UNKNOWN by Lee Blessing

I never saw his face. I'm grateful for that, I think. The strange blessing of it, in a way. He was young – could have been a college student, like those I just have been teaching. Long curly dull blond hair… They’ve blocked his face so much that I thought he was a girl. But when people started talking to the police I realized that it was a boy… who had jumped down and stood up in the middle of the tracks… in the middle of a perfect afternoon… a second before the train hit.
I’ve been on in the end of the platform, leaning against the railing. He must have been standing right next to me… We’re all watching the big yellow work-train with the very tall engine. It was about to roll past. Unscheduled. Unwanted. A moving disappointment. A necessary of course. But… not the right train, not the one that would take us home… Which of course depends on where you going.
He jumped down on tracks before we knew it. He stood up uncertain, he never looked up. Instead he looked at the concrete platform beneath our feet… And that’s the last thing he ever saw. The bell on the engine drowned out all of the sound. From my angle I never saw the train actually hit him. He simply disappeared in front of it like a magic trick. The train never stopped. The cab was so high the driver could not have seen the boy make his last-second jump. He was across the river before they could call and tell him. The police got the same account from four different people. They said they had enough and that we could go. I was next in line, nobody took my statement. And then the crew started collecting the body parts. I wouldn’t watch. I wanted it to remain magic. Which is to say… real but impossible. Shocking. Blinding even in a way like a… miracle.
So this is my statement. He stood right next to me, I never knew him. We never shared so much as a word or a look, but… He taught me more than I have taught my students. The lesson of a dark fate. And a whispered warning of what it can mean to be young on a perfect day in a free country.

Неизвестный (Ли Блессинг)

Я не видел его лица. Я благодарен за это, наверное. Своего рода благословение. Он был молод – мог быть студентом колледжа, совсем как те, кого я обучал ранее днем. Длинные курчавые тускло-светлые волосы. Они закрывали лицо целиком – мне показалось, он был девушкой. Но, когда люди стали говорить с полицейскими, я понял, что это был парень… который спрыгнул и стоял посреди путей… посреди прекрасного дня… за секунду до удара поезда.
Я был на краю платформы, прислонился к перилам. Он, должно быть находился совсем рядом со мной… Все мы смотрели на огромный желтый монтажный поезд с очень высоким двигателем. Он как раз проезжал мимо. Вне графика. Нежданный. Разочарование на колесах. Необходимый, разумеется. Но… не нужный поезд – не тот что бы доставил нас домой… что, конечно, зависит от того, куда ты направляешься.
Он спрыгнул на пути прежде, чем мы поняли. Стоял там, неуверенный, так и не поднял глаз. Зато он смотрел на бетонную платформу под нашими ногами. И это было последнее, что он увидел. Сигнал локомотива заглушил все звуки. С моего места не было видно, что поезд именно ударил его. Он просто исчез перед машиной, как по волшебству. Поезд так и не остановился. Кабина была настолько высоко, что машинист просто не увидел, как мальчик сделал свой внезапный прыжок. Он уже пересек реку, когда с ним удалось связаться и все рассказать. Полиция получила одинаковый отчет от четырех человек. Они сказали, что им достаточно, и мы можем уходить. Я был следующим в очереди, мое заявление никто не выслушал. А затем они начали доставать части тела. Я не стал смотреть. Хотел, чтобы осталась магия. Такая… реальная, но невозможная. Шокирующая. Даже, как-то ослепляющая... как чудо.
Вот мое заявление. Он стоял рядом со мной – я не знал его. Мы не перекинулись ни взглядом, ни словом, но… Он научил меня большему, чем я могу научить моих студентов. Урок о темной судьбе. И тихое предупреждение о том, что может значить молодость в прекрасный день в свободной стране.




