ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ ИНТЕРВЬЮ :)
► Основная причина того, что в Интернете так мало информации обо мне, заключается в том, что не слишком много людей проявляют интерес ко мне как к личности, в основном — к моим книгам. Спасибо, что нашли время задать мне вопросы.
1. Я начну с того, что Ваши книги, говорят, автобиографичны. Насколько они автобиографичны? Какова дистанция между вами и образом автора? Можно ли говорить, что «я» в Ваших книгах — это Вы и есть? Много ли в них вымысла?
- Мои самые ранние книги практически на 100 % автобиографичны. Книги, которые я написал позже, основаны на реальных событиях, однако канва произведений — чистый вымысел. Во многих книгах диалоги героев основаны на реальных диалогах, чтобы придать истории живой характер. И лишь в одной книге («За пределами разума») кажется, что история полностью выдумана, хотя многие события произошли в действительности. В «Хрониках Хорьков» в художественной форме описано, каким может стать мир, если мы решим избавиться от понятия зла в нашей культуре. Никаких реальных фактов, но много интересных работающих идей!
2. Если в Ваших книгах все действительно о Вас, все правда, то не страшно ли Вам так открываться, обнажаться перед публикой?
- Не все в книгах правда обо мне, но если даже и так, почему мне следует опасаться того, что мои книги — глубоко личные? Я очень уважаю всех людей, которые их прочитали, мне нравится делиться с ними мыслями. Среди моих читателей во всем мире нашлось только двое или трое, кто захотел вторгнуться в мою личную жизнь. Да, действительно, в связи с этим произошло несколько неприятных событий, но их было не так много, чтобы заставить меня перестать писать.
3. Мистер Бах, какое ваше первое, детское, воспоминание в жизни?
- Вид маленького аэроплана высоко в небе, оставляющего за собой густой дым, выводя слова «Пепси-Кола». Как он туда попал? Какой вид открывается с самолета? Не уверен, что я умел читать в таком раннем возрасте, тем не менее это мои самые ранние воспоминания.
4. Расскажите, пожалуйста, поточнее и поподробнее, о вашей родословной. В Интернете проскальзывают об этом самые разные слухи. Все-таки кем Вы приходитесь Иоганну Себастьяну Баху?
- Когда я был маленьким, мой дядя Маркус, который написал много книг, рассказал мне, что мы являемся прямыми потомками Иоганна Себастьяна Баха. Это меня сильно впечатлило. Много лет спустя я спросил его:
— Дядя Марк, помните, вы рассказывали мне, что мы — потомки Иоганна Себастьяна Баха?
— Конечно, помню! — ответил он.
— Так это правда?
— Не знаю, — сказал он.
До сегодняшнего дня я так и не знаю этого в точности. Я считаю, что настоящие потомки Иоганна Себастьяна Баха — это те, кто любит его музыку. Я — один из них. Я искренне верю, что если говорить о качестве жизни, то ни генеалогическое древо, ни кровные узы не имеют к этому никакого отношения.
5. Как Вы сами относитесь к великому композитору? Какой отпечаток это родство накладывает на Вашу жизнь?
- Я испытываю благоговейный трепет перед способностью Иоганна Себастьяна Баха выражать сложность музыки таким, казалось бы, простым способом. Меня очаровывает восхитительная повторяющаяся тема в фуге «Иисус — всегдашняя мне радость» (BWV 147), я просто теряюсь в неожиданной предсказуемости его фуг. Тот, кто вынужден сидеть над сложением и вычитанием, слушая Баха, может насладиться высшей математикой.
6. Расскажите, пожалуйста, о своих родителях. Кем они были?
- Мой отец был пастором с классическим образованием и знанием греческого, латинского и иврита. Живя в штате Висконсин, дома он говорил на немецком языке (английский он выучил только в шесть лет). Он ушел из церкви, когда понял, что больше не находит полученные знания достойным ответом на свои вопросы. Он возглавил местный филиал Американского Красного Креста и много лет занимал эту должность. Будучи ребенком, я считал его неприступным и сухим, однако, к счастью, мы подружились еще до того, как он умер.
Я был очень близок со своей матерью. Она была доброй, любящей и очень умной. Она была художницей и открыла свой собственный бизнес по производству ювелирных изделий, покрытых эмалью. Она стала первой женщиной в городском совете Лонг-Бич, Калифорния. В весьма почтенном возрасте она поступила на юридический факультет, но умерла, не успев его закончить.
Никто из моих родителей никогда ни в малейшей степени не интересовался полетами, никто из моей семьи не был пилотом.
7. Каким ребенком вы были? Что-то отличало вас от сверстников? Ведь вы были мальчишкой, который еще не знал, что станет глубоким философским писателем, известным во всём мире.
- Я был обычным ребенком. Как и большинство других детей, я время от времени задавался вопросом — кто же мы есть в действительности и почему мы здесь (как и машинами, спортом, тем, как сделать порох и телескоп, учителями и школой, позже — девочками).
Пожалуй, единственное отличие между мной и друзьями состояло в том, что с годами меня не покидала мысль — кто же мы есть на самом деле. Когда мне не с кем было поговорить, я разговаривал сам с собой, позднее — с персонажами своих книг.
8. Вы мечтали летать с самого раннего детства? Расскажите про первый полет, о том, как Вы впервые сели за штурвал самолета (или это был не самолет)?
- Мечты о полетах были и есть моими самыми любимыми. Я испытывал голод по той абсолютной свободе, которая приходила ко мне в мечтах, и представлял, что, возможно, найду ее в полетах. Мой первый полет за штурвалом самолета, когда я был учеником пилота, очень сильно меня взволновал и даже слегка напугал. Было просто восхитительно плыть высоко над верхушками деревьев и полями, там, где мой дух часто уже парил, однако нужно было еще столько узнать о механизме самолета и небе! Смогу ли я когда-нибудь разобраться с этим самолетом, с его странным движением, с таким огромным количеством выключателей и рычажков, назначения которых я не знал? Возможно, и нет, — думал я про себя, — но я попробую! Каждые выходные я драил самолет инструктора, и каждые выходные он проводил со мной 50-минутный инструкторский полет. Потом я сбежал из школы и стал военным летчиком.
9. Когда стало ясно, что путь вашей жизни лежит через небо, почему вы стали именно летчиком, а не космонавтом?
- Пилот полностью контролирует каждое движение своего воздушного судна. Астронавт является частью большой команды, огромного безликого проекта, цели которого определяют другие. Полет в одиночестве значит для меня значительно больше, он меняет мои представления и будоражит мои мысликуда сильнее, чем это может сделать командный полет в космос. Моя жизнь дала мне осознание того, что мы, как личности, сами определяем путь, которым следуем. Наиболее сильно это отражается в некоторых профессиях, когда каждый день ты видишь и чувствуешь результаты выбора и принятых решений. Наши пути являются таким зеркалом. Так случилось, что мой путь — в полетах.
10. «Небо стало моим будущим», пишете вы. Но почему? Почему именно небо стало для вас всем? Почему не море? Не горы?
- Для кого-то его судьба — море, для кого-то — горы. Для некоторых — это города, для других — дикая местность. То притяжение, которое они испытывают к этим местам, я испытываю к небу!
11. Что вы вообще думаете о космосе как о метафизическом понятии и о покорении космоса человеком? Не кажется ли вам это покорение просто-напросто смешным?
- Отнюдь не смешным. Нам, людям, нравятся путешествия и приключения в любых формах. Что-то зовет нас за пределы физического и духовного горизонтов. Нас интересует — есть ли жизнь на Марсе? Мы не ленимся и прилагаем невероятные усилия, чтобы построить космический корабль и отправиться в путь.
12. Вы действительно зарабатывали на жизнь тем, что катали пассажиров?
- Да. На своем биплане 1929 года выпуска, который стоял на фермерском поле. «Друзья, взгляните на город с высоты, поднимитесь туда, где летают только ангелы и птицы, всего 3 доллара за полет…»
13. А сейчас вы летаете? Как часто? У вас есть самолеты?
