновение христианства и Рефор­мация. Таким было возникновение античной и новой науки. Такими были ранние буржуазные революции и утопические коммунистические движения. А разве не верой в чудотворную магию пропитано сознание жителей Чевенгура и почита­телей великих вождей и кормчих? И всякий раз, когда мы недооцениваем стихий­ность и инерцию общественного развития и переоцениваем возможность ради­кальных социальных преобразований, разве не погружаемся мы тем самым в вековечный магический Космос?

СТУПЕНИ ПОСТИЖЕНИЯ: ОТ ОБЪЯСНЕНИЯ К ПРОЖИВАНИЮ

 Какие же основные пути постижения природы магии выявила история науки и вненаучных форм познания? Рискуя упростить до неузнаваемости эти пути, отважусь все же на обобщение.

Первый путь прокладывало в течение всей человеческой истории обыденное сознание, за ним - философия и. наконец, физика, биология и психология Я бы назвал сложившийся таким образом способ объяснения магии космологическим, или натуралистическим. Он строится по стандартной схеме объяснения неизвест­ного через известное и использует логический прием аналогии. Так. магия рассматривается как реализация объективных возможностей, заложенных в природе (психокосмических связей — астрология: психической энергии - - экстрасенсорное восприятие и психокинетические эффекты, дальнодействия и обратного течения времени телепатия, ясновидение, предвидение) и в самом человеке Подобно тому как известные законы природы служат объяснению ряда практических и духовных способностей человека, еще неизвестные, но в принципе познаваемые природные потенции могут лечь в основу объяснения магии (тем более что ряд магических — якобы магических — эффектов объясняется с помощью статисти­ки, электромагнитной теории и нейрофизиологии).

Преимущество космологического подхода к магии в том, что он так же неопровержим, как и сама магия. Природа неисчерпаема, а научное познание бесконечно; разве можно усомниться в грядущей перспективе науки? Естествознанию мы действительно многим обязаны в плане понимания магии: оно все больше и больше сужает возможную область магического мировоззре­ния и практики — магия, становясь понятной, превращается в науку, а большая часть непонятного объявляется суеверием и шарлатанством. Так что перспективы космологического объяснения магии — это, в сущности, ее безжалостное вытеснение из культуры, редукция ее к чему-то другому, «рациональному».

Но неужели наука в принципе отказывает магии в реальности, сводит ее к незнанию, заблуждению? Неужели магия не может быть понята «сама в себе», безотносительно к иным реальностям? С конца XIX в. на этот вопрос пытаются ответить религиоведение, культурология, этнография, социальная психология, лингвистика. Эти науки попытались объяснить магию как функцию некоторых способов социальной организации (отсюда название одного из главных подходов к магии — «функционализма» Б. Малиновского), функцию культуры, функцию языкового символизма. Основным принципом этого способа объяснения явилось рассмотрение магии как реакции на определенные социальные потребности (един­ство племени, организация труда и общения), а также потребности психологичес­кого характера (смягчение стресса, чувства вины, страха, неуверенности). Сущ­ность магии обнаружилась в ее принципиальной приграничное™ с наукой и прак­тикой: там, где практика не достигла уверенной регулярности, а наука не предоставляет убедительного объяснения, всегда находится место для магии. А поскольку природа неисчерпаема, то и наука всегда ограничена, значит, магии суждена вечная жизнь. Данный — социокультурный — способ объяснения магии, будучи структурно подобен космологическому, приводит к прямо противополож­ным выводам, утверждает принципиальную неизбывность магического отноше­ния к миру. Эти два способа объяснения представлены в предлагаемой антологии в первом и втором разделах. Труды известных социальных антропологов текуще­го столетия Б. Малиновского, Э. Эванс-Причарда и А. Элькина являются клас­сическими иллюстрациями социокультурного подхода. Собранные во второй раздел работы крупных специалистов в области психологии и парапсихологии К. Юнга, Ч, Тарта, Г. Прайса и Дж. Кларка типичны (с некоторыми оговор­ками) для космологического подхода. Так, для Ч. Тарта фундаментальным явля­ется понятие психической энергии, для Г. Прайса — идеомоторного действия. Понятие «мистическое переживание», используемое в интересной статье Дж. Кларка, отличается от двух упомянутых тем, что оно отражает не столько некоторый, объективно существующий феномен, сколько избранный автором способ говорить о нем. Иными словами, Дж. Кларк строит не онтологию, а лингвистическую аналитику магии, которая — пусть очень опосредованно — все же предполагает наличие некоторого объективного денотата. Однако есть и принципиально иной путь постижения тайны магии. Его иллюстрацию за пределами собственно магического контекста мы находим в художественной литературе, живописи, музыке, архитектуре. В самом деле, прочитав Апулея или Карлоса Кастанеду, посмотрев гравюры Гойи, картины Сальвадора Дали или бросив взгляд на химеры собора Парижской богоматери, мы скорее и явственнее ощутим магический дух и проникнем в тайну магии едва ли не глубже, чем смогли бы это сделать с помощью самых солидных научных концепций. Мы словно начинаем жить в магическом Космосе, полном таинственных сил и чудесных событий, и окружающие нас вещи наполняются загадочным и пугающим смыс­лом. И здесь мы вспоминаем, что и в наши дни немало людей искренне верит в магию и целенаправленно овладевает ее приемами. Неожиданная перспектива открывается перед нами. Мы можем отбросить привычный нам способ видения мира, использующий понятия науки и обыденного сознания, и попытаться овла­деть языком мистических переживаний, научиться переходить в иные состояния сознания. На такой шаг решиться непросто, тем более что никаких гарантий вы не получите, а порвать с привычным миром — это не то, что одну теорию пред­почесть другой. Третий путь постижения магии — путь жизни в магической культуре, взгляд на нее изнутри, магическое творчество. Этот путь был проделан знаменитыми магами — Алистером Кроули, Карлосом Кастанедой и Майклом Харнером, труды которых помещены в третьем разделе антологии. Если А. Кроули стоял у колыбели «магического возрождения» конца XIX в., то К. Кастанеда и М. Харнер — ныне живущие и активно практикующие и пишу­щие американские шаманы, у которых множество поклонников и последователей. Это люди, обладающие фундаментальными знаниями в области социальной антропологии и религиоведения, психологии и медицины, блестящие стилисты, авторы бестселлеров, обладающие мировой славой. Их опыт поучителен, а пафос их творчества глубоко гуманистичен: они верят в неисчерпаемые силы человека и в благотворную силу его связи с природой.

[1] Касовин И. Т. Шаман и его практика // Природа. 1988. № 11.

[2] Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения. М., 1986. С. 333.

[3] Уайтхед А. Н. Избранные работы по философии. М., 1990. С. 72.

 

[4] Рабинович В. Л Алхимия как феномен средневековой культуры. М., 1979. С. 310.

Серия сообщений "Краткий курс Магии":
Часть 1 - Введение в Магию
Часть 2 - Краткий экскурс в историю Магии
...
Часть 7 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 2 продолжение
Часть 8 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 3
Часть 9 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 3 продолжение
Часть 10 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ4 Часть1
Часть 11 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ4 ЧАСТЬ2
...
Часть 25 - ПРАКТИКА МАГИИ! ТЕКСТ 13
Часть 26 - Проверь свои экстрасенсорные способности
Часть 27 - Теория Магии я перенес магию читайте куда

РАЗМЫШЛЕНИЯ О МАГИИ, ЕЕ ПРИРОДЕ И СУДЬБЕ

И. Т. КАСАВИН

Магия! Само это слово — словно завеса, скрывающая таинственный и зага­дочный мир. Мир, рассыпанный мерцающими крупинками в запыленных рукопи­сях-откровениях Гермеса Трисмегиста; вспыхивающий бликами шаманских кост­ров под мрачным покровом ночных джунглей; открывающийся увечному в не­внятном бормотанье ворожеи; пронизывающий волшебным лучом из алхимической реторты; мир, говорящий неумолимым голосом рока; мир, яв­ляющий торжество человеческой силы. Мы постигаем этот мир с первым прикосновением материнской руки, утоляющей боль, и с первым взглядом на ночное звездное небо. Мы поражаемся его непостижимостью, открывая для себя таинство рождения, смерти и любви. Мы страшимся и отвергаем его, лелея свою самонадеянность, надеясь на трезвый расчет, логику и факты. Мы загоняем его глубоко в историю, не обнаруживаем в настоящем, отказываем в будущем. И мы снова и снова смиряемся перед ним, видя его новые превращения и возрождения из небытия. Вслушаемся же в этот мир со всей наивностью младенца и искушен­ностью зрелого человека, взывая к силам души и способностям науки. Всмотрим­ся, чтобы в чужом обнаружить родное, в забытом — знакомое, в фантастичес­ком — реальное; вслушаемся, чтобы открыть в себе этот неведомый, таинственный мир и найти в этом мире себя — неизвестного и загадочного.

ЖИЗНЬ НА ГРАНИ СМЕРТИ

 ...Страшный звериный рев прокатился по скалам, и обитатели пещер съежи­лись в своем ненадежном укрытии, бросая отчаянный взгляд на жаркое пламя костра — единственного защитника от холода и хищников. Сжимая в руке рогатину, вождь яростно зарычал и вскочил на ноги. Его примеру последовали еще четверо самых сильных мужчин племени. Сейчас они выйдут из пещеры и вонзят дротики в саблезубого, избавят людей от ночного страха. Их дубины тяжелы, а топоры остры, и сердца полны отваги. Но тут из темного угла пещеры выступает на свет седая иссохшая старуха с горящими глазами и простирает к ним руки. «Великий Отец говорит, что в эту ночь мужчинам нельзя покидать пещеру,— тихо произносит она,— ибо не зверь с длинными клыками, а злой дух-кровопийца ищет добычу во мраке. Против него не помогут ваши копья и топоры!» — «Вождь не боится, и руки его способны сломать хребет зубра!» — «Руки вождя встретят пустоту, а злой дух настигнет его сзади,— продолжала старуха.— Великий Отец рассказал мне, как справиться с ним. Завтра, когда Красный Шар утонет в Далеких Джунглях, вождь разбросает эти белые круглые амулеты на тропе, ведущей к пещере. Они охранят людей от зла».

С этими словами старуха закуталась в шкуру оленя и исчезла в глубине пещеры. Фыркая от еще не прошедшего возбуждения, мужчины рассаживались у костра и осторожно рассматривали скатанные из кабаньего жира и золы шары. Мужская честь была сохранена, кому взбредет в голову сражаться со злым духом. Вот если бы это был просто тигр...

Следующей ночью скалы содрогнулись от ужасного рева, в котором слыша­лись ярость и боль. Казалось, дерутся между собой два кровожадных зверя, сцепившись в смертельной схватке и пуская в ход когти и зубы. Наконец рев стал удаляться и затих вдали. Пещерные люди с облегчением перевели дух.

С тех пор злой дух больше не тревожил их. С каждой охоты вождь приносил старухе сердце и печень добытых животных, и она долго жевала их беззубыми челюстями, тряся седой головой.

ЗАМАНЧИВАЯ, ЖУТКАЯ ИГРА, ПОЛНАЯ СМЕХА И СЛЕЗ

Ранним утром светлокудрый голубоглазый юноша благородной наружно­сти, ведя в поводу уставшую белую лошадь, приблизился к пределам фессалийского города Гипата. Истосковавшись от одиночества во время пути по прекрас­ным холмам и долинам Средней Греции, он с интересом прислушивался к невероятному рассказу одного из своих новых попутчиков — торговца сыром.

— О, Фессалия единогласно прославлена как родина магического искус­ства,— соловьем разливался тот.— Немало магов и колдуний, подобных Медее, ты можешь здесь повстречать, мой Луций. Невдалеке от большого города Лариссы есть трактир старой кабатчицы Мерое, там-то я и попал в историю с моим старым приятелем Сократом. Да, ведьмы жестоко мстят своим недругам. А не плотному ли ужину, сдобренному неразбавленным вином, обязаны твои фантазии, почтенный Аристомен?

— Молчи, молчи! Ведьма она, колдунья; может небо спустить, землю подве­сить, ручьи затвердить, горы расплавить, покойников воскресить, богов низвести, звезды загасить, ад кромешный осветить! Неверного своего любовника она превратила в бобра, а конкурента - в лягушку; злословившую о ней беременную женщину обрекла на восьмилетнюю задержку, до сих пор та ходит не разродив­шись, словно собирается разрешиться от бремени слоном. Жителей же города, задумавших расправиться с ней за ее злодеяния, колдунья заперла в домах, да так, что никакими силами те не могли выбраться, пока не поклялись страшной клятвой, что откажутся от своих замыслов. Смотри, мой Луций, будь осторожен в этой стране чародейства и колдовства!

Не прошло и недели, как Луций смог убедиться в правоте своего спутника. Жена горожанина, у которого остановился наш герой, оказалась искушенной в магических ритуалах: отправляясь по ночам к любовнику, она превращалась в сову с помощью волшебной мази. Луций не мог удержаться, чтобы не прове­рить на себе силу этой мази, но зачерпнул не из той баночки и превратился в осла. И тут начались его удивительные приключения в ослиной шкуре, в которых было место и кровавым дракам, и сокровищам, и нещадным побоям, и пикантным любовным интрижкам.

О владычица Исида, древняя богиня! Только тебе, Матери Мира, обладатель­нице тайных сил, ведомо, как избавиться от колдовского заклятия! К тебе обратится несчастный Луций и принесет тебе священный обет верности, и ми­лость твоя вернет ему прежний облик. И возрадуются благоразумные и доб­ронравные, и посрамлены будут нечестивые!

ДАЙ СИЛЫ ОБЕССИЛЕННОМУ И ИЗБЕГИ КОСТРА!

Во Фландрии, в Дамме, когда май уже распускал лепестки на кустах боярыш­ника, в доме угольщика родился сын.

Повитуха завернула его в теплые пеленки и, осмотрев головку, показала на кожицу.

—    В сорочке родился, под счастливой звездой! — весело сказала она. Но тут же заохала, заметив на плече ребенка черное пятнышко -   Ай-ай-ай! -   запричи­тала она.— Эта черная отметина — след чертова когтя.

—  Стало быть, господин сатана нынче поднялся спозаранок, коли уже успел поставить на моем сыне метку,— молвил угольщик и принял из рук повитухи младенца.

На следующий день у дверей ратуши возглашали, что государыня, супруга императора Карла, на сносях, а потому все должны молиться, чтобы она благо­получно разрешилась от бремени.

К угольщику, вся дрожа, вбежала повитуха.

—  Что с тобой, соседка? — спросил он.

—  Ох! — простонала  повитуха  и  прерывающимся  от  волнения  голосом заговорила: — Нынче ночью привидения косили людей, точно косари траву... Девушек заживо в землю закапывали! На их трупах палач плясал... Камень девять месяцев кровоточил, а нынче распался, в эту самую ночь.

—  С нами крестная сила, с нами крестная сила! — запричитали все вокруг.— Недоброе сулят Фландрии этакие страсти!

—  Во сне ты все это видела или наяву? -   спросил угольщик.

—  Наяву,— отвечала повитуха.

Бледная как смерть, она продолжала, рыдая:

—  Два младенца народились: один — в Испании, инфант Филипп, а дру­гой — во Фландрии, сын  Клааса, ему потом дадут прозвище Уленшпигель. Филипп станет палачом, а из Уленшпигеля выйдет великий балагур и проказник, но сердце у него будет доброе, потому как он сын труженика, а Филипп — отродье Карла, губителя нашего отчего края. Король Филипп промчится по жизни, всем досаждая войнами, поборами и прочими злодеяниями. Вечно юный Уленшпигель никогда не умрет, по всему свету пройдет, ни в одном месте прочно не осев.  Кем он только ни будет:  и крестьянином,  и дворянином,  и  ваяте­лем, и живописцем, и солдатом, и шпионом. И странствовать ему по белу свету, славя  все  доброе  и  прекрасное,  а  над  глупостью  хохоча  до  упаду.   Добле­стный народ фламандский! Клаас — эго твое мужество; Сооткин, его жена — это твоя стойкая мать; Уленшпигель — недаром его назовут «ваше зеркало»  -твой дух; Неле, славная милая .девочка, спутница Уленшпигеля, бессмертная, как и он,—  это твое сердце, а толстопузый простак Ламме Гудзак — это твоя утроба.   Наверху —  душители   народа,   внизу -    жертвы;   наверху    -   разбой­ники-шершни, внизу — трудолюбивые пчелы, а в небе будут кровоточить язвы Христовы.

И, сказав все это, добрая ведунья Катлина уснула.

Прошли годы, и наступило время исполнения предсказания. Земля Фландрс­кая покраснела от крови и задрожала от топота обутых в железо сапог. Задыми­лись костры, сжигавшие несчастных мучеников; огонь, щипцы и дыба вытягивали признания в ереси, восстании против папы и короля, вредоносном колдовстве. Погибли Клаас и Сооткин, осужденные по навету, Катлина от пыток повредилась в уме, а доносчик пересчитывал денежки.

На кострах дымилась плоть новых жертв. Уленшпигель, вспоминая Клааса и Сооткин, втихомолку плакал.

Однажды вечером он пошел к Катлине посоветоваться, как лучше всего отомстить.

Она сидела у лампы и шила. Когда он вошел, она посмотрела поверх его головы и сказала:

—  Огонь! Пробейте дыру! Душа просится наружу! — А Неле заплакала. Уленшпигель сказал:

—  Пепел Клааса стучит в мое сердце, я хочу спасти землю Фландрскую. Я спрашивал творца неба и земли, но он ничего мне не ответил.

—  Творец не станет тебя слушать,— возразила Катлина.— Тебе надобно было сперва обратиться к духам стихий; у этих духов две природы — небесная и земная, и они, выслушав жалобы несчастных людей, передают их ангелам, а те уже несут их к престолу всевышнего.

—  Помоги мне осуществить свой замысел,— сказал Уленшпигель,— я запла­чу тебе своей кровью, если понадобится.

—  Помогу,— ответила Катлина,— если только девушка, которая тебя лю­бит, возьмет тебя с собой на шабаш весенних духов, на Пасху соков земли.

—  Я возьму его с собой,— молвила Неле.

Катлина налила в хрустальный бокал какой-то мутной жидкости и дала им выпить. Затем той же самой жидкостью натерла им виски, ноздри, ладони и запястья, дала проглотить по щепотке белого порошка и велела смотреть друг другу в глаза, чтобы души их слились.

Уленшпигель и Неле смотрели друг на друга и чувствовали, что их тела обретают легкость и их подхватывает неведомый вихрь. Они взлетели и силой волшебства унеслись в чудесный и страшный мир, где духи, феи и гномы кружились в нескончаемом танце под музыку природных превращений. Уленш­пигель держал Неле в объятиях, боясь потерять ее в этом безумном полете, а потом они опустились у подножия трона царя Весны. Царь милостиво говорил с ними и на просьбу о помощи ответил загадочно:

Средь войны и огня, Средь убийства и смерти

Ищи Семерых. В смерти, крови,

В разрухе, в слезах Найди Семерых.

Уродливых, злых, Отечества бич,

Сожги Семерых. Жди, слушай, смотри;

Возлюби Семерых....    И Пояс.

Так колдовским ритуалом и волшебным заветом началась бурная история борьбы Тиля Уленшпигеля за свободу Фландрии. И завершиться ей предстояло таким же образом; всякий раз, когда собственные силы человека иссякают, он ищет помощи в мире духов и демонов.

ОХОТА НА ЗЕЛЕНОГО ЛЬВА

 ...Поздно вечером по булыжной мостовой Кембриджа двигались две закутан­ные в плащи человеческие фигуры. Вот они завернули к зданию Тринити-Колледж, вот ступили на песчаную дорожку внутреннего двора...

Притаившийся в проеме стены студент мог бы без труда расслышать неосто­рожные слова воодушевившегося старика, обращенные к более молодому, мол­чаливому спутнику:

—  Ничто не отбрасывайте без тщательного изучения! Мыслите смелее, без­рассуднее, если хотите! —  убеждал он.— Мудрость часто таится в забытых трактатах философов-герметистов, и она может стать доступной, если подверг­нуть текст анализу в алхимическом горне. Поверьте, мой друг, одного Декарта для построения математической натуральной философии недостаточно.

Каблуки были пугающе звучны на каменных плитах первого этажа, они безжалостно дробили ночную тишину и вызывали неловкость у второго спутника, но старик продолжал, не понижая голоса:

—  Герметизм и математика — это две стороны одной монеты,— увлеченно жестикулируя, развивал он свою мысль,— более того, только герметизм в состоянии пролить свет разума на медицину и философию. Парацельс — Лютер медицины, Кеплер — Лютер астрономии! Я познакомлю вас с теми, кто не побоялся задуматься над загадочными идеями и рецептами Парацельса. Идите сюда, мой друг, это здесь.

Он постучал. Сказав открывшему им человеку несколько слов, он прошел, увлекая за собой своего спутника, через комнату, затем они миновали деревянную лестницу и спустились в сад.

—  Вот наша тайная лаборатория,— сказал старик, открывая небольшую дверь своим ключом.— Отныне, коллега, вы наш и можете свободно пользовать­ся всем, что здесь находится.

С загоревшимися глазами Исаак Ньютон шагнул в темноту, из которой лунный свет уже выхватывал реторты, весы, горны и другие орудия химичес­кого — или алхимического? — исследования. Сопровождавшим его стариком был кембриджский профессор Барроу.

...Современные исследователи-ньютоноведы разыскали несколько волосков Ньютона и подвергли их изощренному химическому анализу. Что бы вы думали? Он показал чрезмерное — десятикратное по отношению к норме — содержание золота. Значит ли это, что автору «Математических начал натуральной филосо­фии» удалось найти и философский камень?..

Творцы классической науки были кем угодно, но только не людьми научно ограниченными. Коперниканская картина мира впитала в себя пифагореизм Филолая (центральное положение главного светила), нлатонистское убеждение в «божественном совершенстве» небесных сфер и их кругового движения. Кеплер воспринял динамику магических сил и астрологическую символику вписанных друг в друга геометрических фигур. Мысленные эксперименты и аргументация Галилея проникнуты духом схоластики. Дань, которую отдал Ньютон увлечению алхимией, из этого же ряда явлений.

...Отбросив со лба прядь поседевших от ртути волос, Ньютон потер усталые глаза и вновь вчитался в текст Джона Рипли, который он давно знал наизусть:

«Чтобы приготовить эликсир мудрецов, или философский камень, возьми, сын мой, философской ртути и накаливай, пока она не превратится в зеленого льва. После этого прокаливай сильнее, и она превратится в красного льва. Дигерируй этого красного льва на песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй. Собери отдельно жидкости различной природы, которые появятся при этом. Ты получишь безвкусную флегму, спирт и красные капли. Киммерийс­кие тени покроют реторту своим темным покрывалом, и ты найдешь внутри нее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост. Возьми этого черного дракона, разотри на камне и прикоснись к нему раскаленным углем. Он загорится и, приняв вскоре великолепный лимонный цвет, вновь воспроизведет зеленого льва. Сделай так, чтобы он пожрал свой хвост, и снова- дистиллируй продукт. Наконец, мой сын, тщательно ректифицируй, и ты увидишь появление горючей воды и человеческой крови».

— А ведь Бойль уже получил философскую ртуть, смешав ртуть с порошко­образным золотом,— подумал Ньютон.— Недаром при их смешении происходит необъяснимое повышение температуры. Алхимия выявляет в природе силы, которые Декарт оставил без внимания. Это то самое, производное от Бога, немеханическое активное мировое начало, без которого тела Земли, планет, комет и Солнца начали бы охлаждаться, замерзать и превратились бы в безжизненные массы.

Ученый бережно закрыл фолиант и вышел в сад. Незакрытая дверь лаборато­рии манила его, но он знал, что если не ляжет вовремя спать, то утром ум будет лишен ясности, а глаза — остроты и внимания. Тайна материи манила его со всей сладостью единственного доступного кембриджскому затворнику греха, и ал­химия обещала подарить частицу божественной мощи.

Возникающая наука была далека от того, чтобы беречь свою стерильность, и не чуралась учиться у натуральной магии.

МАГИЯ, МЕРЦАЮЩАЯ В ТОЛЩЕ ИСТОРИИ

 Перед нашими глазами прошли исторические образы магии, навеянные худо­жественной литературой. Жозеф Рони-старший, Апулей, Шарль де Костер, Вла­димир Карцев... Однако это лишь случайная выборка. Вся история литературы пронизана интересом к магии как фундаментальному элементу человеческой жизни. И каждая историческая эпоха давала собственные образы мага и его практики, соответствующие их реальной социальной роли, с одной стороны, и отношению к магии со стороны иных форм сознания — с другой.

Жизнь в первобытную эпоху — это жизнь на грани смерти. Человек как тупиковая ветвь биологической эволюции — иначе не объяснить его плохой природной приспособленности — столкнулся с грозными реалиями борьбы за существование и долгое время находился на грани вымирания. И если представить себе человека в свободном и открытом соревновании с другими животными периода раннего неолита, то его будущая великая история покажется немыслимой. На этой стадии развития спасение человека не могло быть обеспечено ни примитив­ными орудиями труда, ни первобытным коллективизмом; оба эти фактора сами нуждались в некоторой прочной основе для последующей эволюции, в некотором проекте, идеальном плане, перспективе. Но сценарий развития человека не был простым обобщением его наличного состояния, напротив, первым мыслительным шагом рождающегося человека стало сознание собственной ограниченности и без­граничного многообразия мира. Сознание, обязанное странному несоответствию между относительно несовершенным телом и гипертрофированным мозгом, телес­ность, показывающая себя в непреодолимости внешних объектов — расстояния, огня, камня, животного, разграничивали макрокосм Вселенной и, стремящийся к слиянию с ним, микрокосм человеческого Я. Первобытная магия выступила преодолением этой границы.