A.K.A. by Melanie Marnich

Chapter one. My name is Melanie Marnich. My name is not Melanie Marnich. Both these things are true.
Chapter two. An assignment. A friend asked me to write something for the theatre he works at. Something about “Where is My America”, “What is My America”. And I think “What is that mean? That’s exactly the kind of crap I hate working about. Have nothing to say. The answer is No.” Had to say I tell my friend I can’t do this, I don’t have time – which is not a lie.
Chapter three. I am got this. I can’t say no – I’m not the type. So I say “Yes, I’ll write something, but I have nothing to say about America. I’m so American that I think it’s not big deal to be an American.” For me to have this privilege my grandparents left Belgrade around 1920 and said hello to this country, clutching to the life raft of an idea that things would be better here.
Chapter four. It didn’t turn out so well. They found their way to Northern Minnesota. Steal mills and mines. I know from my dad’s brothers and sisters that their father refused to speak English. Refused to let his kids speak English. The only thing worse than poverty in their home was the violence. My dad’s father was a tyrant who starved and beat his children. When I would ask my dad’s brothers and sisters about their childhood they would say it was barbaric. But when I ask my dad he would say was idyllic. Years spent as a boy on lakes and rivers and in the woods. Baseball and forts and fireworks. The most American of American childhoods.
Chapter five. My dad’s name is Mike Marnich. My dad’s name is not Mike Marnich. Both these things are true. My dad’s brothers and sisters argue with him about how he spells our last name. He spells it M-A-R-N-I-C-H. Marnich. They all spell it M-A-R-U-N-I-C-H. Marunich. My dad thinks his brothers and sisters can’t spell. He also thinks they are responsible for the sadness in their lives, for their misfortune. As for him, he says he had a beautiful childhood. He says he has a beautiful life. He says I have a beautiful future. He says our last name is Marnich.
Chapter six. My dad, Mike Marnich, dies. Few weeks later I go through his papers. I find a copy of his marriage license. On it he’s identified as Mike Marnich. “Great!” I think “Proof that his brothers and sisters who go by Marunich are wrong”. But clipped to the marriage license is a copy of his birth certificate. His name at birth – Milon Marunich... His name is Milon Marunich... I’ve never known my father is Milon Marunich. This is news to me. And I think “Liar! All these years you lied to me. Liar!”. But in the space beneath the name Milon Marunich is a humble handwritten change. It says A.K.A Mike Marnich. And next to the A.K.A is a date – the same date that my parents applied for the marriage license. On this day back home in America after years off the seas as a navy my father changed his name to a slightly more American one. He gilded his past, cleared way for his future. He was born. With an A.K.A handwritten on the birth certificate when he was twenty nine years old. Good bye old country. This new country starts with the stroke of a pen in the margins.
Chapter seven. I am Melanie Marnich. I am Melanie Marunich. I am the daughter of Mike Marnich. I am the daughter of Milon Marunich. All these things are true.

Так же известный, как. (Мелани Марнич)