- Да. Почти каждый день, если погода хорошая. У нас с Сабриной, моей женой, есть старый гидросамолет и бывший военный тренировочный самолет — такой, как в моем последнем романе «Гипноз для Марии»
14. Мистер Бах, вы много писали о том, что вы ощущаете, поднимаясь в воздух. Рядовому читателю даже завидно становится. Если человеку недоступно небо, если он не летчик, — где ему искать прибежище, место, где он может быть собой и больше никем? Что вы можете посоветовать?
- Я никому не даю советов, кроме себя, и не считаю, что мой выбор может стать причиной зависти. Я полагаю, что самый счастливый человек — тот, кто нашел свое любимое занятие и смог воплотить его в жизнь. В большинстве случаев это трудный путь, требующий постоянных усилий на каждом шагу.
15. Вам приходилось когда-нибудь делать выбор между полетами и писательством? Если нет — что бы вы выбрали?
- Никогда не стоял перед таким выбором, эти два занятия органично сочетаются. Однако если бы мне пришлось выбирать, вероятнее всего, я бы выбрал полеты.
16. Есть ли прототип у Дональда Шимоды?
- Нет. Этот образ возник в моей голове, когда я страстно хотел найти того, кто смог бы отвечать на любые мои вопросы.
17. Мистер Бах, можно спросить о «Чайке по имени Джонатан Ливингстон»? Везде пишут, что вы эту повесть не сочинили, а услышали. Пожалуйста, как можно подробнее: как это произошло? Меня интересуют малейшие импульсы, с которых началась история создания этой повести.
- Эту историю мне вручили, когда я был еще начинающим писателем. Я ничего не придумывал, просто видел, как это произошло, словно в кино. Все, что я делал, — записывал ее, так быстро, как мог. Кино остановилось в конце Первой части, и все последующие восемь лет я не знал, как закончить историю. Однажды я проснулся рано утром и знал ее окончание — знал, что случится во второй и третьей частях.
18. Как вы ее писали? Долго ли? Много ли было черновиков? В каком состоянии вы находились, когда записывали ее?
- Первая часть была написана вручную, по ходу событий «кино». Последние части я печатал на машинке, тоже с огромной скоростью, почти без правок. Я выбросил все черновики и оставил только окончательный вариант.
Я влюбился в маленького Джонатана, когда увидел, как он летает. Мне знакомы были его страхи и надежды, стремление узнать, кто же он на самом деле. Мне близок его дух — как тогда, так и сейчас, и я изо всех сил стараюсь лететь в том же направлении, что и он.
19. Расскажите, пожалуйста, насколько трудно было издать ее? История, описанная в романе «Мост через вечность» — это о вас? Повесть, благодаря которой герой разбогател, — это «Чайка»?
- Я отсылал рукопись на рассмотрение восемнадцать раз и восемнадцать раз получал отказ от издателей (один даже написал от руки «О дорогой, нет!»). Я даже не знаю, сколько еще раз мой агент ее отсылал, но продать тоже не смог. Он вернул мне рукопись с припиской, что у него ничего не получилось, и в этот же день пришло письмо от редактора из Нью-Йорка. Он спрашивал, нет ли у меня истории, которая не находится на рассмотрении в других издательствах…
Да, «Мост через вечность» написан двадцать пять лет назад и рассказывает обо мне и моей бывшей жене.
20. Одного из ваших детей тоже зовут Джонатан…
- Это верно.
21. Эта история станет близка любому человеку, который чувствует себя чужим среди своих. Именно поэтому она стала так безумно популярна. Вы согласны с этим моим высказыванием?
- Нет, хотя, возможно, вы и правы. Каждый читатель может найти свой собственный смысл в «Чайке…». Думаю, что книга дает лишь план трудной, но счастливой жизни, о которой я говорил выше. Джонатан нашел себе занятие по душе, шел к нему, невзирая на насмешки и неприятие, он овладел этим мастерством и познал смысл, скрытый за ним. Он поделился своими знаниями с теми, кто хотел.
22. В России, особенно в те годы, когда «Чайка…» была напечатана, повесть была более чем актуальна. Что такое советский строй, вы знаете. Все мы были под гнетом. Более того — я бы даже сказала, «Чайка» стала для СССР подпольным душевным гимном в большей степени, чем в других странах — именно из-за политики. Вы согласны?
- Я не знал, что читатели в России были знакомы с книгой, пока не получил копию самиздатовского перевода. Я до сих пор с трудом представляю, насколько это было важно в те мрачные времена. В Китае Чайку Джонатана провозгласили врагом народа. Иногда я думаю, как храбро вели себя те немногие люди, которые стояли за правду о свободе, когда правительство искало повод обличить их во лжи!
23. Что вы знаете о том, как «Чайку» воспринимали тогда в СССР?
- Нередко писатель последним узнает, какое впечатление на читателей произвели его идеи. Я не исключение. Несколько человек говорили мне, что эта история оказала на них сильное влияние. Не так много, не больше, чем я должен знать. У Джонатана с читателями свой особый личный диалог, и я не часть его.
24. Сегодня, когда политика вроде как не настолько давит на людей, как раньше, «Чайка по имени…» страшно популярна именно у подростков. Подростки всегда ощущают себя отделенными от общества. Это тот возраст, когда человек еще способен стремиться летать… Представьте, если бы вы приехали в Россию и у вас здесь была бы встреча с читателями, на которую пришли бы одни подростки. Что бы вы им сказали? О себе, о «Чайке», о жизни?
- Я бы сделал то же, что и большинство людей: слушал их мысли и набирался от них идей, по возможности отвечал бы на их вопросы и оставил бы их решения им, каждому конкретному человечку.
25. Вы знали, что после «Чайки» будете продолжать писать книги? А если бы она не получила такого успеха?
- Я рано понял, что по своему характеру я не способен занимать какую-либо должность, поэтому решил стать писателем. У меня нет иллюзий относительно того, что я более чем простой американский автор, но у которого есть маленькая семья читателей, поэтому я буду продолжать писать.
Полагаю, что не все купят «Гипноз для Марии» и многим будет все равно, вышла она или нет. Думаю, то же случится и с восхитительным романом Сабрины «Ред Делишес», недавно вышедшим в России. И не имеет значения, как хорошо он написан и что эта история пережита миллионами женщин по всему миру.
Каждая книга будет найдена только тем читателем, кто действительно нуждается в этих идеях и чья жизнь отражена именно в этой книге. Это имеет значение только для того читателя, чье сердце было задето, — для тех, кто нуждался в этом.
26. А сами Вы считаете «Чайку» лучшей Вашей книгой или нет?
- Прошло много лет, прежде чем я понял, что «хорошо» — это то, что делает нас счастливыми. Вы спрашиваете: Чайка Джонатан делает меня самым счастливым? Я люблю все свои книги, среди них нет ни одной, которая заставила бы меня жалеть о том, что я ее написал. Думаю, больше всего я привязан к неудачникам — пяти книгам «Хроники Хорьков», которые прочли немногие. Если бы я мог построить новый мир на основе определенных принципов, я бы строил его по законам из этих пяти коротких историй. И все-таки эти книги любят дети.
27. После того как «Чайка…» стала культовой повестью, появилось не только множество подражаний, но и пародий, причем довольно жестких — нечто вроде «Jonathan Segal Chicken» или «Jonathan Livingston Trafalgar Square Pigeon». Знаете ли вы про эти книги? Обидели ли они вас — или, возможно, рассмешили? Были ли еще какие-то пародии? А были ли подражатели, которых вы могли бы назвать достойными? И есть ли смысл вообще в подражаниях вашему творчеству?
- Полагаю, что писать пародии присуще тем, кто находит идеи Джонатана глупыми, тем, кто считает: если историю прочли миллионы, должно же быть в ней что-то тупое. Я убежден, что пародисты вольны в своих поступках и могут говорить всё, что им вздумается и потешаться над всем, чем хотят. Тем не менее, стремясь жить по возможности согласно идеям Джонатана, я осознал, что история скорее вдохновляющая и практичная, а вовсе не глупая. Мне нравится тот выбор, какой я делаю, пародистам нравится их. Что же здесь менять?
28. Что заставляет вас начать писать тот или иной роман?
