ТОЛКОВЫЙ СЛОВАРЬ Майи Плисецкой - "ПАЛИТРА ЖИЗНИ"
Составитель: Вера Кротова
Беда
Это моя бессонница. Всю жизнь ею страдала. Килограммами погло-щала снотворное: нембутал, люминал, тазепам, рогипнол, валиум...
Богиня
У каждого в детстве был свой фильм. У меня это - «Большой вальс». Помню, как каждый понедельник с братьями я ходила в кинотеатр «Центральный» на Пушкинской площади и в энный раз безотрывно глазела на смеющееся счастливое белоснежное лицо голливудской звезды Милицы Корьюс. Субтитры, сопровождавшие фильм, знала наизусть...
В шестьдесят шестом году во время выступлений в Лос-Анджелесе ко мне за кулисы зашла полная высокая женщина, чье лицо что-то остро мне напомнило. Милица Корьюс!.. Мы подружились. Она родилась в Киеве и там провела свое детство. Кровей в ней, видимо, намешано было много, но истоки культуры были славянские. Странный мир. Пол-Голливуда говорит по-русски... В следующие мои приезды, вплоть до ее внезапной смерти, она старалась не пропустить ни одного моего спектакля. Реагировала бурно, кричала «браво» - ее сереб-ряный голос я всегда различала в гомоне возгласов толпы балетома-нов. Последней уходила из зала.
Так она мне до конца и не поверила, что была непостижимой богиней для целой нации, прекрасной инопланетянкой, лучиком счастья в са-мые тяжелейшие годы нашей истории.
Герой Советского Союза
На премьеру «Спартака» я пригласила в Большой театр нескольких своих знакомых. Два билета были забронированы на фамилию Щед-рин. За несколько дней до премьерного вечера мы виделись с ним у Лили Юрьевны Брик, и я увлеченно рассказывала о новой работе. Он попросил билеты. Я пообещала. Утром после премьеры Щедрин по-звонил мне по телефону и наговорил комплиментов. Потом продол-жил: «Я работаю над новым «Коньком-Горбунком». Для вашего теат-ра. Все настаивают, чтобы я пришел несколько раз в класс. Это прав-да поможет? А вы когда занимаетесь? А завтра в классе будете?..» Следующим днем мы свиделись в классе. Урок начался. Занималась я в черном, обтянувшем меня трико - была одной из первых, кто репе-тировал в купальнике-эластик. Купальник к моей фигуре здорово по-дошел, выгодно выделив ее достоинства: удовлетворенно перехва-тывала свое отражение в зальном зеркале. Часовая разминка в обтя-нувшем торс одеянии! На Щедрина обрушился ураган фрейдистских мотивов... А я еще и добавила: «У меня после класса - плюс две ре-петиции. В первом зале. Хотите посмотреть?» Щедрин запнулся. «Спасибо. Для одного дня впечатлений у меня предостаточно...» Но вечером он позвонил мне и предложил покататься по Москве. Стари-кашка Фрейд победил. Я без раздумий согласилась. Кончилось все тем, что мы вместе сорок два года...
Сколько же пришлось ему натерпеться вместе со мной от бесчислен-ных драматических перипетий моей непростой судьбы? Нанервни-чаться. Напереживаться. Ночи не спать. Во сколько капканов угодила я за все эти годы по своей беспечности, легковерности, нетерпеливо-сти. Просто от матушки-лени. Как часто попадала в них оттого лишь, что лень мне было «включить свои мозги». Легким характером приро-да меня не наделила. Это я сама хорошо знаю. Брат мой Александр часто с добрым сочувствием говорил Родиону: «Тебе за Майю давно пора дать звание Героя Советского Союза».
Дети
Появились все признаки, что забеременела. Родить? И расстаться с балетом? Танцевать или детей нянчить - выбрала первое. Щедрин без восторга, но согласился.
Запахи
У каждого города есть свой запах. Уже в аэропорту Мюнхен пахнет автомобильными лаками, Прага - каминным дымом, Токио -соевым соком. Мадрид - миндалем, Москва - мусором улиц, Брюссель - запа-хом мокрой замшелой хвои...