Научное изучение феномена магии началось с исследования первобытной магии именно потому, что для современного человека характерно неверие в ре­альность магии и недооценка своих первобытных предков. Магия как экзотика, а не как элемент всякого человеческого действия и мировосприятия,— вот что привлекло внимание прежде всего, когда социальная антропология открыла для всей образованной Европы многообразие иных культур: этого зверинца странных обычаев и менталитетов, паноптикума заблуждений и неэффективных, бессмыс­ленных ритуалов и обрядов.

У Дж. Фрэзера и Б. Малиновского — столпов британской социальной ант­ропологии — мы находим первые наброски, которые можно составить в некото­рую общую теорию магии.

Фрэзер: Психологическая основа магии — ассоциация идей, между которыми не существует реальной причинной связи; магия позволяет умному человеку доминировать над остальными, основывать королевские династии и новые госу­дарства, получать статус святых и богов после смерти; магия вырабатывает первые санкции, закрепляющие частную собственность и целостность, самосто­ятельность индивида. Таковы основные положения фрэзеровской концепции ма­гии, изложенные им в работах «Золотая ветвь», «Божественный король» и «Зада­ча Психеи».

Малиновский: Магия обеспечивает уверенность в ситуациях неопределенно­сти; магия создает церемониальную структуру торговли; магия часто организует коллективный труд; магия действует с помощью усиления социального давления на индивида; миф является схемой магического действия, которое нередко сво­дится к проговариванию мифа; магия представляет собой в основном языковый феномен и использует специальный высокопарно-сакральный язык, который от­личается от языка, применяемого в контексте трудовой деятельности и обще­ственных отношений; магия — предельный случай, демонстрирующий силу и ак­тивность языка, так как всякий язык имеет магическую функцию; магия укрепляет неравенство людей в примитивных обществах; магия подтверждается чудесами, порождаемыми мистической верой. Эти положения сформулированы в «Магии, науке и религии», «Основаниях веры и морали», «Коралловых садах и их магии» и других работах Б. Малиновского.

Уже из этих выводов Фрэзера и Малиновского следует, что магия, в сущ­ности, закладывала социальную структуру первобытного общества, организовы­вала важнейшие формы деятельности, являлась основой развития индивидуаль­ности и сферой приложения всех духовных и практических новаций. Не повторяя описания первобытного шаманизма и личности шамана, предложенных в пред­шествующих публикациях[1], хочу лишь отметить, что магия воплощала в себе фундаментальное и плодотворнейшее противоречие первобытной жизни. Так, она формировала новые социальные структуры, критикуя племенную повседневную реальность и мышление, и она также культивировала свободную индивидуаль­ность, сосредоточивая все формы творчества в «обожествленном еретике» — шамане. Именно магии оказалось под силу провести зарождающееся человечест­во по острию бритвы, убедить его в собственной сверхъестественной исключите­льности и внушить ему идею господства над природой в то время, когда вся реальная жизнь неопровержимо доказывала обратное. Найдя первое эффективное применение свободной игре воображения, магия описала и объяснила пугающе неохватный мир, упростила его, сделала более предсказуемым и возвела стро­ительные леса его переустройства. И пусть даже эти леса регулярно рушились, хороня под обломками наиболее отважных первопроходцев — что с того! Нашим предкам зато было кого хоронить с почестями, было о ком слагать легенды, было у кого учиться, было что восстанавливать и перестраивать, было что терять и что воскрешать

Б. Малиновский пишет, что магия дает человеку ряд готовых ритуальных актов и стандартных верований, оформленных в определенную практическую и ментальную технику Тем самым как бы воздвигается мост через те пропасти, которые возникают перед человеком на пути к его важнейшим целям, преодолевается опасный кризис. Функция магии заключается, по Малиновскому, в ритуализации человеческого оптимизма, в поддержании веры в победу надежды над отчаянием. Малиновский, Эванс-Причард и ав­стралийский этнограф А. Элышн, работы которых представлены в данной книге, исследуют магию в основном социологическими средствами и пред­лагают ее объяснения как феномена, удовлетворяющего некоторую потребность (единства племени, успешности деятельности и т. п.). Однако для харак­теристики магии важно описать и соответствующий ей тип ментальное™. Поэтому этнографическое исследование смыкается здесь с психологией и ли­нгвистикой.

Определенные психологические объяснения магии предприняты были уже эволюционистской этнографией, функционализм пошел по другому пути, и только структурализм, взяв на вооружение фрейдистские и не­офрейдистские концепции, продолжил психологический анализ оккультного опыта.

В центр внимания психологов попала личность первобытного шамана и хара­ктер его отношений с племенем. Наиболее яркий пример и модель психомагичес­кого действия — это способность мага наслать порчу на человека, в результате которой тот умирает. Для объяснения этого феномена следует, видимо, выстро­ить цепочку между психическими способностями шамана, известным магическим культом и далее — психикой и физиологией околдованного человека. Французс­кий этнограф и философ К. Леви-Строс предлагает следующий вариант такой связи.

Психика шамана, по Леви-Стросу, паталогична, т. е. существенно отличается от психики рядового члена племени. Она характеризуется «океаническим чув­ством» (3. Фрейд) причастности природе, способностью мысленного перевоп­лощения в животных и растения, в природные силы. Шаман-— обладатель «расширенного сознания»: в его духовном мире с образами людей и природных объектов легко уживаются фантастические представления, изобретаемые им са­мим, не укладывающиеся даже в традиционный племенной миф. В самом себе шаман обнаруживает раздвоенность, подобную шизофренической, убеждающую его в том, что он способен существовать одновременно в разных обличьях, находиться в разных местах, путешествовать во времени, перемещаться из мира людей в мир духов и пр. Богатый внутренний мир шамана, частью данный ему в силу его психологических особенностей, а частью — в результате его специфи­ческой практики, позволяет ему находить объяснения непонятных явлений и пре­тендовать на обладание особыми, сверхчеловеческими силами Магический об­ряд, выполняемый шаманом, объединяет в себе фантастическую картину мира и способы действия в этом мире, переведенные на язык, хотя бы частично понятный племени. Это превращение в сказку действительности, которая сама по себе остаться неизвестной, объединяет психосоматическое состояние шамана с «коллективным бессознательным» племени и психикой человека, на которого направлен обряд. Этому соответствует вера шамана в эффективность использу­емых приемов, вера и психологическая потребность общества и, наконец, вера в магию самого объекта колдовских действий.

Шаман, по Леви-Стросу, - типичный «профессиональный отреагирующий» в том смысле, что он в ходе обряда всякий раз воспроизводит психосоматическое самочувствие, пережитое им в период становления шаманских способностей. Обряд — это повторение «призыва», т. е. первого озарения, потрясения, припад­ка, который открывает человеку его магическое призвание. Шаман делает свой невроз — органического или приобретенного свойства — своей профессией, и поскольку первобытные люди постоянно погружены в ситуации стресса, то они живо сопереживают шаману. Жизнь на грани смерти требует регулярного очищения от страха, и шаман осуществляет эту процедуру как опытный психоаналитик.

Шаман предлагает язык, полный символов и способный описать самую непонятную ситуацию, включая ее тем самым в мир привычного опыта. Леви-Строс апеллирует здесь к гипотезе об изоморфизме языковых и психофизи­ологических структур и способности языкового символизма индуцировать соот­ветствующие воздействия через психику на организм человека. Главная нагрузка в этом психологическом объяснении магии падает на «эффективность символов», хотя, как мы понимаем, именно ее и надо обосновать.

Говоря о психологических интерпретациях оккультного опыта, мы пока воздержимся от обсуждения вопроса об экстрасенсорных способностях шамана, хотя и подчеркиваем особенности его «ненормальной», «расширенной» психики.

Этнографическое и психологическое объяснение первобытной магии сфор­мулировало парадигму ее восприятия применительно и к другим историческим контекстам. И все же историческая специфика разных форм магии — отдельный и сложный вопрос.

Бели для неолитического человека магия едва ли не единственное средство выжить на грани смерти, то для человека античности она постепенно становится в ряд других, часто не менее эффективных и убедительных форм деятельности. Сфера магии резко локализируется; определенный круг людей вообще перестает участвовать в магических обрядах, для других магия смыкается с развлечением, ряд важных умилостивительных функций магии начинает выполнять религия. С другой стороны, в самой магии происходит расслоение между элементами, включаемыми в официальные обряды (разные формы предсказаний и гаданий), и теми, которые отныне культивируются лишь тайно (черная магия). Это рас­слоение, начавшееся еще в первобытном обществе, теперь окончательно оформ­ляется в официальный религиозный культ, направленный на публичное умилости­вление богов, и магическую сакральную мистерию, задействующую злые сверх­природные силы.

Одновременно с отмежеванием магии от религии происходит десакрализация искусства, обмирщение права, науки, морали. Конечно, в античности мы об­наруживаем только самое начало этого процесса. Гомеровский человек не только преклоняется перед богами, но порой и заставляет их предпринимать выгодные ему действия; математика еще тесно связана с астрологией и, практикой гадания, а науки о природе — с поисками чудесных субстанций. Религия и миф продолжают занимать в сознании античного человека центральное место, но постепенно вытесняются — вместе с магией — в сферу идеологии, за пределы практической деятельности. Люди, овладевшие искусством создавать прибавочный продукт, могут себе позволить не принимать магию всерьез. Теперь уже магия — это обряд и ритуал, понятый как обряд и ритуал, не более того. Магия — это превращение действительности в сказку, и люди подозревают, что это всего лишь сказка, т, е. что-то не слишком реальное, редкое, сказание, а не сама жизнь. Жизнь богаче магии: в ней есть деньги, любовь, власть, на долю же магии остается пикантное приключение, игра для ума и тела, без которых, в принципе, можно и обойтись.

Важный момент античного понимания магии — ее демократичность. Гностик-герметист апеллирует к магии, строя картину взаимодействия Бога и мира, реализации в природе божественного начала. Пифагореец, потрясенный гармони­ей небесных сфер и музыкального ряда, обратится к магии чисел. Но юноша, домогающийся своей неуступчивой подружки, просто добавит ей в вино колдовс­кого напитка, не задумываясь над механизмом его действия. И любопытный бездельник, возжелавший поглазеть на шабаш ведьм, проглотит галлюциноген­ное снадобье и отправится в умопомрачительное странствие. Каждый найдет в магии то, чего ищет, нарушит древние табу и не узнает об этом, невзначай проникнет в тайное тайных — и посмеется. Свобода обращения с культурными ресурсами магии, характеризующая античность, обязана погружению магичес­кого мировоззрения и практики в иные типы практик и мировоззрений.

Средневековье — эпоха, когда магия проходит все возможные трансмутации на пути от господства к оппозиции, от центра к периферии. От Мерлина к Уленш­пигелю - такова эволюция магии в период от шестого и до пятнадцатого веков.

Образ Мерлина — мага, приведшего к власти легендарного короля Артура, родоначальника всего европейского рыцарства и, следовательно, всей рыцарской культуры,— типичен для раннего средневековья. Он — знаток тайны человечес­ких недугов и резервов (телесных и духовных), но он же и хранитель политической власти, которую вместе с тем сам взять неправомочен (меч-кладенец). Насквозь язычник, он — духовный пастырь христианского монарха; не занимая никаких официальных постов, Мерлин тем не менее вершит судьбы королевских домов.

Вторую сторону образа магии в раннее средневековье высвечивает легенда о пагубной страсти валлийца Дростана и ирландки Эссилт, окрещенных куртуаз­ной литературой XII в. Тристаном и Изольдой. Древняя легенда описывает некоторую космическую мистерию, в которой под видом любовников действуют два мифологических начала — мужское и женское, истолковываемые в архаичес­ких образах матриархата (первое — сопротивляющееся, колеблющееся, ведомое, второе — властное, уверенное, ведущее). Магическая традиция образует контекст их конфликта: женщина, владея «темным знанием», колдовством, подчиняет себе мужчину силой заклятия, обрекает его и себя на любовь — роковую, трагическую, поскольку она не сообразуется с иными человеческими установлениями. Любовь для древних кельтов — магические оковы, судьба, заклятие, уклониться от которой постыдно (Н. Малиновская). В свете этой древней традиции меркнут вассальные обязанности Тристана перед королем Марком и кровные запреты Изольды, брата которой убивает Тристан,— их заслоняет магическая сила любви, которая, впрочем, не мешает смерти погруженных в нее созданий. Недавно христианизированный германец, отброшенный в племенные политические струк­туры и натуральное хозяйство крахом Римской империи, мыслил себя как пороч­ное, обреченное на грех и страдание, осаждаемое силами зла и соблазнами существо, гонимое и бегущее от мира. Внося свой вклад в этот образ человека, магия вместе с тем добавляла отчаявшемуся христианину если не надежды, то силы и гордости достойно нести свой крест и искупать страх смерти безумством великого чувства.

Ииституциализация христианства и слияние его с политической властью в период позднего средневековья вели к идейному кризису религии в Европе, частично задержанному (лишь для образованной прослойки знати и духовенства) Аквинатом. В душных подвалах оживились алхимики, расцвели каббалистические учения, астрологи заняли пустующий трон Дельфийского оракула. Но это все были игры образованного сословия, пусть даже частично и связанные с будущей экспериментальной наукой. В народе пышным цветом поднялись ростки недово­льства не только церковной десятиной, но и оторванностью религии от духовных потребностей простого человека, от его стремления изменить что-то уже в этой, а не в загробной жизни. Возрастающая надежда на собственные силы в условиях невозможности их применить, желание избавиться от посредника между челове­ком и богом, когда лишь к богу можно обратиться за помощью, поиски идейной альтернативы догматической церковной идеологии — вот что объединяло кре­стьянские бунты, религиозную Реформацию и мистико-магическую ересь в социа­льном пространстве позднего средневековья.

Повитухой, способствовавшей появлению на свет борца за народное освобо­ждение Тиля Уленшпигеля, оказалась знахарка и колдунья. Магия стала кипучим ферментом" восстания «простецов» против папы и короля. В то время как муж­чины-крестьяне брались за топоры и косы, женщины-крестьянки колдовали, и все вместе они вносили вклад в дело социального протеста. Из рук Мерлина магичес­кие силы перешли в руки придурковатой Катлины; магия удалялась на перифе­рию общественного развития, чтобы указать его грядущее направление.

Томмазо Кампанелла в книге «О способности вещей к ощущению и о магии» писал: «Все, что совершается учеными в подражание природе или в помощь ей тайным искусством, кажется магическим действием не только несведущей черни, но и всем людям вообще, так что не только вышеозначенные науки, но и все прочие прибегают к магии. Магией было то, что Архит сделал голубя, который летал, как настоящий, и то, что во времена Фердинанда, императора Германии, некий немец сделал искусственного орла и муху, которые летали сами по себе; ибо пока искусство не становится понятным, его всегда называют магией; только потом — просто наукой».

Э. Гарэн, цитируя этот отрывок, квалифицировал программу Кампанеллы как «сведение магии к науке». На рубеже средневековья и Нового времени происходит фундаментальное изменение мировоззрения, затрагивающее отноше­ние к магии: «вся богатая гамма мотивов, которые были изгнаны, осуждены, спрятаны как нечестивые и дьявольские, выходит на первый план, раскрывает свою плодотворность и очищается, не теряя при этом своего первоначального значения»[2]. Магия выходит из подполья культуры и становится общей темой философии и науки. Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола находят в от­кровениях Гермеса Трисмегиста гуманистические мотивы. Джордано Бруно назы­вает мага мудрецом, умеющим не только мыслить, но и действовать. Он вообще делает акцент на важности магической деятельности, пронизывающей весь миро­порядок, возносящей на небо, гармонизирующей противоположности. Маг, творя чудеса и очаровывая людей, строит из несовершенного материала Царство Божие на Земле. Кардано, Агриппа и Парацельс — ученые, мистики, монахи, чудотворцы — стояли у колыбели научной революции Нового времени. Магия занимает важное место в классификации наук Фрэнсиса Бэкона, который представляет себе науку не по-аристотелевски, не как созерцание, а как активное действие, овладевающее природой по ее собственным законам. Переход от коперниковской небесной кинематики к динамике Кеплер совершал, будучи убежден, что небесные сферы вращаются духами. Холодный и аналитический ум Картезия смолоду искал у Агриппы тайну «великого искусства» и надеялся постичь «чудесное основание» всего знания в трудах Раймунда Луллия. И именно в кабалистических таинствах роется великий Лейбниц, штудируя оккультистов от Луллия до Бруно, предпринимая поиски универсального логического ключа ко всем мировым загадкам.

Наука о природе, возникая как синтез многообразных интеллектуальных и культурных традиций, «так и не стряхнула с себя отпечаток своего возникнове­ния в процессе исторического переворота позднего Ренессанса. Она оставалась прежде всего антирационалистическим движением, основанным на наивной ве­ре»[3]. Отказ от прозрачной умозрительности античной философии и логического пуризма средневековой схоластики был весьма непрост, бэконовское «разделение природы» никогда не давало столь очевидных истин. Быть может, именно поэтому натурализм итальянских гуманистов и все науки эмпирико-описательного типа (биология, геология, география) не смогли занять лидирующей позиции по отношению к механико-математическому знанию - астрономии и механике, так и не расставшимися с Платоном и Аристотелем, Евклидом и Архимедом. Натуральная магия, т. е. учение о тайных силах, присущих самой природе, а также практика их использования, была близка именно натуралистической науке. Адепты магии поэтому критически оценивали зарождающееся математи­ческое естествознание («механистическую философию природы»). Острие их кри­тики было направлено против картезианского рационализма: «скрытые качества» (эфир, флогистон, теплород и пр.) нельзя исследовать с помощью одного лишь разума. Предвосхищая критику науки Дж. Беркли и Д. Юмом, они подчеркивали необходимость подлинно экспериментального «вопрошания природы». Влияние этой критики на физику и химию трудно переоценить, но даже математика и механика постепенно уходили от греческих идеалов строгости и связывали себя практическими задачами. Таким образом, на заре экспериментального познания наука, еще «увязая в теологии» (Ф. Энгельс) и стремясь выйти из-под ее влияния, была вынуждена учиться идеологии и методологии опытного исследования у еретичной и маргинальной своей соседки — магии.

СЕМЬ ПРОВИНЦИЙ

Прервем наш исторический экскурс эволюции магии в тог момент, когда практические и интеллектуальные потребности человечества породили вновь, повторяя античность, демократическое отношение к разным формам знания, что и вывело магию из подвалов и чердаков на всеобщее легальное обозрение. По-видимому, как раз к XVIII в. и сформировались основные ипостаси магичес­кой мысли и деятельности, основные социальные формы их существования. Какой может быть их самая приблизительная типология?

Язык — великое зеркало человеческого мира. Даже без апелляций к Хайдеггеру и Витгенштейну философы, пытаясь уяснить себе некоторый «культурный факт», заглядывают в это зеркало. Магия предстает в нем одной из универсаль­ных категорий типа пространства или времени: во многих языках она обозначает­ся словом, производным от «мана» — вид некоторой мошной социальной силы. Феномены, которые хотя бы частью своего смысла пересекаются с магией, могут быть без труда идентифицированы. Это религия, ритуалы и обряды, оккультизм. паранормальные явления, сектантство, колдовство и медицина. Однако помимо этих социальных институтов с магией обычно связывают и ряд метафор, характеризующих человеческое поведение и общение. Психиатры называют невротические симптомы «магическими» операторами. Философы находят «магические» свойства во всяком культурном символизме. Писатели и поэты используют «магию» слова. Влюбленные охвачены «магической» властью своего чувства. Это — магия в некотором широком значении слова, которое нельзя не учитывать при философском анализе. Однако главной задачей последнего является интерпретация магии в узком смысле, магии, воплощенной в реальных социальных институтах.

МЕДИЦИНСКАЯ МАГИЯ

1992 г. объявлен ЮНЕСКО годом нестандартных способов лечения Нас ожидала волна телешаманов, которые категорически отрицают свою связь с магическими приемами и силами. Впрочем, нам и здесь не угнаться за развитыми странами: по некоторым данным, в США в 1968-м насчитывалось 10 тысяч астрологов и 150 тысяч врачевателей, частично использующих астрологию; во Франции в 1973 г. пользовали 6 тысяч факиров и предсказателей. Сегодня колдуны и знахари, как правило, именуют себя иначе, чем в доисторические времена, и связываются со множеством самых различных интеллектуальных течений. Предсказатели, ясновидящие, астрологи поступают в ученики к Юнгу, Сулливану и другим неофрейдистам, Рейху, представителям гештальтпсихологии и трансакционизма; они разрабатывают технику хатхи, кармы и йоги, занимаются заклинанием змей, врачеванием верой, магнетизмом, спиритуализмом и гипнозом, ста­новятся гуру и вуду, изгоняют дьявола параллельно с акупунктурой, траволечением и контролем биоритмов, используют идеи и техники дзен, суфизма и тантризма.

Синкретическое смешение магических идеологий и практик в современной культуре обязано новому уровню коммуникации и иным социальным факторам. Однако схема магического лечения, его «идеальный тип» остался таким же, как в племени азанде — как его описал Эванс-Причард в знаменитой работе «Кол­довство, оракулы и магия у азанде». В стране азанде всякий, кто чувствует себя больным, первым делом обращается к гадателю низшего разряда и полученный диагноз проверяет у более квалифицированного специалиста — ясновидящего. Причиной его заболевания могут быть объявлены враждебный знахарь, дух, злой демон, нарушение табу или какая-либо естественная причина. Диагноз требует соответствующего лечения у узкого специалиста, к которому и направляется больной. Характерно, однако, что в рамках каждого племени принято объяснять заболевание лишь одной из всех возможных причин. Так, для азанде это колдовство. Здесь следует пояснить, что колдовство и магия (в смысле азанде) — вещи разные. Говоря о магии вообще, мы выделяем, так сказать, интерсубъектив­ные ее компоненты — предсказателей, шаманов, колдунов, заклинания, снадобья и другие аксессуары, а также и такие, которые имеют воображаемый характер,— духи, демоны, магические силы. Механизм колдовства относится ко второму ряду явлений. Колдун убивает ментально: его дух, отделяясь от тела, наведывается к человеку во время сна и высасывает его внутренности. Знахарь может использо­вать магические средства первого разряда для защиты от колдовства (белая магия) или для нанесения вреда (черная магия), но в любом случае это будет использование предметов или слов, а не непосредственная эксплуатация мифоло­гических персонажей и веры в них.

Итак, если для азанде причина болезни чаще всего кроется в колдовстве, то добу и пейют придают большее значение знахарству, а маори — нарушению табу, в то время как динка и нуэры в качестве основных патогенов рассматривают демонов. Даже если магически-медицинский комплекс в некоторых племенах не играет такой роли, как у азанде (для них он задает основную космологию и даже поглощает представления о богах), то он все равно присутствует в мировоззрении в виде необходимого элемента (у нуэров, например, часть медицинских функций выполняет религиозный культ).

Когда заходит речь о возможном влиянии медицинской магии на совре­менного человека, то обычно сталкиваются две точки зрения. Первая исходит из психологии больного, который рассматривается как невротик или сугге­стивный тип. Вторая утверждает приоритет магико-медицинского контекста, способного влиять на любого индивида. Очевидно, что поставленная в такой форме дилемма не только не разрешима, но и неправильно сформулирована. Фактор внутреннего психологического давления, так же как и фактор внешнего социального давления, каждый в отдельности, достаточен для эффекта ме­дицинской магии, но вместе с тем не необходим. Оба подхода игнорируют третий важнейший фактор — роль индивидуального экзистенциального выбора. Поскольку этот вопрос носит общий характер, мы к нему еще вернемся более подробно в последнем разделе статьи. А пока перейдем к описанию второй ипостаси магии, второй «магической провинции».

ЧЕРНАЯ МАГИЯ

 Хотя Эванс-Причард проводит четкое различие между колдовством и знахар­ством (магией), в рамках магической культуры неолита или средневековья такая дихотомия выглядела бы искусственно. Колдун или ведьма всегда практикуют черную магию, но обратное суждение было бы неверным, так как и знахари способны причинять зло. Различение по методу (непосредственное, колдовское воздействие и опосредованное, магическое) здесь не проходит так же, как и раз­личение по цели (благой или злой). Поэтому колдовство нельзя однозначно отождествлять с черной магией (такова же, кстати, и позиция Ордена колдунов России). Чтобы уяснить себе характер черной магии, следовало бы пройти долгий путь от мягко-агрессивной любовной магии до тривиальной злой и защитной магии, добраться до самых темных уголков колдовства и демонологии.

Черная магия — это не только средство причинения зла; едва ли не в большей степени это способ устрашения. Бояться же свойственно всего загадочного, необъяснимого, и в этом отношении черная магия смыкается с колдовством.

Эванс-Причард называл колдовство «преступлением, которое невозможно», а ма­гию (знахарство злой направленности) — «преступлением, которое маловероят­но». Невозможно понять и объяснить (даже для первобытного дикаря), каким образом колдун посылает своего двойника причинить кому-либо зло. Это нахо­дится за пределами наблюдаемости и не подтверждается ничем, кроме мифа. Знахарство, напротив, использует доступные для критического анализа действия и предметы, ритуал можно наблюдать и прервать, обезопасить себя симметрич­ным образом и т. п. Действия же колдуна ненаблюдаемы, в них нельзя вмешать­ся, они нелокализуемы в пространстве и времени. В «Молоте ведьм» — извест­нейшем демонологическом трактате позднего средневековья — особое внимание уделяется тому, как отличить ведьму от ведуньи, знахарки: действия последней неподсудны инквизиции, поскольку доступны социальному контролю.

По-видимому, черная магия характеризуется тайным использованием знахарс­кого арсенала (ядов, необычного оружия, заклинаний). Ее второй неотъемлемой чертой является социальная оппозиционность, претензия на альтернативную власть.