- За исключением Джонатана, все начинается с пришедшей мне в голову причудливой мысли, которую я изо всех сил стараюсь игнорировать. Через некоторое время, если я понимаю, что мне не удается больше увильнуть от того, что я должен сказать, я иду за карандашом.
29. Как вы относитесь к своей популярности?
- Не думаю, что я очень популярен. Широко известны Лев Толстой, Стивен Кинг, Даниела Стилл. Я могу поехать куда угодно, и меня никогда не узнают. Лишь изредка я встречаю человека, которому моя фамилия кажется знакомой. Слава Богу, что я не настолько популярен и могу жить спокойно, как все остальные.
30. Ваша новая книга — «Гипноз для Марии». Это замечательная идея: чтобы стать счастливым, достаточно сменить установку. Но на это всегда есть возражение: есть обстоятельства, которые доказывают, что не все в мире — просто установка и не более. Обстоятельства, которые не зависят от нас. Что делать с этими обстоятельствами, которые не позволяют сменить установку и стать счастливым? Вы пишете о смертельной болезни, которая для вдумчивой жертвы является не более чем убеждением. Но сколько людей умерли от смертельных болезней, совершенно не желая умирать и считая свою болезнь как раз не более чем убеждением.
- Я совершенно не согласен с тем, что книга «Гипноз для Марии» предлагает: если хочешь стать счастливым, просто смени установку. Хотя на определенном уровне, вероятно, это так и есть. Я думаю, книга рассказывает о том, что мы живем в мире, который просто осаждает нас предложениями с первого нашего дня — буквально гипнотизируя нас. Мы воспринимаем правду такой, как воспринимают ее большинство других людей, принимая позицию, будто у нас нет выбора и мы ничего не значим.
Полагаю, что книга показывает способ, как разгипнотизировать себя, если хочешь, и когда это удастся, нас ожидают поразительные изменения. Я даже сам немного разгипнотизировался, и я знаю многих других, кому это тоже удалось. Думаю, что любой может пересмотреть свои уставовки и принципы, и увидеть, как изменяется вокруг мир, который ранее казался таким суровым.
Надеюсь, конечно, что книга расскажет об этом более занимательно, чем я сейчас.
31. У вас есть любимые писатели? Кто они?
- Рэй Брэдбери, Антуан де Сент-Экзюпери, Невил Шют, Сабрина Бах.
32. Вы читали русскую литературу? Что именно? Какое впечатление она на вас произвела?
- Не много — «Война и Мир», «Один день из жизни Ивана Денисовича». Что можно сказать об этих книгах, которые обладают таким мощним магнетизмом, делающим героев незабываемыми, тогда как других забываешь сразу же после прочтения?
33. Вас часто сравнивают с Сент-Экзюпери. Как вы к этому относитесь?
- Думаю, что такое сравнение совершенно не верно. Так случилось, что мы оба писатели, очарованные полетами и какими-то мыслями. Вот и все, что у нас есть общего. Сент-Экзюпери вел совершенно другой образ жизни, дикий и беспорядочный, летал на хрупких самолетах с плохим двигателем над вражеской территорией и бурными морями. Он был националист и боролся за определенные политические результаты для своей страны. Я другой. Мои мысли не имеют ни национальности, ни границ, ни правительств. Я создаю истории вокруг идей, которые цепляют меня как человека. Я пишу для себя и тех читателей, которые разделяют мою необычную точку зрения. А еще — он был настоящим магом, тогда как мои неловкие попытки на этом поприще закончились неудачей.
34. «Книги рождаются после многих лет мучительных размышлений над идеями, это выкуп, который ты платишь за право возвратить свою прожитую жизнь из небытия». Это позиция, достойная максимального уважения. А что вы думаете о писателях, которые выдают по три книги в год, о коммерческой литературе, существующей только ради зарабатывания денег?
- Ни один писатель не может выжить в этом ремесле, если не отвечает потребностям своих читателей. Я глубоко уважаю тех, кто пишет книги, которые из года в год увлекают огромное число людей. Являюсь я таковым или нет, но я принадлежу к семье тех, кому нравится, что их книги именно такие… Писатели отдают свой дар видения читателям, восхищая их образами, которые словно прыгают со страниц.
35. Что такое литература вообще? Для чего она нужна, как вы считаете?
- Полагаю, что литература является в высшей степени человеческим волшебством, великим даром, которым не обладают другие живые существа. Вы вручаете мне пачку страниц, исписанных чернилами, пронизанных образами, — и исчезаете. В вашем отсутствии, просматривая написанное, неизвестные страны оживают передо мной, и люди, которых я никогда не видел, существа с их мыслями и идеями, воодушевляют меня как человека. Как восхитительна эта магия — от простой литературы до самой сложной, очаровывающей своей глубиной.
36. Мистер Бах, Ваши книги настолько мудры, что, кажется, достаточно посоветоваться с вами о чем-либо, — и вы дадите самый мудрый совет. Скажите, вы ощущаете себя мудрым в реальной жизни?
- Спасибо… Лесть дает вам возможность отправиться со мной куда хотите! Хотя вынужден сказать, что Ваши добрые слова неприемлемы для тех, кто убежден, что я глуп и оказываю опасное влияние на умы других. Сегодня я чувствую себя так же, как пятьдесят лет назад: мне нужно многому еще научиться. Возможно, я совершу еще не одну ошибку на своем пути, но в общем я пойму, что у каждого есть значимая цель в жизни, которую мы едва различаем.
37. Вы верите, что человек — не просто бренное телесное создание, что он — воплощение жизни, духа… Что мы способны летать, если захотим… Мы можем управлять своими установками… Знаете, в России есть известная фраза писателя Максима Горького: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Об этом задумывались многие умы человечества. Но о каких полетах, о каком счастье может идти речь, если большая часть населения моей страны, России, встает затемно и отправляется в офис на автобусе и на метро, работает весь день, возвращается домой, готовит, ест, убирает и ложится спать, и на следующий день то же самое, а за окном всегда серо и холодно? Единственное, что доступно, это прочитать вашу книгу о том, что можно сменить установку, вздохнуть — и продолжить вертеться в том же колесе. Что вы думаете об этом?
- Все то же самое происходит и в Америке или любой другой стране (сегодня за моим окном холодно и серо, вчера был такой же день). Оставляю возможность принимать решения самим людям. Для меня важно то, не какую жизнь выбирают другие люди, а какую жизнь выбираю для себя я. Я тоже пережил не лучшие времена, когда мне приходилось ездить на работу в метро на Манхэттен, а потом успевать на последний поезд назад.
Внешне казалось, что моя жизнь ничем не отличается от жизни других. Внутри себя я понимал, что, хотя и выбрал такую жизнь, это не то, чего мне хочется, и думал, как это можно изменить. Я абсолютно уверен: как только я понял, что работа в городе не для меня, откинул мысль, будто Манхэттен — мое будущее, я принял решение, которое зачеркнуло то будущее и дало мне такую жизнь, как сегодня.
То решение привело меня к определенным трудностям, но в конце концов я научился выживать без города, без постоянной работы, и день за днем становился таким человеком, каким надеялся стать. Мне говорили «Одумайся! Не каждый может стать пилотом, Ричард! Не каждый может быть писателем!» Однако я усвоил: действительно не каждый может это сделать. А абсолютно любой! И я сделал выбор стать этим любым, кто смог, я заплатил за это неприятием и бедностью, думая, как мне прожить следующую неделю. Я занимался краткосрочной работой, когда ни один мой рассказ не продавался. Но как-то же удалось выжить. Такой же путь прошли миллионы других, кто нашел важную для них цель и стремился к ее осуществлению изо всех сил. Мы идем через долину призрака смерти, но ведь мы не должны там поселиться.
38. Смысл жизни — в самой жизни… Вы с этим согласны? Почему?
- Вы имеете в виду, что радость жизни заключается в ее проживании? Я согласен с этим, но только частично. Намного интереснее заниматься ее планированием: каким должен быть твой шаг сегодня, что нового можно сделать завтра? И вообще, нужно обладать определенной смелостью, чтобы совершать поступки, которые правильны для тебя, и наблюдать за осуществлением желаний… Вот это удовольствие, это уж точно!