Идеальная вдова
Последние годы у нас и на Западе вышло вдоволь литературы о Лиле Брик. Не буду повторяться. Замечу только, что Лиля очень любила балет. В юности она изучала классический танец. Пробовала сама танцевать. Кичилась передо мной пожелтевшими, вылинявшими фо-тографиями, где была увековечена в лебединой пачке на пуантах. При первом просмотре Лилиных фото я ее уколола: «Левая пятка не так повернута». Обиделась: «Я хотела вас удивить, а вы про пятку...» Лиля и Катанян не пропускали ни одного моего спектакля. И всякий раз слали на сцену гигантские корзины цветов. Решением Сталина Брик получала третью часть (мать и сестры другие две трети) насле-дия Маяковского. И денег у нее водилось видимо-невидимо. Она со-рила ими направо и налево. Не вела счету. Когда звала меня в гости, оплачивала такси. Так со всеми друзьями. Обеденный стол, уютно прислонившийся к стене, на которой один к другому красовались ори-гиналы Шагала, Малевича, Леже, Пиросмани, живописные работы са-мого Маяковского, всегда полон был яств. Икра, лососина, балык, окорок, соленые грибы, ледяная водка, настоянная по весне на почках черной смородины. А с французской оказией - свежие устрицы, мули, пахучие сыры... Но в один прекрасный день Лиля оказалась нищей. Хрущев приказал прекратить выплаты наследникам Маяковского. Ли-ля внезапно оказалась на мели. Стала распродавать вещи. Беззлобно итожила: «Первую часть жизни покупаем, вторую - продаем...»
Лебединая песня
Своего «Умирающего лебедя» я подсматривала в Московском зоо-парке. С натуры. Несколько раз ездила туда с единственной целью - подглядеть лебединую пластику, форму движения крыльев, посадку головы на изгибе шеи. Один раз мне повезло. Внезапно черный ле-бедь в нескольких метрах от меня расправил крылья во всю ширь, поднял свою перепончатую ногу-лапу и встал на другой в классиче-ский арабеск. Стоял он неправдоподобно долго. Помню, восхитилась - вот это устойчивость...
Невезение
Много раз мне задавали один и тот же вопрос: кто из балерин, на ваш вкус, на вершине балетного Олимпа? И всю жизнь я называла три имени. Семенова, Уланова, Шелест. Уланова и Семенова оставили о себе легенды. Их имена не нужно было комментировать. А имя Аллы Шелест в мире не знают. Меня всегда переспрашивали. Кто это?.. Жизнь часто несправедлива. Но поэт, композитор, художник пробьют-ся через века. Если у них термоядерный заряд, конечно. Пролежала «Неоконченная симфония» Шуберта на чердаке венского дома пять-десят два года. И ничего, не испортилась. Не взял шедевр тлен. А ба-леринам - горше. Прошел их век, кончился, ничего не осталось. Всю жизнь что-то приключалось с Шелест в последний момент. Рушилось. Она сама трунила над своим злым роком. В девятилетнем возрасте собралась с одногодкой-мальчиком в кино. Нарядилась в лучшее вы-ходное розовое платье. В кулачке зажала деньги, которые родители дали на сласти и билет. Внезапно мальчик столкнул Аллу в грязную лужу, вырвал деньги и с гиком убежал. А она осталась в розовом платьице сидеть в луже. Так и сложилась вся ее последующая жизнь... Годы расцвета Аллы Шелест пришлись на время, когда никто из России на гастроли никуда не ездил. Премьер было мало. Худру-ком Кировского балета был Сергеев, и все, что делалось, делалось на его жену Наталью Дудинскую. Для Шелест на светофоре всегда был зажжен красный свет. В сорок с небольшим ее незаметно вывели на пенсию. У Аллы Шелест был дар перевоплощения. На сцене она была немыслимо красива. Божественно! А после представления затухала, снимала грим, вставала под душ. И когда проходила через толпу наэлектризованных ею поклонников, запрудивших тесный артистиче-ский подъезд, то ее не узнавали. Она шла домой одна. Так была неприметна.