Любопытны в контексте анализа черной магии документы комиссии амери­канского сената по расследованию деятельности ЦРУ. Как утверждается, агенты секретной службы пытались подсыпать специальные химикалии в обувь Фиделя Кастро в расчете на то, что у него выпадет борода и тем самым его харизма, или мана, как основа его политической власти будет сведена на нет. А по­скольку считается, что обвинение в колдовстве есть в свою очередь магиче­ский акт, то комиссия сената, выходит, обладала высокой магической квалифи­кацией.

Закончить обсуждение вопроса о черной магии хочется двумя другими приме­рами. Энн Парсонс, американский социолог, опубликовала исследование смерти женщины под воздействием колдовства. Будучи убеждена, что ее сглазили, та обратилась к предсказателю, который подтвердил ее диагноз. Женщина покон­чила с собой, не будучи в силах бороться с колдовскими чарами, хотя пред­сказатель снабдил ее соответствующим снадобьем. Это была американка итальянского происхождения, и дело происходило в Бостоне в шестидесятые годы.

Другой пример приводится австралийским этнографом А. Элькиным. Двое мужчин племени бороро нарушили брачное правило и были осуждены на смерть. Колдовской обряд «отпевания» исполнялся долго и впечатляюще. Вскоре один из аборигенов умер, а другой не придавал значения ни приговору, ни колдовству и жил как ни в чем не бывало. Это был выдающийся воин, сильный и смелый, имевший также много друзей.

Эти примеры служат хорошей иллюстрацией способности человека, в зависи­мости от личных качеств, самому определять свою судьбу, даже если этому не способствует «магический контекст». (Заметим в скобках, что первобытная жизнь, будучи насквозь онтологичной, не позволяла, по-видимому, проводить различие между черной и белой магией в нашем, вышеприведенном смысле. Локальные и нерефлексивные контексты магии вообще настолько культурно-относительны, что с трудом поддаются классификации.)

ЦЕРЕМОНИАЛЬНАЯ МАГИЯ

 Этот вид магии есть не более чем общее название для коллективных магичес­ких ритуалов, имеющих ценность для всех членов общества и совершаемых открыто, публично. Такова производственная магия, метеорологическая магия, военная магия, праздничная магия. В отличие от других магических ритуалов, в церемониальной магии не выдерживается схема «клиент — профессионал», хотя в рамках коллективной процедуры шаманы и знахари играют руководящую роль. Пренебрежительная оценка церемониальной магии О'Кифом, по-видимому, не­сколько односторонняя: ее нацеленность на непосвященных и отсутствие эзотери­ческой утонченности никак не свидетельствуют о ее поверхностном характере. Нам уже случалось обращать внимание на сложность и продуманность коллек­тивных магических культов, например танцев дождя. Представляется, что, будучи в «концептуальном» отношении более простыми, такие ритуалы обладают боль­шой социально-психологической силой и тонкостью. Более того, коллективный магический церемониал образует и внушает индивиду тот самый магический контекст, который служит необходимой основой индивидуальной магии. Это становится очевидным, если вспомнить подчеркиваемую К. Леви-Стросом роль группы в индивидуальном лечении больного. Больной, как мы помним, выполня­ет роль средства в контакте шамана с группой, и шаману (как и группе) в конце концов даже не очень важно, будет ли вылечен этот конкретный индивид. Главное — это воздействие на группу, ритуальное моделирование глобальной коллективной космологии, создание стабильного психологического микроклима­та. В этом смысле всякая индивидуальная форма магического ритуала в принципе редуцируема к церемониальной магии.

РЕЛИГИОЗНАЯ МАГИЯ

Религиозный культ обычно включает в себя ряд магических ритуалов, часть которых вытекает из содержания данной религии, а другие рассматриваются в качестве противодействия враждебным магическим представлениям. Примером последних является экзорцизм, или изгнание злого духа (дьявола),— ритуал, широко распространенный в католической церкви. Это своеобразная религиозно-медицинская магия, направленная на борьбу с черной магией. Другим примером может служить теургия, т. е. использование магических средств для поклонения или слияния с богом. Теургия значима в особенности для египетских и индуистс­ких религиозных культов. Однако это далеко не все. Такие стандартные для христианства ритуалы, как крещение, причащение, молитва, покаяние, а также множество праздничных и гастрономических обрядов несут на себе явные призна­ки магии. Иисус Христос — образ великого мага, владеющего арсеналом лечеб­ной магии, техникой экзорцизма, левитацией и пр. Во многих религиях точное соблюдение погребального ритуала — своеобразная магия, гарантирующая воск­решение для вечной загробной жизни не только самого покойного, но и его жен, слуг, домашнего скота и другой живности. Религиозный культ египетской богини Исиды возникал из традиции женской магии и в дальнейшем служил основой разнообразных магических верований. Каббалистическая магия органи­чески включалась в религиозную систему иудаизма. Для индуистской религии особое значение имеет магическая сила, производная от «тапас» — аскетической практики умерщвления плоти. В буддизме важное место занимают описания чудотворных способностей не только богов, но и людей, достигших высшего предела своего личного развития — архатов и пратьекабудд. Их силы являются или психическими (телепатия, ясновидение), или физическими (левитация, билокация, телекинез).

По-видимому, было бы неверно представлять себе религиозную магию как «пережиток» архаических языческих культов. Религия постоянно воспроизводит магию и тем больше, чем больше ориентирует человека на самостоятельную активную деятельность. Идеология религиозной Реформации и сатанинская ма­гия в эпоху позднего средневековья боролись против одного и того же врага, призывая к свободному выбору судьбы, к ее рукотворному созиданию. Даже когда Мартин Лютер обрушивается на сатанинское и мирское — средоточие греха и свободной воли (хотя, между прочим, свободная воля есть «лучшее в человеке»), он в первую очередь относит эти упреки к рационализму и скеп­тицизму. К магии же протестантизм, подчеркивающий таинство личного (эк­статически-магического?) слияния с божеством, относился как к недавней союз­нице, нужда в которой уже отпала. Так нарождающаяся буржуазия относилась к своему временному союзнику в буржуазной революции — крестьянству, убоясь его силы и изменив ему. И именно английский преуспевающий обыватель, прогоняя от ворот своего дома обезземеленных, нищенствующих крестьян, му­чился от неспособности разрешить противоречие между христианским обетом помогать обездоленным и требованием каждому в поте лица добывать хлеб насущный. Снятию чувства вины в этой ситуации служило обвинение в колдовст­ве, которое предъявлялось навязчивым нищенкам, якобы виновным в неурожае, падеже скота, эпидемии и т. п.

Современные нетрадиционные формы религиозности (неортодоксальные сек­ты, прежде всего) демонстрируют тесную связь религиозного и магического мировоззрений.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Серия сообщений "Краткий курс Магии":
Часть 1 - Введение в Магию
Часть 2 - Краткий экскурс в историю Магии
...
Часть 6 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 2
Часть 7 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 2 продолжение
Часть 8 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 3
Часть 9 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 3 продолжение
Часть 10 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ4 Часть1
...
Часть 25 - ПРАКТИКА МАГИИ! ТЕКСТ 13
Часть 26 - Проверь свои экстрасенсорные способности
Часть 27 - Теория Магии я перенес магию читайте куда

Жизнь после жизни

Нечто о современности и средневековье

А. Гуревич

Социально-политические процессы в нашей стране, распад жестких идеологических форм, препятствовавших увидеть реальность такою, какова она есть, обнажили тот пласт общественного сознания, который до недавнего времени практически официально не принимался в расчет, — массовую психологию. Правда, еще с 60-х годов было признано ее право на существование, но вплоть до самого последнего времени она мало учитывалась в качестве фактора общественной жизни — ее колоссальная роль игнорировалась, ибо сама природа социально-психологических явлений не может быть по достоинству оценена в тесных и негибких пределах закосневшей идеологии, претендовавшей на тотальную монополию в духовной жизни.

Между тем в рамках гуманитарного знания, и в частности в исторической нау­ке, давно уже возникло направление, изучающее коллективную психологию Историкам все более становится понятным, что невозможно уяснить социальное поведение людей, их участие в производстве, в творческой деятельности, в религиозной жизни, в быту, если отвлечься от ментальности — ментальности, которой в исторической науке принято обозначать широкий социально-психологический комплекс явлений.

Ментальность отличается от идеологии.  Отличается расплывчатостью,  неформулированностью, а следовательно и спонтанностью Она подобна прозе, на которой всю жизнь говорил, сам того не подозревая, мольеровский господин Журден Она проявляется не столько в виде прямых заявлений и утверждений, сколько в поговорках, в речевых клише и в поступках, с которых можно «считывать» таящиеся за ними модели действительности, руководящие поведением индивидов и общественных групп, толп, масс, народов.

На уровне ментальностей мы имеем дело не с индивидуальной и неповторимой мыслью того или иного мыслителя, поэта, а со стереотипами и привычками, автоматизмами сознания, которые, кстати, присутствуют и в самом оригинальном творении гения, удостоверяя, что он — сын своего времени

Вот пример    Известный немецкий социолог  Норберт  Элиас, изучая «процесс цивилизации», происходивший в Европе при переходе от средних веков к Новому времени, останавливается на таких примерах Устройство жилища. Оно не разгорожено на отдельные комнаты, члены семьи вместе со слугами и работниками спят в одном помещении, одну постель делят многие, в частности дети спят вместе с родителями, делаясь свидетелями их сексуальной жизни.  И никого это не смущает. Сказанное относится не только к бедным и незнатным. Посещая превращенные в музеи дворцы, мы видим, что расположенные в них покои организованы по анфиладному принципу и не изолированы.   Они  не дают индивиду обособиться, побыть наедине с самим собой, он все время на людях. Случайно ли художники того времени изображали семейный интерьер вынесенным наружу, на улицу или площадь.

Понятие  privacy, индивидуальной обособленности, уединения, изолированности, — одна из центральных ценностей современных европейца и североамериканца — в ту эпоху начисто отсутствовало Согласно  Элиасу, причина заключается в том, что в интересующую его эпоху человек еще не ощущал себя в качестве самодовлеющей атомарной единицы общества, четко отчлененной от всех других   «Барьер стыдливости», который разделяет индивидов, проходил тогда не там, где он проходит ныне

Природа подобных феноменов не осознается людьми, эти привычки сознания и автоматизмы поведения функционируют помимо их разума и воли Ментальности составляют наименее контролируемую критическим разумом, как бы внеличную сторону нашей личности.

Другой пример из нашей жизни. На улице больших городов, в переполненных магазинах и на транспорте мы непрерывно пихаем и толкаем друг друга, навали­ваемся на соседей, по большей части даже не замечая этого, мы ведем себя подобно скотам в сгрудившемся стаде, не только не извиняясь перед теми, на кого наступили, но даже не замечая того, что и нас самих беспричинно пинают, не принимают за человеческие существа. Мы одичали.

Это одичание может не затрагивать нашего ясного сознания — на его уровне мы обсуждаем проблемы демократии, свободы и уважения личности. А на другом уровне поведения мы оказываемся не более чем двуногими.

Многие историки, в том числе и те, кто занят изучением истории ментальностей в разные эпохи и в разных обществах, сетуют на расплывчатость и даже двусмысленность понятия «ментальность». Действительно, ее трудно определить и ограничить от других форм сознания, поскольку она с ними соприкасается и взаимодействует. Я же склонен видеть в этой неопределенности скорее преимущество. Ибо неясность понятия в данном случае отражает природу самого феномена. Любопытная вещь можно спросить кого либо «каково твое мировоззрение» и рассчитывать на получение более или менее вразумительного ответа, но едва ли правомерно вопросить его «какова твоя ментальность». Он с нею не знаком, он, скорее всего, не подозревает о ее существовании.

Исследователи ментальности находят указания на нее в языках, которыми поль­зуются члены той или иной социальной общности, в созданиях их ума и рук и, повторяю, конечно, прежде  всего  в их поведении, вплоть до моды и жестикуляции. Иными словами, эти исследователи пытаются «докопаться» до потаенного пласта сознания людей давнего и недавнего прошлого, потаенного не только от историков, но и от самих носителей этого сознания. Если лишить слово «подсознание» его психологических «обертонов», то историки  ментальностей  стремятся проникнуть именно в «социальное подсознание» культуры, вскрыть неявные пружины деятельности людей.

Я сказал только что   «история ментальностей».   Но, строго говоря, таковой нет и быть не может. Ментальностями историки занимаются постольку, поскольку они хотят проникнуть в специфику данной социальной структуры и присущей ей культуры. Ментальность — неотъемлемый аспект социально культурного целого. Люди действуют не механически, повинуясь неким законам истории, — они руководствуются собственными интересами, целями и страстями, так же как и той картиной мира, которая заложена культурой в их сознание.  Ментальность открывает перед историками субъективный срез истории и именно тот, в котором обнаруживается человеческое содержание исторического процесса. Таким образом, изучение ментальностей (а они, естественно, связаны с принадлежностью к тому или иному социальному статусу, классу, с уровнем восприятия и образованности, наконец, с возрастом и полом) есть составная часть общего социального исследования.    Едва   ли   правомерно   говорить   об   «истории   страха», или  «истории смеха», или  «истории  любви», но  вполне  правомерно  заниматься   изучением этих и многих других аспектов ментальностей в контексте истории общества.

Изучение истории  ментальностей развивается преимущественно на материале европейского средневековья и начала Новой истории. Эти периоды достаточно хорошо освещены разнообразными источниками и вместе с тем настолько удалены от нас во времени, что существующая культурная дистанция дает возможность ста вить вопросы о своеобразии образа мира людей того времени.   Но значит ли это, что приемы и методы изучения истории  ментальностей  не применимы к более близким к нам периодам    что они не «работают» при исследовании современности? Я убежден в том, что дело обстоит противоположным образом   Картина мира, система ценностей и образ мышления в каждой социально-культурной общности разные, но ментальность сама по себе — явление универсальное. Ее можно и нужно изучать и применительно к далекому прошлому, и применительно к современности.

Я сказал бы больше. Мы исследуем ментальности людей прошлого потому, прежде всего, что кровно заинтересованы в понимании нашей собственной мен­тальности. Сопоставляя и противопоставляя историю и современность, мы в этой ситуации культурного диалога познаем самих себя.

Я хотел бы предпринять попытку подойти только к одному аспекту современной ментальности. Речь пойдет ни больше ни меньше как об отношении к смерти и потустороннему миру.

Мысль о загробной жизни, занимавшая центральное место в сознании средне­векового человека, не оставляет и наших современников — неважно, верующий он или безразличен к религии. Однако каждая эпоха имеет собственные идеи относительно посмертного существования, мира иного и его устройства.

Когда герой Достоевского предполагает, что ад, возможно, не что иное, как грязная изба с пауками, а персонажи сартровской пьесы после смерти оказываются заключенными в тесной каморке, где продолжают выяснять отношения между собой, и один из них приходит к выводу, что «ад — это другие», то такие и подобные им фантазии писателей и философов, вне сомнения, симптоматичные для умонастроений части интеллектуалов Нового времени, тем не  менее  относятся к области художественного творчества.

К нашей  теме  куда большее отношение имеют явления массовой психологии.

В Нью-Йоркской газете «Новое русское слово» от 3 февраля 1989 года я прочитал статью о только что опубликованной книге американского врача терапевта  Рэймонда  Моуди  «Свет по ту сторону» Моуди приобрел широчайшую воистину всемирную популярность после того, как в 1976 году издал книгу «Жизнь после жизни» В обеих этих книгах выдвигаются аргументы в пользу существования потустороннего мира, притом аргументы не религиозного или умозрительно философского порядка, но опирающиеся, по утверждению Моуди, на научные данные, собранные им и другими врачами.

Впервые я ознакомился с книгой «Жизнь после жизни» еще в начале семидесятых годов.  О чем же эта книга. Опросы множества лиц, которые находились в коматозном состоянии и уже побывали «по ту сторону», прежде чем усилиями врачей были реанимированы, выявляют, по словам Моуди, одну и ту же картину. Человек умирает, и в этот момент, как уверяют многочисленные больные, испытавшие подобные пограничные состояния, его сознание отделяется от своей физической оболочки. Человек вернее, его дух, со стороны наблюдает свое бездыханное тело, над которым хлопочут врачи.

Однако духовная субстанция умершего не задерживается около места кончины и попадает в некий темный проход или тоннель, после выхода из которого оказывается в каких то садах, где испытывает неведомые доселе умиротворение и радость. Эти радости умножаются вследствие того, что душа новоприбывшего вступает в общение со своими ранее умершими родителями, детьми или друзьями.

Кроме того, пришелец в мир иной способен увидеть перед собой целостную панораму собственной прожитой жизни со всеми ее событиями и участниками. Отметим, что не только вновь прибывший, но и все, с кем он встречается в этом новом мире, испытывают безграничные счастье и удовлетворение и, по видимому, чужды каких либо тревог или забот об оставшихся в живых близких.

Доктор Моуди располагает рассказами только тех лиц, которые скончались на короткий срок и усилиями медиков были возвращены к жизни. В этих случаях, согласно показаниям временно умерших, им некто объявлял о том, что им придется расстаться со вновь обретенными близкими и возвратиться к земной жизни, и они все без исключения испытывали горе и явно не желали этого возвращения. Так или иначе, все собранные Моуди сведения получены из первых рук, от тех, кто сам прошел через состояние клинической смерти.

Люди, испытавшие на себе временную смерть, после реанимации делаются смелее — они не боятся риска и не испытывают страха смерти. Их более живо интересуют нравственные проблемы, хотя этот интерес не связан с религиозностью. Они явно меняются к лучшему, примером чему может служить хотя бы гангстер, который был застрелен в стычке, а после реанимации не только порвал с мафией, но даже организовал школу, где обучает женщин умению противодействовать насильникам и бандитам. Ветеран вьетнамской войны, «воскреснув», не может взять в руки оружие такое отвращение он к нему испытывает.

Перед нами, вне сомнения, широко распространенный феномен СБС — «состояние, близкое к смерти», — испытали, судя по опросам, проведенным в 1982 году Институтом Гэллапа, свыше 8 миллионов американцев. Автор статьи в «Новом русском слове» утверждает, что эти миллионы наших современников «на своем опыте убедились в том, что данные, приведенные в книге «Жизнь после жизни», абсолютно достоверны». Феномен СБС испытали на себе 35—40 процентов лиц, которые прошли через клиническую смерть, чаще это женщины, и процент испытавших СБС неуклонно возрастает. «Восемь миллионов, — прибавляет автор статьи Е Манин, — это впечатляет, от этого просто так не отмахнешься».

И он прав от подобных массовых феноменов нельзя отмахиваться.  В них нужно вдуматься.

До сих пор, на протяжении всей человеческой истерии, утверждения о существовании потустороннего мира и возможности бытия человека после кончины опирались на религию и были связаны с комплексом представлений о бессмертной душе и системе наград и кар, которые она испытает в потустороннем мире, соответственно, кары и награды предполагали суд и Судию. Это убеждение иррационально, но по своему вполне логично, — иррационально, поскольку, будучи неотъемлемой составной частью религиозного контекста, оно и не требует доказательств, внешних по отношению к этому контексту, и логично, поскольку в системе развитой моно теистической религии понятия Творца. Судии, души и ее существования после того, как она покидает свою земную оболочку, связаны между собой и являются центральными опорными понятиями теологии.

Доктор Моуди предлагает нам нечто противоположное. Не религиозный, но, по его убеждению, экспериментально доказанный потусторонний мир, в котором оказываются души или бестелесные субстанции после человеческой смерти.

Историк не в состоянии квалифицированно обсуждать медицинский аспект проблемы. Но в видениях как и вообще в иррациональном, есть своя логика. Эта логика едва ли может быть объяснена одними только врачами или психологами.  И вот здесь историк культуры и ментальностей может высказать кое-какие соображения. Особенно если он исходит из предположения, что подобные данные надлежит изучать как симптомы коллективной психологии, диктуемой определенной картиной мира, а не как чисто «медицинские факты».

Прежде всего нужно подчеркнуть, что, согласно представлениям средневеко­вых людей, между обоими мирами существовало довольно интенсивное общение. Покойники, не утратившие своей заинтересованности в земных делах, могли на­носить визиты живым; особенно часто они являлись друзьям или родственникам с просьбой облегчить их пребывание в загробном мире своими молитвами, заупо­койными мессами, постами, подарками святым. Эти соприкосновения и взаимо­действия мира живых с миром мертвых изображаются в памятниках средневековой церковной литературы как неотъемлемая черта реальности.

Оживший сообщал, в частности, что в момент, когда его душа покидала тело, она как бы со стороны наблюдала его распростертым на смертном одре. Затем душа отлетала прочь. В одних случаях бесы волокли ее в преисподнюю, в других ангел провожал душу в загробные царства, где ей предоставлялась возможность созерцать муки осужденных грешников и блаженство божьих избранников. Места, которые посещали души временно  умерших, — это чистилище или разные отсеки ада. Что же касается рая, то души, предназначенные возвратиться на землю, не удостаивались счастья войти в него, но, находясь поблизости от рая, все же могли созерцать небесное сияние и слышать хоры ангельские. Обычно души странников, которые должны были возвратиться к жизни, не попадали и в самое пекло, лишь со стороны наблюдая адский колодец, из которого вместе со снопами пламени вылетали души навечно осужденных, с тем чтобы через короткое мгновение вновь в него низвергнуться.

По возвращении к жизни странник по тому свету рассказывал окружающим о виденном и пережитом. Этим повествованиям жадно внимали, их записывали, и на протяжении всего средневековья существовал жанр литературы «видений» потустороннего мира. «Божественная комедия» — вершина этого жанра, наиболее совершенное его выражение. Повествования эти имели явную назидательную тенденцию: они должны были внушить верующим страх перед грехом.

Возможно, мое утверждение о спонтанности видений средневековых людей нужда­ется в разъяснении. Как и в любую иную эпоху, люди средневековья видели сны или имели видения, которые получали окраску их культуры. Религиозный мир, в котором жили все без исключения, давал определенный текст культуры, и оставалось лишь толковать его на свой лад. При этом необходимо учитывать, что человек, рассказывающий о своем сне или видении, переходит из визуального ряда восприятий к словесному пересказу. Он должен как-то строить свое сообщение, и никакого иного языка образов и понятий, которым он при этом пользуется, помимо заданного ему религиозностью и культурой его времени и среды, у него в распоряжении нет. Вполне естественно поэтому, что, пересказывая свой визит в мир иной, визионер оперировал уже знакомыми ему образами. Один из «временно умерших» по возвращении в мир живых говорил, что видел Деву Марию, а признал он ее потому, что она была совершенно такою же, как выглядит ее скульптурное изображение в местной церкви.

Необходимо напомнить о том, что мысль о смерти была теснейшим образом сопряжена в сознании человека той эпохи с мыслью о страшном суде. Этот страшный суд, который свершится после окончания истории рода человеческого и второго пришествия Христа, вместе с тем парадоксальным образом происходил в момент смерти индивида. К одру смерти являлись бесы и ангелы, между которыми разыгрывалась подлинная тяжба из-за души умирающего. Либо он представал пред высшим судией, который предъявлял ему счет его прегрешений и требовал отчета. Сохранились дидактические «примеры» (exempla), в которых повествуется о том, как умирающий грешник (ростовщик или крививший душой адвокат) уже предстоит пред судией на том свете, в то время как окружающие его смертное ложе близкие люди с изумлением и ужасом слышат его ответы на страшном суде.

Главное заключается, повторяю, в том, что смерть осознавалась в качестве момента, в высшей степени существенного в этическом плане. Человек должен был отдать отчет за прожитую жизнь, искупить грехи при посредстве последней исповеди и покаяния, либо испить горчайшую чашу вечного осуждения. Картины смерти в средние века неизменно соотнесены с проблемой моральной ответственности человеческой личности. Подчеркнем это обстоятельство.

Как видим, средневековые люди располагали доказательствами существования потустороннего мира, на их взгляд, вполне достаточными и убедительными, — прежде всего, свидетельскими показаниями, рассказами очевидцев. (Я оставляю здесь без обсуждения то решающее обстоятельство, что люди той эпохи были так или иначе религиозны, а потому предрасположены верить в загробный мир.  Тем не менее тот факт, что на протяжении всего средневековья продолжала существовать, постоянно пополнялась литература «видений» мира иного, свидетельствует о том, что вера нуждалась в подтверждении «очевидцев», временно посетивших ад, чистилище и преддверие рая).

Насколько я понимаю, доктор Моуди и лица, разделяющие его научную, нере­лигиозную уверенность в существовании жизни после смерти и, следовательно, потустороннего мира, опираются на подобную же систему доказательств. В коматозном состоянии люди видели нечто, а поскольку все они или большинство их, видели одно и то же, теорема считается доказанной жизнь со смертью не кончается. Но внимание обращалось на состояние человека лишь в первые моменты пребывания его на том свете. Тогда позволительно спросить существует ли уверенность в том, что и во время дальнейшего пребывания «там» покойник будет видеть близких людей и общаться с ними. Что он не затоскует по миру земному. И главный вопрос насколько вообще стабилен и не эфемерен мир, в котором побывали миллионы американцев, переживших СБС?

Да простит мне читатель мой несколько саркастический тон. Он объясняется тем, что феномен коллективной психологии принимается врачами и журналистами, а вслед за ними и широкой публикой, за «научно доказанный» факт. Между тем в действительности речь идет не о «медицинских фактах», а именно о чрезвычайно симптоматичном социально-психологическом феномене нашего времени.

Люди боятся смерти, и они видят блаженный потусторонний мир, в котором смерти нет. Недаром они возвращаются из этого парадиза более смелыми и не страшащимися небытия. Страх современного человека перед смертью столь велик и всепоглощающ, а привычка к удобствам и удовольствиям вещной цивилизации столь сильна, что  приводит к полному пересозданию самого образа мира иного в нем нет  уже ни суда, ни наказания, ни, соответственно, ада или чистилища.  В перспективе остается один только рай — для всех без исключения, даже для бандита мафиози, сколько бы душ при своей жизни он ни загубил Человек освобо­дился от чувства греховности и метафизической вины, он даже не сознает себя достойным загробного блаженства, он воспринимает его как некую данность, это то, что ему положено без всяких затрат или предварительных условий.