39. Мистер Бах, как складывается сейчас ваш обычный, типичный день? Вы встаете, завтракаете, садитесь писать… Или?..
- Иногда мне хочется иметь типичный день. Но каждый день — разный. Иногда я вообще не пишу, в некоторые дни этим только и занимаюсь. Когда заканчиваю — иду летать.
40. Вы очень негативно относитесь к курению и, как я понимаю, к алкоголю. Почему это кажется вам таким страшным? Особенно мне интересно про сигареты. «Женщина, за которой тянется шлейф из дыма и пепла…» Эта идея высказана во многих ваших произведениях, но ПОЧЕМУ вы настолько это ненавидите?
- Подождите, это вы еще не слышали, что я думаю о медицине!
В общем-то, я не особо заморачиваюсь относительно зависимости или веры в то, что какие-то внешние факторы могут дать нам мир и счастье, которые мы не можем найти внутри себя. Мне, конечно, не нравилось смотреть, как некоторые мои хорошие друзья становились невменяемыми от выпитого алкоголя или вели себя так, словно это стильно — затянуться папироской с наркотиком. Мне не нравилось наблюдать, как их светлые идеи превращались в прах от вредных привычек. Со временем я отошел от них и примкнул к тем, чья способность выражать себя оттачивается изо дня в день.
Конечно, каждый волен делать что хочет, но ведь я не обязан стоять рядом и за всем этим наблюдать.
41. Что вы видите сейчас из окна вашего дома?
- Прямо сейчас? Туман. Дождь. Нечеткие очертания деревьев. И ни одного самолета.
42. Мистер Бах, назовите три самые красивые вещи (явления, предметы) на свете?
- Самые красивые? Понимание того, что мы намного больше, чем нам кажется; что мы обладаем силой, которая выходит за пределы нашего понимания; что мир вокруг нас — всего лишь школа, в которую мы ходим, место, где мы можем опробовать свои навыки стать более хорошим человеком. Это мне нравится даже больше, чем летать!
Спасибо еще раз, Вера, за ваши вопросы!
http://rbach.ru/2010/03/19/bach.html►Интервью с Ричардом Бахом
В сентябре 1991 года я была в Америке, на маленьком острове у
берегов Тихого океана, который называется Оркас. Здесь проходил
семинар Александра Эверетта*. Однажды в перерыве между занятиями я
сидела на открытой веранде, наслаждаясь морем и солнцем. Над моей
головой планировал маленький белый самолетик.
- Это Ричард Бах**, - сказал мне местный индеец, сидящий рядом со
мной.
- Как? Откуда он взялся?!
- Он живет здесь, - спокойно ответил индеец.
И я поняла: мне нужно встретиться с Ричардом Бахом. Я обратилась
к Сергею Всехсвятскому***, который тоже участвовал в семинаре, с
просьбой помочь мне организовать эту встречу. Сергей на острове был не
первый раз, и все американцы с ходу принимали его за своего.
- Это невозможно, - сказал Сергей. - Ты знаешь, что такое в
Америке быть звездой? Это человек, с которым мечтают встретиться
миллионы. А Ричард Бах - звезда.
- Но ведь можно через полицию узнать номер его телефона.
- Его телефон не дают никому.
- Но ведь остров не такой большой. Я могу заходить в дома и
спрашивать, где живет Ричард Бах, в конце концов кто-нибудь, да знает,
и так я попаду к нему.
- Это называется вторжением в частное владение. Добром это не
кончится. Пойми: Бах живет на этом острове как раз для того, чтобы его
никто не мог найти.
И тем не менее Сергей обещал, что попросит своих друзей
попытаться сообщить Баху, что мы хотим с ним встретиться.
А я тем временем стала приставать к американцам. "Мне нужно
встретиться с Ричардом Бахом", - говорила я им. Реакция на эти слова
всегда была одинаковая. Сначала дикий хохот, а затем короткая фраза:
"Это не реально".
И тогда я поняла, что нужно расслабиться. В глубине души я была
абсолютно уверена, что Ричарду Баху в большей степени нужно
встретиться с нами, чем нам с ним.
Семинар закончился. Почти все участники разъехались, я же
осталась, чтобы взять интервью у огнеходцев, живущих на острове.
Сергей помогал мне. Во время интервью раздался телефонный звонок. Это
был друг Сергея. "Где вы находитесь? Баху сообщили о вас, и он уже
третий день звонит по всем телефонам, пытаясь найти вас. Он хочет
встретиться с вами", - сообщил он.
В тот же вечер мы были у Ричарда. В своей шикарной вилле на краю
скалы он выглядел бесконечно добрым, бесконечно мудрым и бесконечно,
бесконечно одиноким. И я поняла, что не ошиблась: ему, пожалуй, нужно
было встретиться с нами больше, чем нам с ним. Мы провели прекрасный
вечер, какой бывает иногда с близкими друзьями, которых давно не видел.
Правда, я не могла быть полноценным участником этой встречи.
Дело в том, что накануне я выкупалась в ледяном океане, после чего с
моим голосом стали происходить странные вещи. К моменту встречи с
Ричардом он совершенно пропал.
Но, наверное, это было то, что нужно. Ричард и Сергей быстро
забыли обо мне, получая, судя по всему, огромное удовольствие от
общения друг с другом.
Результат перед вами.
А.Яковлева, главный редактор журнала "Путь к себе", N3/92.
* Александр Эверетт - ведущий семинаров "Жизнь, любовь, свет",
"Путь к себе", "Динамика успеха" и др.
** Ричард Бах - американский писатель, автор книг "Чайка по имени
Джонатан Ливингстон", "Иллюзии", "Мост через вечность" и др.
*** Сергей Всехсвятский - координатор ассоциации Свободное
Дыхание.
Мой дар - моя глупость
Сергей Всехсвятский: Ричард, твои книги очень популярны в нашей
стране. Но, с моей точки зрения, они воспринимаются в большей степени
как поэзия, а не как литература. Когда я читал "Чайку по имени
Джонатан Ливингстон", я постоянно чувствовал вибрацию этой вещи. Я
думаю, что идеи не оказывают такого сильного влияния на людей, как
вибрация или форма, в которой эта идея воплощена. Мне кажется, форма,
которую ты используешь, в большей степени действует на читателей, чем
идеи твоих книг. Обращал ли ты на это внимание?
Ричард Бах: Я никогда не думал об этом. То, что ты говоришь,
наверное, свидетельствует о том, что я очень точно использую ритм и
делаю паузы в определенных местах текста. Может быть, поэтому мои
книги напоминают поэзию. Я не знаю, что такое поэзия на самом деле.
С.В.: Не знаешь, что такое поэзия? Поэзия - это всегда ритуал. В
поэзии всегда есть нечто шаманское. Проза - это больше магия. Проза
держится на мужской энергии. Поэзия - более женская энергия, и ты
больше шаман, чем маг.
Р.Б.: Мне трудно об этом судить. У меня очень узкий спектр
внимания, и я не знаю, о чем пишут и говорят другие люди.
Вся моя работа очень эгоистична. Когда я работаю, я являюсь
лидером только для одного человека - для себя. Но мне повезло: идеи,
важные для меня, оказались важны для многих людей. Все эти годы
находились люди, у которых возникало желание наблюдать за тем, как я
пробираюсь по жизни, и улыбаться этому. Но я не знаю, как мои идеи
сочетаются с концепциями других людей о высоком и низком, продвинутом
или отсталом.
С.В.: Мы не говорим о правильном и неправильном, мы говорим о
вибрациях или о музыке.
Р.Б.: В моей жизни было два момента, когда я как бы прозрел. Один
из них был ночью. Я смотрел на звезды и передо мной был как будто
занавес, которого на самом деле не было. Занавес отошел в сторону, и я
понял все... В другой раз я испытал ощущение безграничного света,
который был любовью. Свет был таким сильным, что я молил, чтобы он
ушел, я не мог его выдержать. Для меня это было, как ядерная вспышка.