Глава 1. Мое имя – Мелани Марнич. Мое имя не Мелани Марнич. Оба утверждения верны.
Глава 2. Назначение. Друг попросил меня написать что-нибудь для театра, в котором он работает. Что-то вроде «Где Моя Америка», «Что Моя Америка». И я подумала: «Это что? Как раз об этой чепухе я больше всего ненавижу писать. Мне нечего сказать. Ответ – нет». Должна признаться, что сказала моему другу, что не могу это сделать, нет времени – что не является ложью.
Глава 3. Меня подписали. Я не могу сказать нет – не такой человек. Так что я сказала: «Да, я что-нибудь напишу, но об Америке мне сказать нечего. Я настолько американка, что не вижу ничего в том, чтобы быть американкой.» Чтобы я могла так думать, мои бабушка с дедушкой покинули Белград около 1920, сказали привет этой стране и сели на плот мысли, что уж здесь-то все будет лучше.
Глава 4. Все обернулось не так хорошо. Они добрались до Северной Минессоты. Стальные заводы и шахты. Я знаю от братьев и сестер моего папы, что их отец отказывался говорить по-английски. Запрещал своим детям говорить по-английски. Единственное, что было хуже бедности в нашей семье – это жестокость. Отец моего папы был тираном, который морил голодом и бил своих детей. Когда бы я ни спросила братьев и сестер моего папы об их детстве, они говорят, что оно было варварским. Когда бы я ни спросила моего папу – он ответит, что было идилличным. Годы, проведенные ребенком на озерах и реках, в лесах. Бейсбол, и форты, и фейерверки. Самое американское из американских детств.
Глава 5. Имя моего папы – Майк Марнич. Имя моего папы не Майк Марнич. Оба утверждения верны. Братья и сестры моего папы спорят с ним, что он неправильно произносит нашу фамилию. Он произносит ее М-А-Р-Н-И-Ч. Марнич. Они все произносят ее М-А-Р-У-Н-И-Ч. Марунич. Мой папа думает, что его братья и сестры не умеют произносить по буквам. Он так же думает, что они сами в ответе за свои печали и несчастья. Он же говорит, что у него было прекрасное детство. Он говорит, что у него прекрасная жизнь. Он говорит, что у меня прекрасное будущее. Он говорит, что наша фамилия Марнич.
Глава 6. Мой папа, Майк Марнич, умирает. Несколько недель спустя я прибираюсь в его бумагах и нахожу его свидетельство о браке. Там он записан, как Майк Марнич. «Замечательно!» – думаю я – «Доказательство, что братья и сестры, которые настаивали на Маруниче, были неправы». Но к свидетельству о браке прикреплена копия свидетельства о рождении. Его имя при рождении – Милон Марунич... Его имя – Милон Марунич... Я никогда не знала, что мой отец – Милон Марунич. Это было новостью для меня. И я подумала: «Лжец! Все эти годы ты лгал мне. Лжец!» Но в пространстве под именем Милон Марунич скромная замена, написанная ручкой. Там сказано: «Так же известный, как Майк Марнич». И рядом с «так же известеный, как» стоит дата – та же дата, когда мои родители подали заявление о браке. В этот день, вернувшись, наконец, домой, в Америку, после лет проведенных в море пехотинцем, мой папа изменил свое имя на немного более американское. Он позолотил свое прошлое и освободил будущее. Он был рожден. С «так же известный, как» надписанным на свидетельстве о рождении, когда ему было двадцать девять лет. Прощай, старая страна. Новая начинается с росчерка ручки в рамке.
Глава 7. Мое имя – Мелани Марнич. Мое имя – Мелани Марунич. Я – дочь Майка Марнича. Я – дочь Милона Марунича. Все утверждения верны.




THE DAY'S MAIL by Quiara Alegria Hudes

“Dear Ernan,
You don’t remember me. Last I saw you crawling in diapers whirling entire world. You know my mother died when I was sixteen. Few days before the viewing I received the suit in the mail from my great uncle NPR with a note saying “wear it to the funeral”. It was a God sent ‘cause I barely had two dollars to pay for mummy service let her on a suit to wear.
Did your dad tell you about the suit? He had it for a while during the divorce with your mom. Couldn’t wear jeans to court. Then he sent it back to me for my last school graduation in temple. They tell me you defending criminals in Nova York. Brutal work, man, pays for shit. And your brother doing community organizing in the heart of North Filly. So borrow one last suit, save a little money and send this between you both. Town halls and baptisms, man. Job interviews and weddings. Court room verdicts, middle passages – this suit has seen some real shit. Six generations of Garcia men have sent it through the mail: Puerto Rico, Chicago, New York city hall, Stockholm, Venice. The suit has crossed the Atlantic and Pacific. Your namesake Ernan Garcia I wore it to be an inaugurated man of Louisa.” – Mah! It’s not bad for a Garcia-boy. – ‘His brother wore it when he was convicted of sedition and conspiracy. That word “Guilty” felt right under the suit shoulders. A distant cousin from Nigeria – I didn’t meant that branch of the family yet – wore it to be sworn as a US citizen.
Send the suit, Ernan. When the time comes, fold it up, put it in a bubble-wrapped package and stand in that postal line. Send it to the next Garcia who needs it. The mail person stamps it and tosses it into the band and something comes over you.
Wifes come and go, kids love you and curse you out and yes, they die. I wore this suit to mommy’s funeral and also to my son’s. So I know the suit is the closest companion of a man. He wears it on his wedding day, carries the dollars he earned in its pockets, in death he is sent away in it. And yes, the suit was worn by your great great grandfather in his cascade. They swapped it out before the burial and tip to undertaker fifty bucks. So, as far as I know the suit has never actually been buried under the earth on a dead Garcia. But pretty damn close.
Good luck on your first trial. Good luck on opening arguments, I know it’s last minute you may not have time to get it altered.
Buenos verte,
Pablo Garcia.”