Насколько я могу заключить, знакомясь с образным миром лиц, испытавших СБС, в интерпретации его доктором Моуди, их ментальность построена на моральной безответственности и потребительстве.

Пусть социологи, психологи или специалисты по современной культуре объясняют этот феномен, — в качестве историка медиевиста, который знаком с отношением к смерти людей средневековья и с их представлениями о загробном мире, я ограничиваюсь констатацией определенного типа ментальности. Он кажется мне особенно симптоматичным в свете уже ранее отмеченного в литературе нового отношения к покойнику, к его погребению, — к «медикализованной» смерти, отношения, в котором выражается стремление изгнать образ смерти из общественного сознания, поскольку он сделался непереносимым для психики современного человека.

Поиски «жизни после жизни» представляют, на мой взгляд, несомненный интерес для культуролога как симптомы общественного сознания, склонного смешивать воедино науку и суеверия, предмет веры и предмет рационального знания, данные опыта и латентные страх смерти и надежду на бессмертие. Ныне человеку желательно приобрести еще одно, новое, дополнительное удобство — благоустроенный и беззаботный рай, при этом приобрести его, так сказать, бесплатно и без всяких усилий. Поэтому, на мой взгляд, то, что описанные доктором Моуди видения повторяются у многих лиц, следует расценивать не как «доказательства» существования мира иного, а именно в качестве социально-психологического феномена.

Я не склонен предаваться абстрактному морализированию, но не могу не закончить следующей констатацией Контраст между видениями потустороннего мира людей далекого средневековья, порожденными чувством греховности и отражавшими рост сознания ответственности человеческой личности, с одной стороны, и видениями пациентов доктора Моуди, которые, боюсь, выдают их потаенное стремление освободиться от моральной ответственности, с другой — этот контраст не может не бросаться в глаза как несомненный показатель глубоких трансформаций ментальности.

Когда я читаю о современных визитах на тот свет, визитах, которые, по доктору Моуди, якобы могут быть «доказаны» научно, экспериментально, я не могу не ставить такого рода информацию в определенный контекст. В тот же контекст, в который входят и «неопознанные летающие объекты», толкуемые молвой (и кое кем из ученых) как гости из внеземных цивилизаций в средние века людей посещали ангелы и бесы, вытесненные теперь, в век торжества науки и развития меж планетных полетов, посланными извне исследователями нашей Земли.   В тот же контекст, в котором Центральное телевидение демонстрирует одержимых, не без сознания собственной исключительности и избранности утверждающих, что в них засела нечистая сила, и колдунов, изгоняющих этих бесов. В тот же контекст, в котором происходят массовые исцеления от болезней и телевизионные освящения воды.

Я ни слова не скажу о целителях, опять-таки, как и с доктором Моуди, не моя это компетенция. Мое внимание всецело приковано к аудитории, к толпе людей, жаждущих излечения и, естественно, получающих искомое. Дело дошло до того, что пресс-центр МИДа превращают в арену для показа мага, который в заключение своей беседы пассами изливает спасительное излучение на присутствующих на пресс-конференции журналистов. Когда я вижу впадающих в транс или в сон пациентов подобных акций, я чувствую себя словно переселившимся на столетия назад. Передо мной — своего рода уникальная лаборатория для понимания аналогичных явлений, которые были неотъемлемой стороной жизни общества средних веков и начала нового времени.

Толпы, стекавшиеся в монастыри и иные места, где, как они верили, святые избавят их от болезней и прочих невзгод; французские и английские короли, которым на протяжении столетий народ приписывал чудодейственную способность простым прикосновением излечивать больных золотухой; явления Святой Девы пастушкам и детям; массовые паломничества к гробнице святого Иакова в Компостеле в Испании или в Лувр во Франции, где творились чудеса, — такова была повседневность Европы. Мракобесие, суеверия? Но люди исцелялись, не все, разумеет­ся, но ведь довольно увидеть одного или нескольких выздоровевших или услышать о них, чтобы поверить в эффективность магических действий святого.

Вот тот исторический контекст, в котором я как медиевист не могу не видеть оп­ределенные явления нашей современной жизни. Еще совсем недавно в рубрике «Их нравы» наши журналисты писали о самозваных пророках и ясновидцах, о сборищах ведьм и иных подобных же чуждых нам симптомах упадка культуры. Теперь мы имеем и это. Остается ждать новых чудес. Что это — возврат к средневековью? Нет, конечно. Ибо средние века были временем господства несокру­шимой веры, временем, когда вся картина мироздания центрировалась вокруг Бога, всеопределяющей регулятивной идеи. Мир Европы давно уже вышел из этого состояния, секуляризовался, и несмотря на возрождение религиозности в определен­ных группах населения, он уже не возвратится на пройденную теологическую стадию. Вся разница между средневековьем и Новым временем выражена в том, что там героями были святые, а здесь — врачи и экстрасенсы, там была искренняя вера, создававшая прочный базис для нравственности и цельного мировоззрения, а здесь — судорожные и тщетные потуги веру обрести, притом веру стыдливую, прикрывающуюся наукообразием. Думаю, разница только в этом. Массовая же ментальность оказывается той же самой по многим своим «параметрам»...

Я не испытываю ни малейшей ностальгии по средневековью, так же как и склонности «клеймить» его за пресловутую отсталость. Как историку мне в высшей степени интересно наблюдать выход на поверхность того пласта ментальности, который до поры до времени таился и не заявлял о себе открыто и даже с торжеством. Налицо модели сознания, которые, казалось, безвозвратно ушли в прош­лое. Один французский историк сказал: «Ментальности суть темницы, в которые заточено время большой длительности». И в самом деле: меняются социальные системы, экономические порядки, моды и стили, лозунги и все остальное, история движется, и подчас с катастрофической быстротой, — и вместе с тем в темных глубинах, наподобие тех рыб и морских чудовищ, которые способны существовать лишь под колоссальным давлением океанских вод, таятся архаические представления и магические привычки, модели поведения, восходящие к седой старине. Для историка это неожиданная лаборатория для проверки выводов и наблюдений, сделанных на материале памятников другой эпохи. Но как гражданину мне все это вчуже странно и страшно: куда мы идем?

Я хотел бы быть правильно понятым. Глубоко уважая искренние религиозные убеждения, я испытываю вместе с тем — и именно поэтому — замешательство и неприятие перед тенденциями придать вере наукообразие. Религия выражает слишком серьезную и существенную потребность человеческого духа (об этом свидетельствует история человечества), для того чтобы профанировать ее псевдорелиозными спекуляциями. Нам выпало жить в конце века и в конце тысячелетия: в такие моменты истории нередко растут эсхатологические ожидания, вспыхивают новые культы, объявляются новомодные профеты и чудодеи, социальные манипуляторы и мессии. Нужно отдавать себе ясный отчет в том, какую опасность несут они для общества, переживающего глубокий кризис, в том числе и кризис идеологический. «Природа не терпит пустоты». Неужели маги и новоиспеченные пророки сделаются водителями масс, потерявших разумные ориентиры?

КОММЕНТАРИЙ СТАТЬИ  А. ГУРЕВИЧА

Жизнь после жизни

Нечто о современности и средневековье

А. Борисов, Кандидат биологических наук, священник

Поразительные свидетельства и методологические стереотипы

Уже само название статьи А. Гуревича дает понять, что отношение автора к удиви­тельному опыту людей, переживших клини­ческую смерть, конечно, негативное. Будучи историком-медиевистом, А. Гуревич рассмат­ривает данный опыт через призму привыч­ных представлений о религии как о феномене, вытекающем из глубоких запросов человече­ского духа, но тем не менее являющемся все-таки фантастическим отражением реаль­ного мира. Из всего текста статьи чувствует­ся, что вопрос о реальности существования высшего начала для автора, по-видимому, еще не решен. Поэтому естественным пред­ставляется применение научного подхода, используемого для исследования средневе­ковья, и для анализа современных состоя­ний человеческого духа.

Нельзя не согласиться с автором в том, что и у людей XX века присутствуют в подсознании «модели, восходящие к седой старине». Только для христианина в этом нет ничего удивительного, так как по своей естественной человеческой природе человек XX века несет в себе те же самые глубинные пороки, что и человек XII века. Как говорит Библия, «Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено» (Иер. 17, 9). Прогресс человечества идет лишь в сфере накопления духовного и научного багажа и опыта, но не в сфере природного «я» челове­ка. В этом отношении каждый начинает зано­во, обладая собственной индивидуальностью, но в рамках противоречивой и греховной человеческой натуры. Эта неизменная, но, конечно, каждый раз уникальная человеческая индивидуальная наследственность встречается с коллективной наследственностью, накопив­шейся ко времени его появления на свет. Каждый призван к тому, чтобы сделать свой собственный выбор из всего того, что пред­лагает личная и общественная ситуация.

Представления средневекового человека о посмертном существовании, конечно, форми­ровались под влиянием Библии и особенно Нового Завета, где речь идет о реальности таких вещей, как посмертное воздаяние за то зло, которое человек совершил.

Было бы, однако, неверным эти представ­ления, наиболее полно выразившиеся в «Бо­жественной комедии» Данте Алигьери, по уровню их реальности приравнивать к опыту людей, переживших клиническую смерть, часть которого была собрана и систематизирована в книге Р. Моуди «Жизнь после жизни». И совсем уж неверно делать из сопоставления того и другого вывод о том, что картина загробного существования во времена Данте была плодом опыта средневекового человека с его ригоризмом и жесткостью, а опыт смерти наших современников отражает лишь гедонистические устремления массового созна­ния людей XX века.

Во-первых, следует сразу сказать о совер­шенно различных источниках тех и других представлений. Для человека средневе­ковья — это внешние свидетельства Священ­ного Писания и учение Церкви, которые он так или иначе слышал и воспринимал. Для наших современников — это собственный опыт, пере­житый самыми различными людьми, с самыми различными представлениями и убеждениями, но свидетельствующий об одном и том же: после смерти тела продолжается жизнь души человека яркая, сознательная и едва под­дающаяся описанию нашим языком, предназначенным лишь для явлений этого мира. Как и всякий другой опыт внутренней жизни, эти переживания наиболее достовер­ны для тех, кто через них прошел, и чем длиннее цепочка передачи этих свидетельств, тем слабее впечатление об их достоверности.

Во-вторых, средневековые картины по­смертного существования, о которых идет речь, имеют в виду уже некую окончательную или, во всяком случае, довольно продолжительную участь людей, заслуживших наказание за зло, совершенное ими. Опыт людей, переживших клиническую смерть, говорит лишь о первых минутах этой жизни. Остается сокрытым, что происходит с душой в дальнейшем, в зависимости от того, например, как человек будет реагировать на картины его прожитой жизни? Как сказывается на его судьбе реакция на его смерть оставшихся жить? Вспоминают ли о нем с любовью или как-то иначе? Вероятно, не случайно церковная традиция предписы­вает особенно усиленные молитвы об умер­шем в течение сорока дней после его смерти.

По всему видно, что А. Гуревичу больше импонирует модель немедленного и жестокого воздаяния, характерная для средневековья, чем радостное вхождение души в новую жизнь. Однако следует обратить внимание на то, что далеко не все свидетельства оптимистичны. Например, люди, пытавшиеся покончить жизнь самоубийством, говорили о том, что они по­пали в ужасное место и что это самое боль­шое преступление, какое только может совер­шить человек, — «бросить Богу в лицо Его величайший дар — жизнь». Другие свидетель­ствовали о «неприкаянных душах», по-види­мому, чем-то слишком привязанных к земно­му, потому что они все время остаются вбли­зи своего дома или своих родных. Но, быть может, за этим стоит что-то более сложное.

Думается, и в случае совпадения предсмерт­ного опыта со средневековой моделью А. Гу­ревич все равно, конечно, не принял бы его. Для него как для историка это было бы лишь неопровержимым доказательством проч­ности архитипических представлений о заг­робном существовании, которые так глубоко укоренены в подсознании человека, что ника­кие внешние изменения жизни и прогресс циви­лизации не в силах их поколебать.

Полностью разделяя негативную реакцию автора на всевозможные увлечения экстрасен­сами, целителями и колдунами, я все-таки не рискнул бы ставить все эти поиски лож­ной духовности на одну доску с опытом лю­дей, переживших клиническую смерть. Дере­во, как известно, познается по плодам. На­сколько хвастливы и самоуверенны всевозмож­ные экстрасенсы, настолько же скромны и серьезны люди, пережившие опыт смерти. Ни те, кого опрашивал Р. Моуди, ни те немно­гие, кого довелось знать мне самому, не стре­мятся рекламировать себя и открывшуюся им реальность, понимая, что для них это совер­шенно неподходящее занятие. А призыв к необ­ходимости нравственного поведения, любви к ближнему и к приобретению знаний, который после уверенности в продолжении жизни че­ловеческой личности после смерти их физиче­ского тела является для них вторым по зна­чимости результатом пережитого ими, никак не может расцениваться как отрицательный для состояния нашего общества.

«Знанье – сила. Ноябрь 1990

Серия сообщений "Жизнь после смерти":
Часть 1 - Жизнь после смерти
Часть 2 - Жизнь после смерти. Далее....
...
Часть 7 - Жизнь после смерти ... Далее
Часть 8 - Жизнь после смерти ... далее
Часть 9 - Жизнь после смерти ... далее

КРАТКИЙ КУРС МАГИИ

Дистанционные он-лайн уроки Магического Искусства

ОККУЛЬТИЗМ И МАГИЯ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ

Беседа

И.Т. Касавина

 доктор философских наук (1990), профессор (2009), член-корреспондент РАН (2003)

 с  В.С. Степиным

 Доктор философских наук, профессор,  академик РАН

ПРОДОЛЖЕНИЕ.....

—  Если у Вас хорошие шансы, то Вы в этот день не заразитесь

—  Может быть. Потому что, если у меня хорошее состояние организма, то и иммунная система у меня будет лучше работать. Я к гороскопам отношусь полусерьезно, и на себе я несколько раз их предсказания проверял. По гороскопу мне предсказывается некоторый пласт дней, в которые у меня будет хорошее состояние, удачи. И я замечал, что это действительно совпадает с теми пери­одами, когда у меня хороший тонус, когда я в форме.  Есть, конечно, много побочных влияний (погода и т. п.) и все-таки есть в моей жизни такие дни, когда я в форме: у меня хорошо и четко работает мысль, есть мышечный тонус, и у меня нет сонливости, в эти дни я могу восстанавливаться за 5—6 часов сна.   Но есть у меня и такие полосы, когда, если я 5—6 часов посплю, я разбит; мне надо 8—9 часов сна, чтобы восстановиться. Это мой организм, моя физиология. И вполне возможно, что какие-то вероятностные корреляции гороскоп угадывает. Есть же и более сложные гороскопы. К ним необходимы более сложные гипотезы. Что такое  движение  планет?  Это   небесные  часы,  там  есть  секундные,  минутные и часовые стрелки, которые в определенный момент совпадают, а в определен­ный — расходятся.  Это  часы,  заведенные  в  момент  становления  Солнечной системы,  и  дальше  там  ничего  не  отклоняется.   В  этом-то  и  прелесть  всех подобных соотношений! В каком созвездии находится планета, где соединяются и где разъединяются планеты,— это космическое время, отсчет космического времени. Я не исключаю такой завиральной гипотезы, хотя уж ее-то я не могу ни доказать,   ни   опровергнуть.   С   солнечной  активностью —  тут   материал   есть и я могу на него сослаться. Я  могу ссылаться на то, что живые организмы испытывают воздействие колебаний электромагнитного поля. Я читал об опытах, проведенных японцами: одна группа крыс нормально взаимодействует с электро­магнитным полем, а вторая изолирована фарфоровой подставкой. Во второй популяции — 80% саркомных опухолей. Разрегуляция организма и, как ее следст­вие, онкологические заболевания. В мировой литературе набран огромный мате­риал по этому вопросу.

А вот сейчас я выдвину гипотезу, которая также лежит в поле научной традиции, но у меня нет материала, чтобы ее опровергнуть. Хотя в принципе она фальсифицируема. Со временем она может быть либо подтверждена, либо нет.

Возможно, существует некоторое космическое излучение, связанное с актив­ностью ядра нашей Галактики. Эта идея давно известна в астрономии. Ядро нашей Галактики тоже активно. В какие-то моменты, периодически, оно может выбрасывать излучения массы, вещества, потока частиц. Сейчас мы, слава Богу, закрыты большой туманностью, которая экранирует ядро Галактики Галак­тический год сейчас составляет 200 млн. лет. Примерно около 70 млн. лет мы идем, закрытые от ядра Галактики, мы его не видим. Если мы выйдем из этой туманности, нам откроется ядро и небо станет намного ярче, чем сейчас. Мы будем видеть сгустки звезд Млечного Пути, которые будут светить, как Луна, а может быть, и ярче. Есть гипотеза (я упомянул ее даже в учебнике по филосо­фии), согласно которой жизнь на Земле развивалась во многом из-за активности ядра Галактики. Были такие таинственные периоды в истории Земли, когда жизнь на суше вымирала, уходила в море, потом снова выходила. Какие-то засухи были, какие-то катаклизмы. Многие ученые полагают, что это связано с ядром Галакти­ки, с его активностью. Вполне возможно, что положения звезд на небе — это re часы, которые мне показывают, как будет зависеть моя жизнь на Земле уже не от излучения Солнца, а от излучения ядра Галактики. Возможно, это слабые излуче­ния, поскольку они экранированы. Но мы начинаем из биологии узнавать, что даже слабые излучения могут очень активно влиять на жизнь. Можно вспомнить опыты, о которых писал журнал «Наука и жизнь». Китаец, бежавший из КНР во время «культурной революции», организовал в Хабаровске лабораторию (его эксперименты подверглись проверке проф. Казначеевым) и вывел волосатого цыпленка, цыпоутку — курицу, которая имела перепонки, как у утки. Излучение тела утки он по проводам передавал на клеммы, между которыми были рас­положены яйца в инкубаторе. Яйца в инкубаторе, таким образом, находились не только под влиянием тепла инкубатора, но и под воздействием излучения, которое шло от утки. И оказалось, что происходят мутации! Есть протокол Сибирского отделения АМН СССР, и его подписали наш известный ученый-медик Казначеев и другие, что это факт, это новое открытие. Сейчас, говорят, американцы повторили этот опыт и получили то же самое. Есть фотография цыпленка без перьев, покрытого волосами. В данном случае донором излучения был человек: он провода прикрепил к своим ногам, а цыпленок был в инкубаторе в соседнем помещении. Мы еще чрезвычайно мало знаем, как влияет слабое излучение определенной частоты на развитие живою. И вполне возможно, что даже слабое излучение, идущее из космоса, может оказать очень сильное воздей­ствие на состояние человеческой психики.

Итак, суммируем сказанное. Если взять современные научные представления и те идеи, которые сейчас рождаются на переднем крае науки, и попытаться с их позиций посмотреть, а нет ли в астрологических предсказаниях таких феноменов, которые могли бы быть объяснены с точки зрения этих идей, то я могу выдвинуть несколько гипотез. Первая гипотеза кажется мне достаточно правдоподобной — это гипотеза о влиянии солнечной активности на состояние организма и на его внутриутробное развитие, что фиксируется по циклам солнечной активности, они совпадают с этими двумя типами гороскопов (двенадцатилетним и годичным). Второе: я могу зафиксировать влияние магнитосферы Земли на организм челове­ка. Это предсказания вероятностные, но был базис — то, что мы говорили о «чистой популяции» фараонов, на которой оттачивался первый опыт предсказа­ний,— здесь был идеализированный случай. И это тоже весьма характерно для науки: когда берегся идеализированный случай, а все остальные случаи рассмат­риваются сквозь призму этой идеализированной ситуации. И наконец, третий слой гипотез — наиболее интересные и наименее сейчас проверяемые — гипотезы о возможном влиянии космических излучений, в том числе излучений ядра Галактики, его активности на жизненные процессы. Это пока совершенно откры­тая область, но ее тоже надо изучать. Поэтому за всеми утверждениями людей о том, что они могут «подключаться» к космическому излучению, «подпитывать­ся» от него, может стоять как слепая вера, так и определенные факты. Такие излучения, даже очень слабые, могут действительно оказывать влияние на жиз­ненные процессы. Абстрагироваться от этого полностью нельзя.

—  Позвольте мне несколько перевести разговор из плоскости космологической в плоскость экзистенциальную.  Если я не ошибаюсь, в «Известиях» регулярно указываются дни, которые, к примеру, неблагоприятны для активных действий и т. д. Позвольте мне заметить, что люди, как правило, не обращают внимание на список этих дней. И вместе с тем все эти люди (я опросил множество своих знакомых) с большим интересом относятся к астрологическим рекомендациям — чисто астрологическим рекомендациям. Возникает вопрос: можно ли из этой целостности,  назовем   ее  «астральная   фактура»,   элиминировать  мистические элементы, т. е. сделать то, что пытаетесь сделать Вы? И не будет ли подобная элиминация мистики из астрологии подобна известной элиминации метафизики из науки, которую безуспешно пытался осуществить неопозитивизм? Не лишит ли человека подобная элиминация экзистенциальной уверенности в результатах подо­бных предсказаний и заставит ли она действительно слушаться их?

—   Может быть, да, а может быть, и нет. Все будет зависеть от того, как настроен человек. Человек сциентистского склада ума, если ему преподнести эти гипотезы, будет, я думаю, больше верить в эти вещи. На человека мистического склада, склонного не к научному, а к художественному, мифологическому мышле­нию, это повлияет пагубно. Если только к этому все свести, то это может подорвать у него веру. А может быть, он просто отмахнется от этого, как от примитивного объяснения, упрощающего всю, столь важную для него, сложность мироздания. Так что на разных людей это может действовать по-разному. Но в этом вопросе есть другой смысл, который мне кажется очень ценным и важным. Конечно  же  попытки  посмотреть  на  гороскопы  с  естественнонаучной  точки зрения не исчерпывают всего предмета, сам предмет более многослойный, много­плановый. Конечно же феномен веры в какую-то символику имеет не природные, а социальные причины. Хотя, может быть, природное и социальное здесь очень причудливо переплетаются. Известно, что вспышки веры в пророчества и пред­сказания возникают в переломные эпохи, когда рушится старое мировоззрение, когда начинаются поиски нового. В. Вс. Иванов, хороший знаток вавилонской культуры, не раз отмечал, что у вавилонян, предчувствовавших гибель своей цивилизации, были колоссально развиты гадание и пророчества. В каждом куль­турном доме были какие-то приспособления для гадания, для составления проро­ческих предсказаний. Люди, представлявшие духовность вавилонского общества, жили этими предсказаниями. Они предчувствовали гибель вавилонской цивилиза­ции. Она оставила большой след в мировой культуре, но как особый специфичес­кий организм она исчезла.

Не исключаю, что интерес к оккультизму — это предвестник тяжелых жиз­ненных испытаний, которые лежат на пути и нашего общества в этот период его перестройки, его выхода в какое-то новое состояние. Когда мы употребляем слово «обновление», то можем иметь в виду переход к какому-то иному качест­венному состоянию, а можем иметь в виду и количественные изменения, оставля­ющие неизменными качественные характеристики. Я все-таки думаю, что наше общество проделало такие шаги, что мы выходим в новое качественное состоя­ние. Более того (я сейчас много говорю об этом), вся мировая цивилизация переходит в иное качественное состояние. Весь мир, в глобальном масштабе. Все человечество выходит на какой-то новый виток своего развития, к постиндустри­альному обществу, которое сможет развиваться, только считаясь с нарастающими глобальными проблемами (экологический кризис, растущие структуры отчужде­ния, проблемы сохранения личности, проблема выживания в условиях возмож­ности применения оружия массового уничтожения). Возник какой-то совершенно новый мир с проблемами, которые не знало предыдущее человечество, проблема­ми глобального, планетарного характера; с новыми возможностями техники и технологии, средств коммуникации; с усилившейся интеграцией мира, проник­новением разных культур, их встречами и взаимодействиями; планета стала единой, легко осуществляется передвижение людей. Я все время об этом пишу и говорю: мы должны понимать, что сейчас рождается новый мир и идет закладка, поиск нового мировоззрения. Старые структуры европейской цивилиза­ции (как они сложились и как они развивались в техногенной цивилизации) необходимы, но недостаточны для этого мира. Уже начались процессы синтеза культуры Запада с восточными культурами, начались трансформации прежней системы ценностей. Отсюда эта неуютность у нас — людей, которые вынуждены покидать обитель старых и устойчивых ценностных ориентации. Как бы нам тяжело ни жилось, у нас был целостный мир, была связь времен. А сейчас она, как сказано в «Гамлете», распалась. Мы должны через это пройти и отыскать новую духовность. Идет ее поиск. И тут пробуждается интерес ко всем таинственным и не укладывающимся в наши старые способы объяснения мира случаям, интерес к восточной культуре, к магии, к мистике, которые, может быть, были ор­ганизующим центром традиционной культуры. В европейской культурной тради­ции это не так, хотя там тоже были такие культурные ответвления. Все это надо видеть, если мы хотим дать социальную оценку вненаучным формам ориентации человека в мире. На одних научных формах и европейская культура никогда не строилась, но там все-таки научная рациональность была доминантой.

—  Она стала доминантой с конца XIX в., а до того доминантой была религия.

—  Я думаю, эти процессы начались раньше, в эпоху Просвещения. В XIX же веке они действительно проявились наиболее отчетливо.

—  Вы вкратце проследили историю астрологии от достаточно примитивных религиозно-мистических  практик  до  своеобразной  науки,  статус  которой  она может приобрести, если смотреть на нее с точки зрения достижений современ­ных естественных наук.