Она, как озарение, дала мне силу, дала мне знание о том, кто мы есть и
что есть наш дом, и что это - огромная красота. Я понял это и затем
постарался рассказать об этом через небольшую игру.
Эта игра - то, что мы называем состоянием "здесь и сейчас",
удовольствием, кайфом. И я живу ради этого удовольствия, этой игры.
Для меня это источник наслаждения. Сейчас, когда я говорю с вами, или
тогда, когда я разговариваю с читателями, я не знаю - интересно ли им
то, что я говорю, или нет. Мне это очень интересно, и я могу говорить
об этом до четыех часов утра. Я также могу сидеть до четырех часов
утра и слушать другого человека - любого, кто скажет: "Я открою свое
сердце и впущу тебя туда. Я поделюсь с тобой вещами, которые я глубоко
люблю". Но вы можете подумать, что встречи такого рода у меня бывают
очень часто. Нет. Это бывает очень редко. Например, тогда, когда я
один или вместе с Лесли выступаю где-нибудь. После выступления нас,
как правило, обступают люди - все, что они хотят, это задать вопрос и
услышать ответ. И это все, чего и я бы хотел - спрашивать, что думает
человек, чему он научился, что он хочет делать, что он не хочет
делать, куда он идет, чего он боится. Я люблю задавать такие вопросы.
Когда задаешь трудные вопросы, приходят ответы, о существовании
которых ты и не догадывался.
В отличие от балерины, я люблю находиться вне состояния
равновесия. Это мое естественное состояние.
И когда я встретил Дональда Шимоду из "Иллюзий", я постоянно
старался загнать его в угол и задать ему тот вопрос, на который, я
был уверен, никто в мире не может ответить. Я вполне мог задать ему, к
примеру, вопрос: "Как стать спасителем мира?"
И однажды я задал такой вопрос. Я напечатал этот вопрос на
пишущей машинке, встал и ушел. Через несколько часов, проходя мимо, я
почувствовал, как какая-то сила принуждает меня сесть за машинку.
Внезапно я услышал:
- Я дам тебе книгу.
- Что? Книгу?
Идея получить книгу-инструкцию о том, как спасти мир, была для
меня фантастически увлекательна.
И такого рода взаимодействия стали происходить со мной снова и
снова. Насколько я знаю, Дональд Шимода никогда не имел тела в
пространстве и времени. Но это очень реальный человек, и очень
забавный. Он наслаждался моим наслаждением. И знал, что я не люблю
находиться в балансе, в равновесии.
С.В.: Я тоже хочу поделиться одним из своих опытов. Я испытал
нечто очень похожее на то, что ты рассказал. Во время занятия
"свободным дыханием" я увидел наш мир, но только наполненный любовью.
Нет, он не был наполнен любовью, он был любовью. Вокруг меня были те
же люди, но каждое их слово, даже не относящееся ко мне,
воспринималось мною как мягкое, любящее утверждение того, чем я на
самом деле являюсь. И самым интересным было то, что исчезла граница
между внутренним и внешним, я был всем, и все было мной. И возникло
два очень интересных чувства: одно - ощущение обмана, ощущение, что мы
обманываем себя системами идей и представлений, что истина намного
проще. И второе ощущение - ощущение рождающегося ребенка. И весь мир
был одновременно любящей матерью и отцом. И так же, как ты, просил
свет уйти, так же и для меня было очень трудно находиться в этом мире
любви.
Р.Б.: После этого опыта ты когда-нибудь испытывал чувство страха?
С.В.: Эмоционально, да.
Р.Б.: Используешь ли ты этот опыт как школу, как точку
перспективы, к которой можно стремиться?
С.В.: Я много читал о подобных опытах, и ментально он уже давно
был для меня точкой перспективы. Но только после того, как я сам
испытал его, этот опыт стал реальной точкой отсчета, ориентиром моего
внутреннего пути.
Р.Б.: У меня тоже было несколько подобных опытов. Один из них был
для меня таким же мощным, как Большой взрыв, последствия которого
ощущаются спустя 15 миллиардов лет. И теперь мне нужно совсем немного,
чтобы вернуть себя в точку этого взрыва, в эту лучистую точку. Она
дала мне возможность понять: единственное, что в этом мире
неразрушимо, - это мы. Вся планета может превратиться в пепел. Солнце
может стать новой звездой, но на нас не останется ни одной царапины.
Мы неразрушимы. Мы как сущность, как тот любимый ребенок, о котором ты
говорил, как фокус безграничной любви, как участники бытия духа -
неразрушимы. Это как в арифметике, когда каждое индивидуальное число
необходимо для существования всего принципа, который объединяет все
числа. Если бы было возможно разрушить, к примеру, число 12,
разрушился бы весь принцип. Какой результат имели бы арифметические
действия 6+6 или 3*4, если бы мы отказались от числа 12. Каждое число
совершенно незаменимо для всего принципа. И точно так же мы. Как
духовное выражение бытия, этого бесконечного "есть", мы незаменимы. Мы
незаменимы для любви. Принцип держит нас вместе и поддерживает, а
своим пытливым любопытством и отражением любви мы поддерживаем принцип
- независимо от того, что происходит. Я писал об этой идее в книге
"Мост через вечность" - о том, что когда мы смотрим на звезды в небе,
мы обычно думаем, что они вечны. Они не вечны, мы вечны. Они - это
только тени, которые проскальзывают. Для меня это было очень
значительным откровением, которое дал мне горящий столп любви в тот
день. Я думаю, что никогда это не потеряю. Я знаю по себе и читал, что
такого рода опыты, похожие на "выходы из тела", дают широкую
перспективу жизни.
Поэтому я и спросил тебя, испытываешь ли ты страх? Люди, которые
возвращались из состояния клинической смерти, говорили о том, что нам
нечего бояться, что впереди нас ждет только прекрасное. Элизабет
Кублер-Роз (Э. Кублер-Роз исследует смерть как феномен жизни. - А.Я.)
сказала, что самое прекрасное, что есть в жизни, - это смерть. Тот мой
опыт также был интересен для меня тем, что отвечал на вопрос, куда мы
идем после жизни.
Если представить себе нашу обычную жизнь, как существование на
некой детской площадке или в классной комнате, то мы в той же степени
располагаем свободой, в какой обладает ею любой ребенок на детской
площадке. Мы можем сказать: "Я не хочу иметь ничего общего с
происходящим". Мы можем стоять в углу и отказываться использовать то,
что нам предлагают. Но мы можем и изменить наше отношение к
происходящему и сказать себе: "Я получу столько удовольствия, сколько
смогу, и научусь всему, чему только можно научиться на этой огромной
детской площадке". С этой площадки мы выходим с более глубоким
пониманием того, что мы уже знали до того, как пришли на площадку. Мы
никогда не узнаем ничего нового. Мы всегда открываем что-нибудь. "О, я
всегда знал это", - то и дело говорим мы себе, когда узнаем что-то
новое. Это похоже на состояние, которое мы испытываем, слушая знакомую
мелодию. Мы просто получаем удовольствие - совсем не потому, что мы не
знаем эту мелодию или нам интересно, чем она кончится. Нам просто
приятно слышать, как дух поет через ноты, как мелодия поднимается и
опускается. Нам это просто нравится. Точно так же мы выбираем жизнь в
пространстве и времени, потому что она нам очень нравится. Точно так
же, как мы любим ходить в кино или слушать симфонии, та форма жизни,
которой являемся мы, любит ограничивать себя пространством и временем
и играть в разные игры. Но со временем мы устаем. Мы говорим "со
временем", хотя знаем, что на самом деле времени нет, что все
происходит одновременно. Когда мы говорим, что устали, это значит, что
в нас существует какой-то аспект, который говорит: "Я хочу пойти
поучиться на другом уровне". И иногда делаем это сразу же. Если
представлять себе нашу жизнь лишь как одну из детских площадок, то
такой категории, как время, не существует, а то, что есть, - это
одновременность. Мы одновременно испытываем жизнь и в Греции, и в
Египте, и в какой-то страшной Галактике, которой вообще нет в этой
части Вселенной. Если все это происходит одновременно и если наше
сознание едино, то мы можем взаимодействовать с различными аспектами
самих себя и научиться многому тому, чему некоторые из нас уже
научились, используя канал любви и любопытства. И постепенно мы
приходим к пониманию того, что многочисленные аспекты нас самих - не
дискретны, не конечны. И мы начинаем смотреть вокруг и говорить: "Я
выбрал возможность родиться в данном времени и пространстве - в
стране, которая называется США. Однако я являюсь лишь твоим аспектом.
