( из воспоминаний):

Детством и воспоминаниями о себе, чувствами бессмертия и остротой реакции, и растительной радости художник питается всю свою жизнь.

Чем ярче детские воспоминания, тем мощнее творческая потенция.

Меня успокаивал огород. Он царственно покрывал пространство между домом и тремя заборами. Один отделял его от улицы, ведущей вверх в гору, к кирпичной выбеленной стене Симоновской церкви, другой - от соседского участка, а третий, с калиткой на веревочных петлях, - от нашего двора... Все три забора были старыми и поэтому прекрасными... Японцы видят особое очарование в следах возраста, выявляющего суть вещей. САБА, как они называют следы старения вещей, - это неподдельная ржавость, прелесть старины, печать времени...

Детство - это сияющие на солнце верхушки деревьев, и мать, которая бредет по покрытому росой лугу и оставляет за собой темные, как на первом снегу, следы.

О военном времени:

Это было тяжелое время. Мне всегда не хватало отца. Жизнь была необычно трудной во всех смыслах. И все-таки я много получил в жизни. Всем лучшим, что я имею в жизни, я обязан матери.

Едва расслышав мужской, знакомый неповторимый голос, мы с Мариной уже мчались в сторону дома. В груди у меня что-то порвалось, я споткнулся, чуть не упал, и из глаз моих хлынули слезы. Все ближе и ближе я видел его очень худое лицо, его офицерскую форму, кожаную портупею, его руки, которые обхватили нас. Он прижимал нас к себе, и мы плакали теперь втроем. Прижавшись как можно ближе друг к другу, я только чувствовал, как немеют мои пальцы, - с такой силой я вцепился ему в гимнастерку.
- Ты насовсем? Да? Насовсем? - захлебываясь, бормотала сестра, а я только крепко-крепко держался за отцовское плечо и не мог говорить.
Вдруг отец оглянулся и выпрямился. В нескольких шагах от нас стояла мать. Она смотрела на отца, и на лице её было написано такое сострадание и счастье, что я невольно зажмурился.

Тот, кто родился после 44-го, - совершенно другое поколение. Отличное от военного, голодного, рано узнавшего горе, объединенного потерями безотцовщины, обрушившейся на нас, как стихия, и оборачивающейся для нас инфантильностью в 20 лет и искаженными характерами. Наш опыт был разнообразным и резким, как запах нашатыря. Мы рано ощутили разницу между болью и радостью и на всю жизнь запомнили ощущение тошнотворной пустоты в том месте, где совсем недавно помещалась надежда.