—  Я не претендую на утверждение о том, что астрология станет наукой.

—  Это уже моя интерпретация.

—  У меня  были  значительно  более слабые утверждения. Я считаю, что в  любой   сложной   и   комплексной   теме,   которая   фиксирует  какой-то   очень сложный  феномен,  хорошо  бы  разобраться  аналогично.  Я   как  раз  пытался выделить тот пласт, который может быть описан более-менее с точки зрения естественнонаучных представлений о мире. Причем описан гипотетически, ибо там есть много вещей, которые нужно доказывать. И тот пласт, который должен быть описан социально, с точки зрения анализа культуры, причем не просто бытия культуры в условиях некоторой стабильности культурной жизни, а в условиях резкого перелома в ее развитии,— я пытался отличать от первого пласта. Хотя в явлении они, безусловно, будут выступать синкретично, и всплеск интереса к какому-то  явлению,  которое  давно-давно  известно,  может быть  генериро­ван  и  тем  и другим,  но  больше  всего  этими  социальными  и  культурными смыслами.

—  Я имел в виду, прежде всего, не Вашу интенцию, а ту эволюцию астрологии, которую она прошла вплоть до сегодняшних технических приложений. Сегодня астрология многими рассматривается как некая техническая дисциплина, име­ющая не культурный, а чисто прагматический смысл. В значительной степени мы видим, что она как бы отрицает самое себя. В этой связи возникает более широкий вопрос, которым мы можем заключить нашу беседу какую роль могут сыграть подобные оккультные науки, мистические практики, ненаучные и вненаучные спосо­бы познания мира с точки зрения социальной перспективы нашей и перспективы человека? Можете ли Вы сказать несколько слов о возможных применениях всех этих необычных форм  сознания как некоторых культурных альтернатив, как интеллектуальных основ для построения какой-то альтернативной цивилизации, для изменения человеческой телесности, духовности, форм творчества, создания новой цивилизации?

—  Я уже говорил, что современная цивилизация находится на переломе. Я считаю, что именно сквозь призму этого перелома мы должны смотреть на все подобные явления. Интерес к ним, попытка соединить с традицией, которая уже утвердилась в западной культуре XIX столетия, когда техногенная цивилизация вступала в стадию индустриального развития, имеет под собой серьезное основа­ние — социальную потребность в мировоззренческих переориентациях, т. е. в вы­работке такой единой картины мира, которая должна быть базисом культуры. В качестве этого базиса выступает система универсалий культуры. Есть некоторая система категориальных смыслов, которая создает единую целостную мировоззре­нческую модель мира. Там обязательно будут сцеплены предметно-вещные смыс­лы (пространство, время, вещь, случайность, необходимость) с экзистенциальны­ми смыслами (Я, другие, общество, правда, красота, милосердие, добро, свобода, добродетель и т. д.). Эти смыслы всегда склеены между собой. Я вижу мир всегда сквозь призму представлений о добре, зле, добродетели, правде, истине, человеке. И наоборот, человека я вижу сквозь призму того, что такое природа, пространство, время. Все это скоррелировано. Тот способ корреляции этих смыслов, который был в европейской цивилизации, в техногенной цивилизации, сейчас себя исчерпал. Нужны новые способы корреляции. Я, например, отстаиваю ту точку зрения, что то, что мы сейчас говорим о гуманизации науки, научно-технического прогресса,— это первые и поверхностные наметки той глубокой перестройки, которая должна произойти. Взгляд на мир как на материал для преобразования — характерная черта культуры техногенной цивилизации. Она утверждалась, начиная с эпохи Возрождения, затем через XVII в., к XIX в. уже реализовалась в полной мере — это такое видение: я — человек, я — активное существо, которое призвано преобразо­вывать предметный мир; мир, природа — это поле, на котором я действую, это тот материал, который я должен преобразовывать; таким же образом я могу преобра­зовывать и общество, использовать другого человека как материал для преобразо­вания. Все сложности развития нашей цивилизации заложены в этой ментальности.

—  Преобразовывать всех, кроме себя.

—  Да, но тогда возникает некий другой преобразователь, который и меня рассматривает как материал для преобразования. В этом смысле мы все выступа­ем как человеческий материал для преобразующей деятельности. Так вот, в во­сточных культурах есть другой смысл: активность человека должна быть направ­лена вовнутрь, она должна вести к самосовершенствованию и к самоорганизации, к самовоспитанию. Это, если иметь в виду традиционные восточные культуры, тоже не надо идеализировать. За этим стоит жесткая регламентация внешней активности человека. Чтобы воплощать себя как творчески активное существо, он не может реализовать себя в деятельности по преобразованию мира потому, что традиция его сковывает, опутывает, регламентирует; все время самонаблюдение, самоконтроль — и этот самоконтроль служит для того, чтобы сузить поле деятельности, чтобы не нарушить закон предков, не разрушить традицию. В тра­диционных обществах личность не была ценностью. Массовые войны, геноцид и т. п., отметившие западную цивилизацию, являются не менее характерными и для восточной. В III в. в Китае в результате кровопролитных войн население уменьшилось многократно, погибли сотни и сотни тысяч.

Характерной чертой властных отношений в большинстве традиционных цивили­заций был деспотизм. Но я бы еще раз подчеркнул, что там была другая ментальность, другой способ отношения к миру. И те практики, те техники (саморегуляции, самоорганизации), которые родились в недрах этих культур и которые были связаны с восточными единоборствами, с монастырями, с буддиз­мом, с йогой,— весь этот опыт недаром начинает судорожно осваиваться европейской культурой. Люди хотят обрести спокойствие, найти выход из суеты, из постоянных стрессов. Я думаю, что это очень интересный признак того, что синтез этих двух культур пойдет, должен пойти. Вектор вовне и вектор вовнутрь должны быть скоррелированы. В учениях китайских и индийских мудрецов есть эта идея. Можно не отказываться о г науки и техники, но достичь какого-то нового уровня технико-технологического развития, с иным представлением о природе, с отношением к этому миру не как к миру железок и простых предметов, из которых я могу монтировать различные механизмы, а как к живому, которое я должен выращивать или находить линии развития, в которых и я как человек должен развиваться. Но для того чтобы эти линии найти, говорит китайская мудрость, я должен сам пройти путь нравственного совершенствования. Есть такие циклы, где развитие природы и развитие человека идут как бы в резонансе, и если что-то из этого резонанса выпадает — будут бедствия, катастрофы, засухи и неурожаи. Вот это будущее цивилизации.

Человечество выживет, если сумеет выработать новое мировоззрение. Воз­можно, что именно здесь лежит ключ к решению глобальных проблем, с которы­ми столкнулось человечество в XX в. Часто повторяют известное изречение Кип­линга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, И никогда они не сойдутся...» Но на этом-то текст не обрывается. Дальше идет: «Но настанет время и они повернутся друг к другу лицом и поймут друг друга». По-видимому, Киплинг верил в буду­щий диалог разных типов культур Об этом мечтали и русские философы (на­пример, Вл. Соловьев). Диалог культур Востока и Запада включает осмысление особенностей и российской культурной традиции. Тут многое нужно сделать. Надо искать новые пути, а не заниматься просто повторением пройденных ша­гов. Нужно как-то успокоиться. Народ должен иметь нормальную жизнь, надо все это сделать, но не в этом будет счастье. Кстати, мы уже не достигнем, наверно, того уровня потребления, который существует сейчас в США, поскольку мы не сделаем это в ближайшие 5—10 лет, а через 20 лет это делать будет бессмысленно, ибо ресурсы будут на исходе. В мировом масштабе вся цивилиза­ция будет переключаться на другие ценности. Это уже начинается. Я думаю, что за интересом к другим культурам, к неординарным явлениям лежит поиск иного мировоззрения, основанного на общечеловеческих ценностях. А это уже филосо­фический вопрос. Поиск нового мировоззрения — это всегда глубины философии.

 

Серия сообщений "Краткий курс Магии":
Часть 1 - Введение в Магию
Часть 2 - Краткий экскурс в историю Магии
...
Часть 5 - Теория Магии: Текст 1
Часть 6 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 2
Часть 7 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 2 продолжение
Часть 8 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 3
Часть 9 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 3 продолжение
...
Часть 25 - ПРАКТИКА МАГИИ! ТЕКСТ 13
Часть 26 - Проверь свои экстрасенсорные способности
Часть 27 - Теория Магии я перенес магию читайте куда

КРАТКИЙ КУРС МАГИИ

Дистанционные он-лайн уроки Магического Искусства

ОККУЛЬТИЗМ И МАГИЯ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ

Беседа

И.Т. Касавина

 доктор философских наук (1990), профессор (2009), член-корреспондент РАН (2003)

 с  В.С. Степиным

 Доктор философских наук, профессор,  академик РАН

—  Когда мы говорим о таких вещах, как астрология, магия, оккультизм и пр., мы часто используем термин, принятый в прессе,— «аномальные явления». Это не случайно, потому что этот термин употребляется как по отношению к летающим тарелкам и неземным астронавтам, так и по отношению к опреде­ленным состояниям сознания, которые предстают для нас в качестве непознан­ных. Нередко можно услышать от ученых, что в истории такие вот периоды повышенного интереса к аномальным явлениям (в том числе и в области сознания) каким-то образом совпадают с периодами социальных катастроф, радикальных кризисов. Как Вы, Вячеслав Семенович, полагаете, есть ли здесь какая-то связь?

—  Наверное, здесь есть несколько пластов, которые можно попытаться развести. Я имею в виду несколько пластов смысла. Начнем с того, что такое «аномальное». Оно имеет смысл только тогда, когда задана норма: нечто восприни­мается как нормальное и нечто — как аномальное. Но тогда необходим какой-то схематизм, какие-то установки и ориентации, которые позволили бы различать первое и второе. Например, для обыденного сознания то, что говорит теория относительности, долгое время было совершенно Аномальным и воспринималось с трудом. Когда человек начинает знакомиться с теорией относительности, то, например, парадокс близнецов, относительность временных и пространственных интервалов для здравого смысла — аномалия. Почему? А потому, что этот здравый смысл формировался и формируется сейчас в процессе обучения, вос­питания, знакомства с какими-то техническими устройствами, бытовыми ситу­ациями. Вся система среднего школьного образования у нас в стране прививает такое восприятие мира, которое было свойственно классической науке (в частности, ньютоновской механике). Но было время, когда человеку было очень трудно принять представления механики об однородном бесконечном пространстве. Человек средневекового мышления этого не понимал и не принимал. Как это может быть, что существует бесконечное пространство? Он мыслил мир как ограниченный и замкнутый. Но потом в европейской культуре утвердился интерес к науке, к научному видению мира, стала господствовать механика, механическая картина мира, и тогда через систему образования, воспитания, через оперирование техническими устройствами постепенно в сознание вошло понимание ньютоновс­кого пространства и времени, лапласовской причинности. Все это стало достояни­ем, если угодно, здравого смысла той эпохи. Наверно, под этим знаком жили люди всего девятнадцатого и начала двадцатого века. Теория относительности резко конфронтировала с их представлениями. В общем, идея здесь очень проста: существует система мировоззренческих установок, функционирующая как до­минанта культуры. Она формируется в разных сферах культуры, в том числе и в науке, с которой мы сталкиваемся в процессе получения образования, школь­ного обучения. Как сейчас люди воспринимают летающие тарелки? Только как вестников иных цивилизаций. Никто не воспринимает их как Божьих духов или ангелов. В средние века феномены, которые мы называем летающими тарелками, воспринимали бы иначе, допустим как ангелов, знаменующих пришествие Божьего Сына и т. п. Аналогично, когда на Марсе были обнаружены странные пятна, сразу же появилась гипотеза, что это каналы. А это было время строительства больших каналов (Суэцкого, Панамского). Идея строительства каналов витала в сознании людей. Так устроено человеческое сознание. Поэтому, когда мы говорим об аномалии, очень важно выявить, зафиксировать те установки, которые сложились в культуре, которые выступают мировоззренческими доминантами и заставляют нас считать что-то нормой, а что-то — аномалией.

И второй момент. Пока эти мировоззренческие установки репродуцируют систему социальных связей, отношений, дока они обеспечивают человеческое бытие (воспроизводство человеческих связей, трансляцию социального опыта в культуре), они выступают как само собой разумеющееся. Часто те аномалии, о которых мы сейчас говорим, просто отвергаются этими установками. В 50— 60-е гг. никто всерьез не стал бы разговаривать на темы магии и оккультизма. Мышление 60-х годов в нашей стране было по преимуществу физикалистским. Оно просто-напросто отбрасывало все эти явления как лженаучные. Еще надо помнить о том, что долгое время мы считали, что наше общество строится на научной основе. Термин «научный» у нас всегда сопрягался с «политически благонадеж­ный», «патриотичный» — со всей шкалой ценностей, которая характеризовала советского человека. Советский человек не должен иметь ненаучного мышления, он должен иметь научное мышление (атеистическое, материалистическое). Следовате­льно, все, чему в науке объяснений не было (а всегда найдутся такие вещи), отметалось как мировоззренчески ложное и вредное. В этом смысле пока есть устойчивое мировоззрение, которое воспроизводит существующий образ жизни, «печатает» некоторый набор типов личностей, свойственный данной эпохе, обеспе­чивает трансляцию социального опыта (а в 60-х гг. это вполне происходило), до тех пор не будет особого интереса к этим чудесам и аномалиям. А то, что, как Вы сказали, интерес к чудесам повышается в эпоху социальных ломок и катаклизмов, то я бы объяснил это следующим образом. Когда мировоззрение начинает разламываться, когда старые ориентиры уже не задают человеку устойчивой системы видения мира, в соответствии с которой он мог бы успешно осуществлять свою жизнедеятельность, когда возникают образцы и нормы деятельности, не укладывающиеся в старые ориентиры, когда возникает эпоха социальных катакли­змов, социальной неустроенности, тогда и возникает интерес к аномалиям и чуде­сам, ко всем явлениям, которых мы раньше не замечали, просто отмахивались от них. Это своеобразный сигнал того, что старые мировоззренческие ориентиры ломаются, а новые еще не созданы. Люди могут видеть в этих явлениях знаки грядущей беды или знаки избавления от тягот жизни. Уже не раз писалось о том, что наш интерес к инопланетянам вызван не только чисто человеческим любопыт­ством, но и ожиданием, что они помогут нам справиться с нашими земными делами. Может быть, есть какие-то высшие силы, которые нам бы помогли.

—   То есть это форма социального утопизма...

—  Да,  форма  социального  утопизма.  Здесь  просматривается  несколько смысловых структур, стоящих за феноменом повышенного интереса к аномали­ям, желанием изучить и понять вещи, которые раньше всерьез не принимались. Старая ментальность будет в этих ситуациях играть роль ориентира. Обратите внимание: мы ведь не воспринимаем эти явления как то, что нельзя и не нужно охватывать разумом. Так считал средневековый человек (чудо — оно и есть чудо). Человек, воспитанный в традициях европейской рационалистической культуры, возникшей в XVII в., начинает это чудо объяснять. Он ищет научное объяснение. Такая установка естественна для нашего мышления.  Более того,  в этом есть своеобразный поиск такого изменения мировоззренческих ориентиров, который не утратил бы старых ценностей. Новое мировоззрение никогда не возникает на голом месте,  оно всегда прорастает из старого и несет на себе печать этого старого. Когда в средние века объясняли мир, то говорили так - Бог написал книгу природы тайными письменами, и мудрец должен расшифровать эти письмена. Между вещами есть симпатия, антипатия, аналогия, тайные смыслы, которые надо узреть, чтобы понять тайну божественного творения. Галилей, восставая против средневекового мышления, критикуя перипатетиков, использовал этот же старый прием. Он говорил- да, книга творения написана тайными письменами; да, мудрец (ученый) должен ее расшифровать.   Только  маленькая  добавка:  книга природы написана языком математики   Поэтому, чтобы понять природу, надо математически описать движение тел. Перед нами новые формы в недрах старого. Так всегда бывает. И здесь то же: прорастают какие-то ростки новых мировоз­зренческих ориентации, но на первых порах они будут развиваться в старых формах. Конечно, мы будем пытаться объяснить все эти не укладывающиеся в современную парадигму явления, опираясь на данные современной науки, т. е. исходя из этой парадигмы.

—  Вы зафиксировали параллель, которая прослеживается до сих пор между сциентистским мировоззрением и тоталитарной общественной структурой. По-видимому, это можно понять как жажду обладания истиной в любой области.

—  Я бы не стал жестко связывать научное, сциентистски ориентированное мировоззрение с тоталитаризмом. Можно быть сциентистом и демократом. Сама наука (внутри себя) достаточно демократична   Она всегда предполагает поле гипотез и проблем, борьбу идей. Наука внутри себя содержит определенные этические нормативы, которые, если бы политики их усваивали, сделали бы их чрезвычайными демократами. Наука в качестве фундаментальных положений говорит следующее: ищи истину. Перед истиной все равны. Это значит, что клерк патентного бюро Эйнштейн и академик многих академий Лоренц находились в равном положении, когда они спорили о смысле преобразований Лоренца. Эйнштейн победил в этом споре, и никто не говорил ему: откуда ты взялся? Ты же даже не физик, а инженер, пришел откуда-то из патентного бюро. В науке ценятся обоснования и доказательства. И второе. В науке есть еще одна очень важная презумпция — ценность новизны. Наука основана на инновациях. Она всегда фиксирует, вот это сделали до меня, вот это сделал я. И за всем этим движением кроется еще одна установка: сколько бы я ни искал истину, сколько бы я ни делал открытий, все равно я истину в конечной инстанции не обрету. Ни я, ни мое поколение, ни все мы никогда ее не приобретем, потому что бесконечно разнооб­разен мир, а мы — ограниченные существа с ограниченными средствами позна­ния. Вот эти установки незримо включены в структуру науки.

—   Современной науки. Но сциентистское мировоззрение эти установки аб­солютизирует.

—  Это другой вопрос. Можно быть сциентистом, считать, что мир можно объяснить на основе науки, и вполне быть демократом.

—   Только на основе науки?

— Да. Можно считать, что мы должны устроить жизнь так, как устроена жизнь научного сообщества: когда мы все равны перед лицом истины, когда мы все спорим, обосновываем, доказываем, когда сталкиваются разные мнения, когда мы ищем какое-то решение, которое приблизило бы нас к истине. Вот вам и демократия.

—  Но я хотел узнать другое. Ведь наука предлагает определенный способ решения проблемы, и способ решения этот она принимает как единственно истинный.

—  Я об этом думал и писал давно. Еще в 70-х гг. у меня выходили работы о науке, о демаркации между научными и ненаучными способами рассуждения, между научным и ненаучным подходами к миру. Благо науки, но и ее ограничен­ность или, если угодно, ее первородный грех состоит не в том, что она напряжен­но и постоянно ищет истину, а в том, что, к чему бы она ни прикоснулась, все становится для нее предметом и объектом. Она видит мир сквозь призму пред­метов и объектов и законов, которым они подчиняются. Поэтому для него все — объекты, живущие по своим законам. Наука может изучать что угодно (человека, состояние ею сознания, человеческие ценности), но все это для нее есть предмет­ный мир, который живет по своим естественным законам. А мир человеческих отношений укладывается в эту схему только частично, потому что есть какие-то человеческие, бытийственные состояния, которые не выступают как жизнь пред­метов и объектов. В этих состояниях человек выступает как субъект, как самоде­ятельное  творческое  существо,   как  свободный  прорыв  духа.   Конечно,  наука может изучать и эти вещи, но опять-таки как объекты. Она будет изучать, как развиваются человеческие менталитеты. какие существуют типы рациональности. А все, что не включается в науку, как говорится, проходит по другому ведомству культурных феноменов. Это искусство, нравственность, религиозно-мифологичес­кое познание мира.  Они тоже  необходимы  человеку.  Он не может жить  без надежды, веры и любви. Он не может жить только на научных знаниях о том, как устроен мир. Вот Вам ответ, где ограниченность науки.

—  Вы только что сказали «религиозно-мифологическое познание». Но ведь для ученого это познанием не будет.  Ученый рассматривает познание с точки зрения научного метода, с точки зрения определенного способа аргументации. Он считает, что истину можно искать только при помощи теоретического модели­рования, эксперимента и т. п. Наука навязывает определенный способ мышления.

—  Бесспорно, но это не исключает, что ученый может быть верующим, а значит, у него научный способ мышления может сопрягаться с религиозными способами постижения мира. Так было нередко в истории культуры.

Вернемся, однако, к проблеме соотношения сциентизма и тоталитаризма. Тоталитаризм может использовать те или иные идеи, вырванные из контекста науки, превращая эти идеи в мифы, в идеологические клише, которые затем начинают функционировать в качестве мировоззренческих установок. Он может абсолютизировать даже способ научно-технического мышления, свойственное науке видение мира как объекта, полагая мир и самого человека только в качестве материала для технологических манипуляций. Подобные предста­вления были свойственны, например, тоталитарному мировоззрению, которое утверждалось в нашей стране в 20—30-е годы. Причем идеологизированный сциентизм выступал в эту эпоху в наиболее примитивной, механистической форме своего выражения.

Природа, человек и общество рассматривались как простые машинообразные устройства, выступающие материалом для силового преобразования Резуль­татом же этого преобразования должны стать более совершенные машины технического и социального мира. Вспомним излюбленные метафоры партийного лексикона тех времен: партия — мотор, профсоюзы и другие организации — приводные ремни от партии к массам, люди — винтики и i. д. Господствовало убеждение в том, что машина ценней человека. Можно уничтожить массы людей, заставив их копать каналы, но в малейшей поломке любого механизма сразу подозревали вредительство. Формирование «нового человека» представлялось процессом насильственного преобразования человеческою материала («переков­ка» людей в горниле классовой борьбы).

Давайте различим сциентизм, механицистский сциентизм, наукообразные мифы и систему тоталитарною мышления, использующую мифы. И давайте будем различать научное познание, которое многое дает человечеству (но не все), и то, что требует дополнения науки в разных сферах и феноменах культуры, с которыми наука взаимодействует и резонируе!. Только вся культурная жизнь создает человеческое бытие. А какая-то одна сфера никогда полностью этого бытия не исчерпывает. Иначе бы не было других форм культурной жизни.

В этом смысле когда мы говорим о непознанных феноменах, то здесь возникает несколько уровней анализа. Можно их анализировать как феномены культурной жизни, и тогда они выступают как некие знаки, семиотические системы, имеющие человеческий смысл и регулирующие взаимоотношения лю­дей. С этой точки зрения я должен очень серьезно к ним отнестись. В качестве семиотической системы, которая регулирует отношения людей, может быть что угодно. Образ пятна, появившегося на небе, может интерпретироваться нами как летающая тарелка с инопланетянами. Солнечное затмение может интерпретиро­ваться как предзнаменование неудачного похода князя Игоря на половцев. Это тоже будет регулятором социальных отношений. Колдовство, пророчество, пред­видение, попытки заглянуть в будущее, использование различных явлений в каче­стве знаков — это всегда было в культуре, и явления природы никогда не выступали только как явления природы. Они были всегда и семиотическими систе­мами, которые несли человеческий смысл. Поэтому, когда мы говорим о проро­чествах и чудесах, необходимо понимать, какие культурные функции они выпол­няют, какие типы культуры здесь взаимодействуют. Культура никогда не бывает однородна, она всегда гетерогенна. В ней всегда есть пласты реликтов прошлого, начатков будущего, и все они причудливо взаимодействуют между собой.

Второе. А можно ли интерпретировать эти явления в терминах научного объяснения, опираясь на знания, на теоретические представления современной науки? Это уже не социокультурный, а научный подход. И этот подход также полезен, потому что, когда наука сталкивается с чем-то необъяснимым, она либо до поры до времени закрывает на это глаза (если оно не включается в картину мира, которую она изобрела до этого столкновения), либо она вообще объявляет, что это не имеет для нее значения и будет развиваться как будто этого нет, хотя это есть. Вот такой трюк наука тоже может сделать. Она никогда не ломает свою картину мира, если какие-то факты или совокупность фактов в эту картину не укладываются. Наука всегда делает попытки «уложить» неизвестное в уже извест­ное. И только когда такое «укладывание» вызывает разломы в картине мира, парадоксы, только тогда начинается перестройка всей этой картины. Известно, что наука не только рост знания и поиски новизны, но это также всегда и традиция, включение нового в старое, в традицию. Традиция постепенно преобразуется под воздействием нового. Это органический рост знания, а не просто ломка и отбрасывание старого. Я считаю, что крайне полезно посмотреть на все чудеса с точки зрения того, чем сейчас располагает наука; может быть, даже пофантазировать и сказать, что это можно объяснить вот так, или, может быть, в этом есть такой, сугубо рациональный, смысл.

—  Вы как раз предугадали мой вопрос, когда стали говорить о двух типах объяснения аномальных явлений. Первый, называемый мною космологическим, свя­зан с научными данными, с возможностью науки вписать все эти явления в науч­ную картину  мира.  А  второй  способ,  и  Вы  только что  о нем  говорили,  это социокультурный.

—  Я бы сказал, что это не просто объяснение. Это принятие или непринятие тех или иных феноменов в качестве определенных регуляторов социальной жизни,

—  Но  это же  и  способ объяснения, потому  что  культурология, как раз и истолковывая их как такие способы, как ответ на определенную социальную потребность, и дает им какое-то объяснение.

