Ты у окна, ты взвешиваешь вид, 
Простершийся пространством между нами,
И превращаются, ржавея от обид,
Черты лица в задумчивый орнамент. 
В лице твоем все есть: и степь, и лес,
И губы гор, и лоб сухих барханов,
Озера света, родинки небес,
В твоем лице все живо, многогранно.
Ты у окна, ты смотришь в те места,
Где из дождя сплетаются фонтаны,
Где я пою, где жизнь моя пуста,
Где жизнь моя полна самообмана,
Где сосны слов растут из гнили чувств,
Где серость неба просит синь гуаши,
Где дальше петь — как будто ни к чему,
Но замолчать — необъяснимо страшно.
Ты сквозь окно, сквозь век, сквозь мир глядишь
В тот мелкий день, где я за час меняюсь,
Где я, бессвязно вспугивая тишь,
Шепчу сквозь ночь: «Родная, я скучаю».

Аль Квотион

А когда ты уйдешь — небо тяжко обрушится вниз
И раздавит меня, закатает по горло в асфальт,
Сорняковая пляска пойдет меж заброшенных изб,
Растравянит полы. И мне станет мучительно жаль,
Что не слышал тебя, не всегда опускался к ногам,
Головой упираясь в колени, в дарение рук.
А когда ты уйдешь — разлетятся слова по слогам,
Опустеют, иссякнут и станут могилами букв. 
А когда ты уйдешь — я останусь латать паруса,
В них желание странствия к месту утраченных лиц,
В белый мысленный сад, в придуховный молчащий посад.
А когда ты уйдешь — хлынет море из лунных глазниц.
А когда ты уйдешь — когда время сожмется в хомут,
Выплетая терновую робу из суточных бед,
Когда только пустыня без жажды останется тут.
А когда ты уйдешь — не забудь погасить во мне свет.

Аль Квотион

Это не важно, что ждет впереди и на что я растрачу
Скудный задаток судьбы, не талант, а стакан
Времени, песенных слов и в конце быстрых строк — многозначий.
Это не важно, я гость здесь — не узнан, не зван. 
Это не важно, какой завершатся бедой развеселые годы,
С улиц каких меня выгонят ангелы в рай,
Пряча в шпаргалки небес мою ясную светлую одурь
И бестолковый, сумбурный, духовный раздрай.
Только бы видеть пальтишко, в котором ты ходишь по парку,
Издали видеть и знать — ты живешь, ты жива!
Только бы видеть и петь, и смеяться, и плакать,
Только бы видеть тебя и огнем вызревать.
Все остальное не важно, не ценно, на сердце не цельно -
Что уготовано дальше, что ждет впереди,
В черные пропасти глаз мне сойти или в черную землю 
С белой иконой любви на иссохшей груди.

Аль Квотион

Есть те, кого хочется любить. И есть другие, те, кого легко забывать. До страшного легко исчезают из памяти их черты, становясь белесыми пятнами без примет, исчезают их имена, становясь молчанием, исчезают они. И в моей жизни есть те люди, над лицами которых я не захотел склониться, проходя мимо, уходя все дальше. Кажется, они тянули руки мне навстречу, кажется, они что-то шептали сухими губами. Я все забыл. Я шел вперед к совсем другим, которых легче было понять, кого приятнее было видеть, с кем удобнее было стоять рядом. Люди исчезали. Из памяти, из жизни, из меня. Без боли, без чувства потери, словно и не было их никогда, этих людей. Но время идет, и со временем приходит жалость, приходят грусть и раскаяние. Невесомо они гнездятся в груди, невесомо и невыносимо. И сомнение, почти неразличимое под множеством отпечатков следов хороших идей о том, что все твое останется твоим, но все же сомнение. А вдруг моими, данными мне Богом были именно те, кто тянул навстречу руки, прощал равнодушие, печально смотрел в спину светлыми от слез глазами, те, кого я так и не смог полюбить?