“Teo,
Please send suit ASAP. Job interview on Wall Street in two weeks.”

“Don Gayard,
Suit enclosed, baptism was fine, but the baby’s pneumonia is worse now.”

“Francisco,
Get a better tailor. When you sent it to me the hams were fucked up.”

“Octavio,
The art opening was beautiful. I spilled a little wine on the lapel.”

“Charles,
Congratulations on becoming a citizen! Snap a polaroid and sent it my way...”

Дневная почта (Квиара Алегрия Хьюдс)

«Дорогой Эрнан!
Ты меня не помнишь – последний раз мы виделись, когда ты был еще в пеленках и, ползая, крутил мир. Ты знаешь, что моя мама умерла, когда мне было шестнадцать. За несколько дней до службы я получил по почте костюм от двоюродного деда с запиской одеть его на похороны. Это был подарок небес, ведь у меня с трудом нашлась пара долларов, чтобы одеть в гроб свою мать.
Твой папа не рассказывал тебе о костюме? Он носил его во время развода с твоей мамой. Не мог прийти на суд в джинсах. Затем он послал его мне на школьный выпускной в храме. Говорят, ты защищаешь преступников в Нова Йорке. Жестокая работа, чувак, платят отстой. А твой брат создает общественные организации в сердце Северной Филадельфии. Так что я взял этот костюм, скопил немного денег и отослал вам части. Городские собрания и крестины, чувак, собеседования и свадьбы. Судебные вердикты и пассаты – этот костюм дерьма навидался. Шесть поколений мужчин Гарсиа посылали его через почту: Пуэрто Рико, Чикаго, муниципалитет Нью Йорка, Стокгольм, Венеция. Костюм пересек Атлантику и Тихий океан. Твой тезка, Эрнан Гарсиа I, одевал его, чтобы стать выборным представителем Луизианы.» – Ха! Не плохо для паренька Гарсиа. – «Его брат носил его, когда был осужден за подстрекательство к восстанию. Слово «Виновен» упало прямо на плечи под костюмом. Далекий кузен из Нигерии (я еще не упоминал эту фамильную ветку) одевал его, чтобы стать гражданином Америки.
Отошли костюм, Эрнан. Когда время придет, сверни его, запакуй в пупырчатый полиэтилен и встань в очередь на почте. Отправь его следующему Гарсиа, который в нем нуждается. Почтовый служащий проставит марки и смешает его с остальными посылками, и что-нибудь перейдет к тебе.
Жены приходят и уходят, дети любят и проклинают нас, и да – они умирают. Я одевал этот костюм на похороны своей мамы и на похороны сына. Так что я знаю, что костюм – самый близкий друг мужчины. Он одевает его на свадьбу, хранит в карманах заработанные деньги, а, после смерти, его в нем хоронят. И да – костюм был на твоем прапрадедушке в его гробу. Его стащили прямо перед погребением и дали гробовщику пятьдесят баксов. Так что, насколько мне известно, костюм никогда не отправлялся под землю на мертвом Гарсиа. Но это было чертовски близко.
Удачи на твоем первом деле. Удачи со вступительной речью, я знаю, остается мало времени, чтобы ее поправить.
Buenos verte,
Пабло Гарсиа.»