—  Это верно. Но я бы выделил здесь еще один смысл. Есть объяснение научное, культурологическое объяснение (а культурология — это ведь «логия») также принадлежит к этому типу объяснений. Но есть объяснения и ненаучные, также основанные на сведении неизвестного к известному. Когда завезли свиней в Австралию, аборигены удивлялись, какие странные лошади у европейцев, какие у них короткие ноги. Этот тип осмысления явлений по аналогии и через ассоци­ации  по  смежности лежит  в  основе религиозно-мифологического  объяснения. Сегодня аномальным явлением типа НЛО многие пытаются дать объяснение в терминах контакта цивилизаций. Но для верующего в чудеса это совсем не обязательно. Он может объяснить это как божий знак, божье чудо — да мало ли как можно это объяснить. Он может придерживаться другой парадигмы, где чудо никак не волнует своей необъяснимостью; считается нормальным, что на свете есть чудеса, что они должны быть. Эти два типа мышления могут соседствовать, более того, они могут активно взаимодействовать, хотя это взаимодействие часто протекает противоречиво и может порождать немалые напряжения и конфликты. Существует стремление те или иные события объяснить рационально, а есть нерациональное принятие явления, которое воспринимается как знак, как символ, который должен нечто означать в моем поведении и действии, который выступает как знак ориентации моих собственных поступков.

—  Вы опять предугадываете мой вопрос,

—  Ну что ж, будем считать это еще одним аномальным явлением.

—  Мой вопрос как раз имел целью привлечение внимания к третьему типу объяснения, которое альтернативно научному объяснению и не является сведением неизвестного к известному, а пытается объяснить неизвестное через столь же неизвестное. Может быть, популярным вариантом такого объяснения является то обыденное истолкование этих явлений, которое прибегает к помощи религиоз­ной картины мира и т. д. Можно привести оккультное истолкование оккультных нее явлений. Мы не знаем, что такое мистическое заклинание. Почему оно влияет на людей, если оно влияет? Какой силой оно обладает, если обладает? Как оно может вызвать дождь, если он не предполагается? Вызывает ли оно дождь или нет? И равным образом мы не понимаем, как шаман убеждает людей и себя самого в адекватности собственной интерпретации своих действий. Оккультные явления и оккультизм как обоснование этих действий — это тоже своеобразный способ объяснения.

—  У него ведь есть шкала отсчета. В его модели мира есть духи, которые могут быть вне человеческого тела, а могут в него и вселяться. И вот когда это происходит, то человек говорит нечто такое, что ему в обыденном состоянии не присуще.

—  Это верно. Но для нас понятие духа — это тоже неизвестное. Наука не объясняет  и  не  анализирует  такие предметы.  Поэтому  мы  можем  принять оккультную форму объяснения только в том случае, если поменяем культуру, если будем рассуждать с точки зрения именно той культуры. Скажем, для восточного человека или для человека религиозного это возможно.

—  Я согласен с тем, что, чтобы сделать такие реакции доминантными, надо менять нашу культуру. Но я не хотел бы говорить, что это объяснение неизвест­ного через неизвестное, потому что с точки зрения нашей научной картины бытие духа вне тела — это такое же неизвестное как, допустим, камлание шамана. Вы опять  берете  за  ориентир,   за   основу  научную  картину  мира.  А  мы  сейчас говорили о том, что есть вторая, дополнительная к ней, религиозная картина, в которой человек может жить, и она может причудливо сочетаться с научной картиной мира. В этом смысле объяснение шаманом своих действий для него вполне может быть рациональным. Он верит в то, что в него вселяется дух, и все, что он говорит дальше, он говорит от имени этого духа, от имени богов. Он впускает в себя какие-то силы, которые до этого были вне его. Он   — носитель этих сил. А у другого человека способность впускать в себя эти силы не развита. Всегда есть какое-то предельное основание, на которое опираются человеческие действия  и  поступки.   В  этом  смысле  они  в  какой-то  мере  иррациональны, а в какой-то и рациональны. Есть целостное мировоззрение, включение в которое делает   эти   поступки   вполне   рациональными.   Но   для   нас,   сформированных в культуре, где доминировали и доминируют научные знания, где научная кар­тина мира оказывает огромную роль на развитие людей (мы проходим социали­зацию через обучение и воспитание в школе, где 90% всех деяний — это просто знакомство с научными знаниями), для нас, как ни крутись, все равно будет характерно стремление объяснить любое явление, которое не укладывается в на­учную картину мира, по образу и подобию того, как объясняла бы явления наука Мы будем искать в этом явлении все то, что могло бы быть объяснено с точки зрения науки. Я думаю, что это интересный подход. В тех явлениях, которые мы сейчас называем чудесными, непознанными и т. д., действительно, может содер­жаться какой-то еще неизвестный слой научных знаний, которые заставят, может быть, как-то по-другому повернуть картину мира. Может быть, здесь возникнут какие-то новые области научного знания. Да они, собственно, и возникают Это изучение всех таинственных явлений человеческой психики, изучение того, есть ли такие феномены, как телепатия и телекинез и т. д. Сошлюсь на работу лаборато­рии Гуляева. Судя по всему, был социальный заказ: выяснилось, что Джуна хорошо воздействует на Леонида Ильича, и надо было ее обследовать научными методами, чтобы выяснить, что это такое. Обнаружили, что у человека есть физические и химические поля, которые могут в определенные моменты оказы­вать на другой человеческий организм определенные действия: стабилизировать, энергетически подпитывать его, «заряжать», включать какие-то резервные меха­низмы. Дело это малоизвестное, и здесь открывается целое поле исследований. Во всяком случае, когда Гуляев выступал у нас в институте с лекцией, он показывал, какие приборы он изобрел, исходя из анализа этих полей. Как обычно и поступает физик, он разбивал все эти поля на электрические, тепловые, магнитные, химичес­кие. То, что при нервном возбуждении вокруг кисти руки возникает электромаг­нитное поле — наблюдаемый факт. А дальше он изобретает прекрасный прибор для исследования стенокардии. Оказывается, что если человек болен стенокарди­ей, то большое мышечное напряжение (сильное сжимание кулаков и напряжение мышц) сразу же вызывает появление пятна в области сердца. Излучение этого пятна может быть зарегистрировано. Так что эти подходы науки к новым явлениям очень благотворны и плодотворны. Я думаю, что очень полезно попытаться включить в научную картину мира все эти «чудеса» (хотя они не включаются); попытаться объяснить их в уже известных научных терминах. Потом можно зафиксировать именно то, что не объясняется, и сосредоточить на этом внимание.

—  Мне кажется, Вы очень убедительно рассказали о том, как научный анализ этих явлений раскачивает  собственно  научную  парадигмальную  ментальность и в значительной степени может ее обогатить. Мне представляется, что тот самый анализ человеческой психики, о котором мы говорили, привлек наше внимание к тому, что, казалось бы, совершенно с ней не связано, к тому, каким образом связана человеческая психика с космосом как целым. Сплошь и рядом экстрасенсы ссылаются на то, что они подпитываются от каких-то космических излучений. Мы здесь выходим на проблематику, которая традиционно исследовалась такой древней оккультной наукой, как астрология. Заостряя постановку вопроса, я бы хотел узнать Ваше мнение о том, можно ли однозначно приписать астрологии — как своеобразному способу исследования — определенный предмет (скажем, небо или человека)?

—  Я бы так поставил этот вопрос: можно ли во всех этих феноменах найти нечто такое, что может быть объяснено в терминах современной научной картины мира? Или это вообще необъясняемые явления? Можно ли здесь найти какие-то моменты,  которые  в  принципе  могли  бы,  с точки  зрения традиции научной рациональности, как-то быть освоены? Я думаю, что было бы полезно порассуждать на эту тему. Начнем с того, что люди говорят о влиянии на них космоса, ом, что они заряжаются некоей космической энергией. Как ни странно, это, кет быть, совсем не глупости и какой-то смысл в этом есть. Дело вот ведь ем: за этим стоит следующая гипотеза (если ее перетолковать на научный ж) — человеческий организм сформировался как результат развития космоса. Эта часть гипотезы, это утверждение является абсолютно точным. Об этом же говорит антропный принцип; вообще все развитие современной космологии говорит о том, что человек — естественный продукт космической эволюции. На тему есть масса проверенного научного материала. Дальше идет гипотетическое суждение: вполне возможно, что на формирование жизни человека огромное действие имеют различные типы излучения. Я думаю, что в основном — электромагнитные. Когда-то я слышал, что жизнь — это вариации на электромагнитные темы. Все обменные процессы живого основаны на ионном обмене.

—  Кстати, современные исследования это опровергают. Скорость некоторых процессов, которые обнаруживаются при научном анализе, скажем, человеческой психики, превышают скорость электромагнитных обменов и в этом смысле не объясняются различными электромагнитными концепциями.

—  Ну, я не знаю, что тут имеется в виду, потому что работа нервной клетки все равно основана на этом, а как передается информация — это уже другое дело. Предельная скорость распространения сигнала, известная в природе,— это все равно Скорость электромагнитной волны. С этой точки зрения я не знаю, что Вы имеете в виду, когда говорите, что существуют явления психики, где этих скоростей нет.

—  Речь идет о мгновенной передаче информации.

—  Что именно тут имеется в виду, сказать трудно, и поэтому я не хотел бы говорить об этом. Я знаю, что есть предельная скорость передачи возбуждения по нейрону и она значительно меньше скорости света, поскольку основана на ионном обмене. Мне сейчас важно зафиксировать вот какую мысль: если человеческий организм (как и все организмы на Земле) формировался в условиях определенных, в том числе и космических излучений, то мысль о том, что эти излучения могут каким-то образом влиять на человека, на его психический мир, на состояние его здоровья, что здесь есть корреляция и связь, мне вовсе не кажется дикой. Она мне представляется вполне разумной научной гипотезой, которую я пока не знаю, как опровергнуть, как проверить. Но я убежден в том, что в этой области можно серьезно работать. Открытия, происходящие сейчас в биоэнергетике, показывают, что есть определенные частоты электромагнитного излучения, есть синергетическое воздейст­вие этих излучений, есть благоприятные и неблагоприятные излучения. Кстати, то, что сейчас будут изучаться последствия Чернобыля, последствия длительного воздействия излучения на организм человека,— это, я думаю, очень важно. Эти феномены, как мы видим, имеют не только сугубо теоретическое, но и практическое значение. Излучения, идущие из космоса, какие-то положения Земли относительно Солнца и звезд — во всем этом вполне можно найти рациональный смысл. Действительно, может быть, есть люди, которые больше, чем другие, реагируют на такое излучение. Во всяком случае, все это надо проверять. Эта гипотеза не выходит за рамки научных предположений.

И наконец, то, что Вы говорите об астрологии. Здесь у меня есть система идей и умозрительных гипотез.

—  Я как раз хотел попросить Вас немного поговорить об инструментальном аспекте астрологии. Насколько она дает нам такое знание? Как можно считать, наблюдать с помощью астрологических методов?

— В рамках того же подхода, который я обозначил, попробуем посмотреть на астрологию. Мы предположим, что то, что составляет материал, который накопила астрология, те зависимости, те регулярности, о которых она говорит, что весь этот материал не просто бред, не просто культурный, символический опыт, который действительно может регулировать отношения людей примерно так же, как вера в духов регулирует поведение дикаря, когда он бежит, сил у него нет, а солнце уже заходит. Дикарь верит, что с наступлением темноты появляются духи. Он берет веточку, ломает ее. Сломанная веточка, поставленная в определен­ном положении, означает, что солнце будет садиться медленнее. У него появля­ются силы, открывается второе дыхание. А он думает, что остановил солнце.

Можно, конечно, относиться к астрологии, усматривая в ней нечто аналогич­ное действиям и вере дикаря. Но можно подойти к ней и с другой стороны. Ведь это огромный опыт, накопленный человечеством. Может быть, там есть опреде­ленные вещи, которые что-то угадывали, что-то схватывали, обозначали какие-то детерминации, которые можно попытаться осмыслить и в терминах современной науки. Я попытаюсь выдвинуть несколько гипотез (я не настаиваю, что все они верны, их можно будет потом опровергнуть), которые объясняли бы эти явления в терминах современной научной картины мира. Что можно выудить при таком истолковании? Прежде всего я бы обратил внимание на следующие моменты. Как составляются гороскопы? Существуют два типа гороскопов. Один — восточный (год Змеи, год Лошади и т. д.). Другой — по знакам Зодиака (иные родились в созвездии Льва, Девы, Скорпиона и т. д.). В обоих этих гороскопах есть большой накопленный материал, уходящий глубоко в недра культуры (его начи­нали набирать еще египетские и вавилонские жрецы), который дает вероятност­ные предсказания поведения человека. Я не считаю, что можно их рассматривать как жестко детерминистские предсказания, но можно рассматривать как вероят­ностные. Допустим, гороскоп говорит мне, человеку, родившемуся в созвездии Льва в год Собаки, что в некоторые года и месяцы мне не следует устраивать серьезные изменения в моей жизни (затевать рискованные предприятия, идти на шаги, которые могут серьезно изменить образ моей жизни). А в некоторые годы он мне советует: рискуй, у тебя есть шанс выиграть, такой год и день бывает один раз в жизни. Я могу расценить эти предписания как некие вероятностные советы. А нет ли в этих советах чего-то связывающего меня с тем, что меня внешне детерминирует? Детерминирует состояния моей психики, мои реакции на мир, мою физиологическую и умственную активность и т. д.

Я обратил бы внимание еще вот на какие вещи. Годичный гороскоп совпадает с малым циклом солнечной активности. Восточный гороскоп совпадает с боль­шим циклом солнечной активности (примерно 12 лет). И тогда я выдвигаю следующую гипотезу: в гороскопе каким-то образом угадывается то, как будет влиять активность Солнца на мои поступки и на мою человеческую жизнь. И тогда я спрашиваю себя: а есть ли какая-то связь между активностью Солнца и фактами моей человеческой жизни, моими поступками. Конечно же есть. И на эту тему существует огромный материал. Солнечная активность — это состояние магнитосферы Земли. А жизнь, как мы уже говорили, есть вариации на электро­магнитные темы. Состояние магнитосферы Земли влияет на жизненные процессы. Есть исследования, показывающие, что у некоторых людей (особенно склонных к психическим заболеваниям) магнитные бури могут вызвать резкое состояние депрессии. Шансы, что люди такого типа могут стремиться к самоубийству, очень велики. Именно в это время. Более того, вычерчивались графики зависимости между вспышками психических расстройств, самоубийств и состояниями солнечной активности. Установили, что графики этих психических состояний совпадают с графиками состояний солнечной активности. Пики солнечной активности, маг­нитных бурь совпадали с пиками самоубийств. Солнечная активность влияет на магнитосферу Земли, а она влияет на мои психические реакции. Конечно, у раз­ных людей по-разному. Многое зависит от генетической предрасположенности.

—  Между прочим, и сама генетика, может быть, должна учитывать и эти точки зрения.

—  Это уже дополнительная гипотеза. Может быть. Если я родился в год Собаки 19 августа в созвездии Льва, то вероятность того, что в какие-то времена после рождения — а  ведь  известно,  что  после  рождения  идут биологические циклы: спад и подъем активности, активности физиологической и умственной; и циклы эти обозначаются датой моего рождения — на эти циклы накладываются состояния магнитосферы, магнитные бури. Солнце проявляет свою активность с периодичностью, оно работает почти как часы. В этом смысле вековой опыт наблюдения за поведением людей может уловить эту вероятностную регуляр­ность, подсказать, что в определенное время моей жизни у меня будет спад. И это еще падает на магнитную бурю. И тогда очень велика вероятность, что в это время у меня будет рассеянное внимание, вялые реакции и т. д. Конечно, в этих состояниях лучше не затевать жизненно важных дел, которые требуют мобилиза­ции внутренних сил, повышенной реактивности. Я буду расслаблен, я буду не в форме. Так что это первая, поверхностная корреляция, которая вполне может быть. Тут можно приводить аргументы, контраргументы, однако это уже область серьезного обсуждения.

Второй момент, который я хотел бы отметить по поводу отношения к аст­рологическим предсказаниям. Если я приму во внимание влияние солнечной активности на мою жизнь, то очень важно знать, как развивается человек во внутриутробном состоянии. Оказывается, что состояние магнитосферы очень сильно влияет на развитие зародыша, на развитие нервной системы. Поэтому так важна дала моего зачатия, ведь мое внутриутробное развитие также находилось в зависимости от всех этих влияний. А дате соответствует определенное положе­ние планет и Солнца в Зодиаке. Все изменения магнитосферы в это время гоже на меня влияли. А что обозначает год Собаки? Это определенный год активности Солнца. В год Лошади активность уже другая. Что означает знак Льва, под которым я родился? Это месячный знак солнечной активности. В другом знаке она — другая. Здесь также есть какая-то зависимость.

—  Есть две гипотезы по поводу момента, от которого надо считать гороско­пы момент  зачатия или момент рождения. Момент  зачатия означает, что  появляется  зародыш,  который  начинает  испытывать  воздействия.   Но  тогда встает вопрос, а от чего же, собственно, он начинает их испытывать  Гипотеза  о  том,   что   эти  влияния   начинают   запечатлеваться  не  в  момент   зачатия, а в момент рождения,  связана как раз с другой,  столь же обоснованной или необоснованной, гипотезой о том,  что разрыв двух биологических организмов, происходящий  при рождении,   оказывает  на ребенка  сильный  стресс,   на  фоне которого и идет  запечатление.  А   зародыш, развивающийся  «  теле   матери,  не получает какого-то особого воздействия, все происходит через мать.

—  Вот в этом-то и вся соль! Почему я развел эти вещи? После рождения для меня начинается отсчет моих психологических и физиологических циклов. И   мы   с   Вами   договорились,   что   здесь   возможна   корреляция   между  ними и состояниями солнечной активности. Здесь можно набирать статистику, вести исследования, наблюдать за разными группами людей — это вполне научная область исследования. А вот второй вопрос — более тонкий. Когда зародыш развивается, он действительно испытывает воздействие через организм матери. Но и ее организм испытывает воздействие солнечной активности. И есть очень важные месяцы, например, когда начинает формироваться нервная система. Все тоже идет по принципу реализации возможностей, и не все возможности реализуются. Некоторые состояния крови, газообмена могут повлиять на умственные способности, на развитие или недоразвитие тех или иных структур. Все это очень важно. Необходимо изучать, как внешняя среда через организм матери воздействует на развитие плода. Но тогда в среду надо включить и магнитосферу Земли, излучения, под воздействием которых постоянно на­ходится человеческий организм. Я убежден, что здесь корреляция есть и ее можно изучать. Я даже думаю, что где-то такие работы уже есть, и я их просто не знаю. Это вторая область, где можно установить зависимость между предрасположенностью организма, какими-то его реакциями на внешний мир и теми состояниями солнечной активности, которые обозначаются по­ложениями звезд на небе в момент моего рождения.

И наконец, третий момент, который также важен. То, как я буду реагировать на мир, какой у меня темперамент, каковы мои реакции, зависит от мамы и папы, от моего рождения, от моих генетических предрасположенностей, от того, что у меня заложено в наследственности. И уж оно-то вроде никак не коррелируется с солнечной активностью. Более того, наследственность людей все время переме­шивается. Наши предки имели различные гены. В нас течет много самых разных кровей (немецких, арабских, семитских, славянских, тюркских и т. д.) Очень небольшая вероятность того, что, изучив одного человека, можно предсказать поведение другого, исходя из корреляций между датой рождения человека, его циклами и солнечной активностью. Здесь очень большое влияние будет иметь генетический аппарат. Я отвечу на этот вопрос так: есть много способов составле­ния гороскопов, но все они испытывают на себе влияние вавилонских и египетских предсказаний, которые собирались жрецами десятки тысяч лет. Но за кем наблю­дали жрецы? Прежде всего за царскими домами. А там возникал устойчивый генетический фонд, поскольку браки заключались только между членами царских домов. В биологии это называется чистой популяцией. Можно сказать, что обществом был поставлен эксперимент, где были выделены чистые линии генофо­нда Другие линии в этот генофонд не входили. И за ними десятки тысяч лет велось наблюдение, делались предсказания, что-то сбывалось, что-то нет. В об­щем, накапливались наблюдения, как влияет солнечная активность на жизнеде­ятельность этой популяции. Накопленный опыт служил затем базисом для раз­личных предсказаний. И теперь я могу сказать следующее: для того чтобы в науке предсказать какое-нибудь сложное поведение, нужен идеализированный случай. На идеализированном случае я разыгрываю закон, а потом этот закон вероят­ностным образом может быть мною применен в более сложных случаях. Здесь я фиксирую ту же самую ситуацию. Был социальным опытом выделен биологи­чески чистый случай, который на протяжении десятков и сотен лет описывался, за ним наблюдали жрецы, сопоставлявшие положение звезд и судьбы правителей в зависимости от времени рождения. Накапливалась статистика, которая фик­сировала совпадения или несовпадения каких-то жизненных ситуаций с пиками биологической активности в зависимости, от солнечной, с какими-то воздействи­ями солнечной активности и на внутриутробное развитие. Если использовать эти гороскопы как функции не жесткого, а вероятностною предсказания судьбы, то я могу допустить, что вполне там может существовать некоторый слой знаний о том, как будет вести себя человек в некоторых абстрактных ситуациях. Кстати, гороскопы (как и любые пророчества) составляются чрезвычайно абстрактно Тебе ведь не говорят ничего конкретного. Я человек созвездия Льва, гороскопы мне предсказывают некоторые черты моего поведения. Я обратил внимание на то, что у ряда людей наблюдаются совпадения их реакций на события и пред­сказаний гороскопа. Может быть, определенные состояния магнитосферы стиму­лируют какие-то конкретные реакции. Далее у меня есть месяцы и дни, когда у меня, согласно гороскопу, есть хорошие шансы. Конечно, в этот день я могу заразиться гриппом, заболеть и хорошего тонуса у меня не будет.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ,,,,

 

Серия сообщений "Краткий курс Магии":
Часть 1 - Введение в Магию
Часть 2 - Краткий экскурс в историю Магии
...
Часть 4 - Теория Магии
Часть 5 - Теория Магии: Текст 1
Часть 6 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 2
Часть 7 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 2 продолжение
Часть 8 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 3
...
Часть 25 - ПРАКТИКА МАГИИ! ТЕКСТ 13
Часть 26 - Проверь свои экстрасенсорные способности
Часть 27 - Теория Магии я перенес магию читайте куда

КРАТКИЙ КУРС МАГИИ

Дистанционные он-лайн уроки Магического Искусства

Б.  МАЛИНОВСКИЙ

Этнограф и социолог польского происхождения,

В 1908 получил степень доктора философии

С 1938 – профессор Йельского университета (США).

В отличие от других исследователей первобытных племен,

жил среди туземцев и лично узнавал их быт.

Цель — «понять мировоззрение аборигена,

его отношение к жизни, изучить его взгляды на мир».

МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

ИСКУССТВО МАГИИ И МОГУЩЕСТВО ВЕРЫ

МАГИЯ! Само это слово — как бы завеса, за которой скрыт таинст­венный и загадочный мир! Даже для тех, кому чужда тяга к оккульт­ному, кого не манит блеск крупиц «эзотерических истин», кому неведом обжигающий интерес, в наши дни подогреваемый модой, к полупонят­ным, воскрешенным из небытия древним верованиям и культам, получи­вшим теперь названия различных «теософии», «спиритизмов» или «спиритуализмов» и прочих псевдонаучных учений, «логий» и «измов». Даже для тех, кому свойственна ясность научного мышления, смысл этого слова обладает особой привлекательностью. В какой-то мере это, быть может, объясняется надеждой найти в магии некую квинтэссенцию важнейших устремлений первобытных людей и их мудрости — ценность такого знания невозможно оспорить, каким бы ни было его содержание. Но кроме того, нельзя не признать, что слово «магия» как бы пробужда­ет в нас дремлющие духовные потенции, скрытые в тайниках души надежды на чудо, веру в незнаемые возможности человека. Вспомним хотя бы ту покоряющую силу, какой обладают слова «магия», «чары», «колдовство», «волшебство» в поэзии, где их эмоциональная значимость выступает со всей очевидностью и остается неподвластной бегу времени.

Но когда к изучению магии приступает социолог, пытающийся переступить порог этого таинственного мира — что, впрочем, вполне осуществимо, благодаря возможности наблюдать жизнь современных нам человеческих обществ, сохранивших быт и культуру каменного века,— он с некоторым разочарованием обнаруживает, что магия — это вполне прозаическое, трезво рассчитанное и даже грубоватое искусство, к которому прибегают из чисто практических соображений, в основе которого лежат некие примитивные и поверхностные верования, искус­ство, сводящееся к выполнению ряда простых и однообразных приемов. Об этом уже шла речь, когда мы пытались так определить магию, чтобы отличать ее от религии, и указывали на ее сводимость к чисто практичес­ким действиям, выступающим в качестве средства достижения некой цели. Мы сталкиваемся с этим и тогда, когда пытаемся распутать узлы, которыми она так крепко сплетена со знанием и практическими искус­ствами, что внешне почти неотличима от них, и нужны достаточные усилия, чтобы уловить существенную специфику ее ментальных устано­вок и особую ритуальную природу магических актов. Магия первобыт­ных людей — каждый специалист по полевой антропологии знает это по своему опыту — это крайне монотонная и безэмоциональная деятель­ность с вполне определенными средствами, круг которой очерчен неко­торой совокупностью верований и исходных предпосылок. Стоит вникнуть в суть какого-то одного обряда, изучить процесс какого-то одного чародейства, выяснить принципы магического верования, искусства ма­гии и его социальные характеристики — и вы сможете не только понять чуть ли не каждое действие данного первобытного племени, но даже сумеете, разнообразя свое поведение от случая к случаю, выступить в роли мага, где бы это ни происходило и где бы ни сохранялась до сих пор вера в это столь привлекательное искусство.