Аль Квотион

Не уходи молча, исчезая без слов, ставя на будущем знак вопроса, погружая жизнь в ожидание возвращения, в вечное ожидание твоих шагов за дверью. Уходя, убивай надежду, трезво, решительно и беспощадно закрывая все двери. Не уходи так, словно кончается кислород, и становится нечем дышать, оставь хоть что-то — память или сожаление, ненависть или сны. Не уходи так, как затягивается пруд ряской, скрывая черное и честное зеркало воды. Не становись мучительно медленной в своей неизбежности и невозвратимости. Просто — не уходи. Останься со мной. Стою, шепчу в пустоту одно и то же заклинание: «Не уходи, не уходи, не уходи». Но ты молчишь и смотришь в окно так, что я не могу говорить. А за окном… Да что там за окном? Что ты высматриваешь в том равнодушном пейзаже, к чему стремишься, куда бежишь? Никто не ждет нас в мире за окном, никто не ищет, никто не узнает. Остается греть друг друга, заваривать чай, искать в темноте дорогу к свету, зализывать дыры в сердце, ловить губами тонкие пальцы, целовать глаза, щеки, лоб и бесконечно повторять: «Не уходи, не уходи, не уходи».

Аль Квотион

Стоял целый век под дверью и верил, что мне откроют.
Не те, видно, выбрал двери, а, может, не тот звонок.
Стоял на святом я месте, но было оно пустое.
А все же во что-то верил. Стоял там, как дурачок.
Псы лаяли сквозь заборы, кусали судьбу за кости,
Я кровь вытирал ладонью, я их целовал в оскал.
Меня не пускали люди. Меня бинтовали звезды.
Под теплым упругим небом я сладко бездомно спал.
Стоял бы и дальше, только разнылись на старость ноги,
Я, кажется, стал ленивым. Я, кажется, устаю.
Взять нечего — все я отдал, по слову, строке, по слогу.
До встречи, друзья. До встречи. Я вас буду ждать в раю.

Аль Квотион

Ты не в моей памяти, которая сонной старухой теряет свои скудные богатства из дырявой сумы прошлого. Ты не в моем завтрашнем дне, не проявляешься сомнительным эфемерным силуэтом на тонкой кожице будущности. Ты не в моем сердце, этом мышечном агрегате, яростно гоняющем кровь и штурмующем спазмами мигрени и без того больную голову. Ты даже не в голове, тяжелом вычислительном центре каждого шага и действия. Нет, ты стоишь в огромном пространстве, в той великой данности жизни, где деревья мокрыми псами стряхивают капли дождя, где разрозненные люди, переплетаясь с простором неба, создают мир настоящего, где слова звучат в полный голос, где любое прикосновение чувствуется сущим и живым. Ты именно здесь, в опасной близости с душой. И душа замирает. А жадные руки уже ищут твое тело, твое мерное, мягкое тепло, наспех и неуклюже расстегивают, обрывают пуговки скромности, которые звонко стучат, осыпаясь на пол. Ты здесь, ты не можешь быть нигде больше, ты рядом, ты со мной, в каждом мгновении бытия — сладко замершая душа, звонко падающие пуговички, обнажившаяся ключица счастья. И это — единственная истина, которую я узнал.

Аль Квотион

Каждый вечер ты идешь домой с работы. Ты проходишь по улочкам мимо домов измученного цвета, ты садишься в общественный транспорт и равнодушно едешь по звездам из пустоты в пустоту. Ты смотришь в мутное окно дребезжащего автобуса и видишь собственную жизнь в неизбежных долгах взятой ответственности и постоянном, неумолимом чувстве вины. Словно ты и вправду виноват, словно этот медленно ползущий город за стеклом — твое личное надгробие, словно кроме пустоты не существует ничего, как бы ни старался ты придумать осмысленный мир. Ты смотришь вокруг, ты ищешь хоть что-то — проблеск, просвет, цель, интерес, желание, хотя бы форточку с новым видом на пространство. Но за каждым поворотом дороги, жизни, судьбы, времени, стремлений и амбиций, ты, жаждущий новой перспективы, видишь все те же зубы домов измученного цвета, сжатые бесприютностью в тупик.

Аль Квотион

Цинизм похож на лезвие, которым
Готов ты препарировать весь мир.
Что есть любовь? Конечно, только морок.
Что есть печаль? К скучанию гарнир.
Шарниры, гайки, механичность жизни,
Итоги, цели, химикаты чувств.
Конечно, ты сейчас безукоризнен
И точно всех умнее, без причуд.
Да и стихи — расчет: слова, педали,
Строфа, ритмичность, схема, график, болт.
Ты разобрал гитару на детали,
Но музыку в ней так и не нашел.