Ты же, который является аспектом меня, выбрал возможность родиться в
стране, у которой другое имя, чтобы учиться другим вещам и изменять
мир в другом месте". Мне нравится испытывать подобное чувство и
рассказывать о нем людям. "Когда я смотрю в твои глаза, я тем самым
заглядываю в свои". Это чувство невесомое и светлое, как гелий - газ,
приходящий из Солнца. Я хорошо знаю это чувство, хотя, чтобы постоянно
существовать в нем, мне необходимо сосредоточение и усилие. Мне
нравится ходить по улицам, видеть разных людей и говорить себе: "Все
они - я, а я - все эти люди". Находиться в контакте - замечательное
состояние. Хотя, конечно, бывают ситуации, когда это становится
критично. В этот момент мы испытываем состояние одиночества, и нам
необходимо чувство перспективы и осознание того, что существует еще
множество аспектов нашего "Я". Если в этот момент мы вспомним, что
ощущение перспективы можно вызвать, мы очень поможем себе. Для этого
достаточно назвать имя - неважно какое - и выйти на контакт с ним. Я,
например, называл имя Дональда Шимоды. Вы тоже можете позвать Дональда
Шимоду или любой другой ваш аспект - всепонимающий и способствующий
вашему максимальному просветлению в данной ситуации. Вам достаточно
спросить: "Что я должен узнать?" и выслушать ответ.
Способы могут быть самые разные. Я, например, иногда задавал
вопрос и говорил себе, что первая фраза, которую я услышу по
телевизору, будет ответом на него. Это могла быть фраза из ролика по
рекламе мыла, однако, воспринятая на другом уровне - как ответ,
который необходим. Хотя, конечно, смешно, что ответ, которого
мучительно ждешь, приходит из рекламы мыла. Иногда я просто открывал
книжку на произвольной странице или сидел в тишине, позволяя слышать
себе тот голос, который мог услышать.
Всеми этими экспериментами занимается один из любых аспектов -
любопытный, практичный и игривый. Если честно, это единственный
аспект, который важен для меня. Он также помогает мне контактировать с
другими аспектами, которые столь же заинтересованы во мне и так же
сильно любят меня, как и я их.
Меня все это очень интересует. Я часами могу сидеть у ног одного
из своих аспектов и общаться с ним так же, как мы сейчас сидим. Ведь
мы тоже представляем собой три аспекта Божественного света. "Чему ты
научился?", "О чем ты думаешь?", "Как я могу помочь тебе?" - эти
вопросы я хотел бы задать каждому из вас. Когда общение идет на уровне
таких вопросов с осознанием того, что мы не отдельные существа, а
составляем единое целое, я искренне наслаждаюсь им.
С.В.: Я тоже. Интересно, что для того, чтобы круг людей,
осознающих это, становился больше, не нужно ничего делать. Достаточно
просто ощущать связь и резонанс, существующие между нами.
Р.Б.: Это красивый образ. Именно так. В моем писательстве для
меня самая увлекательная вещь - слышать эхо, проходящее по кругу из
таких людей. Люди пишут мне в письмах: "Я думал, что я такой один в
мире. Оказывается, нет. То, что ты пишешь, - безумно, но это
справедливо для меня". На конвертах этих писем стоят штампы
"Нью-Йорк", "Рио-де-Жанейро", "Киев". Кстати, в последнее время я стал
получать все больше почты из Советского Союза. В то время, когда в
вашей стране опубликовали книгу "Мост через вечность", политические
отношения между нашими странами были напряженными. Но в письмах из
России, которые я получал, речь шла не о политике, а о любви, об
отношениях между людьми и т.д. Для меня это было еще одним
замечательным напоминанием того, что все мы - аспекты одного и того
же, в каком бы месте планеты мы ни находились. Мы - это очень
любопытные существа, которые то и дело натыкаются на загадки, а
отгадками делятся друг с другом, пытаясь узнать, "работает" ли для
другого то, что "работает" для меня.
Я считаю, что понятие нации нужно сформулировать заново. Границы
нации проходят не по земле, они проходят на уровне мысли, объединяя
людей по видам их любопытства. Нация, к которой принадлежу я, - это
нация ищущего сознания. Это целая страна, в которой много людей. Но
существуют и другие страны, и каждый волен выбирать себе гражданство.
Существуют, например, страны, граждане которых верят, что пространство
и время ограничены, что человек - это главное, а насилие - способ
разрешения конфликтов. Мне это неинтересно. Просто скучно.
Я уже прошел этот путь. Я был обычным американским парнем. В 18
лет я увидел большой и красивый плакат - на нем изображен истребитель,
летящий вертикально вверх. Под плакатом стояла надпись: "Ты можешь
летать на нем". И я, словно рыба, заглотил этот крючок. В этот момент
я бы сделал все что угодно, чтобы летать. Однако многого не
потребовалось. Только поставить подпись под документами в вербовочном
офисе. Я стал авиационным курсантом и, надо сказать, прошел через
многое с шорами на глазах. Однажды на лекции по истории и традиции ВВС
США преподаватель написал на доске большими буквами - УБИЙЦЫ. Он
обернулся, посмотрел на нас очень серьезно и сказал: "Да, это вы". Мы
подумали, что этот человек - сумасшедший, ведь мы пришли сюда только
затем, чтобы летать. Но он был единственный вменяемый человек,
которого я встретил в ВВС, включая меня самого. Он знал, что все это
значит. Он предупредил, что нас будут использовать для убийств, зная,
что мы любим летать. Мне понадобились годы для того, чтобы понять,
насколько прав был этот человек.
Произошло это во Франции, в 63-м году, когда я служил там.
Периодически в 3 часа ночи советские военные запускали все свои
самолеты по направлению к границе. Мы начинали сходить с ума.
Запрыгивали в самолеты, взлетали, но в последнюю секунду советские ВВС
поворачивали назад, не долетая до границы. Тем самым они узнавали,
сколько самолетов у противника. И то же самое делали мы. Это была
замечательная игра. Однажды, когда я летел вдоль границы, заметил, что
кто-то летит по другую ее сторону параллельно мне. И я подумал: "Мы
сошли с ума. Парень в том самолете любит летать так же, как и я.
Только на его самолете нарисована красная звезда, а на моем - белая.
Вот и вся разница. Так стоит ли из-за этого убивать друг друга?" Я
покачал крыльями, и летчик в советском самолете ответил мне тем же. И
я понял, что у меня намного больше общего с ним, чем с теми людьми,
которые агитируют за войну в моей собственной стране. У меня на глаза
навернулись слезы от осознания того, что за сумасшествие происходит
вокруг. Мне повезло. Я летал, однако мне никогда не пришлось убивать.
Я не причинил вреда ни одному живому существу. Но не всем людям,
которые поймались на этот крючок, повезло так, как мне. В местном
аэропорту есть один человек, который служил во Вьетнаме. Его просто
скрутило от осознания того, сколько людей он убил. И он решил искупить
это. Он принял решение делать все, что препятствует распространению
идеи войны. Он начал публично выступать, пригласил к себе в гости
несколько русских семей. Сейчас он поднимает людей в воздух и
показывает им, какое счастье - просто полет. Это его способ внести
вклад в мир. У меня есть удивительное чувство близости к вам, и я
думаю, что это чувство испытывает все большее и большее число людей в
Америке. Мне радостно слышать ваш язык, потому что я чувствую, что
языки разные, но сердца и мысли у нас одни и те же. Я знаю,
что иностранный язык может быть очень большим испытанием, и восхищаюсь
тем, что вы потратили время и силы на то, чтобы выучить мой язык.