Память
Как-то судьба привела нас с Щедриным в баварский город Вюрцбург. Мы заплутали. Пропустили поворот с автобана. И, желая исправить нашу оплошность, въехали в симпатичный, ухоженный город. Был уже вечер, десятый час.И вдруг, по всему городу зазвучали колокола. Я посмотрела на часы. Был 21 час 20 минут. Будний день. Никакого праздника. Звон был медленный и печальный. Мы остановились. Улицы - безлюдны. Задать вопрос некому. Ни единого прохожего. Слуховое впечатление звонящего в сумерках города ворожило... Лишь позже композитор Вильфред Хиллер, чей отец был убит в 1941 году под Лугой, рассказал нам, каждый год 16 марта все двадцать церквей города Вюрцбурга, какой бы день недели ни был - будни или праздник, - поминают ровно в девять часов двадцать минут вечера день и час бомбардировки 1945 года, когда американская авиация разрушила баварский город дотла. Такая память впечатляет...
Страх
Каждый приход Сталина в Большой театр сопровождался резчайшим усилением охранных процедур. У всякой двери, в кулисах, у лифта, в репетиционных залах появлялись соглядатаи с тупыми лицами, но внимательными глазами. Да и полпартера наводняли почитатели му-зыкальных представлений в штатском. Участникам вечернего спек-такля вручались одноразовые спецпропуска с датой. На спектакли Большого театра Сталин хаживал не раз. И всем в театре о том тот-час же становилось известно. Особую склонность он питал к опере. Я участвовала в двух оперных постановках, которые лицезрел Сталин. Персидка в «Хованщине» и Рыба-игла в «Садко». Партию Рыбы-иглы придумал Лавровский. И лейт-движением моего танца (помимо, есте-ственно, широких прыжков) был многократный резкий жест указатель-ным пальцем правой руки, олицетворявший острую иглу морского чу-дища. Таких жестов в моем танце было множество. Первый же резкий, словно выстрел, «выпад» Лавровский срежиссировал в правом горизонтальном направлении. И когда я на премьере после первого широкого жете встаю на арабеск и следующим движением должна выстрелить всем телом в поставленном Лавровским направлении, то вдруг в моем мозгу молнией проносится леденящая спину мысль. Ведь «мой выстрел» приходится точно в правительственную ложу, в глубине которой застыли рыжие усы Сталина. И я пасую. Трусливо пасую. И устремляю свой «выстрел» вверх, на колосники. Все это происходит в доли секунды. Абсолютно подсознательно. Мы были все тогда рабами страха...
Талант
Балерина Лепешинская не была моим идеалом. Роста она была скверного, руки и ноги короткие, голова всегда напоминала мне маску ряженого на масленичном гулянье. Пальцы-крохи никак не улучшали пропорций тела. Отлично понимая это сама, она непременно держала в руках на сцене какой-либо театральный атрибут. Зонтик, веер, пла-точки, цветочки. Короче, ее физические данные расходились с моими представлениями о красоте женского тела в балете. Но у нее был азарт, напор, бесстрашие, динамичное вращение. Она без оглядки кидалась с далекого разбега «на рыбку» - в руки партнеру. Публике была по душе авантажность Лепешинской, ее жизнерадостность. Су-меть скрыть недостатки, высветить свои достоинства - это тоже еще какой талант.