Аль Квотион

Ты приносишь мне чай в черной кружке,
И с него начинается жизнь
Круговой безнадежной ловушкой,
По которой мне годы кружить.
Дом становится поездом в лето,
Уходящим в пути под откос.
Но не плачь, не ругайся, не сетуй,
Мы становимся стуком колес.
Время режет. Мы едем вслепую:
Только чай, только звон и жара.
И в вагончике мая, на стуле
Я играю с судьбой в дурака.
Проиграю стихи или солнце,
Проиграю порог или срок,
А судьба широко усмехнется:
«Из тебя никудышный игрок».
Ты приносишь мне чай. Но не надо
Отдавать мне свой мир и свой крест.
Ведь твоим, мне подаренным взглядом
Не смогу заплатить за проезд.

Аль Квотион

Я хотел тебя запомнить в этот вечер
Угловатым словом, впившимся в затылок,
Кружевным разнообразием оплечья.
Я хотел тебя согреть, но все остыло,
Покатилось медяками по карманам,
Зазвенело удалой базарной песней.
Я хотел тебя узнать, но без обмана.
Я хотел тебя сказать, но только честно.
Я бы даже подарил тебе, не жалко,
Сердце глупого пропащего поэта.
Но ты щелкала лениво зажигалкой,
Превращая нас из жизни в силуэты.
Я хотел с тобой уйти. Куда — не важно,
Лишь бы время не скосило безоглядно.
Я хотел тебя, да был весь в черной саже
Полурифм, твоей испачканных помадой.
Да и что теперь? Прошло. По дню, по мигу.
Превратилось в память, в самый дальний шум.
Ты осталась на страницах моей книги,
Той единственной, что я не напишу.

Аль Квотион

Забинтована марлей, оставшись опять нагой,
На любовь и на боль безраздельно, как мать щедра,
И вжимаясь мне в грудь вместо окрика в спину «стой»,
Моя жизнь пахнет ливнями, словно твоя рука. 
Сытым телом собрав придорожную пыль земли,
Зацепившись за каждый взгляд и за каждый столб,
Укрывая собой разностишья степной разлив,
Мое горе заштопано, словно бы твой подол.
В полузвон-полушепот сигая с худой груди,
Из монеток-молитв превращаясь в огромный шар,
Голубой, голубой, как небес пересвет вдали,
Мои песни прозрачные, словно твоя душа.
Неотрывно, внимательно, глядя во все насквозь,
Превращаясь в загар из звезд, в тишины завал,
И вбивая в ладони последний беззвучный гвоздь,
Мои ночи безлунные, словно твои глаза.
Я хотел бы смешать золу всех ушедших дней,
С натяжением новых, грядущих времен и жил,
И тебе подарить. Я хотел бы, молчи, не смей,
Глубоко, одержимо хотел бы тебя прожить.

Аль Квотион

Держись за пыл метаний и скитаний,
Держись за жажду знать и жажду жить.
Пока ты молод, смел и хулиганист,
Пока в глазах сложились витражи.
Сражайся, пой. В дремотное безделье
Не торопись. Смотри, смотри вокруг,
Смотри на всех. А достигая цели,
Опять иди, не опуская рук.
Потом поймешь, что молодость бесценна,
Потом поймешь, что все узлы судьбы - 
Прекрасная, единственная сцена,
И кем там быть — решаешь только ты.
Потом поймешь — ничто не повторится,
Потом поймешь — все было наяву,
Когда посмотришь из окна больницы
На первую весеннюю листву.

Аль Квотион

Я стану для тебя пустым письмом,
Я стану для тебя одним конвертом.
Я стану чем-то в мире прописном,
Я стану — для тебя. И это вектор
Движения до звезд, до тех вершин,
Когда душа выходит за пределы,
И запредельно строгая вершит,
Из слов пустых вершит судьбу и дело.
И тело для себя — собор, вокзал,
И время — его с каждым мигом меньше.
Так человек, которого ты знал,
Сливается в тебе со всем прошедшим,
Сливается со стенами домов,
Сливается с решеткой и оградой
В тебе, в тебе. И все прилюдно, но
Не позволяет пропадать и падать. 
Так человек в пространстве городском
Становится неуловимо ближним. 
Я стану для тебя пустым письмом.
А ты мне — только поводом. Для жизни.