Вообще, проблема языка меня очень интересует. Мои книги
переведены на 33 языка. Часто я слышу от людей, что какой-то перевод
хороший, а какой-то не очень. И раньше я огорчался из-за этого, но
потом понял, что плохой перевод лучше, чем никакого. Я понял, что мои
книги нельзя полностью перевести. Просматривая публикации своих книг
на тех языках, которые немного знаю, я обнаружил, что иногда мои мысли
в этих переводах представлены очень интересно - любопытнее и глубже,
чем то, что я писал. В таких случаях я всегда улыбаюсь. То, что я пишу
- очень неформальный, многоуровневый способ общения. И когда
переводятся слова, это еще не значит, что все смысловые уровни
переносятся в другой язык. Когда я пишу, я всегда подразумеваю, что
мой читатель очень интеллигентен и чувствителен, и все, о чем я
говорю, он способен не только почувствовать, но и домыслить.
Время от времени ко мне приходят люди и спрашивают: "Понимаешь ли
ты, что ты здесь написал?" И я говорю, конечно, я понимаю. Но они мне
сообщают нечто такое, о чем я не знал.
Периодически люди находят в моих книгах значительно больше, чем я
мог предположить. Поэтому я не считаю себя автором книг, написанных
мною.
Для меня автор - это человек, который изобретает и создает. Я в
большей степени ощущаю себя писателем: я смотрю на то, что уже
существует, и описываю это своими словами. Любой человек может увидеть
тот же образ и описать его словами, которые будут другими, но будут
нести тот же свет. Поэтому я чувствую очень теплую и близкую связь
даже с теми читателями, которых я никогда не встречал и не встречу. И
одна только мысль, что в мире есть так много невстреченных друзей,
доставляет мне радость. Мне доставляет радость осознавать, что идеи,
ценные для меня, значимы и для них.
С.В.: Ричард, я думаю, твои книги - это воплощение идей,
существующих всегда в вибрации, которые могут достичь максимального
числа людей именно сегодня. Для твоих читателей, как я уже говорил,
погружение в вибрационное поле твоих книг является более важным, чем
восприятие идей самих по себе. Это поле объединяет их в некую
целостность, создающую ту внегеографическую страну, о которой ты
говорил.
Р.Б.: Это новая мысль. Когда я пишу, я всегда проверяю, как это
звучит. Может быть, и в самом деле я добиваюсь нужных вибраций?
С.В.: Вот видишь, ты делаешь это. Набоков считал, что все
написанное ради изложения идеи - бессмысленная трата времени.
Р.Б.: Нет ничего, с чем бы я мог бы более не согласиться. Но я
это принимаю. Единственно, что значимо для меня, это идея. Но идея,
которая может быть применима. У меня не хватает терпения воспринимать
философов, спорящих об абсолютно абстрактных категориях. Я хочу знать,
что может помочь мне прожить эту жизнь наиболее интенсивно, радостно и
весело. "Скажи мне, что "работает" для тебя и что не "работает", дай
мне идеи. Напомни мне о тех вещах, которые я знаю, но забыл", - это я
говорю писателям, когда открываю их книги. Обычно я начинаю читать
книгу с произвольной страницы. И спрашиваю себя, захватывает ли мое
внимание то, что я читаю. Или все это звучит глупо.
С.В.: Вот видишь, ты снова употребил слово "звучит".
Р.Б.: Да, но применительно к идеям. Если идеи интересны, я
открываю книгу снова и опять нахожу в ней что-то интересное. И -
ладно, ладно - оно ЗВУЧИТ интересно. Я думаю, тебе удастся обратить
меня в свою веру.
Я воспринимаю идею как маяк, стоящий на берегу. Маяк и тот берег,
на котором находимся мы, разделен водой, но их соединяет искрящаяся,
сияющая дорожка света. Взгляды тысяч людей, где бы они ни находились,
могут скользить по водной дорожке, и каждый из них увидит свет маяка.
Слова могут быть разными и на разных языках. Слова - это дорожка,
искрящаяся на воде, но свет находится над водой, он находится над
той точкой, в которой мы стоим, и распространяется во всех
направлениях. Он есть и ему все равно, видим мы его или нет. Ему все
равно, знаем ли мы о том, что он существует. Он как бы сам по себе.
Водные дорожки идут к каждому из нас и все, что от нас требуется,
чтобы увидеть свет, - это повернуть голову в его направлении и открыть
глаза.
С.В.: Хорошо. Но можно воспользоваться и другой аналогией. Давай
представим себе, что существует прекрасная музыка, записанная нотами.
Практически никто, кроме самых опытных музыкантов, глядя на ноты, не
может воспринять музыку такой, какая она есть. Для огромного
большинства людей, для того чтобы воспринять музыку, нужно услышать ее
исполнение. И слушая одного исполнителя, люди получают удовольствие от
техники, от мастерства, но, слушая другого, люди вдруг начинают
плакать и, возвращаясь домой, меняют что-то в своей жизни. Оба
исполнителя играют одну и ту же вещь, но решающим является та
вибрационная ткань, которую они создают в своем исполнении.
В твоем случае музыкой является идея, а инструментом являются
слова. И своим исполнением ты достигаешь того, что люди начинают
изменять свою жизнь.
Р.Б.: Наверное, это правда. Но я не осознавал этого. Я знаю, что
существуют различные уровни моего существа и что они меня используют
иногда совершенно бесстыдно. К примеру, "Чайка Джонатан". "Чайка" была
первым, что я вообще написал в своей жизни (первая часть "Чайки"). В
тот момент я не мог найти работу и решил стать писателем. И вот, что
со мной произошло. Я получил мистический опыт: я увидел, как вся эта
история про чайку разворачивается перед моими глазами в полном цвете
на очень широком экране. И я услышал имя - Джонатан Ливингстон - и это
меня испугало. И пока я старался понять, что со мной происходит, я
стал видеть сцены из книжки. И это настолько меня затянуло, что я
понял, что мне надо записать это. Я записал две трети книжки, и она
вдруг остановилась. И я подумал: чем же это все кончится? Я просиживал
часами, стараясь изобрести что-нибудь, но у меня ничего не получалось.
К этому моменту я знал Джонатана так хорошо, я жил в его сердце, что я
должен был знать, что произойдет дальше... Прошло восемь лет. И вот
спустя эти годы, за полторы тысячи миль от дома, в штате Айова - бац!
- в пять часов утра, прямо как продолжение сна я вижу, чем
заканчивается история. И восемь лет пронеслись, как одна секунда. Я
сразу же вспомнил, на каком месте закончилась первая часть. И подумал:
да, конечно, эта история должна заканчиваться именно так. Неоконченная
рукопись "Чайки" вместе с другими хранилась у меня в подвале. Я
помнил, что она была написана зелеными чернилами. И я нашел ее. И я
увидел, что продолжение пришло ко мне точно с того места, где я
закончил. Все это должно было случиться именно так. Только так
начинающий писатель может написать что-то типа "Чайки". "Чайка" - это
сумасшедшая, странная история. И только если ты готов в качестве
писателя признать себя полным дураком, ты можешь написать историю
говорящей чайки. Большинство начинающих писателей не могут себе этого
позволить, так как считают, что это глупо, и ищут чего-то более
основательного. И поэтому так много писателей в поисках чего-то
основательного, заслуживающего уважения не могут найти вообще ничего.
Мне нужно было иметь этот мистический опыт, который был настолько
сильным, что пробил защиту моей внутренней цензуры. Мне было все
равно, выглядит это глупо или нет. Мне было безразлично, будут ли люди
смеяться надо мной из-за того, что я написал о говорящей чайке. Я
воспринял эту историю настолько сильно, что она могла быть записана
только так, а не иначе. Позже, после многих лет писательства, я уже
мог обходиться без подобного опыта, потому что я понял: главное, что я
могу дать миру, - это моя глупость, сумасшествие.
Это то, чем обладаю я. Другие писатели более рациональны, чем я.
Если вы хотите рациональности, обращайтесь к ним. Если вы хотите
чего-то странного, приходите ко мне.