Чудо
В балетном училище меня ужасно терзало колено. Мое левое прокля-тое колено. Теперь думаю, что от неправильной постановки ног. Когда ступня упирается не на мизинец, а на большой палец - вся нога раз-ворачивается вовнутрь. Тело давит на колено, а оно опорное и толч-ковое. В четырнадцатилетнем возрасте я обила пороги всех тогдаш-них московских светил-ортопедов. Молила об исцелении. Теперь их портреты на стенах травматологических клиник повсюду. Восслав-ленный профессор Бом тщательно осмотрел колено. Куда ни нажмет - больно. Заставил исполнить низкое плие. Я не смогла. Бом с сожа-лением покачал головой и объявил свой приговор: «Надо менять профессию, девочка. Ты балериной не будешь. Колено выправить нельзя...» Теперь те светила-исцелители пребывают в ином мире. От них остались лишь розовые легенды да строгие портреты по коридо-рам, пахнущим карболкой. А я столько лет танцевала! Прыгала, про-гибалась, вертелась. А спас меня массажист Никита Григорьевич Шум. Он лечил спортсменов, и кто-то, как мой последний шанс, его порекомендовал. Это был огромный человечище, человек-гора, с ру-ками, как широченные деревенские грабли. В двадцатых годах он вы-ступал в цирке на манеже борцом. Всегда в красной маске, и так и прозывался - «красная маска». На разминке уложил однажды великого Ивана Поддубного на лопатки. Непобедимый чемпион так рассви-репел, что без правил схватил Никиту и швырнул за барьер. От удара ключица, как спичка, сломалась и осталась кривая, безобразная на всю жизнь. Шум принимал, конечно, нелегально в крохотной без окон комнатушке под лестницей, невдалеке от Белорусского вокзала. Ни-кита Григорьевич часа полтора медленно-медленно прощупывал мне все колено. Он никуда не спешил. В напряженной тишине я слышала лишь гулкие, дробные лестничные шаги снующих туда-сюда жильцов. Затем тягуче произнес: «Будешь ходить ко мне две недели каждый день, мне надо три-четыре часа твоего времени. Снова будешь тан-цевать, колено отживеет...» Две полных недели он колдовал над моим бесперспективным, безнадежным коленом.
На пятнадцатый день чародей разрешил мне начать заниматься. Ко-лено было обессиленное, но совершенно здоровое. Надо расплачи-ваться. О цене уговору не было. Дяди и тетки в складчину собрали некую сумму, которую я через несколько дней после конца лечения принесла Никите Григорьевичу в сверточке, смастеренном из теат-ральной афиши. Без всякой позы, не распечатав моего свертка, со-вершенно просто он отказался взять деньги: «Тебе они сгодятся са-мой. А мне подбрасывают футболисты. На жизнь и курево хватает...» Артисты боготворили Шума. Когда его могучая фигура высилась в ку-лисах, мы танцевали смелее, без оглядки. Никита в театре, чуть что -вызволит.
Характер
Рыжая, как морковка, вся в веснушках, с голубым бантом в волосах, зелеными глазами и белесыми ресницами—так я выглядела в пять лет. Уже тогда была ребенком своевольным, неслухом, как все меня обзывали.
Спустила по течению ручейка свои первые сандалики. Вместо кораб-ликов, которые усмотрела на старинной почтовой открытке. Мама долго убивалась. Достать детские туфельки было задачей неразре-шимой. С канцелярской кнопкой доигралась до того, что она застряла в моем детском носу накрепко. Мама возила меня на телеге с говор-ливым мужиком к сельскому лекарю. Тот молниеносно принес мне облегчение. В общем, кротким нравом не отличалась, а чаще всего была так просто несносна. Всю жизнь этим доставляла массу про-блем близким. Но были моменты, когда этот мой несносный характер выручал меня. Во время войны нашу семью эвакуировали в Сверд-ловск. А вот балетную школу перебросили в маленький городишко Васильсурск на Волге. Эта нечаянная промашка мне обошлась втри-дорога. Ровно год, с пятнадцати с половиной до шестнадцати с поло-виной лет, я балетом не занималась. Мало-помалу меня охватила па-ника. Еще такой год -и с балетом надо распрощаться. В попавшейся как-то мне на глаза газетной заметке было написано, что остававшая-ся в Москве часть труппы показала премьеру