«Тео!
Вышли костюм, как можно скорее. Собеседование на Уолл Стрит через две недели.»

«Дон Гаярд,
Костюм упакован, крестины прошли хорошо, но у ребенка разыгралась пневмония.»

«Франциско,
Обзаведись портным получше. Когда ты мне его прислал, зад был как из жопы.»

«Октавио!
Открытие прошло великолепно. Протил немного вина на лацкан.»

«Чарльз!
Поздравляю с гражданством! Сделай фотку и пришли мне…»

"Я чувствую, что моя работа - это постижение сердца народа, что я должен держаться этого пути, должен вгрызаться в глубину жизни и, невзирая на бесконечные трудности и тревоги, пробиваясь вперед.

Я не представляю себе иного пути и не прошу избавления от трудностей и тревог, а надеюсь только что они не станут для меня невыносимыми, чего не может произойти до тех пор, пока я работаю и сохраняю симпатии таких людей, как ты. В жизни то же, что в рисовании: иногда нужно действовать быстро и решительно, браться за дело энергично и стремиться к тому, чтобы крупные линии ложились с быстротой молнии.

Так уж не время для колебаний или сомнений, рука не должна дрожать, взгляд не должен скользить по сторонам, а должен быть сосредоточен на том, что находится перед тобой. Надо, чтобы оно всецело поглотило тебя, и тогда через короткое время на бумаге или холсте возникает нечто такое, чего там раньше не было, и возникает таким образом, что потом и сам не понимаешь, как ты это отгрохал. Конечно, решительным действиям обязательно предшествует известный период обдумывания и размышления, в момент же самого действия на рассуждения времени почти не остается..."



... Именно потому, что я так часто видел, как топчут слабых, я сильно сомневаюсь в подлинности многого из того, что именуют прогрессом и цивилизацией. Правда, я даже в наше время верю в цивилизацию, но только в такую, которая основана на истинном человеколюбии...

"Сними фиксаторы", -- сказал он.
Да он просто сумасшедший, подумал я. И убрал фиксаторы.



Тысяча Девятисотый играл, не отрывая взгляда от клавиш, и, казалось, пребывал где-то в ином мире, а рояль качался на волнах, вверх-вниз, и вращался вокруг своей оси, и скользил прямо к застекленной двери, и в двух сантиметрах от нее останавливался и медленно скользил назад, правда! -- казалось, море баюкает его и баюкает нас, и я ни черта не понимал, а Девятисотый играл, не переставая ни на миг, и было ясно -- он не просто играл, он им управлял, этим роялем, вы понимаете? -- клавишами, нотами, не знаю, но он вел его куда хотел, вы не поверите, но так оно и было. И когда мы кружили между столами, задевая кресла и торшеры, в этот момент я понял, что мы делали, что мы действительно делали, -- мы танцевали с Океаном, я и он, -- сумасшедшие танцоры, безумные и гениальные, прижавшись друг к другу в беспорядочном вальсе, на золоченом ночном паркете. Oh yes!



Тысяча Девятисотый сказал, что ему надо бы еще усовершенствовать этот трюк. Я сказал, что на самом деле стоит просто отрегулировать фиксаторы... В ту ночь, внизу, в машинном отделении, мы с Девятисотым стали друзьями. Близкими друзьями. И на всю жизнь. Все это время мы подсчитывали, сколько могло стоить в долларах все, что мы разбили. И чем больше насчитывали, тем больше смеялись. И когда я вспоминаю об этом, мне кажется, это и было счастье. Или что-то вроде того.

You rolled out in front of me a keyboard of millions of keys, millions and billions of keys that never end. And that’s the truth Max, that they never end. That keyboard is infinite… and if that keyboard is infinite, then on that keyboard there is no music you can play. You’re sitting on the wrong bench…. That is God’s piano.