1. ОБРЯД И ЧАРОДЕЙСТВО

Рассмотрим некоторый типичный акт магии — хорошо известный и, как правило, выступающий в форме стандартизованного театрального представления акт черной магии. У туземцев среди прочих магических действий, по-видимому, самым распространенным является колдовство, совершаемое при помощи стрелы, заостренной палки, кости или иглы какого-либо животного. Дикарь нацеливает это оружие или бросает его в сторону своего воображаемого врага, которого хочет погубить, со­провождая это гримасами, угрожающими жестами и выпадами. Все это составляет определенный ритуал. Его многочисленные описания можно найти в древнеевропейских и древневосточных трактатах по черной магии, а также в этнографических исследованиях и рассказах путешест­венников. Гораздо реже можно встретить описание мимики и экспрессии дикарей, участвующих в подобных представлениях. Но как раз они-то и имеют самое важное значение.

Вообразим некоего наблюдателя, внезапно очутившегося в каком-то районе Меланезии и заставшего туземцев за такого рода занятием Не зная в точности, что он наблюдает, наш зритель скорее всего решил бы, что перед ним люди, находящиеся в лунатическом состоянии или отчего-то впавшие в безудержную ярость. Туземец не просто нацеливает свое оружие на воображаемую жертву. При этом он изо­бражает ярость, потрясая своим оружием, рассекая им воздух, по­ворачивая его в теле поверженного противника и рывком выдергивая обратно. Таким образом, туземец не только изображает свою победу над врагом, но вкладывает в это действие страсть желания этой победы.

Итак, мы видим, что драматическое изображение эмоций выступает как существенная часть обряда. Но что изображает сам этот обряд? Ясно, что если бы туземец хотел изобразить конечный результат своей победы, он включил бы в представление гибель противника, имитировал бы ее, однако так бывает далеко не всегда. Зато обязательной чертой представления является изображение эмоций, непосредственно связан­ных с ситуацией борьбы и победы, достигаемое с помощью мимики и специфических телодвижений

Можно было бы привести множество примеров подобных обрядов, которые довелось наблюдать мне самому, и еще больше — из описаний других очевидцев. Из всех таких наблюдений следует, что в обрядах черной магии колдун каким-то образом наносит повреждения, «увечит» или вовсе уничтожает предмет, символизирующий жертву, включая в эти обряды выражения ненависти и злобы. Аналогично, когда в об­рядах любовной магии колдун обнимает, гладит и ласкает пред­мет, символизирующий объект любовной страсти, он изображает чув­ства безумно влюбленного, потерявшего голову от ошеломляющей и испепеляющей страсти. В обрядах военной магии злоба, ярость атаки, воинственные страсти выражаются в более или менее непосредственной манере. В магии изгнания злых духов и дьяволов поведение колдуна напоминает состояние человека, охваченного ужасом или, по крайней мере, с трудом преодолевающего свой панический страх. Зажженные факелы, бряцание и размахивание оружием входят в оформление этого спектакля. Мною описан один из таких обрядов, в котором, отражая темную силу дьявола, маг произносит заклинания, как бы выдавливая их из своего оцепеневшего от ужаса тела, вздрагивающего в конвульсиях. Этот ужас охватывает другого колдуна, пытающегося приблизиться к магу, и заставляет его бежать прочь.

Все подобные действия, обычно находящие рациональное объясне­ние в некоторых исходных принципах магии, прежде всего выглядят как проявления определенных эмоций. Предметы и элементы оформления магических представлений часто также служат той же цели. Ножи, остро заточенные колющие или режущие орудия, зловонные или ядовитые вещества, используемые в обрядах черной магии, ароматические смолы, цветы, опьяняющие вещества — в любовной магии, ценные вещи — в хозяйственной магии — все это главным образом направлено на выражение чувств, а не идей, в которых фиксируются цели соответству­ющих Магических обрядов.

Наряду с такими обрядами, в которых главные элементы служат выражению определенной эмоции, существуют и другие, в которых действие направлено на имитацию определенного результата или, по выражению сэра Джеймса Фрэзера, обряд имитирует свою цель. Так, в одном из описанных мною обрядов черной магии, совершаемом туземцами Меланезии, ритуальное завершение колдовства заключается в том, что колдун слабеющим голосом издает последние звуки, затем предсмертный хрип и падает замертво. Нет нужды приводить другие примеры, поскольку этот аспект магии и подобные обряды блестяще описаны и подробно документированы Фрэзером. Сэр Джеймс также показал, что существует особое профессиональное знание магических предметов, основанное на свойствах, отношениях, идеях сходства и со­причастности, получившее развитие в магической псевдонауке.

Но существуют и такие ритуальные представления, в которых нет ни имитации, ни предвидения цели, ни выражения какой-либо конкурентной идеи или эмоции. Известны обряды настолько простые, что их можно описать как обычную демонстрацию некоторых магических способно­стей, например, когда колдун встает и, обращаясь к ветру, вызывает его. В другом обряде колдун передает свои чары некоторому предмету, заколдовывает его. В таких случаях используются вполне определенные материальные объекты — предметы или вещества, наилучшим образом приспособленные для того, чтобы воспринять, сохранить и передать магическую силу, выступать оболочками этих сил до тех пор, пока они не найдут своего прямого применения.

Что же такое эта магическая сила, присутствующая в любом маги­ческом обряде?

Какие бы элементы магического обряда мы ни взяли — действия, выражающие определенные эмоции, имитацию или предвидение конеч­ного результата, простое колдовство,— у всех у них есть нечто общее: магическая сила, ее действие всегда передается к околдовываемому объекту. Что это за сила? Если попытаться выразить ее кратко, можно было бы сказать, что это некая власть колдовского заклинания. Это следует подчеркнуть, поскольку исследователи часто упускают из виду столь важное обстоятельство. Колдовское заклинание — наиболее важ­ный элемент магического ритуала. Тайна колдовского заклинания — часть магической тайны, передаваемой от посвященного к посвящен­ному. Для туземцев знание магии означает знание колдовского заклина­ния; в любом описании обрядов черной магии, например, можно найти подтверждение тому, что магический ритуал концентрируется вокруг этого колдовства. Формула колдовства есть центральная часть магичес­кого представления.

Исследование текстов и формул первобытной магии показывает, что имеется три типических элемента, с которыми связана вера в действен­ность магических ритуалов. Во-первых, это фонетические эффекты, на­пример, имитация естественных звуков: свиста и завывания ветра, шума морских волн, раскатов грома, звуков, издаваемых разными животны­ми. Эти звуки символизируют различные явления, и потому туземцы верят, что с их помощью эти явления могут быть магически воспроиз­ведены. Звуки также выражают некоторые эмоции, связанные с желани­ями человека, и потому служат магическому удовлетворению последних

Второй элемент, играющий важную роль в первобытных колдовст-вах,— это слова, произнесение которых выступает как средство для вызывания определенных событий, достижения целей, поддержания или управления ходом вещей. Например, туземный колдун называет все симптомы болезни, которую хочет излечить, или в том случае, когда его целью является смерть некоторого человека, произносит формулу, опи­сывающую гибельный конец своей жертвы. Во врачевательной магии чародей живописует словами совершенство здоровья и телесной силы. В обрядах хозяйственной магии употребляются слова о росте растений, повадках животных и рыб. В словах мага выражаются также чувства, характерные для магически воспроизводимых действий, а также сами эти действия, окрашенные соответствующими эмоциями. Колдующий туземец с выражением ярости повторяет: «Я разобью... я растопчу.. я раздавлю... я разорву...», перечисляя вслед за этими словами разные части тела и органы своей жертвы. Нетрудно видеть, что колдовские действия в основном напоминают структуру магического обряда в це­лом, а слова колдовских заклинаний отвечают тем же требованиям, что и предметы магических ритуалов.

В-третьих, колдовство включает элемент, для которого нет аналога в ритуале. Я имею в виду мифологические аллюзии, ссылки на предков и героев культуры, от которых была воспринята сама магия. Здесь мы подходим, вероятно, к наиболее важному моменту, к традиционному источнику магии.

2. ТРАДИЦИЯ МАГИИ

Традиция, которая, как мы не раз уже подчеркивали, господствует в первобытном обществе, находит свое концентрированное выражение в магическом ритуале и культе. Всегда, когда речь идет о сколько-нибудь значимом магическом действии, мы непременно находим историю, объ­ясняющую существование этого действия. В этой истории повествуется о том, как данный магический ритуал стал частью бытия некоторой человеческой общности, племени, семьи или рода. Но это повествование никогда не указывает на источник, из которого «проистекала» бы магия; такого источника нет — магия не создается и не изобретается. Всякая магия всегда «была» с самого начала существенным дополнением всех вещей и процессов, входящих в сферу жизненных интересов человека, хотя и оставалась за гранью его обычных умственных усилий. Колдовст­во, магический обряд и то, на достижение чего они направлены, всегда сосуществуют во времени.

Так, у туземцев Центральной Австралии все магические обряды существуют со времен алькеринга (alcheringa), откуда ведут начало и все прочие элементы их бытия. У туземцев Меланезии история магии вос­ходит ко времени их пещерной жизни, когда магия была естественным знанием родового человека. В более высокоразвитых обществах исто­ками магии часто называют духов и демонов, но и эти силы, как правило, не изобретали магию, а воспринимали ее. Таким образом, веру в изначальное существование магии можно считать универсальной. Этой вере сопутствует твердое убеждение в том, что именно благодаря своей совершенной неизменности, благодаря тому, что она передает от одних поколений к другим без малейших искажений или добавлений, магия сохраняет свою действенность. Даже небольшое отклонение от изнача­льно и навсегда установленного образца было бы гибельным для магии.

С этим связана идея существенной связи, имеющей место между магическим обрядом и объектом, на который он направлен. Магия — это и есть свойство самого объекта, точнее — отношения между этим объектом и человеком, отношения, которое не создается человеком, но существует для человека. Какую бы традицию или мифологию мы ни рассматривали, мы всегда встретимся с уверенностью в том, что магия всегда служила целям человека и существовала благодаря его знанию (или знанию некоего человекоподобного существа). Это относится к са­мому выдающемуся магу точно так же, как и к средствам, использу­емым им для колдовства, и к большинству объектов, на которые направ­лена магия. Первобытное человечество — будь то австралийские мура-мура или алькеринга, пещерные племена Меланезии или население Земли эпохи магического Золотого Века — изначально имело магию в своем культурном арсенале.

Магия не только воплощается человеком, но и человечна по своей направленности: магические действия, как правило, относятся к прак­тической деятельности и состояниям человека — к охоте, рыбной ловле, земледелию, торговле, к любви, болезням и смерти. Объектом магии оказывается не сама природа, а человеческое отношение к ней и человеческие действия с природными объектами. Более того, результаты маги­ческих действий, как правило, воспринимаются не как то, что дает природа под влиянием колдовских заклинаний, а как нечто специфически магическое, то, чего сама природа произвести не может и что подвласт­но лишь магии. Тяжелые заболевания, страстная любовь, стремление к торжественным церемониям и другие подобные явления, свойственные телесной и духовной природе человека, выступают как непосредственные результаты колдовства и обряда. Поэтому магия не выводится из на­блюдений за природой или из знания ее законов, она выступает изна­чальным достоянием человека, поддерживаемым культурной традицией и подтверждающим существование особой независимой власти, благо­даря которой человек может осуществлять свои цели.

Поэтому магическая сила не растворена в универсуме бытия, не присуща чему бы то ни было вне человека. Магия — это специфическая и уникальная власть, которая принадлежит только человеку и обнаружи­вает себя только в магическом искусстве, изливается человеческим голо­сом и передается волшебной силой обряда.

Здесь надо вспомнить, что существование человеческого тела как вместилища магической силы и проводника, посредством которого эта сила переходит на иные предметы, вынуждено подчиняться различным условиям. Поэтому маг обязан соблюдать все виды табу, ибо в против­ном случае колдовство могло бы оказаться испорченным. Это мнение особенно распространено в некоторых первобытных обществах, напри­мер в Меланезии, где туземцы полагают, что испорченное колдовство остается в брюхе мага, вместилище не только пищи, но и памяти человека. Когда это необходимо, волшебная сила может сосредоточи­ваться в гортани, где размещается разум, и оттуда изливается через голос, главный орган человеческой души. Таким образом магия, не только является существенным достоянием человека, но и буквально находится внутри человека в любой момент его жизни, а также может передаваться только от человека к человеку по строгим правилам посвя­щения в таинство, наследования и инструкции. Поэтому в первобытной культуре магическая сила никогда не считалась некой природной силой, присущей природным объектам и действующей вне и независимо от человека, силой, которая могла бы быть познана и понята каким-то из обычных способов, какими человек добывает знание о природе.

3. МАНА И МАГИЧЕСКАЯ СПОСОБНОСТЬ

Очевидно, что если верны наши предыдущие рассуждения, то теории и концепции, согласно которым в основе магии лежит то, что они называют мана, идут в ложном направлении Если мы утверждаем, что магическая сила присуща только человеку, что человек овладевает этой силой лишь при определенных условиях и использует ее только в рам­ках, установленных традицией, то, конечно, нельзя согласиться с д-ром Кодрингтоном, который описывает эту силу следующим образом' «Ма­на не сосредоточена ни в чем и может переходить во что угодно». Мана также «действует всеми способами во благо или во зло... обнаруживает себя в физической силе или какой-либо иной, а также в любой спо­собности или отличительном качестве, присущем человеку». Теперь ясно, что сила, которую описывает Кодрингтон, совершенно проти­воположна магической силе, как она предстает в мифологии первобыт­ных обществ, в поведении дикарей и в их магических формулах. Как я мог убедиться в своих меланезийских исследованиях, магическая сила действительно сосредоточена только в колдовстве и связанном с ним ритуале и передается не как угодно, а только строго определенной процедурой. Она никак не обнаруживает себя в физической силе, а ее воздействие на способности и отличия человека строго ограничено и определено.

То же самое можно сказать о том, как истолковываются некоторые понятия, заимствованные из культуры североамериканских индейцев. Эти истолкования не имеют ничего общего с особой и конкретной магической силой. Например, слово «вакан» из языка племени Дакота объясняется следующим образом: «Все живое есть вакан. Такова любая вещь, обнаруживающая силу: будь то ветер или движущиеся облака, будь то некая пассивная масса, например валун у дороги... Это слово охватывает всякую тайну, любые скрытые силы, все сверхъестествен­ное». О слове «оренда», взятом у ирокезов, говорится: «Эта сила свойст­венна всем вещам... скалам, воде, морским приливам, растениям, живо­тным, людям, ветру и буре, облакам, грому и молнии... Первобытная ментальность видит в этой силе достаточную причину всех явлений, всех действий окружающей человека среды».

После того, что нами было установлено о сущности магической силы, вряд ли нужно подчеркивать, что между понятиями типа мана и особой силой магического колдовства и обряда очень мало общего. Нам уже приходилось отмечать, что ключ к пониманию магических верований заключен в строгом различии между традиционной силой магии, с одной стороны, и другими силами и способностями, присущими природе и че­ловеку. Слова «вакан», «оренда» и целый класс понятий, связанных со словом «мана», обозначающие все виды сил и власти, кроме магии, являют собой примеры некоторой, уходящей в глубину веков генерали­зации чисто метафизического понятия, признаки которого можно об­наружить также в некоторых словах современных туземцев. Они чре­звычайно важны для понимания первобытной ментальности, но их современный анализ, основанный на исследовательских данных, позво­ляет судить о наличии определенной проблемы, связанной с отношением между первобытными представлениями о «силе», о «сверхъестествен­ном» и тем, что мы называем «магической силой». Та информация, какой мы сейчас располагаем, не позволяет вполне определенно судить о первичном значении этих сложных понятий: физической силы и сверхъ­естественного действия. В языках североамериканских дикарей акцент, по-видимому, ставится на первом, в языках туземцев Океании — на последнем. Мне хотелось бы только подчеркнуть, что все попытки понять ментальность туземцев должны основываться прежде всего на изучении и описании различных типов их поведения, а слова их языка — на основе изучения их жизни и быта. Язык слишком легко заводит наше познание в тупики, и в антропологии «онтологическая аргументация» особенно опасна.

Эта проблема заслуживает самого подробного анализа, поскольку теория мана как сущности первобытной магии и религии получила столь же блестящую по форме, сколь беспомощную по своему реальному применению разработку; сейчас мы должны констатировать, что наши познания о мана, в особенности по отношению к Меланезии, весьма противоречивы и, что еще более важно, мы почти не располагаем данными, с помощью которых можно было бы показать, как это поня­тие входит в религиозные культы и верования.

Одно можно сказать со всей определенностью: нельзя отождествлять возникновение магии с образованием некоторого абстрактного понятия универсальной силы, которое затем применяется к конкретным случаям. Напротив, каждая конкретная ситуация несомненно порождает свою магию независимо от других ситуаций. Любой тип магии, обусловлен­ный конкретной ситуацией и свойственным ей эмоциональным напряже­нием, возникает благодаря спонтанному движению идей и непосредст­венных реакций человека. Именно универсальность этого духовного процесса лежит в основе того факта, что магия обладает некоторыми общими характеристиками, позволяющими выражать магическое мыш­ление и поведение людей в общих понятиях. Теперь мы подошли к моме­нту, когда необходимо проанализировать отношение между конкрет­ными магическими ситуациями и опытом, благодаря которому они возникают.

4. МАГИЯ И ОПЫТ

До сих пор мы в основном имели дело с туземными идеями и пред­ставлениями о магическом. Они в конечном счете сводятся к простому убеждению, свойственному дикарям, что магия дает человеку власть над определенными вещами. Теперь следует рассмотреть это убеждение с точки зрения наблюдателя-социолога. Вновь рассмотрим типичную ситуацию, в которой мы находим магию. Человек в своей практической деятельности раз за разом попадает в тупиковые положения: охотник упускает добычу, моряк ошибается в направлении ветра, мастер, изгота­вливающий лодку каноэ, не уверен в прочности материала, здоровый человек внезапно ощущает ухудшение самочувствия. Что делать челове­ку в таких обстоятельствах, если оставить в стороне магию, верования и ритуалы?

Ему не могут помочь его знания, прошлый опыт и технические навыки также подвели его. Человек ощущает свою беспомощность. Но желания, овладевающие им, все усиливаются, заботы, опасения и надеж­ды создают внутреннее напряжение, которое требует разрядки в действии. Дикарь или цивилизованный человек, обладает ли он искусством магии или же вовсе не ведает о ее существовании — человек, попавший в такую ситуацию, не может оставаться в бездействии, единственном состоянии, к которому подталкивает его растерявшийся разум. Напротив, его нер­вная система и все его телесное существо побуждают к действию, которое могло бы заместить то, какое не увенчалось успехом. В его сознании доминирует образ желаемой цели, он как бы видит и осязает ее. Само его тело уже совершает действия, соответствующие тому, что обещает ему надежда, что диктует ему столь сильно переживаемая страсть.

Человек во власти бессильной ярости или ослепляющей ненависти сжимает кулаки и наносит воображаемые удары своим врагам, выкрики­вает проклятия, слова гнева и злобы. Влюбленный, страстно вожделе­ющий к недоступной или не расположенной к нему красавице, видит ее в своем воображении, взывает к ней, умоляет и требует ее благосклон­ности, ощущая себя ее избранником, прижимает ее к своей груди в своих мечтах. Раздосадованный неудачей охотник или рыбак видит в своем воображении добычу, трепещущую в сетях, или животное, пронзенное копьем, он повторяет их названия, пытается выразить словами свою мечту о великолепном улове, жестами и мимикой изображает появление того, чего так горячо жаждет. Заблудившийся ночью в лесу или джунг­лях человек охвачен суеверным ужасом, видит вокруг себя преследу­ющих его демонов и обращается к ним, пытаясь отразить их нападение, напугать или самому бежать от них в страхе, уподобляясь животному, которое спасается от преследования, притворяясь мертвым

Подобные реакции на заполоняющие душу страсти и неотступные желания — естественный ответ человеческого существа, попадающего в такого рода ситуации. В их основе лежит общий психофизиологический механизм. Они возбуждают то, что можно было бы назвать продолжен­ным выражением эмоций в действии и слове: угрожающие жесты и про­клятия выносят наружу бессильную ярость, недоступная, но страстно желаемая цель выступает спонтанным образом, когда практическое действие заходит в тупик, жесты влюбленного обнаруживают не нашед­шую выхода нежность и т. д. Все эти действия и выражения чувств позволяют человеку как бы воссоздать желаемые результаты в своем сознании, открыть выход своей страсти, жестами или словами прибли­зить к себе то, что было бы иначе недостижимо.

Но что происходит в интеллекте, когда эмоции бурно выплескивают­ся в словах и поступках, какие убеждения формируются при этом? Прежде всего сознание формирует ясный образ желаемой цели, нена­вистного врага, злого духа. Этот образ обретает специфическую эмоци­ональную окраску, которая индуцирует активную установку сознания по отношению к этому образу. Если страсть достигает некой критической точки, когда человек утрачивает контроль над собой, ранее сдержива­емое психофизиологическое напряжение разряжается потоком слов и безрассудным поведением. Но и этот бурный взрыв продолжает направляться образом цели. Это поддерживает мотивирующую силу реакции, определенным образом организует и ориентирует слова и дей­ствия. Поэтому замещающая деятельность, в которой страсть находит свой выход из-под обломков бессилия, субъективно обладает всей цен­ностью действия реального, которое осуществилось бы, если бы не возникли непреодолимые препятствия.

Когда наступает разрядка, которой способствуют слова и жесты, навязчивые видения угасают, желаемая цель кажется приблизившейся или даже достигнутой — человек вновь обретает равновесие, опять ощущает гармонию жизни. И у него возникает убеждение, что проклятия и жесты ярости поразили врага, что любовная мольба и нежные объятия не остались без ответа, что затраченные усилия не могли не оказать положительного влияния на предмет желания. Испытав страх, застави­вший его бежать или биться насмерть с воображаемым врагом, и почув­ствовав затем облегчение, человек полагает, что именно его поведение спасло от опасности. Сильное эмоциональное переживание, нашедшее выход в потоке слов, образов и действий, оставляет после себя глубокое убеждение в своей реальности, в том, что практически значимое и поло­жительное достижение осуществилось благодаря открывшейся человеку некой таинственной силе. Возникает уверенность в том, что эта сила, дающая человеку власть обладания, физическую или духовную, прихо­дит к нему откуда-то извне, и первобытный человек, как, впрочем, всякий легковерный и неразвитый субъект во все времена, полагает, будто именно его спонтанные действия и внутренняя вера в их эффектив­ность стали причиной раскрытия этих внешних и, несомненно, безлич­ных источников силы.

Если сопоставить такие спонтанные действия и речевые акты, вы­званные перехлестывающей через край страстью или неудовлетворен­ным желанием, с магическим ритуалом, формулами колдовских закли­наний и применяемыми в магических представлениях предметами, закре­пленными традицией, то бросающееся в глаза сходство позволяет заключить, что они тесно связаны и зависимы друг от друга. Магические ритуалы, большая часть магических формул и принципов, колдовские приемы — все это восходит к бурным переживаниям, испытанным лю­дьми в труднейших ситуациях их практической жизни, в безвыходных тупиках, в попытках найти бреши в стене, воздвигаемой несовершен­ством их культуры, разрешить противоречие между могучими жиз­ненными соблазнами и грозными опасностями подстерегающей судьбы. Я думаю, что именно здесь мы находим не просто один из факторов, но самый главный исток магической веры.

Поэтому в большинстве магических ритуалов присутствуют соответ­ствующие им спонтанные формы выражения эмоций или воображаемого достижения желанной цели. Большинству магических колдовских пред­ставлений с их традиционным набором заклинаний, приказаний и мета­фор соответствует импровизируемый поток слов, проклятий, мольб, описаний неисполненных желаний и обращений к темным силам. Каж­дому верованию в эффективность магии соответствует одна из иллюзий субъективного переживания, мимолетного в душе цивилизованного ра­ционалиста, хотя в ней и никогда полностью не отсутствовавшего, но обладающего огромной убедительной силой для простого человека в любой культуре, не говоря уже о первобытным дикаре.

Мы видим, что основания магических верований и практики не взяты из воздуха, а берут истоки во множестве переживаний, которыми напол­нены жизнь, в опыте, из которого человек черпает уверенность в своей способности достигать поставленных целей. Теперь спросим: как соот­носятся между собой надежды, порождаемые такого рода опытом, и их реальное осуществление? Первобытному человеку безмерные претензии магии могли казаться осуществимыми, но как объяснить, что они столь долго оставались неразвенчанными?

В поисках ответа вспомним, во-первых, тот хорошо известный факт, что в человеческой памяти положительные случаи обладают гораздо большей убедительной силой, чем отрицательные. Один успех легко перевешивает множество неудач. Поэтому те жизненные ситуации, в которых магические ритуалы приносят успех, своей значимостью полностью вытесняют все случаи, когда желаемая цель не была достигнута. Но есть и другие факторы, способствующие уверенности в реальном могуществе магии. Мы уже видели, что магический ритуал берет начало в определенном опыте человека. Тот человек, который впервые осознал этот опыт, создал на его основе формулу заклинания, ставшую ядром магического ритуала, сумел передать ее своим соплеменникам, чтобы, закрепившись в их памяти, ритуал вошел в традицию и стал предметом веры,— несомненно должен был быть гением. Те люди, которые восприняли этот магический ритуал и овладели им, всегда развивали и совершенствовали его,— хотя сами полагали, что лишь следуют традиции,— несомненно обладали огром­ным интеллектом, духовной энергией и предприимчивостью. Легко предположить, что люди, обладающие такими качествами, чаще других добивались успеха, за что бы ни брались. И действительно, наблюдения показывают, что в туземных обществах магия и выдающиеся личные качества всегда присутствуют рядом. Неудивительно, что обладание магическим искусством чаще всего совпадает с удачливостью, с уме­лыми руками, смелым сердцем и сильным духом. Стоит ли сомневаться, что в глазах первобытных людей именно магия выглядела причиной успеха, сопутствовавшего их действиям?