на сцене филиала Большого. Сам Большой был закрыт. Потом дошли вести, что и часть балетного училища не уехала. Занятия продолжаются. Меня как током ударило. Надо ехать в Москву! Но как? Нужен специальный пропуск. Влиятельных знакомых -никого. Идти по учреждениям да объяснять, почему и зачем - трата времени. Кто будет слушать девчонку про балет, тренировки, физические кондиции, учителей?.. Я решилась на отчаянный шаг - пробраться в Москву нелегально. Мать паниковала, отговаривала: «Тебя заберут, арестуют». «Пускай, - горячилась я, - время уходит, я истомилась, задеревенела, заскорузла...» Купить билет на поезд было нелегко. Он стоил дорого, денег - в обрез. Да и без пропуска билет не продадут. Но мне помогли... Из Свердловска поезд шел пять суток. Весь путь я решала, сойти ли перед Москвой на последней остановке и дальше идти пешком? Или сыграть ва-банк - в многолюдье вокзала скорее проскочишь? Наконец, пристроившись к хромому старцу и поднеся его саквояж, чему он сердечно обрадовал-ся, подыграв мне со всей искренностью, я проскользнула через воен-ный патруль у дверей вокзала. Роль подростка при старом инвалиде мне удалась на славу. Я -в Москве. На мою удачу, одна наша родст-венница оставалась все это время в столице, у нее и переночевала. Уже утром следующего дня я была в помещении училища на Пушеч-ной. Моему приходу обрадовались. Никто и не стал допытываться, как я добралась. Риск оправдался, и я выиграла.
Элегантность
Жила-была в Москве волшебница Клара. Не совсем волшебница, но... предпринимательница. Скажем так. Клара ходила по домам актеров - главным образом невыездных. При ней всегда была внушительных размеров сумка, в которую вмещался целый платяной шкаф. Платья вечерние и каждодневные, пальто, пелерины, туфли, кофты, нижнее белье, сумочки... Все Кларины сокровища были импортные. Хорошего качества. Жены советских дипломатов регулярно продавали ей свой ходкий товар. Контрабандная тропа была хорошо протоптана. Вещи всегда новые, с радужными ярлыками и марками заморских магази-нов. Только цены были нерадужными - стоили предметы роскоши баснословно дорого. Но в рубище не походишь. Надо одеться не хуже тех, кто ездит в загранку. Смотрят на меня. Я на виду. Все, что я но-сила, купила у Клары. Втридорога. Она не была альтруисткой. В Большом у Клары были и другие клиентки - из того же племени «не-выездных», что и я. Мать моей театральной подружки, надсадно страдавшая за свою невыездную дочь, в порыве слепой злости из-рекла бессмертный афоризм. Он долгие годы горькой ухмылкой скрашивал ограниченность наших балеринских гардеробов. Тех, кто сидел в Москве. «Хуже их ходить не будем!..» И мы не ходили хуже. Но для этого пришлось «обтанцевать» тысячи крохотных клубных сцен, нетопленых, кривополых площадок, исколесить сотни растер-занных немощеных дорог, проложить множество тяготных маршрутов, настудить, намучить ноги. В то время элегантность давалась кровью.
Я - фотографПлагин для публикации фотографий в дневнике пользователя. Минимальные системные требования: Internet Explorer 6, Fire Fox 1.5, Opera 9.5, Safari 3.1.1 со включенным JavaScript. Возможно это будет рабо
Онлайн-игра "Большая ферма"Дядя Джордж оставил тебе свою ферму, но, к сожалению, она не в очень хорошем состоянии. Но благодаря твоей деловой хватке и помощи соседей, друзей и родных ты в состоянии превратить захиревшее хозяйст
ОткрыткиПерерожденный каталог открыток на все случаи жизни
СтенаСтена: мини-гостевая книга, позволяет посетителям Вашего дневника оставлять Вам сообщения.
Для того, чтобы сообщения появились у Вас в профиле необходимо зайти на свою стену и нажать кнопку "Обновить
Возраст, как известно - просто набор цифр, а старость и того – вторая молодость. Такого же мнения придерживается и фотограф Дженни О'коннор, создавшая впечатляющую коллекцию портретов женщин, которым исполнилось 60. Фотосессия была устроена ради того, что бы показать, какими разными могут быть эти "леди в возрасте", а заодно разрушить миф о старости.
klassika