Теперь я могу писать книги, не прибегая к мистическому опыту. Но
я абсолютно не представляю, какой будет моя следующая книга, и, я
думаю, когда она появится, я буду удивлен ей ничуть не меньше, чем мои
читатели. Я знаю только: то, что придет следующим, будет здорово. Это
будет здорово для меня, а я ничем не отличаюсь от других - мой дар в
том, что я ничем не отличаюсь от других. Поэтому то, что будет здорово
для меня, будет автоматически здорово для людей моей невидимой страны.
Это те люди, которым писатель должен отдавать себя. Писатель не должен
искать читателей, читатели сами найдут писателя - где бы они ни были.
Единственным условием является, чтобы писатель был максимально
искренен, непосредственен и честен в том, что он делает, и чтобы то,
что он пишет, трогало его самого настолько, насколько это возможно. И
тогда его труд становится совершенным. Писатель пишет не для того,
чтобы сказать вещи, которые до него никто не говорил, я для того,
чтобы сказать их на языке своего времени.
С.В.: Это то, что я все время пытался тебе сказать. Идеи вечны. И
именно язык, который ты используешь, способен достичь сердец людей.
Сто лет назад люди не смогли бы соотнестись с тем, что ты пишешь.
Р.Б.: Совершенно верно. И это проблема, с которой сталкиваются
все писатели, изучавшие литературу. Они стоят в тени великих классиков
и спрашивают, могу ли я написать что-то, что будет соответствовать
уровню этих великих писателей. Это неправильный вопрос. Вопрос,
который нужно себе задать, таков: "Как я могу выразить на языке моего
времени то, что я так хорошо чувствую?" И ответ на этот вопрос не
очень сложный. По крайней мере, для меня. Когда я сажусь за пишущую
машинку, передо мной стоит маленький плакатик, на котором написано:
"Получай удовольствие, не думай, не заботься ни о чем". И когда я
руководствуюсь этим, экран компьютера, в который я смотрю,
превращается в туманный туннель. И я теряю контроль над тем, что со
мной происходит, и просто позволяю идее вплыть в этот туннель - и
тогда мои руки начинают сами двигаться по клавиатуре. Это как бы
измененное состояние сознания, но необычного в нем ничего нет. Сон,
например, тоже измененное состояние сознания, но мы погружаемся в него
каждую ночь. Это состояние интенсивного интереса к тому, что
происходит. Когда в этом состоянии я встречаюсь с идеей, я стараюсь
покрыть ее цементом слов, так как читатель признает только слова,
написанные на бумаге. Ты можешь прийти к нему и рассказать красивую
историю, но он скажет: "Это все здорово, но я что-то не вижу главы 1 и
главы 23!" Поэтому, когда я гляжу в туннель, я стараюсь, чтобы мои
пальцы следовали за тем, что я вижу. Это дает мне как бы первый блок
цемента или мрамора (если это очень красиво), и вот здесь-то и
начинается работа. Я беру в руки долото и молоток и начинаю откалывать
большие куски - любую написанную вещь можно улучшить вычеркиванием и
вырезанием.
С.В.: Насколько окончательный вариант твоих работ отличается от
первоначальных?
Р.Б.: Он намного меньше. Черновик - огромен.
С.В.: Интересно, я всегда чувствовал это. Мне кажется, что за
счет того, что твои книги очень сжаты, читатель глубже проникается ими.
Р.Б.: Чем меньше книга, тем больше возможностей у читателя
наполнить ее своими чувствами. Для меня это сжатие стало почти
автоматическим процессом. Я беру толстую рукопись, карандаш и говорю
"Нет, нет, нет..." С годами это "нет" становится все безжалостнее.
Я вижу красивый кусок текста, но чувствую, что он не должен быть
здесь, может быть, где-нибудь в другой книге, но не здесь. И я
вычеркиваю его. Таким образом, рукопись становится все меньше, меньше
и меньше. По поводу этого процесса у меня очень мало рационального
понимания, очень многое происходит на интуитивном уровне.
С.В.: Хотелось бы тебе иметь это рациональное понимание или ты
предпочитаешь, чтобы этот процесс оставался интуитивным?
Р.Б.: Очень хороший вопрос. Иногда я начинаю думать, что,
наверное, имеет смысл исследовать этот процесс и свести его к
конкретным шагам "А", "Б" и "В". Но в то же время эта идея рождает во
мне какое-то беспокойство. В конечном счете все сводится к тому, чтобы
текст звучал верно.
В основе книги "Единственное" лежит простая и красивая идея. Эта
идея была настолько проста и настолько красива, что я понимал: книгу я
напишу очень быстро. Я написал 32 главы и потом все выбросил, потому
что это было абсолютно неверно. Потом я написал еще 11 глав, двигаясь
уже в другом направлении, и тоже их выбросил, потому что это тоже было
неверно. Я уже начал лезть на стену, недоумевая, каким образом такая
простая идея может оказаться такой изворотливой? Мне ничего не
оставалось делать, как остановиться и дать ей дозреть.
Если бы я хотел что-нибудь посоветовать начинающему писателю, я
бы не смог сказать ничего конкретного - только общие слова. И это
лучшее, что я бы мог сделать. Я бы сказал ему: "Не думай, не оценивай,
насколько разумно то, что ты пишешь, получай удовольствие. Если тебе
будет скучно со своими собственными словами, написанными на бумаге,
представь, каково с ними будет читателю. Твое удовольствие абсолютно
необходимо. Как только начинаешь зевать, выбрасывай все. И последний
совет: не старайся выглядеть прилично. Это ключ к обманыванию себя,
который эксплуатируется снова и снова".
Поэтому, когда я сажусь за клавиатуру, я прежде всего говорю
себе: "Дорогой внутренний наблюдатель, сейчас я напишу что-то
безумное, запредельное. Для тебя это не будет иметь никакого смысла,
но позволь мне сделать это. Потом я выброшу все, что написал, и вместо
этого создам нечто рациональное, вменяемое и разумное - и это будет
здорово". Внутренний наблюдатель спрашивает меня: "Ты обещаешь?". Я
говорю: "Всем сердцем. Только дай мне побегать и порезвиться". Тогда
он говорит: "Хорошо, я повернусь спиной". Внутренний наблюдатель
поворачивается спиной, и я пишу абсолютно безумный кусок. Потом я
читаю его и замечаю, что в нем есть нечто, что можно использовать. И
тут наблюдатель поворачивается и говорит: "Ну ты же обещал!". А я
говорю: "Я нарушил свое обещание".
И это срабатывает снова и снова. Не стоит заботиться о том, что
думает внутренний наблюдатель, что думает читатель, что думает
издатель. Единственное, что нужно, - это бросить себя в бешеный поток
бушующей реки, которая несется к водопаду, высоту которого ты не
знаешь, и позволить себе быть унесенным. Из этого ревущего,
кувыркающегося потока родится нечто, что будет интересно. Это и есть
тот подарок, тот дар, который нужно отдать.
С.В.: Что бы ты мог сказать твоим читателям в России?
Р.Б.: Я очень остро ощущаю семью своих читателей по всему миру.
По тем письмам, которые приходят Лесли и мне, я чувствую, что они
часто чувствуют себя одинокими. Они часто бывают окружены людьми,
которые не понимают их сердце и душу. И когда они в строках моей
книги, как вспышку, чувствуют что-то родное, они пишут нам письма. Так
вот, наш ответ таков: не забывай, что твоя семья больше, чем ты
думаешь, и время от времени ты будешь встречать членов своей семьи. И
все, что мы можем сделать, - напомнить об этом.
Но вот я слушаю тебя и ощущаю, что эта семья на самом деле
значительно больше, чем я думал. Раньше я считал, что мы в
меньшинстве. Я думал, что людей, разрушающих планету и друг друга,
больше, чем тех, кто понимает, что на свете есть более увлекательные
вещи.
И это было понятно, потому что, думал я, мы все как человеческие
существа любим риск, любим ходить по краю. Нас увлекает идея подойти к
полному разрушению и в последнюю секунду сделать красивый поступок и
спасти себя. Это то, чем мы на самом деле наслаждаемся в своем сердце.
Это подтверждает уже тот факт, что каждый из нас решил родиться именно
в это время.
Американские газеты раньше часто публиковали рисунок, н