Аль Квотион

Я, кажется, взрослый. И вроде бы, опыт
Не даром, не даром давался с трудом.
Давался рваниной — попробуй заштопать,
Давался крапивой, давался кнутом.
Не даром ушибом, не даром разбитым
Лицом паутинным под маской проблем.
Не даром не стержнем он стал, а орбитой,
Оплачен сполна, неизлечен никем.
Добытый упрямым изломанным духом,
Горбом приколоченный к хлипкой спине,
В рождении жизни, где смерть — повитуха,
Он логосом станет, горящим во мне.
Я выстругал разум, смахнул с себя стружку,
И вроде бы, взрослый. Немного. На пядь. 
Но я покупаю ребенку игрушки,
В которые сам не успел доиграть.

Аль Квотион

Рисунок. Ты рисуешь не себя,
Какого-то случайного ребенка,
Которому все в мире — беготня,
Которому весь мир еще не солган.
И краски для тебя — слова, слова,
Ты постигаешь их как замысел, как тайну.
Рисунок твой пока что угловат,
Пока еще не прочный, безымянный.
Но и сейчас в штрихах упругих букв
Уже видны мальчишьи заусенцы,
Глаза видны, загар поспешных рук
И крестик на веревочке у сердца.
И в этом смысл петь, когда темно,
И жить, когда все годы отболели.
Но знаешь, в этой графике стихов
Не колокольни мы, а колыбели. 

Аль Квотион

Состояние вечера. Вдохновение творчества. 
В белолиственном омуте проявление слов.
Ты стареешь, как рукопись, но все так же настойчиво
Ищешь в общей чумазости то, что все же светло.
И не зная, как правильно, ты опять ошибаешься,
Но бинтуешь изломанный человеческий дух.
За поэтом поэт. Не горят наши записи,
Но, увы, забываются, как следы оплеух.
За поэтом поэт, да босые по улицам
Мы идем с этим бинтиком до случайной звезды.
И не страшно — по грязи нам, и легко, если вдуматься,
И легко и безропотно, не касаясь земли.
И не важно — а узнан ли, и не важно — услышан ли,
Важно то, что ты есть еще и стоишь на краю.
И любовь… Веришь? К каждому. И смешное мальчишество.
Раньше нас убивали здесь. А теперь — продают.
А мы сеем воскресное по полям человечества,
Пишем рай, не умеючи без труда погибать.
Состояние творчества. Вдохновение вечера.
А вокруг — одиночество. А вокруг — тишина.

Аль Квотион

Слова порой бывают тяжелы,
Их не поднять без лишнего ущерба
Для душ живых. Живых? Скорей жилых. 
Но и атланты, говорят, ругали небо.
Да, говорят, ругали только так,
Когда им плечи обжигали звезды,
Когда они всю боль свою — в кулак,
Когда горячим становился рядом воздух.
У них все небо. У тебя — одни слова,
Которые ты прячешь под ресницы,
Чтобы однажды, время миновав,
В глазах людей секундно отразиться.
В любых глазах, затравленных от пьянств,
Или побитых, словно молью, нудью.
Да что там люди? Ты им не судья.
Как впрочем и они тебе — не судьи.

Аль Квотион

Пусть будет снег. Пусть ты сойдешь с пути,
И заблудившись в сонности прохожих,
Ты не успеешь встретиться к шести
С какой-нибудь бедой, на жизнь похожей.
И пусть ослепнув в тьме чужих дворов,
Ища тропу к всегда пустому дому,
Ты слово оголишь до спора, но
Останешься всего одной из формул,
Где в вычитании бессмысленных минут,
Ты в сумме дней найти стремишься смысл.
Пусть будет снег, пусть вьюги заметут
Сюжет судьбы, который не дописан.
И эта одинокость — как ушиб
На сердце черной дрянью изогнется.
Но я в черновиках твоей души
Рисую профиль утреннего солнца.

Аль Квотион

Апрель слегка в дрожи, апрель слегка снежит — то мысли весны о зиме,
То память о вьюгах, то весточка другу: «По снегу пишу я тебе».
Февральский мальчишка не слышит, он вышел, он прожил и гордо ушел
Земными путями в случайную память, в метелей растаявших шелк.
Апрель еще верит, но сколько апрелю той веры незримой дано,
Апрель еще пишет безмолвьем — в затишье: «Ты слышишь меня за весной?»
А ты смотришь в окна — мир выцвел и вогнут, и, кажется, сходит с ума,
Мир сдавлен и вздернут. Не хочется мерзнуть, читая интимность письма.
Но в легком морозе, легко, грациозно, меняя весь этот ландшафт,
Вдруг оловом дара, вдруг облаком пара из губ твоих рвется душа.

Аль Квотион