Личный авторитет мага и его значение для усиления веры в магию лежат в основе интересного явления, того, что можно назвать ходячими мифами о магии. Вокруг каждого известного мага существует ореол, складывающийся из рассказов о чудесной силе его проклятий, о совер­шенных им убийствах с помощью магии, об охотничьих и военных трофеях, о любовных викториях. В каждом туземном обществе такие истории образуют стержень верований в магию. Питаясь энергией эмо­циональных переживаний, знакомых каждому человеку по его собствен­ному опыту, молва о магических чудесах, расходясь широкими волнами, делает невозможными любые сомнения или скептические придирки. Каждый знаменитый маг, помимо своей причастности к традиции и по­мимо связи со своими предшественниками, опирается еще и на собствен­ную славу как на гарант чудотворства.

Поэтому миф — это не мертвое наследие прошлых веков, сущест­вующее в культуре только как некое развлекательное повествование. Это живая сила, постоянно вызывающая все новые явления, окружающая магию все новыми доказательствами ее могущества. Магия движется в славе прошлой традиции, но она всегда окружена атмосферой постоян­но самовозрождающегося мифа. Поток мифических преданий о про­шлом постоянно сливается с повествованиями, образующими фольклор данного племени. Магия оказывается мостом между золотым веком первобытного искусства и его сегодняшней чудотворной силой. По­этому ее формулы пронизаны мистическими аллюзиями, произнесение которых как бы воскрешает силы прошлого и перебрасывает их в на­стоящее.

Все это позволяет увидеть роль и значение мифологии в новом свете. Миф — это не собрание первобытных представлений о началах всего сущего, имеющих чисто философскую подоплеку. Он также не является итогом созерцания природы или некоторого рода символическим обо­бщением ее законов. Миф выступает как исторически образовавшееся суждение о некотором событии, само существование которого однажды и навсегда свидетельствовало в пользу какого-либо магическою дейст­вия. Иногда миф оказывается не чем иным, как фиксацией магического таинства, ведущего начало от того, первого человека, кому это таинство раскрылось в некотором знаменательном происшествии. Чаще миф просто повествует, каким образом некоторая магическая тайна откры­лась какому-то роду, племени или семейному клану. Но в любом случае миф является гарантией магической тайны, ее родословной, хартией ее прав на сознание людей. Мы уже говорили, что миф есть естественный результат человеческой веры в то, что любая власть должна обнаружи­вать себя, выступать как действующая сила, которую можно использо­вать, если в нее верить. У каждой веры есть своя мифология, ибо нет веры без чудес, а миф главным образом просто пересказывает некое первоначальное чудо, совершившееся благодаря магии.

Наконец, надо отметить, что миф может быть связан не только с магией, но и с любой формой социальной силы или социальных притязаний на власть. К мифу всегда прибегают для обоснования неких особых привилегий или обязанностей, вопиющих социальных нера­венств, различных ранговых отличий высокого или низкого уровня. Религиозная вера и сила религиозных убеждений также восходят к мифо­логическим повествованиям. Но религиозный миф — это скорее некая, явно выраженная догма, например, повествование о сотворении мира или о характере того или иного божества, иногда имеющее литератур­ную форму. Социальный миф, особенно в первобытных культурах, как правило, переплетается с легендами о происхождении магической силы. Без преувеличения можно сказать, что наиболее типичная и самая развитая мифология в первобытных обществах — это мифология магии. Функция мифа состоит не в том, чтобы объяснять, а в том, чтобы подтверждать, не удовлетворять любопытство, но придавать уверен­ность в силе, не плести байки, а связывать между собой смыслы различ­ных верований, относя их к непрерывно текущему потоку событий. Глубокая связь между мифом и культом, прагматическая функция мифа, заключающаяся в усилении веры, так долго игнорировалась этиологи­ческими и экспланативистскими теориями мифа, что нам следует неско­лько подробнее остановиться на этом вопросе.

5. МАГИЯ И НАУКА

Нам потребовалось сделать некоторое отступление на тему мифоло­гии, поскольку мы установили, что миф порождается реальным или воображаемым успехом колдовства. Но что сказать о его неудачах? При всей своей значимости, которой магия обязана глубокой вере и спонтан­ности ритуала, воплощающего жгучие желания и страстные чувства, со всей силой, какую дает ей личный авторитет, социальная власть и успех, как самого мага, так и участника магических ритуалов,— магия все же не гарантирована от неудач и провалов, и мы серьезно недооценили бы интеллект, логику и опыт дикарей, если бы предположили, что они будто бы не осознают этого или не могут извлечь из этого необходимые уроки.

Прежде всего, надо напомнить, что магия ограничена строгими условиями своей эффективности: точное воспроизведение колдовской формулы, безукоризненное совершенство ритуала, безукоснительное соблюдение табу и церемоний обряда, обязательных для мага. Если хотя бы одно из этих условий не выполняется, магия обречена на неудачу. Но даже если магический ритуал исполняется самым совершенным образом, он все же может не дать желаемого результата. Дело в том, что на каждую магию может быть и контрмагия. Если, как мы уже показали, магия призвана соединить неутолимость человеческих желаний со своенравной игрой случая, то понятно, что каждое желание, как позитивное, так и негативное, может и даже должно иметь соответствующую магию. Жизнь такова, что во всех своих социальных и бытовых устремлениях, во всех своих попытках заслужить благосклонность фортуны и поймать за хвост птицу счастья человек не может не считаться с соперничеством, завистью и злобой себе подобных существ. Удача, обладание, даже здоровье — все это познается в сравнении. Если ваш сосед имеет больше скота, больше женщин, больше власти, вы ощущаете неудовлетворенность тем, что имеете, и даже самим собой. Такова природа человека: часто его желания не меньше удовлетворяются тем, что ему удалось помешать другому, чем своим собственным успехом. Этой социально обуслов­ленной игре желаний и контржеланий, амбиций и злобы, успеха и зависти соответствует игра магии и контрмагии или белой и черной магии.

В Меланезии, где я занимался, прежде всего этой проблемой, у тузем­цев не существует ни единого магического действия, которое не со­провождалось бы твердой уверенностью в том, что существует и проти­водействие, которое, если окажется сильнее, может полностью свести на нет усилия мага. В некоторых видах магии, например, в целительной магии, формулы заклинания и контрзаклинания всегда соседствуют друг с другом. Чародей, обучаясь технике магического ритуала, посредством которого он вызывает какую-то болезнь, одновременно обучается форм­уле и обряду, которые могут полностью аннулировать действие его злой магии. В любовной магии не только существует вера в то, что сердце возлюбленной отзовется на более сильное из двух направленных к нему заклинаний, но считается также, что с помощью заклинания можно изменить уже сложившуюся любовную привязанность, например заста­вить жену разлюбить своего мужа. Трудно сказать, имеет ли место подобная двойственность магии во всем мире, так же как на Тробри-андских островах, но несомненно, что двойственность сил, черных и бе­лых, положительных и отрицательных, наблюдается повсеместно. По­этому неудача магии может быть отнесена за счет ошибки памяти, небрежности обряда, нарушения табу и, наконец, что не менее важно, неудача может быть объяснена тем, что кто-го другой совершил какой-то контрмагический обряд.

Теперь мы можем более полно охарактеризовать отношения между магией и наукой... Магия сродни науке в том смысле, что и та и другая направлены к определенным целям, тесно связанным с человеческой природой, потребностями и стремлениями людей. Магическое искусство направлено на достижение практических целей. Как к другие искусства и практические занятия, она подчинена ряду принципов, которые, скла­дываясь в определенную систему, диктуют тот способ действий, какой считается наиболее эффективным. Такие системы принципов обнаружи­ваются при анализе магических обрядов, колдовских заклинаний и пред­метов, составляющих арсенал мага. Магия, как и наука, обладает со­бственным техническим оформлением. Как и в других искусствах, чело­век, прибегающий к магии, способен из-за ошибки погубить весь свой замысел, но может и исправить свою ошибку. Другое дело, что в магии ко.шчественное равенство черного и белого имеет гораздо большее  значение, результаты колдовства уничтожимы в большей степени, чем это возможно в каком бы то ни было практическом искусстве или ремесле. Таким образом, между магией и наукой имеются некоторые сходства и мы вправе, вслед за Джеймсом Фрэзером, назвать магию псевдонаукой.

Нетрудно понять, в чем состоит ложность этой псевдонауки. Насто­ящая наука, даже в ее зачаточных формах, в каких она находит свое выражение в примитивных знаниях первобытных людей, базируется на повседневном универсальном опыте человеческой жизни, на тех победах, которые человек одерживает над природой в борьбе за свое существова­ние и безопасность, на наблюдении, результаты которых находят рацио­нальное оформление. Магия основывается на специфическом опыте особых эмоциональных состояний, в которых человек наблюдает не природу, а самого себя, в которых истина постигается не разумом, а раскрывается в игре чувств, охватывающих человека. Наука стоит на убеждении в универсальной значимости опыта, практических усилий и разума; магия — на вере в то, что человеческая надежда не может не сбыться, желание — не исполниться. В теории познания центральное место отводится логике, в теории магии — ассоциации идей под воздей­ствием желаний. Исследования показывают, что рациональное и маги­ческое знания относятся к разным культурным традициям, к различным социальным условиям и типам деятельности, и эти различия ясно осознавались людьми первобытных обществ. Рациональное знание до­ступно непосвященным, магическое — входит в область сакрального, овладение им требует посвящения в таинства обряда и выполнения табу.

6. МАГИЯ И РЕЛИГИЯ

Как магия, так и религия возникают в ситуациях эмоционального стресса: житейский кризис, крушение, важнейших замыслов, смерть и по­священие в таинства своего племени, несчастная любовь или неутолен­ная ненависть. Как магия, так и религия указывают выходы из таких ситуаций и жизненных тупиков, когда действительность не позволяет человеку найти иной путь, кроме обращения к вере, ритуалу, сфере сверхъестественного. В религии эта сфера наполняется духами и ду­шами, провидением, сверхъестественными покровителями рода и прово­звестниками его тайн; в магии — первобытной верой в силу о волшебст­ве магического заклинания. И магия и религия прямо опираются на мифологическую традицию, на атмосферу чудесного ожидания раскры­тия своей чудотворной силы. И магия и религия окружены системой табу и обрядов, которая отличает их действия от того, как ведут себя непосвященные.

Что же отличает магию от религии? Начнем с наиболее определенного и бросающегося в глаза различия: в сакральной сфере магия выступает как некое практическое искусство, служащее для выполнения действий, каждое из которых является средством достижения определенной цели; религия — как система таких действий, выполнение которых само по себе есть некоторая цель. Попытаемся проследить это различие на более глубоких уровнях. Практическое искусство магии обладает определенной и применяемой в строгих границах техникой исполнения: колдовские заклинания, ритуал и личные способности исполнителя образуют постоянное триединство. Релшия во всем многообразии ее аспектов и целей не имеет столь простой техники; ее единство не сводится ни к системе формальных действий, ни даже к универсальности ее идейного содержания, оно скорее заключавтся в выполняемой функции и в ценностном значении веры и ритуала. Верования, свойственные магии, в соответствии с ее практической направленностью крайне просты. Это всегда вера во власть человека достигать желаемой цели с помощью колдовства и ритуала. В то же время в религии 'мы наблюдаем значительную сложность и многообразие сверхъесте­ственною мира как объекта веры: пантеон духов и демонов, благотворные силы тотема, духи-хранители рода и племени, души праотцов, картины будущей загробной жизни — все это и многое другое создает вторую, сверхъестественную реальность для первобытного человека. Религиозная мифология также более сложна и разнообразна, в большей степени проникнута творчеством. Обычно религиозные мифы сосредоточены вокруг различных догматов и развивают их содержание в космогонических и 1ероических повествованиях, в описаниях деяний богов и полубогов. Магическая мифология, как правило, выступает в виде оесконечно повторяющихся рассказов о сверхобычных достижениях первобытных людей.

Магия, как особое искусство достижения конкретных целей, в одной из своих форм однажды входит в культурный арсенал человека и затем непосредственно передается от поколения к поколению, с самого начала она является искусством, которым владеют немногие специалисты, и пе­рвая профессия в истории человечества — это профессия колдуна и чаро­дея. Религия же в самых своих первоначальных формах выступает как всеобщее дело первобытных людей, каждый из которых принимает в ней активное и равное участие. Каждый член племени проходит через обряд посвящения (инициации) и впоследствии сам посвящает других. Каждый член племени скорбит и рыдает, когда умирает его сородич, участвует в погребении и чтит память усопшего, а когда придет его час, он точно так же будет оплакан и помянут. У каждого человека есть свой дух, и после смерти каждый сам становится духом. Единственная сущест­вующая в рамках религии специализация — так называемый первобыт­ный спиритический медиумизм — это не профессия, а выражение лич­ного дарования. Еще одно различие между магией и религией — это игра черного и белого в чародействе, тогда как религия на своих первобытных стадиях не слишком интересуется противоположностью между добром и злом, благотворными и зловредными силами. Здесь опять-таки важен практический характер магии, направленной на непо­средственные и измеримые результаты, тогда как первобытная религия обращена к роковым, неотвратимым событиям и сверхъестественным силам и существам (хотя, главным образом, в моральном аспекте), и потому не касается проблем, связанных с человеческим воздействием на окружающий мир. Афоризм о том, что страх впервые создал богов во вселенной, совершенно неверен в свете антропологии.

Чтобы понять различия между религией и магией и ясно представить отношения в треугольном созвездии магии, религии и науки, надо по крайней мере вкратце обозначить культурную функцию каждой из них. Функция первобытного знания и его ценность уже обсуждалась выше, и она достаточно проста. Знание окружающего мира дает человеку возможность использовать природные силы, первобытная наука дает людям огромное преимущество по сравнению с другими живыми суще­ствами, продвигает их намного дальше всех прочих тварей по пути эволюции. Чтобы понять функции религии и ее ценность в сознании первобытного человека, необходимо тщательно изучить множество ту­земных верований и культов. Мы уже показали раньше, что религиозная вера придает устойчивость, оформляет и усиливает все ценностно-значи­мые ментальные установки, такие, как уважение к традиции, гармоничес­кое мироощущение, личностная доблесть и уверенность в борьбе с жи­тейскими невзгодами, мужество перед лицом смерти и т. д. Эта вера, поддерживаемая и оформляемая в культе и церемониях, обладает ог­ромным жизненным значением и раскрывает первобытному человеку истину в самом широком, практически важном смысле слова

Какова культурная функция магии? Как мы уже говорили, все ин­стинктивные и эмоциональные способности человека, все его практичес­кие действия могут заводить в такие тупиковые ситуации, когда дают осечку все его знания, обнаруживаю! свою ограниченность силы разума, не помогают хитрость и наблюдательность Силы, на которые человек опирается в повседневной жизни, оставляют его в критический момент. Природа человека отвечает на это спонтанным взрывом, высвобож­дающим рудиментарные формы поведения и дремлющую веру в их эффективность. Магия основывается на этой вере, преобразует ее в стан­дартизованный ритуал, обретающий непрерывную традиционную форму. Таким образом магия дает человеку ряд готовых ритуальных актов и стандартных верований, оформленных определенной практичес­кой и ментальной техникой. Тем самым как бы воздвигается мост через те пропасти, которые возникают перед человеком на пути к ei о важней­шим целям, преодолевается опасный кризис. Это позволяет человеку не терять присутствие духа при решении самых трудных жизненных задач, сохранять самообладание и целостность личности, когда подступает приступ злобы, пароксизм ненависти, безысходность отчаяния и страха. Функция магии заключается в ритуализации человеческого оптимизма, в поддержании веры в победу надежды над отчаянием. В магии человек находит подтверждение того, что уверенность в своих силах, стойкость в испытаниях, оптимизм одерживают верх над колебаниями, сомнени­ями и пессимизмом.

Бросая взгляд с высот нынешней, далеко ушедшей от первобытных людей, развитой цивилизации, нетрудно видеть грубость и несостоятель­ность магии. Но нам не следует забывать, чго без ее помощи первобыт­ный человек не смог бы справляться с труднейшими проблемами своей жизни и не мог бы продвинуться к более высоким стадиям культурного развития. Отсюда ясна универсальная распространенность магии в пер­вобытных обществах и исключительность ее могущества. Отсюда понят­но неизменное присутствие магии в любой значимой деятельности пер­вобытных людей

Магия должна быть понята нами в ее неразрывной связи с величест­венной безрассудностью надежды, которая всегда была лучшей школой человеческою характера.

МИФЫ МАГИИ

Теперь я позволю себе подробнее остановиться на другом типе мифических повествований, на тех мифах, которые связаны с магией. Магия, с какой стороны ее ни возьми, — это наиболее важный и самый таинственный аспект практического отношения первобытных людей к реальности. С проблемами магии связаны самые сильные и противоре­чивые интересы антропологов. В северо-западной Меланезии роль магии настолько велика, что ее не может не заметить даже самый поверхност­ный наблюдатель. Однако ее проявления не вполне ясны на первый взгляд. Хотя буквально вся практическая жизнь туземцев проникнута магией, со стороны может показаться, что в ряде очень важных сфер деятельности ее нет.

Например, ни один туземец не вскопает грядку батата или таре не произнеся магических заклинаний, но в то же время выращивание кокосов, бананов, манго или хлебного дерева обходится без всяких магических обрядов. Рыбная ловля, имеющая подчиненное значение по сравнению с земледелием, только в некоторых своих формах связана с магией.

Это, главным образом, ловля акул, рыбы калала и то'улам. Но столь же важные, хотя более легкое и доступные, способы рыбной ловли при помощи растительных ядов вовсе не сопровождаются магическими ри­туалами. При постройке каноэ, в деле, связанном со значительными техническими трудностями, рискованном и требующем высокой органи­зации труда, магический ритуал очень сложен, неразрывно связан с этим процессом и считается абсолютно необходимым. Но постройка хижин, технически не менее сложная, чем сооружение каноэ, но не так зависящая от случайности, не подверженная такому риску и опасностям, не требу­ющая столь значительной кооперации труда, не сопровождается ника­кими магическими обрядами. Резьба по дереву, имеющая промышлен­ный смысл, которой обучаются с малолетства и которой заняты в неко­торых деревнях чуть ли не все их жители, не сопровождается магией, зато художественная скульптура из эбенового дерева, или железного дерева, которой занимаются только люди, обладающие незаурядными техническими и художественными способностями, обладает соответст­вующими магическими обрядами, считающимися главным источником мастерства и вдохновения. Торговля, кула, церемониальная форма об­мена товарами имеет свой магический ритуал; однако другие, более мелкие формы меновой торговли, имеющие чисто коммерческий харак­тер, не связаны ни с какими магическими обрядами. Война и любовь, болезни, стихия ветра, погода, судьба — все это, по мнению туземцев, полностью зависит от магических сил.

Уже из этого беглого обзора вырисовывается важное для нас обоб­щение, которое послужит некоторой отправной точкой. Магия имеет место там, где человек встречается с неопределенностью и случайно­стью, а также там, где возникает крайнее эмоциональное напряжение между надеждой достичь цели и опасением, что эта надежда может не сбыться. Там, где цели деятельности определены, достижимы и хорошо контролируются рациональными методами и технологией, мы не нахо­дим магию. Зато она налицо там, где очевидны элементы риска и опас­ности. Магии нет, когда полная уверенность в безопасности предприятия дает излишним любое предугадывание хода событий. Здесь срабаты­вает психологический фактор. Но магия выполняет и другую, не менее важную, социальную функцию. Мне уже приходилось писать о том, что магия выступает как действенный фактор организации труда и придания ему системного характера. Она также выступает как сила, позволяющая осуществлять практические замыслы. Поэтому культурно-интегративная функция магии состоит в устранении тех препятствий и несоответст­вий, которые неизбежно возникают в тех сферах практики, имеющих большую социальную значимость, где человек не в состоянии полно­стью контролировать ход событий. Магия поддерживает в человеке уверенность в успехе его действий, без которой ему не удалось бы достигать своих целей; в магии человек черпает духовные и практические ресурсы тогда, когда он не может положиться на обычные средства, имеющиеся в его распоряжении. Магия вселяет в него веру, без которой он не мог бы решать жизненно важные задачи, укрепляет его дух и позволяет собраться с силами в тех обстоятельствах, когда ему грозит отчаяние и страх, когда он охвачен ужасом или ненавистью, подавлен любовной неудачей или бессильной яростью.

Магия имеет нечто общее с наукой в том смысле, что она всегда направлена к определенной цели, порождаемой биологической и духо­вной природой человека. Искусство магии всегда подчинено практическим целям; как и любое другое искусство или ремесло, она обладает некоторой концептуальной основой и принципами, система которых определяет способ достижения целей. Поэтому магия и наука имеют ряд сходств, и вслед за сэром Джеймсом Фрэзером мы могли бы с опреде­ленным основанием называть магию «псевдонаукой».

Присмотримся ближе к тому, что представляет собой искусство магии. Какова бы ни была конкретная форма магии, она всегда содержит три важнейших элемента. В магическом действе наличествуют произносимые или распеваемые заклинания, ритуал или церемония и тот человек, который официально обладает правом совершать обряд и произносить заклинания. Таким образом, при анализе магии следует различать формулу заклинания, обряд и личность самого мага. Сразу отмечу, что в той области Меланезии, где я вел свои исследования, самым важным элементом магии является заклинание. Для туземца владеть магией — значит знать заклинание; в любом колдовском обряде весь ритуал строится вокруг многократного повторения за­клинания. Что касается самого ритуала и личности мага, то эти элементы имеют условный характер и важны только как соответ­ствующая форма для произнесения заклинаний. Это важно с точки зрения обсуждаемой нами темы, поскольку магическое заклинание обнаруживает свою тесную связь с традиционными учениями и в еще большей степени — с мифологией.

Исследуя различные формы магии, мы почти всегда обнаруживаем некоторые повествования, в которых описываются и объясняются исто­ки существования тех или иных магических обрядов и заклинаний. В них рассказывается, как, когда и где данная формула стала принадлежать какому-то конкретному человеку или какой-то общине, как она пере­давалась или наследовалась. Но не следует видеть в таких повествовани­ях «историю магии». Магия не имеет «начала», ока не создается и не выдумывается. Магия просто была с самого начала, она существовала всегда как существеннейшее условие всех тех событий, вещей и процес­сов, которые составляют сферу жизненных интересов человека и не подвластны его рациональным усилиям. Заклинание, обряд и цель, ради которой они совершаются, сосуществуют в одном и том же времени человеческого бытия.

Таким образом, сущность магии состоит в ее традиционной целост­ности. Без малейших искажений и изменений она передается от поколе­ния к поколению, от первобытных людей к современным исполнителям обрядов — и только так она сохраняет свою эффективность Поэтому магия нуждается в своеобразной родословной, так скачать, в паспорте для путешествия во времени. Как миф придает магическому обряду ценность и значимость, соединяемые с верой в его действенность, лучше всего показать на конкретном примере.

Как мы знаем, меланезийцы придают большое значение любви и сексу Подобно другим народам, населяющим острова Южных морей, они допускают большую свободу и лет кость поведения в половых отношениях, особенно до брака. Однако супружеская измена является наказуемым проступком, и связи внутри одного тотемического клана строго запрещены. Самым большим преступлением в глазах туземцев является любая форма инцеста. Одна мысль о противозаконной связи между братом и сестрой приводит их в ужас и отвращение. Брат и се­стра, соединяемые самыми тесными узами родства в этом матриархаль­ном обществе, не могут даже свободно общаться между собой, никогда не должны шутить или улыбаться друг другу. Любой намек на одного из них в присутствии другого считается очень дурным тоном. Однако вне клана свобода половых отношений довольно значительна, и любовь облекается во множество заманчивых и привлекательных форм.

Привлекательность пола и сила любовного влечения, считают ту­земцы, берут начало в любовной магии. В основе последней лежит драма, некогда случившаяся в далеком прошлом. О ней рассказывает трагический миф об инцесте между братом и сестрой. Вот его краткое содержание.

В одной деревне в хижине своей матери жили брат с сестрой. Однажды юная девушка случайно вдохнула запах сильнодействующего любовного напитка, приготовленного ее братом, чтобы привлечь расположение другой женщины. Обезумев от страсти, она увлекла своего родного брата на пустынный берег моря и там соблазнила его. Охвачен­ные раскаянием, терзаемые муками совести, любовники перестали пить и есть и умерли рядом в одной пещере. Там, где лежали их тела, проросла ароматная трава, сок которой теперь смешивают с другими настоями и применяют в обрядах любовной магии.

Без преувеличения можно сказать, что магические мифы еще в боль­шей степени, чем иные виды туземной мифологии, служат социальным притязаниям людей. На их основе создается ритуал, укрепляется вера в чудодейственность магии, закрепляются традиционные образцы социа­льного поведения.

Раскрытие этой культуротворческой функции магического мифа пол­ностью подтверждает блестящую теорию о происхождении власти и мо­нархии, развитую сэром Джеймсом Фрэзером в первых главах его «Золотой ветви». Согласно сэру Джеймсу, истоки социальной власти следует, главным образом, искать в магии. Показав, как эффективность магии зависит от местных традиций, социальной принадлежности и пря­мого наследования, мы теперь можем проследить другую связь причин и следствий между традицией, магией и властью.

Magic. Science and  Religion and Other Essays.

Boston, 1948. P. 124—156.

Перевод В. Н. Паруса

 

 

 

Серия сообщений "Краткий курс Магии":
Часть 1 - Введение в Магию
Часть 2 - Краткий экскурс в историю Магии
Часть 3 - Мир Мага
Часть 4 - Теория Магии
Часть 5 - Теория Магии: Текст 1
Часть 6 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 2
Часть 7 - ТЕОРИЯ МАГИИ: ТЕКСТ 2 продолжение
...
Часть 25 - ПРАКТИКА МАГИИ! ТЕКСТ 13
Часть 26 - Проверь свои экстрасенсорные способности
Часть 27 - Теория Магии я перенес магию читайте куда