You’re never really done for, as long as you’ve got a good story and someone to tell it to.
а меня ждет еще одна книжка

Your cute little tummy is rumbling,
and pancakes are your favorite treat.
I'm kind of surprised that you suddenly hate them.
That's bullshit, stop lying and eat

Шикарная вещь от Адама Мансбаха, автора Go The Fuck to Sleep. You Have to Fucking Eat. Читает Стивен Фрай



типа перевод типа здесь

Создатель



Режиссер: Кристофер Казелос
Композитор: Поль Хэлли

Phil Collins - Another Day In Paradise

[x]

9 лет назад, 26 марта 2005 года ВВС One показали эпизод "Роза". Первый эпизод новых серий после шестнадцатилетнего перерыва

первый этап преподавания прошел хорошо :3 тема ребятам понравилась, все сидели и слушали- что 8е, что 9е классы. (даже шестиклашкам показали мульт из заготовленной программы, и они сидели раскрыв рот ))
тему выбрала неслучайно - в основном она описывает офтальмологические заболевания художников, а наши выпускники, в большинстве своем, выходят все в очках. плюс, я подумала, что это интересно.

Говорила о многих художниках и разных течениях в искусстве, но основной упор был на импрессионизм. «Импрессионизм» - impression - впечатление - возник с легкой руки критика журнала «Le Charivari» Луи Леруа, который озаглавил свой фельетон о Салоне Отверженных «Выставка импрессионистов», взяв за основу название картины «Впечатление. Восходящее солнце» Клода Моне. Изначально термин носил негативных характер, из-за стиля, в котором сами художники писали свои произведения, отличном от академической живописи, принятой в те времена, как единственно правильной. Они не писали картины - они писали впечатление от картин, не художники - только впечатление от художников. Ребята не растерялись и сказали: "Да, мы - импрессионисты!". Так и зародилось течение.
В современном обществе многие офтальмологи (и не только - некоторые художественные критики XIX в. рассматривали новое веяния в изобразительном искусстве исключительное с позиции дефектов зрения авторов картин и брюзжали по поводу прихода в искусство подслеповатых художников) рассматривали работы многих художников с профессиональной себе точки зрения - и к какому выводу они пришли? Многие прародители импрессионизма страдали болезнью глаз. Сезанн, Ренуар никогда не носили очков, а последний имел привычку отходить от картины, чтобы судить о воздействии размытости.
Нельзя сказать, что движение развилось потому, что в эту эпоху во Франции было много близоруких художников. Но нельзя отрицать факта, что близорукость способствовала появлению импрессионизма.

Сезанн. Автопортрет - близорукость

40 минут урока

*материал собран из различных источников

Однажды Будда присел отдохнуть. Солнце припекало, а мимо проползала кобра. Она расправила свой капюшон, как зонт, чтобы Будда был в тени. Прежде чем отправиться в путь, Будда, в знак благодарности, коснулся кобры рукой, и на змеином капюшоне остался отпечаток его пальцев.

“Мне кажется, что жизнь стала бы гораздо притягательнее для нас, если бы мы боялись умереть. Только подумайте, сколько проектов, любовных увлечений, путешествий, знаний, она, наша жизнь, скрывает от нас, делает незаметными прикрывая все ленью, которая уничтожает их надеждами на будущее.

Но стоит только нам испугаться, что больше ничего не произойдет - каким прекрасным все сможет снова стать! О! Если и в этот раз катаклизм не случится, мы так и не посетим новые галереи Лувра, не падем к ногам незнакомки, не совершим поездки в Индию.

Катаклизма не происходит. Мы ничего из этого не делаем, потому что опять вернулись к обычной жизни, убивая невниманием свои желания. Но нам и не нужен катаклизм, чтобы любить жизнь. Все, что нам нужно понять - что мы - люди. И смерть нас может настигнуть уже сегодня.”

Марсель Пруст